Вы здесь

«Да воздастся каждому по делам его»: мифы и реалии Гражданской войны

Одной из легендарных личностей отечественной истории ХХ столетия является участник Гражданской войны и советский писатель Аркадий Петрович Голиков (Гайдар). Его жизненный путь получил широкое освещение в научно-справочных, литературоведческих и биографических трудах. Родился он в 1904 году, был родом из семьи учителя и уроженцем города Льгова Курской губернии. Окончил пять классов реального училища. Летом 1917 года Голиков стал рассыльным в клубе большевиков, а в начале 1918 года вступил в Первую арзамасскую большевистскую дружину. С июля того же года он служил секретарем в редакции газеты «Молот», органа арзамасских совета и комитета большевиков, с сентября — делопроизводителем в партийном органе.

27 августа 1918 года большевики приняли Голикова в свои ряды, но из-за молодости — лишь с совещательным голосом. Полноправным членом РКП(б) он стал только 15 декабря того же года. Тогда же Голиков начал службу адъютантом командира Арзамасского коммунистического батальона, затем начальника охраны железной дороги. С марта 1919 года он был слушателем Московских (позднее Киевских) пехотных курсов комсостава РККА им. Н. И. Подвойского, в составе которых выступал против украинских повстанцев. С сентября того же года Голиков в качестве командира роты сводного курсантского полка защищал от петлюровцев Киев, воевал с белополяками, был ранен и контужен. В феврале — марте 1920 года он продолжил учебу в школе комсостава, воевал, командуя ротой 34-й Кубанской дивизии, на Кавказском фронте. С февраля 1921 года Голиков был командиром 23-го запасного полка в Воронеже, с июня — исполняющим обязанности начальника 5-го боевого участка и командиром 58-го Нижегородского полка на Тамбовщине, где при подавлении крестьянского восстания получил ранение. Зачисленный в Военную академию Генштаба, он в сентябре 1921 года был отозван в Башкирию на должность командира коммунистического батальона. По приказу штаба частей особого назначения (ЧОН) республики 9 февраля 1922 года он прибыл для прохождения дальнейшей службы в Иркутск, а затем был направлен в ЧОН Енисейской губернии.

Через два года больной чоновский командир был демобилизован, а с 1925 года начал публиковать свои произведения, стал журналистом и одним из основоположников советской детской литературы. С началом Великой Отечественной войны Гайдар добился направления спецкором газеты «Комсомольская правда» на Юго-Западный фронт. Попав в окружение и сражаясь пулеметчиком партизанского отряда, он осенью 1941 года у села Лепляво Полтавской области погиб. В 1947 году прах Гайдара был перезахоронен в городе Каневе. Он был награжден орденами «Знак Почета» и Отечественной войны I степени1.

Вместе с тем сибирский период жизни Гайдара, богатый трагическими событиями, круто изменившими биографию и духовный мир будущего писателя, был длительное время неизвестен общественности, а затем быстро заполнился сведениями противоречивого характера. Радикально разные и несовместимые друг с другом взгляды авторов были напрямую связаны с их мировоззренческими установками, с эмоциональным приятием или неприятием ими тех или иных аргументов и интерпретаций событий. Когда жажда однозначности перебарывает знание — рождаются мифы.

Миф первый. «Победитель Соловьева»

Первыми, обнаружив некоторую архивную информацию, в 1965 году сообщили о нахождении Гайдара во время Гражданской войны в Ачинско-Минусинском районе историки Г. Д. Вдовенко и И. А. Прядко2. Своими воспоминаниями о встречах с Гайдаром, которые якобы имели место в ряде мест Ачинского уезда, поделился назаровский пенсионер Н. К. Казанцев3.

Но самый существенный вклад в создание его облика как героя, ликвидировавшего местный «бандитизм», внес собкор газеты «Красноярский рабочий» Г. Ю. Симкин. Обнаружив в подмосковном Загорске бывшего чоновца П. М. Никитина (Паша Цыганок, Батя), дослужившегося до звания капитана госбезопасности в отставке, он с его слов создал цикл статей, в которых впервые рассказал сибирскому читателю о борьбе Гайдара с «бандами», и в частности о штурме чоновцами под его руководством штаб-квартиры повстанческого вожака И. Н. Соловьева на Поднебесном Зубе (на хакасском языке — Тигiр Тiзi), а также о его разведчице Анастасии Кукарцевой4.

Данные сведения, дополненные воспоминаниями бывшего чоновца Т. Г. Швецова, приводились затем также в статьях Г. Д. Вдовенко и в книге Б. Н. Камова5. В дальнейшем выступавшие в периодической печати краеведы, журналисты, партийные работники и бывшие чекисты, тиражируя рассказ о ликвидации Гайдаром местного «бандитизма» и дополняя его не существовавшими в действительности деталями, например о разгроме соловьевцев в Туве, продолжали преувеличивать его роль в этой истории6.

Героический облик Гайдара был представлен в ленте советских кинематографистов и на страницах художественных произведений. На киностудии им. А. М. Горького создали приключенческий фильм «Конец императора тайги» (1978), главным героем которого являлся молодой Гайдар. Образ его в лице комбата Д. Горохова воплотился на страницах романов А. И. Чмыхало «Отложенный выстрел» (1981) и «Седьмая беда атамана» (1994).

Однако наступившая с перестройкой деидеологизация общественных представлений о советской эпохе способствовала освещению ранее сокрытого в облике и деятельности ее героев, и в частности Гайдара. Обратившись к сибирскому периоду его жизни, Камов поведал о трудностях военного времени, переживаемых молодым командиром в далекой и провинциальной Хакасии, о болезненных явлениях в его поведении и расстреле им людей7. Лучший на тот момент специалист по истории красноярской милиции Д. А. Бугаев, традиционно рассказав о победах Голикова, якобы одержанных в схватках с соловьевцами, счел необходимым указать, что причиной его отзыва с занимаемой должности послужили допущенные им расстрелы пленных «бандитов»8.

Миф второй. «Каратель»

Между тем настоящей сенсацией для сибирской общественности явилось появление книги В. А. Солоухина9. Подбор использованных автором источников не был значителен. В основном это были некоторые биографические публикации, художественное произведение, известные специалистам газетные материалы начала 1920-х годов, незначительные архивные изыскания местного историка, воспоминания людей о фактах преступной деятельности коммунистов и даже реферат школьницы. Однако для отдельных представителей хакасской общественности это не было значимым. Важным было то, что Солоухин во весь голос озвучил сокрытое в памяти коренного населения преступное отношение к его предкам со стороны советской власти и назвал автором всех карательных деяний, совершенных ею в Хакасии, известного русского человека. Он обвинил Гайдара в убийстве конкретных лиц, массовых расстрелах от 76 до 134 коренных жителей и в организации утопления множества людей в местных озерах. Согласно этой книге, ярким событием оказалось ледовое пиршество красноармейцев, будто бы отмечавших день рождения своего командира на телах невинных людей, приготовленных к казни в ледяной купели.

Информация, изложенная в книге Солоухина, вызвала массовые отклики читателей, опубликованные как в центральной, так и местной периодической печати. Целому ряду авторов она позволила вспомнить ужасы и невзгоды, пережитые коренными жителями во время Гражданской войны, и негативно высказаться о деятельности «Аркашки». Среди этих публикаций глубиной проникновения в тему и замыслом привести высказанные мнения к какому-то общему знаменателю выделялся цикл статей, написанных журналистом В. В. Полежаевым10. Рассказывая о происхождении имени Гайдара, о якобы особых отношениях его с М. Н. Тухачевским, И. В. Сталиным и следуя в фарватере солоухинских инсинуаций, этот автор попытался подтвердить их убедительным аргументом — воспоминаниями о зверствах «гайдаровцев», записанными у жителей одного из хакасских селений.

Одновременно множество авторов, с ностальгией вспоминая советское прошлое и пользуясь возможностью критиковать современную им действительность, с возмущением отвергли обвинения Солоухина в адрес Гайдара и сочли эту книгу лживой и безнравственной. Нами же тогда была опубликована статья, в которой обосновывалась необходимость более взвешенного подхода к оценке деятельности всех участников тех событий11.

С сильными эмоциями, несомненно воздействующими на читателя, был создан захватывающий материал о Гайдаре Н. Ольховой. Он поражал показом болезненного состояния и нервного истощения чоновского командира и будущего писателя. Однако автор, справедливо объясняя этим его поведение в Гражданскую войну, загрузил статью доводами, не имевшими документального подтверждения. Заверяя, что в красноярских архивах документы о жестоких расправах чоновцев над местным населением не сохранились, она сообщила о встрече в 1960-е годы сына Гайдара с проживавшей тогда в абаканском доме престарелых А. А. Кожуховской, у которой когда-то в Форпосте, или Соленоозерной, квартировал его отец. Она-то якобы и рассказала о неровностях в характере и поведении молодого человека, о записках Соловьева с приглашением встретиться, погостить у него и о несбыточной мечте ее квартиранта поймать «Ваньку». Впервые этот автор заявил и о том, что «атаман» Соловьев добивался отделения Хакасии от России12.

Красный бандитизм

Сопутствующим элементом установления советской власти на территории Сибири, а более всего в бывших партизанских районах стал красный бандитизм. Его феномен нашел отражение в партийно-советских документах, выступлениях коммунистических вождей и лиц, возглавлявших советские правоохранительные органы, а затем получил освещение в трудах отечественных историков13. Для понятия «красного бандитизма» в 1920-е годы было характерно расширительное толкование и переадресация его проявлений отдельным лицам, что снижало уровень возможных обвинений государства в осуществлении зачастую антинародной политики. Например, весной 1922 года Енисейский губернский комитет РКП(б) относил к нему попытки коммунистов созвать различного рода партийные собрания, направленные на срыв продовольственных заготовок, а в 1925-м о вхождении Сибири в новую полосу красного бандитизма сообщал Ф. Э. Дзержинскому сибирский полпред ОГПУ И. П. Павлуновский14. Но и современные историки считают, что факты, собранные ими, подтверждают предположение одного из исследователей о том, что красный бандитизм существовал все 1920-е годы. Пережив в своей эволюции этапы «классовых» расправ, «красной уголовщины», массового возрождения на базе деформации и свертывания новой экономической политики (нэпа), это явление, по их мнению, оказало большое влияние на осуществление сталинской «революции сверху».

Первую брешь в этих утверждениях пробило заявление еще одного автора о том, что красный бандитизм не являлся государственной политикой15. На наш взгляд, историки чрезмерно расширили сущность красного бандитизма, его временные рамки и влияние на судьбы деревни. Преступления, осуществленные представителями советской власти при продовольственной разверстке и раскулачивании, в основном не были самочинными, а являлись составной частью репрессивной государственной политики. Более правильным было бы представить красный бандитизм как действия революционно настроенных отдельных бывших партизан, представителей власти и бедняцких масс, членов первых коммунистических ячеек, которые по собственной инициативе совершали грабежи, тайные убийства и расправы над категориями якобы «общественно вредных» граждан, а потом объявляли свои действия «борьбой с контрреволюцией».

Красный бандитизм, прямым предшественником которого являлось так называемое деструктивное поведение партизан во время Гражданской войны, был обусловлен, во-первых, жестокостью белой военщины и крестьянских повстанцев, за которую сторонники советской власти мстили. Носителями радикальных настроений были люди с низким уровнем культуры и материального достатка, избравшие в работе с населением лишь методы принуждения. Причины их появления заключались в психологическом состоянии общества, воспитанного на экстремизме военного времени и равнодушного к чужой и собственной жизни. Само существование широкого слоя вооруженных людей, для которых война стала единственной профессией, в совокупности с «огрублением» общественных нравов делало красный бандитизм неизбежным. Его распространению способствовала атмосфера борьбы в партийно-советском руководстве различных группировок и лиц за власть, «кризис сознания», который при переходе к нэпу переживали многие коммунисты, обвинявшие своих вождей в предательстве революционных идеалов.

Наконец, красный бандитизм порождался обстановкой вооруженной борьбы правительственных войск с крестьянским повстанчеством, когда они для собственного выживания занимались «самоснабжением» и, в сущности, подвергали разграблению целые территории. Чаще всего жертвами красного бандитизма становились сельская интеллигенция, более удачливые в жизни соседи из крестьян и ачинско-минусинские инородцы.

Вопреки сложившемуся представлению о том, что красный бандитизм начался в Сибири в ноябре-декабре 1920 года, его проявления отмечались и ранее. Еще весной с передвижением частей Красной армии и роспуском по домам партизан в деревнях Красноярского и Ачинского уездов под угрозой расправы происходили захваты крестьянских лошадей, подвод, имущества, денежных знаков и незаконные аресты жителей, а также пьяные безобразия. При зачистке территорий от остатков колчаковцев чекистами, красноармейцами и милиционерами изымались у крестьян продукты и вещи, ликвидировались «подозрительные» лица. В Ирбейской волости Канского уезда красноармейцы 152-й бригады убили учителя. Посещая с целью обысков улусы Кызыльской волости Ачинского уезда, население которых было заподозрено в сокрытии «бандитов», и угрожая расстрелом, милиционеры арестовывали, избивали и грабили инородцев. Прочесывавший Усть-Есинскую волость Минусинского уезда и обнаруживший местных жителей, справляющих Ильин день, отряд уничтожил араку (хакасскую молочную водку), перепорол и избил участников этого празднества. Выдавая себя за белых и конфискуя продукты и лошадей, разъезжал по улусам в районе рудников «Юлия», «Улень» и железнодорожной станции Сон отряд Кормилина, расстрелявший там же семь человек. 10 октября от рук красноармейцев отряда ВОХР во главе с П. Л. Лыткиным погибли 34 хакаса из улуса Большой Арбат, заподозренные в «казачьем бандитизме»16.

Новая и более сильная волна насилия над деревней со стороны коммунистов и бывших партизан, обусловленная их активизацией в связи с призывом в Красную армию и необходимостью подавления крестьянских восстаний, началась с ноября 1920 года. В ночь на 7 ноября в селе Рождественском и ближайших деревнях Канского уезда бывшие партизаны расстреляли 69 членов «контрреволюционной организации» — служащих советских, кооперативных органов и представителей интеллигенции. 17 ноября, после отбытия отряда, искавшего оружие, жители села Нижне-Игнатьевского того же уезда обнаружили в проруби задушенными пятерых односельчан. Самосудами, незаконными конфискациями и убийствами арестованных отличались минусинские милиционеры. Сотрудники местного политбюро в декабре 1920 года были вынуждены двоих из них арестовать, а на других завести 15 дел. Однако в ночь на 14 января 1921 года в селе Новоселово местные милиционеры во главе со своим начальником Ардашевым убили и бросили в полынью продовольственного работника и семерых членов семьи священника17.

Частыми стали случаи, когда лица, арестованные по подозрению в отсутствии лояльности к новой власти и обладавшие какими-то ценными вещами, умерщвлялись конвоем якобы при попытке к бегству. В августе 1920 года трое милиционеров из села Усть-Абаканского Минусинского уезда самочинно расстреляли четверых арестованных. Начальник милиции 9-го района, сопровождая арестованных, одного из них убил, а другого — ранил. Через месяц красноармейцами, пытавшимися ограбить задержанного, при конвоировании из села Покровского в Красноярск был ранен советский служащий. Абаканские коммунисты при сопровождении из Форпоста в Минусинск застрелили и ограбили шестерых задержанных продовольственных работников. Конвоем были убиты вывезенные из селений Агинское и Кобинское в Канск более двадцати советских, кооперативных служащих, священник, агроном, учитель и крестьяне18.

Начиная с февраля 1921 года отряды красноармейцев, милиционеров и коммунистов, преследуя и уничтожая прорвавшихся в Хакасско-Минусинскую котловину сережских и зеледеевских повстанцев во главе с бывшими офицерами Базаркиным и Олиферовым, одновременно преследовали местных жителей. Распространяя слухи о нахождении в каком-нибудь селении «банды», они врывались в него, подвергая инородцев арестам и расстрелам, а их имущество — разграблению. В ночь на 15 февраля в селе Шарыпово по инициативе начальника Ачинской уездной милиции П. Е. Пруцкого и под руководством партизанского вождя М. Х. Перевалова были удушены и брошены в полынью несколько десятков местных крестьян. По приказу председателя Кызыльского волисполкома А. А. Тартачакова в улусах Малое и Черное Озеро расстрелу и удавлению подверглись от 23 до 28 хакасов, на которых пало подозрение в снабжении «бандитов» оружием и продуктами. Волостной комиссар Л. Тартачаков лично душил людей и спускал их в озеро, насиловал арестованных женщин и заставлял коммунистов, угрожая наганом, топить людей. В июне 1921 года в озерах у селений Божье Озеро и Парная всплыли восемь трупов, опознанные жителями как односельчане, исчезнувшие еще зимой. Выяснилось, что коммунисты в водоем у села Божье Озеро «загнали», а значит, и утопили, вероятно, до ста человек коренного населения19.

Передвигаясь по улусам Кызыльской волости и требуя в кратчайшие сроки выдать «банды», коммунистические и милицейские отряды весной 1921 года совершили множество преступлений, в частности, умертвили пятерых инородцев, конфисковали у коренного населения имущество, продукты и лошадей. Имели место и случаи изнасилования женщин. Такое поведение представителей власти заставляло не только инородцев, но и русских искать укрытия в тайге, что механически превращало их в «бандитов». Оно обострило национальные отношения до такой степени, что собравшийся 5 июня 1921 года в одном из улусов Объединенный инородческий съезд постановил с целью обособления от русского населения создать в Минусинском уезде новую Черно-Подкаменскую волость с собственной милицией, состоявшей из «белых партизан»20. Между тем грабежи и убийства в инородческом районе продолжались. В июле 1921 года отрядом Гусева был разграблен улус Малый Тайдонов, а по приказу командиров Ковригина и Елизарьева коммунистами и красноармейцами вблизи улуса Половинка и деревни Парной были убиты четверо человек.

Подобными же преступлениями была отмечена деятельность представителей советской власти и в других местностях Енисейской Сибири. В январе 1921 года массовый характер приобрели расстрелы коммунистами так называемых «спецов» в Красноярском уезде. В Минусинске «неизвестные» лица расстреляли бухгалтера отделения Губсоюза и девять агрономов, кооператоров и бухгалтеров. Весной того же года более двадцати членов комсостава коммунистических частей, заподозренные в контрреволюционности, погибли во время конвоирования из селений Усинское и Каратуз в Минусинск, а восемь таких же лиц — при отправке из села Кежма в Канск. В мае — июне застреленными якобы при попытке к бегству оказались семеро арестованных в Енисейском уезде, в мае и июле — столько же служащих агрономического пункта, четверо инженеров и техников в Канском уезде. В августе за убийство «бандитами» одного из командиров коммунистического отряда были расстреляны и выпороты двадцать крестьян села Курбатово Ачинского уезда. В селе Нижний Ингаш Канского уезда конвой по указанию бывшего партизана и председателя волостного исполкома Тесли задушил пятерых арестованных. Тогда же в Минусинском уезде убитыми оказались семеро специалистов земельного отдела, а в октябре похищенными — тринадцать служащих и крестьян21.

Период с весны по осень 1921 года в Енисейской губернии стал, как и в целом в Сибири, временем максимального распространения красного бандитизма. Начиная с лета того же года появились первые признаки осознания властью опасности, исходившей для нее от этого явления. Вопрос с красным бандитизмом был легализован, с августа в практику борьбы с ним вошли расстрельные приговоры. Но коммунисты с сочувствием относились к своим товарищам, подвергнутым уголовному преследованию за красный бандитизм, и для облегчения их участи даже пытались воздействовать на власть. Советское правосудие, в свою очередь, устраивало процессы театрального, профилактического характера. Наказуемые им вскоре освобождались по амнистии. Уже с 1922 года местные власти перестали рассматривать красный бандитизм как угрозу коммунистическому режиму и перешли к еще более мягкому наказанию преступников.

Последнее способствовало тому, что красный бандитизм оставался заметным явлением сибирской действительности. Массовый характер ему в это время придавало сосредоточение в районах активного повстанчества частей особого назначения. В начале 1922 года в уезды Енисейской губернии были направлены три роты и две пулеметные команды 6-го сводного отряда. Этот ограниченный контингент войск, размещенный в десяти селах и деревнях и используемый даже на охране ссыпных пунктов, не смог вести эффективную борьбу с повстанчеством. Но его красноармейцы заметно терроризировали мирное население. Прибыв в улус Чарков, отряд П. Комшина открыл стрельбу, заставившую жителей прятаться. Избивая их, бойцы требовали продукты и самогон, реквизировали имущество. Не обнаружив «банды» в селениях Сырского общества, Комшин с целью получить о ней сведения приказал гонять 25 мужчин по степи, а затем их выпорол. Красноармейцы и местные коммунисты, обнаружив десять ведер араки и перепившись, согнали жителей и начали избивать их поголовно, насиловали женщин (за это преступление Комшин и двое его товарищей были исключены из списков ЧОН и отданы под суд).

Сменившие их красноармейцы из отряда Торгашина были по поведению лишь немногим лучше своих предшественников. 7 апреля пьяными они заявились в улус Маковский Биджинского общества. После распития самогона в помещении сельсовета они стали заменять загнанных лошадей свежими, отбирая последних у жителей, а кое у кого конфисковали хлеб и одежду.

Незаконные действия чоновцев напугали население настолько, что власти были вынуждены 7 марта 1922 года арестовать в селе Аскиз 27 таких мародеров. Однако этого было недостаточно: уже в апреле изъятие имущества у некоторых инородцев (с убийством одного из них) улусов Больше-Уленьского общества и других селений Синявинской волости осуществляли красноармейцы отрядов Романова и Рудзевича. Позднее о ряде случаев гибели инородцев из-за произвола красноармейцев и милиционеров, расстреливавших и топивших арестованных, рассказал один из участников III беспартийной конференции национальных меньшинств Минусинского уезда (июнь 1922 года)22.

Весной 1922 года поддерживаемое населением повстанчество в инородческом районе заметно оживилось. В этой обстановке власти были вынуждены усиливать ЧОН. Для рационального использования сил приказом командующего ЧОН губернии от 29 марта 1922 года были созданы три боевых участка23.

В это время в Ачинско-Минусинском районе и появился новый молодой командир по фамилии Голиков. Он не имел отношения к описанным случаям распространенного в то время красного бандитизма, которые ему после выхода книги Солоухина приписывали многие авторы. Но и поведение его в тех условиях не могло отличаться от действий других красных командиров.

Начальник Второго боевого участка

В том, что Гайдар не принимал участия в этих преступлениях, прежде всего убеждают хронологические рамки его нахождения в Енисейской губернии. Вопреки фантазиям некоторых лиц, пишущих о том, что Москва вместо подкрепления людьми, продовольствием и боеприпасами прислала в Красноярск молодого командира, отличившегося в подавлении антоновщины, ситуация с его появлением была более житейской и простой.

Еще в 1975 году свою версию появления Голикова в качестве начальника боевого участка предложил один из авторов. Согласно его сообщению и опубликованным письмам Гайдара, в феврале 1922 года он прибыл в Иркутск, где находился штаб Восточно-Сибирского ЧОНа. Повидавшись с отцом, который служил в местном военном ведомстве, Голиков направился в Красноярск, где проживали родители женщины, которая должна была родить их общего ребенка. В Хакасию, на должность начальника Ачинско-Минусинского боевого района, он попал 24 марта 1922 года. Дела Голиков принял 27 марта, а 1 апреля отправился в свою первую разведку24.

Почти о том же говорят обнаруженные в архиве документы: комбат Голиков 19 марта 1922 года получил назначение на должность начальника Второго боевого участка Ачинско-Минусинского боевого района, 26 марта выехал из Ужура в село Божье Озеро, а с 29 марта принимал командование участком25.

В распоряжении Голикова сначала находились 102 красноармейца 2-й роты 6-го сводного отряда с четырьмя пулеметами и 26 кавалеристов, но с прибытием небольших отрядов Измайлова, Васильева, Галузина и Барсукова численность его бойцов увеличилась до 165 человек. Выделив сорок красноармейцев для охраны курорта «Озеро Шира» и десять — в качестве гарнизона села Соленоозерного, Голиков основные силы держал при себе26.

Сводки событий, посылаемые чоновцами в свои штабы, позволяют создать следующую хронику деятельности Голикова и возглавляемого им отряда. Уже 31 марта Голиков с пятью красноармейцами выехал для обследования района. 1 апреля 1922 года, получив сведения от крестьян о нахождении в селе Новопокровском «банды» Родионова, чоновцы выступили для ее ликвидации. Однако «бандиты», забрав лошадей и продукты, успели скрыться.

Второго-третьего апреля разведка обнаружила места стоянок повстанцев вблизи села Божье Озеро. 4 апреля Голиков с 40 красноармейцами выдвигается в тайгу. 8 апреля он со штабом перебрался в Соленоозерную. Посланная вновь разведка выяснила, что «бандиты» на лыжах ушли в тайгу. С 18 апреля чоновский отряд вел поиски «банды» Кулакова в районе бассейна рек Белый Июс и Черный Июс, с 16 по 23 мая — «банды» Соловьева на саралинском направлении. В ночь на 25 мая отряд Шевелева, подчиненный Голикову, отбил нападение повстанцев Кулакова на село Чебаки27. Судя по этим документам, отряд Голикова в основном занимался разведкой, поиском и преследованием «банд», не приносившими положительных результатов.

В отчете проверяющей комиссии приводились факты отсутствия оперативности в действиях Голикова и его отряда. В погоню за шестью-семью повстанцами «сажались на конь» все наличные красноармейцы. Сам же Голиков, гоняясь за «бандой», «стрелял белок» и на замечания своих товарищей почти не реагировал. Констатируя его «инертность», комиссия сделала вывод о необходимости применения к Голикову соответствующих мер28.

Уже 10 июня 1922 года Голиков был снят с должности и в дальнейшем находился при губернском штабе ЧОН29. В том же месяце, например, Минусинский уездный исполком был извещен, что комбат Голиков произвел расстрелы людей, побросал их трупы в реку, а дело, заведенное на него, расследуется уполномоченным губернского отдела ГПУ30.

Из этих данных следует, что в Ачинско-Минусинском районе в качестве чоновского командира Голиков находился с конца марта по первую декаду июня 1922 года, два с половиной месяца. То есть начавшиеся следом бои между чоновцами и повстанцами происходили уже без него.

Мифотворчество продолжается...

Продолжая писать краеведческие труды или «художественные произведения», местные авторы не могли устоять от соблазна выразить свое отношение к Гайдару и Соловьеву и украсили их облик новыми небылицами. Для примера укажем, что, согласно одной из публикаций, Соловьеву, ставшему вдруг обладателем Георгиевского креста всех четырех степеней и «махровым монархистом», мог противостоять, конечно, только еще один герой — Голиков, почему-то назначенный автором в кавалеры ордена Красного Знамени. Оказывается, что еще в 1921 году чоновцы, находясь под командованием Голикова и Н. И. Заруднева, которых тогда и не было в Ачинско-Минусинском районе, «крепко потрепали» Соловьева31. В другой брошюре повторяется сообщение о «кровавом следе» Голикова — расстреле в бане на краю какого-то села шестнадцати хакасов, так и не выдавших убежища повстанческого вожака32. В то же время была совершена попытка реабилитации Голикова: его вина за расстрелы людей была приписана автором другому чоновцу. Этой же цели в дальнейшем способствовало сделанное данным краеведом сообщение о якобы имевшейся письменной связи чоновского командира и повстанческого вожака и нахождении у Соловьева пуда золота, конфискованного при налете «банды» на одном из рудников33.

Прозвучавшее во время юбилейных торжеств по случаю 100-летия со дня рождения писателя А. П. Гайдара (2004 год) и исходившее от членов его семьи признание в том, что по приказу их деда были «пущены в расход» от двух до четырех соловьевцев34, в какой-то степени снимало вопрос о его преступлениях в Хакасии. Нами после этого была высказано мнение, которое вело к консенсусу взглядов на данную проблему35. Однако публикация солоухинским последователем материалов, вновь разоблачавших «злодейство» «пролетарского террориста», якобы убившего в названном регионе 300—400, а по другим данным — 80—90 человек36, показала живучесть прежних представлений.

Еще более эту проблему обострило появление весной 2005 года на телевизионном экране фильма О. Вакуловского «Возвращение героя», созданного будто бы с целью открыть «зловещую тайну» — выяснить причины исключения красного командира Голикова из РКП(б) и его демобилизации из рядов Красной армии. Фильм насыщен домыслами и фактами, не имеющими отношения к действительной истории. Например, в нем, согласно сообщению гайдаровского биографа Б. Н. Камова, рассказывалось о неизвестной историкам «войне» белых партизан, возглавляемых якобы «атаманом» и хакасским «национальным героем» Соловьевым, за отделение Хакасии от России и о наличии у Соловьева «золотого запаса». В фильме утверждалось, что проводившие расследование дела Голикова четыре комиссии не нашли в его действиях признаков преступления. Одной фразой упомянув о расстрелянных чоновцами соловьевцах, писатель сенсационно заявил, что причина профилактической акции, осуществленной чекистами, — снятия Голикова с должности заключалась в «огромных деньгах» — золоте, которым якобы обещал с ним поделиться боявшийся расстрела Соловьев.

Архивные поиски. Последняя тайна

Ощущение несостоятельности прежних и новых рассказов о жизни Гайдара, понимание слабости аргументов, которыми объяснялось многими авторами поведение чоновского командира, заставили нас начать поиски первоисточников. Получив поддержку у местных архивистов, организовавших письмо от администрации Республики Хакасии в адрес коллег из красноярского архива с просьбой предоставить для ознакомления соответствующие документы, автор этой статьи выехал в город, где когда-то находился губернский штаб ЧОНа. Здесь, после недельного ожидания, в специальной комнате наконец и состоялось знакомство с делом, тем самым делом, о котором столько ходило слухов.

Так что же происходило в апреле мае 1922 года в ширинских степях, почему имя Голикова длительное время воспринималось коренным населением Хакасии с таким страхом и ненавистью? Архивные документы рассказывают...

Оказавшись с небольшими силами в районе, где, по его мнению, половина населения поддерживала «бандитов», Голиков уже в начале апреля 1922 года информировал командующего губернским ЧОНом о необходимости (по опыту Тамбовщины) введения против «полудиких инородцев» жестких санкций, вплоть до полного уничтожения «бандитских» улусов. Заверяя командование в своей готовности ликвидировать «банды», он просил направить к нему для этой цели дополнительно восемьдесят красноармейцев37. С появлением 18-летнего командира, все более в условиях бесконтрольности и из-за бессилия покончить с «бандитизмом» одержимого вспышками надвигающегося недуга, участились случаи жестокого отношения чоновцев к хакасскому населению. Избиениям и поркам подверглись некоторые жители улусов Барбаков, Подкамень и Балахта. В начале июня 1922 года врачом курорта «Озеро Шира» были зафиксированы побои у более чем пятидесяти жителей улуса Малый Кобежиков. Только по этой причине в «банду» Кулакова бежали двенадцать хакасов38.

С недоверием Голиков, как представитель военной власти, относился к местным советам, «изводившим» его, как сообщал он потом, «кипами жалоб и приговоров». Не сложились у него отношения и с уполномоченными губернского отдела ГПУ, которые, по его мнению, больше следили за поведением чоновских командиров и не занимались своими прямыми обязанностями — созданием агентурной сети. Голикову пришлось лично вербовать себе лазутчиков, действуя методом устрашения, что в свое время позволило Камову указать на наличие в его поведении «ненормальностей». 19 и 27 апреля комбат по подозрению в связях с «бандой» арестовал Ф. Н. Ульчигачева и И. В. Итеменева, которые после избиения согласились стать его разведчиками. Им были выданы удостоверения, написанные на кусках материи и скрепленные кровавой печатью, а затем устроен побег39.

Согласно объяснению Голикова, для обеспечения агентурной работы материальными средствами он в Балахтинском улусе конфисковал шестнадцать «бандитских» коров, в обмен на которых Чебаковское отделение Губсоюза выдало пятьдесят аршин дефицитной тогда мануфактуры. С разрешения местных властей и под расписку его красноармейцы для своих нужд в улусе Сулеков изъяли девять овец40.

Между тем, судя по другим документам, чоновцы запомнились местным жителям своим мародерством. Сам будучи кем-то «раздетым», красноармеец П. Мельников в свою очередь отбирал одежду, деньги, часы и табак у населения улуса Большой Арыштаев и рудничных поселков. Если верить заявителям, таким же способом «самоснабжался» и его командир. Угрожая сожжением жилищ и расстрелом сопротивлявшихся, Голиков с красноармейцами в одном из улусов Сулековского общества конфисковал у якобы «бандитских» семей самовар, швейную машинку, пальто, шаль, трех коров, двух лошадей и девять овец, которые затем были отправлены в Чебаки, Сютик и Подкамень для передачи местным коммунистам. Из заявления жителя Соленоозерной В. Терскова следовало, что Голиков, требуя сознаться в связях с «бандой», арестовал его и, имитируя расстрел, заставил заплатить за свободу 250 рублей золотом. Свидетели также показали, что комбат, появившись 8 мая в селе Старая Дума, откуда чоновцы накануне выбили «банду», и осуществляя обыски, угрожал жителям расстрелом. Пятьдесят же его красноармейцев в поисках «бандитов» обыскали все юрты улуса Сулеков и за два дня отняли у населения продукты, подвергли аресту и порке четырех жителей, отобрав у них предварительно мануфактуру и изделия из серебра. Они же 15 мая в улусе Подкамень изъяли у одного из хакасов три кольца из драгметаллов41.

В свои молодые годы комбат, жаловались очевидцы, часто появлялся пьяным среди красноармейцев и гражданских лиц, неоднократно посылал своего адъютанта Галеева в ближайшие селения за самогоном. На Пасху красноармейцы три дня пьянствовали, гуляя под гармошку, отобранную у инородцев. Сложные отношения сложились у Голикова и с подчиненными. Шестеро красноармейцев из вернувшегося с оперативного задания взвода, выказавшие недовольство его поведением, были арестованы и при отправке в Форпост лишены своих вещей. 22 апреля командир этого взвода подал вышестоящему командованию рапорт, в котором обвинил комбата в развале своего подразделения42.

Но главное — документы подтверждают информацию о причастности Голикова к расстрелу лиц, заподозренных им в «бандитизме». Согласно заявлению сдавшегося «бандита», в улусах Малый Кобежиков и Кобяков аресту были подвергнуты жители С. Кобежиков, П. Рудаков и Кобяков. Будучи выпоротыми, первый и последний признались в хранении двух ящиков патронов и участии в «банде» в качестве «наводчиков».

Шестидесятилетнего и полуслепого Рудакова же склонили к признанию в связи с «бандой» не только физическим воздействием, но и обнаружением зарытых в земле вещественных доказательств: якобы полученных от Кулакова мануфактуры и ценных вещей. Благодаря заступничеству местных властей Кобежиков спасся, а Рудаков и Кобяков по приказу Голикова были расстреляны.

Десятого мая по заявлению жителей одного из улусов чоновцы арестовали секретаря сельсовета Ф. Сулекова, который якобы снабжал «банду» бланками документов. После избиения он согласился вывести их к становищу «бандитов». Но при попытке к бегству был ранен лично Голиковым и утонул в реке.

Пятнадцатого мая комбатом с двадцатью красноармейцами из улуса Подкамень в улус Итеменев был вывезен И. В. Янгулов, который будто бы, проживая по подложным документам, выдавал себя за советского работника. Подкаменский сельсовет, заявив о его невиновности, опротестовал эту акцию чоновцев. Однако арестованный, сознавшись, что знает о местонахождении «штаба банды» Аргудаева, и пообещав Голикову вывести его отряд к нему, сумел бежать.

По информации, исходившей от арестованного «бандита», на заимке были арестованы отец и сын Костюки, а в улусе Воротжул — Г. Поросенов. Чоновцы заставили избитого старшего Костюка показать место, где находилась «банда». Когда же выяснилось, что она давно его покинула, Голиков приказал старика расстрелять. Младший же Костюк и Поросенов, претерпев избиения и согласившись показать «бандитскую» стоянку, ночью совершили побег. При этом последний был застрелен.

В целом за май 1922 года по приказу и с участием Голикова подчиненные ему красноармейцы расстреляли и убили при попытке к бегству пятерых человек43.

Расследование и наказание

Такое отношение к населению со стороны этой воинской части вызвало паническую озабоченность за судьбы людей у представителей местной общественности и советской власти. Жалобы на деятельность «Аркашки» поступали в соответствующие учреждения Ужура, Ачинска и Красноярска от инородцев Спириных. Телеграмму с просьбой о принятии мер по спасению людей от насилия красноармейцев прислал заместитель председателя Усть-Фыркальского волостного исполкома Коков.

С целью расследовать поступившие жалобы чекистами особого подразделения губернского отдела ГПУ 3 июня 1922 года было начато дело № 274 по обвинению Голикова в злоупотреблении служебным положением. В местах его службы побывала специальная комиссия во главе с комбатом Я. А. Виттенбергом, которая, собрав жалобы населения, заключила свой отчет требованием расстрела бывшего начальника боевого участка. Прибывший в Красноярск Голиков 14 и 18 июня был допрошен в ГПУ. Показав, что все расстрелянные являлись «бандитами» или их пособниками, он признал себя виновным лишь в несоблюдении при осуществлении данных акций «законных формальностей». Согласно его объяснению, писать протоколы допросов и оформлять расстрельные приговоры было некому. Начальник особого отдела Коновалов нашел Голикова виновным в самочинных расстрелах и подлежащим заключению под стражу44.

Однако к тому времени в ГПУ уже знали об отношении к дальнейшей судьбе Голикова его командования. Еще 7 июня из штаба губернского ЧОНа в особый отдел была передана резолюция, начертанная командующим В. Н. Какоулиным: «Арестовать ни в коем случае, заменить и отозвать». Следуя указанию президиума Енисейского губернского комитета РКП(б), губернский отдел ГПУ 30 июня передал дело Голикова в контрольную комиссию (КК) при губкоме для рассмотрения его по партийной линии45. 18 августа данный орган решил обсудить его на совместном заседании президиума губернского комитета и КК РКП(б). Состоявшееся 1 сентября 1922 года заседание постановило перевести Голикова на два года в разряд испытуемых с лишением возможности занимать ответственные посты46. Столь мягкий приговор свидетельствовал не об отсутствии в действиях Голикова состава преступления, как заверял Камов, а лишь о наличии в общей практике наказания красных бандитов оправдательной тенденции.

Обнаруженные архивные сведения были опубликованы автором в специальном разделе книги47 и в статьях на страницах краеведческого альманаха «Абакан» (2006, № 2) и газеты «Хакасия» (2005, 10, 14, 16 декабря). Однако, если судить по продолжавшимся публикациям и появляющимся периодически в интернете выдумкам, широкая российская общественность так и осталась в неведении о действительном положении дел в этом, тогда глухом, углу Сибири и таинственном участии в них Гайдара.

Новый поворот в «гайдароведении»

Более того, стали появляться новые небылицы, квинтэссенция которых обнаружилась в новой сенсационной книге Б. Н. Камова. Будучи биографом Гайдара, он в 2009 году завершил свое «спецрасследование» его жизненного пути, а в 2018 году издал о нем книгу уже «без всяких мифов»48. В отличие от солоухинского «Соленого озера», эти труды не нашли большого отклика среди местной общественности, уже привыкшей к поверхностным и «сенсационным» писаниям различных авторов.

Прежде всего Камов разделался с Солоухиным, которого назвал «бывшим дезертиром кремлевского полка, платным осведомителем КГБ СССР и литературным хулиганом», «одурачившим» своей книгой все население страны («Мишень для газетных киллеров», с. 280). Там же он отметил и Шекшеева — как «публикатора», «внесшего реальный вклад в изучение трагических событий Гражданской войны в Хакасии», но «придирчиво-жесткого» в отношении к самому Голикову и «приписавшего в избытке строгости ему проступки, которые содержались в лживых доносах» (с. 316). Теперь уже и сам писатель согласился и стал использовать версию о кратком сроке нахождения Голикова в Хакасии и его соучастии в убийстве коренных жителей, даже увеличив численность погибших до восьми человек.

Между тем Камов значительно расширил версию о какой-то неизвестной историкам длительной войне коренного населения, якобы происходившей в этом регионе под командованием «народного вожака» Соловьева, против коммунистов. Дескать, за его спиной стояли некие политические структуры, которые строили обширные и далеко идущие планы. Получив титул «императора тайги» и находясь под влиянием своей жены, красавицы хакаски, Соловьев будто бы притеснял и расстреливал русских, а «малообразованным хакасам» сулил создание Хакасской независимой парламентской республики (с. 280, 389, 409, 440—442).

Заявив об этой войне, которая проходила, согласно сообщению автора, одновременно с Тамбовским восстанием, задуманным в парижских эмигрантских кругах, и была связана с ним (с. 397, 402), Камов тем самым уверил читателя в том, что в этой обстановке Голикову было не до соблюдения законности, и, в сущности, оправдал его поведение.

Вольно пользуясь отрывочными и выдернутыми из контекста фактами прошлого, не удосуживаясь подтверждать написанное документами, а часто просто додумывая, этот новоявленный «историк» не удержался даже от оскорбительной риторики в адрес героев того времени. Без всяких на то оснований Соловьев предстает у него человеком, от которого «хакасское население прятало девочек-малолеток, до которых он якобы был особенно лаком» (с. 407). Организовавший гибельный удар по соловьевцам командующий губернским ЧОНом В. Н. Какоулин, оказывается, был «слабым командиром», но оставался «хорошим интриганом» (с. 464). Председатель хакасских уездных советских органов Г. И. Итыгин, неоднократно организовывавший переговоры с Соловьевым, на страницах книги назван «горячим и смелым командиром», бравшимся его ликвидировать (с. 528).

Согласившись с тем, что Голиков и трех месяцев не был в Хакасии, Камов так и не отказался от идеи освещать его миссию как героическую. В ответ на то, что Соловьев и один из его помощников, Астанаев, создали особую систему разведчиков, якобы прошедших специальную подготовку (ха-ха-ха!), Голиков будто бы предложил сменить «стратегию» борьбы с «атаманом». Он начал перевербовывать повстанческих агентов и засылать таких «двойников» в соловьевский стан. Повторяя прежнюю романтическую историю об отношениях своего героя с местными жительницами, Камов рассказывает о трагической участи голиковской разведчицы Насти Кукарцевой, якобы замученной Соловьевым. Такая деятельность Голикова, счел наш историк, вызвала недовольство чекистов и доносы завистливых товарищей (с. 429—430, 439, 484—485, 487), которые и вылились в расследование.

Затем в этой истории, излагаемой Камовым, личность Голикова как бы раздваивается. Вот он отстранен от борьбы с повстанчеством, но в то же время, как выяснилось, оказывает решительное влияние на дальнейшее существование Соловьева. Москва вдруг согласилась на предложение Голикова и выдала главному повстанцу, поклявшемуся на кресте не вести боевые действия против советской власти, охранную грамоту (с. 504, 509). Такое завершение повстанчества хакасским народом было признано за победу Соловьева, отмечаемую в таежной глуши «грандиозными пьянками». Согласно объяснениям Камова, оставшееся не у дел чоновское командование, заверив центр в том, что огромные сокровища Соловьева пойдут на подъем народной экономики, добилось отмены гарантии неприкосновенности этому человеку и его людям (с. 511, 527). Данный исторический детектив заканчивается неожиданным выводом автора: действуя без Голикова, местные красные, не сумев сохранить бывшего повстанческого вожака живым, операцию по его ликвидации, конечно, провалили (с. 542).

«Слышал звон, да не знаю, где он» — такой сентенцией мог бы закончить свой труд человек, взявшийся освещать неподъемную для него тему. По своей исторической достоверности представленная Камовым книга оказалась не лучше солоухинской.

Соловьев и «неизвестная хакасская война»

Повстанчество впервые в енисейской деревне возникло на территории так называемого инородческого района49. Ее тогда заселяли 50 000 хакасов и 10 000 русских50. Это явление прежде всего было обусловлено издержками русской колонизации и — вследствие немногочисленности интеллигенции — вылилось в своеобразную форму поведения местного населения со слабой политической окраской. Сначала волнения возникли среди верхне-аскизских инородцев, когда на их землях осенью 1919 года появились наступавшие и преследовавшие белых красные партизаны. Организованный властями красноармейский налет на один из улусов и произведенный чекистами весной 1920 года расстрел авторитетных среди коренного населения братьев Майнагашевых привел к тому, что с лета того же года окрестности этого селения стали для советских активистов местом постоянных засад. Осенью в Ачинско-Минусинском районе, наряду с «бандой» Майнагашевых, действовали мелкие группы инородцев, успешно грабившие население, кооперативные и советские учреждения и исчезавшие при появлении вооруженных представителей новой власти.

Еще одной повстанческой силой, возникшей под влиянием дискриминационных мер победивших коммунистов, стали так называемые «белые банды», которые появились на территории Хакасско-Минусинской котловины с возвращением домой бывших военнослужащих белой армии или представляли собой сообщества лиц, пробивавшихся за границу.

Наконец, третьей силой явились возникшие осенью 1920 года под воздействием продразверстки и мобилизации молодежи и бывших унтер-офицеров в Красную армию повстанческие отряды крестьян, действовавшие сначала на территории Ачинского, Канского и Красноярского уездов Енисейской губернии. Под давлением воинских, милицейских и коммунистических частей они были вынуждены отойти на территорию инородческого района, где и потерпели поражение.

Но, уничтожив крупные силы повстанцев, правительственные войска ликвидировать инородческие «банды», которые поддерживались обществом, оказались не в силах. Более того, проявляемый ими красный бандитизм способствовал распространению массового бегства инородцев в горы или тайгу. В одном из документов губернских органов отмечалось: «С приходом в Сибирь советской власти, несмотря на ее благожелательную политику к национальным меньшинствам, взаимоотношения между русскими и туземцами… обострились… В результате многие из инородцев, побросав свои хозяйства, начали уходить в тайгу, и у большинства из них появилась даже мысль перекочевать в родственный им Урянхайский край»51. Вместе с мужчинами в труднодоступные таежно-гористые места уходили женщины, которые являлись не только соучастниками вооруженной борьбы и ограблений, но и хранителями семейного очага. Поэтому повстанцы, называемые коренными жителями «хасхылар», то есть словом, которым обозначались лица, вынужденные бежать от преследования коммунистов в тайгу, какое-то время выступали в качестве защитников местного населения от очередного насилия и гарантией сохранения его традиционного образа жизни.

Известными «бандами», кроме соловьевской и майнагашевской, в начале 1921 года на территории Хакасии являлись группы Аргудаева, Карачакова и братьев Родионовых. Они состояли из подтаежной кызыльской и сагайской бедноты, а также русских беглецов. Наиболее организованной и успешно действующей была «банда», возглавляемая Иваном Николаевичем Соловьевым.

Соловьев родился 30 сентября (по старому стилю) 1890 года в семье казака в станице Соленоозерной Минусинского уезда, окончил сельскую школу. Военную службу проходил в отдельной казачьей сотне, затем в Красноярском казачьем дивизионе. Сошелся гражданским браком с А. Г. Осиповой, которая, возможно, была инородкой. Во время Гражданской войны он служил в 1-м Енисейском казачьем полку, участвовал в боях на стороне белых, был ранен и произведен в старшие урядники, но никогда не избирался атаманом. С возвращением домой он был арестован милицией Ачинского уезда и содержался в 1-м Красноярском концентрационном лагере. Оттуда он бежал и возглавил борьбу таких же беглецов с произволом коммунистов. Очевидцы оставили такую его портретную характеристику: «Соловьев плотный, среднего роста… Худощавое лицо с копной русых волос, аккуратный рот, обрамленный небольшой подстриженной бородкой и усами, закрывающими крепкие зубы. Улыбка на лице его была редкая гостья, а если появлялась — была неприятна для говорившего с ним, что-то ласково-хищническое было в ней»52.

Широкая распространенность и большая живучесть так называемого «бандитского движения» в инородческом районе были обусловлены не только этническими, но и географическими, природно-климатическими особенностями региона, а также методами партизанской борьбы, используемой повстанцами. Ряды их не были постоянными. По требованию обстановки, из-за климатических условий или личных побуждений вожаков группы повстанцев, соединившись, образовывали крупную «банду», затем вновь расходились, скрываясь и действуя порознь. Как правило, численность повстанцев увеличивалась к лету. Так, в мае 1921 года в «банде» Соловьева было 180—200 человек. Затем его отряд, расширившись до 650 повстанцев, организованных в роты, взводы, пулеметную и разведывательную команды, стал, по мнению чекистов, самой крупной «бандой» в этом районе.

Именно для времени с мая по сентябрь, когда степной ландшафт позволял совершать быстрые конные переходы и налеты, а тайга надежно укрывала повстанцев от преследования и могла при необходимости их прокормить, был характерен очередной всплеск «бандитизма». Порой повстанчество выливалось в захваты промышленных предприятий и крупных селений, а также обозов с продовольствием, доставляемым на рудники. Но вновь выдвинутые в инородческий район пограничные войска и войска внутренней службы начали одерживать победы над его участниками.

В начале июля 1921 года губернские власти для выяснения причин «бандитизма» в инородческом районе и ознакомления с нуждами его жителей создали чрезвычайную полномочную комиссию в составе представителей советского, партийного руководства и военного командования. Ко второй декаде июля комиссия прибыла на место, где выявила массу жалоб со стороны населения на деятельность всяческих отрядов. Мероприятия, организованные ею, способствовали налаживанию отношений между властью и коренными жителями, сокращению случаев красного бандитизма, возвращению к мирной жизни многих «бандитов», а также организации переговорного процесса с повстанцами53.

Деятельность комиссии показала, что мирное сосуществование инородцев с русскими и советской властью было возможно лишь на платформе национального строительства. Обратившись в Сибревком с письмом от 13 августа 1921 года, заведующий губернским отделом управления информировал его о том, что борьба с «бандитизмом» вылилась в «кровавую расправу» над населением, а специальная комиссия поставила перед губернским руководством вопрос об организации инородческого района с собственными органами управления. Но одобренный Сибревкомом процесс создания новой административно-территориальной единицы был временно прерван начавшимся взиманием продовольственного налога, отнимавшего все силы партийной организации и советов54.

Вскоре комиссия, не уполномоченная вести переговоры с повстанцами, была обвинена в создании на местах «нездоровой обстановки», а мирные инициативы советской власти, оказавшиеся недостаточно эффективными в ликвидации повстанчества, сменила военная доктрина. Приказом командующего 5-й армией и Восточно-Сибирским военным округом И. П. Уборевича от 22 сентября 1921 года было указано воинским силам, милиции и ЧК до 15 октября того же года подавить повстанчество. Специально разработанная инструкция требовала уже не рассеивания, а уничтожения «банд»55. Однако выполнение этих указаний оказалось сначала невыполнимым. Губернское партийное руководство на своем заседании 11 ноября 1921 года объясняло, что «ликвидировать банду Соловьева своевременно не удалось, так как кавалерийские силы в 400 сабель подошли в Ужурский район только к 25 октября...». А далее признавалось: «Бандитизм имеет почву из-за безобразий со стороны милиции и комячеек»56.

Осенью «банды», часто под напором противника, распадались, их участники, порой объединявшиеся на один-два налета, расходились по улусам, сбывая награбленное и ведя разведку. Ядро же, состоявшее из 20—30 человек, приискав себе надежное место, оседало на зимовку, чтобы весной, вновь обретя сторонников, начать активные действия. Так, к осени 1921 года «банда» Соловьева уменьшилась до 200 членов, а в октябре распалась на группы. В декабре 1921 — январе 1922 года численность ее сократилась с 200 до 40 человек. Однако на учете у Карачакова, одного из помощников Соловьева, состояли 200 хакасов, проживавших в это время в своих улусах и готовых по сигналу взяться за оружие57.

С вводом кадрового состава и мобилизацией в части особого назначения деревенских коммунистов проявления красного бандитизма на территории Ачинско-Минусинского района еще более усилились. Они вызвали острое недовольство среди коренного населения, а следом и расширение масштабов повстанчества. К лету 1922 года на территории Енисейской губернии действовали 11 «банд» — Кулакова (60 человек), Родионова (35), Марьясова (30), Мотыги (15), Карелина (15), Колтышева (15), Мосина (10), Майнагашева (5), Самкова-Друголя (7), Саломатова (35—40) и Соловьева (40). Авторитетный среди повстанцев Соловьев объединил часть отряда Родионова, «банды» Кулакова, Астанаева, Мотыги и Кийкова. В созданном его окружением и действовавшем под монархическим знаменем Горно-конном отряде им. Михаила Александровича Романова насчитывалось одно время около 500 человек, организованных как воинская часть. У Соловьева находили пристанище инородцы — подростки, бежавшие с лесоповала, охотники, лишенные своего промысла, и конокрады, активно преследуемые властями. Здесь же скрывались немногие русские — бывшие казаки и офицеры, красноармейцы-дезертиры и даже советские служащие и коммунисты, недовольные деятельностью своих товарищей или повязанные их кровью.

Судя по чоновским документам, обеспокоенные собственной легитимностью и пополнением своих рядов, повстанцы выдвигали множество лозунгов. Исходя из них, современные историки зачастую представляют бывших «бандитов» и «кулацких мятежников» белыми, чуть ли не монархистами, носителями идеологии социалистов-революционеров и анархистов и даже националистами. На самом деле в чистом виде они не были ни теми, ни другими, ни третьими. Согласно наблюдениям современников, большинство из них, как и сам Соловьев, политических убеждений не имели58. Какого-то влияния на повстанчество национальная интеллигенция, вероятно, не оказывала, и лозунги за самостоятельность инородцев или независимость Хакасии не воплощались в конкретной деятельности повстанцев. Но по всем признакам она являлась осознанно антикоммунистической. В сохранившейся записной книжке Соловьева имелись поселенные списки местных коммунистов, которые, по образному выражению очевидца, представляли «жалкую картину затравленных зверей», при случае вырезаемых «бандой». По мнению противника, с лета 1922 года деятельность соловьевцев осуществлялась под лозунгом «За беспартийные советы и против коммунистов»59. Однако к советской власти повстанцы относились по-разному. Порой они громили сельские и волостные исполкомы, тут же ликвидируя их служащих. Но почти одновременно велись переговоры между гражданскими, военными властями и Соловьевым о переходе повстанцев к мирной жизни. При этом некоторые акции «банды» носили уголовный характер.

Когда повстанчество достигло своего апогея, Военно-политическое совещание Енисейской губернии создало чрезвычайную тройку по проведению карательных мер среди населения южных местностей региона. В результате арестов при гарнизонах были собраны заложники, представлявшие в основном женщин и детей из семей активных повстанцев. За деяния, совершенные повстанцами против советской власти, по постановлениям тройки были расстреляны 40 заложников60. Ее деятельность, говорилось в январе 1923 года в докладе командующего губернским ЧОНом региональному партийному руководству, «поставила грань между бандитами и мирным населением»61 и тем самым содействовала ликвидации повстанчества.

Осенью 1922 года на зимовку, организованную в Белогорье, с Соловьевым ушли, вместе с женщинами и детьми, лишь 140 лиц его личной «банды». Организуя ее, вожак разрешил брать у населения лишь самое необходимое для поддержания жизни, потребовал от взводных командиров и бойцов вежливого отношения к населению. Двоих насильников даже расстреляли. Отличившихся повстанцев поощряли объявлением благодарности. Оценивая воинские способности Соловьева, чоновцы считали, что он был «хорошим воином в партизанских действиях», а его ближайший помощник отмечал присущие ему храбрость и собранность в боевой обстановке. Однако он же свидетельствовал, что его командиру, не обладавшему общим и военным образованием, было трудно руководить массами в бою. В то же время Соловьев был ревностен в исполнении командирских обязанностей. Повстанцы отмечали характерные для него скромность, скрытность, мягкость и любезность в отношениях с населением62.

К этому времени части особого назначения подверглись реорганизации и пополнились бывшими партизанами и инородцами, было налажено боевое снабжение. Часть коренного населения, устав от угроз, грабежей и поборов, осуществляемых как представителями власти, так и повстанцами, решилась помочь советской власти. Обеспечив добровольцев продуктами и фуражом, инородческие общества выставили в поддержку ЧОНа 1080 человек и подарили 120 лошадей63. К зиме 1922/1923 годов отряды истребителей захватили главное зимовье повстанцев.

Конец повстанчества был предопределен рядом факторов. Утрата в зимних условиях главной базы и бегство из района, контролируемого красными частями, имели для повстанчества крайне отрицательные последствия. За ноябрь 1922 — январь 1923 года были убиты 30—50 соловьевцев. В целом по губернии потери повстанцев составили 249 человек погибшими и 153 — пленными64. Событием, приветствуемым хакасами и совпавшим с ликвидацией повстанчества, стало образование, согласно постановлению ВЦИК от 14 ноября 1923 года, Хакасского уезда.

Некоторые свободы, дарованные нэпом, и признание коммунистами права хакасов на суверенность лишили оставшихся в живых повстанцев народной поддержки. Численность их сокращалась. В Енисейской губернии к 1921 году насчитывалось 800—900, к сентябрю того же года — 550, летом 1922 года — 500 и к 1923 году — лишь чуть более 100 «бандитов»65. Соловьеву удалось реанимировать повстанчество с участием лишь нескольких десятков человек. На переговорах, организованных военными властями в мае 1924 года, он был схвачен и во время поднявшейся суматохи застрелен охранником.

Следовательно, соловьевщина не являлась масштабным в рамках страны и Сибири явлением. Не была она, сочетавшая в себе политические и уголовные деяния, и сугубо национальным движением.

Сам Соловьев, выступавший незадолго до своей гибели на одном из районных съездов советов и переживший, по мнению одного из авторов, состояние «триумфа»66, не стоит, конечно, такой идеализации хотя бы потому, что виновен в пролитой крови. Только, к примеру, летом 1921 года его «банда» «выбила» в инородческом районе до 100 коммунистов и 10 милиционеров. В Чебаках в братскую могилу легли зарубленные и расстрелянные 87 коммунаров. Большие потери понесла Усть-Ербинская комячейка: из 120 ее членов живыми остались лишь 25 человек67. Терроризируя через год население, «банда» А. Кийкова в селе Коксино предала смерти шестерых мирных жителей, а «банда» Кулакова на приисках и в селе Усть-Бирь — 15 человек. На руднике «Улень» убитыми оказались фельдшер и его жена, на станции Шира — трое служащих. 25 июля 1923 года при нападении на почту «бандиты» застрелили бойца, 6 августа — землемера, 10 сентября — инженера и старшего охраны одного из рудников, а еще троих охранников зарубили68.

«Золото Соловьева»

Российское общество падко на сенсации. Вспомним, что длительное время интерес наших современников вызывало так называемое «колчаковское золото». Согласно же заверениям Б. Н. Камова, существенное воздействие на события в Хакасии имело «золото Соловьева». Конечно, оно присутствовало в жизни тех повстанцев, которые не были способны удержаться от грабежа своих соплеменников. Но это был совсем не тот драгоценный металл, что, как увлекательно рассказывается в уже упоминавшейся книге Камова (с. 520—522), пришел к Соловьеву с обнаружением клада крупного владельца золотых приисков К. И. Иваницкого или был привезен к нему остатками отряда Олиферова.

После событий 1917 года Иваницкий эмигрировал в Маньчжурию и остановился на жительство в Харбине. В конце 1920-х годов бывший золотопромышленник обратился в Государственный банк СССР с письмом, в котором предлагал купить у него спрятанное на территории советского государства золото в количестве пяти пудов. Условия банку показались выгодными, и он заключил с заявителем специальное соглашение. Осенью 1930 года из Харбина в Красноярск приехала его жена — О. Е. Иваницкая. Чекисты, которым было поручено сопровождать ее в бывшую резиденцию — село Чебаки Хакасского округа, разыскали местного охотника-хакаса Муртаха — Е. Г. Качаева, когда-то устраивавшего охоту для Иваницкого. С его помощью сотрудники ОГПУ откопали в местечке Азыргай тайник с несколькими ящиками золота. Привезенное в Красноярск, оно было в соответствии с условиями договора поделено между сторонами69.

Что же касается членов «банды» Олиферова, которые якобы доставили Соловьеву ящики с золотом, то, как свидетельствуют архивные документы, их воссоединение происходило следующим образом. Окруженные наступавшими советскими войсками в селе Сорокино Ачинского уезда, олиферовцы в ночь на 14 февраля 1921 года, оставив до 20 человек убитыми, вырвались с помощью местного крестьянина. На лошадях, захваченных в пути и покрытых вместо седел овечьими шкурами, повстанцы численностью от 110 до 200 человек группами уходили от преследования в сторону Минусинского уезда, намереваясь затем достичь Урянхая и Монголии.

Встретив разведку соловьевской «банды», они не соединились с нею. Лишь после разгрома олиферовцев в бою под селом Уты Бейской волости остатки их 1 марта объединились с повстанцами во главе с Майнагашевыми, а в июле 1921 года оставшиеся в живых 18—20 олиферовцев на недолгое время перешли в отряд Соловьева70. В этих условиях, когда рядом с каждым из них стояла смерть, надо полагать, везти с собой ящики с золотом у них не было ни сил, ни возможностей.

Действительно, в одном из документов было засвидетельствовано, что на Федоровском руднике повстанцы изъяли 14 фунтов 75 золотников, то есть более шести килограммов промышленного золота. Кроме того, у них имелись награбленные у населения изделия и золотые рубли, которыми «бандиты» рассчитывались при игре в карты. У самого Соловьева было два золотых кольца — обручальное и «с семью камнями белого цвета». Из металла, конфискованного на руднике, пять фунтов было спрятано соловьевцами Н. В. Кулаковым и Л. А. Талкиным вблизи улуса Улень. В декабре 1922 года Кулакова убили, а Талкин, сдавшийся в июле 1923 года и пообещавший чекистам показать тайник, при выезде на место сумел бежать. В конце марта и начале апреля 1924 года кузнецкими чоновцами была обнаружена и разгромлена последняя стоянка Соловьева, где скрывались «бандитские» семьи и было припрятано имущество на черный день. Найденный здесь «клад» состоял всего из 40 долей (доля — около 44 миллиграммов) золота в трех кусках, золотого кольца, пары золотых и трех сережек из серебра71.

Скорее всего, большое золото Соловьева было таким же мифом, как и многое другое, что окружало эту личность.

Необходимое послесловие

После решения партийными инстанциями вопроса о его судьбе Голиков осенью 1922 года покинул Красноярск. Учитывая переживаемое им состояние травматического невроза, Реввоенсовет 18 ноября предоставил больному командиру полугодовой отпуск. В январе 1923 года Голиков по семейным обстоятельствам вернулся в Красноярск. Об этом свидетельствуют письмо, адресованное арзамасскому приятелю, и празднование в Красноярске очередного юбилея Красной армии, на котором ему как ветерану 26-й Златоустовской дивизии были вручены денежная премия и малиновые галифе. Известным письмом от 17 января 1923 года своей сестре из Красноярска он сообщал: «Мне приходится уехать на месяц в Физиобальнеотерапевтический институт в Томск. На днях по поручению губкома был созван консилиум, и врачи определили: истощение нервной системы в тяжелой форме на почве переутомления и бывшей контузии, с функциональным расстройством и аритмией сердечной деятельности».

Еще дважды РВС давал ему полугодовой отпуск, в течение которого Голиков проходил лечение в лефортовской военной больнице — 1-м Красноармейском Коммунистическом госпитале. Но болезнь не отпускала. 1 апреля, а по другим данным — в ноябре 1924 года Голиков, к тому времени переживший еще и семейную драму, в звании командира полка был уволен в резерв72.

Отношение же представителей советской власти к населению, схожее с поведением Голикова, после его наказания не изменилось. Например, в сентябре 1922 года коммунисты, арестовав по подозрению в связи с «бандой» четырех крестьян Перовской волости Канского уезда, одного из них убили во время избиения, а другого — расстреляли. В очередной раз красный бандитизм получил распространение во время формирования и деятельности так называемых истребительных отрядов. Осенью того же года красноармейцы из отрядов Овчинникова и Дерябина самовольно изымали фураж у населения, совершали грабежи, а их командиры, пьянствуя, безобразничали. Взводный В. А. Кудрявцев вблизи рудника «Улень» с целью ограбления расстрелял двоих инородцев, подлежавших призыву в ЧОН. Но мародерство чоновцев продолжалось и после расформирования истребительных частей. Виновные предавались суду ревтрибунала, однако наказание их не было справедливым.

С ликвидацией крестьянского повстанчества, заставлявшего держать на определенных территориях воинские силы, красный бандитизм утратил характер массового явления. Но почва для него продолжала существовать. Например, в апреле 1923 года среди бывших партизан Ачинского уезда заметными были попытки возложения всех налогов на «контру» и создания фиктивных контрреволюционных организаций, члены которых провоцировались на антисоветские выступления и уничтожались. 1 августа того же года милиционеры, избившие заключенных Канского местзака и заставлявшие их сознаться в убийстве, во время следственного эксперимента застрелили одного из них. Уже в 1925 году прокурор Сибирского края П. Г. Алимов, совершая с комиссией поездку по Ачинскому и Минусинскому округам, обнаружил, что «значительная часть членов и кандидатов (в члены ВКП(б). — А. Ш.) вооружена и без оружия не мыслит себе работы». Тут же он указывает и на наличие террористических акций по отношению к «спецам» и случаев «брожения» среди бывших партизан, недовольных отсутствием льгот и недостатком внимания к ним со стороны местных властей73. Поэтому рецидивы красного бандитизма, все более приобретавшего признаки заурядной уголовной преступности, продолжали периодически возникать.

В этих условиях трагичной оказалась не только судьба Соловьева, но и его семьи, ближайшего окружения. Рассмотрев дело участников его «банды», по которому обвинялись 106 человек, Енисейский губернский суд 23 ноября 1923 года приговорил девять подсудимых к смертной казни, а многих — к тюремным срокам и конфискации имущества. 24 ноября 1924 года тот же суд приговорил одиннадцать соловьевцев и членов их семей, в том числе отца и жену Соловьева, к расстрелу. Вторичное слушание этого дела, проходившее, согласно постановлению Верховного суда РСФСР, в марте 1925 года, закончилось для десяти подсудимых, в том числе и Осиповой, лишением свободы. Дело престарелых родителей Соловьева за нецелесообразностью было прекращено74.

* * *

Обобщая вышеизложенное, можно сделать следующие выводы. За столь короткий срок нахождения в Ачинско-Минусинском районе А. П. Голиков не мог быть руководителем и «героем» ликвидации здесь «бандитизма». Не являлся он также и «карателем», автором преступлений, которые совершили до него иные лица. В то же время Голиков не отличался от других представителей красной военщины, способных механически переносить свою ненависть к ведущему боевые действия противнику на окружающее население. Будучи психически истощенным и находясь в состоянии постоянного стресса, он являлся инициатором и участником расстрелов и прочих преступлений, характерных для Гражданской войны.

Вместе с тем Гайдар, в отличие от многих лиц со сходным поведением, оказался болезненно совестливым человеком, для которого совершенное им в Хакасии обернулось жизненной трагедией. Подвижнический труд на литературном поприще и принятая за Родину сравнительно ранняя смерть на полях Великой Отечественной войны во многом искупили неправедные поступки его молодости.

На долгие годы имя другого героя этого очерка — Соловьева, несмотря на то, что его помнили среди хакасов, было предано забвению. Затем о нем стали говорить лишь как о бандите, жестоком враге советской власти и, в лучшем случае, «императоре тайги». Не будучи сугубо отрицательным персонажем, Соловьев обретает справедливое к себе отношение только сегодня...

 

 

1 Камов Б. Н. Обыкновенная биография (Аркадий Гайдар). М., 1971; Он же. Рывок в неведомое. М., 1991; Гражданская война и военная интервенция в СССР. Энциклопедия. М., 1983. С. 139; Великая Отечественная война. 1941—1945. Энциклопедия. М., 1985. С. 199; Енисейский энциклопедический словарь (ЕЭС). Красноярск, 1998. С. 123; Государственный архив Красноярского края (ГАКК). Ф. П-42. Оп. 6. Д. 180. Л. 5.

 

2 Прядко И. Комбат шестого сводного // Красноярский рабочий, 1965, 22 октября; Вдовенко Г. Всадник, скачущий впереди // Там же, 1965, 5 декабря.

 

3 Казанцев Н. К. «Тот самый Гайдар» // Советское Причулымье, 1966, 11 декабря.

 

4 Симкин Г. Гайдар в Сибири // Красноярский рабочий, 1967, 14, 17, 19, 25, 26 февраля.

 

5 Вдовенко Г. Боевая дивчина // Советская Хакасия, 1968, 29 сентября; Он же. Память в народе. Страницы из жизни А. Гайдара // Там же, 1970, 24 февраля; Камов Б. Н. Обыкновенная биография. С. 79, 85, 88, 94, 97.

 

6 Владимиров Н. В шестнадцать мальчишеских лет // Красноярский комсомолец, 1973, 1 марта; Кожевников Г. Всадник, скачущий впереди // Красноярский рабочий, 1974, 22 января; Шорохов М. Вспоминая минувшие дни // Восточно-Сибирская правда, 1984, 14 февраля; Полежаев В. Здесь жил и воевал Гайдар // Советская Хакасия, 1987, 21 августа; и др.

 

7 Камов Б. Искупление // Литературная газета, 1990, № 5. С. 12.

 

8 Бугаев Д. А. На службе милицейской. Кн. 1. Ч. 1. Красноярск, 1993. С. 29, 238—239.

 

9 Солоухин В. А. Соленое озеро. М., 1994.

 

10 Полежаев В. У злого времени в плену // Хакасия, 1995, 5, 6, 7 июля.

 

11 Шекшеев А. Да, то время было трудное и противоречивое, ужасное и счастливое одновременно! Но мы и тогда жили! Как историческую действительность утопили в «Соленом озере» // Хакасия, 1995, 23, 25 марта.

 

12 Ольхова Н. Военная тайна Аркадия Гайдара // Комок, 1998, 23 декабря.

 

13 Шишкин В. И. Красный бандитизм в советской Сибири // Советская история: проблемы и уроки. Новосибирск, 1992. С. 3—79; Он же. Шарыповское дело // Октябрь и Гражданская война в Сибири. Томск, 1993. С. 153—174; Угроватов А. П. Красный бандитизм в Сибири (1921—1929). Новосибирск, 1999; Тепляков А. Красный бандитизм // Родина, 2000, № 4. С. 81—85; и др.

 

14 Государственный архив Новосибирской области (ГАНО). Ф. П-1. Оп. 1. Д. 361. Л. 39; Павлова И. В. Механизм власти и строительство сталинского социализма. Новосибирск, 2001. С. 92.

 

15 Шуранова Е. Н. К вопросу о предпосылках «красного бандитизма» в Сибири // История Белой Сибири. Кемерово, 2003. С. 238.

 

16 ГАНО. Ф. Р-1. Оп. 1. Д. 152. Л. 10; Ф. П-1. Оп. 2. Д. 161. Л. 288; ГАКК. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 50. Л. 6, 37; Ф. Р-53. Оп. 1. Д. 29. Л. 82; Ф. Р-49. Оп. 2 с. Д. 2. Л. 46; Ф. П-64. Оп. 5. Д. 336. Л. 1; Муниципальное казенное учреждение «Архив г. Минусинска» (МКУ «АГМ»). Ф. Р-25. Оп. 1. Д. 334. Л. 304.

 

17 ГАКК. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 50. Л. 52; Ф. Р-448. Оп. 2. Д. 459. Л. 58; Д. 284. Л. 3; ГАНО. Ф. П-302. Оп. 1. Д. 151. Л. 53.

 

18 ГАКК. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 170. Л. 88; Ф. Р-448. Оп. 2. Д. 256б. Л. 14; Д. 256е. Л. 16; МКУ «АГМ». Ф. Р-25. Оп. 1. Д. 130. Л. 14; Д. 262. Л. 8; Ф. Р-53. Оп. 1. Д. 3. Л. 6.

 

19 ГАКК. Ф. Р-448. Оп. 2. Д. 256а. Л. 150; Д. 256б. Л. 3, 18, 24 об. — 25, 27; Д. 256е. Л. 5, 26—30; Ф. Р-49. Оп. 2с. Д. 10. Л. 113; ГАНО. Ф. П-2. Оп. 1. Д. 10. Л. 101.

 

20 ГАНО. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 271. Л. 83; ГАКК. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 140. Л. 15; Ф. Р-448. Оп. 2. Д. 256в. Л. 20.

 

21 ГАНО. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 271. Л. 95; Ф. П-302. Оп. 1. Д. 151. Л. 37, 52—53; ГАКК. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 160. Л. 60; Д. 170. Л. 21, 30; Ф. Р-448. Оп. 2. Д. 326. Л. 12; Ф. Р-49. Оп. 2 с. Д. 6. Л. 48; Шишкин В. Находка в партийном архиве (И. Павлуновский. Обзор бандитского движения по Сибири) // Земля Сибирь, 1992, № 4. С. 69.

 

22 ГАКК. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 141. Л. 137; ГАНО. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 475. Л. 57; МКУ «АГМ». Ф. Р-8. Оп. 1. Д. 166. Л. 136; Ф. Р-25. Оп. 1. Д. 490. Л. 6; Ф. Р-191. Оп. 1. Д. 29. Л. 133—135; Д. 143. Л. 139.

 

23 ГАНО. Ф. П-302. Оп. 1. Д. 145. Л. 9, 147, 177; Д. 496. Л. 4; Д. 685. Л. 2, 4.

 

24 Осыков Б. И. Аркадий Гайдар. Литературная хроника. Воронеж, 1975. С. 50—51.

 

25 ГАКК. Ф. П-42. Оп. 6. Д. 179. Л. 23; Д. 180. Л. 1.

 

26 ГАКК. Ф. П-1. Оп. 2. Д. 812. Л. 49, 66; Ф. П-42. Оп. 6. Д. 179. Л. 5, 11—12; ГАНО. Ф. П-302. Оп. 1. Д. 434. Л. 145; Д. 495. Л. 28.

 

27 ГАНО. Ф. П-302. Оп. 1. Д. 434. Л. 145, 159, 201; Д. 495. Л. 28; Ф. П-1. Оп. 2. Д. 200. Л. 148, 207; ГАКК. Ф. П-42. Оп. 6. Д. 179. Л. 7—10, 18—19, 22.

 

28 ГАКК. Ф. П-1. Оп. 2. Д. 812. Л. 49.

 

29 ГАКК. Ф. П-42. Оп. 6. Д. 180. Л. 1.

 

30 МКУ «АГМ». Ф. Р-25. Оп. 1. Д. 490. Л. 9.

 

31 Урман А. Золотое столетие. Исторические очерки. Абакан, 2001. С. 107, 109, 117.

 

32 Комлев О. И. Черный Июс. Очерки. Красноярск, 2003. С. 41.

 

33 Егоров К. Сумка с золотом. Абакан, 2003. С. 7, 14; Он же. Командир чоновцев Аркадий Гайдар // Шанс, 2004, № 4. С. 3.

 

34 Добровольский А. Властелин детства // Московский комсомолец, 2004, 22 января; Гайдар Е. У меня корни, которыми можно гордиться // Известия, 2004, 23 января.

 

35 Гайдар против Солоухина и Егорова. Беседа с канд. ист. наук Шекшеевым А. П. // Хакасия, 2004, 17 февраля.

 

36 Полежаев В. Белый и красный бандиты или народные герои? // Абакан, 2004, 10, 17 марта.

 

37 ГАКК. Ф. П-1. Оп. 2. Д. 812. Л. 66, 68.

 

38 Там же. Л. 13, 33, 115, 140.

 

39 ГАКК. Ф. П-1. Оп. 2. Д. 812. Л. 49, 74.

 

40 Там же. Л. 19—20, 28, 124.

 

41 Там же. Л. 13, 34, 56, 119—120, 150, 156, 160.

 

42 Там же. Л. 31, 34, 59, 84—85.

 

43 ГАКК. Ф. П-1. Оп. 2. Д. 812. Л. 13, 20—21об., 25—26, 39.

 

44 ГАКК. Ф. П-1. Оп. 2. Д. 812. Л. 21 об. — 22, 27—28.

 

45 Там же. Л. 2—3, 15, 43.

 

46 ГАКК. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 266. Л. 55; ГАНО. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 467. Л. 106.

 

47 Шекшеев А. П. Гражданская смута на Енисее: победители и побежденные. Абакан, 2006. С. 195—216.

 

48 Камов Б. Н. Аркадий Гайдар. Мишень для газетных киллеров. Спецрасследование. М., 2009; Он же. Аркадий Гайдар без мифов. М., 2018.

 

49 Более подробно о Соловьеве и инородческом повстанчестве см.: Шекшеев А. П. «Мы в родной тайге, Соловьев, с тобой…» // Белая гвардия. Казачество России в Белом движении, 2005, № 8. С. 256—263; Он же. Гражданская смута на Енисее... С. 217—236; Он же. Инородческие банды на юге Приенисейской Сибири в начале 1920-х гг. // Крестьянский фронт 1918—1922 гг. М., 2013. С. 698—715; Он же. Военно-политические события в Ачинско-Минусинском районе в 1920—1921 гг. // Военно-исторические исследования в Поволжье. Вып. 10. Саратов, 2014. С. 291—307; Анненко А. Н. Триумф и трагедия «императора тайги»: документальная повесть. Абакан, 2012; и др.

 

50 ГАКК. Ф. Р-49. Оп. 2с. Д. 152. Л. 8.

 

51 Отчет Енисейского губернского экономического совещания Совету Труда и Обороны с мая по октябрь 1921 г. Красноярск, 1922. С. 290.

 

52 Шекшеев А. П. Гражданская смута на Енисее... С. 219.

 

53 ГАКК. Ф. Р-49. Оп. 2с. Д. 10. Л. 113.

 

54 ГАКК. Ф. Р-49. Оп. 2с. Д. 152. Л. 8, 44.

 

55 МКУ «АГМ». Ф. Р-25. Оп. 1. Д. 12. Л. 491; Д. 35. Л. 190; Д. 153. Л. 2—4.

 

56 ГАНО. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 271. Л. 132.

 

57 ГАНО. Ф. П-302. Оп. 1. Д. 374. Л. 32; ГАКК. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 170. Л. 104; Д. 311. Л. 10.

 

58 ГАНО. Ф. П-302. Оп. 1. Д. 493. Л. 44.

 

59 ГАНО. Ф. П-302. Оп. 1. Д. 369. Л. 8; Д. 493. Л. 44; Ф. П-1. Оп. 2. Д. 199. Л. 172; ГАКК. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 299. Л. 22.

 

60 ГАНО. Ф. П-302. Оп. 1. Д. 369. Л. 89.

 

61 ГАКК. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 480. Л. 79.

 

62 ГАНО. Ф. П-302. Оп. 1. Д. 685. Л. 148; Д. 687. Л. 143, 193, 237.

 

63 ГАНО. Ф. П-302. Оп. 1. Д. 369. Л. 8; Д. 480. Л. 74.

 

64 ГАКК. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 480. Л. 79—80; ГАНО. Ф. П-302. Оп. 1. Д. 666. Л. 28; Д. 685. Л. 8.

 

65 ГАКК. Ф. П-1. Оп. 1. Д. 480. Л. 80.

 

66 Анненко А. Н. Триумф и трагедия «императора тайги».

 

67 ГАКК. Ф. Р-49. Оп. 2с. Д. 96. Ч. 1. Л. 154; Д. 256б. Л. 53, 26; ГАНО. Ф. П-302. Оп. 1. Д. 369. Л. 8; Д. 685. Л. 151об.

 

68 ГАНО. Ф. П-302. Оп. 1. Д. 685. Л. 151об.; Государственное казенное учреждение Республики Хакасия «Национальный архив» (ГКУ РХ «НА»). Ф. Р-472. Оп. 1. Д. 2. Л. 146, 172; Ф. Р-473. Оп. 1. Д. 3. Л. 117.

 

69 Бушуев В. Операция «Золото» // Чекисты Красноярья. Красноярск, 1991. С. 253; Урман А. Золотое столетие. С. 55.

 

70 Шекшеев А. Неизвестный «сибирский Корнилов» и его поход // Сибирские огни, 2016, № 10. С. 169—172.

 

71 ГАНО. Ф. П-302. Оп. 1. Д. 685. Л. 29, 151об.; Ф. Р-20. Оп. 3. Д. 3. Л. 118об.; ГКУ РХ «НА». Ф. Р-473. Оп. 1. Д. 3. Л. 72; Архив Управления ФСБ по Красноярскому краю (АУ ФСБ). Д. 021837. Т. 5. Л. 30.

 

72 Письма Гайдара // Смена, 1970, № 10. С. 31; Камов Б. Н. Обыкновенная биография. С. 79, 111.

 

73 Шекшеев А. П. Гражданская смута на Енисее... С. 205.

 

74 ГАНО. Ф. Р-20. Оп. 3. Д. 3. Л. 119; АУ ФСБ. Д. 021837. Т. 6. Л. 126, 190, 231.

 

100-летие «Сибирских огней»