Ильмова падь

ИЛЬМОВАЯ ПАДЬ^{** ильм — степной тальник с мелкими серебристыми листьями}

I

Для римлян — долг, а хуннам — только воля.
Что может быть прекраснее полета
И облавной охоты, и степной
Мужской игры, где самый сильный воин
Под радостные вопли одаряем
И кушаком, и резвым скакуном,
И взорами невест зеленоглазых.
Мир нерушим и цел, и нов —
                                    кольцом
Кочевья опоясаны просторы.
О чем молчит Китайская стена?
О том ли, что никто (лишь ветра кроме)
Ее не разрушает, не штурмует,
Одни лишь космонавты, удивляясь,
Глядят как целых десять тысяч ли^{*** около 500 метров, китайская мера длины*}
Змеится то, что хуннов отделяло
От церемоний, роскоши, карьер
Стремительных,
интриг, доносов, страхов…

Но не спасла Китайская стена.

Сладка цивилизация… И душу
Шелка и вина, дивные дворцы
Прельщают, пеленают.
                           Но лишь хунны
Свободны и не знают ничего
О заповедях и предначертаньях
Небесных императоров.
                           «У хуннов
Жить веселей и радостней».
Бегут!!
Бегут, оставя скот, и дом, и пашню,
За Стену, в степь, на север, к дикарям.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

С богатырем по имени Рабдан
Мы ехали окрестностями Кяхты.
Весьма однообразен Чайный путь,
Когда б не дух великих потрясений,
Не гулы вулканических эпох,
Не камни, не курганы в отдаленье,
Не запах степи…
Да, когда б не то,
О чем так сладко думать, вспоминая,
Но что неуловимо, как пыльца
Полыни под ступнею.
                           От шоссе
Чуть отойди — и двух тысячелетий
Как бы и нет…
                  Мы часто тормозили
У родников-аршанов, у развилок,
У пирамидок каменных, обо,
Где на ветвях серебряного ильма,
Увещевая духов, оставляют
Все странники цветные лоскутки.

…Мы приближались к устью, к царству мертвых,
К долине, где покоятся шаньюи —
Великие князья тех самых-самых
Ужасных и печально знаменитых
Племен.
         Когда б кошмарный Фрэди Крюгер
С Бен Ладеном сумел соединиться
В одно лицо, и то… и то, наверно,
В миру цивилизованном бы меньше
Волнений было. Ильмовая падь
Хранит их прах в гигантских погребеньях^{** возраст этих захоронений более двух тысяч лет},
Но на свободе дубли и подобья!
Все тени — лгут,
Не правда ли, Улисc?

II

— Ты на подошвах, в мыслях и сомненьях
Так много грязи тащишь. Предки близко.
В последний раз, позволь, остановиться.
Пойдем, отслужим маленький обряд.

Рабдан огромен, из автомобиля,
Как из скорлупки, выйдя, он обходит,
Подобно туче, каменную стелу,
Неведомые мантры бормоча.
Он достает лампадки, знаки-тамги,
Тибетские воскуривает травы
И, водку распечатав, окропляет
Четыре ветра четырех сторон.
Да будет милость, милость и участье,
Пускай черноголовые буряты
Не забывают, из какого корня
Произрастал их родовой побег.
Бурят есть брат — брат единоутробный,
Брат тех, кто опрокинул сон империй,
Сегодня мы всего лишь поклониться
Большим могилам пращуров хотим.

Рабдан священнодействует, токует,
Меня спиралью дыма окружает,
И за плечо берет, в пространство глядя,
И медленно огромную ладонь
На темя мне кладет.
— Ты в детстве думал
О жертве и бессмертии, ты верил
В свое предназначение. Зурхай^{** монгольская астрология}
Не может ошибаться. Ты такой же,
Как тридцать лет назад. Но ведь без спроса
Спасать других — сугубая гордыня.
Твой друг, Сережка, он не успевал
По нескольким предметам, ты обидел
Его… ты говорил, что стоит только
Тебе напрячься, сильно захотеть,
И — вылепишь отличника! Но милость,
(и милостыня даже) не даются
Из чувства превосходства, снисхожденья…

Слепой, убогий, нищий на ступенях
Не обратятся в противоположность
Свою. Что знаем мы об их желаньях?
Но только состраданье и любовь
Прохожих, что украдкою бросают
Гроши, чтоб торопливо, и стыдливо
Прочь отойти — любовь и состраданье
Способны быть опорою спасенья.
Но — не чужая воля! Не давленье
Соперника. Сережка над собой
Не разрешил пустых экспериментов.
И вы расстались…
Прежде чем спасать,
Давайте спросим у возможной жертвы
Несчастья?..

А безумная сноха,
Которая из алкогольных дебрей
Ночей горняцких ринулась бежать? —
Из паутины скотства, из ничтожных,
В сплошной поток сливающихся дней.
КАК ты ее ловил в ноябрьской грязи
И нес версту, босую, на руках,
К тому же возвращая…
А беззлобный,
Всегда счастливый Вася-дурачок?
Ты, кажется, хотел его лечить?
Но он, от зверских матов и побоев
Родительских — залез в петлю…

А рыжий
Безногий, вечно пьяный дядя Коля,
Гармошкой веселивший всю округу?
Не ты ли рассуждал про ЛТП,
Дом инвалидов, помощь государства?
Но он замерз однажды возле дома —
С улыбкой…

А насмешливый казах,
Которому до фени жаркий пафос
Ин-тер-национальных пацанов?..
Всегда между спасеньем и свободой —
Знак равенства. Недаром говорят,
Не подавай руки тому, кто тонет,
Коль не уверен, иль не ухватил
Другой рукой за крепкую основу,
Ты палку протяни, а свой конец
Держи, покуда силы не оставят.
Когда сумеешь вытащить — тебе
Почет и слава. Не сумеешь — что же,
Знать не судьба, но ты, ладонь разжав,
Все ж сохранишь свою живую душу —
Хотя б она пучины избежит…

Я слушал и стыдом переполнялся,
Мне толковали, что Рабдан — провидец,
Что прошлое читает, словно комикс,
Но я, признаться, не предполагал
Всей тяжести таких живых картинок.

— Достаточно, пойдем, твоя душа
Омылась унижением и скорбью.
Ты будешь чуток, ты услышишь то,
Чего не различают горожане…

III

А хунны хоронили не в бору,
Но бор стоит на месте древней степи —
Трехвековой, могучий, медногрудый,
Как будто пешей армии шеренги,
Бронзоволато, царское становье
Собою окружили…

Вновь Рабдан
Творит свое неведомое действо.
Он благовонья крỳгом воскуряет,
Он расставляет малые лампадки
Причудливым узором, он читает
Враскачку заунывные слова
И водкой заставляет причаститься,
И, голову склоня, стоит смиренно,
Стоит минуту, две, и четверть часа,
И вот уже от ритма, от молитв,
От сладких ароматов, от мерцаний
Семи огней средь сумеречных сосен
Становится свободно и легко,
Становится вольготно и просторно,
И будто бы иные голоса
Подхватывают ритм полузабытый,
И оживает бор, и по вершинам,
Ознобно, пробуждения волна
Проходит.
— Будь покоен. Предки близко.
Нам боле ничего не угрожает,
И, может статься, сбудется с тобой
Одно из родовых предначертаний…

Меж тем, уже упала темнота,
В просвете сосен бледные созвездья
Повисли. Серебристою тропой
Единственное облако над нами
Стелилось от зенита на восток.

— Ворота отворяются до срока,
Ты здесь, чтобы узнать о неизбежном,
Уже святые мощи оживают,
И Слово возвращается, и даже
Умершие навеки города
Из праха проступают на поверхность,
Чтобы явить безмерную тщету
Гордыни человеческой.
Насилье
Становится обличьем торжества
Добра и справедливости… Недолго
Осталось ждать, когда нас всех спасут!
От глупости, от снов и заблуждений,
От странностей никчемных, от фантазий,
От верности земле, от веры в Бога,
От кровных уз, от жертвенных преданий,
От совести, от горя и любви…

«Империя клонированья счастья»
Для подданных готовит вечный праздник,
Упорным — пересаживают душу,
А слабые — готовы для пресс-форм,
Для малых дел, для сереньких эмоций,
Для песен и стихов о гуманизме,
Для вежливых улыбок и старанья
Продлить свою растительную жизнь.
А чтобы миллионы недовольных
Не посягали на такой порядок,
Уже созрели лазеры и бомбы,
Уже растет Великая Стена,
Ее вот-вот поднимут на орбиту,
Всевидящей закружат каруселью,
И новым хуннам станет очень трудно
В своих степях пасти свои стада.

В Империи Клонированья Счастья
Запрещено раздумывать о смерти,
О том, что жизнь — поступок, а не тленье,
О том, что выше жертвы и любви
Нет ничего на свете.
                           Новым хуннам
Придется вырываться на орбиту,
Чтоб выколоть глаза Большому Брату.
Я вижу гибель — гибель и огонь.

IV

Рабдан заплакал. Страх, почти растаяв,
Вновь оковал суставы-сухожилья,
Я немо наблюдал как из гиганта,
Из тучи — человеческий восхлип,
Почти ребячий, вырвался…
                                    Я понял:
Свобода и спасение едины!
Нет, никогда потомки погребенных
В долинах повитухи-Селенги
Князей — не согласятся на замену,
Кровь будет кровью,
Песня будет песней,
А смерть — не электронною игрой,
А подлинным души освобожденьем.
Ты прав, Рабдан, уже не миновать
Начертанного предками исхода.
Ильм серебрится, залитый луною.
Седлай коней. Я принят. Я с тобой.

V

Мы обернулись, выехав на взгорок.
Бор затаился — черен и незыблем,
И облако все так же от зенита
Тянулось, как дорога на восток.
Луны прожектор облачную трассу
Во всю длину высвечивал, казалось,
Что кавалькада всадников, сутулясь,
Уходит на косматых лошадях
Туда, все выше, к области Полярной
Звезды... И лишь теперь возликовала
Душа! Моя душа — не столбик чисел,
Не кем-то сочиненный алгоритм!
Все правильно.
В небесной эстафете —
Мы звенья, мы не можем оступиться.
Прощайте, вековечные могилы,
До срока, до кочевья, до войны…


Эпилог

Прошло три года.
Муза дальних странствий
Все реже посещает нашу пристань.
Я думаю о прошлом с недоверьем,
А встречи и события давно
Переплелись в растрепанный сценарий,
Где очень много вымысла пустого
Но отделять плевелы от живого
Зерна уже, ей-богу, не хочу.
Мне пишут, что Рабдан остепенился,
Что он уже ламά, а не астролог,
Что строит храм-дацан, что дар провидца
Его оставил. Магия судьбы
Куда чудесней даже тайных знаний.
А пройденное —
В камень обратилось.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
До встречи, друг мой,
на пути к себе.


3 ноября 2002 г.
г. Новосибирск