Вы здесь

«Давай поговорим нарядно...»

* * *

Сказал я спичке: «Спичка, спи», —

и затушил ее о ветер.

И полыхнул пожар в степи,

и дрогнуло письмо в конверте.

 

Мир стал отчетливей, но злее,

вот серый зрак луны раздут.

Реальность под конвоем зренья

в СИЗО фантазии ведут.

 

В окно фонарь сочится черный,

я жду один, полураздет,

когда период сей отчетный

отечный завершит рассвет.

 

Но сабля слабая созвучий

не рассечет песочный плеск.

И в день я вывалюсь, измучен,

переживать его гротеск.

 

Нет, зла на жизнь я не держу,

я просто слишком ей напичкан.

И сигарету вновь бужу

очередной уснувшей спичкой…

 

 

* * *

Это дело парное —

надо на двоих,

это пиво барное —

мы с тобой до сих

 

пор не обналичены

в данном бытии,

только обезличены

в вечном питии.

 

После бреда ситного

выйдем, как в сортир,

в заспанный, засыпанный

дивный новый мир.

 

 

* * *

Простирается космос косой,

намечается новый делирий,

зреют сотни во мне голосов,

тех, что мы с тобой не поделили.

 

Но сегодня я больше не твой,

растворяюсь в пузырчатом вое, —

если станешь небесной вдовой,

тебе будет обиднее вдвое.

 

По периметру мрачных примет

нам брести тропкой берестяною,

чтоб в финале услышать: «Привет», —

и с дремотой совпасть костяною.

 

* * *

Могила, о чем ты молила,

свою разевающи пасть?

Твоя всеобъемлюща сила,

но телу с тобой не совпасть.

Придумай какой-нибудь способ

в себя существо не принять,

ведь я обособлен как особь,

и мне тебя — нет, не понять.

 

В твою не желаю оправу

и душу тебе не вручу,

твою земляную отраву

я пить никогда не хочу.

 

Бессмертия выдержав квоту,

я сам в себе вечно затих

и чувствую только зевоту

от гнойных заветов твоих.

 

 

* * *

Язык, что неизбежно зыбок,

взяв, как монету, на зубок,

вспугнул я стаю мелких рыбок,

но строчку все же уберег.

 

Потом еще скопил немного,

в избу замел бесценный сор,

и из узилища немого

на сушу вышел разговор.

 

В нем был и крика крой кротовый,

и сладкий щебета щербет,

и скрежет шепота картонный,

и рифмы добрый дробный свет.

 

Вот осыпается он градом,

ложится как метеорит,

и воздух между нами гладит,

и прямо нам в глаза глядит.

 

Так происходит обученье

искусству снова говорить,

так происходит облученье,

что сокрывают буквари.

Давай поговорим нарядно,

Давай гореть — не будем гнить.

Да светит в слове Ариадны

адреналиновая нить!

 

* * *

Есть дающие и доящие

в чистом виде, а чаще — смесь,

между них мое настоящее

наступает сейчас и здесь.

 

Их пустые нововведения

по неведенью моему

ускоряют грехопадение,

погружают меня во тьму.

 

Я спускаюсь по скользкой лесенке

в полутемный сырой подвал,

покупаю там книжку Лессинга —

ту, которую не читал.

 

И восходит заря унылая,

как бы шепотом говоря:

«Вот ваш мир опять и умыла я»...

Я читаю, и все не зря.

100-летие «Сибирских огней»