Вы здесь

Главная»Критика»№05 - сентябрь-октябрь 2000

Душа не ведает предела

Берязев Владимир
(Анатолий Кобенков. Осень: ласточка напела. Новая книга стихотворений. Иркутск, 2000)
Файл: Иконка пакета 11_beriazev_dnvp.zip (5.8 КБ)
КНИЖНАЯ ПОЛКА

Душа не ведает предела
(Анатолий Кобенков. Осень: ласточка напела. Новая книга стихотворений. Иркутск, 2000)


Книга невелика. Около семидесяти лирических стихотворений. Но, надо отдать должное, сделана в лучших издательских традициях и с первого взгляда вызывает симпатию. Над ней потрудились многие профессионалы. Недаром, автор в предисловии выражает благодарность всем, причастным к ее рождению. Особых слов заслуживает художник Сергей Григорьев — знаковость, сдержанный колорит и шрифтовая графика обложки, неожиданный изысканный форзац в небольшой брошюре — все это делает данный сборник именно книгой лирических стихотворений и настоящим событием, полным смысла и значения.
Простота, точность и вкус. В этом, видимо, и есть наличие традиции. И — ей-Богу — при виде книги А. Кобенкова испытываешь нечто забытое и ностальгическое.
Вышесказанное в целом относится и к стихам.

                  Русский роман: стражи ночных общежитий…
— Мы заночуем… — Вот полотенце… — Вот
розовый венчик из разноцветных нитей,
плюшевых ковриков и воробьиных нот.
Вот тебе венчик: крыша — на самой кромке
голубь с голубкой… — Не уходи, постой…
Русский роман: тьма, полутьма, потемки,
Больше Крестовский, нежели Лев Толстой;
русский роман: аэропорт, реклама
аэропорта, буковки: «В добрый путь»,
Южин-Сумбатов, Жак Оффенбах, мелодрама…
—        
Я тебя встречу… — Глупости, позабудь…
Низкое небо, ветер, сигнальный прочерк…
Память — тетрадка: захочется — перечту…
Вот тебе венчик из разноцветных строчек
острых снежинок, круглых окошек «Ту»,
вот тебе венчик: связанный из тумана
узел сюжета, петелька, узелок
из твоего обмана — рычаг романа,
что при желании складывается в венок…

Начиная от посвящения родной «бабушке, Еве Борисовне Звенигородской, чей столетний юбилей» автор встретил в 2000 году с нею вместе, начиная от коротенького, но очень лирически выдержанного предисловия, и заканчивая последними строками о «мальчике в панамке, бабочке в ореоле, бабушке в нимбе и дедушке в сапогах», книга — как оправдание, как возвращение долга, как любовью запечатлеваемое миробытие Дома и всех живущих в этом Доме, осуществленное через память и сознание автора неким поэтическим Солярисом.
Это правильно. В этом правда, и тепло, и сострадание, и чистая пронзительная графика осени.

Как хорошо, что осень хороша,
что даль ее не ведает предела,
как хорошо, что не дыша, душа
к ней подошла, не покидая тела.

Жизнь последнего десятилетия настолько стремительна, настолько уплотнена во времени, что хочется хотя бы в каких-то фрагментах остановить это дьявольски убыстренное кино. Стольких отшвырнуло за тысячи миль, стольких смыло политическими штормами, а иных — многих-многих иных — уж нет. Лишь искусство способно одушевить минувшее, запечатлеть, как сейчас говорят, в реальном времени образы друзей и любимых людей.
Этому и призван ставший востребованным сегодня жанр посвящений. Стихи — лишь форма признательности, лишь посильная награда бойцам в битве с миром и смертью (как в известном бондаревском романе говорил печальный генерал — «все, что могу»). На нашем поле боя, наверное, не меньше жертв, империи не рушатся без грохота и крови.

                  Бабы: к этому подошли,
                  к другому — не разберешь,
                  какой был вытащен из петли,
                  какой налетел на нож.
                  . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                  Там, где ямки, там тишина,
                  глина, слезливый снег,
                  те же граждане, та же страна,
                  небо — одно на всех…

                  там, где просекой лес прошит,
                  окошки — один к одному
                  то ли кладбище к ним спешит,
                  то ли они — к нему…

Если говорить в целом о книге, то необходимо отметить очень сильное, хорошо выстроенное, работающее на общий замысел, начало — первые полтора десятка стихотворений. Но примерно к середине книги дыхание становится ровнее. Наверное, в этом есть смысл, необходимо оглядеться, вникнуть в мир лирического героя. Это хорошо заметно в лучших стихах этого раздела: «Старый джазмен», «Все поэты, все пастыри...», «Живя от Франции вдали». По особенному удивило и порадовало то, что, оказывается, для концепции книги больше всего подходит белый стих и короткий верлибр.

Ушли зеленые деревья,
пришли — желтые;
облака, которые прежде
складывались из сливочного мороженного,
складываются из газет;

мама засобиралась
на могилку к деду,
птицы — на юг,

а из меня полетели
тяжелые вороны
банальностей,
штампов,
клише.

Хороши стихи с евангельскими мотивами. «Полугорсть бытия, говорящая плоть» и другие.
Хорош финал книги. Здесь подряд идут очень сильные стихи: «Я хочу помолиться, как человеку — дому?//я хочу споткнуться о старость его, как о камень…», и дальше, от строки к строке, так, что складывается сюжет, и Дом превращается в одушевленное, наполненное нашей жизнью, нашим не исчезнувшим прошлым, существо.

С той жадностью, которой фотоснимку
позволено глядеть во все концы,
я вглядываюсь в тех, с кем жил в обнимку:
в заварницу, в сухарницу, в щипцы…

И так до финального аккорда…
Словом книга получилась, и стоит только порадоваться за автора и отдельно за город Иркутск.
Единственно, о чем стоит пожалеть, — что и в такой с любовью и с высокой культурой изданной книге, не обошлось без некоторых издательских огрехов.

Владимир БЕРЯЗЕВ
100-летие «Сибирских огней»