Вы здесь

Игра, как способ существования

(Леонид Нетребо. Мидии не родят жемчуг. Рассказы. Средне-Уральское кн. изд-во. Екатеринбург, 2001)
Файл: Иконка пакета 15_arabeskin_ikss.zip (8.21 КБ)
КНИЖНАЯ ПОЛКА


ИГРА КАК СПОСОБ СУЩЕСТВОВАНИЯ
(Леонид Нетребо. Мидии не родят жемчуг. Рассказы. Средне-Уральское кн. изд-во. Екатеринбург, 2001)

Эпиграфом этой книги прозаика из северного поселка Пангоды с полным на то основанием могли бы стать шекспировское «вся жизнь — театр» и пушкинское «что наша жизнь — игра!». Оба изречения вполне отражают главный смысл и содержание большинства рассказов сборника.
Соответствующий тон задает уже первый рассказ — «Имидж».
Для его главного героя Андрея все начало круто меняться после обидных, пробуждающих от душевной лени слов подруги Светланы: «Тебе нужно менять имидж, Андрей… Посмотри на себя в зеркало. Трын-трава — рохля!.. Стань более решительным, отчаянным, стань орлом-мужчиной… Короче, стань, к примеру… Ну, что ли, Андерсоном: имя — Андрей, имидж — Андерсон». Герой воспринял эти слова как руководство к действию и, «подобно удачно закодированному, стал быстро превращаться в Андерсона».
Что же повлияло на столь быструю смену личины? Любовь к Светлане, заставляющую делать себя другим? Как раз нет. Во-первых, не было у него для этого необходимого любовного градуса, кода готов ради любимой женщины на все. А во-вторых, он и не думал о внутренней переделке. Напротив, был уверен — «не имеет значения, что у тебя внутри, тебя принимают согласно твоему поведению, которое есть зримая форма образа». Вот и лепит Андрей старательно свой новый образ-имидж и «стиль поведения: уверенный, смелый, решительный», в котором «все поступки — наотмашь, до конца, без остатка, чего бы ни стоило». Ради него подчас эпатирует окружающих.
Наблюдая за Андреем-Андерсоном в рамках его нового имиджа, мы, чем дальше, тем больше с помощью автора убеждаемся в том, что лицедейство это далеко небезобидно, что несет оно в себе немалую разрушительную силу, опасную как для тех, с кем ее носитель близко связан, так и для его самого.
В конце концов «имидж — Андерсон» бумерангом бьет по самому Андрею, оставляя его у разбитого корыта: себя в жизни толком не нашел, семью и любимых женщин потерял. Последние от его имиджа тоже пострадали. На «имидж — Андерсона», как рыбка на крючок, попалась и долго еще была в плену его центробежных сил жена Варя. Аукнулся он и на судьбе Светланы, чьи превратно истолкованные слова надолго развели ее с Андреем, которого она одного по-настоящему любила.
В рассказе есть одна важная смысловая деталь. Думая об имидже, герой вспоминает старую фотографию с изображением бравого царского офицера, вероятно, одного из предков, и ему очень хочется походить на него. Образ этот возникает и в финале, когда «имидж — Андерсон» снова уступает место Андрею. Возникает, надо полагать, чтобы подчеркнуть принципиальную разницу между исконным, подлинным, а потому достойным уважения и подражания, и внешним, наносным. С одной стороны, царский офицер, сгинувший когда-то «от нежелания менять высокий природный образ ради нового, придуманного кем-то бытия», а с другой — его потомок, «Андрей, не справившийся с имиджем, изобретенным ради необычной жизни».
По части стремления поменять свой природный образ на ту или иную маску герой «Имиджа» не одинок. Могли бы составить ему компанию и электрик Богдан из рассказа «Три кита» — искуситель и провокатор, чем-то напоминающий судебного секретаря Жилкина из чеховской «Сирены», и пьяненький мужичок из жанровой зарисовки «Хохлы позорные», и библиотекарша с приклеенной улыбкой («Миссис Смайл»), и доморощенный философ Ник Саныч («Полярные совы с диэлектриком»), и уголовник Джокер из одноименного рассказа, и Николай из новеллы «Мидии не родят жемчуг» с его «вечной погоней за оригинальностью» и «болезненной склонностью к эпатажу»...
Даже юный герой «Чубчика» занят тем, что разгадывает имиджи окружающих его людей и думает над собственным. Наблюдая каждый раз за маской невозмутимого спокойствия корейца Парикмахера, мальчик все больше утверждается во мнении, что «Парикмахер — носитель секрета… какой-то судьбы из неведомой жизни…». Парикмахер для героя «Чубчика» становится некоим воплощением «жизненной реальности, парадоксально фантастичной, таинственной и при этом, оказывается, вполне объяснимой и доступной — стоит внимательно посмотреть, больше расслышать, ближе потрогать».
В этих словах и своеобразная формулировка собственного авторского подхода к предметам художественного исследования. А отсюда во многом и изобразительная манера, о которой нетрудно догадаться из слов того же героя «Чубчика»: «…все, что было в парикмахерской, по мере моего приближения, увеличивалось, набирало объемы, цвет, ясность. О том, что внутри, я знал наизусть, но, отгоняя знания, каждый раз проявлял эти кадры по-новому, искусственно умножая череду каждодневных открытий…»
Сам рассказ «Чубчик» в плане этой художественной двухмерности тоже весьма показателен. При первом приближении — это вроде бы просто детские воспоминания, но при более глубокой и резкой фокусировке обнаруживается их как бы второе дно, и в рассказе проступает больная для большинства героев Л. Нетребо (да только ли их одних!) проблема личностной самобытности в контексте общественного бытия. Юный герой рассказа, задумав испытать себя актом добровольного насилия над собой, решается, как и его «нормальные» соседи, остричься наголо, лишиться единственного, что внешне отличало его от них — чубчика. И «мир померк. Я представил себя со стороны: нелепым, униженным, как будто голым, который не в силах скрыть свою наготу». Бытовая, внешняя незначительность момента только усиливают его драматизм и глубину.
Еще обостренней проблема человеческой двойственности предстает в рассказе «Джокер». Ситуация здесь трагикомичная. В пункте посадки самолета, совершающего рейс из северного аэропорта на черноморское побережье, к молодым, успевшим познакомиться в дороге, людям подсаживается субъект с уголовными замашками и начинает куражиться, ломать оскорбительную комедию. А потом и вовсе, войдя в раж, объявляет, что он террорист (такая у него злая шутка). Вот в этой, так сказать, нештатной ситуации автор и наблюдает за поведением всех троих. Наблюдает цепко, въедливо фиксируя каждую мало-мальски значимую деталь, психологический поворот, жест, оттенок в поведении и настроении персонажей. То есть действует в свойственной ему изобразительной манере, помогающей глубже и полнее высветить характеры (а они у автора действительно выходят живыми, зримыми, запоминающимися), решить поставленную художественную задачу.
Результаты этих наблюдений тому, кто прочитал предыдущие рассказы Л. Нетребо и уловил основные тенденции его прозы, нетрудно, в целом, предугадать: каждый из этой троицы в свете случившегося откроется оборотной стороной своего существа. За развязным скоморошемством, лихой бравадой и наглостью Джокера спрятан звериный страх закоренелого преступника. Белокожая хрупкая красавица Ольга оказывается твердой и решительной девушкой, сумевшей дать отпор зарвавшемуся зеку.
Сложнее с Сергеем. Когда-то его бывшая возлюбленная при расставании с ним сказала, что он «какой-то уж больно приземленный. Несмелый, нерисковый…». И вот жизнь подбрасывает ситуацию, позволяющая ему самоутвердиться и не уронить себя в глазах Ольги. Однако сделать это Сергею не так-то просто, ибо в нем тоже сидит застарелый страх. Только это несколько иной, нежели у Джокера, страх. Когда-то его, семилетнего пацана, ловко обобрал взрослый парень да еще напугал при этом. Парня того Сергей больше не встречал, но страх остался и слова его — «запомни — испугаешь — победишь» — засели в памяти. Сергей не был трусом, «но, стоило столкнуться с агрессивно настроенной личностью, и он терялся: какой-то гигантский клещ сжимал горло, пил кровь, отнимал волю…».
Проблема, как видим, не столько даже моральная и нравственная, сколько медицинская и психологическая. Впрочем, именно такого рода проблемы интересовали некоторых классиков мировой литературы. Вспомним, хотя бы, Достоевского, который исследовал их, мы знаем, виртуозно.
А вот Л. Нетребо, создается ощущение, слишком поспешил с очищающим катарсисом (смелость и решительность Ольги помогла Сергею преодолеть себя, свой страх и придти девушке на помощь — он ударил джокера бутылкой), в достаточной степени не подготовил его, а потому оказался не совсем убедительным.
Книгу «Мидии не родят жемчуг» завершает одноименный рассказ. Он как бы закругляет тему «имиджа», мнимого и истинного в человеке, внешней оболочки и внутренней его сути. На сей раз автор испытывает своего героя в ситуации «курортного романа». Приехав на черноморское побережье, Николай (а он разновидность, вариант Андерсона, Сергея и им подобных) увлекается поразившей его своей неординарной внешностью мулаткой. Он фантазирует, строит иллюзорно-романтические планы: «Человек, до сих пор не нашедший себя в профессии, в увлечении, он превратит свою жизнь со смуглой женщиной в искусство. Которому будет поклоняться, в коором будет творить…». Но, как и всегда у него, планы рушатся, как только встает он перед простыми жизненными реалиями. И напрасно герой пытается убедить окружающих, что он загадочнее, необыкновеннее, романтичнее, чем есть на самом деле, что он — носитель драгоценной жемчужины. На самом деле он — мидия, а «мидии не родят жемчуг».
Впрочем, занимает автора книги не только иллюзия и реальность человеческого существования. Есть в сборнике и рассказы, вовсе этого не касающиеся. Но они-то как раз слабее. Так, не более, чем забавной рыбацкой байкой видится «Полуостров Налим». По сути, ушел в песок рассказ «Подстреленный», больше похожий на завязку какого-то более значительного повествования. Откровенно слабым, во многом надуманным показался рассказ «Леонтий». Есть недостатки и в других рассказах книги, даже в тех, которые можно считать вполне удавшимися. Что ж, молодой автор (это его вторая книга) пробует, экспериментирует, ищет себя в литературе, хотя, в общем-то, уже просматриваются у него и свой твердеющий почерк, и стиль, и интонация, и свой взгляд на человека в современном мире. А потому можно только порадоваться, что в литературу из сибирской глубинки входит новый интересный прозаик.

Григорий АРАБЕСКИН
100-летие «Сибирских огней»