Вы здесь

Геральд Меер. Предисловие к любви.

Геральд МЕЕР

ПРЕДИСЛОВИЕ К ЛЮБВИ

Из дневника и воспоминаний Миши Голева

Повесть

 

Оле Д.

 

У нас секса нет…

Из телепередачи времен СССР

 

Я помню чудное мгновенье…

А. С. Пушкин

 

От автора

Около нашего дома есть небольшая детская площадка со скамейкой и песочницей. Но частенько ее занимают старшеклассники из соседней школы, ныне гимназии: громко разговаривают, смеются, что-то азартно рассказывают друг другу. Понятно, как и во все времена, молодость безудержно фонтанирует необыкновенными, захватывающими или, как ныне говорят, кайфовыми приключениями, ощущениями и желаниями. К тому же сегодняшние акселераты поголовно вооружены айфонами-смартфонами, и для, так называемого, онлайн-общения «облачное хранилище» новостей и знаний фактически безгранично. При этом многие, затягиваясь сигаретным дымком, «чушь прекрасную несут» с матерным хайпом, видимо, еще более утверждаясь в своей личной и общей свободе. И девочки от мальчиков не отстают. Более того, некоторые «пары» еще и обнимаются, и целуются. В открытую! Видимо, опять же рекламируют, что они не только ВСЕ знают, но и умеют.

Конечно, молодежь ныне другая, раскрепощенная, раскованная, если не сказать жестче. Понятно, жизнь стала иной. Но, в тоже время, так называемая, сексуальная революция и тесно связанные с ней свободы научно-технические и социальные все настойчивей взывают к повышению ответственности в жизни личной и общественной. А ответственность, как говорится, дело наживное. Поэтому «предисловие» к взрослости и осознанию современной молодежью, что «стать мужчиной — это не только переспать» (извиняюсь за самоцитирование), процесс сложный, противоречивый и требует, уверен в этом, так же повышенной морально-нравственной помощи и примеров «любых хранителей-покровителей и помощников» (тоже из повести)… Вот-вот, не терпелось показать рукопись внучкам-близняшкам. К тому же я еще мучился над названием повести, и хотелось посоветоваться.

И вдруг заволновался: а будет ли мой рефлектирующий «чувак», ведущий повествование со «старорежимными» изысканиями в своих любовных историях и окружающей жизни интересен и понятен современным «братанам» и «реальным мужикам»? Ведь он, будучи героем другого времени, уже тогда казался некоторым иным героям повести не только «теленочком», а «каким-то особенным». И успокаивал себя глубокомысленными рассуждениями о вечном «основном инстинкте» и вечном конфликте души и тела, о непреходящих ценностях и вечном взаимовлиянии сознания и бытия личного и общественного, совести и страха.

Мои дорогие студенточки осилили рукопись довольно быстро. Одна из них очень переживала за некоторых героев, особенно за судьбу Миши Голева и хихикнула: «Я бы такого цепанула».

«Нафига?! – вторая внучка была решительна: – С ним облажаешься. Он же шибанутый, трахнутый предками и жизнью. Стыдоба! Зашквар! Его клейка телок будет в кайф только с названием «Разборки лоха».

«Почему же лоха? – возразила другая внучка. – Человек пытается разобраться в любви, в людях. Не только в своей жизни, а как бы вообще в жизни. Ну, учится. Конечно, иногда смешно. И даже обидно. Но не стыдно! Пожалуй, наоборот. — И усмехнулась: — Мы с тобой тоже еще учимся». И предложила свой вариант названия – «Предисловие к любви».

Мы еще долго говорили-спорили, словно старались помочь Мише Голеву в его «разборках» с вечным «основным инстинктом» и вечным конфликтом души и тела, с непреходящими ценностями и вечным взаимовлиянием сознания и бытия — личного и общественного, совести и страха.

И, понятно, я сделал свой авторский выбор.

 

Пролог

На лицевой стороне серой картонной обложки поблекшая типографская надпись «Общая тетрадь» и под ней вытянутый вверх полустертый контур то ли фаллоса (кстати, первое, что пришло на ум в наше «продвинутое» время), то ли ракеты, стоящей на старте, с какой-то надписью на борту — «Ца...ца п...лей». Так, «Ца...ца п...лей»... О, «Царица полей»! початок кукурузы! Нерукотворный памятник хрущевских времен — кукурузная стела. Понятно, кукуруза, кстати, как и ракета, фактически являлась символом текущей жизни. А вот фаллос… — почти «антисоветская пропаганда», которая, естественно, была под запретом.

На первом листе этой невзрачной общей тетради небольшой текст. Некоторые слова плохо прочитываются (отсырели), но разобрать и понять смысл можно. Укрупненным и далеко не каллиграфическим почерком написано:

«ЕСЛИ ЭТА ТЕТРАДКА БЕЗ МОЕГО ВЕДОМА ПОПАДЕТ КОМУ-НИБУДЬ В РУКИ И ЕСЛИ ЭТОТ ЧЕЛОВЕК ОСМЕЛИТСЯ ПРОЧИТАТЬ ИЗ НЕЕ ХОТЬ ОДНО СЛОВО, ПУСТЬ ЕМУ БУДЕТ СТЫДНО

Слова «ЕМУ» и «СТЫДНО!» жирно выделены, то есть несколько раз обведены чернилами и подчеркнуты первое слово двумя линиями, второе одной, размашистой. После такого необычного исторического вступления-предупреждения я, естественно, тут же перевернул листок с призывом к пролетарской совести и начал читать.

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ВИКА И ДРУГИЕ

1. «Передо мной явилась ты…»

Держу ручку над листом тетради и не знаю что писать, с чего начать… Другая жизнь — взрослая. Столько всего разного! Душа помнит «дела колхозные»… Писать или нет? А вдруг эта тетрадка, в самом деле, попадет кому-нибудь в руки. Будет номер!

Раньше я всем-всем делился и советовался с родителями, а сейчас все рассказывать стало как-то неудобно. Видимо, есть у человека что-то только для себя самого, для своей души.

А может, это потому, что, наверное, иногда человек делает что-то такое, что его потом мучает, то есть он как бы нарушает какие-то правила. Какие — еще не знает, но он это чувствует. Вот ему и неудобно другим признаваться в своем мучении — вдруг они поймут, в чем дело, хотя сам он еще ничего не понял. И уже не просто засмеют, а осудят. Вот и будет неудобно.

Да, да, эта тетрадка только для меня самого, для моего сердца, для моей души. Правильно сделал, что сразу предупредил. Папа с мамой без моего ведома читать не будут, а вот Верка… Без стука иногда врывается. И начнет любопытничать. Дура соседская! Все корчит из себя взрослую. Хотя, конечно, она старше меня… Но от девчонок можно всего ожидать! Хотя Верка у нас ничего… ну, хорошая, стеснительная. Пусть знает, если что!

Так вот, хочу понять, разобраться. Уже столько всего накопилось. И, главное, накапливается. Почти каждый день! Но все по порядку.

После поступления в институт нас послали на уборку урожая. Ха! Догонять и обгонять Америку! А что? Лозунг что надо! И догоним! И обгоним! Хотя у нас на «истории» кое-кто спорит. А когда нас привезли в колхоз, я сразу дал домой телеграмму, что доехал благополучно, и приписал: «Догоняю Америку». Так пришлось переписывать: с такой добавкой не приняли. Женщина на почте чего-то испугалась. Шутки испугалась. Или что вдруг не догоним?

Да ладно об этом. Я просто так, шучу…

Ну, значит, привезли нас в Успенку, в деревню Колынского района… Нет, нет, пусть эти воспоминания живут только в сердце. Я боюсь что-то нарушить, что-то разрушить. Да и сейчас в моей башке другое. Хотя, по-моему, довольно тесно связано с колхозным.

Ну да! Я вдруг поймал себя на том, что готов бегать чуть ли не за каждой юбкой. Ну, «за каждой» не совсем точно, но довольно близко к истине.

Вчера собирались классом у Витальки Ланова. Было пятнадцать человек. Ребята, как всегда, принесли «подпольные» бутылочки и тайком от девчонок потягивали из горла. Раза два и я глотнул!

В самом деле, раньше, когда мы в старших классах собирались и некоторые ребята распивали «подпольные», я не принимал участия. Видно, стеснялся, что девчонки могут увидеть: в стенгазете разные поздравлялки пишу, стихи о хорошем и красивом на вечерах читаю, а сам...

А некоторые даже побаивались! Тонька на собраниях так распалялась — и за курево, и за опоздания. И как это Виталька с ней дружит? Уже давно. Она его в строгости держит: он больше всех оглядывается, когда распивают «подпольные». Но Витальке она нравится, коль дружат. Так-то она ничего: у нее такой бюст... Признаться, на одном из уроков что-то смотрел на него... ну, на Тоньку, и стал мечтать, что вот вырасту — и у моей жены обязательно будет такой же бюст. И сейчас иногда мелькают мысли. И речь не о женитьбе, об этом еще рано. Ха!

Кстати, в колхозе я впервые попробовал, вернее, пил водку. А раньше думал, что никогда ее пить не буду, только красное. Как-то дома, при гостях, папа дал попробовать — не понравилась эта белая отрава. А в колхозе было дело! И, в самом деле, кой для кого, видать, отрава: некоторых стошнило. Смех один!

А вчера все было в норме. Да и водки не было: как всегда, только вино. Конечно, плохо, что ребята это делали тайком. Как бы еще по-мальчишески. По инерции. Но что теперь-то стесняться?! Не школьники! Я и не стал себя перебарывать.

Ха! Перебарывать — словно, не от слова «бороться», а от слова «бараться». Это слово я впервые услышал в институте. Это значит… как написать… это когда юноша и девушка спят вместе. Ну, как взрослые. Конечно, я могу это назвать, вернее, написать, как следует, русский язык богат. Но и так все понятно. Хотя, признаться, как это «спать», то есть «бараться», я еще не знаю. Наверно, смешно звучит, но, честное слово, ничего не могу понять. Вернее, головой-то понимаю. Ребята в институте о разном рассказывают. Может, врут? Вряд ли. Иногда мне кажется, что все ребята (и девчонки тоже!) только одно и делают: ищут друг друга, чтоб познакомиться, подружиться и так далее. И я, видимо, такой же. Но вот как отличить простых, хороших девчонок от «барух»?

Это слово я тоже впервые услышал в институте. Нет! Это, конечно, не буквосочетание «п», «р»… ну, проститутки (которые за деньги!) и, извиняюсь, не «б», «л» и так далее (Ха! Зашифровался!), которые, как я понимаю, со всеми задарма. Нет! Это тоже простые, обыкновенные девчонки, но которые «кое-что» или даже «многое» некоторым ребятам иногда все же разрешают. Но разрешают только по любви или могут просто так? Видно, есть и такие, и другие.

А если по «любви», но не «иногда»? Но она же еще не жена. И «некоторые» ребята — это красивые парни? Но, признаться, у нас не все мальчики такие уж красивые. Даже есть не очень симпатичные. Значит, «некоторые» ребята — это не только те, которых полюбили, а которым… ну, повезло. Или просто напористые? Смелые? Наглые?

А я какой? То, что не наглый, это точно. И, наверное, не смелый и не напористый. Это хорошо или плохо? Да и симпатичный ли? Смогу ли нравиться девочкам, как «некоторые»? А вдруг я невезучий? И что тогда делать?.. И еще, по-моему, тысяча вопросов вертится в моей голове, которые я как бы предчувствую, но не могу сейчас ясно сформулировать... Словом, что-то я стал во многом путаться и даже нервничать. А в школе все было спокойно.

Вчера вечер прошел, в общем-то, хорошо: мы пели, танцевали. Ребята повзрослели, девочки тоже.

О, девочки!.. Конечно, в школе мне нравились некоторые девчонки, но ни с кем я не дружил. Вернее, дружил, как обычно: они писали мне (как и другим ребятам) записочки, когда играли на праздничных вечерах в почту, и я тоже поздравлял их или как-то шутил. Но однажды, где-то в старших классах, написал нешуточное стихотворение о страстных и безумных поцелуях. Ха! Ни разу не целовавшись! Даже кому-то его показывал, кто-то (ну, из девчонок) его переписывал. Хорошо хоть со сцены не пытался прочесть. Видать, постеснялся «подпольной» темы. Но все же мечтал и о девочках, и о поцелуях. Конечно, мечтал. Как и сейчас.

Да, сейчас что-то произошло со мной. Как на свободу вырвался! Почти сразу, в колхозе, проявил себя. Я помню о тебе... Писать или не писать? Сейчас я могу выдать очень сильную тайну... Ну и что?! Я же для себя пишу, для своей души. Конечно, душа все-все помнит, до самой капельки. И в ней тепло... и почему-то неуютно, словно я предаю… вернее, уже предал: мы расстались и, видимо, расстались навсегда. Вот и хочется не просто помнить, но и понять.

Мотя... Матильда, как сразу стали звать тебя наши ребята. И я так же звал. Ну, конечно, какая ты «Мотя»? Ты совершенно не «Дунька деревенская», наоборот, красивая, умная. Я иногда смотрю на наши колхозные фотографии, их немного и есть только одна, где ты стоишь, и я рядом: колю дрова (мы с ребятами иногда помогали вам по хозяйству). И, признаюсь, я очень старался. Как хорошо, что ребята тебя сфотографировали. Взял бы я с собой свою «Смену», то сделал бы много фотографий. Хотя ты могла бы не позволить. Или я бы постеснялся... побоялся. Да что за ерунда! Других-то дел не стеснялся и не боялся! Очень жалею, что нет хорошей фотографии: твоих карих глаз — спокойных, внимательных или задумчивых, грустных; нежных ямочек на щеках, когда ты улыбалась (к сожалению, редко). Но есть твоя небольшая открытка и в душе моей твои прощальные слова...

Я помню их, помню... «Ты хороший...»

Нет, нет, я не могу все написать. Эти слова не просто необычные, они необыкновенные. В них что-то очень хорошее, доброе, нежное. Они только для души. Я даже боюсь их увидеть на бумаге.

И я очень храню твою открыточку и наизусть помню ее. И часто вспоминаю. Спасибо тебе.

 

«Прощай, Миша. Желаю тебе надолго, на всю жизнь сохранить лучшие надежды и порывы юности. Останься навсегда таким же искренним, отзывчивым и простым. Верю: из тебя получится хороший человек. Ты умеешь работать. Ты способный, но не гонись за легким успехом. То, что легко досталось, потерять еще легче».

 

Я почему-то с невероятным трудом писал сейчас эти слова, хотя часто повторяю их про себя. Я обводил почти каждое слово, словно кто-то клещами вытягивал их из меня — то ли я чего-то стеснялся, то ли смущался, то ли боялся. Было такое тревожное ощущение, что ты, Мотя, в чем-то ошиблась: это не обо мне. Я в чем-то обманул… вернее, в чем-то обманываю тебя… или хочу обмануть.

Я не ожидал от тебя таких слов. И дело даже не в том, что ты так хорошо говоришь обо мне. Дело не в этом, дело не во мне. Хотя, конечно, спасибо за добрые слова. Но в твоей открытке, в твоих словах есть что-то очень важное, весомое, касающееся не только меня. Если бы я дал прочитать ее нашим ребятам, никто не поверил бы, что это ты сама все придумала. А я уверен! Но если не сама, а переписала с какой-нибудь другой открытки или книжки, то все равно это ТВОИ слова — твоей души, твоего сердца, твоего разума. Я уверен, что никто бы из моих ребят не смог бы так сказать о другом человеке и вообще о жизни — ни своими словами, ни чужими. И я бы, по-моему, не смог. Да, да, не смог бы.

И еще. Ты сказала… прошептала… «Ты хороший...»

Нет, я напишу. Я напишу о своей главной тайне. Я ведь никому ее не выдаю, я напишу твои слова только для себя. Что написано пером, не вырубишь топором! Но неужели из души можно что-то «вырубить»? Неужели я не уверен, что навсегда сохраню в душе твои слова? Нет! Нет! Я просто хочу прокричать… сказать… прошептать твои слова на весь мир. Да, да! На весь МОЙ мир. Я не хочу ничего скрывать от самого себя! Я не хочу умалчиванием обманывать самого себя!

Да, я напишу… «Я хо́чу тебя...» Да, да, ты протянула мне открытку, и я услышал тихое, нежное:

Ты хороший... Я хо́чу тебя... Хо́чу…

«Хо́чу…» Смешное ударение — на первый слог — и странное слово. Необычное. Но для меня такое нежное, такое волнующее.

И все же почему «хо́чу»? Признаться, даже не верится, что это сказала ты. Ты, Мотя-отличница. Может, я не хотел написать это слово, так как стеснялся увидеть его таким… ну, неправильным?

Дурак! Нет! Нет! И нет! Для меня это слово самое правильное, самое важное и дорогое. И самое тайное. Да, да, Мотя-Матильда. Я часто думаю о нем: что ты хотела сказать? Даже если бы сказала это слово правильно. Хотела, чтоб я сильно, по-настоящему, по-взрослому обнял, поцеловал тебя? Но как я мог это сделать?! Мы уезжали! Меня ждали ребята в кузове машины.

Или ты хотела чего-то еще? Ну… Нет! Нет! Ты так вела себя… Да и я… Разве бы я решился? Вряд ли. Нет, без «вряд ли»! Здесь что-то не то.

Вот и с ударением… Может, ты просто ошиблась, перепутала. Волновалась, засмущалась…

А может, так говорила твоя мама. Или даже бабушка. Прапра… прабабушка. И передавали друг другу это волшебное слово. Да, да! Волшебное! Я не знаю, как это объяснить, но я это чувствую. В нем не только какая-то тайна, в нем магнит. Душевный магнит. И я помню его именно таким, как ты произнесла. У тебя немного дрогнул голос… И я хочу слышать его именно таким — добрым, ласковым, зовущим. Но как услышать? Могу только увидеть… как услышать:

Хо́чу…

Я готов слышать его много-много раз. Это слово как ключ, как шифр, которым я открываю для себя что-то самое нужное и трудное. Оно становится талисманом в моей учебе. И не только в учебе. Я сразу почувствовал. И часто повторяю его, оно все время в моей душе, в моей мечте о чем-то красивом, ласковом, добром. Видимо, о любви, о счастье. Словно маяк… Ну, как в том, школьном стихотворении, которое я сочинил, по-моему, где-то в классе восьмом – девятом. Нет, не тот стих — о придуманных страстных и безумных поцелуях. О моряке…

 

И вот он по бурному морю плывет

И, видя маяк впереди,

О цели далекой тихонько поет,

И рвутся слова из груди.

 

А волны все круче и ветер сильней,

Но песенку слышно опять…

Дойдешь ли, моряк, ты до цели своей?

Дойдешь ли?.. Но как же узнать?

 

Помнишь? Мы всей компанией сидели вечером у костра, я уже многое знал о тебе, Мотя-Матильда, о твоей судьбе… Мятущийся свет выхватывал из темноты твое нежное и задумчивое лицо, и мне так хотелось подойти к тебе, обнять, сказать что-то очень нежное, доброе, успокоить, чтоб ты не волновалась, не переживала, сказать, что все хорошее еще впереди, что в это надо верить, что мы вместе… Ну, что я тоже, как и ты, в начале пути… И я прочитал это стихотворение. О моряке. Ребята знали, что я люблю стихи. А я читал его для тебя, только для тебя.

Я не стал говорить, что это стих мой: прочитал и все. Но, по-моему, ты все поняла. И, видимо, стих понравился. «Ты способный…» Спасибо. Но больше я стихов тебе не читал. Ни своих, ни чужих. Мы вместе что-то сочиняли…

Все мои «подвиги» происходили фактически уже под конец нашего пребывания в колхозе. А когда в последний вечер мы помогли твоей семье привезти из леса дрова, вы наготовили много еды: зарезали гуся и принесли водку в больших бутылях. Это была самогонка (мне потом кто-то из наших ребят растолковал), и мы пили ее из стаканов. Я впервые пил водку (самогонку)! В голове шумело от усталости (столько деревьев перепилили!) и от выпитого (много выпили!). И вот свалились мы с ребятами на наши матрасовки и помню, как ты ходила около нас и прибирала со стола, и я тайно от ребят и от всех-всех касался пальцами твоих ног… и гладил их…

Да, наверное, в самом деле, никто этого не видел, так как до сих пор никто из ребят ничего мне не говорил. И хорошо, что никто не видел, это было только для нас двоих...

Но на душе у меня не было тоски, что мы расстаемся. Да, да! Просто было хорошо и вольготно! И жизнь казалась такой волнующей, манящей и бесконечной. Ведь у меня все еще только начинается! Сколько еще впереди прекрасного и хорошего! И я свободен в своем выборе. Свободен!

Вот и я говорю: прощай, Мотя…

И почему-то хочется еще сказать: прости… Да-да, прости меня, Мотя-Матильда. Я хочу написать совсем о другом. О другой.

 

***

Когда мы собирались классом на вечеринки или просто потанцевать, Светка Варова, хотя и чуть-чуть, но для меня выделялась из остальных девчонок. У нее хорошая фигурка, румянец во всю щеку, игривые искорки в глазах. Но у нее, извиняюсь, ну, на груди, по-моему, ничего нет. Ну, бюста нет. А может, и есть, но маленький. Откуда мне знать?! Да и дело, наверное, не только в этом. Словом, вчера я танцевал с ней больше, чем с другими девчонками. Она не противилась, а даже «строила глазки»: посматривала на меня с улыбочкой.

Когда я танцевал со Светой, иногда думал: подружиться, что ли? Можно хоть как-то заполнить свободное (но где оно?) время. А потом почти всю дорогу думал о том же. И сейчас думаю. Мне почему-то кажется, что если я буду дружить с какой-нибудь девушкой, то это меня ко многому обяжет. То есть как бы свяжет мое будущее. Вдруг я познакомлюсь с другой, более симпатичной девушкой. И как быть?.. Но что теперь — на всю жизнь?!

Пишу и чувствую, что мысли какие-то наивные. Да, наивные, а то и довольно глупые или даже не честные: если сомневаюсь, то зачем делаю какие-то намеки на дружбу? Вот согласился взять билеты в кино. Светка говорила, что хотела бы в такой культпоход. Вообще-то мы собирались пойти со всеми ребятами, но они разбежались. Словом, не знаю, что делать. Голова, вроде, работает, а душа молчит.

Появилось страстное желание поделиться с кем-нибудь, поговорить. Видать, одних записей маловато. Но с кем?.. Вон слышу голос тети Оли из коридора. Она, конечно, опытная. Но зачем изливать душу соседке, в общем-то чужому человеку? Неудобно. Лучше Верке… Ха! Я так привык к ней, что и забыл, что она тоже «чужая». Да и опять начнет умничать: мол, девчонки лучше мальчишек в жизни разбираются. Тоже мне — учительница! И тетя Оля почему-то ей помогает (понято — доченька!): тоже говорит, что девчонки быстрее мальчишек развиваются и взрослеют, мол, в любви умнее мальчишек. Вот еще! Ерунда! Причем тут «девчонки» и «мальчишки»? Главное — возраст: кто старше, тот и должен быть умнее. А то еще говорила, что мужиков учить и учить любви надо. И все дядю Колю подковыривала: мол, силы много — ума не надо. А ведь она младше дяди Коли. И, главное, моя мама, хотя смущалась и улыбалась, а поддакивала. А папа и дядя Коля усмехались. И правильно делали!

И вообще, что значит «учить любви»? Разве любви учатся? Она или есть или ее нет, я так понимаю. И правильно понимаю! Вот даже старинная мудрость гласит: «Сердцу не прикажешь».

Конечно! Тетя Оля иногда не то говорит. Недавно подслушал такой разговор. Мама жарила на кухне оладушки, такие вкусные, я все бегал и таскал по одной. И тетя Оля там была. И вот забегаю за оладушкой, а мама меня обнимает, целует и говорит: «Не маменькин сыночек, а мамин», — и так нежно смотрит на меня. А тетя Оля: «Слишком он домашний. Сколько можно у своей юбки держать? Поди, еще ни с кем не целовался». Мама одернула: «Ладно тебе, Ольга, лишнее говорить».

А я что-то вдруг смутился и сделал вид, что не расслышал или не понял — сразу убежал с оладушкой. И заулыбался: «Знали бы они о моих колхозных делах! «Не целовался». Ха! Похлеще было!» Ухо — к дверям и слышу тетю Олю: «Мужики всю жизнь дикие: им отроду положено за девками бегать. А ты хочешь природу-матушку переделать. Держишь его у своей юбки: все за ручку — в школу и из школы, по дворам рыскала — домой тянула. Да и сейчас все дома сидит». А мама в ответ: «Что в этом плохого? На улице хорошему не научишься». — «Я Верку — девчонку! — так не держала. И, вроде, нормально выросла». — «Это Николай помог, когда вернулся». Тетя Оля взбрыкнула: «А я что, без него не воспитывала? Конечно, всякое бывало. Иногда задерживалась, — тетя Оля почему-то хихикнула. — Спасибо, выручала: за Веркой присматривала. Десять лет — не десять дней, я в монашки не записывалась. И уверена: Верка давно знает, откуда дети берутся. А твой, по-моему, лопух, хотя в школе чуть ли не отличником был. Его надо с кем-нибудь познакомить, чтоб ума набирался, а то вырастит...» Даже писать неудобно... Ну, мол, вырасту из «маленького дурачка в большого дурака». Вот выдала! Я в душе возмутился, и мама сделала замечание: «Не вырастит. Всему свое время». Тетя Оля вначале согласилась, что, мол, конечно, «жизнь научит», а потом опять за свое: «Тебя, кроме Пети-петушка, наверняка никто… — ну, ха!, так и сказала — не топтал. Хочешь и его до свадьбы-женитьбы девственником сохранить? Жизнь ему усложняешь своим сюсюканьем. Портишь сыночка». Мама засмеялась: «Ох, язык у тебя без костей! — И уже серьезно: — Знаешь, Ольга, «маменькин» и «домашний», по-моему, разные вещи. Ты же знаешь, что мы никогда с ним не сюсюкали. А вот ласка и забота всегда были. Мы ему доверяли, а он нам доверял и, надеюсь, доверяет. И учился самостоятельно. И сейчас, смотри, как много занимается! А кто умеет работать, ответственный и добрый, тот и в других делах не должен подкачать». Правильно мама сказала! Молодец! А тетя Оля опять: «Все же парень есть парень и надо было как-то не так его воспитывать. Больше свободы давать, от умных речей и книжек опыта не наберешься. Да и на интимные темы у нас вообще нигде не говорят и людей ничему ласковому не учат. Одни фабрики-заводы да колхозы-совхозы на языках и в ушах. Я встречала таких умных дураков: на собраниях заслушаешься, а с нами мечутся, не знают с какой стороны к женщине подойти. — И засмеялась: — А к нам лучше со всех сторон! Вот обкрутит его какая-нибудь шалава, будешь знать». Мама вздохнула: «Если головы не будет, то может и обкрутить». А тетя Оля за свое: «Ему побеситься надо, по девкам полазить, опыта набраться». И тут она почему-то тоже вздохнула. Притом как-то громче, то есть грустнее, чем мама. Ха! Что она-то расстроилась? Правда, вскоре я услышал: «К сожалению, только на своих ошибках учимся». Видать что-то свое вспомнила.

Мама, наверняка, хотела успокоить тетю Олю, тоже про учебу что-то начала говорить. Но я не все расслышал (она, видимо, отошла подальше): мол, главное, научиться... что-то там чувствовать, понимать… — И вообще, по-моему, стала говорить про другое — что-то про боль… по-моему, сердца. Видимо, про болезнь, болячку — то ли свою, то ли чужую. Конечно, разговор о здоровье для мамы главней, чем всякие «бешеные» слова тети Оли.

Мамина болячка — именно сердце. Слышал, после моего рождения началось. Переживаю: может, из-за меня? Тяжело было вынашивать, вот сердце и надорвалось. Не знаю, это мое предположение. Внешне у мамы ничего не видно, а сердце болит. Но мама, по-моему, все же не о своей болячке говорила, не о каплях, не о таблетках, так бы я сразу догадался. Я их все знаю: вот, на буфете, открыто лежат. Чтоб удобней было маме брать или ей подать. Бывали случаи. Мы с папой чувствуем и понимаем, как маме тяжело: после них боль в сердце притихает или даже совсем исчезает, а потом опять… И у нас душа болит: неужели маме придется всю жизнь держаться на лекарствах?

Дальше я не прислушивался, они о чем-то не интересном стали говорить: о каких-то халатах или платьях. Да и что подслушивать чужие разговоры? И я на тетю Олю не обижаюсь, это она так, любя. Она и на Верку шумит, если та со своим мальчиком задерживается.

А «петушком» мама ласково называет папу — Петра Петровича. Мне тоже нравится.

Ха! А тетя Оля иногда называет дядю Колю «колуном». Для нее это тоже, наверное, ласково: она с улыбкой, по-доброму. Хотя иногда ругаются. И тетя Оля говорит уже зло: «Был колуном и остался им!» И не разговаривают друг с другом. Даже я замечаю. Но это они так, все равно мирятся. Бывает у человека плохое настроение. Вот и у тети Оли бывает. Она больше сердится, чем дядя Коля.

А что на него сердиться? Ему и так досталось. Я сразу понял про «десять лет»…

А вот насчет «учиться любви»… Конечно, учиться всему надо, я понимаю и сейчас это особенно чувствую. Вот как вести себя с девушкой, если не знаешь — нравится она тебе или нет? И сердце, как назло, ничего не подсказывает. Можно, конечно, встречаться и все. Что будет, то будет! Но ведь можно ввести девушку в заблуждение, потом будет переживать. Да и сам будешь переживать. И перед людьми неудобно: вот встречались и разошлись. Будут судачить, обсуждать. Вот как бабулька из соседнего дома: усадит кого-нибудь на нашу скамейку и все говорит, говорит. Я несколько раз мельком слышал: «Валька такая, Ольга сякая». Вот! Не только о своей внучке, а даже о тете Оле, нашей соседке, что-то рассказывает. Когда прохожу мимо, здороваюсь, но не прислушиваюсь. Неудобно. Да и вообще не надо никаких «прислушиваний» и «подслушиваний»! Люди могут что-то не правильно понять. Или со зла напридумывают черт знает чего… Многие пострадали. Читал. К семинару по съезду готовился. Да я и по дяде Коле знаю...

Ха! Ладно! За это в тюрьму не посадят, а вот авторитет девушки может пострадать. Потом будет трудно жизнь устроить. Нам-то, парням, конечно, легче. Но все равно лучше не давать повода для сплетен. Вот если бы вначале встречаться, чтоб никто не видел… По-моему, опять какую-то ерунду пишу. Мы что же со Светкой прятаться должны?!

Кстати, «шалава» — это… ну, понятно, от слова «шалить», «шальная». И что? Может как-то обмануть? Но я не хочу, чтоб меня обманывали. И сам не хочу обманывать.

Конечно, Верка все же больше меня прожила и поэтому, возможно, больше меня знает. Но все равно советоваться не пойду. Что позориться? Мама права: свою голову надо иметь. Свою!

 

***

Уже первый час ночи, а я испытываю явное желание до конца вспомнить вчерашнюю историю, которая, по-моему, и дала толчок к началу сей писанины. Да-да!

Пришел я с классного вечера, а у соседей тоже вечеринка. Верка со своим мальчиком Вадимом опять собрали студенческую компанию — Верка из своего педа, а Вадим из своего меда. Тетя Оля увидела меня и сразу к себе затянула, да еще заторопила, мол, что я так долго где-то хожу. Она хорошая, гостеприимная. А моя мама вообще никого не отпустит, пока чаем ни угостит.

Так вот, среди собравшихся была девочка Вика (потом познакомились). Маленькая, довольно кругленькая. Тетя Оля потом сказала, что ей 20 лет, что она подруга однокурсницы Верки, а сама Вика учится в консерватории, очень хорошо играет на пианино и скрипке. Я видел, как Вика что-то спросила у тети Оли, посмотрев в мою сторону. Тетя Оля, улыбаясь, закивала. Наверное, сказала, что я их сосед. А что еще могла сказать? И вскоре я был приглашен Викой на танец. Не успел вымолвить и двух слов, как она сказала: «Давай будем на «ты», хотя мы и не пили на брудершафт». Да, довольно оригинально познакомились.

Почти все время (часа три) она улыбчиво поглядывала на меня, приглашала танцевать. До меня она весь вечер, как я понял, провела с одним довольно симпатичным мальчиком. Мне она сказала, что с ним поссорилась, так как ей лучше со мной. Я посоветовал помириться. Но она все же танцевала со мной, прижимаясь ко мне своим довольно грузным телом, и, поднимая головку, томно смотрела на меня большими зеленоватыми глазами. Танцуя, она ела яблоко и предлагала мне откусить кусочек или, держа во рту полконфетки, остальную половинку предлагала мне. Словом, чудо, а не девица! Я, конечно, от этих предложений деликатно отказывался.

Зазвучало прощальное дамское танго. Я сказал ей, что есть возможность помириться со своим молодым человеком. Она ответила, что все поняла, и воспользовалась советом. Танцуя с ним, она иногда смотрела на меня, а сама, тесно прижавшись к своему кавалеру, так же и ему строила глазки.

Она даже не простилась со мной, только, уходя, взглянула на меня каким-то немного смеющимся... и в то же время, как мне показалось, смущенным взглядом, как бы говоря: прости, что я так вела себя. Кавалер, видимо, пошел ее провожать. Да, может, он и не кавалер, а только на вечеринке познакомились. Проводил — и все. Наверное, так и есть.

Дело в том, что сегодня днем вдруг зазвонил телефон (он у нас висит на стене в коридоре, общий с соседями). Подхожу: оказывается, звонит Вика. Сказала, что хотела зайти за своими пластинками, но не знает дома ли Вера или тетя Оля. Спросила, что я делаю сейчас (я делал чертеж, чтоб он провалился!), сказала, что собирается на вечер в консерваторию, что там будет концерт. Я, конечно, позавидовал. Она сказала, что могу прийти. Я отказался: нет времени и особого желания. Просила, хоть раз в неделю, звонить! (Дала номер телефона, я, естественно, его записал.) Словом, дела, как в сказке!

Да! С этой дивчиной можно было бы «побеситься», как сказала тогда тетя Оля, и о чем я, признаться, частенько мечтаю. Но осуществлять мечту буду, видимо, тоже только в мечтах. Вика думает, что я старше ее. Наверняка так думает! А если бы знала правду, то... то вряд ли бы так себя вела.

А может быть, она знает?! Может, тетя Оля или Верка уже все рассказали? Словом, было бы желание телефон рядом! Все это еще больше удаляет меня от мысли подружиться со Светой.

Ха! Кажется, я буду порядочным донжуаном!

«Прощай, Миша. Желаю тебе надолго, на всю жизнь сохранить лучшие надежды и порывы юности... — Ты хороший... Я хо́чу тебя... Хо́чу…»

Мотя! Это ты о чем? О ком?..

Кстати, забыл узнать, была ли Верка или тетя Оля дома. И Вика не напомнила. Вот смех!

И еще «ха»: порядочный донжуан — это донжуан порядочный. То есть все в порядке!

 

***

Рассказал родителям про Вику: что познакомился с ней на вечеринке у соседей, что она вчера звонила. Папа сказал, что на моем месте он погулял бы с ней. Когда я сказал, что она для меня стара, он, усмехнувшись, пояснил, что погулять это не значит затеять что-нибудь серьезное. Мама слушала и молчала. Я даже удивился, что он говорит такое при маме: «погулять несерьезно» — да еще с усмешкой. Понятно, не просто гулять-дружить, а «гульнуть». Хотя я, ей-богу, не прочь именно гульнуть — «побеситься» и «пошалить». Да, да, взаимно! Без всякого обмана! Если сегодня Света не позвонит (о, я, кажется, не хочу ее звонка), я позвоню Вике! Ну, в случае чего, можно позвонить и в другой раз! Посмотрим, что будет дальше. Конечно, и маме интересно, что будет: она молчала, но улыбалась.

А вообще-то хорошо, что мама в основном дома: можно поговорить, посоветоваться. Мама берет домой чертежи на ватмане и целыми днями, а то еще и ночью копирует их на кальку. Ох, сложная штука — чертежи. Да еще тушью! Знаю, что и мне это предстоит, — мурашки по коже.

 

***

Недавно пришел из кинотеатра, и никаких приятных воспоминаний. Светка все вертелась, говорила, что не нравится картина, зачем-то хватала меня за руку, видимо, хотела, чтоб мы ушли, и только отвлекала меня. А после окончания фильма захныкала, что замерзла. Но у меня, ей-богу, не было никаких мыслей, чтоб «согреть» ее. Вернее, мысли были, а вот желания… Лень какая-то. Перед этим надо что-то говорить, объяснять.

Светка сказала, что хотела бы и завтра пойти в кино. Было стыдно отказываться, и я сослался на занятость (но, на самом деле, много всяких заданий!) и сказал, что созвонимся.

Но что интересно, хотя Вика менее симпатичная, чем Светка, но, по-моему, с ней было бы лучше, заманчивее… О, как грубо звучит! Я же мечтаю о дружбе-любви... Или просто «погулять», как говорит папа? Я и об этом мечтаю. Как бы хочу совместить… Но я, оказывается, трус. Ну, в этих делах — насчет дружбы. А тем паче с «гулевом». И откуда такая трусость после «дел колхозных»?

Сегодня даже Верке сказал, что хочу позвонить Вике. Ну, она засмеялась: мол, мама, то есть тетя Оля, как раз хочет, чтоб я с кем-нибудь подружился. А вот она, то есть Верка, не хочет, чтоб я подружился с Викой! Я не удивился: всего на три года старше, а считает себя чуть ли не моей второй мамой! Тоже мне: не хочет! Правда, Верка еще брякнула, что, мол, Вика... то ли не понравится, то ли быстро разонравится — не помню, как сказала. Умная очень! Все лезет со своими дурацкими советами и нравоучениями. Попрошу дядю Колю, чтоб он врезал своей доченьке по попе!

Ха! А дядя Коля может больно врезать. Он такой большой, сильный. Но, помню, когда услышал, что дядя Коля сидел в тюрьме, что ему дали десять лет, то очень жалел его: было дяде Коле много лет, взрослым был, а ему опять дали десять лет. То есть опять будут считать ребенком. Вот выдал! Глупым был. Но это давно было, потом стал понимать, что к чему. Хотя мой вариант наказания был бы тоже сильным! Ну, если человек на самом деле провинился. Кому может понравиться расставаться со взрослой жизнью?! Опять — то нельзя, это нельзя, то родители, то учителя.

А дядю Колю не за что наказали. До войны это было, когда Верка, видимо, еще родиться не успела или уже в пеленках была, не знаю точно. Понял, что какой-то анекдот рассказал. Кто-то подслушал и насплетничал! Помню, когда мама и папа рассказывали, то говорили вполголоса. По-моему, только я был рядом. А кто еще? Может, тетя Галя? Мама от своей родной сестры ничего не скрывает. А потом мне сказали, чтоб я не болтал ничего лишнего. Особенно, о чем взрослые дома говорят.

Да ладно на эту тему! А то еще... ну, прочтет кто-нибудь и расскажет кому-нибудь. И еще дадут мне МОЕ наказание! Человек взрослый, а ему — бац! — опять ребенок! Тоска.

Завтра с утра физкультура, появлюсь в спортзале в трусах и майке: волосатый… Дуралей! Надо жить смелей, Мишка! А то все стыдно да стыдно. Да плевать на всё со второго этажа!

Кажется, эта будет моя любимая поговорка. Жаль, что у нас этаж маленький, выше крыша.

Опять усну под нежные мечтания о свидании с Викой. Ну и дела!

 

***

Только что совершил подвиг — позвонил Вике! Перед этим минут тридцать ходил по коридору и комнате и думал: звонить или нет? Заглядывал в зеркало и сам себе не нравился, что заставляло отходить от телефона. Пытался даже что-то сочинять:

Я тебя не люблю. И все же

Не могу позвонить. Что со мной?

Иль не нравится своя рожа,

Или что-то еще… со мной… с тобой… с весной… — Или какая-нибудь другая рифма. Словом, ничего не вышло (конечно, для стихотворения нужно не пять минут).

Мама знала, что я собираюсь позвонить Вике, и говорила, чтоб я позвонил, что здесь нет ничего особенного. А немного раньше почему-то противилась, говорила, что, если Вика мне не нравится, то звонить не надо. А я не знаю, нравится или нет, просто... ну, как-то страшно. Вот и ходил-бродил.

Наконец, — аж бросило в жар — набрал номер. Подошла какая-то девушка. «Будьте любезны, попросите к телефону Вику». — «Сейчас позову». —«Алло!» — «Здравствуй, Вика! Узнаешь, кто звонит?» — «Нет, не узнаю». — (С иронией) «Ну, что ты?! Я к тебе так часто звоню, что можно было бы узнать мой голос!» — «Это …ша?» (Мне показалось «Миша»). —«Вот, уже не шучу: что делаешь?» — «А, это Миша. Здравствуй! Сейчас пойду в консерваторию заниматься». — «Жаль! Мы могли бы провести вечер вместе». — «Хорошо, я позвоню».

Вот и все! Буду ждать звонок! Погуляем.

Мама косится на меня, улыбается. Неужели догадывается, что я что-то записываю? Или, видимо, слышала мой разговор с Викой и радуется: сын назначил первое в своей жизни взрослое свидание!

 

***

Когда-то я думал, что с первого поцелуя упаду в обморок или сойду с ума. Но, как показали «дела колхозные», я в обморок не падаю и не схожу с ума даже с дел похлеще поцелуев. И сейчас, вспоминая прошедшее свидание, пишу совершенно хладнокровно — и сердце не бьется (то есть бьется, как обычно, я его не чувствую), и здраво мыслю, и руки не дрожат.

Собирался на свидание я с некоторым волнением и подошел к консерватории без десяти десять. Ходил целых двадцать минут! Наконец, Вика вышла. Она небольшого роста (ниже моего плеча), в черной пушистой шубке (может, это «круглит» ее? Да нет, еще на вечеринке подметил довольно «упитанную» фигурку.) На личико миловидненькая (даже симпатичная): большие, как у кошечки, глаза, длинные накрашенные ресницы (это потом рассмотрел).

Я взял Вику под руку. После некоторого приветственного вступления и обмена новостями («Как учеба? Как вообще дела?») зашел разговор о поэзии. Вика сказала, что сочиняет сатирические куплеты и даже стихи. Я просил прочитать что-нибудь, она отказывалась, мол, стесняется. Я сказал, что в школе иногда тоже сочинял поздравления и эпиграммы и что, если она осмелится, я тоже прочту. Правда, не свои творения, так как серьезные стихи толком не получались (о сегодняшней попытке, конечно, умолчал). Она тут же стала упрашивать меня что-нибудь прочитать, и я был вынужден согласиться: прочитал мои любимые.

 

Утром в ржаном закуте,

Где златятся рогожи в ряд,

Семерых ощенила сука,

Рыжих семерых щенят…

 

Конечно, стихотворение ей понравилось. Еще бы! Я знаю на память много стихов Есенина. Но когда произносил «сука», то испытал некоторое неудобство. Вика, конечно, знает, что так называют собачек-девочек, но все равно немного смутился. Видно, потому, что душа вспомнила, как в школе, когда я читал это стихотворение, некоторые мальчишки хихикали, а девчонки краснели. Но перед Викой я сразу реабилитировался самым нежным и всем известным:

 

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты…

 

Вика сказала, что ей так же понравилось, как я читаю стихи. На радостях я даже пытался вспомнить какие-то свои сатирические вирши. Сама же читать она отказалась, хотя я ее долго упрашивал.

Вообще Вика — смешная девчонка: один раз, почти в самом начале нашего свидания, она назвала меня Гришей и почему-то долго извинялась за ошибку. Сказала, что вместе учатся в консерватории. Ну и что? Бывает, люди ошибаются в именах. Например, для меня имена — вообще мука: забываю и все! В школе почти всех учителей путал. Успокоил Вику. И что она так переживала?

Когда мы подошли к ее дому (они с подругой снимают комнату), я стал уговаривать Вику еще немного погулять. Она отказывалась, ей надо было идти (сказала, что приехала ее мама). Мы стояли совсем близко друг к другу. Я наклонил голову к ее лицу... мы коснулись губами… Я хотел притянуть ее к себе, но она немного сопротивлялась, говоря, что ей надо идти. Я сказал, что, видимо, она не хочет быть со мной. Она замотала головой: «Нет, нет», — и раза два сама коснулась моих губ. Сама!

О! Кажется, я влюблюсь, ей-богу! Я очень хочу, чтоб скорее наступил завтрашний день! (Я сказал, что позвоню, а она сразу назначила свидание: в девять тридцать у консерватории. Конечно, не дети, чтоб долго раздумывать!)

Пойду спать и еще раз признаюсь: хочу, чтобы скорее наступил завтрашний день. Интересно, какое впечатление я произвел? Она, очевидно, не знает, что мне всего 17 лет. А ей целых 20! Вот это дела! Ничего, Мишка, просвещайся. Только будь порядочным.

«…Останься навсегда таким же искренним, отзывчивым и простым… — Ты хороший... Я хо́чу тебя... Хо́чу…»

 

2. Кривые следы

Мишка! Да ты не падаешь в обморок и со ста поцелуев!

Ровно в срок Вика вышла из консерватории. Разговор об учебе (в основном Викиной: занимается, репетиции, устает), конечно, не подходил к такой прекрасной погоде: очень тепло, слегка дул ветерок, лаская лицо таявшими снежинками. Словно сама природа нежно целовала тебя.

Вика предложила сесть на скамеечку (в сквере возле консерватории). Она улыбалась, щеки раскраснелись… Поистине, почти по-есенински «в первый раз я запел про любовь»:

 

Мне бы только смотреть на тебя,

Видеть глаз злато-карий омут,

И чтоб, прошлое не любя,

Ты уйти не смогла к другому…

 

Но вскоре «заметался пожар голубой» поэзии поцелуев…

Вика не сопротивлялась, а, наоборот, охотно, как мне кажется, — да, да, ошибки быть не может — подставляла губы, закрывая при поцелуях глаза. А по дороге к ее дому наша «поэзия» разгоралась с каждым шагом (инициатором был я) и достигла настоящего «пожара» в подъезде дома…

По-моему, она не ожидала от меня такой активности. После очередного долгого поцелуя смотрела на меня, широко открыв глаза, и в них я уловил что-то «туманное» — то ли какой-то испуг, то ли растерянность. А я... я был совершенно спокоен и «трезв». Более того, когда мы стояли в подъезде и я, целуясь, обнимал ее, то обнаружил на рукаве шубы небольшую прореху, и я... я спокойно сказал, что надо ее зашить. О! По-моему, это здорово глупо! И какое было рыцарское спокойствие! По-моему, не очень было даже того, колхозного, — «как у молодого»...

Только однажды-единожды я близко подошел к тебе, Мотя-Матильда, когда никого рядом не было, и хотел, видимо, то ли сказать что-то хорошее и ласковое, то ли прикоснуться или даже обнять тебя, то ли, может, поцеловать. Приблизился... а ты вдруг как испугалась чего-то: дернулась, отшатнулась и, вроде, вновь приблизилась. Но тут мы уже вместе отстранились друг от друга. Да, да! По-моему, все так и было. И еще я точно запомнил одно: в эти секунды ты ласково взглянула на меня и хихикнула: «У тебя, как у молодого».

Я вначале не понял… но тут же смутился: мое «хозяйство» встало на дыбы, «как у молодого» (ну да, с такой охоткой впервой!), и, видимо, задело или уперлось в тебя. В жар бросило. И ты залилась румянцем. Вот мы вместе и отстранились друг от друга. Да и, по-моему, тут кто-то появился...

Ха, «как у молодого». Ну и деревенские шуточки! До сих пор смешно. И как-то хорошо на душе.

«Я хо́чу тебя... Хо́чу…»

 

***

Настроение не очень. А вот когда собирался на свидание, пританцовывал перед зеркалом…

Наша «поэзия» с Викой вновь разгоралась буквально с каждым очередным словом и шагом. Я опять читал стихи и обещал выучить еще что-нибудь. И все было бы хорошо, но перед глазами почти все время мелькала не Викино довольно симпатичное личико, а фигурка. Хоть гуляй, хоть сиди, читай стихи или целуйся, а ее фигурка (наверное, правильней — фигура) лезла в глаза и все! Если бы даже закрывал их при поцелуях. И не смешно. Что-то не так. Как-то грустно. Вернее, не грустно, а грубо все это, обидно для Вики. И мне почему-то обидно. Целовал ее, а в душе — молчок.

Кстати, почему Вика при поцелуях закрывает глаза? Может, ей тоже что-то не нравится? Во мне. Вот новость. Ну, не знаю. Все может быть. Но ничего, не страшно.

Мама дожидается папу, у него на работе какой-то вечер. Что-то долго его нет. Хочу спать. Нет, будем ждать вместе. Я чувствую, что мама нервничает, переживает. Даже к соседям заглядывала, видно, хотела как-то отвлечься, а тети Оли не было дома. Но потом я слышал, как она пришла. Все тихо: видно, тетя Оля с дядей Колей и Веркой уже спят. И мама, по-моему, немного успокоилась. Конечно, она и за соседей переживает. Вот и говорю маме, что папа тоже скоро придет, его работа не так уж и далеко, не на краю города, так что доедет или дойдет спокойно, все будет хорошо.

Что бы еще написать?.. Ха! Когда шел со свидания, то вдруг подумал, что неплохо бы встретить Вальку (из соседнего дома). Сегодня видел ее, улыбнулись друг другу. И, по-моему, она мне подмигнула. Или показалось? В школьные годы я на нее частенько посматривал, как и многие наши ребята из класса. Она была чуть старше нас (на год по учебе), курила и всегда была очень веселой — громко смеялась и сильно выражалась... ну, всякими словами. Мальчишки во дворе к ней тянулись. Ее можно было не стесняться, и с ней было легко, как будто она не девочка, а мальчик. Только вот ноги у нее очень длинные... и все голые. Сейчас-то понимаю: посматривали на нее именно потому, что она девочка. И носила платья очень короткие, вот ноги и красовались. Правда, сейчас, зимой, не сильно их видно. Но все равно что-то вдруг вспомнил о Вальке, о ее ногах… Мелькнула мысль, что, мол, хорошо бы их погладить… И у меня вдруг стало, «как у молодого»! Вот это фокус! Еле успокоился: стал думать об учебе. «Любовь» на расстоянии! Представляю, что было бы «вблизи»! А разве тогда, в школьные годы, у меня были такие откровенные мысли и планы?.. Нет, нет! Лучше не думать! Вот хулиган! Настоящий гуляка. Конечно! Я гладил Матильду… Дурак! Разве можно сравнивать? Извини меня, Мотя-Матильда. Ты другая, совершенно другая. И я думаю и мечтаю о тебе тоже как-то по-другому… Только бы тебя никто не обидел, только бы у тебя на душе было все хорошо. Там Василий… Он должен, он обязан тебя охранять и защищать. Да, защищать! Сейчас столько хулиганья.

И, в самом деле, что так долго нет папы? Дай бог, чтоб все было хорошо.

Чтоб у всех было все хорошо.

Я прикоснулся к твоим почему-то сухим и, по-моему, дрогнувшим губам… тоскливые, повлажневшие глаза… и неожиданно услышал тихие, прощальные слова. И во мне живет это светлое и трепетное ощущение…

А ведь я с тобой не гулял и стихи тебе не читал, а в душе моей ты была и, видимо, останешься навсегда самой нежной и умной, самой красивой и доброй девочкой на свете. Да, девочкой, хотя и беременной… Евдокия Ивановна многое рассказала.

Ты, конечно, знаешь эту женщину. Работала с нами на току, всегда в туго повязанном платке, в шароварах. Авдотьей назвалась, а мы сразу по-своему начали ее величать — все же намного старше нас, и она не оспорила имя-отчество, видать, угадали.

Да, я знаю, Мотя-Матильда, многое знаю.

Ты родилась здесь, в Успенке, в этой же деревне, где мы были, живешь с мамой и ее родителями — с бабушкой и дедушкой. Папа у тебя был военный, прошел всю войну, а вы с мамой жили здесь. А после войны, когда ты была еще маленькой, жила с родителями в разных местах, куда посылали твоего отца. Даже в Москве, когда он там учился. И ты там училась. Но каждый год ты с мамой приезжала в родную Успенку, — в основном летом, а иногда и на зимние каникулы.

А потом ты стала жить с бабушкой и дедушкой, чтоб им помогать и не менять школы, а учиться в одном месте — в школе-десятилетке в каком-то большом селе (название не помню), не далеко от твоей деревни. Родители где-то за границей работали (видимо, папа там служил), но они, особенно мама, к вам часто приезжали, и ты к ним ездила.

А потом твой папа погиб. В общем-то, недавно. Вам сказали, что он утонул, спасал кого-то. Но потом я понял другое, Евдокия Ивановна знает. Писать или нет?.. Напишу. Евдокия Ивановна сказала, что вся деревня об этом знает: твой папа погиб в Венгрии. Не утонул. Ну, когда там были события… Здесь, в Успенке, похоронен твой папа.

Евдокия Ивановна еще сказала, что «по-городскому» (видимо, по метрикам и паспорту) тебя звать не Мотя (ее брат в милиции работает, и она многое знает). Но с самого рождения тебя зовут в деревне так, как когда-то назвала тебя твоя бабушка. А как «по-городскому» Евдокия Ивановна не сказала, да я и не спрашивал. Но, уверен, не Матильда. Такое мы не могли отгадать. Но все же почувствовали: «Мотя» как-то не соответствует. Хотя для души… Ладно, не буду фантазировать. Для меня ты навсегда — Мотя-Матильда. Простая, нежная, добрая, красивая. И умная, сильная, гордая.

Да, да, я с Евдокией Ивановной часто разговаривал. Она любила и поговорить, и порассказать. Да и я, видать, больше, чем другие, любопытничал. И она рассказала мне о том, о чем мои ребята, по-моему, не знают. И никогда не узнают.

Ты училась, была отличницей, мечтала выучиться на учительницу «по книгам», как выразилась Евдокия Ивановна. То есть, понятно, на учителя по русскому языку и литературе. А потом... ну, когда возвращалась из школы домой, села на попутную машину. И этот… ну, водитель, тебя повез...

Евдокия Ивановна рассказала все, все… Ты была вся в синяках и крови… Но бандюгу этого не нашли. Видать, городским был, далеко удрал. Евдокия Ивановна сказала, что ты не смогла поехать учиться на учительницу или на кого другого, так как у тебя будет ребеночек. И еще сказала: «Может, и хорошо, что никого не нашли: ребеночек будет ничейный. Как от бога».

Интересные слова. По-моему, хорошие, добрые. Запомнились.

И еще Евдокия Ивановна сказала, что Василий любит тебя, как и раньше любил, с самого вашего детства. А сейчас, может, еще крепче любит. А ты, мол, «хорохоришься». То есть, я сразу понял, ты еще раздумываешь, не отвечаешь ему от всей души. Значит, не можешь. Не хочешь.

Евдокия Ивановна сказала, что тебе надо думать о будущем…

«Прощай, Миша… Я хо́чу тебя... Хо́чу…»

 

***

Сегодня лезли в голову разные мысли и рифмы и, по-моему, сочинилось не начало, а окончание стихотворения:

 

Что, луна, так хмуро, безответно,

Тучи сдвинув, ты глядишь на нас?

Видно, потому, что в мире этом

К нам любовь приходит только раз.

 

И за что «луна» сердится? Видно, за какое-то наше непостоянство, предательство…

А настроение, в самом деле, хмурое или я устал от этого чертова черчения, или от ожидания завтрашнего еще более трудного дня. Или, может, расстроился, что не дозвонился до Вики. Она, наверное, где-нибудь гуляет и наслаждается «поэзией» с каким-нибудь пареньком. Черт ее знает! Страстной ревности я что-то не испытываю и «брови-тучи» не сдвигаю. Значит, это не ревность. А что? Какое это имеет значение? Что я себя мучаю дурацкими вопросами? Мне и без них тошно.

Вчера папа пришел очень поздно, немного «под градусом». Но у них же был вечер! Как я понял, отмечали день рождения одного сослуживца. Мама должна это понимать и меньше нервничать. Ей совсем нельзя нервничать. Нельзя — значит, не надо!

Но сердцу и нервам не прикажешь. Хорошо, что у папы вечера не так часто.

«Прощай, Миша…»

Мне кажется, я только сейчас начинаю что-то понимать и по-настоящему чувствовать. Лишь бы я чего-нибудь не натворил, не обидел тебя. Прости. Ты, поистине, как звездочка-маячок, освещаешь мой путь. И в учебе, и в любви. Хотя о какой любви речь? Ее нет. И учеба без особой любви.

«Я хо́чу тебя... Хо́чу…»

 

***

Сегодня мы опять сидели на «нашей» скамейке. И почти сразу началась «поэзия». Я чувствовал, что Вика хотела поцелуев, она сильно прижималась, долго не отрывая уст. Такого желания я раньше не замечал. Но а я... О! Я опять был спокоен и душой, и телом. Прильнув к ней, я мог лицезреть (через ее плечо) прохожих, которые иногда проходили мимо за кустами и решетчатой оградой. А Вика, обняв меня за шею, страстно прижималась и меня прижимала к себе. Ну, от таких порывов не отставал и я. Ха! Плохо, что наши шубы толстые. Мы только целовались, а в остальном я был смирным и не проявлял никакой «физической» инициативы. То ли не хотел, то ли было как-то совестно.

Когда ты возвращалась с ведром-подойником, то не только от него, но и от тебя вкусно пахло парным молоком. И так хотелось до тебя дотронуться, погладить — как бы всю облизать. Ей-богу. Я ребятам это не говорил, но видел, что и они на тебя поглядывали.

И вот дернул черт (а может, бог?) сесть за эту занавеску. И сам не знаю, как рука коснулась тебя. Я вначале ничего не понял, видать, даже растерялся… и замер: я не хотел убирать руку, не хотел. Пошевелил пальцами, ладонью… и понял, что глажу тебя. И вдруг ты тоже стала гладить мою руку. Потом прижала мою ладонь к себе…

Помню, у меня перехватило дыхание, когда я понял, что моя рука лежит на тебе. Одеяло было легким, ты лежала в ночнушке, и я чувствовал теплоту твоего тела…

Ты брала мою руку и прижималась губами к моей ладони. Иногда моя рука невзначай касалась твоей груди, и у меня обрывалось сердце, так как я чувствовал таинственную упругость самого волнующего и желанного...

Ребята не видели тебя и мою руку — кровать стояла за ширмой, сделанной из двух половин занавесок, и я сидел в «дверях», посередине, чуть откинув занавески: сам с наружи, а правая рука...

Вот я и сказал Вике, что мы ведем себя, как ребятишки. «Ну, конечно», сказала она каким-то странным шепотом, с придыханием, и мы вновь сильно (даже страстно) прильнули друг к другу.

А на сердце и в душе полнейший покой. Какая же это страсть? Это что-то другое.

А потом Вика сказала, что преподает на дому генеральской дочке, что она тихая, скромная, и, смеясь, предложила познакомить с ней. Я, естественно, рьяно поддержал шутку. Вика как бы рассердилась: «Вот еще! Она и так с тобой рядом: на четвертом курсе!» Я издал удивленный вопль.

И, в самом деле, смешно: Вика, конечно, посчитала, что я удивился совпадению — учусь с ее ученицей в одном институте. А я воскликнул по иному поводу: четвертый курс! Это люди уже взрослые. Вот и смешно, что Вика совершенно не о том подумала! Эх, если бы она знала, что мне еще нет восемнадцати! И я тут же сказал, что когда-нибудь сообщу ей одну новость, очень интересную. (Эта новость мой год рождения, но об этом я, разумеется, даже не намекнул!) Почему-то после этих слов она сама прильнула к моим губам.

Когда подходили к консерватории (Вика пошла опять заниматься), она вдруг круто повернула назад, сказав, что идет ее знакомый мальчик. А я и не удивился. Это подтверждает, что Вика ничего серьезного со мной не предполагает и не планирует. И слава богу. Ну, а вообще-то, черт ее знает.

Возвращаясь домой, думал, как смогу расстаться с ней: сообщу именно «новость» с какого я года. Она не ожидает… но поймет! Хотя все это звучит как-то противно и обидно для Вики. Но, признаюсь, эти мысли были в моей «искренней, отзывчивой и простой» головке.

Что-то не смешно. Какой уж раз не смешно.

Сейчас буду делать черчение, завтра сдавать. Ох, и надоело! Сейчас бы в кровать.

«Прощай, Миша… Останься навсегда таким же искренним, отзывчивым и простым. Верю: из тебя получится хороший человек. Ты умеешь работать...»

 

***

Сегодня весь день пробыл в институте на конференции. Чтоб ей... Потратил массу драгоценного времени. Да еще завтра идем в Оперный опять прорабатывать тезисы Хрущева о «планов громадье».

Может, не ходить? Хотя хочется послушать: говорят, что-то будет и о работе института.

Весь день, еще с конференции, клонило ко сну, и около половины десятого решил плюхнуться в кровать. Уже снял носки, как вдруг звонок: Вика. Я предложил встретиться. После некоторого ломания (она это любит, но говорит, что со мной почти не ломается, не то, что с «нашими» ребятами) назначила время — в одиннадцать часов.

Папа и мама улыбались: вот, мол, ложился в теплую кровать и — любовь. Неужели так думают? А я так не хотел идти, так хотел спать. И даже сокрушался: зачем предложил встретиться? Но как-то неудобно было: сама позвонила. Ну и по инерции. А ведь у меня частенько бывает совсем другое настроение. Я даже название придумал — «прилив нежности». Это желание теплоты, ласки, нежности. Иногда я мечтаю о таком «приливе» при свидании с Викой. А сегодня утром даже хотел записать вдруг возникшее в душе это нежное ощущение, но поленился. Да и... (закончились чернила, пришлось прервать «лирику» и заполнить ручку)... значит, вскоре «щекотное» состояние прошло. И увековечивать «чудное мгновенье» не было необходимости.

Ха! Это «нежное желание», как чернила в ручке: был заполнен и вот — «отлив». Даже не заметил как «любовь» израсходовал. И когда теперь будет «прилив»? Сколько ждать?

А может, все проще? Разлюбил — и тут же душу новой любовью заполнил. Ха! Вот именно новой!

Ну, хватит философствовать… На улице было морозно, дул довольно сильный ветер. До назначенного времени было еще минут пять. И вдруг из консерватории выбежала Вика — раздетая (без шубы и платка). Она была в яркой пестрой кофточке и показалась мне, как никогда, симпатичной. Я даже растерялся: бюст... прическа... Я сказал, чтоб она бежала одеваться: «Ты что простыть собираешься?!» Она сказала, что ее пальто закрыли в какой-то комнате. Но вскоре (минуты через две, если не быстрее) она вернулась, надевая на ходу платок. Мне кажется, она просто решила показать себя, понравиться мне. И, в самом деле, я, вроде, обрадовался.

Мы сели на «нашу» скамеечку, и я напомнил, что мы не виделись целых две недели и что завтра ровно месяц, как мы знакомы. Она сказала, что соскучилась, и вдруг: «Разреши тебя поцеловать», — и прикоснулась губами к щеке. Надо же какая нежность! Эта «самостоятельность» повторялась раза три. Ей захотелось, чтоб я почитал стихи, но я нового ничего не выучил, читал из старых Есенинских запасов. Вспоминал с удовольствием (и грустью):

 

Пусть твои полузакрыты очи

И ты думаешь о ком-нибудь другом,

Я ведь сам люблю тебя не очень,

Утопая в дальнем дорогом…

 

С того и мучаюсь,

Что не пойму,

Куда несет нас рок событий…

 

Вика сидела, прислонившись к моему плечу. Я думал, что сейчас разгорится иная «поэзия», но ошибся: она страстно не стремилась к этому или, может быть, просто сдерживала желание. Да и у меня почему-то особого «прилива нежности» не проявлялось.

И вообще… Я намекнул Вике о ее «знакомом мальчике»: мол, в эти дни она, наверное, не только музыкой занималась. Она сказала, что «все вы одинаковые — нам не верите» и что я ей не жених (или, кажется, сказала «не кавалер»), чтоб со мной кокетничать. И я вдруг почувствовал… ну, взрослость, что ли. «Все ВЫ одинаковые» — это, значит, МЫ, мужчины. Да еще «жених», «кавалер»… И, значит, у Вики, в самом деле, кто-то есть. А мы встречаемся… ну, просто так.

Но я решил выяснить все до конца. Спросил: «Как ты считаешь, сколько мне лет?» — «Двадцать один… двадцать». Я засмеялся: «Почти в цель! Еще немного и дошла бы до моего семнадцатилетия!» Вика удивилась: как это она могла меня «полюбить», ведь я младше ее! Мы посмеялись. На прощанье она прикоснулась ко мне губами. Губы теплые, нежные...

Словом, выяснил совершенно не то, что хотел… А я совершенно не хочу ее обижать или смеяться над ней. Она еще на первом свидании говорила о каком-то Грише. Вот пусть он и будет. Я не собираюсь его побеждать! Но тогда зачем целуешься?.. Не знаю. Но мне хочется. Мне с ней бывает хорошо и нежно, и я тоже отдаю ей свое тепло и нежность, и в эти минуты я честен перед ней. А потом почему-то становится все равно. И опять эти неуправляемые «приливы» и «отливы»…

Евдокия Ивановна говорила, что Василий оберегал тебя и к тебе даже не притрагивался. И очень переживал, когда ты уезжала из деревни к родителям. И вот не уберег.

Евдокия Ивановна сказала, что сейчас Василий еще больше бережет тебя и, как и раньше, к тебе не притрагивается. Он за тебя, кому хочешь, горло перегрызет. Никому теперь не доверяет и тебя везде сопровождает: в милицию с тобой ездил, в районную больницу или еще куда, если требовалось. И готов до конца жизни тебя охранять.

Теперь-то я понимаю, почему всю ночь (до утра!) он сидел на краешке твоей кровати, и мы видели носки его огромных сапог, торчащих из-под занавески, отделявшей кровать от остальной комнаты. А мы, четыре парня, спали здесь же на брошенных на пол матрасовках, набитых соломой. И ни одного от него слова, ни одного шепота, не говоря уж о чем-то другом. Да! Да! Он тебя, Матильда, от нас охранял. От нас! Только сейчас начинаю понимать. Вначале-то я думал, как, видимо, и все ребята: просто не хочет ложиться, чтоб тебя не стеснять, ведь ВЫ ждете ребеночка.

И как я осмелился на его место иногда садиться — до сих пор не могу понять.

«Я хо́чу тебя... Хо́чу…»

 

***

Сегодня до четырех часов пробыл на заседании в Оперном. Можно было не приходить, никто не отмечал пришедших. Дурацкая обязаловка. И зачем пугают отмечалками? Только злость нагоняют, мол, формально все, для «птички». Скучно, конечно: столько цифр… Хотя планы большие, хорошие.

И у меня были большие и хорошие планы по черчению и английскому. Ничего, не впервой. Здесь я сам себе «отмечальщик». Вот — еще начерталка. Брал ее с собой, кое-что прочитал, но не смог разобраться — материал «следы прямой» довольно трудный. А если бы еще были «следы кривой»? Благо, такого в начерталке, кажется, нет.

И еще были планы: увидел в театре афишу и хотел взять билеты на джаз-оркестр, но потом раздумал. С кем я пойду? С Викой? Не знаю.

Но очень хочется сходить. Поделился мыслями с родителями. Папа говорит, что надо идти с Викой, смущаться и стесняться нечего. Правда, о «другом» мальчике я не сказал. Неудобно. Да и о «фигуре» тоже. Намекнул, что, мол, Вика для меня старовата.

Мама согласилась с папой и даже улыбалась, сказав, что, мол, не такая уж она старая. А потом, позднее (папа уже спал), мама вдруг поддержала меня: советует не ходить в театр с Викой, если она мне не нравится и я не собираюсь с ней дружить. Сказала, что потом ей тяжело будет, и все это может быть жестоко с моей стороны.

Жестоко... Слово-то какое придумала. Тоже мне! Причем здесь «жестоко»? Я не собираюсь ее обманывать и вводить в заблуждение. Я же ей ничего не обещаю. Да и у нее, по-моему, нет каких-то серьезных планов.

Вспомнил стих, который пытался сочинять еще после первых свиданий с Викой:

 

Почему без волненья и страсти

Уста я целую твои?

В наших встречах, конечно, нет счастья

И, наверно, совсем нет любви...

 

Да, я сразу понял: какая-то путаница. Почему-то отделяю счастье и любовь друг от друга, словно счастье это одно, а вот любовь... Хотя сейчас я готов разделить эти понятия. Почему? Не знаю. И душа хоть и сопротивляется, но не особо. Словно хочу, чтоб сейчас была любовь (поцелуи и прочее), а счастье будет потом.

«…Желаю тебе надолго, на всю жизнь сохранить лучшие надежды и порывы юности...»

 

***

Выпустили первый номер факультетской газеты «Протяжка». Газета получилась скучной. Я написал маленькую поздравлялку с началом выпуска. Не люблю так работать: столько начальников (декан, разные секретари, редакторы) и все лезут со своими советами, причем глупыми (не всегда, конечно). И на семинарах по истории одергивают: главное, чтоб все было по учебнику. Правильно говорят: век живи, век учись, а все равно дураком помрешь. Конечно, если «так» учиться!

Завтра начерталка. Опять будут эти «следы». По учебнику — «прямые», по жизни — «кривые».

 

3. Хорошо бы жить без «анализов»

Иногда мне кажется, что за мной кто-то подглядывает. Ну, наблюдает: что я делаю, как я делаю. По телевизору стали часто показывать разные «живые» сценки — и не только из театра: человек с трибуны выступает или за станком работает — и его в этот момент всем показывают. Вот иногда в мою башку и залетает мысль: вдруг у кого-то есть такой маленький телевизор, по которому можно все увидеть и услышать. И этот «кто-то» — не милиция, не чекисты или другие «органы». Ну… ну да, вдруг за мной наблюдает Мотя-Матильда. Да, да! Мотя-Матильда! Просто один смех!

И не всегда смех, а просто беда. Писать или нет? Ну, когда в туалет хожу — и вдруг как шарахнет: вдруг она это видит… Ужас!

Может, я заболел? Или уже давно больной?

«— Ты хороший... Я хо́чу тебя... Хо́чу…»

 

***

Не терпится все рассказать! У меня столько мыслей…

Ровно к сроку я подходил к консерватории. Навстречу шла Вика с каким-то юношей. Я прошел мимо (мелькнула мысль: вдруг это ее «другой» мальчик! Чтоб не навредить!)

Потом я остановился, и вскоре мы с Викой пошли навстречу друг другу. Она сказала, что это артист ТЮЗа, был деловой разговор. Мы прошлись по скверу, сели на «нашу» скамейку. Я читал недавно выученное из моего любимого Есенинского сборника:

 

Не гляди на меня с упреком,

Я презренья к тебе не таю,

Но люблю я твой взор с поволокой

И лукавую кротость твою…

 

Вика сидела, поджав под себя ноги и прислонившись к моему плечу. И вдруг сказала, что хочет серьезно поговорить. И сразу: «Наверное, ты считаешь меня легкомысленной? Да, я смелая девушка, но не правильно вела себя с тобой». «С чего ты взяла?» «Ты ведешь себя с другими девушками так же?» «Как это»?» «Недостаточно серьезно. Я чувствую, ты меня не уважаешь».

На вопрос, как я веду себя с другими девушками, я ответил, что почему «с другими» или даже «с другой»? Может, я не гулял с девушками. Она, конечно, не поверила. А я не знал, что еще сказать. Ведь я сразу был в душе согласен, что веду себя недостаточно серьезно. Что говорить, я был немного нахален. Но... а она? Не только я виноват! Еще на вечере у Верки она тянулась ко мне с яблоком и конфетой во рту, намекая как бы на брудершафт! Это она призналась, что у нее есть мальчик. Да она сама это прекрасно понимает. Что тогда задавать вопросы и требовать от меня ответы? Вот я и не знал, что говорить. Мы оба «неуважаемые».

А она опять с обидой: «Ты сегодня шел ко мне на свидание и прошел мимо».

Но не мог же я признаться, что спасал ее! Откуда я знал, что у них был деловой разговор?! Или она уже не стесняется своего «другого» мальчика и готова в открытую строить планы со мной? И я задал вопрос: «А что ты ждала и ждешь от наших встреч?» «Ничего особенного. Во всяком случае, не ПРЕДЛОЖЕНИЯ (это слово я тогда сразу и сейчас выделил!). Мне просто приятно с тобой». «Тогда зачем говорить о несерьезности и неуважении? Мы именно просто встречались и встречаемся. Но, конечно, надо было затрагивать и серьезные темы в разговоре». Она почему-то заулыбалась (и что тут лыбиться?!). Так что я ничего определенного не выяснил и не понял. И сейчас не понимаю. В том числе и ее намеки. Был еще один. Когда она нечаянно зацепилась волосами (или платком) за мою пуговицу на «москвичке» и я, смеясь, сказал, что она может не отцепиться, она спросила: «Навсегда?»

Я, конечно, понял, что Вика желает чего-то большего. Сказала, что ей не только нравятся стихи, но и то, как я их читаю, и что именно я их читаю. По-моему, она уже говорила об этом. Вот и сегодня: «Видишь сколько комплиментов!» Я сказал, что, если ей и мне приятно быть вместе, то мы можем и дальше встречаться, если... (я извинился за это «условие») если ЧЕГО-ТО ЕЩЕ она не будет ждать от наших встреч. То есть дал понять, что о более серьезных отношениях не может быть и речи, только «просто». Да, именно «просто так», по-взрослому! Поэтому, прощаясь, сказал с улыбкой, что в наших отношениях много детства. «Есть, конечно», ответила она, тоже улыбаясь. (По-моему, я уже говорил ей, что мы ведем себя, как ребятишки. Вот! Значит, и я уже давно хотел поговорить о серьезном!)

Интересно, что будет дальше? Ну а с «артистом» надо было что-то придумать. Например, поздороваться, но как бы с ними обоими! «Другой» мальчик мог «не вспомнить» меня (мало ли с кем когда встречался), а Вика сама бы решила — проходить ей мимо или остановиться. Убил бы двух зайцев — и с Викой поздоровался, и ее бы спас в случае чего. Она права, неуважительно с ней получилось.

Я сидел на кровати, полуприкрытый занавеской, и боялся пошевелиться. Ты гладила мои пальцы и иногда прижималась губами к моей ладони. Да, да, не целовала, а прижималась…

Иногда ты куда-то перемещала мою руку, и я чувствовал какое-то вздрагивание внутри твоего тела. В этот момент ты так нежно гладила мои пальцы, словно хотела моей ладонью успокоить свое сердце. Да, да, тогда мне казалось, что так бьется твое сердце, и ты хочешь успокоить его. (Ну, когда болит живот, его же поглаживают.)

Сейчас смешно: дураком был, надо было откинуть одеяло!.. Хотя вру, не смешно и дураком себя не считаю. Хорошо, что я на большее не осмелился. Хотя, конечно, думаю и мечтаю о тебе…

Но даже то, что происходило, для меня было подвигом. И как я умудрился? Откуда во мне такое взялось? Еще ни разу ни с кем не целовался, ни до кого не дотрагивался и вдруг сразу такое. Как-то перебарывая стеснительность и страх (был как в полусне), я продолжал сидеть на кровати, рука моя лежала на тебе... и я, по-моему, еще о чем-то разговаривал с ребятами, видимо, делая вид, что просто сижу и ничего не происходит. Все как-то непроизвольно. В начале непроизвольно…

 

***

С самого утра думал о вчерашней «дискуссии» с Викой. (По радио передают интересную беседу, видимо, «Пионерская зорька»... Вот, кажется, заканчивается... Это было «Знамя дружины» — для более взрослых ребятишек. Теперь можно сосредоточиться). Так вот, сегодня у меня появлялось «жизнерадостное» (да, в кавычках!) настроение. То есть я улыбался, но не радовался. Вчерашний разговор мне казался смешным... и интересным. Вернее, каким-то загадочным, неясным. Все эти слова «предложение», «запутывание навсегда», свидания без «чего-то еще», «по-взрослому»... Я злился на себя, жалел, что был не совсем откровенен. Вернее, был совсем не откровенен, прибегая к намекам и неопределенностям. Наверное, именно запутал ее. Поняла ли она о «просто так»? Конфликт может повториться. Да, рано или поздно повторится. Надо было сказать прямо и определенно: о «предложении» не может быть и мысли и потому только одно — будь моей любовницей, и на этом все!

А это как? Опять встречаться только в темноте и целоваться? И вместе — ни на вечер, ни в театр. Что это за гулево?

Но если мне все же иногда приятно и она согласна по-взрослому, то есть «просто так», то и плевать на все со второго этажа! В том числе на «других» и на «своих».

Но если серьезно, — вот именно, если честно! — подойти ко всему этому, то могу сойти за настоящего... ну… подлеца.

Написал и испугался: не слишком ли? Хотя если это все именно без «своих» — своих «приливов», «волнененья и страсти», то…

Ну да… Ведь блуждает во мне еще и особый «прилив» — желание не просто нежных поцелуев, а чего-то необычного… Да, честного, искреннего, но все же запретного, тайного. Запретного не в смысле нехорошего, наоборот! Запретного — как бы многими осуждающего, тайного — только для двоих…

Нет, не в смысле тайно от кого-то, например, от мальчика, о котором говорит Вика. У меня вообще в отношении ее нет ЭТИХ мыслей! Я о какой-то другой девушке… вернее, женщине. Ребята часто рассказывают…

И зачем я себя мучаю?! Вдруг у Вики, в самом деле, могут появиться насчет меня серьезные мысли. Не нравится — познакомься с другой девочкой… женщиной! И нечего мотать мозги и нервы и что-то там анализировать. Вон ребята живут и радуются.

Я не помню, о чем я думал в те минуты, когда сидел на твоей кровати и гладил тебя. Почему я не стеснялся, не боялся, что может войти Василий? Вернее, стеснялся и боялся, но сидел, как завороженный. Желание пересиливало и стеснительность, и страх. Но потом я вставал, когда, видимо, становилось неудобно перед ребятами: сижу долго. Да и перед тобой, Мотя-Матильда, становилось почему-то неудобно.

Думаю, что ты тоже стеснялась. Мы чувствовали и понимали друг друга: в какой-то момент ты как бы отводила мою руку... и я как раз поднимался с кровати.

А днем все оставалось по-прежнему: ты варила нам обеды и ужины, а по утрам кормила хлебом и парным молоком. Я как впервые видел уже явно выпирающий животик, и мне становилось неудобно за свои вечерние «подвиги». А ты смотрела на меня, и глаза у тебя были, как бывало часто, опять грустными. Но я прекрасно понимал, что нам нельзя уединяться, что может кто-то увидеть из твоей семьи, не говоря уж о Василии, что с моей стороны это будет вообще не честно, что может быть скандал, если не хуже, что я могу испортить тебе жизнь — ведь ты здесь остаешься.

Видимо, и ты это понимала. А может, мы боялись не столько «других», сколько самих себя? Для тебя это все было, наверняка, тоже в первый раз. Мы боялись нашей тайны… и тянулись к ней. Не хотели и не могли пересиливать себя…

 

***

Витя Крылов говорит, что с «баром» никаких проблем: недалеко от нашего института общежитие сельхоза, а там девчонок куча — и деревенские, и городские. И все хотят после окончания в городе остаться. Ну, и на это «дело» сами напрашиваются. Врет, наверное. Хотя...

А Борька Мулин говорит, что ведет счет. Хочет, чтоб до женитьбы была тысяча. До женитьбы! О чем думает. И меня спросил, мол, а ты? А я вдруг ни с того, ни с сего чуть ли не стихами: «Как влюблюсь, так женюсь» — и даже стыдно стало. И ребята засмеялись. А я затараторил, мол, да, да, у меня «на счету» тоже кое-кто есть — и со школы (это, наверно, я девчонок вспомнил, с которыми переписывался по «почте» на школьных вечерах. Юморист!), и сейчас из консерватории. Ребята тут же: «О! Мы чувих — под хрюканье, а Мишка — под музыку!» — и все мы смеялись до упада.

Да-а, тысяча девчонок… Это когда Борька женится? Так, если в год… ну, двенадцать месяцев… допустим, сто двадцать раз — значит, где-то через восемь–девять лет. Нормально. Как раз будет работать, семье легче.

Да, сто двадцать в год. А в месяц? Десять раз! С ума сойти! Это что же — одна девчонка за три дня?! Быстро надо все суметь — и познакомиться, и поухаживать, и это... Виктор говорит, что вначале надо «мозги запудрить». Ну да! Как еще говорят ребята, охмурить. То есть действовать не силой (не дай ты бог!), а надо хитрить, я так понимаю, как бы обманывать. Может, врет?

А вот Борька явно фантазирует: за три дня — одна. Или женится позже. Хотя вокруг девчонок много. Если задаться целью… Можно набрать тысячу! Неплохо. Хотя… Да ладно! Надоело!

Надо многое сделать по английскому. Ха! Конечно, надо успевать заниматься не только английскими «тысячами»! Другие же успевают!

Признаться, не могу успокоиться. Виктор говорил о сельхозе… Вот училась бы ты в нем, Мотя-Матильда, так дала бы ему и всем по башке! Видите ли, «все хотят и напрашиваются»! Почему все? Что он всех на один аршин мерит?

Да, училась бы ты в сельхозе... Но ты хотела в педагогический. Неужели твоя мечта не сбудется? Неужели жизнь так жестоко обманула тебя?

Может, и мне надо было идти в сельхоз?

Я с удовольствием помогал тебе по хозяйству (ребята тоже иногда помогали): колол дрова, растапливал печку на улице (ты на улице кашеварила), помогал ухаживать за скотиной и птицей. Признаться, я делал это с охоткой, мне всегда нравились животные. Ведь когда-то я хотел стать ветеринарным врачом.

 

***

Как обещал, позвонил сегодня Вике. Встретились…

В подъезде она проявляла инициативу в «поэзии поцелуев» (ну и я иногда). И вдруг я начал:

«Любимая! — Вика вздрогнула и взгляд стал какой-то… ну, растерянный. А я, не успев как-то среагировать на «испуг», продолжил: — Сказать приятно мне Я избежал паденья с кручи...»

Мы засмеялись. Я, по-моему, произнес: «Оригинально!» или что-то подобное (видимо, и сам чего-то «испугался»). А она сказала, что никому бы так сразу не поверила. Я согласился: «Правильно!» Она еще сказала, что мужчины плохой народ. Я поддержал: «Мужчины всегда остаются мужчинами».

Да, получилось здорово с этим стихом. Она чувствует мою сухость. Несколько раз говорила, что я, наверное, не соскучился. Ну, я мямлил: «Да что ты… Ну вот еще…» На прощанье сказала: «Вот моя щечка», — ну, и подставила не только ее.

Губы теплые, нежные... Мне, конечно, приятно. Но неужели она думает все же о чем-то серьезном в наших отношениях... хотя считает себя «легкомысленной девушкой»? Черт ее... его знает.

И что я все путаюсь в этом выражении? Видно, у меня настрой притянуть «черта» к самому человеку. Ха! Может, я и прав.

И никак не могу покончить с этими «анализами». Одни переживания. И как будто не только о себе и Вике пишу.

Вот и ты, по-моему, не только обо мне…

«…То, что легко досталось, потерять еще легче…»

 

4. Не только английские «тысячи»

Вика сказала, что не знает, где будет встречать Новый год, и почему-то вопросительно смотрела на меня. Ну, я сказал, что, наверное, буду встречать Новый год с классом.

Вика еще сказала, что у ее подружке Эммы скоро день рождения, что она пригласила Веру с Вадимом и хочет пригласить меня. Сказала, что теперь мы можем встретиться на дне рождения. И еще сказала, что сама придет попозже, ей надо будет зайти в консерваторию.

А у меня совершенно нет желания идти на день рождения. Иногда думал (и думаю!) о девчонке, которая недавно пришла в нашу группу. Симпатичная. И мелькали фантазии: вот познакомился я с девушкой и пошел с ней в театр, а навстречу — Вика…

А вечерами я не мог удержаться и вновь садился к тебе на кровать, чуть раздвинув занавеску. И ребята опять ничего не замечали и, видимо, ни о чем не догадывались. А я, затаив дыхание, ласкал тебя, осторожно прикасаясь пальцами к твоим нежным губам, гладил щеки, подбородок, шею. И рука опять ощущала теплоту твоего тела, мягкость и упругость груди. Да, несколько раз я нежно проводил ладонью по твоей груди… но стеснялся остановить, задержать руку на непостижимо таинственных, желанных и запретных плодах.

Да, запретных. Ведь я должен был уехать, мы должны были расстаться. Я боялся обидеть тебя случайным словом, случайным движением. Ведь такая ласка — это, по-моему, что-то очень дорогое и близкое, искреннее, чистое, душевное. Это признание в любви, обещание долгой любви. Я боялся и не хотел обманывать тебя.

Нет, тогда, в те минуты я, конечно, не думал об этом и так не рассуждал, я ласкал тебя, как умел, как позволяла мне моя душа и совесть…

И ты ласкала мои пальцы, мою ладонь, иногда перемещая мою руку по своему вздрагивающему телу, к своему бьющемуся толчками и рывками взволновавшемуся сердцу. И у меня самого сердце начинало сильно колотиться, тут же откликаясь на теплоту и нежность любовной «морзянкой»…

Мне показалось, что ты, Мотя, стала раньше обычного забираться за свою занавеску...

 

***

Звонила Эмма, пригласила на день рождения, назвала адрес — в квартире однокурсницы. А у Верки на Новый год опять собирается компания, и, как я понял, Вика будет с ними.

Ну и пусть! Это ее дело! А я сегодня опять думал пригласить новую девочку из нашей группы Свету Коралову в пед на вечер, даже пообещал достать билет. Мама осудила меня, когда я сказал, что пойду на вечер с новой девушкой. Считает, что Вика, если узнает, будет сильно переживать. Вряд ли. Может, только потому, что проиграла. Но я, вроде, особо не играл с ней. И она, как однажды сказала, не «кокетничала» со мной. И даже лучше, если близок конец. Завтра на день рождения не пойду.

Света К. (вот именно «К» — Коралова, а не «В» — Варова. Ха!) сказала, что нас считают родственниками. Ну и смех! Может, потому, что она тоже «черненькая»? Кстати, я посветлей. Может, она крашенная? Ну, девчонки должны краситься-мазаться, чтоб быть красивей! Мы, мужчины… ну, парни, хитрые: нам надо, чтоб девчонки чем-то выделялись, были яркими. Мы, как быки, — на красный цвет! А что? Наверное, так. Вот чудеса природные.

Вон и тетя Оля мажется. И еще от нее вкусно пахнет — то ли сиренью, то ли еще вкусней. Мне, признаться, нравится. А мама иногда сердится, что даже на кухне духами пахнет. И она нервничает. А ей нервничать нельзя. Однажды слышал, как мама говорила папе, что дышать трудно. А папе, конечно, неудобно просить тетю Олю, чтоб она не сильно мазалась. А то, наверное, духами брызгается, как мы с папой одеколоном из пульверизатора, когда бреемся! Может, и маме нравится тети Олин запах, а вот — влияет на сердце. И как помочь?

Еще и от Верки стало пахнуть одеколоном или духами, не знаю. Я раньше не замечал. Надо маме посоветовать не принюхиваться. Только бы не обидеть. Еще подумает, что мы ее не понимаем. Да мы с папой еще как понимаем! Ради мамы готовы все сделать, чтоб ей хорошо было! И тетя Оля с Веркой не назло. Пусть мама не беспокоится. Да она, конечно, об этом знает. Более того, папа уже несколько раз дарил маме духи. Да, да! Я раньше тоже не замечал, вернее, не задумывался, а сейчас запомнил. Конечно, мама удивилась и — ха!— даже возмутилась: мол, недавно дарил (это на 8 марта) и опять духи (это на 1 мая), а у нее еще старые не израсходованы. Что деньги зря тратить? А папа ей сказал, что тогда были одни духи, а сейчас другие. Конечно, мама не понимает, что папа хочет приучить ее сердце к разным вкусным запахам. И мама, когда они с папой идут в гости, мажется. Молодец! Можно и почаще. Надо закалять свой организм!

А на день рождения я идти не хочу. Эмма позвала меня из уважения к Вике. А я кто Эмме? Не обидится, если не приду. А вот с Викой неудобно получается. Ведь я ее не хо́чу… Боже! Что я написал?! Автоматически поставил ударение. Это слово принадлежит только тебе, Мотя-Матильда, только тебе. Это слово я могу сказать только тебе:

— Я хо́чу тебя...

Ты так нежно разговаривала со своей Буренкой, с курами, утками… И Буренка не брыкалась, куры и утки не разбегались. Я всегда с удовольствием наблюдал за твоей проворностью и нежностью, слушая твои «притягательные» слова. И терпкие запахи от живности, навоза, сена и какого-то другого корма не мешали, а, пожалуй, наоборот, наполняли душу живой и понятной, даже приятной необычностью и деревенской естественностью.

Однажды я хотел что-то помочь тебе по хозяйству, а ты как раз «разговаривала» со своей хрюкающей и гогочущей живностью — и так по-доброму, так по-человечески: «Хорошие мои… Толстушечки мои… Гулены мои…» Заметив меня, смутилась, зарделась. Я не мог оторвать от тебя глаз. И не нужны были все эти пудры, помады и прочие мазючки! Ты и без них была нежной, красивой. Правда, это я только здесь, в городе, стал понимать.

 

***

Новостей куча! Решил, что если Верка с Вадимом зайдут за мной (Верка обещала), то придется пойти на день рождения к Эмме, если нет, то не пойду. Я даже хотел, чтоб они не зашли, и старался не появляться в коридоре, чтоб не наткнуться на них. Но Верка явилась. Мы зашли в магазин, купили яркий шарфик и «Красную Москву».

В квартире, где Эмма собрала друзей, уже было несколько человек, в том числе «тетя младшей хозяйки», как она представилась, — девушка Оксана.

Потом, видимо, позвонила Вика: Эмма говорила по телефону, и я неожиданно поймал ее взгляд и услышал: «Да, пришел». Вот еще — проверочка! Зачем это? И вскоре Вика явилась-не запылилась.

Во время танцев она все толклась в коридоре — то у зеркала, то у телефона, два раза звонила кому-то. Я несколько раз танцевал с ней, но в основном с «тетей».

Ну, «тетю» сравнить с Викой нельзя. Эта девушка почти с меня ростом, на лицо миленькая, привлекательная, хоть и не красавица, а вот фигурка просто чудо: как выточенная! «Тетя» работает в музыкальной школе, преподает (везет мне на музыкантш!).

Вскоре Вика сказала мне, что должна пойти и надеется, что мне скучно не будет. Я хотел ее проводить, но она сказала, что не надо (а я уже надел боты «прощай молодость»), и кто-то из старших — то ли мама однокурсницы Эммы, «младшей хозяйки», то ли ее бабушка, в суете не понял, — шепнул мне: мол, ничего, сядет на автобус и доедет, ее ждет мальчик. Я тут же снял «прощай молодость» и пошел танцевать с «тетей». Я и не хотел уходить, кажется, даже желал, чтоб Вика поскорей ушла.

Я пошел провожать «тетю», она живет в частном доме, довольно далеко. Мы мило разговаривали. Погода спокойная, безветренная, нежная. А утром и днем был такой морозище! Я прочитал пару стихотворений (что я мог еще сделать?), она рассказала о себе. Отец у нее актер, живет не здесь (в каком-то небольшом городе, не запомнил), сказала (или, вернее, намекнула), что ей нравятся «черные» мальчики и что вообще ей нравились ребята, но пришлось разочароваться («был сильный удар»). Что за «удар» я, конечно, не понял, но, естественно, не стал расспрашивать.

На дне рождения Верка пригласила Вику к себе в пед на вечер, а я на прощанье попросил «тетю» позвонить: «Постараюсь достать билет в пед». Когда я спросил (как-то само собой подошли к этой теме), мол, как она думает, сколько мне лет, она ответила: «Двадцать». Я засмеялся, она сказала: «Двадцать один». Я хихикнул, она: «Восемнадцать». Я сказал, что она отгадала, прибавив себе совсем немного — чуть больше месяца. А она вдруг чему-то обрадовалась. И, кажется, назвала меня «малышкой». Или «мальчишкой»? Нет, нет, «малышкой», не зря радовалась своей шутке.

В разговоре она намекнула, что ей скучно одной, что здесь она всего пять месяцев... Словом, в воскресенье должна позвонить.

Все время, пока я шел домой, смеялся и сейчас смеюсь: что будет, если придут на вечер в пед Вика и «тетя»! Да еще бы позвать свою «родственницу» — Свету Коралову! Аж три «зайца»! Рассказал дома про день рождения и другие дела (ну, про пед). Мама возмутилась: «Донжуан!» Говорит, что Вика не пойдет на вечер. Ну, а я рад! Только как с ней порвать окончательно? Как-то неудобно, а то я совсем сделаюсь нахалом. А папа одобряет мое поведение: «Теперь что же — прилипнуть к одной и все?» Но он же не знает про нашу «поэзию» с Викой. Все-таки как-то неудобно.

А «тетя» девушка что надо! Фигурка просто дух захватывает. Выйти «в люди» с такой «тетей» не стыдно. Я даже представил, как бы я пригласил ее к нам на вечер в институт: все ребята померли бы от зависти. Словом, дела! Что делать, не знаю. С «тетей», по-моему, я могу подружиться. Но как быть с Викой? Пусть она симпатичная, и фигура в общем-то ничего, и вообще неплохая, умная девушка, но как мне быть, если у меня получается «просто так»? Да и у нее есть мальчик! Даже незнакомые люди знают и об этом говорят. Что я переживаю? Чудак! Погулял и хватит! Так и папа говорит.

Ну и дела! Ты, Мишка, в самом деле, будешь... будешь... черт знает кем. Каким-нибудь пройдохой! О, это уж слишком. Жизнь есть жизнь! И все же… С Викой надо поговорить, как-то объясниться. А то может выйти очень не красиво. Я этого не хочу и не могу допустить.

 

***

Только сейчас разговаривал с Викой. Дела, признаться, грустные.

С утра иногда вспоминал вчерашний вечер и вспоминал, ей-богу, с удовольствием. Папа говорит, что если я не хочу встречаться с Викой, то больше звонить не надо и не надо что-то там объяснять и оправдываться. Я так бы и сделал, но все же чувствую какое-то неудобство. Признаться, даже переживаю. Может, потому, что все это впервые в моей «практике». Вот и папа говорит, что в таких случаях стесняться нечего. Но нет, неудобно. И я метался: позвонить или нет?

Забегали Верка и Вадим. Верка что-то тараторила про Вику и Эмму. Признаться, я ничего не мог понять: оказывается, Вика, «видимо, не зря не хотела», чтоб Эмма приглашала меня на день рождения, а Эмма не послушалась и пригласила. Ну и молодец! Я благодарен ей: познакомился с «тетей» — Оксаной! Но Верка выпалила, что Оксана не будет со мной дружить, так как она, конечно, поняла, что со мной дружит Вика. Папа сказал, что все может быть наоборот. А Вадим сказал, что я могу потерять обеих. Папа почему-то засмеялся и уверенно сказал: «Не потеряет!» Здесь я хотел кое-что сказать да постеснялся Вадима (что при нем-то признаваться!). А когда они с Веркой ушли, я сказал, что лучше упустить двух зайцев, чем поймать одного нелюбимого. Мама похвалила меня. И добавила: «Надо бы, чтоб Вера это услышала». Я понял маму: о Верке беспокоится. Она, наверное, просто привыкла к Вадиму. А так-то к нему не очень… Все правильно: Вадим какой-то не такой, разные они с Веркой. По душе разные. Кроме высокого роста в нем нет ничего «высокого»: ни разу не видел, чтоб он хоть один цветочек Верке подарил. Неужели жмется? А они же не «просто так» дружат. Я и про свадьбу что-то слышал: мол, пусть вначале институты окончат.

Но меня возмущают слова Верки, что, мол, Оксана поняла, что Вика дружит со мной. Я что, в вечные друзья записался? Вот пусть она со своим Вадимчиком хоть как дружит, а в мои дела нечего вмешиваться! С кем захочу, с той и пойду на вечер!

Ха! И все же дала два билета. Конечно, я хочу пойти с Оксаной. И вот сейчас, ей-богу, волнуюсь: а если она не позвонит? Дома у нее телефона нет, рабочий телефон не знаю. Да и, может быть, она пообещала позвонить так, с «пьяных глаз» или просто с хорошего настроения.

И вот звонит Вика. Сразу попросила, чтоб я позвал Веру, и сказала ей, что не знает, сможет ли пойти на вечер, сообщит утром в воскресенье. (Оказывается, Вика обещала что-то сыграть со сцены).

Верка передала мне трубку. Вика сказала, что вчера сразу легла спать и что рада, что хоть раз в жизни сделала человеку что-то хорошее: ушла, доставив мне удовольствие. И я почему-то сказал: «Спасибо». Как-то вырвалось. Я сказал, что хотел проводить ее… Она прервала: «Это что пример воспитания?» «Долг вежливости». «Хорошо я поступила, что ушла?» «Было довольно эффектно». И тут я забормотал про какие-то уроки, про какой-то опыт — то ли души, то ли просто жизни, то есть получилось как-то туманно, сам себя не понял. А она: «Ты умеешь говорить только такими словами, так как не знаешь...» — И я в душе продолжил: «...так как не знаешь других (то есть грамотных, умных!) слов». О, я весь сжался от смущения и даже испугался этих мыслей, хотя был с ними согласен. А она сказала: «...так как не знаешь, пойму ли я другие слова или нет». А я опять: «К чему такие страшные строчки?» Вот умник! Распрощались без всяких разговоров о свидании.

Да! Я не хочу с ней встречаться, даже если у нас с Оксаной ничего не будет. Неужели она не позвонит? Но мне хочется, честное слово. Я, пожалуй, могу полюбить. Да, полюбить! И пусть Вика идет на вечер, пусть! Но если пойдет и Оксана, то я тоже пойду! Что будет, то будет!

 

***

Сегодня первый раз не пошел в институт. Конечно, можно было пойти, но решил переводить «тысячи». И... «перевел» ни одной строчки. Встал часов в девять и буквально все время думал об Оксане. Думал, когда топил печь, когда писал стихи, когда лег спать днем, когда проснулся, когда лежал вечером на кровати в темной комнате и опять пытался сочинять, когда (совсем недавно) папа, дядя Коля, Верка, Вадим и я разговаривали о «жизни» (в основном рассказывал папа о своей молодости). Думаю об Оксане и сейчас. Я буквально забил себе голову нашей встречей: вот как бы я с ней пошел на вечер к себе в институт, как бы я с ней гулял вечерами... Да! Если и дальше так пойдет, то «тысячи» придется ждать долго. Нет, так нельзя ни одной строчки! Завтра надо будет сделать.

О Вике тоже иногда вспоминал. Думал, как деликатней расстаться.

Неужели завтра Оксана не позвонит? Наверное, подумает: «Буду я унижаться напрашиваться на свидание». Да и, пожалуй, у нее есть мальчик. А может, и нет, она же намекала, что ей скучно.

Завтра буду опять ждать звонок, и где же будут мои «тыщи»? Если не позвонит, то что мне делать? Вряд ли я осмелюсь пойти к ней. Да, смелости не хватит. Неужели на этом все закончится?

О «жизни» лень писать, голова другим забита. Ну, кратко. Папа рассказывал, как они жили во время гражданской войны в деревне: то «белые» заберут коня, то «красные» заберут хлеб и так далее. И про «любовь» рассказывал: они песни пели, в разные игры играли и «своих» девчонок (то есть из своей деревни) берегли. Папа, рассказывая, посмеивался, видать, что-то вспоминал. И еще говорил, что раньше во взаимоотношениях больше строгости было. Особенно до свадьбы и, главное, для девчонок.

Дядя Коля в основном молчал и только кивал. Он вообще малоразговорчивый. Еще бы! Отсидел десять лет! Наверное, до сих пор боится вслух говорить. Да и не только он. Ха! Может, я завел «душевную тетрадь», так как тоже чего-то боюсь? А что? Не все вслух говоришь. Да, и о личной жизни не все вслух скажешь. Эх, если бы могли услышать те, для кого слова будут предназначены.

Оксана! Позвони, пожалуйста!

 

***

Закончил топить печи в комнате и на кухне. Мороз страшный. Делать английский не хочется, перевел всего три предложения. Оксана не звонит. Вздрагивал при каждом телефонном «взрыве» — но нет, не она. Звонила Еловская, возмущалась, что я не хочу встречать с ними Новый год, говорила, что я не хорошо поступаю, так как обещал. Я ответил, что сегодня все выяснится.

Дела… Нет! Оксана не позвонит. Она сказала, что гуляла с одним мальчиком с «серьезными намерениями», с «конкретными», ну а я... я младше ее какие могут быть «конкретности»?

Но если не позвонит, сам позвоню! Завтра. Даже нашел номер телефона музыкальной школы в районе, где живет Оксана. Но не знаю — эта школа или нет.

Верка сказала, что ей жаль Вику, если я брошу ее. А мне не жаль. Ни капельки! Причем здесь я?! Вот именно, «как случайно встретился с тобою, улыбнусь, спокойно разойдясь». И пусть она радуется со своим «другим» мальчиком. И я буду радоваться. Лишь бы позвонила Оксана.

 

***

Оксана не позвонила. Я на вечер не пойду. И завтра звонить Оксане не буду: что навязываться и просить, как маленький. Вот именно «малышка». Был бы старше ее.

А может, она не позвонила, так как ищет квартиру для себя и родителей? Говорила об этом. Скажу Верке: если увидит ее, пусть передаст привет, как бы напомнит обо мне.

А все-таки я здорово ждал звонок. Словно, в самом деле, влюбился. Такого состояния со мной еще никогда не было: и волновался, и радовался, и мечтал, и страдал. А может, было просто интересно: позвонит или нет? Так что — любовь это игра? Любопытство? Узнал-разгадал –– и любовь прошла?

Не знаю. Вряд ли. А если не разгадал? Что тогда? Любовь продолжается? Я, признаться, еще не могу успокоиться…

Вот и твое «хо́чу»… Я не знаю, что ты хотела сказать…

 

***

Звонила Вика, попросила позвать Верку, но ее дома не было. Просила передать, что она извиняется, что не смогла пойти на вечер и выступить в концерте. Оказывается, она знает, что и я не пошел на вечер. Я был скуп на слова и даже не спросил, кто доложил обо мне. А она стала рассказывать, как они в консерватории готовятся к Новогодним концертам, о каких-то еще своих делах, была веселой, оживленной: здесь был и «Мишенька милый», и «ты хоть иногда звони».

Ха, когда я сказал, что встречаю Новый год с классом и что согласилась бы она... «Конечно», — вдруг сказала Вика. А я без всякой паузы, еще не осознав ее реплику, продолжил: …встречать Новый год со своим классом? Ну, она и я засмеялись, так как поняли ошибку. Конечно, я не собирался приглашать ее с собой. Она ответила, что да, согласилась бы встречать праздники с классом, но только не Новый год. А я и сам знаю, что для меня встреча этого Нового года будет скучной. Сказал, что на «московский» приду домой. «Буду ждать», — сказала она. Мне все равно. А лучше бы не ждала. Что же она бросила своего «другого» мальчика? Странно все.

Кстати, на прощанье Вика сказала «целую». Это первый раз такое «телефонное» прощание. С чего вдруг? Казалось бы, она должна по-другому вести себя со мной. Или подлизывается? Так не она же «провинилась» — что подлизываться?

Только один раз я тебя поцеловал. Это было утром, когда нас ждала грузовая машина, чтоб отвезти к поезду. Ребята уже сидели в кузове, а я все не мог найти тебя, чтоб попрощаться. Я туда, сюда –– нигде нет. Забегаю в комнату, где мы жили, смотрю — занавеска распахнута и на кровати лежишь ты. Нет, не спишь, глаза открыты. Видать, тебе уже было тяжело ходить, коль не вышла нас провожать. А может, просто устала. Или почему-то стало плохо. Я к тебе: «Мотя! Ну где ты?! Мы уезжаем». Подбегаю и прикасаюсь губами к твоим губам. Губы у тебя почему-то сухие, холодные… Я тихо сказал: «До свиданья, Мотя. Спасибо тебе». Ты показалась мне ужасно бледной и глаза… ну, не просто грустные… как могла заплакать. Ты протянула открытку. Я схватил ее, не понимая еще, что это, и уже, было, повернулся, чтоб побежать к ребятам (меня уже во всю звали), а ты вдруг взяла мою руку, прижала к губам и прошептала:

Ты хороший… Я хо́чу тебя… Хо́чу...

 

***

Вот и 1 января. Надо готовиться к лабораторной по химии, да еще в субботу контрольная по английскому. Завтра в институте вечер. Столько дел, голова кругом.

Как и ожидал, Новый год встретил плохо. Было всего три девочки и восемь ребят, скука полнейшая. Да я еще (как и многие) страшно хотел спать и после двенадцати дремал в кресле с перерывами на какой-нибудь фокс и то редко. Хотел к «московскому» прийти домой, но совсем раскис, было лень выходить на мороз. Да еще потом встречаться с Викой, поздравлять, танцевать…

В седьмом часу утра все стали расходиться (я не пошел никого провожать). Дома, у Верки, — во всю музыка. Некоторые «заперлись» парочками (в основном по углам, но, по-моему, даже в туалете кто-то был не в одиночестве) и «встречали» Новый год. Я прошел к себе, родителей еще не было (они у родственников). Тут и Верка объявилась. Сказала, что Вика ушла часа в два ночи, что ее мало приглашали танцевать, что ей было скучно. Я обрадовался, что ее не было, и очень ждал, когда Веркина компания утихомирится. Очень хотелось спать. И не слышал, когда пришли родители.

А где-то к вечеру вдруг звонит Вика. Сказала, чтоб я передал родителям привет («Видишь, я воспитанная девушка»). Обменялись впечатлениями о встрече Нового года. Она сказала, что было довольно скучно, думала, что я приду. На прощанье сказала: «Ты хоть иногда звони, а то у меня скоро экзамены». Я ответил: «Обязательно». И как вырвалось? Даже Вика, как мне кажется, удивленно переспросила: «Обязательно?» — «Конечно, я позвоню».

В самом деле, неудобно. Она ко мне хорошо относится, а я раз... и все. Между нами все кончено «на высшем уровне», но остаться друзьями мы можем. Вот и позвоню как-нибудь. Поболтаем. Или даже приглашу в кино. Но без всякой «обязательности»!

Ну, а мечта об Оксане, наверное, начинает уходить. Хотя не могу еще понять. Все-таки здорово я мечтал, впервые, пожалуй. Нет, вру, мечтаю я частенько.

Да, еще! Встретились вчера со Светкой Варовой, как ни в чем не бывало. Это я один, наверное, думал о «дружбе». Иногда мы встречались взглядами — и все. А Тонька все талдычила: «Пригласи Свету, пригласи Свету». Я со всеми танцевал, в том числе и со Светой. И что Тонька приставала? Какой была начальницей, такой и осталась. А вот я, как мне кажется, изменился: погрубел на лицо, возмужал и вообще — «вырос» внутренне. Я это чувствую. Стал на некоторые вещи смотреть проще: и винцо пил запросто, и Веркины «парочки» по углам не удивляли.

Звонили девчонки, которые не встречали с нами Новый год, в том числе Галка Ясова (по-моему, некоторых родители не отпустили на ночь). Как сказали девчонки, Галка почему-то не хотела со мной говорить, потом взяла трубку. Поздравили друг друга с Новым годом, потом она сказала, что «любовь не картошка, не выбросишь за окошко». С чего бы эти намеки? Нет, как всегда, из мухи делаю слона.

На душе пусто... и грустно. Вчера Тонька сказала по секрету, что у Светки Варовой очень плохое настроение, что ей даже жить надоело. С чего такие дурацкие мысли? Хотя иногда бывает. Да, бывает! Иногда так грустно на душе, а услышишь веселую музыку — и все нормально! И Светке надо перестать дурить. Я так и сказал Тоньке. А у нее одно на языке: «Пригласи Свету, пригласи Свету». Я и без ее указаний хотел пригласить. И пригласил. Правда, музыка была не очень веселая, по-моему, какое-то танго. Но Светка ничего, улыбалась. Конечно, у нее все будет нормально!

Нет, жить все-таки интересно, хотя, конечно, иногда все надоедает. Именно надоедает! Особенно эти занятия. Жизни не рад. Но надо, Мишка!

А у тебя как дела, Мотя-Матильда? С Новым годом. Очень хочу, чтоб у тебя было все хорошо.

 

***

На математике сидел рядом со Светой К. Так и думал, что сядем вместе. Я пришел раньше, потом она примостилась. Симпатичная девушка. Но иногда она мне казалась утомленной, уставшей, даже черно-синие круги под глазами образовывались. Может, болеет? Вот и спросил, как она себя чувствует, мол, наверное, устала от занятий. Она заулыбалась и даже поблагодарила за внимание. А потом пригляделся — смех один! — просто хитро мажется. Вот и вся «усталость». Хорошо, что я не про глаза спросил, а так, в общем. Вот бы опозорился. Ха!

Рассказала анекдот: один мальчик похвастался, что у него есть поезд, а другой — что у него есть самолет; тогда первый сказал, что у него есть ракета, а другой — у него есть межзвездный корабль. Первый мальчик не знал, что сказать, и промолвил: «А вот я на тебя сейчас накакаю». Произнесла четко, с чувством, с ударением. Гениально! Но лучше бы я услышал этот анекдот от ребят.

Хотя что в этом плохого? Теперь что же надо еще и слова подкрашивать? А может, наоборот? Вместо «накакаю» можно и покрепче слово найти. А что?! В мужской компании можно!

И еще «анекдот». Вдруг Свете стало холодно, и она попросила мой пиджак. Я ответил, смеясь, что надо закаляться, и не дал. Отказывать было немного неудобно… но еще не хватало, чтоб я при всех снимал и отдавал пиджак! Подумают еще, что она «занята», ей же будет хуже.

А на лабораторной по химии на меня что-то нашло: грел одно химвещество в стаканчике, вода закипела, и я ни с того ни с сего поднес этот стаканчик к шее Светы (она стояла рядом). Как это получилось, не знаю. Ну, она вскрикнула: «Ой! Дурак! Ты больной, что ли?!» Я готов был провалиться. Конечно, извинился и все время (именно, как дурак!) улыбался. Что на меня нашло?! Забыл, что не только химвещество нагрелось, но и стаканчик тоже. А у нее такой вырез на платье… И сзади тоже…

Когда, видимо, боль прошла, Света заулыбалась и сказала, что отомстит мне, и показала язык. Ха! Это может послужить поводом к нашей связи. Мысль подружиться в моей башке все время вертится. Завтра посмотрю на свое и Светкино настроение.

Об Оксане вспоминал редко. Очевидно, все прошло. Если бы я не ждал звонок, ничего бы не было. Просто я себялюбец: обещала — позвони, а то я ждал и мучился.

 

***

Вчера Светка отомстила: ущипнула за шею. Она и с другими заигрывает и строит глазки. И все называет своими именами: «Пошла покурить в сортир, а там так воняет…»

Эх, Света, Света. «Я помню чудное мгновенье...»

А сегодня на первой лекции я хотел сесть рядом с ней, но не получилось: вперед пролез Витька Крылов. А на перемене мы с ним стоим, курим, и вдруг подходит Коралова. «Научите меня курить взатяг», –– и засмеялась. Я ответил, тоже шутя, что когда-нибудь вечерком научу. А она: «Только курить?» — и опять засмеялась. Мы с Виктором тоже заржали. Хорошая девчонка, веселая.

И опять не знаю, как быть. Хотя недавно фантазировал, как бы я проводил с ней время. Или лень, холодно и живет далеко? Нет, пожалуй, не отказался бы… Но времени нет. Да и если бы весна… А то все эти шубы, «москвички». Ха! Но со Светой вряд ли что-то получится, чувствую. Хотя черт ее… его знает! И все равно, весна, с чертями или без чертей, приходи скорей! Так хочется встретить девушку, за которой пошел бы хоть на край света. В любой мороз…

«…Желаю тебе надолго, на всю жизнь сохранить лучшие надежды и порывы юности…»

Я часто вспоминаю тебя, Мотя-Матильда. Твои добрые и грустные глаза. Очень грустные. Особенно, когда мы прощались. В них была такая тоска. По-моему, ты чуть не заплакала. До сих пор душа болит: не обидел ли я тебя? Не дай ты бог!

Можно было бы написать тебе. Хоть открыточку. Иногда мелькает мысль. Но я гоню ее: вдруг Василий… жених... муж… ревнивый? Еще натворит с тобой что-нибудь. Не надо рисковать. Да и для тебя так лучше: как говорят, с глаз долой — из сердца вон.

Вот если бы ты первая написала, дала знать, что свободна, что не забыла. Да, да, а мне не надо рисковать. Не собой рискую. Если бы собой, я что-нибудь придумал бы. Обязательно бы придумал. И готов бесконечно слышать и повторять:

Я хо́чу тебя… Хо́чу…

 

5. Головоломка

Да! Сегодня была «жаркая» встреча (можно и без кавычек). Вначале сожалел, что позвонила Вика: не до разговоров и проветриваний — по черчению сделал мало (сейчас буду делать), а она сказала, что посидим на «нашей» скамеечке, намекая на продолжение «романа», и мне совсем расхотелось идти. Но было как-то неудобно отказываться, Вика сама предложила.

Она вышла из консерватории опять без шубы, и почему-то опять сильно выделялся бюст, обтянутый шерстяной кофтой. Позвала меня. Я зашел в коридор, она раза два подставила губы. Ну, я даже малость растерялся, так как не собирался «вдохновляться» и был спокоен.

Сели на скамеечку… Такой страсти с ее стороны я еще не видел. Она теребила меня за шею, поправляла шарфик, спрашивая можно ли поиграть со мной и, смеясь, обращалась с таким вопросом даже к луне. Ха, и я «вдохновился»: первый раз за все наши встречи ласкал ее. Ласкал ее грудь... Правда, поверх кофточки. Как-то неудобно было по-другому. Вдруг как дала бы по мордасе.

Вика не противилась, а наоборот… Я понял, что девушки любят такие ласки (не знаю, все ли девушки любят). И все это происходило в тишине, в молчании и даже в каком-то напряженном ожидании… ну, слов. Да, да, я чувствовал, что в этой ситуации нужны какие-то слова. Ласковые слова… Но я был нем. Язык как прилип. «Люблю» я не имел права произнести. А у нее такой нежный взгляд…

И вдруг услышал тихое: «Ты хороший». Я аж вздрогнул, словно голос Моти… Пробормотал: «Не знаю. Вряд ли». Понятно, какой хороший, когда фактически лгу — ласкаю, а сам ничего такого, серьезного, не питаю к ней. Даже собираюсь расстаться. Сказал, что это она хорошая девушка. Вика замотала головой: «О, нет, нет». Сказала, что ей со мной было очень хорошо, что она мне благодарна (за что только?!), что она многое поняла и многое пытается изменить в себе, что не хочется расставаться. Я не ожидал такого. Сказала, что я очень милый, какой-то особенный. Я вставил: «Человек должен быть оригинальным» (хотя не понял и не понимаю о какой «особенности» и «оригинальности» шла речь). А она продолжала: я человек хороший, добрый, поэтичный и еще что-то в этом духе. Смех и только. Ну, люблю стихи. Как и многие. Причем здесь особенность? А тем паче оригинальность.

Сказала, что скоро уезжает домой, в Омск, на каникулы. Я сказал, что вот уедет и мама выдаст ее замуж. Она, смеясь, сказала, что все может быть, но она хочет еще погулять. И все время называла меня ласково — «милый, любимый, родной». А я не мог баловаться такими словами, не говоря уж о более серьезных словах.

На прощанье она подставила губы... Я спросил: «Мы останемся друзьями?» «Конечно. А разве мы не друзья? Позвони, ты же обещал». Даже несколько раз просила позвонить.

Как же так получается? Хочу расстаться и опять… Но не мог сдержаться. По-моему, и не пытался. Мне было приятно. И ей, по-моему, тоже. Значит... значит, я поступил не совсем плохо. Хотя… Лучше бы вместо «позвони» она сказала «прощай». И сейчас даже стыдно за свое поведение. Какой-то безвольный я. А вот Вика, в самом деле, смелая: такие нежные слова говорит.

Сейчас буду чертить. И здесь не просто. Но «тыщи» я все же осилил: сегодня сдал их. Вот и черчение надо осилить. Ха, и любовь тоже!

Вспомнил! Сегодня Света К. на перемене вдруг заходит в класс и говорит мне: «Смотри, что я тебе покажу». И показывает… пряжку от подтяжек: оторвалась! Сказала, что как-то на вечере у нее вообще чулки упали. Ну, словом, смех и грех!

«Ты хороший… но не гонись за легким успехом…»

 

***

Только что сейчас Верка пришла с симфонического и сразу забежала к нам. Сказала, что встретила Оксану с молодым человеком (это ее брат, Оксана сказала). Она спросила про меня, Вера ответила, что я ждал звонок. Оксана сказала, что неважно себя чувствовала. Верка просила обязательно позвонить. Оксана сказала, что позвонит, когда у меня закончатся экзамены где-то после двадцатого февраля, так как она примерно знает, когда в институтах заканчивается сессия.

Верка какая-то непонятливая: неужели не видела, что я очень хотел встретиться с Оксаной?! Ей надо было конкретнее договориться. Что значит «после двадцатого»? Это когда? В самом деле, непонятливая: неужели не могла узнать точней?! Ну, почему не договорилась, чтоб Оксана позвонила пораньше. Тоже мне! Не додумалась! Девчонка есть девчонка.

А на душе почему-то спокойно, ничего внутри не замирает. Неужели все прошло? Все может быть.

Сегодня на химии говорил Свете К. какие-то комплименты, называл ее Светочкой, даже говорил, что она мне нравится и еще что-то подобное. Она довольно серьезно, но с некоторым кокетством отвечала, что я шучу. Молодец, понимает. Напоследок дала прочитать стихотворение, которое посвятил ей «один поэт», попросила дать рецензию. Я прочитал и сразу понял, что это не стихотворение, а просто зарифмованная (притом плохо) любовная записка. И зачем она дала ее прочитать? «А тебе нравится?» — спросил я. Сказала, что стих нравится, а «поэт» противный, не в ее вкусе. Я сказал, что дома прочту повнимательней (неудобно было сразу возвращать).

И вот думаю: а вдруг этот «поэт» по-настоящему любит ее? И стих был предназначен для нее — только для одного человека, для его души, сердца. А этот человек: «Дай рецензию!»

Ха! Может, Света хочет, чтоб я что-нибудь подправил, стал как бы соавтором любовной записки? Это я запросто! Может получиться вполне правдоподобно. У меня в душе много ласковых слов…

«Я хо́чу тебя... Хо́чу…»

 

***

Вот и восемнадцать лет! Вчера приходили из агитпункта и записали меня тоже: буду голосовать за нашу «родную партию».

Мама с папой поздравили меня еще утром. А тетя Галя, тетя Оля, дядя Коля и Верка ушли только сейчас. Поздравили, выпили, поели. А я пить не стал. Вернее, выпил с женщинами несколько рюмок вина, а водку что-то не захотел. Хотя, конечно, можно было. Не маленький!

А потом весь стол уставили: целая гора «сердечек» и «цветочков» (мои любимые печенюшки), хрустящие вафли, «Наполеон», бисквит, варенье трех сортов, конфеты «Мишка», «Белочка» и еще какие-то в красивой коробке. И сахар был не нужен. Это мама все напекла и сварила. А конфеты тетя Оля принесла. Ха, наверно, думала, что мало всего будет. А у нас — обжираловка! Живот аж лопается. Как я буду учить химию?!

Мама и папа говорят, что сейчас у меня начинаются самые хорошие годы. Папа сказал, что они с мамой хотели купить мне часы, но так как я их не хочу, то дадут мне триста рублей. Но деньги дадут чуть позже, так как сейчас они нужны для покупки линолеума.

Я все понимаю. И на мой день рождения еще потратились. Маме можно было и не стряпать так много. А с часами подожду, похожу со старыми, мамиными. Правда, они такие маленькие. И стекло немного поцарапано. Признаться, я их не афиширую: все же женские. Да плевать с верхнего этажа! Главное, идут хорошо, время знаю точно, никуда не опаздываю. Что еще надо?

Тетя Галя подарила рубашку и Верка с родителями — рубашку. Теперь я богатый! (Лучше бы подарили немного денежек. Но откуда им знать, что я коплю на магнитофон?)

Сегодня весь день было плохое настроение. Причину знаю: не поставили «автомат» по истории. Некоторым поставили зачет, а мне нет мало выступал. Я сам виноват: пропустил один семинар, да и, в самом деле, часто молчал. Хотя, конечно, я не готовился по-настоящему. Но отвечать мог. Да, мог! Наговорил бы три короба: эти — белые, эти — красные, эти — коммунисты, эти — фашисты, и все ясно про «героев» и «врагов».

Вот прочитал книжку бывшего заключенного, о которой говорил дядя Коля (и, оказывается, не книжка, а в журналах напечатано, дядя Коля принес и давал на два дня). Смело написано.

И нам надо быть смелей! В том числе и мне. Вот. Особенно смелей говорить о современной истории. Неужели «голоса» не врут, что у нас есть… как их... диссиденты? То есть эти… политзаключенные. Даже писать страшно. Фамилии называют.

Да, иногда «настраиваюсь». Такая музыка бывает! «Рекорд» аж сотрясается. Ну, в основном от глушилок. Я делаю звук тише, и ухо — к динамику. Когда музыка, шум — поменьше. Видать, включают «легкие» помехи. А вот когда говорят… Настроиться на волну почти невозможно. Злость берет! Все же интересно и это послушать. Как бы сравнить. Хрущев многое про прошлое рассказал. И планы хорошие. Чему и кому верить?.. Но я больше музыку слушаю, честное слово. И то редко: когда наши в гостях задерживаются. Шумно очень. Но ритм прослушивается хорошо!

А злость иногда все же появляется. Вернее, даже не злость, а что-то другое. Как бы боишься, что могут еще что-то запретить-заглушить. Ну, не только «ихнию» музыку, но и какую-нибудь нашу. И не только музыку! Вот и надо спешить! Да, да, иногда хочется кутить, веселиться, брать от жизни все, что можешь, и плевать на все со второго этажа! Успевай! Ведь я свою «тысячу» еще даже не начинал. А то вдруг… ну, мало ли что. Но потом остываешь.

Опять приглашали в радиогазету. Сказал: времени нет. Для меня хватит и стенгазеты. Иногда участвую. Но лениво. Скучно подстраиваться. Говорят, одного парня (из другого факультета) отчислили из института: не только на семинарах по истории зело спорил, но и какие-то книжки распространял. Был бы поближе к комитету комсомола и деканату, может, простили бы. Хотя вряд ли.

Недавно слышал в институте несколько анекдотов. Многие ребята даже специальные книжечки завели, и в них самое интересное записывают. Конечно, многое забывается. Может, и мне записывать? Потом можно в компании козырнуть. Или на занятиях по истории! Ха!

Ну, вот, например. Американцы спросили: «Если вы идете к коммунизму, то почему у вас кушать нечего?» Армянское радио бодро ответило: «На ходу не едят».

Или про «любовь». Хрущев несет раскладушку на Красную площадь. Его спрашивают: «Зачем?» — «Чтоб люди не говорили, что я сплю с Фурцевой».

Можно еще вспомнить. Анекдотов стало много. Есть не просто смелые, но и толковые. Ха, «на ходу не едят!» Но ничего, зачет сдам. Хотя немного обидно, что «автомата» не получилось.

Шутим все время и дома, и в институте, что теперь я имею право зарегистрироваться, то есть жениться. И еще я буду голосовать. А! Наперед ясно, кто в голосовании победит. А вот в регистрации «побеждать» пока не собираюсь. Главное, чтоб тебя не «победили».

Ну и настроение у тебя, Мишка. Хотя на сердце, в общем-то, спокойно, особых переживаний и огорчений не чувствую. Да и что огорчаться? Все будет хорошо! Основное, чтоб не скучно шла твоя жизнь. Это не значит, что кутить и всё! Главное, не паниковать. И не огорчаться. Живешь один раз да еще растрачивай нервы?! Хотя, конечно, приходится и нервничать, и переживать, и волноваться. Надо обязательно окончить институт, получить специальность. После седьмого класса я даже хотел пойти в техникум или училище, чтоб поскорее начать помогать родителям. Об этом «помогать» я папе и маме не говорил, но они были только за высшее образование. Сами не учились в институтах (не было условий и возможности), а вот мне дают такую возможность.

Может, все же надо было учиться на ветеринарного врача? Мне нравились животные. Вокруг нашего жэковского дома было много частных домов (многие сохранились), и в городе разрешали держать скотину. У нас в сараюшке в клетках жили кролики, а у ребят, с которыми я дружил, были и коровы, и свиньи, и птица, а у некоторых еще и голуби. Частенько помогал ухаживать (пищевые отходы и прочие «съедобности» из дома всегда приносил) и вместе с ребятами гонял голубей.

Ох, как я любил голубей! Особенно мне нравилось, как голубь ухаживает за голубкой: воркует, ходит около нее кругами, хвост веером растопырит, к земле прижмет и грудкой наскакивает на избранницу. Упорствует до тех пор, пока избранница не подастся «уговорам»: клювиками сцепятся, видимо, поцелуются, а потом голубочка присядет, а голубь на нее... И живут парами, верными друг другу: вместе голубят высиживают — поочередно греют яички в гнезде и потом вместе птенцов кормят. А иногда голубь может и другую голубку «заворковать». Ха!

Но скотину в городе перестали держать, мечта развеялась. К тому же ветеринарное училище было в другом городе, я знал, что родители не отпустили бы меня, побоялись бы одного там оставить. Да и училище –– не институт. Кстати, я, наверное, и сам бы не поехал. Конечно, вот если бы я четко определился в своей мечте… Пошел в технари. Родители посоветовали: «Будешь дипломированным инженером!» Плыву по течению. Хотя к «железкам» и прочим наукам особого отвращения нет, только к черчению. А иногда даже азарт появляется: неужели не осилю?

А любовь осилю? Нет, я не о Вике. И, тем паче, не об Оксане (если опять не позвонит, то и бог с ней). Я как бы в общем, о всех девушках, которых знал, с которыми был знаком в школе, в институте, у родственников, у соседей. Конечно, хочется познакомиться с девушкой, с которой было бы нежно… и можно было поделиться мыслями, развеять все грусти. Чтоб было тепло и душой, и телом…

«Прощай, Миша… Останься навсегда таким же искренним, отзывчивым и простым… Ты умеешь работать...»

Одна нервотрепка. Почему-то все выходит как-то не так.

 

***

Да! Дела! Вот это фокус! Не верится! Кошмар! Ха! Какое «ха»? Виталька Ланов изнасиловал (или хотел изнасиловать?) Тоньку Еловскую!

Она пожаловалась в институт! Вернее, не она, а ее мамочка! И сегодня в час дня «Котовский» собирал свой «актив» («радисты» своего декана «Котовским» зовут: здоровый и лысый). Я, конечно, про жалобу ничего не знал. Да и вообще ничего не знал! И вдруг меня разыскали и пригласили! Я еще удивился, что меня в деканат другого факультета приглашают. Только потом понял: видимо, пригласили как школьного Виталькиного друга, который должен ВСЕ знать.

Нет! Да! Ужас! Нет, не верится! Да, да! До сих пор отойти не могу. Только об этом и думаю, ничего в голову не идет. Да, да! Был Виталька и мамочка Тоньки прибыла (сама Тонька не пришла). Их допрашивали: что и как? Кошмар! Слава богу, что не все активничали.

Витальке грозит исключение из комсомола и даже из института! Мамочка Тоньки говорит, что Виталий изнасиловал Тоню, но хочет бросить ее, так как бегает по «девкам»! (Так и сказала «девкам», а не «девочкам»). Виталька говорит, что он никого не насиловал (как я понял, это случилось где-то в начале Нового года), но признался, что не все помнит, так как был выпивши. Или, по-моему, сказал, что не все помнит, так как чего-то испугался. То есть, наверное, — и выпивши, и испугался. Он говорил так тихо, что я не понял. Зато мамочку понял хорошо: она утверждала, что знает, что говорит, так как зашла в комнату и все видела! Еще говорила, что, мол, «можете у дочери спросить!»

И на меня давила: «Спросите у Голева, он подтвердит, они давно дружат... Наверное, Голев тоже знает, что Виталий начал по девкам бегать… Наверное, Виталий хвалился, что победил Тоню...» Так и сказала: «победил». Это все же лучше, чем «изнасиловал». И все хвалилась, что, мол, хорошо знает «вашу мужскую психологию». Дудки! Я только один раз кивнул, когда должен был подтвердить, что Виталий и Тоня дружат еще со школы. Но разве я его выдал? Это всем ребятам и без меня известно.

Мамочка говорила, что Виталий должен жениться, так как у Тони есть «признак», что она забеременела. Видимо, живот начал расти. Боже! У Витальки будет ребенок! Ха! Виталька — папаша!

Он, конечно, испугался. Голову опустил, весь сжался — чуть не хныкал. Было так его жалко. Но чем я мог помочь? А «Котовский» разорялся: «Позор! Какой ты комсомолец? Выгоню из института!»

Я огорошен. И не знал и не знаю, что говорить. Да я и не говорил и не говорю. Что я могу сказать? Хотя еще на ноябрьские праздники заметил, что Виталька один пришел на институтский вечер. Ну а перед Новым годом да и потом — часто ходил (сам рассказывал!). Конечно, ему стало скучно с Тонькой: все с одной и с одной. Но я удивлялся: как это он отрывается от нее? По-моему, Еловская его крепко держит. Еще со школы. Но вот — изнасиловал. Именно ужас! Зачем силой? Даже не верится. Честное слово, не верится. «Победил»... Не знаю. Спрошу потом. Хотя спрашивать, наверное, неудобно. Все же тема очень деликатная, личная. Тем более, что теперь они, видимо, поженятся.

Да, Виталька в конце заседания сказал, что он и так хотел на Тоне жениться, но только позже. А мамочка одно: мол, хотел, а по девкам начал бегать, они с Тоней все знают. И никаких «позже»!

А «Котовский» еще пуще: «За такие дела не под венец, а в тюрьму идут! Это статья!» Просто ужас! По-моему, не только Виталька, весь «актив» съежился. Мне было точно не по себе, честное слово, страх обуял: из комсомола выгонят, из института выгонят. Всю жизнь себе Виталька поломал. А каково его родителям? А если еще какая-то статья? В тюрьму, что ли? В голове не укладывается.

По-моему, «Котовский» насчет тюрьмы загнул: Виталька же не какой-то там посторонний — с ножом к горлу. Тонька могла бы и прикрикнуть на него, и сопротивляться или даже закричать, коль ее мамочка была дома. Что-то здесь не так. Видимо, все же главное — ребеночек будет.

Виталька дал слово жениться. «Котовский» обещал «придержать бумаги». Сказал, чтоб мы о Виталии Ланове не говорили, но пропагандировали достойное отношение к девушкам. Мы все закивали.

Вот такие дела. Даже не знаю, о чем еще писать…

Как ты там, Мотя-Матильда? Этого гада так и не нашли? Вот кого бы в тюрьму!

«…Останься навсегда таким же искренним, отзывчивым и простым… Я хо́чу тебя… Хо́чу…»

 

***

С Виталькой встречаемся в институте очень редко. Он молчит, и я ни о чем не спрашиваю. По его настроению вижу, что все в порядке. И слава богу!

Вспоминал свидания с Викой. Благо, между нами не было никакого «криминала»: по-моему, я ее ничем не обижал. И все, как во сне. Даже опять кажется, что с «первого» поцелуя упаду в обморок.

Зато сейчас есть и «обиды», и «обморок»: выводишь линии и буквы по черчению — и хочется чиркнуть тушью через весь лист! Сколько нервов трачу! И что я за человек? Другие завалят — и веселые, бутылки в общаге давят! А я все переживаю. Даже из-за тройки. Видать, характер такой, весь в маму, она тоже из-за каждого пустяка нервничает и за всех людей переживает: надо позвонить, надо в гости пригласить, надо помочь. Наследственная «болезнь». Чем и как ее лечить? Или сама пройдет? Но надо ли лечить? Может, наоборот?.. Да, ладно! Трачу время на всякую ерунду.

Света К. что-то не вдохновляет. Когда я спросил у Виктора, почему они хихикали на лекции, он ответил, что видели, как Света сама ко мне придвинулась, и что я осел, что теряюсь. Конечно, походить с ней можно. Только плохо, что мы в одной группе. Если после «походов» придется расстаться? А здесь, на занятиях, надо встречаться, видеться. Будет неудобно. Нет, если что-то и будет у меня со Светой, то только не сейчас — некогда. Но и этот план, наверное, останется просто мечтой, он стоит на слабых позициях и убеждениях… О! Какие строгости и сухости! Словно зачет по истории сдаю.

Кстати, зачет я сдал. Пришлось почитать: столько всяких дат! В основном победных.

Тетя Оля недавно рассказывала маме про свою столовую: мол, обслуживающий персонал по мелочевке тащит, директорша — по крупному, а не столовскому начальству втихушку домой привозят. Еще говорила, что для «этих московских строителей красивых кодексов» вообще спецснабжение, уже давно живут при коммунизме. А мы, мол, тянемся от получки до зарплаты, и берем с них пример, чтоб хоть немного пожить в удовольствие. Потому, мол, и наших мужиков кормить мясом надо, у них вся любовь через желудок прибавляется. Вот выдала!

Да что я опять время трачу? Надо приниматься за начерталку. Завтра постараюсь разделаться с ней. А там... Да, а там еще страшней. Но, но, не паниковать! Главное, чтоб были стремление и воля.

Стремление к чему? И воля для свершения чего? Разве я смогу что-нибудь изменить? Главное в жизни — это весна: нежность, теплота, любовь… Ха, но и кушать хочется.

Нет! К черту все эти дурацкие «но» со всеми начальниками! Пожалуй, стоит мне хорошо выспаться и вся моя «пропаганда» превратится в дым, от которого останется один «запах».

«И дым отечества нам сладок и приятен»… Это я о чем? Ну, наверное, тоже про любовь: чтоб люди жили «сладко и приятно». В удовольствие, как сказала тетя Оля.

Ну, хватит себя мучить! Сейчас — заниматься. Надо хоть на время «полюбить» начерталку.

«…Верю: из тебя получится хороший человек. Ты умеешь работать... Ты способный…»

 

***

Позвонила Вика. Приехала из Омска. На свидание я не напрашивался, но и не хотел резко, то есть с обидой для нее, рвать с ней. И вообще… ну, соскучился о «поэзии». Да, да, соскучился о ласке… Вот, недавно пришел со свидания.

Вика выглядела довольно мило: румянец, большие глаза, пухленькие губы. И я что-то в этом духе сказал ей. Словом, получился комплимент. Мы сидели на «нашей» скамеечке на почтительном расстоянии друг от друга. И вдруг я (улыбаюсь сейчас, почти смеюсь!), как дикий зверь, рванулся к ней! Она даже вздрогнула. А я фактически набросился на нее, пытаясь притянуть ее к себе. Она стала сопротивляться, ломаться, смеялась, что она «неприкосновенна», но это продолжалось не долго.

Она сказала, что я изменился. Я, кажется, делал какие-то не очень тактичные намеки, что-то болтал о «разных» девочках, с которыми легко и хорошо (в этот момент — точно помню! — я вспоминал Вальку-соседку и почему-то Свету К.) И сказал, что, видимо, она думает, что я хороший донжуан. Она сказала: «А что, нет?» Ха! Нет! Но перед ней я многозначительно промолчал.

Во время «переменки» разговорились об одном кинофильме, я сказал, что в нем, как мне кажется, поверхностно показаны венгерские события, что все было наверняка сложней и противоречивей. А не просто любовь… Она пальнула: «Ты глуп!». О! Это было довольно эффектно. Я даже с некоторым презрением посмотрел на нее. Она добавила: «В этом вопросе». Ну, я понял — в политике. Было лень спорить. Да и вскоре моя «обида» испарилась, и я снова стал проявлять порывы страсти. Но ласкать ее, как было несколько раз до ее поездки, я не хотел или, может, просто стеснялся. Отвык уже.

Спросил про ее жениха. Она сказала, что он «ничего». «Ну, и ты рискнешь?» — «Что же мне де-лать?! Не ждать же тебя». Последнее было сказано, по-моему, как-то мягче, нежней, чем сейчас у меня вышло. На прощанье она просила позвонить после экзамена.

Я шел домой и опять злился на себя. Ведь я и без ее «другого» мальчика хотел расстаться с ней. Мне все равно, что там между ними! А я вот опять… В «этом вопросе» явно глуплю. А в «венгерском» понял в чем дело: она в фильме только «про любовь» запомнила, а я и о другом говорил, о политике. Для девчонок… женщин «любовь» ближе. Для мужчин одной «любви» мало. И в венгерской событиях лучше ее разбираюсь! Ну не мог же я ей рассказать об отце Моти-Матильды…

А с разрывом надо быть более решительным! Сколько можно мучить себя? Да и Вику, пожалуй.

Она сказала, что у них будут выездные концерты, наверное, поедут выступать в колхоз. Нет, не в тот, не к Матильде. Я сразу спросил, в какой район они едут.

«Прощай, Миша…»

Мотя, Мотя… Как-то не так у меня все. А у тебя?

 

ГЛАВА ВТОРАЯ. ОКСАНА И ДРУГИЕ

1. Удары

Итак, заправил ручку! Есть что написать! Ха! И еще раз ха! Только что звонила Оксана! Я ее не узнал, попросила к телефону… Мишу. И тут же: «Так, по-моему, это ты и есть!» и засмеялась.

Я немного волновался. Сказали друг другу несколько откровенностей: я признался, что ждал звонок, она — что очень устает, что скучно. Ну, я и сказал, что вот завтра сдам экзамен и, может быть, будет хорошая погода. Оксана сказала, что погода в эти дни стоит хорошая. Словом, договорились, что послезавтра я позвоню ей на работу (дала номер телефона).

Я бы сейчас помечтал, столько возникает вопросов в «данной» ситуации... Но никаких волнений, сомнений и прочих мыслей! Хоть до утра только химия! Чтоб ей!..

 

***

Хочу позвонить Оксане и, признаться, сердце замирает. Как-то неудобно... Ну-ну, смелей! Бросай писанину!.. Как на подвиг собираюсь. А ведь я уже проходил с Викой «телефонную» практику. Но все равно, как первый раз в первый класс: страшновато и опять внутри что-то екает. Видать, я плохой ученик. Урок не пошел впрок. Ну, смелей! Какой же это подвиг? Это поход… Ну, ну!

Позвонил. Занято. Я уж подумал, что она ко мне звонит. Конечно, нет.

Дозвонился! Сказала, что сидит с учеником. Попросил быть с ним помягче и не знал, как перейти к главному. Она молодец! Сама: «Что собираешься делать?» Ну и договорились встретиться.

Мама улыбается. Говорит, чтоб я пригласил ее смотреть телевизор. А папа засмеялся: «А теперь позвони другой крале. Как ее? Вика, кажется». Мама его одернула.

Видно, я так громко говорил по телефону, что в комнате все было слышно. Ха!

 

***

Ох, сколько у меня сейчас мыслей!..

Пришел недавно со свидания с Оксаной. Да, с ОКСАНОЙ... Вот, Мишка, и новое свидание. О! Было очень интересно, и я, кажется, повзрослел за эти часы.

Мы бродили по улицам, и мне было с ней хорошо, легко. Я рассказывал об учебе, о том, как мы до сих пор собираемся школьным классом, об институтской стенгазете. Она рассказывала о работе, мечтах и планах, перечисляя по пунктам: а) нужно поправиться, б) переменить работу, в) научиться петь и так далее (квартира, зарплата, отпуск...)

Мы сели на скамейку на Пионерской улице. Я читал стихи.

 

Я спросил сегодня у менялы...

Как назвать мне для прекрасной Лалы

По-персидски нежное «люблю»?..

 

Оксана сказала, что ей тоже нравится Есенин и что после таких страстных строк остается лишь поцеловаться. Ну, я это всерьез не воспринял, то есть не кинулся на нее. Мы сидели рядом. Я притянул ее к себе. Она не сопротивлялась, но опустила голову, так что я касался ее лба, волос... Она тихо сказала: «Не надо». «Ты вспоминала обо мне?» — «Да». «Я о тебе тоже». «Вот ты не знаешь, почему одним нравятся мужчины, а другим парни?» «Нет. Я в этом не очень силен. А ты?» «Я тоже. Хочешь –– я тебя испугаю?» «Давай. Но я не из пугливых». «Нет, я скажу. Только не пугайся. Вот после этого ты проводишь меня до дома и не захочешь больше видеть...» И рассказала свою историю.

Она сказала, что «отлюбила» и сейчас любить не может. Мол, как у Есенина, «кто сгорел, того не подожжешь». (Я как раз читал ей этот стих). И рассказала главное: она была замужем. Да, да! Замужем. Даже сказала, что может показать паспорт. Она очень любила. Это было в Ленинграде. Он был старше ее на семь лет, опытный и «я отдалась ему». Он был очень ревнив и изменял ей. Словом, из-за ревности он один раз ее побил. (Вот, видимо, тот «удар», о котором она говорила в первый день знакомства.) Они расстались.

Ей было очень одиноко. Она стала дружить с другими мальчиками, что искала успокоения, но не нашла его, и что после всего этого ей тяжело. Я хотел как-то помочь ей, пытался именно успокоить, говорил, чтоб она не переживала, что все будет хорошо.

По дороге мы говорили об этом же. Остановились у ее дома. Я прижал ее к себе. Она не сопротивлялась, но ее губы показались мне безжизненными. Хотя, пожалуй, нет, просто я сам только слегка касался ее губ... Она чуть не плакала: «Не надо... Я не могу... Я вспоминаю...»

На прощанье я обнял ее и тихо, нежно сказал: «Мы будем друзьями». Она засмеялась, сказав, что «друзья так не делают», и показала, как надо: протянула мне руку. Мои губы были близко к ее лицу, и она прикоснулась к ним губами…

Я не хотел обижать эту девушку (женщину!) своей напористостью. Даже мыслей не было! Нет! Я не чувствовал к ней отвращения, о! нет! я просто ее жалел и уважал.

Господи, какое я написал слово — отвращение... Но оно почему-то родилось. Оксана сама говорила, что, узнав правду, я не захочу ее больше видеть. Пожалуй, она уже встречала людей, которые от нее отворачивались, презирая ее. Но за что? Видимо, у каждого человека своя реакция на жизнь другого человека. Да, жизнь как в «химии»: разные люди-вещества, на которые воздействуют многочисленные поступки-реактивы или слова-реактивы других людей, — вот и разные реакции. Например, я именно уважал и жалел ее. И при чем здесь «отвращение»?! Просто я не хочу навязывать ей свою «любовь» и прочие «страсти». Я не хочу для нее никаких новых «ударов». Я знаю, что она, может, у меня не последняя... Ох, что-то противно об этом писать... Но, провожая ее, я сказал, что в жизни много разных непредвиденных сложностей: дружишь, а потом оказывается, что это было просто увлечение. Она сказала, что такие увлечения оправдывает. Ха! А я словно готовлюсь к каким-то «оправдательным» словам или поступкам в будущем. Странно. И противно!

Договорились о свидании: я должен позвонить в среду.

Возвращаясь домой, я увидел Вику с каким-то мальчиком. Они оживленно разговаривали и меня, слава богу, не заметили. Может, это был ее «другой». Мне даже послышалось имя Гриша. Ну и хорошо, пусть гуляют и радуются. А я не хочу и не буду размениваться! Как говорится, прости и прощай!

Итак! Мы с Оксаной будем друзьями. Да! Я не против. Наоборот! Ей пришлось многое пережить, многое выстрадать, я ей верю, после таких травм ее нельзя обижать. Так что, Мишка, будь человеком с головой и душой. Иначе «отвращение» будет не случайно написанным словом, а законно направленным на твою дурную голову и черствую душу.

 

***

О! Неужели я влюблен? Я не могу учить: смотрю в книгу и вижу... Оксану. Совершенно не могу сосредоточиться. Хочу что-то сочинить, но в голову ничего не лезет.

Моя мечта улетела в трубу: у меня уже были деньги ровно на магнитофон, и вот решил, что лучше купить себе что-нибудь из одежды. Сегодня ходили с мамой в магазин и купили часы — «Спортивные» (цифры и стрелки светятся в темноте, теперь и ночью могу держать «нос» по времени. Ха!). Сошьем пальто и (наши добавят немного) закажем черный костюм. Ладно, магнитофон подождет.

Я все еще не могу осознать вчерашний вечер, не могу все прочувствовать. Ведь я целовал ее... И она отвечала мне. О!..

Да, звонила Вика. Спросила, как я сдал экзамен, почему не позвонил. Я ответил, что «схимичил» на «четыре», ну а позвонить было некогда. «А, даже для звонка не было времени. Ну, тогда извини». «Я думал, что тебя нет, ты же говорила, что у вас будут выездные концерты», скривил я. «А я уж думала, куда ты пропал? Может, заболел». «Да нет, пока дышу». «Ну... ладно...» «Счастливо».

Она должна была все понять! Неужели еще когда-нибудь позвонит? Нет! Я бы не звонил.

Захочет ли Оксана встречаться со мной? Я должен позвонить в среду…

Учить что-то не могу... Надо! Надо! Надо! Не глупи! Начерталка не шутка!

Ха! На – черт – алка. «На», то бишь на — возьми «чёрта» и «Алку»! Нет, «чёрта» не надо, а вот «Алку» я бы взял. Ох, совершенно не хочется учить эту «чертовщину».

 

***

Только сейчас пришел из кино. Ну и чушь: как всегда, немцы — все глупые, русские — все умные. А на улице погода сердце замирает: весна и весна.

Немного побродили с Витей Крыловым, говорили о фильме, о войне «холодной» и «горячей». Да, может быть такая «шутка» в жизни. Витя говорит, что у нас много ракет и атомных бомб, что мы по вооружению самые мощные. Он в технике здорово разбирается.

А я говорил, что многое еще и от людей зависит…

Да, я думаю, что дело не только в бомбах и другом «железе». И не только в уме. У кого любовь к своей стране больше, тот и побеждает. Если, конечно, эта любовь искренняя, настоящая… ну, как к человеку. Да, да, к человеку, к людям. С уважением, бережливостью…

Хотя, признаться, тогда я думал и о другой любви. И сейчас думаю. Неужели Оксана не захочет со мной дружить? Кто я для нее? Именно малышка. Да еще мальчишка. Что я могу ей дать? Она уже взрослая…

Начерталка пока не двигается. Нет! Уж завтра буду серьезней. А вообще, как возьму книгу, так хочется помечтать — и я мечтаю...

 

***

У нас в семье был интересный разговор. Это впервые на такую тему. Все говорили с жаром и откровенно. Я пригласил Верку для поддержки. Вернее, это она вначале позвала меня в коридор, и мы обо всем договорились. Рассказали историю Оксаны, но представили ее так, будто видели эту историю в кино. Папа и мама говорили, что только тысячная доля ранее не женатых мужчин женится на таких женщинах и бывают счастливыми, так как у нового мужа где-то глубоко в душе живет ревность и злость на предыдущего мужа, и через пять или через двадцать пять лет эта злость все равно прорвется, и «пятно жены всплывет дерьмом». «Ну, ссоры начнутся», — пояснил свою мысль папа.

Пятно... Правда, мама спорила с папой и говорила, что это не «пятно», что женщина может и не быть виноватой. Но все же поддерживала его: лучше жениться на девушке, так будет спокойней.

А когда говорили о дружбе с такой девушкой (женщиной!), то папа сказал, улыбаясь, что в дружбе такое «пятно» не мешает, но только не надо ничего обещать, это главное.

Мама иногда почему-то сердилась на папу, а Верка в основном молчала. Только талдычила: «Все зависит от самого человека — от девушки или женщины».

Ну, в самом деле, все зависит от человека: разные бывают девушки и женщины. Я не хочу обижать Оксану и не ставлю той последней цели, про которую говорил папа: мол, мужчине «в этом отношении» проще. (Ха! «В этом отношении»! Да, видимо, жизнь остается жизнью... хотел написать «фальшью»). Но если у нас зайдет далеко, то... я даже и не знаю... пусть пеняет на себя!

О! Пишу и чувствую, что я с чем-то не согласен. Папа говорил, что если молодой человек или мужчина женится на такой «чистой» девушке, то «дураку мешать не стоит». И продолжал ехидничать: «Видите ли она искала успокоения, встречаясь с другими парнями! Значит, у нее было много «мужей», но только без регистрации», — и смеялся. Вот мама и сердилась на него за такие слова.

А мне кажется спорным другое — «дураку мешать не стоит». Все зависит еще и от другого человека — «молодой человек» или «мужчина». Конечно! Если молодой человек, то есть еще мальчик, но женится на женщине, это одно, а вот если мужчина… Все поровну, и не должно быть никакой ревности и злости. И без всяких дураков.

Кстати, я мог бы привести интересные факты из жизни папы и мамы. Все, конечно, тоже спорно. Вот, например, я помню, что папа раньше очень ревновал маму, когда она ходила в НИИ, где ей давали работу для копирования, и задерживалась. А ведь мама, конечно, была девушкой (девочкой!) до замужества, коль они так открыто и откровенно — особенно папа — говорят вслух на эту щекотливую тему. Да я и без этого знаю! И еще знаю, что мама никогда не предаст ни папу, ни меня. Зачем тогда ревновать? Значит, папа ей не доверял. То есть девушка — еще не гарантия покоя в семье. Многое, в самом деле, зависит от человека, то бишь от двух — жены и мужа.

Или другой пример. Мама тоже переживает за папу, когда он задерживается. И это тоже спорно. Конечно, мама переживает не только потому, что папе идти по темным улицам. На работе есть и сослуживицы… Вот и противоречие: мужчина (а я думаю, что папа до женитьбы кое-что прошел, судя по его рассказам, как они жили в деревне и берегли «своих» девчонок), женившись на девушке и получив «покой», все равно может «задерживаться». Нет! Такого не может быть! Папа на это не пойдет, он же любит маму. Да и понимает: мама не переживет.

Вечером я выходил на улицу немного подышать. Тьма тьмущая… и огромная желтая луна (лунище!)... Да, какая-то загадочность и, в то же время, естественность… Неотвратимость тьмы и света…

Ласковый, теплый ветерок, завораживающая тишина успокаивали. Я даже почувствовал какое-то облегчение, что, мол, ерунду порю, сомневаясь не просто в тех или иных людях, в тех или иных делах, а вообще… ну, в человеческой жизни. В ее правильности, честности, порядочности…

 

Что, луна, так хмуро, безответно,

Тучи сдвинув, ты глядишь на нас?

Видно, потому, что в мире этом

К нам любовь приходит только раз...

 

А у меня луна все же «хмурится» на весь этот мир.

Вот и ты о «тьме» и «свете» …

«…Желаю тебе надолго, на всю жизнь сохранить лучшие надежды и порывы юности…»

 

***

Позвонил в музыкальную школу. Конечно, волновался. Трубку сняла сразу Оксана. «Вот видишь, я не мог ждать до среды, позвонил. На улице весна, вчера была такая полная луна...» Она прервала: «Хорошо, Миша, давай встретимся завтра. Часов в семь, там же».

Что ж, завтра, так завтра. Она человек взрослый, работающий, знает когда и где лучше. По-моему, я называл ее «Оксаночка», и она говорила «Мишечка» или «Мишенька». Но, может, это плод моего воображения? Нет, все же «что-то» было. С испуга не помню. Ну и дела!

 

***

Купил шоколадку — Оксана сказала, что любит шоколад… И заставила меня ждать целых 15 минут! Пошли по магазинам, ей нужно было купить кофе, чай… Вдруг она сказала, что за ней следит «троюродный брат», влюбленный в нее, и даже пригнулась, чтоб он не заметил ее. Потом мы выбежали из магазина и скрылись от ее брата, хотя она так и не показала его.

Мы ходили-бродили до девяти часов, и все это время говорила Оксана: о работе, о том, как попала в наш город, — отец устроился в театр, так как ему обещали квартиру. А она после всего случившегося не могла оставаться в старом городе, где ее мучили тяжелые воспоминания. Я только поддакивал, рассказывать было не о чем: детство и школьные годы прошли мирно, и сейчас все спокойно.

Гуляя вокруг ее дома, я иногда притягивал ее к себе, она не сопротивлялась, но почти всегда говорила: «Нельзя, вокруг люди». И, в самом деле, вокруг были люди.

Я решил подарить шоколадку, но Оксана не хотела ее брать, мол, не хочет меня «разорять». А я нес ее сумочку, которая неожиданно расстегнулась, и я сунул туда «подарок», засмеявшись, мол, сумочка попросила вкуснятинку. Оксана сказала довольно строго: «Не остроумно, молодой человек», — и закрыла сумку. Конечно, я понял, что можно было все это сделать лиричней, стало неудобно за свое тупоумие. Ха, учительница! Хоть и по музыке, а, наверное, привыкла сердиться на учеников.

Или… может, она подумала, что я сам расстегнул сумочку и хотел полюбопытничать? Или даже что-то взять? О, боже!

Да нет! Такое в голову ей не придет. Дурак!

Вообще-то она довольно «эрудированный товарищ», как сама говорит о себе. А я бы еще добавил: и с юмором. Я обнял ее и, как-то так получилось, опустил голову на ее плечо. Она сказала: «Ну, ну, очнись. Ты думаешь, я ночью спать не буду? Нет, буду!» Ну и шутница! Наверное, хорошо знает, что иногда можно и не уснуть…

Или еще смех. Мы стояли около какого-то забора, и вот я что-то навалился на него — а он оказался таким шатким. Ну, я и сказал, что, если бы сейчас посильней навалился, то мог бы нечаянно вместе с забором ее опрокинуть. И она сказала: «Меня уже опрокидывали». О! Эффектно!

Около ее дома, когда мы прощались (людей вокруг не было), она вдруг довольно громко чмокнула меня в губы. Я не ожидал. Притянул ее к себе... И опять ее губы показались мне безжизненными: никакого «отклика». Между прочим, она их довольно жирно красит. Вот помадой и «откликалась».

Признаться, особых волнений я не испытывал и не испытываю. Хотя разные мыслишки и фантазии играют — все же женщина... Да, насчет отсутствия «особых волнений» — это только мне кажется: сердце бьется, вроде, ровно, а вот в другом месте… Ха! Факт!

 

***

Впервые почувствовал небольшое разочарование. Когда после кино мы гуляли, я показал наш дом (домой не приглашал), и Оксана расспрашивала про родителей — сколько им лет, где работают. Потом стала рассказывать о своей семье, о своей жизни. И вот здесь… Ну, зачем докладывать, что ее муж «был очень горяч, как печка»? Меня совершенно не интересуют эти подробности. Почему-то даже обидно стало… Потом сказала, что отец никогда ее не ласкал и что он «глуп». О! Это мне тоже не понравилось. Она говорила, что он боится ходить по начальству и не может решить ни одного делового вопроса, что, кроме своего искусства, он больше ни в чем не разбирается, не понимает элементарных жизненных вещей. Пусть так, но причем здесь «глуп»? Как же можно так о родном человеке?

О своих разочарованиях никому не говорил. И не скажу! Верка еще подумает, что я жалуюсь.

 

***

Начерталку сдал: «наследил» на «отл.». А вот в «любви»… Все думал, что, может, сходить к Оксане, она говорила, что неважно себя чувствует и возьмет бюллетень. И вдруг — Верка где-то встретила Оксану, и они пришли вместе.

Посидели, посмотрели телевизор. Мама угостила чаем (все переживала, что нет тортика, даже извинялась. Ничего, варенье было!). Моя рожа мне что-то не нравилась (из-за прыщиков). И Оксанка — тоже: только «ничего», а не «ах». Носик подстать глазкам — маленький, остренький. Хотя, конечно: бюст, тонкая талия... Пошли гулять и в коридоре начали… (Ищу замену слову «поэзия»: новая встреча — новое слово. Ха!)... начали «рифмовать». Основным «поэтом» был я. Оксана шептала: «О! Не надо... О! У меня кружится голова...», и я слышал грудной, тихий стон.

Она зашла к знакомым за родителями, мы проводили их до дома. Я, конечно, был смущен — первый раз знакомился с родителями своей девушки. Мама, Софья Николаевна, — полная, громкоголосая, уверенная, а отец, наоборот, худой, тихий (я даже имени-отчества не запомнил: толком не расслышал). Потом опять пошли к нам (Оксана оставила у нас часы). И тут в коридоре начали «рифмовать» еще сильнее… Она отвечала... Я, конечно, испытывал соответствующее желание… Но после всего был очень спокоен: разговаривал со своими родителями и соседями, как ни в чем не бывало. Нет! Это ужасно, словно я уже порядком затаскан: никаких смущений и сердцебиений.

Кстати, когда шли к нам, у нас состоялся интересный разговор: она спросила о себе — о «потерянной ценности, которой так гордятся девушки». Я сказал то, что думал. Хотя, по-моему, был немного скуповат в откровенности. Я сказал, что верю в любовь. И тут я был искренен. И все же что-то не досказал. А что — и сам еще не пойму.

Потом она сказала, что из-за нее мне надо будет поссориться с «той толстушкой». (Видно, кто-то рассказал, что я встречался с Викой.) Я ответил, что между нами ничего «особого» не было и что мы остались друзьями. А когда я сказал, что вот, мы могли и не встретиться, она спокойно ответила: «Тогда ты гулял бы с другой девушкой».

Нет, я не хочу обижать ее, но почему-то чувствую, что гулять «просто так» долго не смогу. Да, неужели опять будет «просто так»? Или сейчас я имею в виду что-то другое? «Просто так» — не в смысле «от нечего делать», а как раз наоборот. Черт знает что...

Думаю, что 8 марта нужно поздравить Вику, не стоит быть нахалом! Конечно, если я остался прежним «я». Это я о чем? Нет! В своих глазах я «чист». Что делать?! Это жизнь! И у каждого она складывается по-разному.

«Прощай, Миша… Останься навсегда таким же искренним, отзывчивым и простым... Я хо́чу тебя... Хо́чу…»

 

2. Голод

За эти дни у меня накопилось столько впечатлений и мыслей… Итак, я на «пять» сдал математику. Витя Крылов — тоже. А Борька Мулин завалил. Я ему немного помог, но он все же не смог выбраться. У нас многие завалили. Плохо. Наверное, теперь будут стараться. Что делать? Взялся за гуж…

Гуляли с Оксаной. Впервые лазил ей под кофточку... Она непринужденно, даже, по-моему, с азартом рассказывала, как муж ревновал ее, так как она нравилась его друзьям, и «входил в раж», проделывая с ней в постели разные «выкрутасы» (ее слова). И на улице мог «поупражняться»... Нет! Не хочу больше об этом писать! И, признаться, не все понял. Разве поцелуи и прочее — это выкрутасы? И что, они вытаскивали кровать на улицу? Какая-то странная была у них семейная жизнь, слушать тошно и противно. Могла и не рассказывать, я бы не обиделся и не пытал ее.

8 марта мы встретились днем, взяли билеты в кино. Я подарил ей хорошенькую плюшевую собачонку. Вечером к нам должны были прийти гости — друзья родителей. Гуляя до сеанса, я вдруг увидел впереди Вику: она шла навстречу. Круто развернув Оксану, мы свернули в сторону.

После кино я хотел сразу проводить ее, так как спешил домой: может, надо будет помочь принимать гостей. Забежали к нам, чтобы предупредить, что я немного задержусь. И вот мама предложила Оксане остаться, то есть пригласила в гости. Я не ожидал. Даже малость растерялся. Попросил Оксану стереть с губ помаду (как-то уж очень… ну, ярко, что ли), она попыталась, но почти ничего не вышло.

У нас было много народа. Я весь пылал... А Оксана пользовалась успехом: все мужички хотели с ней потанцевать. Даже папа несколько раз прошелся. А когда танцевали мы, я притягивал ее к себе, и она тоже прижималась... И я был вынужден ха! надеть что-то под низ. Да что я стесняюсь?! Пришлось надеть плавки.

Потом Оксана засобиралась домой, обещала быть в одиннадцать (послушная девушка!). Я извинился перед гостями, и мы вышли. На лестничной площадке нам было очень и очень «жарко»... Такого никогда еще не было. Я лазил не только под кофточку... Она не сопротивлялась.

Наконец, мы вырвались на улицу, я чувствовал некоторую слабость, а она вообще еле держалась на ногах, ей-ей. Мы почти все время молчали. И тут она сказала, что дальше так продолжаться не может, что она не выдержит этого. И я понял ее «голод», как она выразилась.

Я молчал. Я чувствовал, что теперь могу добиться многого. И понимал, что нужно что-то сказать, ответить. И сказал: пусть она поступает так, как считает нужным.

Когда мы распрощались и разошлись, я даже успел уйти на приличное расстояние, вдруг услышал ее голос: она звала меня. Я вернулся, и Оксана тихо сказала, что дома никого нет. «Никого нет», — повторила шепотом. Я спросил о ключе, думая, что она не может попасть домой. Но ключ у нее был.

Я не знал, что делать. Мы стояли у дома, я ласкал ее... Потом сказал, чтоб она показала свое жилище. Мы зашли в дом. Я ласкал ее... Помню ее слова: «Не торопись... не нервничай… расслабься…»

И тут вскоре пришла ее мама, мы даже не слышали, как она вошла. Оксана, видимо, забыла закрыть дверь на крючок. А может, у них и нет внутреннего крючка. Хотя вряд ли, такого не бывает. Да, Оксана могла просто не догадаться закрыть дверь, она же не могла предугадать, как я себя поведу. Но, пожалуй, хорошо, что пришла ее мама. Может, куда-то ненадолго выходила?.. Хотя в тот момент я был еще далек… до «чего-то». Вышел на улицу, как пьяный.

Да, да, хорошо, что пришла ее мама. Мы могли натворить именно «чего-то» — каких-нибудь глупостей. Как-то страшно… И Оксана потом бы переживала.

Вчера я не позвонил Вике и знаю, что поступил не хорошо. И вот сегодня позвонил. Признаться, мне понравился наш разговор. Она сказала, что я поступил не хорошо, нужно было, несмотря ни на какие «серьезные» причины, позвонить. Я извинился. Потом она сказала, что надо еще здороваться. О! Оказывается, вчера она нас видела и сказала, что я прошел мимо. Нет! Этого не могло быть. Что значит «мимо»? Я же свернул с Оксаной! Сказал, что до такой ступени я еще не дошел… Она поправила: «Не опустился». — «Почему же? Именно не дошел», — и я еще раз попросил извинить меня.

Вика повторила, что я должен был позвонить вчера, и сказала, что я мог бы звонить и раньше, мол, это ни к чему меня не обязывало, и мы могли остаться друзьями. Я, конечно, согласился: «Извини, ты права». Мы попрощались, и она первая положила трубку.

Нет! Молодец! Я не ожидал. Но я не собираюсь никуда опускаться! Съязвила. Просто иду… Конечно, не честно поступил.

Вскоре позвонила Оксана, мы встретились. Она была как «навеселе», сказала, что почти не спала, глаза ее блестели. Говорили о многом, даже о том, что, может быть, мне лучше познакомиться с другой девушкой. Это говорила она. И говорила не просто о другой «девушке», а о «девочке». Я понял ее.

Не знаю, не хочу глупостей. А она... О! Я не должен этого делать. В наших отношениях может пойти что-то не так, вдруг что-нибудь случится. Например, с моей стороны. А в ее настроении, наоборот! Я почему-то НЕ ВЕРЮ ей. И что тогда мне делать?.. А сейчас что делать?

Правда, вчера я так «здраво» не рассуждал. А мог и «расслабиться». Ха! Или не «ха»? Сегодня весь день об этом думаю. Папа и мама смотрят на меня и улыбаются. «Поменьше по комнате ходи да не увлекайся!» — это папин совет. Эх! Если бы они знали.

Все спят. Только слышу свое сопение, скрежет пера и тиканье часов. Тишина. Да, если бы это было в душе. Но, пожалуй, я не хочу тишины. К чему тишина? Только не терять ум! Душу или ум? Смотри, можно многое не исправить…

Да, да! Смотри, Мишка! Сам еще дитя.

 

***

Я, вернее, МЫ купили магнитофон. Моя мечта сбылась! Должен деньги тете Гале и Верке. Скорей бы отдать тетке, а Верка — ничего, подождет! Я доволен. Ребята (Витя с Борькой) тоже довольны.

Позвонила Оксана, я сказал о покупке и пригласил ее в гости. Записал ее голос на магнитофон, так просто, баловались. И нам очень нравилась песня о «плодитесь-размножайтесь». Из кинофильма, записал вчера. Первая запись и первые такие смелые призывы по телеку. Можно крутить хоть миллион раз! И мы крутили! И целовались! Под музыку еще приятней… (Мама возилась на кухне).

И у нас был очень щекотливый разговор. Да! Пошел ее провожать, и вдруг она стала какой-то надутой. Спросил, в чем дело. Она попросила не обижаться и сказала, что я, очевидно, такой же мужчина, как и все, которые не жалеют ни девушек, ни женщин. Я ответил, улыбаясь, что, пожалуй, что-то общее с мужчинами у меня есть. А ей было не до улыбок. Сказала, что ей очень трудно сдерживать себя и что она не хочет вновь разочаровываться в человеке, что на «это» она пойти не может и что мы будем вести себя благоразумно. А я, я!.. я стал таким серьезным, сосредоточенным. Да, да, сам заметил: слушал с таким деловым и, видимо, озабоченным видом, как будто ставил перед собой именно такую цель. Ха! И что вдруг засерьезничал?

А она вдруг молвила: «А то давай попробуем!» Я засмеялся, ничего не ответив. Признаться, малость растерялся. А она сказала, что пошутила.

Оксана говорила и о том, что мне можно «плодиться-размножаться» лет через пять, когда окончу институт, или на годик пораньше.

А потом сказала, что может «съесть». Рассказала про какую-то девицу, которая женила на себе студента, сообщив «обо всем» в институт. Да-а! Я слушал, и мне ей-ей стало страшно. Прямо как история с Виталькой Лановым. А ведь я ничего ей не рассказывал, было неудобно, подумала бы еще, что я все придумал и ее проверяю, или чего-то сам боюсь. А тут сама рассказала!

И я не могу понять Оксану: то не может пойти на «это», то «давай попробуем». То «плодиться-размножаться» мне рано, то может «съесть». Какие-то странные шуточки. Чему верить?

 

***

По-моему, я начинаю уже серьезно расстраиваться. Как когда-то с Викой. Да! Я чувствую, что сейчас мне не может долго нравиться одна и та же девочка. Или даже женщина. Хотя черт знает... Оксана еще более похудела, побледнела. Но не в этом дело. Если ходить «просто так», то, пожалуй, приятнее, когда перед тобой девушка: нет никаких разговоров на «эту» тему, никаких намеков — она спокойна и ты тоже. Но «просто так» быстро надоедает, скучно.

Конечно, когда хорошая женщина, тоже ничего, но уже не то: надо что-то делать. И здесь сразу столько вопросов…

Что-то не нравится мне мать Оксаны: по-моему, хитрая, неискренняя. Оксана называет ее «Мусей-пусей», а она Оксану «Касей». Ну, это ласково, еще ничего, а вот все эти бесконечные «сю-сю»: «Муся-пуся, давай поцелунькаемся», «Касичка, ты что сегодня на завтрачек кушанькала? Кушанькать надо плотненько, чтоб животенько был доволен и попочкин тоже», — и сами смеются-закатываются. Или вот — мать Оксаны обратилась ко мне: «Ну и подлецом ты, Миша, будешь, если не запишешь меня на магнитофон!» Оксана поддакнула: «Правильно, Муся-пуся, все мужики подлецы, верить никому нельзя». А еще Оксана частенько говорит мне: «Дурак… Дурачок... Ненормальный...» И все, как в норме. Видно, к такому обращению они привыкли.

Как-то был у них и «Муся-пуся» читала вслух из газеты как колхозники строят дома и свинарники из камышитовых плит и смеялась. Ей вторила Оксана. И что смешного? Если бы они знали, как тяжело живется в деревне, особенно в глуши, и какие там хорошие люди — бесхитростные, чистые, душевные. Не сюсюкают и не говорят какие-то красивые слова, чтоб похвастаться умением и покрасоваться, а говорят и шутят напрямую, без намеков, а как душа просит.

Наверное, у нее душа тоже чего-то просит. Сегодня так тщательно расспрашивала меня о нашей квартире: сколько квадратных метров, кто соседи. Я отвечал и про себя улыбался. А она не унималась: «Твой отец молодец: на троих — нормальное жилье. По нынешним временам даже слишком. Раскулачить вас надо! Конечно, дом старый, деревянный, печное отопление… Касичка, ты сказала, что со временем они могут подать на расширение — на трехкомнатную. Но лучше отселить соседей, и вот — четырехкомнатная секция! Наверное, это пробить будет легче. Миша с родителями совсем буржуями станут! Надо этим заниматься. Конечно, у твоего отца наверняка есть связи. Да и соседи пусть чешутся! Они должны быть заинтересованы в отдельной благоустроенной квартире. Ты взрослеешь, надо думать о будущем». Голос напористый, деловой, хоть иногда и хихикала, что, мол, наш дом не очень заманчивый, но все же не из камышитовых плит.

Камышитовых… У Моти дом деревянный, из бревен… Как ты там живешь, Мотя-Матильда?..

«Прощай, Миша… Я хо́чу тебя... Хо́чу…»

 

***

Оксанка все потчует меня разными рассказами и откровениями. Я услышал от нее такие анекдоты и загадки! Ну, например, задала вопрос: «Можно ли переспать с женщиной на расстоянии?» Я не знал, что ответить. А она: «Можно! Если член больше этого расстояния». Так и сказала: «член» — и смеялась. Я смеялся тоже. Но как-то… ну, не так, когда очень смешно.

Ну, а потом и сам стал говорить о некоторых «вещах», которых у меня в голове очень мало (в основном пересказывал рассказы ребят). Например, сказал, что некоторые могут быть близки сразу с несколькими девушками. И еще какую-то байку вспомнил. Но, конечно, говорила в основном Оксана. Даже рассказала... ну, об одной резиновой «штучке», которую недавно подложили ей в сумочку (на работе подшутили), и она вытащила ее вместе с деньгами в какой-то столовой. Говорит, вот был смех! Сказала, что она еще у нее. Я усмехнулся, посоветовав хранить его, вернее, ее, эту «штучку». «Хранить, так хранить. Может, пригодится», добавила тоже с усмешкой. Смутилась, что ли? Вряд ли.

Что-то вспомнил, как она отчитала меня, когда ее сумочка случайно раскрылась, и я сунул в нее шоколадку. Вдруг уже тогда там «хранилась» эта «штучка»? И может, Оксана испугалась, что я увижу ее? Все может быть.

А вчера я ходил на день рождения к Тоньке Еловской. Она злилась, что я рано ухожу. И Светка Варова ей поддакивала. А я спешил домой, так как должна была позвонить Оксана.

Мама сказала, что Оксана звонила … и вскоре она пришла сама. Я не ждал ее. Сказала, что пришла к Вере. Они что-то там немного поговорили об абонементах в филармонию, и Оксанка заторопилась, почти побежала домой и вообще, по-моему, была немного дерзковата: мол, ей некогда, а она пришла «на хмельного посмотреть». И все о дне рождения спрашивала: что было и как. Я проводил ее, даже не поцеловав, она меня так торопила. Я шепнул: «Встретимся вечером?» А она: «Можешь не шептать, на меня уже не действует», — и так далее: она многое видела, многое прочувствовала и еще что-то в этом духе. И зачем она все это мне говорит? Чтоб похвалиться? Вряд ли. По-моему, просто не понимает, что мне это неприятно. Даже очень неприятно.

Вчера Света Варова сказала, что у многих наших школьных девчонок уже было много романов, но им это все надоело. А в первые секунды я подумал, что она говорит о прочитанных книгах — о книжных романах. Смех!

Вообще интересно получается! Все (в том числе и я!) после школы как с ума посходили: сразу кинулись искать любовь! Конечно, вырвались на свободу! В школе-то так, только баловались: за косички дергали, стишки, записочки разные, подпольные бутылочки. А сейчас... И многим почему-то быстро стало грустно и скучно. Видно, не так просто найти эту любовь. Настоящую любовь.

Опять, когда иду по улице, недалеко от консерватории, то поглядываю по сторонам и вытираю лицо платком, а то и заглядываю в зеркальце: нет ли грязи? На всякий случай, вдруг появится Вика. А то неудобно будет. Ну и комедия. Или трагедия. Все-таки я поступил глупо. Может, не глупо, а просто дерзко, можно было бы порвать более «культурно» и, значит, более умно. Только как это делается? Черт его знает. Ну, не буду же я у ребят спрашивать. Хотя по их рассказам… Может, и мне похвалиться: пнул Вику — и все! Может, и еще кого пну. Посмотрим.

Записал эстрадную музыку, а настроения все нет и нет. Почему? Неужели от вчерашнего разговора со Светкой о романах. Вот и у меня уже кое-что было. И у нее самой, видимо, их было уже не мало. Грустно. Наивные девчонки. Они тоже бродят по жизни и что-то ищут. И понятно что. И кто-то их целует. И они позволяют себя целовать... А если не только целовать? Причем «просто так». Нет, нет, не может быть. Я не хочу в это верить. «Просто так» даже целоваться не желательно, я это уже знаю: потом в душе пустота. Не желательно… То есть всякое может случиться… А вот «остальное» — только по любви! Пусть у всех все будет только по любви, по взаимности. Только чтоб девчонок никто не обидел. Я хочу, чтоб они были счастливы. Хочу.

«Я хо́чу тебя... Хо́чу…»

 

3. Весна-красна

Хотел поздравить Вику с первым днем весны и не позвонил. Я вообще-то трус. Давно заметил.

И Оксана не звонит. Как-то говорила, что у нее какие-то неприятности на работе, но не стала рассказывать. Сказала, что для меня будет скучно и что, мол, я не пойму эту взрослую жизнь. Я не настаивал. Может, и сейчас какие-то «взрослости».

Да, забываю написать: Света Коралова, оказывается, ушла в «академ», с самого начала сессии я не видел ее. И почти не вспоминал. Если на следующий год будет учиться, то уже не с нами. Можно быть и посмелей с ней. Виктор намекал на какие-то ее «вольности» в колхозе и в общежитии. Я не расспрашивал, но, конечно, догадывался. Но нет! Разошлись наши стежки-дорожки и, может, к лучшему. Что себя опять мучить всякими раздумьями.

Ее стих у меня. Этот «поэт», наверное, любит ее по-настоящему. Вот тебе и весна-красна. И для меня без восклицательного знака и поздравлений.

 

***

Вчера под вечер стал подумывать, что, в самом деле, с Оксанкой что-то случилось. И Верка еще улыбается: мол, разонравился я, надоел. Я отвечал, что все возможно. И прислушивался к каждому звонку. И она позвонила. Сказала, что дома неприятности, не хотела меня расстраивать. Сказала, что находится в двух минутах от меня. Я, конечно, пригласил ее и сразу бросился умываться и одеваться.

Посидели у нас, потом гуляли. Она рассказала, что отец «сматывает удочки», здесь ничего «не поймал» — ни работу, ни квартиру. И они с матерью, может быть, уедут. Все выяснится, видимо, чуть позже. И, улыбаясь, сказала, что, мол, когда мы будем знать друг друга «глубже», она расскажет подробнее. Я тоже улыбнулся ее хохме. (Кстати, может она не имела ввиду «это», о чем я подумал? Может, она о серьезных, глубоких отношениях…) И еще добавила: «Если мы не поцапаемся». «А ты умеешь цапаться?» — «И цапаться, и царапаться». Посмеялись.

Было много славных «рифм», но с ее стороны чего-то не было. Вот именно чего-то. И у меня на душе не было теплоты, нежности, радости. Хотя я мог делать все, что захочу. Довольно долго стояли в телефонной будке, что не далеко от их дома… И я все ясней и ясней начинаю понимать, а не только предчувствовать, что если она уедет, то я... ну, не очень буду жалеть. Ей-ей.

Ха, Оксана думает, что я мужчина (говорила, что, мол, у меня «хорошая мужская неутомимость»), и допытывалась, когда я им стал. Я улыбался. Потом сказал, что я еще мальчик, но был близок... — и почему-то не мог найти слово. А она: «К развращенности». Я кивнул. А хотел просто сказать, что был близок с одной девушкой. Я, конечно, вспоминал Мотю-Матильду…

«Был близок к развращенности»... Нет! Причем тут развращенность? Моя близость к тебе это что-то другое. Совсем другое.

«Я хо́чу тебя... Хо́чу…»

 

***

Звонила Оксана, разревелась, сказала, что мать плачет целыми днями: отец уехал. Я стал ее успокаивать. Просила, чтоб я зашел.

Я стал собираться, и вдруг она приходит сама (пошла по магазинам). У нас тоже расплакалась. Мама успокаивала. Потом они выяснили, что кто-то из ее родственников жил с родителями моей мамы в одной деревне. Оксанка подробностей не знает, и мама сказала, что, мол, как-нибудь встретятся с ее матерью и разберутся. Хорошо, что мама не пригласила ее в гости, а, думаю, только так сказала, из вежливости.

Мы ходили по магазинам, потом недолго посидели у них дома, пить чай я отказался, и мы вышли на улицу. Зашли в телефонную будочку. Я ласкал ее, расстегнул все, что мог... Вдруг она говорит, что вот в одно прекрасное время я скажу: «Извини, Оксана...», и она подумает: «Вот подлец!» и будет плакать. Я ответил, что в жизни все может быть, но не всегда человек может быть подлецом. Она улыбнулась: «Что, почву подготавливаешь?» «Не глупи», — и все потонуло в «рифмах»...

А я без всяких намеков, как бы вообще о жизни. И у нас опять зашел разговор… и она сказала, что, мол, «резинку» все еще хранит. И еще сказала, что если у нас до такого «раздевания» сейчас дошло, то что будет летом. А я почему-то подумал: «Что будет, то будет, дожить надо».

И, вроде, понимаю себя: если Оксанка будет так близко и свободно допускать меня, то наступит… ну, насыщение. Может, «насыщение» не то слово, но я как что-то предчувствую.

Сегодня Борька Мулин принес в институт две фотографии: натура! Несколько человек одновременно... На фотографии это страшно мерзко. А в жизни... Не знаю, не знаю. Он говорит, что эта «натура» была сделана в общаге другого института. Борьки там нет. Я не стал расспрашивать.

Все-таки жить интересно! Что будет дальше? Только, Мишка, надо быть человеком! Все может случиться, но пусть ВСЁ (даже обведу и подчеркну!) будет честно, от сердца! Без всякого подвоха.

  • Хочу написать про «пуговицы»… Хотя намеком можно: когда я ласкал Оксанку, она сама подсказала, как расстегнуть застежки на лифчике…

  • Моя рука иногда касалась твоей груди… Я чувствовал тебя… Я чувствовал твой трепет… Ты самая хорошая и чистая девочка на свете...

«Прощай, Миша… Ты хороший... Я хо́чу тебя... Хо́чу…»

 

***

Надо почитать историю к семинару, а у меня сейчас столько мыслей! Еще бы! С моей «историей» не соскучишься. Вчера ждал звонок от Оксанки, лег передохнуть... и вдруг мама: «Пришла Оксана». Я, конечно, удивился. А через минуту входит... ее мать! О! Это было уже совсем. Я был зол от такой «смелости»! Мама сразу послала меня в магазин: сбегал, купил тортик. Потом пришел папа, все смотрели телевизор и пили чай. Я пошел их провожать. Постояли, «порифмовали» немного с Оксанкой…

Но все-таки какое нахальство прийти с первого зова. Даже не зова, а только намека на встречу с матерью Оксаны! Вот как они сразу поняли намек мамы разобраться в «родстве»: скорей посетить наш дом. Просто в голове не укладывается. И они, наверное, считают, что все нормально. Нет! Мои родители до этого не дошли бы: прийти фактически без приглашения! Сегодня соседи (Верка в первую очередь!) подтрунивают: «Ну, как теща?»

Разбирались в «родстве», мама даже звонила тете Гале. А потом тетя Галя позвонила нам и сказала, что у них, то есть у матери Оксаны, в деревне была большая семья: «одни –– ненормальные, другие –– гулящие».

А сегодня ходили в кино. Оксана купила билеты. Ходили вместе с ее матерью. Э-э, мне это не нравится: кому нужны «семейные» походы? Шли обратно, мать ее все тараторила о «жестокости» жизни: квартиры нет, работы для мужа нет, ее и Оксану люди часто обманывали. Словом, все не так, она одна дар божий. Я шел и в душе усмехался. Хотя, конечно, грустная история.

Потом мы с Оксаной немного пошатались. Она все расспрашивала о нашей учебной группе: много ли в ней девочек, КАК они дружат с нашими мальчиками. Ну, я, естественно, не все рассказывал. Но рассказал о фото, которое показывал Борька Мулин. Только, конечно, сказал, что «натура» из другого института. Она ответила, что видела целую пленку «от начала до конца». Потом рассказала, как дружила с одним «очень красивым» (даже выделила голосом) мальчиком, и однажды он пригласил ее в компанию стиляг, и она там видела ВСЁ вживую. Но с ней он обращался скромно.

И еще рассказала, что на нее косится один журналист, ему под тридцать и он женат. И шутила: замуж больше не выйдет, так как все мужчины изменяют. Я засмеялся: «Будешь, как и я, холостой». Она с улыбкой поправила: «Ты будешь холостым, а я буду незамужней». Что ж, спасибо за учебу.

Просила, чтоб я сбрил усы, и сказала, что, пока не уберу их, не будет «целоваться в рот». Я ответил, что не сбрею, так как хочу нравиться девочкам. Опять посмеялись. На прощанье она, в самом деле, подставила только щеку. Ну, я сильно и не настаивал.

Конечно, Оксанка мне нравится, но зачем она своими рассказами подчеркивает свою «свежесть»: мол, у нее все упругое, ничего не потеряно, все в нее влюбляются. Как уговаривает меня. С «поцелуями в рот». Ужасно звучит. Словно выругалась.

У меня на душе какая-то усталость. Нет легкости, радости. Пришел домой, в комнате все и мама, и папа, и тетя Оля с Веркой. Почувствовал, что здесь что-то было. Потом Верка в коридоре сказала, что мой папа опасается, что меня могут «окрутить». И я показал Верке четыре фиги. Да! Четыре фиги!

 

***

Оксанка не звонила несколько дней. Я все думал: что могло случиться? Может, заболела? А может быть, на работе опять неприятности? Но позвонить все равно можно было. Мама говорила, что, видно, встретила другого мальчика, и чтоб я не переживал, в жизни всякое бывает. И даже такое сказала: мол, и мне не обязательно ходить все с одной, что у меня все еще впереди. Улыбалась и поцеловала меня.

Я почти смирился: если встретила другого, то и пусть. А тетя Оля смеялась: мол, загуляла Оксана, а я для этих целей ей не подхожу. И мне почему-то стало обидно.

Сегодня решил пойти к Оксане. Не ожидал ее возгласа: «Наконец-то! А я думала, ты позабыл нас». Оказывается, она решила проверить: долго ли я выдержу не приду, не проведаю, не узнаю, что и как. Говорит, что, помимо этого, у нее не было настроения. Не было-то не было, а вот в театр ходила и, как говорит тетя Оля, Верка видела ее там с тремя ребятами. И еще съязвила: «Может, с одним, а двое прикрывали». А Оксанка сказала, что была в театре с матерью. Еще сказала, что видела там Вику, и она смотрела на нее, на Оксану, со злостью. (Я вообще-то думаю, что Вика зря сердится на Оксанку. Причем здесь она? Вика на меня должна сердиться.)

Потом недолго погуляли с Оксанкой… Я посоветовал ей выйти замуж за жениха с квартирой. Она сказала, что ей в мужья мальчика не нужно. Кого она имела в виду? Я мальчик без квартиры. Хотя… Как-то ее «мамаша», расспрашивая про нашу семью, брякнула, что, мол, когда я женюсь, то «на худой конец» надо будет, чтоб мои родители «переехали» в первую комнату (в проходную), а в дальней будут жить «молодые». Но разве Оксанке нужен «худой конец»? Ха! Любовь по квартирной необходимости! Нет, она меня в мужья не намечает. И вообще сокрушалась, что, наверное, никогда не сможет полюбить, ей не нужны никакие мужчины, что ей все надоело, не интересно, и она хочет спокойной жизни — без суеты и нервотрепки.

Потом вдруг сказала, что вот я разбережу ее и она вновь загорится (мы стояли, прижавшись, и я ласкал ее). И опять стала откровенничать: мол, на муже лежать было плохо, а вот на мне, пожалуй, лежать мягко. И еще что-то в этом духе: мол, я тепленький, нежненький и, наверное, сильный.

Кстати, она все же считает меня мужчиной. Сказала: «Эх, ты мой мальчишечка», а я в ответ: «Был им когда-то». И зачем брякнул?! Она спросила: «Когда же ты успел?» Я парировал: «Ну, ты же успела». Она хихикнула: «Плохо, что ты не мальчик. А ты, наверное, думаешь: плохо, что она не девочка». Я, кажется, кивнув, засмеялся.

Потом стала говорить, что вот так, как сейчас, я не ласкал бы девушку и ей со мной трудно, что она понимает мое желание видеть ее романтичной и недоступной, но она не сможет измениться и «никакая агитация» не поможет. Я, вроде, ее понимал. Только вот об «агитации»: кто и за что агитирует? Это я мог бы ее агитировать за «советскую власть»: чтоб меньше хвалилась своими приключениями. А то опять: она все знает, все видела все виды, позы и ракурсы. И смеялась, мол, слово «ракурсы», от слова «рак»: «Надо поскорей тебе нагуляться. Может, тогда у нас что-нибудь и получится».

Я промолчал, опять не знал, что сказать. Но понял: она все же считает меня мужчиной, но малоопытным, коль советует «нагуляться». Да я и сам давно чувствую (и знаю!), что я профан в любовных делах. А некоторые ребята о многом рассказывают. Один хохмач со старшего курса по всем курилкам байки травит про свои подвиги. Да еще с подробностями! Однажды рассказывал, как он решил стать мужчиной. Сказано сделано! Снял комнатку возле какого-то Дома отдыха, на танцплощадке подцепил девицу и привел в свою коморку. Угостил ликером, конфетами и на раскладушку! Девица не сопротивлялась. А он дрожащими руками расстегивал ширинку, задирал подол и прочее. По нормальному раздеться и ее раздеть терпежа не было. Плюхнулся в нее, как в омут: туда-сюда и слил (то есть, как я понял, кончил «дело»). Потом пошел ее провожать. Идет, а в «орудии труда», что-то тукает. Думает, наконец-то стал мужчиной: «орудие» стало расти. Рассказывает –– и все вокруг гогочут. И мне было смешно.

А он продолжал травить: мол, потом от своих друзей услышал, что они за ночь по пять-семь раз барают. И даже больше! Обидно стало: он смог всего два раза. Ну да, туда-сюда –– вот и получилось два раза. Опять смеха было много. А я, признаться, не все понял, хотя тоже смеялся. Но, слушая ребят, вроде, сообразил... Тоже наука. Ее надо бы вместо химии! Для жизни пользы было бы больше.

Кстати, что-то давно этого хохмача не видно. Неужели выгнали? Ну, не за хохмы про «любовь». Надо разузнать. Он иногда такие анекдоты травит… Хотя сейчас многие травят. И все улыбаются, смеются. И я, вроде, не боюсь. Но анекдоты про Хрущева и другие, ну, политические, как-то неудобно слышать. Почему-то обидно. Хотя есть очень смешные. Вернее, правильные. А толку? Ха!

«Ха» то «ха», а настроения нет. Дел пропасть. И скука. Дни идут… и жизнь идет. Нет, в самом деле, что ты делаешь хорошего, то есть от души, для себя и для других? Ничего. Нет какой-то искренности, страсти, целеустремленности, что ли. Нет чего-то... ну, как бы без громких слов… чего-то именно высокого — пусть трудного, но... как бы это... героического. Пусть не героического, но чтоб душа пылала и пела. Хочется чего-то и кого-то защищать, что-то кричать на весь мир. А здесь что? С Викой играю, с Оксаной боюсь. И учить «железки» нет особого желания. Вот и кричи, какой ты ленивый, трусливый и смешной. Может, и прокричал бы, только кто услышит? Кто поймет? Сам себя-то толком не понимаю.

Вот писал, а в голове и душе все время вспоминал тебя, Мотя-Матильда. И опять твои глаза — добрые и грустные, ласковые и задумчивые… Твои нежные руки… Твои умные и светлые слова… И ты поняла бы меня. И помогла бы мне…

«…Желаю тебе надолго, на всю жизнь сохранить лучшие надежды и порывы юности… Ты способный, но не гонись за легким успехом… Я хо́чу тебя... Хо́чу…»

 

***

Нет! Я еще не могу до конца осознать, что недавно было. Я «видел» Оксанку...

Боюсь, как бы Оксанка в меня не того... Вначале она рассердилась, а потом смеялась, когда я признался, что я мальчик.

Нет! Я просто не могу все прочувствовать и, главное, понять. Я все делал с такой смелостью и дерзостью, что сам себя не узнаю… и даже боюсь немного. Да, не решился… Но почему я был спокоен?

Оксанка говорит, что это потому, что я мальчик. Возможно. Она говорит, что я «железобетонный». Ну, это как понимать… Нет! Не буду писать-описывать…

Пришел домой, мама сказала, что звонила Вика и спрашивала меня. Но мне все равно. То, что я «это» не натворил, то правильно сделал. Да! Да! Я и сейчас одобряю.

Ребятам рассказывать ничего не буду. Конечно, не буду. И почему я был так спокоен? И «внутренне» и «наружно»… Что в этом хорошего? Даже что-то страшно за себя.

 

***

Когда вспоминаю тот день, мурашки пробегают по телу и сердце замирает. Но внутри что-то екает. Как волнуюсь. Или даже ужасаюсь. Эх, жизнь! Какая ты все-таки грязная. Хотя нет! Это не грязь. Нет! Это жизнь. Взрослая жизнь. Но все равно что-то не то…

Вчера матери Оксаны дома, естественно, не было, а окна были прикрыты ставнями, хотя время было еще не позднее. Словно готовились к нашей встрече.

Оксанка шептала, что я не понимаю, что с ней делаю, не понимаю ее состояния, что ей плохо. Сама расстегнула лифчик, когда я не смог это сделать, сама сняла трусики. Сама! Сама пыталась меня раздеть... Спешила, торопилась: «Ну давай, давай...» Я хоть и был как невменяемый, но все помню до мелочей. Только говорил: «Не надо... Ты красивая... Спасибо тебе... Я запомню это на всю жизнь... Спасибо... Не надо...» И все-таки я сказал «нет». Как я сумел?! Просто черт знает что. А когда увидел, что Оксанка сама мне «помогает», то в голове пронеслось: «Ах, сволочь!» Ей-богу!

Да, что-то не то… Конечно, я многое испытывал и чувствовал, но все это не то, что было в мечтах. Да-да, о том, что произошло, я, конечно, мечтал. Но, видимо, мечты мечтами, а в жизни как-то по-другому. И почему-то больше всего запомнился маленький прыщик на ее «мягком месте». Странно. И это спокойствие моего «железобетонного». И без «ха».

 

***

Оксанка опять рассказывала о «многом»... Ну, например, что есть «размеры» чуть ли не «вокруг шеи», о «засранках», которые «не подмываются» (это о чем? Только догадываюсь), о каких-то «предварительных дрочках» и «возбуждающих точках на теле», о лекарствах против «залета» (она знает их назубок). Словом, думаю, это не теория: эта женщина многое видела, опыт у нее большой, и мне, профану, надо быть начеку. Да, да, от ее рассказов только теряюсь и пугаюсь. Настоящие удары! А она меня все просвещает и просвещает, как к чему-то подготавливает. Хотя — ха! — и польза есть: как учусь чему-то. Но иногда, в самом деле, не до смеха. Вот ее мамаша все плачется: и квартиры нет, и Оксаночка не устроена, и одним женщинам тяжело. Все эти разговоры ужасно не нравятся. Если иногда возникает желание сблизиться с Оксанкой, то только так — сблизились и разбежались.

Сегодня спросил тетю Олю: что делают, если твоя женщина вдруг забеременеет? Соседушка ответила, что платят эти… как их… элементы. Еще сказала, что женщины часто этим способом затягивают парней в свои сети. Я улыбался. Настоящая химия.

 

***

Просматривал свои предыдущие записи. О! Какой я был наивный! Почти глупый! Сейчас, конечно, изменился. Хотя некоторая трусость осталась. Но не наивность!

Да, стали появляться, думаю, зрелые мысли. Вижу, что хорошая фигурка не только у Оксаны, что есть и лучше, что Оксанка довольно бледно выглядит по сравнению с некоторыми девочками (а их что-то много начинает попадаться на глаза). И наши встречи стали скучными. А я хочу настоящей любви, любви страстной, искренней. И, главное, без всякой трусости и боязни.

И Оксанка, по-моему, ведет себя не так, как хотела бы. Я для нее только «мальчик Мишечка».

Так что? Надо разбегаться? Сегодня, когда гуляли, говорили с Оксанкой почти на эту тему — о том, что много разводов (об этом говорила она). Решили, что она останется старой вдовой... фу ты, старой девой (ха, и тогда я сам поправился, Оксанка не успела сделать замечание), а я — холостяком. Она смеялась (почему-то особенно ей понравилось, что она останется «старой девой»).

Вспомнил один из ее очередных рассказов о «подруге». Был у нее «хороший парень», но она бегала «спать» еще и к своему женатому начальнику. И не столько потому, что он был начальник, сколько потому, что «хороший парень» эту «подругу» не удовлетворял. И это «не удовлетворял» Оксанка раза три повторила. (Кстати, что она имела в виду? Нет, я понимаю: в парне что-то не нравилось. Ну, душа, видать, была хорошей, а вот другое… Может, у нее были какие-то сложные потребности?)

Словом, интригующий рассказ! Признаться, когда слушал, было опять как-то не по себе: все эти «неудовлетворенности»… Да и от «сложных потребностей» не легче.

 

4. Вся жизнь игра?

Мама сказала, что опять кто-то звонил, но повесил трубку, когда она подошла. Думаю, что Оксанка. Но мама сказала, что Оксана не повесила бы трубку. Что мама имела в виду? Хорошо воспитана? Смелая? Или что-то другое? Ну, не «любовь» же. Не стал переспрашивать — неудобно.

Я, кажется, начинаю свыкаться с мыслью, что скоро мы расстанемся, и даже начинаю строить «планы» на будущее. Конечно, жалею, что приходится осторожничать, что тогда пришлось сказать «нет». Я чего боюсь? Конечно, не просто «тещиной ловушки» (лучше в тюрьму!), а «самоловушки»: вдруг будет ребеночек. Оксанка сказала, что вот сдам экзамены и будем ходить загорать. Я ответил, что мы постараемся ничего не натворить. И мне показалось, что она о чем-то задумалась.

Каждый день прохожу недалеко от консерватории, и иногда хочется встретить невзначай Вику, сказать что-то хорошее. Все же она была нежной, ласковой… Но, пройдя немного, забываю о ней.

Да, странно все. Правильно подметил поэт: жизнь это игра. Но часто жизнь управляет тобой, вынуждая играть не свои роли. Но почему не свои? Если играешь, значит, эта роль уже твоя.

 

***

Ребята собираются сдавать досрочно, а я еще не решился. Везде какой-то не решительный и не рисковый. Но как можно сдавать экзамен наобум? Надо, чтоб не было стыдно. Да и разве я имею право рисковать стипендией? Не дай ты бог завалить.

В воскресенье хотел сходить к Оксане, но она сама позвонила. Когда мы гуляли, она перемахнулась — в смысле махнули друг другу — с одним парнем, он был за рулем, на «Победе». Сказала, что это знакомый инженер. Еще рассказала, что познакомилась с очень интересными ребятами, один из них намекал, как она выразилась, «на постель», но она отказалась. Ха! Все может быть — отказалась!

Еще говорила, что любит напористых и остроязычных ребят, приводила примеры из своей жизни. Думаю, что я не отношусь к этим «напористым острякам». Обещала найти мне «хорошенькую девоч-ку», и я, смеясь, несколько раз напоминал ей об этом. И, признаться, так и не знаю, есть ли у нее относительно меня «план». Но вот звонит, гуляем, «рифмуем»…

Нет! Конечно, она мне изменяет. Факт! Ну, а я? Разве при случае я не готов это сделать? Пожалуй, еще как готов! Так что во мне говорит не ревность, а просто самолюбие. Ха, по-моему, такие же «страсти» (вот именно в кавычках!) я испытывал и с Викой.

Как интересно и грустно устроена жизнь: вот встречался, целовался, обнимался — и остались одни воспоминания, которые тоже постепенно тают, растворяются в жизни, как льдинки в воде

Вчера звонила Галя Ясова, мы с ней мило поговорили. Молодец, не забывает однокашников.

И я многое помню. И, по-моему, уже не могу жить без этих воспоминаний, без твоих слов…

«Прощай, Миша… Ты хороший... Я хо́чу тебя... Хо́чу…»

 

***

Химию сдал на «трояк». Просто стыдно, в течение года, вроде, все понимал, а тут остолоп остолопом, и преподавательница удивляется. Плохим я оказался «химиком».

Приходила тетя Аня с маминой работы, приносила какие-то чертежи для копирования. Потом мы пили чай, и мама все расспрашивала про ее дочку. Тетя Аня охотно рассказывала: хорошая, скромная, учится в техникуме и прочее. А когда гостья ушла, мама опять намекала, чтоб я подружился с этой Мариной: может дать номер домашнего телефона.

Вот еще! Да не понравилась она мне! Однажды была у нас с тетей Аней, глаз не поднимала, вся пунцовая — вот-вот лопнет от перегрева! Конечно! Неужели специально приводили за ручку, чтоб мы познакомились? Хорошо, что тогда мне надо было срочно в институт на консультацию по экзамену и не пришлось что-то там говорить и провожать. Если надо, с кем захочу, сам познакомлюсь! И «схимичу» не на «трояк»!

Оксанка говорит, что они с матерью, видимо, все же уедут в Сталинск, к отцу, приглашала погостить. Было порядком «рифм», ласк и разговоров о «том». Я все намекал… Оксанка, конечно, догадывалась о чем намеки, и, как мне кажется, возражений не будет. Только она начинает задаваться: то говорит, что со мной не «страшно», то что-то подобное, мол, а сумею ли я, да и могу что-нибудь перепутать. Такое впечатление, что она сомневается в моей зрелости. Стыдно писать.

Но если честно, то я уже давно волнуюсь… ну, нервничаю. Стал «прислушиваться» к себе и замечаю, что зачастую я «спокоен» не только душой и головой, когда казалось бы… Но что странно — это когда я с Оксаной. А так-то — как увижу иногда красивую девочку… Ха!

Словом, не знаю — добиваться ее или нет. И расставаться не хочется. Со мной молодая женщина, а я играю мальчика. Хоть грубо, но факт!

 

***

Оксанка сказала, что сходим в кино (кинотеатр около ее дома). Я пришел к ней. Она была одна...

О! (Это будет единственное междометие.) Было много всего… Но «этого» я не мог сделать, не мог решиться. И как я владел собой? Оксанка опять говорит, что это потому, что я мальчик. А я напрямую задал вопрос: что будет, если вдруг подведет ее срок? (Она как-то говорила про какие-то опасные и безопасные «сроки» для женщин.) Она молчала. Говорил я. Сказал, что не хочу, чтоб потом ей было трудно, тяжело, пришлось бы ложиться в больницу, и еще что-то говорил. Она, по-моему, слушала внимательно и иногда повторяла, что срок ее не подводил и сейчас не подведет. А я убеждал, что рисковать нельзя.

И себя, по-моему, тоже убеждал. Вернее, успокаивал. Да, да! Волнение было, но какое-то не такое. Тревожное…

Вспомнил, как однажды Оксанка хотела пощекотать меня. Ну, в прямом смысле. Сказала, что вот сейчас расстегнет мне брюки... Я сказал: «А вдруг не разрешу». — «А мы свяжем тебя и залезем!»

Вот это «мы» и не дает покоя. По-моему, ее мамочку я боюсь больше всего. Просто заболел этим переживанием. И не только этим. Вдруг опозорюсь, что-то не так сделаю, перепутаю... И каких волнений больше — не знаю. Да и какая разница?

Оксанка говорит, что, может быть, весь июль будет здесь, что ей не хочется уезжать. Конечно! После таких ласк! И она улыбчиво смотрела на меня и говорила всякие слова: мол, со мной хорошо, спокойно, на душе тепло, тихо. Что-то еще в этом духе.

И у меня — тишина. Вроде как уже насытился… или устал от этих «тихих» игр. Странно или нет?

 

***

Наконец-то взял дневник. Было некогда. Сегодня стал второкурсником, но испортил настроение последним экзаменом: получил «три». Неужели не дадут стипендию? Ради нее я боялся рисковать — сдавать досрочно. И вот на тебе.

Но что для некоторых стипендия?! Они вообще на грани вылета. Вряд ли сумеют пересдать осенью. Да, не все осилили первый курс.

Не знаю, как буду отдыхать. Родители что-то там думают: им тоже не хочется летом сидеть в духоте. Эти дни довольно часто виделся с Оксанкой, ходили в кино, в театр (на симфонический концерт, Оксанка пригласила. Но об этом надо писать отдельно), сидели на скамеечке. Было много довольно нежных «рифм». Но вот несколько дней тому назад кое-что произошло.

У Оксанки почему-то было плохое настроение. Я хотел притянуть ее к себе, но она попросила этого не делать. Потом спросила, почему у нее все так нескладно в жизни? Доставляет людям неприятности. И «сейчас тоже». Я этого не понял. Она сказала, что ей понравился один человек. Ну, судя по ее отношению ко мне и по тому, что она часто (ну, не совсем уж!) стала говорить, что я хороший и ей нравлюсь, я так и думал, что этот человек — я. Но, оказывается, она знает одного мужчину, ему 35 лет, инженер, женат, но он не любит жену, а жена не любит его. И у них есть ребенок. Она сказала, что не хочет рассказывать подробней, но я все же понял, что этот инженер и Оксана пока только «перемигиваются». И вот она не знает, как ей быть: добиваться его, вернее, согласиться быть с ним или нет? Я, конечно, удивился... и даже снял руку с ее плеча. По-моему, она не врет. Все возможно. Я посоветовал хорошо подумать и больше себя ценить, если в сердце ничего к нему нет.

Она еще сказала, что хотели с матерью купить половину домика, но решили ждать вестей из Сталинска. А когда потом я шел домой, то злился: развратная женщина! То один ей нравится, то другой, то третий. Если сейчас не выйдет замуж, то потом будет сложней, а то и совсем в жизни будет плохо. Хоть где — здесь или в Сталинске.

Да, что-то кислое у меня настроение. Но ничего. Лишь бы дали стипешку.

 

***

Недавно к нам в дом заходила цыганка с ребеночком. Видимо, побывала у многих. У нас попросила какой-нибудь еды и предложила погадать на картах. Я притащил хлеб, Верка еще что-то, и цыганка нам ворожила. О Верке все совпало: она мне не «кровная дама» (соседка), имеет неприятность (не сдала экзамен). Еще что-то говорила, но я запомнил главное: у Верки все будет хорошо. А про меня: гордый, люблю сам пробивать дорогу в жизни и сам ее пробью, буду жить до 84 лет. Сказала, что мне кто-то — не могу вспомнить… ну, кто-то из этих, «божественных» — какая-то хранительница или покровительница (не совсем понял, но это, по-моему, одно и тоже) — словом, кто-то мне все же помогает. Я не против любых хранителей-покровителей и помощников! И главное: сейчас дружу с дамой, но о женитьбе не думаю, что то, о чем мечтаю по отношению к этой даме, не сбудется.

Кажется, насчет «дамы» все правда. Да и мечтательное «то» меня не очень вдохновляет.

Эх, совпадали бы душевные и физические роли… Правда, Мотя?

«…Желаю тебе надолго, на всю жизнь сохранить лучшие надежды и порывы юности… Я хо́чу тебя... Хо́чу…»

 

***

Да! О походе в театр! Ходили с Оксанкой вдвоем. Я выфрантился, Оксанка тоже хорошо выглядела, хотя одета была почти как всегда. Конечно, она часто ходит по таким концертам, привыкла. А я, как вспомню, так в душе опять что-то такое, необычное. Даже не ожидал. Ну, не просто слушал и радовался, а другое — переживал, вспоминал. Да, да, наверное, всю свою жизнь. И не только свою. Эта музыка, эти звуки… ну, как живые. Честное слово! Даже не верилось, что все это извлекается из «железа» — всех этих многочисленных скрипок, труб и прочих инструментов (не все их знаю). Мне казалось, что они говорили, кричали, смеялись, рыдали. И всё вместе — одна большущая жизнь. Весь мир! Я был как в отключке. Ну, как бы в отключке от музыки, словно я не слышал, а ВИДЕЛ музыку. Нет, не что-то необычное, а наоборот, — лица смеющиеся, плачущие, задумчивые. Многие люди виделись — и мама с папой, и тетя Галя, и дядя Коля с тетей Олей и Веркой, и Виталька Ланов с Тонькой, и Витя Крылов, и Борька Мулин, и Вика, и Оксанка со своей матерью и отцом, и кто-то еще из школы, института, соседей. И, ха!, виделись даже какие-то начальники. То ли наши деканатские, то ли московские «дирижеры».

И, конечно, думал о тебе, Мотя-Матильда… И о себе думал…

Да, да, все виделось, вроде, знакомым, обычным и в то же время неожиданно сложным, как бы запутано-перепутанным. И было удивительно, почти фантастично видеть и чувствовать, как большущий оркестр, эти многочисленные «разноголосые» музыканты под взмахами «руководящей палочки» свободно — да, да, именно свободно! С удовольствием! Вдохновенно! — наполняли зал и всю вселенную «живой музыкой» — простой и сложной, загадочной и прекрасной. Словом, переживал и чему-то радовался.

Я сидел, как завороженный, боясь пошевелиться, посмотреть по сторонам. Да, да, замер, чтоб не нарушить, не потерять что-то в своей душе — мучительное, но желанное.

В самом деле, я никогда не испытывал такого. Мне казалось, что я становлюсь взрослей, умней. Ерунда, конечно. Но что-то было. Многое было. Да, да, беспокойства… и жажды чего-то нежного, красивого, искреннего, смелого. Ну, хотелось что-то осиливать, преодолевать…

В тот «симфонический» вечер мы с Оксанкой почти не гуляли, дошли до ее дома и все. Конечно, я ей сказал, что мне все понравилось, но не стал долго разглагольствовать. Что-то не хотелось болтать. Да и Оксанка спешила: сказала, что «жрать» хочет. Позвала домой вместе поужинать, но я не пошел.

Помню, в тот вечер я даже не пытался открыть дневник. Почему-то совершенно не хотелось что-то там писать, говорить. Даже ел молча (маме ничего не рассказывал). Но, возможно, был нем не из-за «душевной» симфонии, а тоже «жрать» хотел! Вот именно! А тогда это слово мне показалось не «музыкальным», даже с ехидцей подумал об Оксанке: как грубо говорит. Тоже «выфрантился». Ну, как бы хотел слышать и видеть все красивым не только внешне, но и внутренне. Вроде как уже начал это мечтательное осиливание и преодоление. Ха!

А в голове и душе долгое время метались звуки и мелодии этой неразгаданной живой симфонии…

«Прощай, Миша… Верю: из тебя получится хороший человек… Я хо́чу тебя... Хо́чу…»

 

***

Было лень заниматься «душевным романом», да и большого желания не испытывал что-то там в себе копать-перекапывать. И сейчас пишу так, по привычке. Или от безделья.

Вскоре после экзаменов родители сняли дачу. Приезжала несколько раз Оксана. Мы были одни. Я ласкал ее… Она в это время могла спокойно читать (вслух или про себя), а я... я смотрел на нее, и мне было смешно… и противно.

На «это» я пойти не смог: не было силы воли (какой-то страх и все). И не было большого желания... Это, пожалуй, главное. Я уже начинаю по-настоящему побаиваться за себя.

И мама неодобрительно смотрит на меня. Да и на Оксанку как-то не так, ну, без улыбок, поглядывает. Понимаю: боится, как бы меня не опутали. А я Оксанке как-то сказал, чтоб она скорей выходила замуж за своего «инженера» или «журналиста», что так ей будет лучше. Еще сказал, что буду ее «первым любовником». Ха!

Но Оксанка меня не пинает. Как-то все странно. И мне не по душе все это.

«Прощай, Миша. Желаю тебе надолго, на всю жизнь сохранить лучшие надежды и порывы юности…»

Мотя, Мотя, запутался я что-то — и в других, и в себе.

 

***

Да, давно не открывал дневник. А есть что записать!

Недавно пришел с вечеринки: праздновали день революции. Поистине, 7 ноября – красный день календаря. Было дело! Витька с Борькой всё организовали. Оказывается, для них не впервой собираться в доме у тетки Мулина. И не только по праздникам!

Ребята очень довольны, что у меня появился магнитофон, мы брали его с собой. Они говорят, что теперь можем чаще собираться! Да! Вечеринка была так вечеринка!

Клонит ко сну, и в голове все еще немного трещит. О! Это был вечер с «баром», то бишь с «постелью». Революция так революция! Я решил испытать все «прелести жизни»: это был разврат! Да, да! Нас было трое на трое. Две «девочки» учатся в торговом институте, одна в швейном техникуме, что ли. А, мне все равно! Они настоящие «бл», ей-ей, только, может, в разных степенях.

Вначале я крутил со швеей Валей. Это высший класс «бл»: она более-менее симпатичная, но пьет, как лошадь. А вот под блузку позволяла только с задней стороны. Пересосался (форма соответствует содержанию!) со всеми тремя: крутили бутылочку и выбегали в коридор! Целовались до упада.

Вот именно! Без всяких «бутылочек» и коридоров! О! На одной кровати две девчонки, а на них почти лежат два парня: я и Витька Крылов «обсасывают» их! О! Это ли не разврат.

Потом я прилип к одной «черненькой» по имени Эрна. Мы с ней и переночевали.

Я просил, чтоб она разделась. Даже хотел помочь ей. Но она говорила, что она девочка (на год старше меня). И еще что-то говорила. Я почему-то плохо помню. По-моему, говорила, что портить ей жизнь не надо... Или мне показалось? Но у меня в голове это крутилось, точно помню. И все не мог понять: то ли она боялась, так как девочка, то ли вообще боялась. Не мог сосредоточиться.

Конечно! Да! Напротив, чуть в стороне, на другой кровати, Борька «вкалывал» Танечку: я только видел его взлетающий и сверкающий зад. И он, конечно, не силой, все добровольно.

А моя Эрна только целоваться и обниматься. Хотя у меня в кармане была «резинка», но я особо не уговаривал и совершенно не настаивал. Она, как и Борькина Танечка, не кричала, не убегала, не звала на помощь. Да и что звать-то? Еще этого не хватало! В комнате было довольно светло луна освещала, как подглядывала. И я многое видел на соседней кровати…

Потом Танька вышла из комнаты. Так и не вернулась. А Борька захрапел. И я понял, что все разговоры ребят (я ту, я другую) чистая правда. Конечно, может быть, только с приукрашиванием. И вообще, это все куда проще, чем я думал.

Сейчас я совершенно спокоен. А когда видел подпрыгивающий и сверкающий зад Борьки, меня пробирал озноб, я впервые видел «это», было и томительно, и тревожно… и почему-то противно.

И еще. В эти минуты я (то есть «он») был спокоен. Точно помню. Может, я опасался: вдруг не сумею и что-нибудь перепутаю? Не знаю. Опять эти волнения… Да еще голый зад… Борька говорит, что «делал» Таньку без резины. Как бы чего не вышло. Но он, кажется, нисколько не волнуется.

Ха! А Витя сказал, что был сразу с двумя –– с Валей и Танькой. Я вначале не понял, с Танькой был Борька. А Виктор подсказал: Танька под утро пришла навестить свою подругу, ну и...

Борька смеялся. И я смеялся. Только вот, как это сразу с двумя? Наверное, по отдельности. Ну, Виктор выдал! И Борька ничего, не переживает.

О! А если прочтут эти «революционные воспоминания»? Да, будет номер. Я столько наврал, чтоб не прийти ночевать, и то утром папа сказал: чтоб в первый и последний раз.

«…Желаю тебе надолго, на всю жизнь сохранить лучшие надежды и порывы юности…»

Господи, это я о чем?..

 

***

В воскресенье решил сходить к Оксанке, было страшно лень, но я пошел. Как мне показалось, она встретила меня не очень дружелюбно, я у нее не был две недели. Сказала, что ей объявили по комсомолу выговор: давно не платила членские взносы. Я сказал, что вот и от меня будет выговор. А она дерзко, прямо в глаза: «А ты кто такой?» — «Я? Я... я сосед... по городу». Она улыбнулась.

Я спросил, почему она не позвонила в прошедшее воскресенье. Потом вдруг что-то расписался: соскучился, хочу поцеловать, обнять. По-моему, она повеселела. Или мне показалось.

Когда она вышла меня провожать, мы немного постояли, поболтали. Почти насухую, пару раз чмокнулись и все. Я сказал, что начинаю разочаровываться: кому нужна такая сосулька, мол, могу испортиться. Она ответила, что не надо портиться, что когда я полюблю, то буду хорошим мужчиной, так как я уравновешенный, заботливый, ответственный и тому подобное. Сказала, что теперь будет звонить и заходить.

Когда мы расстались, я шел и растерянно улыбался: зачем я так — и скучал, и вспоминал и прочее? Зачем врал? Не знаю. Видно, оправдывался, что «революцию» отмечал без нее. Так перед 7-м ноября Оксанка ничего не говорила. Ну а я, конечно, промолчал, что буду отмечать с ребятами.

Вот и о 5-м декабря Оксана ничего не говорит, возможно, даже не думает об этом, так что праздновать «конституцию» буду не с ней. С теми, Борькиными «бл», тоже ничего не выйдет: он сказал, что Таню уже напинал. Виктор, видать, — свою тоже. Ну и я об Эрне не мечтал. Словом, предложений по компании у ребят не было, и я сказал, что могу предложить свой класс.

А перед этим звонила Галка Ясова, сказала, что, к сожалению, Тонька Еловская болеет и праздник под вопросом. Но сказала, что может сама всех обзвонить и все организовать. Я, конечно, поддержал ее, и она радовалась, что с классом встретимся. А я волнуюсь, чтоб скучно не было. Мои ребята, как я понял, не привыкли «скромно» отдыхать. И мне, признаться, праздновать, как прежде, уже не хочется.

Да, мне кажется, что в жизни, в самом деле, все проще и доступней, чем я раньше представлял. Ребята были правы. И врать никому ничего не надо, а просто брать от жизни то, что можешь, и все! Если, конечно, хочешь это брать. Именно, если хочешь. И тут, я думаю, не надо слишком стесняться или бояться! Душа и голова должны подсказать. И это уже не теория. Ха! Это не только голый зад Борьки! Я и сам не только видел, но и делал! Не все, правда. Но ничего! Все еще впереди!

 

***

Скоро два часа ночи, а я сел за «роман». Да, в голове и душе столько всего…

Праздновать день конституции мы собрались у одной девочки. Целых четырнадцать человек!

Выпили, подзакусили, стали танцевать. Потом играли в «скромную» бутылочку (в губы никто не целовался, в другую комнату или коридор не выходили). Мне всё нравилось: Тони Еловской не было, не было строгих «конституционных» статей и параграфов сколько пить и кому с кем танцевать.

И у Галки Ясовой было хорошее настроение: мы сидели на кухне, болтали и вдруг без всяких ломаний «пригубились»...

Я вообще-то хотел «подружиться» по старой памяти со Светкой Варовой, но там был какой-то парень, он все время на нее глазел (по-моему, она пришла с ним). Думаю: ну, что отбивать? Может, у них что-то серьезное. Или будет серьезное. Но потом парень почему-то ушел, и я... я добился и Светку. Правда, ей было немного неудобно, она сама это сказала, мол, не ожидала от меня такого. Но она сильно изменилась: стала краситься, держится уверенно. То есть стала современной девицей и долго не ломалась. А потом вообще было все в порядке. И у нее, между прочим, есть маленький (даже средненький) бюстик. Я, правда, не пытался «измерить», но видно.

И вот, хотя я был, как никогда, трезв, выбегал «перекурить» на лестничную площадку то со Светкой, то с Галкой. Вспоминаю и, признаться, дрожь меня не охватывает, хотя и думаю: надо же было сотворить такое!

Светка целуется не плохо, даже хорошо, с чувством. Галка тоже, но она скромничала и краснела. Я Галке намекал, а потом почти напрямую шутил, что все это так, как игра, и даже решил пойти провожать Светку. И вот стали расходиться, Светка взяла под руку одну из девчонок, и они были готовы отчалить. Остальные собрались идти в другую сторону. Светка сказала, что у нее не очень теплые рукавицы, гулять будет холодно и что идет домой. Я предложил «иносторонним» проводить их, но все что-то отказались, и я, показав Светке кулак (смеясь), пошел с Галкой. (Сейчас подумал, что со Светкой могло быть так же хорошо, как было с Галкой, если не лучше.)

У Галки в подъезде мы разговаривали о разном — и о стихах, и об учебе, и просто о жизни. Она умеет слушать. Кажется, она ко мне неплохо относится. Призналась, что иногда звонила ко мне и не отвечала: хотела просто услышать мой голос. Вот еще! Я что — певец? Смешно! Хотя, конечно, не очень смешно. Она еще сказала, что когда учились в школе, как-то во время одних гуляний даже хотела поцеловать меня: «А, была не была, что будет!» Но постеснялась, все-таки надо было учиться вместе. А я, честное слово, этого совсем не замечал.

В подъезде я несколько раз поцеловал ее, она отвечала по-девичьи, скромно и почему-то немного дрожала. Может, от холода. Да нет, у батареи тепло было. Видать, нервничала. Ну и зря!

И вот я что-то такое сказал, вернее, намекнул... или даже прямо сказал — почему-то не помню точно, — что я и со Светкой «лобызался». Она вначале не поверила, так опешила, глаза так расширились, что я был ничему не рад. И кто потянул меня за язык? Спросила, почему же тогда я не пошел провожать Свету? Конечно, шуточками — мол, это же так, просто по старой дружбе, по винцу-хитрецу, по шутливой, как бы дополнительной, тайной игре в бутылочку и прочему хорошему настроению, — я сгладил свою «вину», и мы расстались очень хорошо. Но все-таки неудобно. И, думаю, хорошо еще, что пошел провожать ее, а не Свету, а то, что бы она обо мне подумала, если бы не пошел ее провожать? А Светка стала современной, все поймет правильно, по-взрослому: просто смеялись, шутили, как бы играли в «любовь!» Словом, побаловались — и в сторону!

Но я не мог не сказать Галке правду! Вот встретит Светку и разговорятся. Мы, парни, делимся, рассказываем о своих делах, в том числе личных, а девчонки, наверняка, еще больше! У них душа, наверное, мягче, чем у нас, нежнее. Да и если бы Галка ко мне не звонила… Да, да! К нам частенько кто-то звонил и не подавал голоса. Неужели это была она?

Да, вот выдал! Даже как-то не по себе. Это же не проспектные девки. Хотя Светка призналась, что тоже видела виды. (Я ей говорил, что кое-что уже прошел. Эх, если бы я еще рассказал про мелькавший Борькин зад!) Да! Девчонки меня не узнали и по танцам, и по застолью. Хотя я всегда был веселым. А вот пил вместе со всеми запросто и порядком и без всяких «подпольных». Закалился!

Борька с Виктором были тоже веселыми. Но из наших девчонок ни с кем не подружились.

Конечно, Светка не ожидала от меня такого. Ну, что мы будем целоваться. А вдруг она еще на вечеринке что-то заподозрила. Или даже поняла! Не зря побоялась «холода», не захотела со мной «согреться», сразу отчалила. Поди, сейчас ревнует, вернее, критикует меня.

А спит ли Галка? Кажется, она была обо мне хорошего мнения, я всегда был с ней искренен и откровенен, разговаривали о серьезном — о жизни, о том, что везде много вранья и пошлости, и о прочих высоких материях.

Да, о высоких материях! Галка говорит, что тоже часто думает об этом, что умнеет. Ха, и еще более поумнела: нарвалась на шутника. Я почти как Виктор: сразу с двумя. Перевыполнил план в честь Сталинской конституции! А он бы за это меня — к стенке!.. Что-то не смешно.

Э-э! Не боись! К взрослым шуткам надо всем привыкать. Я же не силой. И не спьяна.

 

И вот простились… Мы поехали. Сидели в кузове, и Витя Крылов блевал через борт (перепил самогонки)…

Что вдруг вспомнил?..

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ТАНЯ, ЗОЯ И ДРУГИЕ

1. «Пей со мной, паршивая сука…»

Я как взбесился: решил не брать «душевную тетрадь» пока не стану мужчиной! Но... не вышло. Надеюсь, что ПОКА не вышло.

На следующий день после «конституционной» встречи с классом, почему-то довольно поздно звонила Галя Ясова. Сказала, что не знала — звонить или не звонить. Немного погуляли. Я не проявлял никакой «шутливой» инициативы: зачем девчонку вводить в заблуждение? Больше не звонила.

А через несколько дней, встретил Светку Варову. Вначале она засмущалась, а потом ничего, улыбались, болтали. Я даже пригласил ее в кино, но ей некогда. Просил позванивать.

Все эти дни думаем с ребятами, с кем будем встречать Новый год, и не можем ничего придумать. Я, конечно, могу пригласить Оксанку, но хочется, как и ребятам, какую-нибудь новенькую. Да и нужно трех девчонок. Не буду же я просить у нее подружек! Сразу поймет для чего собираемся. И вообще я и без нашей компании с ней могу… Хотя не буду, я уже твердо решил. Не нужны мне «удары» — ни для нее, ни для себя. Да, да и для себя!

Хорошо помню, как она говорила, что у некоторых есть «такие!» — можно чуть ли не вокруг шеи... Хотя причем тут шея? Что она имела в виду? Это же не рука, которой можно обнять. Да и таких больших «рук» я что-то не встречал в бане. А Оксана, видать, встречала. Ха! Не смешно.

Мелькает мысль о Вальке-соседке. А что?! Мы частенько перемигиваемся. По-моему, она начала. Уверен: не откажет! Но со своими — особенно с соседями — лучше не связываться, это я давно знаю: «не живи, где «любишь», не «люби», где живешь» — ну, с другими глаголами. Сплетен не оберешься. И не только о девушке или женщине. Сама женщина может что-нибудь болтать о тебе.

Да, сейчас у меня в голове только одно: надо стать мужчиной. Смешно? Нет! Вроде как хочу что-то доказать себе. Понятно что. И перед Оксаной неудобно, и перед Борисом с Виктором, и перед другими ребятами: все только об этом рассказывают, а я молчу.

 

***

Сейчас жду Борьку, пойдем что-нибудь покупать на Новый год. Да, Новый год встречаю с Борькой и Витей. Пришлось нашим наврать, что, мол, иду на день рождения, и, когда сегодня утром говорил это маме, мне было, честное слово, стыдно.

Борька сказал, что тетка смоталась в деревню. Причем надолго. Они с Виктором радовались. Я тоже их поддерживал.

Говорил по телефону с Викой. Побеседовали мило, дружелюбно. Сейчас позвонил, хотел поздравить с наступающим Новым годом, но ее не было дома.

Оксанка похудела, подурнела, говорит, что много работает. Звала на какой-то Новогодний вечер. Я согласился. Но она не позвонила. Ну, я не очень-то хотел. Придется и ей что-нибудь наврать. Ха, я навру ей, а она мне. Сегодня, может быть, поздравлю ее.

Из «новогодних» девчонок пока знаем только одну. Шли мы с ребятами по «броду», а навстречу идет Света Коралова! Я тут же вспомнил, что у меня остался ее стих (ну, «поэт» ей посвятил). Она в академическом, веселая, беззаботная. Я и подумал: может, пригласить ее на вечеринку? А ребята сразу: «Давай с нами!» Словом, пригласили хором. И сказали, чтоб прихватила двух подружек.

Сейчас, когда я кое-что уже видел и делал, «кораловые» метания и страхи меня, вроде, не беспокоят, и я не откажусь подружиться с ней на вечерок.

 

***

Вот и опять Новый год. И опять у меня неодолимое желание поделиться с кем-нибудь…

31-го заходил в седьмом часу вечера к Оксанке, у них никого не было дома. Так и не поздравил. А в десятом часу в доме у Борьки встретил Свету Коралову с двумя подружками — Таней и Мариной. Слышал их голоса и возгласы ребят при знакомстве. Я в это время был в другой комнате. Еще подумал: «Неужели пришла Танька из торгового, которую барал Борька? Он же ее напинал». Выхожу, нет — новенькие. Знакомлюсь… и чуть не ахнул: одна из них, Марина, — дочь тети Ани, сослуживицы мамы. Боже! Сразу не узнал — накрашенная. Сильно накрашенная. Как и Светка. Ну, Светка понятно и привычно. Я не знал, что делать, так же, как и Марина. Я это сразу понял и видел: стала вся пунцовая (как и тогда, когда была у нас дома в гостях).

Да-а… Мы не ожидали встретиться здесь. Она сидела за столом молча. Покрасневшее лицо почему-то стало казаться прыщеватым. Даже сильно прыщеватым. Наверное, так и было на самом деле. Ну, у меня тоже бывает. Но она выглядела сильно румяной. Думаю, не только из-за прыщей.

Вначале от вина отказывалась, но потом выпила рюмку, другую и пошло дело...

Я думал, что у меня опять будут проблемы (не очень-то хотел быть со Светкой: «своя», вдруг опозорюсь…), а получилось тоже неожиданно. Оказывается, как признался Виктор, он уже давно клеит ее, и она ломаться не будет, просто не было случая. «Но если ты все же захотел ее, то…» Я перебил: «Да ты что! Кто смел, тот двух съел!» — и почему-то показал на Марину. Оба засмеялись: может, и сегодня он будет сразу с двумя.

Признание Виктора задело меня, но потом… Хотя вру, и сейчас задевает. Обидно. Понятно, он видел, что мы переглядывались… А тут, оказывается, «ломаться не будет». Конечно, я ничего не предпринимал. Вот именно, кто смел, тот и съел. Но, может, это и к лучшему.

А на вечеринке, когда играли в бутылочку и выпадало на Светку и на меня, она выбегала в кухню и меня за собой тянула. И там так целовалась! Не только губами, а языком… Я даже отрывал ее от себя: неудобно, нас ждут.

Страстно целовалась со мной, а лежала с Виктором (я проходил ночью на «улицу» мимо них, через первую комнату). Правда, я охмурял не ее, а Таньку. С ней и прокувыркался всю ночь.

А Борька после долгой и упорной борьбы, вернее, возни сделал ха! Марину. Да, да! Я в этом уверен на 99,9%. Утром я видел около их кровати растянутый и слипшийся гандон. Итак, значит, эта «хорошая, скромная» Марина тоже «бл». Но тетя Аня хвалила свою доченьку. И мама моя хвалила. Вот я и переживал. Да, переживал!

В этот раз я не видел взлетающего зада Борьки, так как в комнате было очень темно (с улицы — ни фонарей, ни луны), но зато хорошо слышал возню, скрипение кровати, разные шумы и звуки какие-то непонятные чавканья, стоны… Вдруг, думаю, Борька ей рот зажал или еще что, и она не может закричать, убежать. Но он, конечно, не силой. Уж не такой она была пьяной.

А моя Танечка страшно сопротивлялась: нащипала и искусала меня кругом. И все: «Нет, нет, нет…» — как из пулемета. А я силой не хотел. И никогда не захочу! Никогда!

И вообще не хотел. В прямом смысле… И все прислушивался: вдруг Марина на помощь позовет. Вот чудак. Вернее, дурак! Сейчас на трезвую голову я это хорошо понимаю. А тогда… Но я, в самом деле, силой не хотел! Нет! Пусть не в полную силу, но все эти «нет, нет, нет»… Я так не могу! И нервничал. И мне было обидно, не знаю за что, но обидно. В том числе и за Марину.

Пришел домой в двенадцать часов дня (обещал прийти к этому времени). Пришел и раскричался, что вот, всё еще считают меня мальчиком, мол, не задерживайся, поздно не ходи! За все накричался. Нашим смешно. А мне было не очень.

Нет! Не умею я охмурять «бл». И вот думаю: может, в самом деле, все эти сопротивления потому, что я «скромный» — стихи девушкам читаю. Не знаю.

Кстати, Оксанка мне рассказывала, что девушки (и, конечно, женщины) в одних парнях видят будущих мужей, а в других — просто мужчин. То есть «дружат» по-разному. Интересно все устроено. Но ты же и сам «делишь» девочек и по-разному к ним относишься. Вдруг все эти «нет, нет, нет» просто так, для приличия? Вон и Марина что-то там вошкалась, но помалкивала, как бы соглашалась, и Борька делал свое дело и все.

Может, и мне не надо было обращать внимание на все эти «нет»? Вдруг Танька просто так, без всякой хитрости, а по инерции. Ну да, видимо, в такие минуты все девушки… женщины «вошкаются», то есть как бы сопротивляются или что-нибудь тараторят. Главное, силы не боятся, все добровольно.

Конечно, Танька не убегала, а все ерзала, руки мои придерживала… и в то же время щипалась и кусалась. И еще «нукала»: «Ну… ну…» То ли «нет», то ли «ну» — ничего не понять! Да, может, это была ее такая страсть? А я… И все за эту «бл» Марину переживал. Еще как переживал! Все же дочь маминой подруги. Значит, и я как-то близок, ответственен… Что за чушь?! Поистине дурак! Самый настоящий. Хотя это было в моей душе. Да! Было!

Забыл описать одну сцену. Утром, честное-пречестное, я Коралову не узнал. Она без краски просто страшненькая: глаза маленькие, ресницы и брови белесые. Мне даже рот ее показался каким-то таким, как без губ. А потом подмазалась и, вроде, ничего, получше. И даже хорошо. Конечно, она всегда сильно красилась. Была, как в маске.

Так вот, мы со Светкой курили на кухне и разговаривали. И со стихом интересно получилось. Я взял его с собой, но забыл про него, а тут вспомнил и отдал (без всяких «рецензий»). Светка взглянула на листок и тут же смяла. Я даже пожалел «поэта»: стих плохо сложен, но искренний. А Светка усмехнулась: «Это я сама сочинила. — Я, видимо, выпучил глаза. Она пояснила: — Хотела тебе понравиться. Ты же любишь стихи». И еще сказала, что жалеет, что мы разошлись. А у меня мелькнуло: «Мы и не сходились». Хорошо, что не брякнул. А она вдруг совсем разоткровенничалась: мол, в институте я изводил ее — то внимательным был, то равнодушным, то заигрывал, то пинал. А она хотела подружиться по-настоящему. Вот и вчера хотела.

Я не знал, что говорить. Я же не специально, не нарочно. Видимо, глупо улыбался и, по-моему, разводил руками: мол, ну что делать? Бывает.

А когда потом допивали недопитое и доедали недоеденное, она вдруг попросила, чтоб я почитал стихи. И меня как прорвало, почему-то начал орать, словно взбесился, поди, похлеще самого автора:

 

Сыпь, гармоника! Скука… Скука…

Гармонист пальцы льет волной.

Пей со мной, паршивая сука!

Пей со мной!

Излюбили тебя, измызгали…

Дорогая, я плачу,

Прости… прости.

 

Я без всяких намеков, честное слово. А Светка заплакала.

 

2. Головокружение

Четвертого числа пошел к Оксанке. Ее мамаша сказала, что Оксанка легла в больницу. На вопросы где и что болит отвечала уклончиво, не смотря в глаза (это я точно запомнил, хотя и не понял, почему она как бы смущалась). Сказала, что меня к ней не пустят, так как она в дифтерийной палате.

А Верка, видимо, через своего дылду-медика узнала: Оксанка, в самом деле, лежит в отдельной палате… в гинекологическом отделении. Сразу у всех мысль: аборт! Возможно. Кроме того, она как-то просила у одной девушки, которая была в компании у Верки (и та рассказала Верке), чтоб ей достали через подружек-медичек рецепт на одно лекарство. Услышав его, тетя Оля с Веркой (Верка про него откуда-то раньше знала) сразу заулыбались: лекарство против зачатия (таков смысл, как я понял после их «шуточек»). Словом, тетя Оля в коридоре спросила: не я ли ее... и не ревную ли? А я... я что-то смутился, но все же презрительно хмыкнул.

Нет! Может, я и ревную, но это не чувствуется, и это даже не ревность... а просто какая-то обида. Даже и ее, по-моему, нет. Я уже так отвык от Оксанки. Как выпишется, надо будет пнуть. Хватит! Вообще-то она сыграла шутку. Кто он? Журналист или инженер? Какой-нибудь «брат»? Пишу совсем спокойно, без всяких тревог и чувств. Все равно кто! Важен сам факт.

Вчера звонила Вика, говорила с Верой, передавала мне привет. Я не поздравил ее с Новым годом, она уезжала к родителям. Надо как-нибудь поговорить по телефону. А может, и вспомнить скамеечку. С Викой было спокойней…

Завтра иду в военкомат на медкомиссию. Признаться, нервничаю за свое здоровье...

 

***

Был на медкомиссии: всюду ГОДЕН!!! Ха!

Договорился с Борькой насчет квартиры: он даже ключ дал (тетки нет). Теперь надо решить: с кем?

Ну да, с кем? Ребята гуляют… Но я не хочу коллективно. Поэтому и ключ попросил. И наврал: мол, надо тут с одной, — и даже бутылочку принес с шоколадкой, у него оставил. Теперь надо действовать. Назад хода нет! Только вперед! Позориться перед ребятами не хочу! И не буду! Надоело!

Надо с незнакомкой. Это я точно решил.

Ха! А может, как тот хохмач из института? Пошел на танцы и привел. А что?!

 

***

Вот и всё! И ничего страшного! Теперь можно уже не в мечтах — налево и направо!..

А дело было так… Может, не описывать? Да, ладно! Что будет, то будет! Так хочется кому-нибудь рассказать.

В клубе Сталина бывают танцевальные вечера. Я на танцы никогда не ходил. И вот решился. Специально пошел! И… не дошел. Стоял на крыльце клуба и все думал: идти — не идти? Подходил несколько раз к кассе и не решался: совершенно не хотелось танцевать. А люди прибывали. И стояла одна девушка, чуть ниже меня, в вязаной шапочке с пампушкой. На часы поглядывала, видно, ждала кого-то. Ну, я спросил про время и, вроде, в шутку сказал, что лучше дома потанцевать, чем здесь толкаться. Она (Зоя) взглянула на меня и, почему-то помедлив, сказала: «Наверное». А я вдруг почти предложил: «А еще лучше подышать свежим воздухом». И Зоя сказала: «Можно подышать».

Походили, побродили, «подышали», и я, честное слово, не знал о чем говорить (ну, не стихи же о любви читать) и, главное, все время думал о Борькиной хате: как перейти к «домашним танцам»? Тем паче, вспомнил, что моего магнитофона там нет. К тому же я, видимо, чуть-чуть замерз: меня немного колотило. Ну, я и пригласил Зою погреться. Она совершенно не ломалась, видать, тоже замерзла. Ну и вообще… Она старше меня (года на два – три), наверное, все поняла сразу: дело взрослое.

Хорошо, что Борьки дома не было. Извинился, что музыки нет: мой магнитофон дома, а теткин проигрыватель сломался (сказал правду, что здесь живет мой товарищ, а я живу в другом месте). Раскупорил приготовленную бутылочку, наломал шоколадку.

Сидели рядом, на диване. Вначале она губки не давала. Думал, что опять ничего не получится. Уже смирился, и мы мило разговаривали. А потом все же поцеловались. Целовались и разговаривали. Я рассказывал об институтской стенгазете, о кинофильмах. (Хотел даже прочесть стих, но раздумал.) Она рассказывала о себе: окончила техникум, работает на часовом заводе, ей нравится, чисто все, аккуратно. И даже о личном рассказала: дружила с парнем, но разошлись. «Видимо, навсегда», — сказала она. И я тоже был искренен: сказал, что сейчас ни с кем не дружу, что мечтаю окончить институт, чтоб тоже, как и она, стать самостоятельным. И еще что-то о будущем. И мы опять целовались, обнимались… И все случилось как-то само собой. Конечно, я волновался.

Но совсем не страшно! Хотя, признаться, не помню некоторые детали… Пошли во вторую комнату (ха, в МОЮ комнату). Свет я не зажигал. Она совершенно не сопротивлялась. Это точно! Я помогал ей снимать с себя… А вот что и как не знаю, не запомнил. Майку я с себя не снимал и носки тоже. Ну и… Толком ничего не понял. Быстро все… Стал одеваться, а она как удивленно: «И все?» Я промолчал. А что еще? Конечно, все!

Хорошо, что вскоре пришел Борька. Я радовался, что он меня застал с девушкой, вернее, с женщиной. И у меня было такое возбужденное настроение, что я готов был бежать куда-то и еще кого-нибудь привести! Меня просто распирало от радости и свободы! Мне хотелось совершить еще какой-нибудь подвиг! Да, подвиг! Для ребят, может, это все по-рядовому, а для меня… На душе было радостно: я стал мужчиной! И в тоже время почему-то хотел побыстрей проводить Зою. Да, побыстрей! Может, боялся, что она предъявит какие-нибудь требования: мол, давай теперь подружимся, коль она «навсегда» рассталась со своим парнем? Или еще что… Нет уж, все! Может, она и хороший человек (наверняка), но лучше сразу расстаться. «Как случайно встретились с тобою, улыбнусь, спокойно разойдясь…» Тем паче, что она рассталась со своим парнем «видимо» навсегда. Значит, у нее есть надежда, что они еще помирятся, и она не будет одна.

Надо было что-то делать. Я сказал Борьке, что Зоя спешит, а Зое сказал, что к Борьке сейчас придут гости, и мы с ней ушли. А она вдруг сказала, что пойдет (или «хочет пойти», не помню) на танцы в клуб Сталина. Время до окончания танцев, наверное, еще было (признаться, я не знаю, до какого часа такие танцевальные вечера). Но я не собирался танцевать, и сказал об этом. Спросил, как можно к ней позвонить (свой номер не стал давать). У нее домашнего телефона нет. Договорились, что как-нибудь встретимся здесь, на танцах. Я довел ее до клуба Сталина, и она почему-то пожелала мне, чтоб я с гостями Бориса хорошо провел время. Неужели подумала, что я вернусь к Борьке?

Я шел домой и вспоминал о случившемся. И вдруг почувствовал, что хотел бы оказаться рядом с Зоей. Вот что меня еще переполняло! Можно было бы на всю ночь остаться! Позвонил бы домой, что-нибудь придумал: мол, нахожусь у ребят в общежитии и так далее (папа и мама говорили, что лучше оставаться в компании, чем идти домой ночью). И зачем я отпустил Зою? Вот дурак! Пошел вновь к клубу. Касса уже не работала, и вскоре вообще все закончилось: люди стали выходить из клуба. Я смотрел во все глаза, но Зою так и не нашел. То ли она не пошла на танцы, то ли я ее просмотрел.

Да, надо было остаться! Она бы согласилась. Недаром спросила: «И все?» Видно, хотела продолжить нашу неожиданную «дружбу». Девчонки быстро влюбляются, я это уже заметил.

Нет, хорошо, что расстались. Никаких претензий, никаких следов «преступления». Ха! Теперь я всех могу… Ха-ха! Сейчас бы Оксанку!.. А сколько сейчас? О, уже второй час ночи! Нет, я бы Оксанку не стал. Ну да, не стал бы. С ней лучше не связываться. А кого? Вику?.. Нет, Вику не надо. Светку Коралову?.. Можно, конечно. Но после Виктора не буду. Противно.

Ха! Может, Галку Ясову и Светку Варову? Сразу двоих! Дурак! Извините, девчонки, что я так шучу. Честное слово, извините. Что-то ты, Мишка, совсем с ума сошел.

Кстати, у меня получилось так же, как у хохмача из института: туда-сюда — и все. Вот именно — «и все». Может, это имела в виду Зоя? Вот хохма.

 

Все же решил дописать. Когда я перечислял имена, мелькнуло и другое имя. Я не осмелился его написать. И сейчас не хочу! И вообще — поистине дурак! Устроил перекличку. Какое-то головокружение…

Но я совершенно не силой. По-моему, я ее не обидел. Просто это жизнь. Взрослая жизнь. Так ведь? Как ты думаешь?

 

***

Весь день вспоминал вчерашнее… Даже не верится. Эх! Сейчас бы!..

Пришлось отдать ключ Виктору (Борька сказал). Может, он опять с Кораловой? Ну и черт с ней! Хотя что-то жалко ее. Почему-то часто вспоминаю, как она заплакала.

Признаться, думал и о другом. Вдруг Зоя не знает лекарство… ну, которое знает Оксана?

Хотя, думаю, знает. Без этого она вряд ли бы согласилась. Я же — без «резины». В тот момент я вообще забыл про все.

 

***

Еще было… Вчера.

Сказал дома, что буду заниматься с ребятами в общежитии. И занимался! Всю ночь! И потом почти весь день! В хате у Борьки. Ребята ушли учиться, и я учился! Поглядывал на свои новые часы («Спортивные»! Со светящимся циферблатом!): вот, мол, сейчас передохну минут 20… А Диана (наверное, просто Даша) смеялась: «Спортсмен! Важно не количество, а качество!» И про разные «ракурсы» узнал. Опытная! Ей, наверное, за двадцать пять. Взрослая. Ребята их где-то у ресторана встретили.

Сказала, что с мужем поссорилась. Может, оправдывается? Вряд ли. Пусть лучше помирятся.

 

***

Оксанка уже давно выписалась из больницы, но ко мне не звонит. Неужели стыдно? Тетя Оля говорит, что если ей нужен был… как его, забыл название... ну, лекарство, рецепт на которое она хотела достать, то, значит, ее «скребли» (понятно: был аборт). Но мне все равно, об этом почти не вспоминаю. Хотя вру, обидно.

Неужели на свете нет честных и искренних отношений?.. Нет! Есть! Вот мама иногда сердится на папу, но у нас же дома все хорошо. И у Мияновых все нормально. И у меня будет все нормально!

Ну а «подвиги»… Холостым мужчинам можно. И женщинам. Но им лучше по любви. Да и мужчинам тоже. Хотя, если задаться целью, то количество можно запросто довести до «тыщи»! У меня такой цели, вроде, нет. Хотя…

Ехали с ребятишками на трамвае после сдачи экзамена, рядом стояла дивчина, симпатичная, особенно губки — пухленькие, алые, глазки большие. Словом, шутка за шуткой — пошли все вместе в кино. Сказала, что звать Люда. Начал я с ней заигрывать и «уделять» внимание, ну а девчонка-то современная: не успели выйти из трамвая, как стала называть всех на «ты», взяла меня и Борьку под руку, знает всех бродских чувих — словом, для нашего кира вполне подойдет. В кино я гладил ее руки и... коленки. Она сжимала мою руку и, приложив к ней щечку, шептала: «Смотри: я вся горю». И мне было интересно: что будет дальше?

Люда сказала, что работает на заводе копировщицей, учится в вечернем девятом классе. Судя по поведению, эта девушка — настоящая «чува». С ней можно было сразу, в этот же день гульнуть. Но где? Вести ее к Борьке не захотел: я с девчонкой, а он что? Неудобно. Да и там его тетка.

Договорились с Людой, что на следующий день я скажу ей о кире (уйдет ли Борькина тетка в гости). Но вместе со мной на свидание пошли Борька и Витя. И тут Борька пригласил Люду встретиться и погулять в воскресенье. Она согласилась (но что-то не бойко). Вообще-то я хотел с ней погулять, Борька, конечно, не видел, что в кино я гладил ее коленки. Можно было бы и вместе погулять, а там разобрались бы, кто с кем. Но в воскресенье мне надо было идти к тете Гале в гости (всю родню пригласила), и я, кажется, злился на Борьку, но — ей-ей — не очень.

От тети Гали я ушел рано (она собирала гостей днем), сказав маме, что поеду к ребятам в общежитие, там иногда официально, с разрешения, устраивают небольшие вечера. (Кстати, я стал «потверже» отпрашиваться. И правильно!) В общаге я познакомился, вернее, подцепил Люсю Оспову. Девочка фигуристая, стройная. Учится в нашем институте. Думал, что смогу сразу… а оказалась очень скромной девушкой. Всю ночь мы просидели в коридоре на диване. Я был ласков, но… только целовались.

Ну, а Люду, коль так вышло, я «отдал» Борьке. У него в это время не было девушки. Он ходил с ней в кино, но признался, что так и не сумел ее поцеловать. Я в душе ликовал: тогда в кинотеатре я мог, по-моему, достигнуть большего, чем поцелуй. А вчера на гулянке в честь 23 февраля (я был с Люсей Осповой) Люда, по-моему, на меня поглядывала… Играя в бутылочку, охотно со мной целовалась. Но а я как-то скованно, с опаской. Все же где-то рядом был Борька, а он с ней гуляет, то есть дружат. Или хочет подружиться посерьезней.

Зато Люся Оспова целуется по-страшному: полчаса не оторвешь... или не оторвешься.

А потом пришла тетка Бориса, и все пошли провожать девушек.

А перед этим я ходил с Люсей в кино, был у нее дома (живет в съемной квартире, одна в комнате! Но в гости не приглашает.) Кроме губ, никуда больше не подпускала. Я даже стал подумывать, как с ней покультурнее расстаться. Да, да, думал.

Еще! Оказывается, она довольно известная (талантливая) гимнастка, объездила с соревнованиями весь Союз. Но почему она так быстро мне наскучила? Не знаю. Или мне уже мало одних поцелуев? Хоть и долгих. Вот интересно! Но добиваться ее не буду. Она хорошая девчонка и обманывать ее нельзя. Другая, живя отдельно, во всю бы шуровала. Хотя, если быть понастойчивей и поласковей… Но я не очень мечтаю о ней. Душа спокойна. В этом, видимо, все дело.

«…Останься навсегда таким же искренним, отзывчивым и простым… но не гонись за легким успехом…»

Может, ты хочешь что-то еще мне сказать, посоветовать?.. Даже показалось, что я услышал твой голос… И сердце — ходуном. Как тогда у тебя…

Сейчас я понимаю: это не только твое сердце билось, ребеночек шевелился. И ты гладила мою ладонь и моей рукой его успокаивала, убаюкивала...

« Ты хороший... Я хо́чу тебя... Хо́чу…»

 

***

Сегодня сказал Люсе, что ни у нее, ни у меня нет времени встречаться и надо, чтоб мы не были чем-то обязаны друг другу, чтоб могли свободно планировать время, что так будет лучше. Люся восприняла это спокойно, с пониманием. Более того, сказала, что расписание тренировок иногда меняется, а опаздывать нельзя, что будут соревнования и показательные выступления, придется ездить по области и другим городам. Словом, ее свободное время не от нее зависит. Расстались хорошими друзьями, а когда встретимся время покажет. А я и впрямь решил поработать всерьез, так что гулять некогда. Надо учиться. Дел много. Ужас!

В пятницу заходил к Оксанке. Дома была ее тетя (второй раз ее видел, даже забыл как звать), больше никого не было. Это ее дом, и она отдавала его Оксане с семейкой. И вот чуть ли не целый час рассказывала: уехали инкогнито, даже соседи не знали, бросили на произвол судьбы квартиру, оставив ее в диком состоянии (разбросали ее вещи), квартира была страшно захламлена и т.д., и т.п. И еще говорила, что они плохие люди, что Оксана белоручка и прочее, что ей дали развод и что теперь они «ищут другого дурака». А я в ответ: «Мир не без дураков», что страшно ей понравилось, и она даже засмеялась: «Они как-то говорили, что обхаживают одного теленочка. Хорошо, что это не ты».

Вот еще! «Теленочка»! Сами коровы! Вот пусть и обхаживают, если нашли такого!

Тетка узнала, что они переехали на другую квартиру — тоже в частном доме, по улице Железнодорожной, 20. Сказала, что решила дать мне их адрес, так как я ей понравился и «таких учить надо». Это она говорила об Оксанке с матерью. Что она имела в виду, я, признаться, не понял. Да и ученых учить только портить. Оксанка сама, кого хочешь, научит. Всему! А ее мать (именно «ее мать»!) — тем паче! Они и без мужской поддержки новую квартиру нашли. Так что тетка зря волнуется, они не пропадут!

Хотя понимаю, что тетка хочет: не учить, а проучить. Нет уж! Пусть сама и учит, и проучивает, если ее обидели. Я, конечно, туда не пойду, а вот телеграммку к 8 марта, наверное, пошлю.

И теперь самое интересное! (Пока писал, все время это вертелось в голове. Но надо все по порядку.) Тетка Оксаны рассказала, что сюда, к ней, когда еще жили Оксанка с матерью (матери, вроде, в тот момент не было, а вот она, тетка, как раз была), приходила девушка — «небольшого роста, толстенькая» и, как поняла тетка, тоже музыкантша. Ну, я, конечно, сразу подумал: «Вика!», — и даже в сердце екнуло. Не от страха или смущения, а, видимо, от удивления. И тетка рассказала, что тут чуть ли не драка случилась! Эта «толстенькая» вначале спокойно просила, чтоб Оксана оставила в покое какого-то паренька, как поняла тетка, «того теленочка». Оксана начала орать на нее, мол, нечего из себя девочку строить и ее, Оксану, жизни учить! Тетка засмеялась, сказав, что Оксана сказала не «девочку» строить, а по-другому, на букву «ц», но ей, тетке, неудобно это слово вслух при мне произносить. И, мол, многое неудобно произносить, так как Оксана обо всем открыто говорила, вернее, кричала. Но тетка все же рассказала: Оксана кричала, что она знает «вас, консерваторских!», они там такое вытворяют, что даже проституткам не снится! Спят не только друг с другом, но и с преподавателями! А «толстенькая» говорила, что уезжает и выходит замуж, ей не нужен паренек, о котором она просит, что ей жалко его. А Оксана в ответ: мол, шла бы она лучше своего музыканта жалеть, а то, видите ли, спит с одним, а любит другого. «Толстенькая» назвала Оксану шлюхой, Оксана запустила в нее вазочку. «Толстенькая» еле увернулась и, слава богу, выскочила из дома.

Тетка рассказывала с таким азартом и удовольствием! А я немного растерялся. Вот и думаю: наверняка, «паренек» и «теленочек» это я… Но неужели Вика спала с этим…как его… Гришей? Или с кем-то другим… Да черт с ними! Пусть хоть все перебараются и — ха! — «целко» перекидаются!

 

***

У нас в институте ЧП! В вестибюле кто-то приколол картинку со стихами. Видать, в честь 1 мая — Дня международной солидарности трудящихся! Но 1 мая прошло. Значит, в честь скорого Дня Победы. Хотя при чем здесь «победа»? Солидарность ближе. Тогда, наверное, в честь смелости. На картинке — кошка, повесилась на батарее и на шее «предсмертная записка»… Ну, смешная. И грустная. Несколько часов карикатура провисела. Словом, сейчас по всему институту ищут автора. Нас, кто делает «Протяжку», сегодня собрал декан, тоже все расспрашивал и ругался: «Пораспустили людей!»

Ладно, лучше о другом. Давно не брался за «душевный роман». Что нового на «любовном фронте»? Можно было бы о многом вспомнить. Да, иногда вспоминаю с азартом, с удовольствием, словно хочу понять, куда все идет и что может быть дальше. Прямо приключение какое-то. Напишу только об основном.

Седьмого марта вечером подал Оксанке телеграмму (хотел, чтоб принесли утром, в праздник). Думал, что позвонит, ответит на шуточное «муси-пуси», но…

А где-то месяц тому назад она приходила к нам (до этого встретила Веру, и та сказала, что я все учусь, никуда не хожу, сижу дома — вот и зашла). В это время у нас были Виктор и Борька, и они чуть ли не хором: «Клевая чува». Мне было приятно слышать такие слова о своей (?) девушке.

Ну, а тогда я проводил ее до дома (говорит, что устроились не плохо) и все время почему-то язвил: мол, я еще не разучился обниматься, целоваться (поцеловал ее один раз) и еще что-то порол в этом духе. Но видел, что Оксанка сердилась на мои «остроты», а потом спросила: «Может, встретимся в ближайшую субботу?» А я: «Не боишься, что тебя побьют мои девушки?» Хотел сказать «женщины», но сдержался. Пусть думает, что я еще мальчик. Так и расстались.

Но главное — другое! Восьмое марта встречал с Люсей Осповой (у меня не было девушки, и я пригласил ее). Подарил ей деревянного клоуна и плиточку шоколада. Встречали праздник у Борьки (вместе с его теткой. Тетка современная: не пропускала ни одной рюмки!).

Пошел провожать Люсю. И она впервые пригласила домой (хозяев — «стариков» — не было). Мы начали целоваться… Я ушел утром. Совершенно не ожидал. Произошло какое-то… ну, не чудо, а открытие. И еще какое! И для нее, и для меня.

Вначале она боялась… Нет, нет, я совершенно не настаивал. Я только целовал ее и ласкал. И она целовала меня и ласкала. Такое было у меня впервые. Не просто поцелуи. И не только поцелуи… Хорошая девчонка, нежная. Так целует… Везде… Да, да, везде! Ласковая. Очень ласковая. До сих пор сердце замирает.

Я вначале даже испугался, вернее, растерялся, что ли, хотя, конечно, слышал от ребят… Теперь понимаю, почему Оксанка говорила о «шее» — чем и как до нее можно «дотянуться». Вернее, как она сама, видать, дотягивалась своей «шеей». А вот откуда Люся это знает?

Все это время мы встречались. Были как помешанные: только «старики» куда-то уходили, она звонила, и я — бегом «учиться»! Мама все удивлялась, что я так часто хожу в библиотеку.

Как-то мы целовались и прочее, и я начал читать стихи. Люся прервала меня: «Скоро «старики» придут, давай лучше потренируемся! — И уже тише: — Я тебя хочу!» А у меня вдруг пронеслось «хо́чу», как хотел подправить… И даже замешкался. Чуть ли ни домой засобирался: мол, поздно уже.

Словом, «учились» и «тренировались». Гибкая… Конечно, гимнастка. «Хочу» без «хо́чу». Сплошная «физика». Хорошо хоть «химии» не было и нет: я не могу врать, говорить о любви, признаваться в любви. Слава богу, она ни о чем не спрашивает. А если спросит? Хотя вряд ли. Я, видимо, опять все усложняю. И, признаться, даже не знаю, что меня не устраивает. Но опять хочу с кем-нибудь познакомиться. Скучно и грустно одному.

Конечно, плохо, что у меня с Люсей так выходит. Но обманывать ее не буду. И, по-моему, она сама настроена на «свободу». Частенько вспоминаю, как мы первый раз были по-настоящему «вместе», и она засмеялась: «А я, дура, все боялась! Совсем не больно. И крови мало».

Почему «дура»? И почему «все боялась»? Словно она наконец-то осуществила, кроме «поцелуйчиков», главную «технологическую операцию», которую давно задумывала. Мол, утвердилась в своей взрослости и теперь можно смело продолжать, ничего не боясь? Но я предохранялся… Но, может, она знает не только «шейные», но и «таблеточные» тайны, чтоб не залететь?

Или я опять фантазирую? Придираюсь к словам. И вообще зря так говорю о Люсе. Я ведь тоже хотел поскорее осуществить СВОЮ «технологическую операцию» — стать мужчиной. Стал понимать: это не только переспать. Вот Люся без всяких «операций» сильная, целеустремленная. Говорила, что учеба в институте ее не очень интересует, хочет добиться успехов в спорте. Говорит, что мир увидит и вообще интересно. И по деньгам выгодно! Что ж, если дело нравится — это здорово. И платить должны хорошо. Люди у нас не так уж хорошо живут. Правда, есть некоторые… И дело не только в заработках. Главное — достать хорошие продукты. А зачастую — просто продукты. На базаре дороговато. Я часто слышу это от папы. И мама в магазинных очередях стоит. И мне иногда приходится.

Да, интересно получается с этой карикатурной «молнией». Правильная карикатура! Кошка повесилась на батарее и на шее — предсмертная записка: «Мяса нет, молока нет, пойду в лучший мир». И подпись под картинкой: «Студент не кошка, проживет и на картошке». Ха! Смелый кто-то

 

3. Вечное движение

Пишу с ленцой. Видимо, многое уже увидел, узнал и теряю интерес к своему «душевному роману». Опять вспоминать, разбираться… А раньше почти каждый день писал! Хотя, признаться, чувствую какой-то неуют от этого молчания. Словно хочу что-то скрыть, утаить. Словно отчет держу...

Уже давно собирались всем факультетом поехать за город. И вот наметили дату. У меня не было девчонки, и я не знал, поеду или нет. С Люсей мы фактически расстались. Ей тоже некогда. Да и согласилась, чтоб мы были свободны (когда-то я говорил ей об этом и еще раз поговорили).

А тут Борька познакомился с девушкой Надей, которая привела своих двух подружек. Вот мы все и поехали в лес. И надо же, среди собравшихся — а народу получилось довольно много — была Людка. То ли ее кто-то пригласил, то ли сама пришла, не знаю. По-моему, Борька так и не добился ее и, как я понимал, они расстались.

Ну, мы с Людкой стали сразу переглядываться. Да и я понял, что Борька «подружился» с Надей и, значит, Людка — ничья. Правда, видел, что вначале Борька подбегал к Людке и что-то ей говорил. Наверное, поздоровались. Про новых наших знакомых я и позабыл. И вскоре я и Людка валялись на траве вдали от всех на свете.

Ну… словом, она говорила, что я очень ей нравлюсь, что очень-очень хочет быть со мной, и почти заплакала, так как не знает, что делать: она — девочка. Я не ожидал. Конечно, я помню «девочку» Эрну из торгового. Но тогда я был еще мальчик, растерялся. А сейчас-то! Еще бы чуть-чуть и все — на ней уже почти ничего не было. Она совсем не сопротивлялась, когда я ее целовал и ласкал, а наоборот, меня целовала и все ойкала, как причитала. Хотел как-то успокоить ее, говорил, мол, не бойся. То ли хотел, чтоб она поняла, что это не больно (видимо, вспомнил наш опыт с Люсей), то ли хотел, сказать, что я ничего делать не буду. И увидел ее глаза: они были ласковыми, нежными… и полные тоски, боли, мольбы. Мне показалось, что она сейчас расплачется. И вдруг мне померещилось, что это… да, да, что это глаза Моти, что это она смотрит… Стал успокаивать, говорить какие-то слова и помогать одеваться. И вскоре мы опять целовались, и Люда была веселой и беззаботной.

А потом я сказал, что дружу с Люсей (Люда знает ее), но, мол, сегодня она не могла поехать. Словом, наврал, что я «занят». Она ничего не сказала. И на дружбу не напрашивалась. Только сказала, что встречаться с Борькой больше не будет.

А ребятишки, видя, что нас нет, собрали наши шмотки (мой пиджак и Людкины туфли с сумочкой) и уехали в город. И мы с ней остались без копейки.

К счастью, Витя Крылов тоже отстал со своей новой девицей (подругой Нади): вот они и «заблудились».

Витя сказал, что я увел Людку у Борьки. Но ведь Борька был с Надей! Виктор хмыкнул.

Возвращались домой на «речном трамвае». Народу было мало, мы сидели вдалеке от Виктора и его девицы, и я читал стихи. Люда многие из них знает, кое-что даже подсказывала. Молодец!

А потом мы просто молчали. Бесконечное речное течение просто завораживало. Видимо, какой-то своей тайной. Стремительное, безудержное движение, плавные и крутые переливы голубовато-темных волн, потаенная глубина водной стихии наполняли душу загадочной вечностью — непостижимой жаждой и неотвратимостью этого вечного движения. Ну, как нельзя унять ветер. Как нельзя погасить свет от звезд, солнца и луны. Тоже вечное свечение-движение. Словно ты и сам сливаешься с этой неистребимой, таинственной и томительной жаждой.

Понятно, тогда я так не рассуждал, не философствовал, смотрел и все. Нет, наверное, все же о чем-то думал…

На прощанье я сказал Люде: «Хорошая ты девчонка. Плохо, что у меня уже есть девушка». Конечно, хорошая. Пусть думает, что я дал Люсе слово.

Почему-то было неудобно встретиться с Борькой. Все вспоминал ухмылку Виктора. Но Борька — молодец, не обиделся на меня. Сказал : «Людка б... Ты сколько раз ее?» Я почему-то усмехнулся и промолчал. А потом подошел к нему и признался, что между нами ничего такого, серьезного не было. Он не поверил. Я дал честное слово. По-моему, он обрадовался.

Понятно, Борька из-за меня назвал Люду «бл». Хорошо, что я признался ему.

Конечно, Людка не устоит, если я… Но нет! Нет! Я не могу идти против Борьки (он, видимо, еще надеется). Я не хочу, чтоб ему было обидно и больно. Самолюбие, себялюбие или эгоизм — не знаю, но это больно. По себе знаю. Да и вообще… Вот о Люсе, о ее будущем, у меня беспокойства нет. Лишь бы не «залетела».

Кстати, пиджак мне отдала одна из наших девчонок, сказав, что и Людкины туфли с сумочкой у нее, она их ей передаст (оказывается, они общаются). И рассказала, что это девчонки (ну, видимо, Надя и ее вторая подружка) решили нас разыграть: спрятали шмотки (взяли с собой) и всем сказали, что я и «еще кто-то» уехали в город. Видимо, Борька тоже решал вместе с ними.

Оксанке не звонил (хотя как-то собирался) и не ходил (и, наверное, не пойду). Видно, распрощался навсегда.

Навсегда…

В твоих глазах была такая тоска и боль… и слезы… И протянула мне открытку…

«Прощай, Миша… Я хо́чу тебя... Хо́чу…»

Прости меня, Мотя-Матильда. Я не знаю, что мне делать. Вернее, делаю как-то все по инерции…

 

***

Немного волнуюсь: скоро пойду на свидание. Интересно, сколько ни накапливай опыта — смелости, решительности и еще черт знает чего, а все равно новая девушка — новое волнение.

Последние недели был один. Как-то встретил Эрну. Говорит, что ни с кем не встречается и что тогда не пошла бы к нам на вечеринку, если бы ни сказали, что приглашают на именины. Постояли в ее подъезде в «трезвом» состоянии и — прощай.

Иногда вижу в институте Люсю. А когда-то переживал, как это встречаться, а потом расстаться! Особенно, если учишься вместе или живешь рядом. У Люси все нормально, настроение хорошее. И не стесняемся друг друга, не оправдываемся.

Признаться, иногда очень хочется побыть с ней: она такая ласковая. Но я удерживаю себя. Не знаю, правильно делаю или нет. Она тоже в гости не зовет. Говорит, очень занята тренировками. Только вот какими? Недавно видел ее с мальчиком. Прошли мимо. Я не рискнул поздороваться. Она тоже. А в душе у меня вдруг какой-то неуют. Все же был ее первым… Не осложнил ли ей жизнь? Ха, а может, наоборот? Но почему-то вспомнилась Людка: глаза, полные слез… Видно, и за Люсю переживаю. Чудак! Теперь что за всех переживать?! Весь в маму.

А тут ходили с Борькой по «броду», и я раза два переморгнулся с одной сочной дивчиной. На нее все поглядывали. Даже чувихи! Выглядела очень эффектно: в полупрозрачном платье-мешке со всеми хорошо просматриваемыми притягательными «выпуклостями», с красно-броским педикюром, не говоря уж о таких же ярких длиннющих ногтях на руках. Ну, сошлись. Борька удалился, а я ходил ее провожать. Живет около барахолки, далековато. Но круче всех бывших девиц! Аллой зовут, 20 годков. Прощаясь, как бы по-дружески, чмокнул в щечку. Решил не форсировать события. Чтоб не спугнуть.

Красивая, гордая. Не просто чува, а дама: смотрит прямо в глаза с каким-то превосходством, уверенно, смело, словно подчеркивает свое умение резать «правду» в глаза. Видать, знает себе цену и может сама «напугать»: в любую минуту пнуть!

Я почему-то наврал: сказал, что мне двадцать один год, мол, скоро буду инженерить. По-моему, сразу понял: такой придется по-настоящему «пудрить мозги».

 

***

Наши ушли на именины к тете Гале. Сижу дома один. Хотя можно было смотаться в институт на вечер. Но что-то не тянет. К английскому почти не готовлюсь. А, надоело все.

Тогда с Алкой проходили не долго. Она приходила минут за пять до срока и стояла в сторонке (я заметил), а потом, когда я появлялся, подходила. Было, по-моему, четыре свидания. Встречался словно с новой Оксаной — красивой и модной.

Она все время рассказывала о своих многочисленных знакомых — об артистах, офицерах и прочих поклонниках, о своих родственниках, соседях и просто о каких-то парнях — кто-то из них «может морду набить», кто-то с кем-то уже дрался, кто-то сидел и тому подобное. И, главное, о том, как она смело-умело вела себя в разных «драчливых» ситуациях. То ли цену себе набивала, то ли просто язык без костей. Но, думаю, особо не врала: говорила с чувством, убедительно.

Рассказывала, как она пнула какого-то поклонника: назначила свидание в очень далеком месте и не пришла, так как и не собиралась приходить. И с таким хвастовством рассказывала, словно парень что-то такое натворил, и она ему отомстила. А оказывается, ничего он не сделал, она просто подхохмила над надоевшим ухажером.

Или рассказывала, как она успокаивает «недоделанного» — не понял, то ли соседского ребенка, то ли племянника: «затыкает глотку» конфетой. Говорила брезгливо, с отвращением. Словно вспоминала о детских «неожиданностях», которые сваливались прямо на ее голову.

И мне было противно. Я не вру, специально ее не унижаю и себя не приукрашиваю. Да, мне было противно целовать ее размалеванный рот, что я делал не часто. Держался довольно грубо. Ну, грубо — в смысле ехидничал: «Надо же, какая ты смелая! Надо же, какая ты умная! Просто жуть!» Или: «И никто тебе за это по физиономии не съездил?» Она удивлялась и говорила, что ей это нравится, что она привыкла, что мальчики для нее готовы были все сделать, а тут необычно.

Я водил ее в кино. Она говорила о театре, но я уходил в кусты: некогда, попозже. (Ха! Когда-то по таким же «театральным делам» мучился с Викой.) Но моя красотка не только о театре говорила, намекала на ресторан, мол, там вкусно готовят и танцы до упада. Зато строила из себя невинность, когда мы прощались, мол, она ТАК не может. Вначале подумал: «так» — не только поцелуйчики. Неужели девочка? Но я особо-то не лез. И вскоре понял: «так» — это на улице, в подъезде она не может. И, конечно, не «только поцелуйчики» имела в виду. При деньгах можно было бы здорово с ней гульнуть. В Борькину лачугу она не пошла бы. Да я и сам не хотел позориться. «Почти инженер» приглашает «даму» в переполненный сортир с видом на помойку!

И вот — очередное свидание. Я пришел на семь минут позже назначенного времени (не специально, просто шел что-то медленно). У меня были куплены билеты в кино. А до этого мы, как никогда, сухо расстались, и я уже подумывал в скором времени ее напинать. (Я мог бы сразу ее пнуть, но на нее все так смотрели! А мои ребята вообще мне завидовали. Наверное, думали, что я во всю с ней шурую. И если вначале, признаться, меня немного смущали ее многочисленные рассказы о драчливых родственниках и знакомых, мол, вдруг будет мстить, то вскоре я был готов на все!) И вот подождал ее с полчаса (!) и пошел в кино. А вечером ребята видели ее на «броду» одну.

Я думал и думаю: или не стала ждать меня эти семь минут, или я время свидания перепутал. Но нисколько не сожалею. До тошноты было противно. К черту!

Где-то неделю назад случайно встретились с Оксанкой (я — мимо магазина, а она — из магазина). Я часто ее вспоминаю, мы все же хорошо провели время. Сейчас она выглядит... ну, плохо. Да, да, худая, какая-то бледная. Словом, не понравилась. Говорит, что все время одна, готовится поступать в консерваторию. ОЧЕНЬ (даже выделю) звала к себе. Несколько раз повторяла. Я кивал, но молчал. А она ехидничала: «Придется уехать в Сталинск. А что остается? Ты ведь меня бросил». И даже язвила: «А ты вообще-то кого-нибудь хочешь?» А я вдруг: «Хо́чу. — И тут же со смехом: — Хочу, хочу!» Хотя, признаться, внутри екнуло. Хорошо, что сам подправил. А Оксанка: «Значит, смелым стал, коль шутишь. Тогда еще погуляй, я подожду». И даже продекламировала: «Только нецелованных не трогай, только негоревших не мани…» Ну, она и себе может это пожелать. И опять звала в гости. Я сказал, что зайду. А она: «Что так неуверенно? — И, наклонившись, прошептала: — Мишик, приходи. Все будет хорошо», — и глаза у нее были игривыми… и в общем-то добрыми.

Вспомнил про «предварительные дрочки». Мы даже с ребятами так не говорим. Есть другое — прелюдия, ласки, игры и еще, наверное, что-то «музыкальное». Понимаю, Оксанка хотела меня «взбодрить»! Видать, смеялась надо мной, что я такой, немощный. Или жалела. Может, и сейчас жалеет? Зря! Словом, спасибо за приглашение. Но, увы, видать, не судьба. Я не жалею.

А вот к Люсе иногда хочется. Как-то опять встретил ее в институте, выглядит неплохо. Ходили в кино. На прощанье (к себе не пригласила) хотел ее поцеловать, а она: «Может, не надо?». Я все же лез… Сказала, что сегодня нельзя «по женским делам». Обещала позвонить. Приглашала в «Динамо», у нее там тренировки. А мне все некогда. И Люся не позвонила. Да и несколько раз видел ее с одним и тем же парнем. Видать, дружат. Ну и слава богу.

 

***

Я здесь такое пережил!.. Виктор сказал, что видел в сельхозе девчонку, похожую на одну из «успенских». Я чуть не вскрикнул, и сердце застучало — всей грудью почувствовал. Но Виктор говорит, что, может, обознался. Я попросил, чтоб он все разузнал, мол, интересно, как они там живут. А сам вчера и сегодня толкался у сельхоза — и около учебного корпуса, и у общежития, спрашивал у ребят и девчонок: есть ли у них кто-нибудь из Успенки Колынского района. Никого не было. И Виктор больше ничего не говорил. Я спросил его, но он ни с кем из сельхоза уже не встречается, узнать не у кого. Неужели, действительно ошибся? Наверное. Обидно.

Мотя, Мотя-Матильда… Прошло уже почти два года. Много. И сколько произошло со мной всякого… А с тобой? Очень хочу тебя увидеть. Ну, хотя бы узнать, что и как. Ты одна или с Василием? Часто думаю. Может, все же написать? Но вдруг Василий ревнивый. Как бы ни навредить. Да, наверное, ты уже и забыла меня.

А я тебя не забыл. Вот, на фото: живые глаза, живые губы, живые ямочки на щеках…

И открытка… Чуть поблекла, состарилась. Новогодняя: елочка и вокруг зверята пляшут. Видать, другой не было, мы были осенью. Но ты же не поздравление писала. Твои слова весь год со мной, все года. И открытка тоже живая: вот — ты держала ее в руках, писала. Синие чернила… Немного прерывистый почерк… Но понятный, ясный. Твои слова, твои запятые, точки… Самые прекрасные стихи. Да, да, стихи. Твои слова, Мотя, для меня как самые светлые стихи на свете, как самая душевная песня на свете. И как что-то очень важное, очень нужное для меня — доброе, мудрое. Как мне хочется не просто повторять, а услышать их от тебя. Услышать твой негромкий голос…

Прощай, Миша. Желаю тебе надолго, на всю жизнь сохранить лучшие надежды и порывы юности. Останься навсегда таким же искренним, отзывчивым и простым. Верю: из тебя получится хороший человек. Ты умеешь работать. Ты способный, но не гонись за легким успехом. То, что легко досталось, потерять еще легче… Ты хороший... Я хо́чу тебя... Хо́чу…

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. МОТЯ-МАТИЛЬДА

1. Чертовы круги

Какое сегодня число?.. А, черт с ним! Лето, август.

Взял листочки из ученической тетради — валялись в столе, а новой общей тетради под рукой нет. Да я и не думал продолжать записи. Но кому расскажешь? Никому. А душа так хочет раскрыться, признаться, поделиться, посоветоваться. Или закричать, завопить…

Прошло уже несколько дней... Писать об этом или нет? А вдруг эти записки все же попадут кому-нибудь в руки? Давно волнуюсь. Надо выбросить всё, вернее, сжечь! Наверное, так и сделаю. А потому напишу, чтоб как-то облегчить душу.

Мама уже больше двух недель лежит в больнице. Врачи говорят, что кризис миновал. Слава богу. А тут Виталька Ланов пригласил меня на дачу, с ночевкой. С Тонькой у них внешне все нормально, но Виталька говорит, что семейная жизнь надоела и вряд ли он долго выдержит. И смеется: хорошо, мол, что алименты не надо будет платить! Тогда Тонька и ее мамочка ошиблись насчет беременности. А может, специально Витальку надули. Он это понимает. Вот тебе и «настоящая химия»! (Ха! Как-то просматривал дневник и наткнулся на свою «ученость» — на платежи по «элементам»).

Но я о другом. Совсем о другом.

Виталька пригласил меня на дачу, а мне было неудобно уходить из дома: мама в больнице — чего веселиться? Но он уговорил: ему скучно с Тонькой. Я предупредил отца, что утром вернусь, и вместе поедем к маме (воскресенье, отец дома).

Но я не смог остаться на ночь (чтоб не опоздать утром в больницу, да и, признаться, на чужом месте сплю плохо) и уехал на ночной электричке. Благо, дачный поселок рядом со станцией.

Ну и вот… Короче, дома я подглядел одну сцену... Да, да! Уважаемую и любимую соседку тетю Олю и своего уважаемого и любимого папочку!

Дядя Коля где-то в командировке, что ли, его уже несколько дней не было дома. И Верка у тетки в деревне на каникулах. То-то отец говорил, когда я отпрашивался на ночь: мол, только поздно не возвращайся, лучше останься ночевать. Я пообещал и даже оставил (отдал отцу) свои ключи от входных дверей, чтоб не потерять их на даче.

Когда ехал домой, думал, что позвоню с «автомата» папе… отцу, чтоб он открыл дверь в коридор, чтоб я не стучал и не разбудил… эту, соседку. А телефон у нас звенит, вроде, не громко. Я видел, что наши окна темные, а на окна соседей даже не взглянул, они с другой стороны дома. Дверь в квартиру мы не закрываем на ключ, когда кто-то дома, и даже мелькнула мысль, что, может, и отца не придется будить. Словом, по старой памяти полез по пожарной лестнице к открытому окну в коридор. Однажды лазил, когда мы ключи забыли и соседей дома не было.

Надо было на улице подождать и не лезть, куда не надо! Да, да, лучше бы ничего не знать и даже не догадываться!.. Я залез в коридор и услышал голос отца… из квартиры соседей. У них в дверях уже давно заменен замок, а от старого осталась дырка, я невольно глаз в нее сунул.

Они сидели на диване. На табуретке — бутылка. Тетя Оля… соседка — в халате, отец — в пижамных штанах. Услышал: «Ты не любил ее. На девочку позарился». — «Просто жизнь такая. Человек такой…» — «Не захотел жить со мной. Ты не любил ее по-настоящему. И мне не весело…»

Я ушел. Из дома ушел. Признаться, чуть не сорвался, когда слезал: висел на подоконнике, но не закричал. Еле дотянулся ногой до пожарной лестницы, а потом рывком прыгнул на нее. Страха почему-то не было. Наверно, мне было все равно.

Болтался по улицам. Не хотел идти домой. Но надо было к маме в больницу.

А дома все, как обычно: отец, видите ли, беспокоился обо мне. К маме пошли вместе.

Но что интересно, я не плакал — ни ночью, когда бродил по городу, ни дома, ни у мамы. А в душе был плач. И все эти дни тяжело. Очень тяжело.

Не знаю, как вести себя с отцом и соседкой. Внешне, вроде все так же. Но что будет толку, если все им расскажу? Или все расскажу маме. Нет, лучше дяде Коле… Нет, нет! Он отца и свою… эту… убьет! Нет! Мама не выдержит! Не вынесет! Надо спрятать или уничтожить записи!

Но мама может и так узнать… Сплетни всякие…

«Ты не любил ее… Ты не любил ее по-настоящему…»

Любил-не любил! Для кого — не любил, для папы — любил. И любит! Думаю, что он просто так, вспоминал и все. Было, да сплыло! Он не дурак: не живи, где е…, и не е…, где живешь.

О, даже не верится, что это об отце...

«Просто жизнь такая… человек такой…» Это он о чем? Не понимаю. Вернее, понимаю. Эта… соседка… «Сучка не захочет, кобель не вскочит» — знаю! Отец пересилил себя. Значит, была причина! Сама виновата! Отец не захотел жить с ней. Жениться не захотел! Вот ей и «не весело».

И черт с ней!.. Но неужели отец может продолжать? Так, просто так…

Конечно, мама часто болеет. В жизни что-то надоедает. А тут — эта… Я давно что-то предчувствовал. Признаться, иногда и сам на нее пялился. . Но отец дал слово, женившись на маме! Да, он же любил и любит ее и, значит, должен сдерживать себя! Обязательно сдерживать! Он же понимает, что любовь это не только секс! Он же мужчина!..

Боже! Неужели опять говорю наивные глупости?

 

***

Все эти дни дикая грусть и скука. Ходим с Борькой по «броду», сегодня водил его в кабак (что-то вдруг я захотел «в люди»): пили пиво, курили.

Хочется с кем-нибудь познакомиться, отвлечься от тоскливых мыслей. В ресторане есть женщины. И на улице попадаются симпатичные девчонки. Видел Алку с одним чуваком. Она так скосила глаза в мою сторону, но мы не поздоровались. Я был нормально одет и гордо пробежал мимо (спешил в Центральный сад). Конечно, хочется познакомиться с такой девушкой, чтоб не было стыдно перед Алкой. Ну, по внешности.

Вспомнил шутку: на-черт-Алка! Вот и сбылось: «черт» и «Алка» в одном лице. Начерталку-то я «победил», а вот «черта» и «Алку»... Все еще в каком-то «чертовом круге». Нет, я не собираюсь что-то возобновлять с ней! И если с нее все смыть… Наверняка, будет, как Светка Коралова по утрянке. Хотя не знаю. Пусть идет своей дорогой.

Своей…

«Желаю тебе надолго, на всю жизнь сохранить лучшие надежды и порывы юности…»

Я часто вспоминаю тебя, Мотя-Матильда. Спасибо тебе. Спасибо за добрые слова. За все спасибо.

Тебе помады и прочие мазючки не нужны. Утром и вечером — с улыбающимися ямочками на щеках, добрыми… и грустными глазами…

Хотя, конечно, женщинам положено. Вот даже мама… О, скорей бы она поправилась. Я тоже буду дарить ей что-нибудь такое, женское — ну, духи, помаду. Она тоже и без всяких красок красивая. Но будет еще красивей! Да, да, она всем докажет!

Кому что докажет? Соседке? Отцу? Опять ерунду… и не ерунду говорю. Но так хочется что-то сделать, как-то помочь, подсказать, посоветовать…

«Прощай, Миша… Я хо́чу тебя... Хо́чу…»

 

***

Виктор все же сумел разузнать: в сельхозе, в самом деле, появлялась девушка из Успенки. Вроде, заочница. Один раз ночевала в общаге, а потом ушла. Спрашивала какой-то адрес — то ли родственника, то ли знакомого. Наверное, к нему переселилась. Виктору сказали: черноволосая, высокая. Увы, не Мотя-Матильда.

А я не могу успокоиться: как мне найти эту девушку?! Виктор, конечно, ничего больше не расспрашивал, ему это до фени. Решил: начнется новый учебный год — схожу в сельхоз и узнаю, когда заочники приезжают в институт. И потом постараюсь разыскать эту девушку.

Да, я мечтаю, думаю об этом. Я так хочу узнать, как ты живешь? Как у тебя дела, как настроение? Да, да, как у тебя все сложилось-получилось? Кто у тебя родился? Многое хочу узнать. Василий тебя… вас охраняет?

«Ты хороший… Я хо́чу тебя... Хо́чу…»

 

***

Настроение препротивное. Если не хуже. С отцом общаюсь, вроде, как и прежде: он уходит на работу, и я, как всегда, подставляю лоб. И он: «Счастливо».

Продолжает ли он с ней или нет? Не знаю, что надо сделать и вообще, что делать. И не наплюешь на все, и не пошлешь все к черту. Вдруг мама узнает…

Неужели никому нельзя верить? Даже близким, родным. Неужели, в самом деле, все — игра, обман? По-моему, жить во лжи ужасно. Но если ничего не знать, то и живи спокойно. Вот и мама… И я… Нет, мне можно. Хорошо, что узнал. Пусть больно, но зато — правда. В случае чего — можно помочь… «Помочь». Опять ерунда в голове. Какой-то замкнутый круг…

«…Желаю тебе надолго, на всю жизнь сохранить лучшие надежды и порывы юности…»

Мотя, а ты сохранила свои мечты и надежды? Вырвалась из своего «чертова круга»?..

И у каждого свое. Верка все время ссорится с Вадимом. Вообще он стервец: такую девчонку мучает. Я случайно подслушал разговор тети… соседки и моей мамы. Оказывается, он предлагает ей «пожить», а Верка ни в какую! Так взял бы и женился! Верка — хорошая, искренняя и честная девчонка. Мне кажется, что это моя мама на нее повлияла. Хотя дядя Коля тоже. Да и она, эта… тетя Оля, тоже иногда строжилась. И строжится. А сама…

Конечно, таким девчонкам, как Верка, наверное, трудно жизнь устроить. Скоро станет педагогиней, и вот — плачет. Тоже в своем «чертовом круге»…

Признаюсь, мама и эта… мать Верки хотят познакомить ее с каким-нибудь хорошим парнем. Даже меня спрашивали: нет ли у меня подходящего мальчика? Ну, не со своими же знакомить! А из старшекурсников я толком ни с кем не общаюсь. Да и что значит с «хорошим»? Каждый решает свою судьбу сам. И Верка должна сама решить.

И Оксанка, по-моему, хочет вырваться. Конечно, она хитрила и изменяла мне. Но разве она не хотела и не хочет спокойной и счастливой семейной жизни? Сколько раз об этом говорила.

Или Вика. Она, действительно, уехала в другой город (услышал от Верки). Помню, как тетя Оля… соседка хихикнула: «Поди, от Мишки сбежала».

Ерунда! Был же Гриша или кто другой, с кем она спала. Хотя вряд ли спала. Почему-то не верится. По-моему, просто была «смелой» девушкой, не то, что я. Говорила, что хочет что-то там изменить в себе. Искала любовь. И, может, еще ищет.

Но и я виноват. Она такими словами «ласкала»… Спасибо тебе, Вика. Самое теплое и искреннее спасибо. И извини… Конечно, надо было сразу расстаться, и не мучил бы ее. И сам бы не мучился.

Легко сейчас говорить… Видать, черт попутал. Только что-то долго путал.

А вот у Виктора, вроде, все понятно. По «броду» и к танцплощадке в саду стал ходить редко. А ратовал за «круговорот чувих в природе». Теперь говорит, что постоянная кадра лучше: и накормит, и напоит. Сейчас ходит с девчонкой (довольно симпатичной), родители которой собираются перебраться в Москву (или Ленинград, не помню). Говорит, что хорошо бы и ему переехать в столичный город, мол, есть шанс. И смеется: «держится за пальчик». Наверное, думает о женитьбе.

А Борька, по-моему, особо не задумывается. Свою «тыщу» явно не набрал. Старается! Сегодня пошел гулять (а может, не только гулять!) с малолеткой — девятиклассницей (сама призналась). Хотя на вид не скажешь — губы накрашены, держится смело. А я один ходил по «броду», по саду.

Мама давно отстала от меня с этой Мариной, не агитирует. Поняла, что я сам с усам. И правильно!

Но не могу я на любую кидаться! Да и какие-то нервы… Словно что-то не то делаю. Вся эта беготня, метания: кто кого переиграет, кто кого победит. Или кто кого обманет?..

«Прощай, Миша… не гонись за легким успехом. То, что легко досталось, потерять еще легче… Я хо́чу тебя... Хо́чу…»

 

2. Хо́чу...

Не верится… Наверное, все же существуют какие-то тайные силы, какое-то предчувствие — похлеще цыганских предсказаний. Я получил весточку от Моти-Матильды… Да, да, не верится.

Пишу, вроде, спокойно, а на самом деле… Вначале-то вообще обомлел. Сейчас отошел немного.

Я давно слышал и недавно убедился, что некоторые люди могут читать чужие мысли. Я был на выступлении Вольфа Мессинга: он брал за руку зрителя и вел его к тому человеку, на которого этот зритель мысленно указывал. Или находил в зале спрятанную вещь, отгадывал с завязанными глазами слова и цифры. Чудеса! И в газетах стали писать об экстрасенсах, телепатах — о передаче мыслей на расстоянии. И, главное, люди могут не знать о наличии у них этого необычного, пусть и небольшого, умения. Вот я иногда загадывал — ну, там «сдам – не сдам» перед экзаменами или что-нибудь, помню, перед свиданиями — и зачастую сходилось! Или, например, часто, честное слово, часто замечал: думаю, например, почему мама или… ну, отец так долго не возвращаются (с работы или магазина), и вскоре, а то и почти тут же приходят или звонят. А вдруг и мы с Мотей… ну, понятно, не какие-то «умельцы», но есть же такое выражение — родственные души. Да, да, просто думаем и мечтаем одинаково. Значит, посылали и посылаем друг другу какие-то душевные сигналы, какую-то информацию… «ключевую» информацию. Вдруг не ерунда!

Да, да, сегодня заглянул в почтовый ящик: запечатанный конверт — «Михаилу Голеву, лично». Я получал «лично» из военкомата, но там под расписку. Да и на конверте никаких штемпелей, никаких печатей. Что-то заволновался. По-моему, руки дрожали, пока вскрывал. О, до сих пор не верю…

«Хо́чу. Жду.»

Не могу до конца осознать. Видимо, положила та девушка из сельхоза, она ведь искала кого-то здесь, в городе. Может, не только родственника или знакомого. Адрес могла узнать в моем институте. Да и сама Мотя могла сказать! Мы оставляли в сельсовете домашние адреса: какие-то заработки должны были выслать. Ничего не выслали, мы и забыли про них. Мотя могла все разузнать и попросить бросить письмо в ящик. Если не эту девушку, то любого человека, едущего в город. Конечно, так надежней! Письмо может затеряться, а тут — все точно! А зайти в квартиру посыльный постеснялся.

Да! Если вдуматься! Как услышали друг друга. Я тоже ждал от тебя хоть какой-нибудь весточки. Хотел встретиться с тобой. И вот — «Жду».

А вдруг тебе нужна какая-то помощь? И ты ждешь, надеешься на меня…

«— Ты хороший... Я хо́чу тебя...»

Да, хо́чу… и хочу. Хо́чу в хочу. Все вместе… «Я хо́чу тебя... Хо́чу…» — «Я люблю тебя… Люблю…»

О, неужели это так?..

 

***

Что мне делать?! Что?! Скорей бы мама вышла из больницы. Можно и сейчас что-то придумать, соврать. Сказать, что в институте предлагают поехать на несколько дней в деревню. На прополку! В счет будущих хозработ. Хочу, мол, поехать, там заодно и отдохну, в городе надоело. Или еще что-то насочинять.

Отец вряд ли промолчит. Хотя может и пожалеть маму.

Конечно, пока мама в больнице, ничего нельзя ей рассказывать. Будет нервничать, переживать. Надо ее как-то подготовить. И подготовиться... Да, я нервничаю. Очень нервничаю.

До получения весточки я, вроде, не задумывался об этом. Ну, о любви. Все-все слова твои, Мотя-Матильда, всегда были со мной, в душе моей, и «хо́чу» было для меня самой дорогой тайной. Твой прощальный взгляд, полный слез, тихий, дрогнувший голос… Да, да, я предчувствовал. И, по-моему, понял тебя. Спасибо тебе. Даже не знаю, что еще сказать…

А себя ты понял? Вдруг только мечта…

Опять метания и сомнения? Ну, насчет метаний — не знаю, а сомнения… Что в этом плохого? Да, хочу встретиться с тобой. Давно хочу услышать твой тихий, нежный голос, увидеть твои добрые глаза, ямочки на щеках, прикоснуться к тебе… Почувствовать, понять… Мы должны понять друг друга.

Я очень волнуюсь: вдруг, в самом деле, тебе нужна какая-то помощь, и ты ждешь. Но, конечно, я хочу предупредить маму. Я должен предупредить. Обязан. И хочу ей все рассказать. Очень хочу.

С отцом уже посоветовался. На полную катушку.

Вспоминаю наш разговор, словно видел это в кино или прочитал какую-то книгу. И еще этот сон...

Я запомнил его, он в душе у меня. Осталось ощущение бега, погони. Да, да, я бегу за кем-то и не могу догнать. Бегу и шепчу слова… Вот именно шепчу. Хочу, очень хочу прокричать, чтоб меня услышали, поняли, но только шепчу и шепчу: «Дорогая, я плачу, прости… прости… Дорогая, я плачу, прости… прости…» Бегу и шепчу. А в сердце не шепот, а крик!

Бежал, вроде, один человек, но я видел и Вику, и Оксану, и Люсю, и Светку Варову, и Галку Ясову. И Светка Коралова бежала, и Люда. Бежавший человек как бы срывал с себя маски, и вот — Эрна, Танька, Зоя, Диана… И ты, Мотя, бежала. По-моему, мы бежали к огромной желтой луне у горизонта, как к какому-то таинственному входу в убежище, чтоб, видимо, спрятаться в нем. То ли я хотел людей остановить, то ли бежал, чтоб спастись вместе со всеми

А вокруг — толпа, все смеются, гогочут, машут руками, словно идет какое-то соревнование. И тетя Оля… соседка радостно кричит: «Побесимся, побесимся! Природа-матушка! Природа-матушка!» И «Котовский» что-то орет — то ли «Не распускать!», то ли «Не пускать!» Мама и папа грустные, взгляд настороженный. Они смотрят на нас, бегущих, и на визжащую толпу, и мама шепчет, как молитву: «Только не гонись за легким успехом… Только не гонись…» А папа гладит маму по голове и успокаивает: «Жизнь такая… человек такой… Жизнь такая… человек такой…»

Кто-то тряс меня за плечо… Услышал голос: «Сынок, Миша, проснись». Я открыл глаза. У постели стоял папа… отец, он был встревожен: «Что с тобой? Стонешь, мечешься». И я все понял. А отец… папа гладил меня по голове. Как маленького.

И вдруг комок подкатил к горлу. Почему-то стало очень и очень обидно, что у нас в жизни как-то не так все происходит. И было очень жалко маму. И было жалко отца. И Мотю-Матильду было очень жалко. И почему-то себя тоже было жаль. И хотелось всем-всем помочь. И в памяти мелькали добрые, светлые слова Моти-Матильды и ее глаза, полные тоски и слез…

А отец успокаивал: «С мамой будет все хорошо. Мама вылечится. Я найду хорошего консультанта. Если будет надо, займу деньги…»

И я о многом рассказал — и о несчастье Моти, и о ребеночке, и о Василии, о том, что Мотя-Матильда красивая, скромная, умная, что я часто думаю о ней, что не могу больше так жить — вспоминать и мечтать, вспоминать и мечтать. Да, я ищу девушку, похожую на Мотю-Матильду, и не могу найти. Я не хочу не от кого убегать и прятаться не от Моти, не от себя, не от вопросов и трудностей. И должен поехать в Успенку! Мы должны понять друг друга. Именно понять — и душой, и головой. И вот — сама написала. Хотел даже прочитать записку, но только показал конверт, чтоб он не подумал, что я вру. И, главное, «ключевое» слово-талисман не выдал, пусть останется только между нами — мной и Мотей.

Я высказал предположение, что письмо, видимо, положила в почтовый ящик девушка из Успенки, так как письмо без марки и штемпелей. И, конечно, сказал главное: Мотя-Матильда хочет меня видеть и ждет меня. Возможно, ей нужна какая-то помощь.

Отец слушал спокойно. И молчал. А потом начал меня успокаивать, что, мол, такое бывает, по молодости: первая любовь, мечты, фантазии и тому подобное. Стал говорить, что все пройдет, что я встречу еще не одну такую Мотю-Матильду — вместе и порознь…

Я оборвал его и попросил, чтоб он не смеялся и не издевался. И пожалел, что начал этот разговор. Чуть ни вырвалось сказать, что я знаю про него и соседку! Сдержался, зубы сжал. Да и отец извинился, сказав, что он не смеется, не издевается, просто хочет сказать, что у меня будет еще много разных девушек и женщин, и пусть Мотя-Матильда останется первой любовью, которая, конечно, необыкновенна и воспоминания о которой надо беречь. И что «эта женщина» ждет не какой-то материальной помощи, а ей скучно, написала под настроение: поссорилась с Василием и вот — ждет. Что я, конечно, ей понравился, но все забудется, утихомирится, они помирятся, приспособятся. И еще что-то говорил, успокаивал. И продолжал отговаривать уже не только от поездки, а вообще от дальнейших контактов с Мотей. А потом начал просто давить! И даже голос повышал: мол, в жизни все сложнее, чем я думаю, вбил в башку глупую фантазию — Мотя, ребенок, деревня! Что за глупости? Что за дурь? Так можно вообще натворить черт знает чего! Всю жизнь себе испортить!

Папа… отец нервничал. Теперь уже я стал его успокаивать: я не жениться к ней поеду… — и сказал самое потаенное: я хочу понять люблю ли ее по-настоящему. Вот, хочу помочь и себе.

А отец стал меня запугивать, мол, если она и не вышла замуж за Василия, он все равно мне голову оторвет! А я сказал, что Мотя-Матильда не стала бы меня подставлять. Уверен, она рассказала все Василию, и он обязательно ее поймет. Должен понять! Он бережет ее. Не только тело, но и душу!

Я изо всех сил убеждал отца, повторяя главное: Моте-Матильде нужна какая-то помощь. Даже рассказал об ее отце: он прошел войну, а погиб в Венгрии, уже сейчас, в мирное время. Да, погиб, а не утонул! И Мотя, видимо, в него — мужественная, сильная, терпеливая и не боится никаких трудностей. Значит, что-то случилось, не от скуки позвала. Такой человек, такая девушка может встретиться в жизни только один раз! Вон и в стихе сказано: «к нам любовь приходит только раз», — неожиданно для себя процитировал я свое творение.

Да, да, убеждал я отца, Мотя-Матильда не какая-то там деревенская «дунька», она жила в больших городах, даже в Москве, хотела учиться в педагогическом и, уверен, будет учиться! Она знает и понимает, что надо сохранить лучшие надежды и порывы юности, она искренняя, отзывчивая и простая, она способная и умеет работать! — невольно повторял я дорогие для меня слова и был вынужден — да, вынужден! — показать открытку.

Отец долго читал. Видимо, несколько раз перечитывал. Потом сказал, что «конечно, эта девушка умный человек», пожелания хорошие, что «деревенские» чаще всего скромнее и чище городских. И в тоже время стал сомневаться: женщины — народ хитрый, коварный, могут все так обыграть… И главное — ребенок. И опять говорил о сложностях, об ответственности… И даже такое сказал: «Был бы это твой ребенок. Пусть до свадьбы, но твой».

Я чувствовал вздрагивание, толчки… В этот момент ты так нежно гладила мои пальцы, словно хотела передать ребеночку теплоту моей ладони, теплоту моего тела, теплоту моего сердца…

«…Останься навсегда таким же искренним, отзывчивым и простым…»

Ты видела меня таким. Ты хотела, чтоб я передал это ребеночку. Чтоб он вырос искренним, отзывчивым и простым. Словно это был мой ребеночек…

И я понял: отец больше боится не за стычку с Василием, а за другое: вдруг я пойму, что люблю Мотю, и приму какое-то серьезное решение. Я сказал, что все прекрасно понимаю: мне надо учиться, получить специальность, начать работать. Понятно — ответственность. Но говорил и о серьезных решениях: можно работать и доучиваться на вечернем! Такое часто бывает: люди работают и учатся. Да, если будет надо, пойду работать. Хоть грузчиком! Да и не об этом сейчас речь. И какой уж раз повторил: Моте-Матильде, видимо, сейчас плохо, трудно, и я должен ей помочь.

А отец говорил (и говорил уже спокойней, особо не давил и вроде не обижал никого), что я могу допустить ошибку, если поддамся мечтаниям, что я должен успокоиться, стать взрослым. И сказал: «Первая любовь, сынок, обычно проходит. Да и не только первая…»

Я прервал его: «Что, и твоя любовь к маме прошла?» — «Почему же прошла? Просто она уже другая. Жизнь такая», — и отец почему-то вздохнул.

Я хотел съязвить: «И человек такой», — повторив его слова, но испугался: вдруг поймет, что я подслушал. Да и все эти «такой», «такая» — как оправдывается. Мне даже стало жалко его. Я сказал, что я не дурак и не мальчишка, все понимаю и, если бы я знал, что у Моти-Матильды все хорошо, то, наверное, смог бы пересилить себя, что давно хотел написать письмо, но боялся навредить: вдруг они с Василием вместе. И сказал, что я все равно что-нибудь бы придумал, чтоб узнать о Моте-Матильде. Да, рано или поздно! А сейчас понял, что зря тянул резину. Но хорошо, что не написал письмо: оно могло не дойти — его могли потерять, не туда направить, кто-то даже мог зло пошутить. Даже по телевизору о таких случаях как-то рассказывали! Нет, не зря она отправила письмо не по почте, а с каким-то нарочным. Значит, боялась, что оно может не дойти. Так и с моим письмом могло быть. А я бы сидел и ждал ответа, переживал, думал о плохом. А сейчас знаю: она ждет меня, надеется на меня, вдруг у нее, в самом деле, какие-то сложности. Поэтому не надо никаких писем и, тем более, не надо ждать, когда я разыщу кого-нибудь из успенских: можно никого не найти и, главное, ничего толком не узнать. Сколько можно метаться?! Мотя-Матильда ждет меня, и я давным-давно хочу ее увидеть. Не надо терять время: у меня каникулы — можно ехать.

А отец опять начал нервничать и давить: мол, я не все понимаю, не во всем разбираюсь! И пригрозил, что все расскажет маме. Он спекулировал на мамином здоровье. О, как я жалел, что все рассказал. И опять хотел сказать, что все знаю про него и эту…, про ее слова о нем. Не ему меня учить! Мы почти поругались. Про его «приключение» не сказал. Зачем и мне спекулировать?

Сейчас вот вспоминал, как заново все прожил… И на сердце боль, словно кто-то вцепился в него и пытается вырвать. Впервые в жизни я поссорился дома. Впервые я так мучаюсь и не знаю, что делать. Неужели это все со мной? Вот, со старанием пересказываю… Нет, не тебе, Мотя, сейчас не тебе. И даже не самому себе, чтоб что-то там «проанализировать». КОМУ-ТО пересказываю. Со всеми подробностями. Видно, этот КТО-ТО и должен принять окончательное решение…

Неужели трушу? Ха, и стараюсь спрятаться, убежать от себя.

 

***

Был на вокзале, узнал расписание электричек и поездов. Скорей бы мама вышла из больницы. Так хочется, чтоб родители меня поняли, поддержали. Мы всегда доверяли друг другу. Очень хочу, чтоб так было и дальше. Всю жизнь.

Но вот отец… Может, он так нервно настроен из-за своих неприятностей на работе? Может, и у мамы здоровье ухудшилось из-за этого? Он стал чаще задерживаться, и мама нервничала. Но у него же — причина! А мама, видимо, думает и о другом: подозревает, ревнует… А он покритиковал начальника, и тот стал мстить. По-моему, давал какие-то задания, которые отец не должен был выполнять по должности. И попробуй ослушаться! Еще хуже было бы. А у мамы фантазии. Хотя теперь и не знаю…

Конечно, в жизни сложно все, запутано. «Человек такой» и «жизнь такая». Да, как-то и она… ну, соседка, намекала на природу-матушку. И на «красивые кодексы». Не дура. Видать, дядя Коля научил. И я не раз думал об этом. Многое мешает нам жить нормально и дружно.

Вот и у тебя, Мотя… Было бы все мирно — был бы твой папа с семьей, у тебя было бы все хорошо.

И своего отца хочется защитить. Ну, от мстительных начальников. Не было бы их. Но разве от дураков избавишься? Тут надо отцу и маме как-то вместе... Никакие «кодексы» и их составители не помогут.

Да, странно устроен человек. Как и сама жизнь. Особенно жизнь. Когда отец рассказывал про свою работу, сказал: «Многое у нас не по закону». Дядя Коля добавил: «Вранья и насилия еще много».

Понятно, о каком насилии говорил. Ну, насильников-преступников сажать надо. И даже расстреливать. По закону! А здесь о другом. Вот и наш декан: «Пораспустили людей!..» Как там в юморной песне? Недавно в общаге слышал. «Свобода, бля, свобода, бля, свобода!»

Ха! Говорят, в Москве есть ночные столовые, вернее, кафе или рестораны с этим… как его… со стриптизом. Как на Западе. Это, когда женщины раздеваются. При всех! Интересно девки пляшут. Вот тебе и «дурак», и «свобода, бля». Хотя интересно! Я не прочь бы посмотреть. И глушилки не помогают. Все равно «догоним и перегоним»! В удовольствие!

Говорят, некоторых не высылают из страны, а они сами хотят уехать. И не за любовной свободой…

Вот тебе и «дым отечества». Ну да, не понятно кто загнивает. И все ли надо «догонять»…

Кстати, видел в курилке хохмача-старшекурсника. Он, конечно, опытный. И не только в любви. Взрослый уже, в институт после армии поступил. Смеется: «В чужих руках и дуло длинней, и х… толще. А я все переживал». Правильно подметил. Но я о другом: не выгнали его, учится. С карикатурой-молнией, в самом деле, смело вышло: говорят, что первым «признался» этот хохмач-старшекурсник. Его — к ректору! А тут еще кто-то «признался». Потом еще. Даже мы, из «Протяжки», начали говорить (ну, смеясь): мол, это мы сочинили. Так истинного автора и не нашли. А я и без всяких шуток подтверждение «молнии» нашел: официальные цифры из газет с жизнью не сходятся. Иногда даже жалел, что не догадался сразу «признаться». Если бы решили выгнать, так пусть бы выгнали. Я бы не очень-то расстроился.

Вру, расстроился бы. Черчение, конечно, не мое. И не только черчение. А так-то ничего, интересно. Хочу посерьезней поучаствовать в стенгазете и радиогазете. И в самодеятельности можно. Радиогазета и самодеятельность — на весь институт. И общесоюзные выступления по телевизору начали показывать: молодежные клубы, конкурсы. У нас тоже команда организовывается, о каком-то Клубе веселых и находчивых говорят, барды должны приехать. Некоторые песни я слышал — в общаге с магнитофона. Понравились! Вроде, хохмят, а мысли о серьезном. О любви. И не только к девушкам и женщинам, а к жизни, стране... Вот, вот, говорят о «человеке таком» в «жизни такой». Лучше всяких лекций! Плохо, что по радио и телеку такие песни не поют. Видать, везде свои «деканы».

У нас некоторые парни играют на гитаре. Хочу тоже научиться. Вот и спою! И тебе, Мотя, и родителям, и всем. И тоже о любви — к девушке, женщине... И к жизни! Да, да, к жизни, стране. Я ведь только один куплет сочинил, последний. Надо подумать…

 

Что, луна, так хмуро, безответно,

Тучи сдвинув, ты глядишь на нас?

Видно, потому, что в мире этом

К нам любовь приходит только раз...

 

***

Опять говорил с отцом, и он опять пытался меня убедить, чтоб я не ехал. Или чтоб письмом ответил: мол, учусь и так далее. Словом, здравствуй и прощай. И даже говорил, что лучше вообще не писать. Если я действительно хочу помочь Моте-Матильде, то надо думать не о своих мечтаниях, а о спокойствии ее и ребенка и не надо терзать ей душу воспоминаниями.

А меня разбирает злость! Ведь мои воспоминания и желания — не романтические выдумки, не мальчишеская чепуха, не зряшные и надуманные мечты и планы. Почему я должен сдаться? Почему я должен отступить? Я очень — очень! — хочу узнать, как сложилась твоя судьба, Мотя-Матильда. Вдруг, в самом деле, ты ждешь от меня какой-то помощи. И я не из жалости.

«Хо́чу» — «Люблю»… Я правильно понял. Я давно это чувствовал. И не дай ты господи принести тебе какую-то новую боль. Мы обязательно поймем друг друга, обязательно поможем друг другу.

Я сказал отцу, что сам все расскажу маме. А он еще больше разозлился: неужели я хочу нанести маме вред своей глупостью? Но какая же это глупость?! Я сказал, что мог вообще ничего не рассказывать. Но я верил и верю ему. Ради мамы, чтоб у нас в доме не было ссоры, он должен меня понять и отпустить. Я все равно поеду. Мне тяжело раздвоено жить: встречаться с девушками и мечтать о другой. Мы должны с Мотей-Матильдой увидеться, воочию все прочувствовать. На расстоянии это не сделаешь. Я не Вольф Мессинг.

И сказал, пожалуй, самое главное – вроде, уже говорил ему об этом, но, видимо, как-то не уверенно, так как сам очень обрадовался сказанному, почувствовав, что принимаю окончательное решение, и на душе стало легче. Я сказал, что, если бы даже не было этого письма от Моти, и я не сумел бы встретить кого-нибудь из Успенки, я поехал бы, чтоб самому все узнать. Да, да, обязательно бы поехал! Не встретиться с Мотей или хотя бы не узнать, как она живет, чтоб, может, в чем-то помочь, это жестоко. В том числе и к своей судьбе. Мама поддержит меня, обязательно поддержит. Она хочет, чтоб я был счастливым. Мама верит в любовь и верность.

Отец промолчал.

 

3. Дойдешь ли до цели своей?

Больно… Обидно…

Да, да, произошло дикое, жестокое предательство — то ли меня предали, то ли я сам предал…

Мы с отцом ходили к маме в больницу. Маме, слава богу, легче. Отец опять говорил со мной насчет поездки. Но сильно не давил. Видимо, хотел дождаться, когда мама выйдет из больницы, чтоб вместе с ней меня «повоспитывать».

Я тоже решил подождать, когда мама выпишется, чтоб ее не обманывать, а поехать в Успенку честно и открыто. И еще я очень хотел увидеть и понять встречу мамы и отца. Особенно хотел понять отца, в чем-то разобраться…

«На девочку позарился… Не захотел жить со мной…»

Почему я решил, что у него с ней, с тетей Олей, и сейчас что-то происходит? Почему я думаю только о плохом? И мне так хотелось (и хочется!), чтоб мы встретились все вместе, чтоб вновь оказались все рядом. И очень переживал за Мотю-Матильду, что как бы опять тяну резину.

И вот сегодня вечером я лежал на кровати, читал, отец копошился на кухне, видимо, готовил еду для нас и мамы. Иногда звонили. Я не брал трубку. Хотя уже давно провел параллельный телефон к своему письменному столу. Конечно, так стало удобней: могу заниматься и, прижав трубку к уху, разговаривать. Но настроения трепаться не было, и, благо, звонили не ко мне.

И вот опять звонок. Отец снял в коридоре трубку. «Оксана? — переспросил он и, по-моему, прикрыл трубку рукой, так как я еле расслышал его слова: — Миши нет дома». Я даже выругался: что он и тут за меня решает?! Сорвался с кровати и схватил трубку с параллельного телефона. И сразу голос Оксаны: «Передайте, чтоб он не приходил, я должна срочно уехать. Путевка подвернулась. Вернусь — позвоню». — «А он должен был к тебе прийти?» — голос отца был недовольным. «Ну, ждала. Я ему записку в почтовый ящик бросила. Он должен догадаться». — «О чем догадаться?» — настороженно спросил папа. Оксана засмеялась: «Ну, кто записку написал. Там одно слово было. Как-то пошутил. Да он догадался! Он у вас хороший парень. Романтик. Ему помочь надо. — И тут же добавила: — Я давно поняла, что вы настроили его против меня. Не бойтесь, я его на себе не женю…»

Я положил трубку. Господи… «Романтик…» И не мог поверить (не хотел верить!), что я так жестоко обманулся. Достал твою открытку: почерк, конечно, не совпадал. А я читал и перечитывал…

«Прощай, Миша. Желаю тебе надолго, на всю жизнь сохранить лучшие надежды и порывы юности. Останься навсегда таким же искренним, отзывчивым и простым. Верю: из тебя получится хороший человек. Ты умеешь работать. Ты способный, но не гонись за легким успехом. То, что легко досталось, потерять еще легче».

И протянула открытку:

Ты хороший... Я хо́чу тебя... Хо́чу…

Как же я не понял? Разве ты могла написать это «неправильное» слово? Его можно только сказать, прошептать…

Тяжело… Стыдно… Жду, когда отец расскажет о телефонном звонке, посмеется надо мной: мол, ну езжай, тебя ждут с распростертыми объятиями. Особенно Василий.

«Я хо́чу тебя... Хо́чу…»

Больно…

 

***

Отец собирается на работу. Жду «победных» известий…

И все еще не могу отойти от этой дурацкой какофонии…

Проснулся то ли от какой-то музыки, то ли от каких-то стихов, то ли от воспоминаний. Лежал с закрытыми глазами, и в голове и душе продолжала бушевать «живая музыка». Ну, как тогда, на концерте. Но это была не «симфония», а какой-то хаос звуков, мелодий, слов, смеха, плача... Словом, проснулся с головной болью. И на душе и обида, и злость…

 

Что, луна, так хмуро, безответно,

Тучи сдвинув, ты глядишь на нас?

Видно, потому, что в мире этом

К нам любовь приходит только раз...

 

Да-да, не ошибка, не сон. Я помню боль и слезы в твоих глазах… Я слышу твой тихий, дрогнувший голос…

«Ты хороший… Я хо́чу тебя… Хо́чу…»

Жду…

Даже хочу этого разговора…

Отец, видимо, побрился: слышу, как пышкает пульверизатор. Мама говорила, что на кухне дышать трудно, сильно пахнет.

А папа… отец все дарит маме духи...

«Ты не любил ее… Ты не любил ее по-настоящему…»

 

Почему без волненья и страсти

Уста я целую твои?

В наших встречах, конечно, нет счастья

И, наверно, совсем нет любви...

 

Что только не лезет в голову… Настоящая какофония.

А на симфоническом концерте я больше не был. Плохо.

А ты была когда-нибудь на таком концерте? Уверен, была. В Москве или еще где. А в Успенке, наверное, слушала по радио. Телевидения у вас тогда не было. А сейчас?

Как ты там? Одна? Справляешься?.. Как на душе?..

«Ему помочь надо… Ему помочь надо…»

Конечно, отец… папа хочет как-то мне помочь, чтоб я не наделал в жизни каких-то ошибок. Чтоб научился принимать правильные решения… Сохранил лучшее… был счастлив…

Жду… Скорей бы он начал.

Мама всегда готовила завтрак. Если я вставал рано, завтракали все вместе. Сейчас папа… отец, видимо, ленится что-нибудь себе приготовить. Или некогда. И я — в основном всухомятку. Нет настроения кашеварить. Без мамы не весело.

«И мне не весело… И мне не весело… И мне не весело…»

Томительно… тревожно…

«Прощай, Миша… Останься навсегда…»

Да, да, прощай… останься… прощай… останься…

Папа ушел. Чмокнул меня в лоб. Как всегда, сказал: «Счастливо».

Боже, как благословил…

Помнишь стихотворение, то, единственное, которое я тебе прочитал тогда, у костра?

 

И вот он по бурному морю плывет

И, видя маяк впереди,

О цели далекой тихонько поет,

И рвутся слова из груди.

 

А волны все круче и ветер сильней,

Но песенку слышно опять…

Дойдешь ли, моряк, ты до цели своей?

Дойдешь ли?..

Но как же узнать?

 

Когда мы с Веркой гадали у цыганки (это было, по-моему, в прошлом году), цыганка сказала, что я буду сам пробивать дорогу в жизни. Еще сказала, что буду жить до 84 лет. Это много или мало? Успею ли «пробить»? Но, по-моему, она нагадала, что пробью. И что мне поможет… ну, хранительница... из «божественных»… да, да, моя покровительница — дева Мария.

Знаю, Богородица, родительница Христа…

Мотя, а ты как в документах записана? Как твое полное имя? Как «по-городскому»?

Марфа?..

Матрена?..

А вдруг — Мария...

100-летие «Сибирских огней»