Вы здесь

Илья Кочергин: «Каждая моя зима — болдинская!»

Осенью в Самаре, на Всероссийском литературном фестивале имени Михаила Анищенко, поэт и журналист Юрий Татаренко поговорил с известным прозаиком Ильей Кочергиным. Двух литераторов связывают дружеские отношения, поэтому разговор идет на «ты».

 

Есть такая присказка в театральном институте: на артиста нельзя научить, но можно научиться. А что у писателей?

— В Литинституте была творческая обстановка. Большая польза — читать тексты начинающих авторов. Со стороны-то сразу видны недоработки! (Смеется.) Учиться на своих ошибках трудно. Ну и для меня находиться в такой среде было, наверное, важно, поскольку почти все мои родственники были химиками, хотя к гуманитариям относились толерантно, как к людям, которые, может быть, не виноваты в своей неполноценности.

В Литинституте я набивал писательские шишки, ведь до тридцати лет ничего не писал. Хотя нет, мама как-то вспоминала, что я в четвертом классе говорил ей, что пишу книгу, «Три мушкетера»! Оказалось, я просто переписывал в общую тетрадь текст Дюма. (Улыбается.) Так и повелось с тех пор — сочинять мне тяжеловато, описываю то, что происходило на самом деле, — с небольшими отклонениями, разумеется.

А как выбираешь то, что станет материалом для прозы?

— О чем думаю, о чем интересно размышлять, то и становится основой для рассказа или повести. Только что закончил размышлять на тему своего освоения и присвоения пространства. Раньше я любил путешествовать — особенно на восток, север. Несколько лет после Литинститута составлял туристические путеводители по России — ездил по стране, писал и фотографировал. Был в разных глухих и очень красивых местах и во многих из них хотел построить себе дом. А построил его относительно недалеко от Москвы, в Рязанской области. Двенадцатый год обживаю его, в столице практически не появляюсь.

Для писателя это благо или... недоработка?

— Ну, благом я бы это точно не назвал! В деревне неизбежно дичаешь, все события мимо проходят. А ты сидишь, как мухомор… С другой стороны, очень интересно освоить не городской ландшафт, обжить его. Ушла в типографию моя новая книжка, сборник эссе «Присвоение пространства», в декабре он выйдет в издательстве «НЛО».

Сейчас интересно думать на другую тему. Мы тут коня неожиданно завели. В этом году я писал детские книжки одну за другой — про мусор, заповедники, Красную книгу. Собирал для одной из них материал в интернете и по ссылкам наткнулся на фильм Киры Муратовой «Увлеченья». Сели с женой его смотреть, а там полкартины — съемки лошадей. И мы начали представлять себе, как было бы здорово нам иметь лошадь. Жена даже погуглила, сколько она может стоить. Оказалось, дорого. Ну что ж, думаем, помечтали — и хватит. А на следующий день жене позвонила сестра, чья дочка занимается конным спортом: дочкиного коня списывают — может, возьмете его, бесплатно? Мы сразу поняли: надо брать. Хотя толком не понимали — зачем. Сейчас понимаем: сын уехал учиться в Новосибирск, поступил в НГУ — и мы остались без того, кого надо кормить, лечить, в общем, о ком нужно заботиться. Конь научил меня по-новому смотреть на траву, какая съедобная, какая нет. (Улыбается.) Еще он учит меня твердо говорить «нет», это сложно. Учит быть лидером, это полезно и тоже сложно.

Кочергин — детский писатель. Неожиданно!

— В этом году вышла еще одна книжка. Я поддерживаю отношения с Алтайским государственным заповедником. Один из моих старых друзей в заповеднике, Саша Лотов, предложил мне написать повесть о маленькой девочке, которая дружила с горным бараном из Красной книги. Я и написал. Новосибирский художник Виктор Павлушин проиллюстрировал текст. Саша нашел спонсоров — и книжка вышла. Фишка такая: девочка, отпустив барана на волю, написала ему письмо и спрятала между камней. И была уверена, что письмо получено и прочитано. Юным читателям предлагается тоже написать горному барану — обычное письмо или электронное. Работники заповедника отнесут его к заветному камню. И гарантируют, что баран ответит!

Получается, архар — как Дед Мороз!

— Да. А главное, архару можно задавать любые вопросы, рассказать о себе. Мне было бы интересно в детстве вступить в переписку с диким животным. (Улыбается.) Ребятишки уже начали общение с ним. Одна девочка спрашивает: «Женат ли ты? Можешь прислать фото своих детей? Чем они интересуются?» Другая сочувствует ему, спрашивает, чем она может ему помочь. Это очень трогательно.

Про будни Алтайского заповедника у тебя была прекрасная книга «Точка сборки». Это родниковая проза. Писать такую невероятно сложно, как мне кажется. Как получается так писать?

— Точно могу сказать одно: никогда не ставил себе цели писать родниковую прозу! (Смеется.)

А какую ставил?

(После паузы.) Мне интересно ощущать себя частью природы. И писать об этом. Человек зачастую ничего не замечает вокруг, он сконцентрирован на себе любимом. А мне нравится наблюдать за тем, как выпасается конь, как он ест траву. Впадаю в медитативное состояние… Друг работал в алтайском совхозе конюхом. Говорит: «Не люблю смотреть, как едят коровы или козы. А вот лошадь ест вку-у-у-усно!»

Думаю, скоро многие социальные проблемы будут проистекать по причинам плохой экологии. Уже сейчас есть замусоренность, дефицит еды, меняется климат. Человеку неизбежно придется смотреть не только на самого себя. Вот идешь ты по лесу, видишь лисичку. О чем сразу думаешь? Как бы ее удачно сфотографировать и выложить снимок в интернет! То есть не сам зверь тебе интересен — а ты сам в связи с этим…

Прилепин и Шаргунов активно проявляют себя в политике. Как думаешь, скажет ли им за это спасибо русская литература?

— Мне трудно говорить от лица литературы… Но все же не могу вспомнить примеры, когда занятие политикой помогало бы расти как писателю. С другой стороны, жизнь в деревне тоже не способствует этому. Летом у меня физически нет времени сесть за письменный стол! С нетерпением жду начала зимы — когда так заметет, что из дому не выйти… Главное, себя по темному утру рано поднять, чтобы в полседьмого начать работу. За окном снегопад — а ты сидишь в тепле и печатаешь, ничего лучше этого нет на свете! (Улыбается.) Обычно пишу до полудня, как наберется 5000 знаков текста.

В прошлом году тебе исполнилось пятьдесят. Как отметил юбилей?

— Провел полдня в «Фейсбуке», отвечая на поздравления. (Улыбается.) Потом пошел копошиться по хозяйству. Когда сам обеспечиваешь себя едой, водой, теплом, возникает устойчивая иллюзия независимости. Это очень приятное ощущение. У меня нет начальника — но нет и каникул, праздничных дней. Отмечаем Новый год и дни рождения — без особой шумихи. Юбилей в ЦДЛ — не моя история. Может, я социопат? (Улыбается.)

Для чего литература — и для чего жизнь?

— Интересный вопрос, конечно. Все больше и больше пытаюсь себя убедить в том, что все-таки литература часть жизни. А не наоборот. Вот окучиваю картошку, а сам думаю: не правильно ли было вместо этого сесть и писать? Любые овощи можно купить в магазине или у соседей. Но для меня важно и в земле покопошиться, раз уж живу в деревне. Вступить в контакт с ландшафтом, так сказать… Нужно ли разбрасываться на хлопоты по хозяйству — или лучше писать как можно больше? У меня нет однозначного ответа.

Как-то к нам приезжал из Карелии писатель Александр Бушковский. Он печник, клал нам печку. Подарил очень интересное выражение: «Думать руками». В книге Торо «Уолден, или Жизнь в лесу» говорится о том, что постройка собственного дома — огромное удовольствие, как можно отдавать его другим, да еще и платить им за это? Вот и я, когда строил дом, понял, что это такой контакт с миром, я «думал руками», и мне это очень нравилось. Слушай, ты же не станешь отказываться от отношений с любимой женщиной ради литературы? Если в твоей жизни не будет любви, детей, животных, еды, дома, огородничества — о чем тогда писать?

Чтение — тоже контакт с миром. Но там, где меня пытаются развлечь, — это уже не контакт, а односторонняя связь. Встречаются книги, авторы которых ведут тебя по сюжету и указывают: здесь смеяться, здесь плакать, здесь грустить. Мне это неинтересно. А вот хорошая беседа заряжает энергией, куча разных мыслей в голову приходит, хочется сказать спасибо интересному собеседнику.

Если человек вырастает на Бузовой и Ах Астаховой, на мыльных операх, то ему уже сложно понять красоту миров Тарковского, Бродского, так?

— Можно на ощупь отличить крупный наждак от мелкого. Но если тебя постоянно бьют по рукам, колют, режут, ударяют током — ты уже не отличишь их друг от друга, а уж тем более мех бобра от меха зайца. Вряд ли сможешь получить радость от прикосновений к любимой. К мягкому, нежному, тонкому такие руки не приучены.

Хочешь сказать, лет через пятьдесят люди не будут отличать хорошую литературу от плохой?

— Да будут! Всегда есть какой-то процент странных людей, которые улавливают слабые сигналы. Таких людей всегда меньше. Когда я приехал работать в заповедник, то очень удивился: так много горожан там уже работает. С конца 70-х до миллениума это было повальное увлечение — сменить место приложения своих сил с мегаполиса на глушь. Заповедники были переполнены молодыми ребятами, местных лесников было мало! Правда, шло постоянное обновление кадров, так как многие романтики уезжали через месяц домой… Но кто-то и оставался — на годы. Так вот, этих людей не было видно из городов. А в заповедниках видишь, что они есть, что это не одиночки.

На творческой встрече на фестивале имени Анищенко ты признался, что являешься перфекционистом. Как давно себя им считаешь?

— Это было всегда. Папа мне в детстве говорил: «Можешь быть кем угодно, но — лучшим в своем деле». И это на меня повлияло в худшую сторону! (Смеется.) Потому что там, где я не лучший, там просто неохота что-то делать. Шутки шутками, но жена периодически ругает за это. Единственное, куда она никак не вмешивается, это литература. Там у меня такой подход: лучше напишу меньше, но чтобы текст нравился от и до. Очень неприятно видеть текст, который получается несовершенным. Вообще, любую халтуру воспринимаю очень болезненно.

То есть и от других требуешь полной самоотдачи?

— Да. Поэтому мне редко безоговорочно нравится чье-либо творчество. Но если встречаю хороший текст, радуюсь сильно. Может, у кого-то он выходит таким сам собой — а мне требуются серьезные усилия. Перечитываю написанное по многу раз. Порой дело доходит до того, что обращаю внимание, как текст выглядит на странице. Все слова вроде бы стоят в правильном порядке, но все равно что-то не так — и сижу, мучаюсь.

Писательская тишина не страшит?

— Все эти приливы-отливы, кризисы — остались в прошлом, как мне кажется. У меня все хорошо. Я полностью доволен, где и как я живу. В семье все стабильно. Летом строил конюшню, написал один рассказик. Ну и хорошо. Ежедневной писательской работы не было. Жду глубокой осени, зимы с нетерпением. Это же огромное удовольствие — работать каждый день! Когда приходит болдинская зима. (Улыбается.)

Что такое красота?

(После долгой паузы.) Бывает, смотришь на мир и радуешься. Тому, как все гармонично вокруг устроено.

Бывает красивой природа, человек, текст… Что красивее — море или горы?

— Даже не знаю. Когда занимаешься чем-то нужным, когда в твоей жизни все хорошо — все рядом красивым становится. И мужчины, и женщины, и лошади, и собаки, и жуки-пауки…

А хороший текст наполовину сам пишется — если правильно организовано рабочее место, установился режим. Посади семечко в плохую землю — деревце кривым вырастет. Поэтому мне трудно учить семинаристов. Считаю, что литература — не авторское самовыражение, а общественное дело. Каждый текст вкладывается в большое красивое здание кирпичиком.

Новых свершений, Илья!

 

Кочергин Илья Николаевич родился в 1970 году в Москве. Работал лесником в Баргузинском и Алтайском заповедниках, на Байкале пожарным сторожем, рабочим в геологической партии на Камчатке. Составлял путеводители по России, много путешествовал и фотографировал. В 2003 году закончил Литературный институт им. А. М. Горького (семинар Александра Рекемчука). Публиковался в журналах «Октябрь», «Знамя», «Дружба народов», «Новый мир», «Континент», «Урал» и др. Автор книг «Помощник китайца» (2003), «Я, внук твой» (2009), «Точка сборки» (2018), «Ich любэ dich» (2018). Лауреат премий журналов «Знамя», «Новый мир», «Октябрь», премии «Эврика», премии Правительства Москвы в области литературы и искусства, финалист премии Ивана Петровича Белкина. Проживает в селе Кривель Сапожковского района Рязанской области.

100-летие «Сибирских огней»