Говорящие отражения

Ваза

На столе одиноко стояла ваза. Несмотря на свою внешнюю привлекательность, внутри она была совершенно пуста. Ваза чувствовала, что ей чего-то недостает, но никак не могла понять, чего именно. Однажды она ощутила, как нечто прекрасное и ароматное наполнило ее. Изящная снаружи и прекрасная внутри — казалось, она постигла смысл бытия. Однако ее радость была недолгой: на исходе третьего дня ваза вдруг обнаружила, что ее внутренняя красота увядает.

— Разве это справедливо? — в сердцах вопрошала она. — Подарить высшее счастье и так скоро забрать его обратно?!

На седьмой день засохший цветок вынули, а воду вылили. Но ваза больше не ощущала себя пустой, как прежде. Она узнала о своем предназначении, и теперь ее переполняло предвкушение счастья.

Доска и гвоздь

Лежит на дороге ржавый гвоздь. Судьба его согнула пополам и выбросила за ворота.

— А вот в молодости, — с горечью вспоминает он, — я был прямой, статный и ни перед кем не кланялся. Даже когда пришло время связать свою жизнь с молодой сосновой доской, ни разу не согнулся под ударами молотка, а весь как есть вошел в ее ароматную древесину!

Быстро пролетело время, половая доска высохла, сгорбилась, между ней и гвоздем все чаще стало возникать трение. Они то и дело бранились, досаждая жильцам дома своим скрипом. Однажды хозяину надоели их постоянные ссоры, поэтому он решил постелить новый пол, а старые доски отправить в топку.

— Ну вот и все, — захихикал гвоздь, — скоро твоя половая жизнь закончится и тебя сожгут в печи. Дерево не железо! А для меня хозяин наверняка приготовил молодую упругую подругу. Уж я сумею надолго прижать ее к полу!

Вскоре пришли плотники и вскрыли скрипучий пол. В тот же вечер сухая доска все свое тепло отдала родному дому, вспыхнув в печи, словно порох. А вот старому брюзге дела в хозяйстве не нашлось. Его место заняли новые блестящие гвозди.

С тех пор он ржавеет на дороге у больших ворот, норовя проколоть проезжающее рядом колесо или впиться в проходящий мимо ботинок, чтобы поведать тому свою горькую историю. Только люди, увидев на дороге ржавый гвоздь, обходят его стороной.

А старая доска вместе с дымом отправилась через печную трубу прямо под облака, и ей сверху хорошо видно, что стало с тем гвоздем.

Записная книжка

Жила на свете одна записная книжка. Все ее странички были исписаны, и лишь последняя оставалась незаполненной.

— Пришло время подвести итог прожитому, — вздохнула книжка и решила поведать свою историю простому карандашу, время от времени ночевавшему в ее объятиях.

— Каждой клеточкой своего существа я чувствовала, что моя жизнь наполнялась содержанием, — начала она свою исповедь. — Конечно, в нем были ошибки, помарки, вычеркнутые телефонные номера, даже вырванные сгоряча страницы. Но были также и светлые полосы счастья, сердечки со стрелами Амура, стихи, планы на будущее...

В конце концов, не имеет значения, каким именно содержанием заполнены страницы нашей жизни, зачастую это зависит не от нас с вами. Важно лишь то, что это содержание там присутствует!

Эти слова записной книжки карандаш вывел на ее последней странице, поставив после них аккуратную точку.

Зеленый карандаш

Жил на свете зеленый карандаш. Он был молод, и пока еще ни одной точилке не удалось снять с него с него стружку. И потому знал карандаш о своем цвете лишь понаслышке. И снилось часто ему, что он не тот, кто есть, что внутри у него стоит волшебный стержень, который может рисовать любым цветом. И рисовал часто зеленый карандаш во сне радугу, а когда просыпался и рассказывал об этом своим товарищам, то его никто не понимал.

Вообще этот карандаш чувствовал себя не очень уютно в компании с другими карандашами. Он много переживал из-за того, что не такой, как все вокруг, и поэтому прятался от художника на дне коробки.

Но одна немолодая точилка, заметив это, сказала зеленому карандашу:

— В свое время я вскружила голову многим, но сейчас я постарела и могу помочь тебе разве что советом.

— Понимаешь, — зеленый карандаш доверительно придвинулся к точилке, — я чувствую, что не такой, как остальные, я отличаюсь от других карандашей. Мне скучно с ними в одной коробке, мы не понимаем друг друга. Представляешь, у них совершенно нет фантазии! Они все время думают лишь о своем цвете, и только! Я же верю, что создан для чего-то большего — для радуги!

— Я уже встречала похожих на тебя, — издалека начала точилка. — Те карандаши, напротив, очень гордились тем, что только они могут рисовать прекрасным зеленым цветом. «Цветом самой жизни», как они любили выражаться, и никто и ничто не могло разубедить их в этом. Более того, у любого карандаша в твоем наборе есть собственный цвет, — заметила точилка, — и в этом ты точно не одинок. Не одинок, — нежным шепотом повторила она.

У молодого карандаша бешено заколотилось сердце и закружилась от волнения голова. А опытная точилка сделала свое дело так хорошо, как только умела.

Когда опустилась ночь и карандаш погрузился в сон, он не полетел по обыкновению в небо изображать радугу. Вместо этого он опустился на землю и стал рисовать поля и травы, кустарники и деревья.

Когда утром коробка открылась и в нее проскользнул первый лучик солнца, остро отточенный зеленый карандаш уже был готов начать свою жизнь с чистого листа.

Зубная щетка и мыло

Одна изящная зубная щетка жила в красивой, сверкающей чистотой ванной комнате. Прямо перед ней висело зеркало, в котором она постоянно собой любовалась. Кроме своего отражения, ее мало что интересовало, и как раз поэтому она была вполне счастлива.

Немного ниже лежал кусок мыла, больше всего на свете любившего стирки. Когда им случалось оказаться рядом, у зубной щетки, дружившей с мятной пастой, от запаха хозяйственного мыла случалась мигрень.

Время шло, но она почти не менялась, оставаясь все такой же стройной. Лишь щетинки, похожие на ресницы модниц, еще круче изгибались в стороны. А вот мыло, утратив топорную угловатость, изменилось и приобрело изящную форму песочных часов.

— Все-таки общение с людьми пошло тебе на пользу! — бросила свысока зубная щетка. — Тебя словно вылепили заново, и не узнать, право. Но этот запах... Фу, запах все тот же!

Вскоре от большого куска остался лишь обмылок.

— Похоже, это моя последняя стирка, — вздохнуло мыло. — Но все же я счастливо, что смогло выполнить свое жизненное предназначение!

— У нас с тобой разные предназначения, — любуясь собой в зеркале, съязвила зубная щетка.

— А я считаю, неважно, какую полочку мы занимаем в ванной комнате, у всех нас общая цель — чистота! — выкрикнул напоследок обмылок и нырнул в воду, превратившись в мыльную пену.

Клубок

Жил-был на свете клубок ниток. Внешний его конец торчал наружу, а внутренний скрывался в беспросветной глубине. И сколько бы клубок ни силился представить, как выглядит его невидимое начало, у него ничего не выходило.

Друзья предостерегали:

— Не стоит глубоко копаться в себе. Внутри любого из нас столько узелков навязано, что за всю жизнь не распутать!

Отец настойчиво учил:

— Гордость клубка не внутри, а снаружи, и чем длиннее его нить, тем от него больше пользы.

Мать, напротив, мягко наставляла:

— Неважно, сколько места ты занимаешь в общей корзине, сынок. Все твои достижения вращаются вокруг того малого, что скрыто у тебя в сердцевине!

Но клубок сам решил распутать эту головоломку. Он привязал свою нить к корзине, стоявшей на столе, и смело спрыгнул вниз. Но тут чьи-то руки подняли его, бережно смотали и положили обратно в корзинку. Его падение видели многие, поэтому возвращение было равносильно позору. Отчаянный клубок не сдавался, раз за разом он выбирался из родного гнезда, падал на пол, стараясь размотаться как можно больше, но его снова и снова возвращали назад.

За этим внимательно наблюдали две стальные спицы. После очередного раза они заговорили с клубком:

— Послушай, шарообразный, — сказала первая, — незачем изобретать велосипед, всякий раз рискуя жизнью, если есть старый проверенный способ найти то, что ты ищешь.

— Мы можем помочь, но тебе придется заплатить за это самым дорогим, что у тебя есть, — выдвинула условие вторая спица.

— Не связывайся с ними, потом не выпутаешься! — советовали все вокруг.

Но клубок согласился.

— Отлично, — холодно сказали спицы, — завтра мы придем за тобой.

— Ты круглый дурак! — хором вскричали друзья. — Они же размотают тебя так, что мать родная не узнает!

— Сынок, может, еще не поздно укрыться на дне корзины? — забеспокоилась мать.

— Он сделал свой выбор, — заключил отец. — И возможно, еще не все потеряно. По крайней мере, несмотря на всю его мягкость, у него все же есть характер.

Клубок проснулся, когда все его сородичи мирно спали. Несмотря на проникший в душу страх, он ощутил, что нить его судьбы оказалась в чьих-то заботливых руках.

Теперь каждый вечер две стальные спицы мелькали в своем магическом танце, и клубок, все больше разматываясь, ощущал, как уходит из него жизнь.

Клубок становился все меньше, а его нить — все короче. Он уже не мог точно сказать, что с ним было вчера, но зато хорошо помнил, что делал когда-то в детстве.

Пришел день, когда его не стало.

— Все-таки правы были друзья насчет этих спиц, — вздохнул клубок. — Я умираю!

— Нет, не умираешь! — добродушно рассмеялись спицы. — Жизнь так устроена, что всякий конец всегда оборачивается началом. Просто ты поменял форму, и сейчас перед нами не клубок, а роскошный шарф, и впереди тебя ждет новая интересная жизнь.

Лампочка

Жила-была на свете самая обыкновенная лампочка, и ее мощности едва хватало на освещение небольшой комнаты. Но давно угасшая прабабка клялась своей правнучке, что они якобы ведут свой род аж от самого Солнца!

Когда ночью насекомые обжигались о горячую лампочку, та старалась не замечать эти «малые жертвы».

— Такова моя высшая природа, — самонадеянно рассуждала она. — Просто не всем дано ее постичь, вот и сгорают в первую очередь из-за своего невежества. Когда же приходит ночь, то не Солнце, а я освещаю все вокруг, значит, я делаю то, что даже Солнцу не под силу! Не может ведь оно светить ночью!

Так думала о себе самая обычная лампочка, накаляясь от гордости все сильнее. И однажды ее спираль, не выдержав напряжения, перегорела.

«Все, — с ужасом подумала лампочка, — наступил конец света!»

Но утром, как всегда, взошло Солнце, а когда наступила ночь, вспыхнули миллионы точно таких же электрических лампочек, и у всех в головах было одно и то же.

Малек

Малек открыл глаза и почти сразу произнес вслух:

— Вот бы вырваться отсюда! Снаружи наверняка есть очень много интересного, а здесь все так скучно и уныло...

— И чем же тебе здесь не нравится? — спросила крупная рыбка с широким лбом.

— Ой, ну как ты можешь этого не понимать! — нетерпеливо отозвался малек. — Аквариум — это ведь не весь мир. Мир — он огромный! Он... — Малек от возбуждения заметался по ограниченному водному пространству. — Он наверняка больше этого аквариума, понимаешь?!

— И что с того? — флегматично отозвался толстолобик.

— Как — что?! Это значит, нам непременно надо побывать там! — Малек ткнул плавником, указывая за стекло.

Его товарищ хмыкнул, старательно выдергивая травинку из песка.

— Вот ты только представь, что где-то на свете есть аквариум намного больше нашего! — не унимался малек.

— И что? В нем просто живет больше рыб, и они наверняка все злые, — допустил толстолобик.

— Ну а разве ты не хотел бы поговорить с ними... — Малек на секунду задумался и сказал то, что первое пришло в его рыбью голову: — О жизни?

— О жизни в их аквариуме? — с иронией уточнил толстолобик.

Малек поморщился, силясь подобрать аргументы в свою пользу, но, не найдя ничего весомого, сдался:

— Ну да, хотя бы об этом!

Толстолобик медленно открыл рот и выпустил пузырек воздуха, который тут же устремился к поверхности. Какое-то время они оба завороженно наблюдали за движением блестящего шарика.

— Зачем мне чужие проблемы? Нам вовремя насыпают еду, можно дремать, можно плавать, — размеренно произнося слова, вывел толстолобик.

— Но аквариум ограничен! — выпалил малек, стряхивая с себя оцепенение, вызванное движением серебристого пузырька.

— Ну да, вероятно, ограничен, — ровно согласился толстолобик. — Но я этого не вижу и все равно могу плавать. А скоро, возможно, к нам подселят парочку девчонок, — оживился он, — и тогда вообще будет полный порядок!

Толстолобик мечтательно прикрыл глаза и активнее задвигал плавниками.

— Ай, с тобой невозможно говорить! — не выдержав, взорвался малек. — Ты пойми, где-то там, далеко, должно быть чудесное место, где много, очень много воды. Это место, может, даже больше, чем эта комната, в нем нет привычных рамок, — малек метнул хвостом камешек, который звонко отскочил от стекла аквариума, — и потому все рыбы там счастливы! Вот бы попасть туда...

— Рыбий рай, — скептически заключил толстолобик, пережевывая выдернутую зеленую травинку. — Зачем спешить туда, куда мы все рано или поздно попадем через темные тоннели и очистные сооружения городской канализации?

— Да, черт возьми, попадем, — огрызнулся малек. — Но я не хочу оказаться там в виде маленькой дохлой рыбки, я хочу резвиться в большой воде живой и полной сил рыбиной!

— Знаешь, вообще-то, я тоже раньше был маленьким, как и ты, — с участием сообщил толстолобик своему новому, внешне чем-то похожему на него самого другу. — Мой первый аквариум был вдвое меньше этого, но я вырос, и вот я здесь. И поскольку я все еще расту, то, я думаю, мой следующий аквариум будет еще больше, а там — кто знает?.. В общем, посмотри канал Discovery завтра ровно в восемь, — посоветовал толстолобик, — это на многое откроет тебе глаза. Человек, что живет за стеклом, любит смотреть передачи про водный мир. Наш человек, — засыпая, подвел он итог.

Вечером следующего дня за стеклом аквариума включился большой голубой экран... И — о чудо! Всего за час малек увидел то, о чем мечтал всю свою короткую жизнь.

— Я знал! Я чувствовал это, — вопил он от радости. — Я верил, что оно существует: огромное-огромное, голубое-голубое! — Маленькая рыбка ликовала, высоко выпрыгивая из воды, словно дельфин. — И надо же, оно здесь, сразу за этим стеклом, так близко, что плавником можно дотянуться!

После третьего прыжка малек выпал из аквариума на ковер, где продолжал какое-то время с энтузиазмом трепыхаться, медленно задыхаясь без воды.

На следующий день в аквариум запустили двух серебристых рыбок.

«Вот счастье-то привалило! — подумал про себя толстолобик, потирая плавники. — Только малька жаль. Веселый был, хотя и глупый».

Монетка

Жила-была на свете маленькая медная монетка. Она кочевала из ладони в ладонь, из кошелька в кошелек, сколько себя помнила, и этим, как и все другие монеты, страсть как гордилась. Люди, пересчитывающие свои сбережения, всегда относились к ней с должным уважением. Монетка знала себе цену и потому не сильно расстраивалась, когда переходила от продавца к покупателю, от покупателя — к продавцу. Ей не было дела до других монет, но она была не прочь позвенеть с ними в одном кошельке за компанию.

«Я совершенна от природы, — искренне думала про себя монетка, — потому все ко мне и относятся с таким вниманием и почтением. К кому бы я ни попала в руки, я оказываюсь нужна каждому».

Но однажды, очутившись в детской ладошке, монетка не отправилась привычно в кошелек. Вместо этого она полетела в глубокий колодец. Пару раз дзинькнув о его холодные каменные стены, она упала на самое дно и оказалась среди таких же тусклых кругляшей.

— Привет, — невесело поздоровался с маленькой монеткой медный пятак. — Слушай правила. Если ты попросишь старый колодец, он выполнит желание человека, что бросил тебя сюда, но ты навсегда останешься здесь в качестве платы. Однако, — выдержав длинную паузу, добавил пятак, — век монеты долог, и большинство из нас молчат, надеясь когда-нибудь вернуться наверх и снова оказаться в чьем-нибудь кошельке.

Вспомнив тепло детской ладошки, маленькая монетка решила сообщить колодцу желание ребенка.

Гордые монеты, не пожелавшие передать колодцу просьбы людей, с грустью вздыхают в темноте и почти каждую ночь мучаются бессонницей. Зато у нашей монетки глубокий и здоровый сон, потому что она на самом дне колодца приобрела то, что не имеет цены, то, что за деньги не купишь. Ей снится крепкая семья малыша, пожелавшего счастья повздорившим родителям.

Печь

У одной электропечи было три конфорки. Они, как водится, были разного размера: маленькая использовалась людьми чаще остальных, поскольку семья, которой служила печь, была небольшой. Среднюю включали реже, когда нужно было приготовить больше еды, например, если в дом приходили гости. А вот самая большая конфорка была совсем не востребована и использовалась лишь как подставка для уже приготовленной пищи.

Зная это, печь ощущала себя неполноценной.

— Как же так! — горячилась она. — Моя самая большая и мощная плитка, моя сила и моя гордость, простаивает без дела! А работают лишь те, которые и включать-то стыдно! Как же можно на них приготовить что-нибудь по-настоящему вкусное?

— Да не кипятись ты, — успокаивал ее холодильник.

Несмотря на внешнюю непохожесть, в жизни они отлично дополняли друг друга.

— Я вот тоже работаю не на полную мощность, а вполне мог бы быть морозильной камерой!

Но печь не унималась:

— Почему при моем потенциале я должна довольствоваться малым?! Если в моей жизни ничего не поменяется, то я не смогу полностью раскрыться, не смогу самореализоваться!

— Да остынь ты уже, а то весь борщ выкипит! — осадил ее холодильник.

— Тебе хорошо! — тут же обиделась печь. — По тебе никогда не скажешь, что у тебя внутри!

— Почему не скажешь? — улыбаясь, возразил холодильник. — У меня внутри твой борщ!

После этих слов они оба рассмеялись.

И однажды, под Рождество, вскоре после того, как в холодильнике появился большой гусь, печь наконец смогла полностью раскрыть свой потенциал. Оказалось, что в ее недрах была сокрыта духовка, в которой она приготовила свое самое вкусное блюдо.

Поезд

Бежали по рельсам вагоны, дружно ударяясь колесами о стыки рельсов. Но как только состав остановился на станции, они тут же заспорили о том, кто из них важнее.

Первый вагон заявил:

— Я первый из вас, а вы все едете за мной следом, и, куда бы я ни свернул, вы все непременно поспешите туда же!

Последний вагон резонно возразил ему:

— Так-то оно так, но, когда мы поедем обратно, уже ты станешь последним!

Вагон-ресторан, праздно зевнув, заметил:

— Лично мне все равно, кто из вас первый и кто последний. Я — в середине состава, и все пассажиры в итоге стремятся попасть именно ко мне, в какую бы сторону ни шел поезд.

Сказать свое слово захотели и уборные, но вагоны велели им захлопнуться, поэтому они стояли мрачные, напряженно ожидая отправления.

— Зато в нас, — простодушно зашумел плацкарт, — царит жизнь! Пассажиры, не переставая, снуют туда-сюда. Движение почище, чем в общественном транспорте, будет: кто-то входит, кто-то выходит, кто-то спускается, кто-то поднимается, и так всю дорогу!

— Ха, плацкарт — бедный родственник, голытьба, одним словом. Вся жизнь на виду, — презрительно отгораживаясь массивной дверью, пробасили купейные вагоны.

— Я вас умоляю! — вмешалась в спор автосцепка. — Кто как заплатил, тот так и едет: кто — в купе, кто — в плацкарте, а кто «зайцем» между вагонами всю дорогу трясется.

Локомотив дал один долгий гудок, оборвав разом все споры. Поезд тронулся. Некоторое время спустя наконец получили право голоса уборные, но их уже никто не слушал. Поезд набирал скорость, колеса вновь поймали привычный ритм, настраивающий весь состав на рабочий лад.

Размышления единицы

— Говорят, есть на свете одно волшебное место, где живут одни лишь нули, и ничего другого там нет. То есть совсем ничего: одни нули, и точка. В этом месте возможно все и ничего, оно само, это место, как бы есть, и его как бы нет. Найти его мечтает каждый, ведь если даже к самой заурядной единице, такой, как я, к примеру, добавить побольше нулей, то из обычной шашки она разом может стать дамкой.

Многие говорят: «Зачем тебе это ничто, ведь его вроде как не существует?» Но я-то знаю, что оно не существует лишь без меня, а вместе с ним мы — сила! И какой смысл в этом случае трудиться, пыжиться, тратить свое время, стараться из единицы превратиться в двойку, а потом в тройку и так далее, когда можно сразу стать бесконечным числом?!

С другой стороны, что, если это место мне никогда не найти? Ведь оно даже не далеко, его как бы вообще нет! И есть вероятность навсегда остаться единицей, в то время как другие цифры уверенно перевалят за десяток, заработав честным трудом свой первый нуль. Конечно, это случится не сразу, но случится точно, поскольку случалось уже не раз, а значит, и в этот раз наверняка будет так же.

Быть единицей несладко, это да: нужно много трудиться, чтобы достичь в жизни хоть чего-то. Но знаете, быть нулем еще хуже, потому что неважно, один ты нуль или сто нулей, ты — нуль, и точка.