Вы здесь

Две неравных половины

Наталья АХПАШЕВА
Наталья АХПАШЕВА


ДВЕ НЕРАВНЫХ ПОЛОВИНЫ


* * *

Когда-то Повелитель Неба
нас вместе вылепил из глины.
Никто из нас несчастным не был:
мы были существом единым,
смыкая страстные объятья,
срастаясь в долгом поцелуе —
теснее двух сиамских братьев,
когда один из них тоскует.

Мы были вместе постоянно —
я вспоминаю очень смутно.
Иначе, почему желанно
твое лицо ежеминутно?
Я чувствую — единым целым
мы были в радости и в муке.
Иначе, почему под левым
ребром болит, когда в разлуке?

Но почему, когда сливались,
уже надеялись едины,
вдруг, обессилев, распадались
на две неравных половины?


* * *

На рассвете рано разбудить?
Сонного — в висок поцеловать?
Будешь помнить — если не любить.
Просыпайся — надо уезжать.
Ласково по имени назвал,
будто не случилось ничего...
Открывай ленивые глаза,
уходи из дома моего.
Но однажды утром золотым
улыбнешься тающему сну
и, забывшись, именем моим
назовешь любимую жену.
Станет неуютно на душе.
Будешь днем потерянно молчать.
Солнце поднимается уже.
Просыпайся. Надо уезжать.


* * *

Оставленная на перроне,
стесняясь бесполезных слез,
по человеческой ладони,
тоскую, как забытый пес.
Не различая злые лица,
в толпе нахлынувшей стою
и не насмелюсь возвратиться
в пустую комнату свою.
Куда войду и постараюсь
не плакать и не причитать
и упаду, не раздеваясь,
на односпальную кровать.


* * *

Я испугалась. Думала — не он
ко мне с тяжелым вздохом прикоснулся.
И этот взгляд, и странный этот стон —
такой чужой. Не он ко мне вернулся.
Всплыло другое, странное лицо
со дна лица, знакомого так близко.
Так провожают — утром — на крыльцо.
Так падают покровы — с обелиска.
Так пропасти расходятся края,
отливы обнажают побережье...
Заметил то, что испугалась я,
и улыбнулся преданный и прежний.
Переломил недоуменно бровь:
— О чем забеспокоилась, родная?
Так вспоминают — изнутри — любовь
и на другую смотрят, вспоминая.
Так прошлое со своего лица
перед другой стирают и стареют.
Так лгут больным — до самого конца —
и женщине, которую жалеют.



АННА

Не возвращайся, Командор.
Бесстрастен этот взгляд стеклянный.
Трясущиеся губы Анны
безмолвны. Но глядит в упор
(из суженных зрачков измен)
противопоставленье воле
чужой. Одна не в силах боле,
а за тобою только тлен.
Не смей переступать порог!
У ног поверженный любовник —
развратник, мот и уголовник,
но долгожданный. Видит бог.
Вздымает руки хрупкий страх,
но в бледных пятнах щеки гнева.
Чадят на стенах свечи слева.
Печать на каменных устах.
Через распахнутый балкон
доносит перекличку стражи...
У самых ног не вздрогнет даже
второй. Куранты:
— Донна! Дон!


СТРАННЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ

С порога крикнул:
— Ты меня любила
и верною женою мне была!
Я корку хлеба дожевать забыла.
Стакан воды до губ не донесла.
Сюда уже давно не помнят входа
забывчивые ноги всех других.
Здесь было много всякого народа.
Здесь столько фотографий дорогих
по стенам расположились, как дома.
Я помню всех и каждого люблю.
Я помню всех, но с этим незнакома.
В прихожей, дура дурочкой, стою.
— Вы, верно, обознались. Я не помню!
Измятые рубашка и лицо.
Неровный рот, как вход в каменоломню.
На безымянном — желтое кольцо.
И утверждает:
— Ты меня любила
и верною женою мне была!
Чтоб я с ним общих сыновей растила?!
И на кровати на одной спала?!
Хватало мне, наверное, заботы
варить борщи, стирать носки ему,
встречать по вечерам после работы
и гладить по лысеющему лбу…
Не может быть! Наверное, он спятил!
Забыл подъезд! Женился на другой!
Его пиджак в следах от жирных пятен.
И щеки — со вчерашней синевой.
И всхлипывает:
— Ты меня…
О Боже!
За что теперь наказываешь зло?
Не может быть. Но как это похоже
на то, что быть когда-нибудь могло.
— Пойдите вон!
— Но ты меня любила…
Взглянул, как ненормальный, и ушел.
А я разволновалась и забыла,
куда свой задевала валидол.



* * *

Лениво дышит сонный океан.
Покрыты льдом пустые берега.
Тяжелых туч безмолвный караван
роняет беспросветные снега.
Я думаю, что ты глядишь в окно,
не выключая приглушенный свет.
Твои родные спят давным-давно.
У отраженья под глазами след
ночей бессонных. Полвторого. Два.
Нам надо было бережно — на Вы.
Моих стихов наивные слова
бывают до жестокости правы.
Воображая птиц далеких стран,
у кромки неподвижных берегов
ворочается сонный океан,
ломая вздохом ледяной покров.
Гляди в окно — ты этого хотел.
Угрюмо отражение в окне.
Гляди в окно. Ты этого хотел —
глядеть в окно и думать обо мне.

ТИХИЙ ВЕЧЕР

Некрасивая, немолодая,
ты б такую придумать не смог,
птичка серая, мышка седая —
твоему постоянству упрек.
На коленях безвольные руки.
Неподвижный и выцветший взгляд
без любви, без надежды, без муки
устремлен на далекий закат.
И в своей отрешенности праздной
долго не замечает она,
как сгущается тьмою прохладной
зыбкий воздух в проеме окна.
Ты в знакомую комнату входишь,
будто ветер вздохнул и затих,
и прозрачными пальцами водишь
вдоль морщинок у глаз дорогих.
И вполголоса вновь обещаешь,
что — теперь это больше ложь —
никогда, никогда не оставишь
и с собой навсегда заберешь.
Постепенно она засыпает,
будто после болезни дитя,
неотвязную боль вспоминает
и, ей кажется, видит тебя.


* * *

Терпи. Ты же сильный. Недолго
осталось. На дне тишины
колышутся жарко и волгло
тревожные, темные сны.
Испуганно и виновато
тускнеет светильник слепой.
В ушах отдается набатом
скрипенье шагов за стеной.
Сухая тень бабочки нервно
мигает невзрачным крылом.
А ты и не думал, наверно,
что будет так трудно потом.
Терпи — и однажды смирится
усталая, злая душа.
Ночь душная длится и длится,
и в комнате трудно дышать.
И льнет к твоему изголовью,
взрываясь в рыданье глухом
все то, что мы звали любовью
в беспечном незнанье своем.
100-летие «Сибирских огней»