Вы здесь

Ингредиенты счастья

Рассказы
Файл: Иконка пакета 02_eroschin_is.zip (37.04 КБ)

Кровать волшебных сновидений

Бабушка у Шурика была с причудами. Она очень подробно расписала в завещании, кому из родственников какая вещица должна причитаться. Вплоть до стаканов и трофейной серебряной чайной ложечки, найденной дедом при взятии Берлина. Кто-то получил кресло-качалку, старинную семейную реликвию позапрошлого века, кто-то — не менее антикварный буфет. Шурику досталась кровать. Не то чтобы он имел виды на что-то большее, но ему стало обидно. Должна же была бабуля понимать, что в однокомнатной хрущевке, где он жил с женой Шурочкой, этому двуспальному монстру со скрипучими пружинами да точеными ангелочками просто не хватит места. Впрочем, практичная Шурочка уладила дело просто: кровать решено было сдать в комиссионку, а на вырученные и сэкономленные средства купить раскладной поролоновый диван.

Практицизма Шурику всегда недоставало. Он чуть было не оставил кровать на месте вплоть до сдачи в комиссионку, но Шурочка настояла на том, чтобы забрать ее сразу: мало ли что, а впереди выходные. Да и ребята из похоронной конторы пообещали недорого помочь с погрузкой. Словом, когда кровать наконец втащили в семнадцатиметровку, оставшегося места едва хватило на тумбочку и телевизор. Надувной матрац, которым доселе обходилась молодая семья, спустив, закинули в кладовку.

Улегшись на скрипучее ложе и натянув одеяло, Шурик вдруг почувствовал странную легкость, как будто он повис в невесомости. Усталость утекала куда-то вниз, а взамен приходила приятная легкая истома, как от теплой ванны, полной ароматной пены. И даже легкое поскрипывание пружин при каждом вдохе совершенно не раздражало слух, а скорее напоминало мелодичное пение птиц в лесу. Вскоре Шурик дофантазировался до того, что свежая льняная простынь показалась ему шелковистой травяной лужайкой. Запахло цветами и земляникой. Шурик слушал, как шумит ручей, как ветер шевелит макушки высоких сосен, и улыбался. Утром он чувствовал себя невероятно бодрым, как после отпуска.

Представь себе, я сегодня видел удивительный сон, — заметил он жене, подсаливая за завтраком яичницу, — будто мы с тобой целый день гуляли по лесу, ели землянику и собирали грибы. Много белых грибов, у каждого была шляпка размером с тарелку. А потом пошел дождь, и…

И мы прятались от него в шалаше на берегу! — испуганно закончила Шурочка.

Было отчего испугаться. Все сходилось до мельчайших деталей. Шурики целое утро восстанавливали ход событий волшебного видения, пока окончательно не убедились, что пребывали в одном и том же сне. Помимо чертовщины в квартире до самого вечера пахло белыми грибами.

Всю следующую ночь Шурики гуляли по бесконечному цветочному лугу. Пели жаворонки, перепелки призывали поспать, мерное жужжание пчел над клеверными головками вселяло в молодых супругов покой и умиротворение. Проснулся Шурик от звона разбившейся тарелки. Это Шурочка, встав готовить завтрак, обнаружила на кухонном столе букетик ромашек. Учитывая, что стоял декабрь, это было более чем необычно.

Скрупулезный осмотр кровати не выявил ничего, кроме маленького дефекта: должно быть, при переноске грузчики проявили чрезмерное усердие, и в головах кровати край обшивки чуть надорвался. В дырке виднелась дерюжная прокладка и торчал бок пружины.

Всю следующую ночь Шурики нежились на море. Жарились на летнем солнце, купались и строили песочные замки. Утром, принимая душ, уже без особого удивления Шурик заметил, что у него обгорела шея и спина. Любимый внук поместил фотографию бабушки в рамку и водрузил ее на самое видное место.

С этой кроватью надо разобраться, — заметила Шурочка за завтраком, перебирая в конфетнице россыпь цветных ракушек, еще пахнущих йодоформом.

Житейский практицизм жены прекрасно уравновешивал житейскую непрактичность мужа. Понимая это, Шурик не стал возражать, и вечером в квартире появился странный гость. Он обошел кровать и все углы с хитро изогнутыми металлическими проволочками, которые в его руках вращались, как сумасшедшие. После этого гость заявил, что всего за двести долларов он устранит энергетические аномалии, пока те не разрослись до космических масштабов, когда их устранение обойдется много дороже. И еще присоветовал купить у него парочку защитных амулетов, по пятьдесят долларов каждый. Шурочка заметила, что непременно над этим подумает, но после ухода гостя вычеркнула из телефонной книги его номер.

Ночью им снились горы. Шурики гуляли по альпийскому лугу, пили из горного ручья ледяную минеральную воду и любовались видами. Утром на столике их ожидал цветок эдельвейса в граненом стакане.

Мы непременно должны разгадать, в чем секрет, — заявила Шурочка за ужином, — мне кажется, это наше будущее. Организуем фирму по выпуску таких кроватей. Купим коттедж в престижном месте, машину… и все такое. На путешествиях можно будет много сэкономить, мы ведь и так каждую ночь как в отпуске.

Шурик почесал в затылке. Фантазия услужливо принялась рисовать самые радужные перспективы, среди которых новенький черный BMW был одной из самых скромных.

Может, осторожно разобрать ее и посмотреть, что внутри?— предложил он. — Должна же там быть какая-то техническая штучка, которая заведует этими чудесами.

Знаешь, там, в кровати, лежит что-то твердое. Я просунула руку в дырку, между пружин, и нашарила это, — сказала Шурочка, — правда, не смогла вытащить, очень уж оно далеко. Попробуй ты, у тебя руки подлиннее.

Шурик встал перед кроватью на колени, вытер проступившую на лбу испарину, засунул дрожащие пальцы в дыру и принялся осторожно шарить между пружин, путаясь в слоях набивки. Погрузив руку до самого плеча, он вдруг обнаружил в кроватном нутре что-то твердое и угловатое. Бабушка с фотографии на тумбочке укоризненно смотрела на действия любимого внука.

Есть!— прошептал Шурик пересохшими губами. — Кажется, что-то нашел!

Он аккуратно подтянул пальцами предмет и не без труда выудил из дыры маленькую потертую жестяную коробочку из-под монпансье. Надпись на донышке коробочки гласила: «Кондитерская фабрика “Манохинъ и сыновья”, 1912 годъ». Шурика снова пробил пот.

Может, не надо открывать? — вдруг испугался он. — Мало ли что…

Шурочка решительно взяла у него коробочку и подцепила ногтями крышку. По комнате поплыл тончайший аромат лимонных леденцов. Если не считать запаха, коробочка была совершенно пуста.

Шурику вдруг показалось, что бабушка с фотографии, стоящей на тумбочке, глянула на него с особенной укоризной. Он забрал у жены коробочку и поспешно сунул ее назад в дыру.

Ночью Шурочке снилось, что она ищет свой коттедж среди безликих многоэтажек и никак не может найти. А Шурику приснилось, что они купили новый диван. Через неделю его сон сбылся.

Ночной каменщик

Тишина наступала примерно в половине первого. По будням, конечно. По праздникам, выходным — бывало, и позже. Шаги в коридорах малосемейки затихали, умолкала музыка, замирала вода в трубах — дом засыпал. Но это была не та тишина. Дом еще долго успокаивался, устраиваясь на ночь. Эхо дневных звуков блуждало по лестничным пролетам, вездесущие проныры-сквозняки подыскивали место ночевки, вздрагивали холодильники, потрескивали остывающие телевизоры — какой-то невнятный гул все равно давил на уши. Настоящая тишина наступала в половине второго. Ольга наслаждалась ей, блаженствуя в звенящей пустоте, и лишь потом засыпала. Но только не сегодня. Она накинула халат, взяла сигареты и вышла на балкон, поеживаясь от промозглой майской прохлады.

Мегаполис разрастался стремительно, как раковая опухоль. Еще буквально вчера под окнами стояли частные домишки с покосившимися сараюшками, утопающие в буйных кущах сирени пополам с войлочной вишней, а сегодня — раскинулась новостройка. И в темном лабиринте цокольного этажа кто-то настойчиво стучал и стучал звонкой кельмой по свежей кладке.

Ольга щелкнула зажигалкой, прикурила сигарету и затянулась. Теплый горький дым потек в легкие, обволакивая их привычной отравой. Надо было давно бросить поганую привычку, да все не выходило. Метастазы каменного монстра глубоко проникли в тело.

Простакам кажется, что мегаполис кончается там, куда доползают его улицы. Но это только видимость, его показные щупальца. Есть и другие, невидимые. Те, что дотянулись проселками до самых дальних деревень и опутали каждого их жителя. Выдрали тех, у кого корни оказались послабей, затянули в жадную каменную глотку, чтобы жевать, жевать, жевать, перемалывать в труху, по капле выпивая душу, иссушая ее, обращая в камень — основу собственного благополучия.

Днем Ольга приносила жертвы каменному Молоху — работала в маленькой сувенирной лавке. И только ночь была в ее распоряжении — до этого самого момента. Теперь, наверное, город послал кого-то из ревностных служителей своих отобрать последнее — полчаса тишины перед провалом в привычное забытье.

«Вот сукин сын, — думала Ольга, облокотясь на перила, — дня ему мало — стучать». Она понимала, конечно, что все это глупость, мания, детский каприз, что тишины вообще не бывает. Но там, в деревне, были живые звуки: вздыхала в хлеву корова, сонно переступая с ноги на ногу, мыши в подполье шуршали, попискивая, на дальнем краю дежурно побрехивали собаки. За раскрытым окном шелестела листьями яблоня, на пределе слышимости стрекотали нетопыри, проносясь над крышей в погоне за ночными бабочками. Сверчок скрежетал за печкой. Ходики, конечно, гремели. Но как-то неторопливо, размеренно и уютно, что ли. Они не любили демонстрировать скоротечность жизни, отсчитывая минуты по старинке, и только подчеркивали тишину и покой. Тот самый, которого здесь так не хватало.

Ольга проводила взглядом красный, метеорный след окурка. Ночной каменщик все не унимался. Кельма продолжала постукивать торопливо и звонко, и ночная сырость разносила этот стук далеко окрест. Между тем движения никакого на стройке не наблюдалось, кроме неясной тени в окне вагончика сторожа.

Ольга накинула пальто прямо на халат, сунула босые ноги в холодные туфли, вздохнула и выскользнула за дверь. Она не очень представляла себе, что скажет этому странному каменщику, да и скажет ли вообще. Звуки манили, звали, непостижимым образом пронизывая стены, — звали именно ее. Потому что — Ольга это чувствовала — во всей округе не спали только трое: она, сторож и этот некто с кельмой.

Она на цыпочках прошла по гулкой пустой кишке коридора и спустилась к вахтерской. Дежурная бабулька похрапывала, уронив голову в кроссворд. Ольга неслышно пересекла вестибюль, заставленный велосипедами о трех колесах и детскими колясками, и вышла на улицу.

У земли звуки были слышнее. По ногам сквозил свежий ветер, уберегшиеся от вырезки тополя царапали ночную черноту корявыми узловатыми пальцами, стараясь дотянуться до бледных мерцающих звезд. Вокруг было пусто и жутковато. Забор стройплощадки начинался сразу за дорожным бордюром и походил на Ольгин бюджет — зиял большими дырами. Посредством дыр население боролось как могло с расползанием города — тащило для бытовых нужд все, что плохо лежало. Но дом, невзирая на это, рос — быстрей, чем его успевали растаскивать.

Ольга в студенчестве подрабатывала на стройках — и нашла, что с тех пор мало что изменилось. За забором петляла между штабелями плит и кирпичей разбитая подъездная дорога, освещенная бдительным оком прожектора. На рельсах дремал длинный и тощий, как цапля, башенный кран. От земли на цокольный этаж вели грубосколоченные деревянные мостки. Идти внутрь было страшновато. Ольга подобрала валявшийся неподалеку холодный увесистый кусок арматуры и поднялась по скрипучим доскам в темный лабиринт.

Звонкий стук стальной кельмы разлетался по пустым кирпичным извилинам. Сначала казалось, что звучал он отовсюду одновременно — сначала глуховато, как будто мастер выравнивал раствор, а потом звонко, словно он прилаживал кирпич. Ш-шик… та-та-та… так-так-так-так… И снова.

Ольга прошла немного вперед, и ей стало казаться, что звук идет из недостроенной соседней комнаты. Прожекторный луч пересекал ее всю — совершенно пустую. Заляпанная раствором кельма лежала поверх рабочих перчаток на штабеле приготовленных кирпичей.

Ольге вдруг стало жарко. На секунду ей показалось, что кто-то глядит ей в спину из темноты. Она оглянулась испуганно, но никого не заметила. Между тем невидимая кельма продолжала стучать. Ш-шик… та-та-та… так-так-так-так… Ольга закусила губу и звякнула в стену арматуриной. Невидимый каменщик замолк на секунду, а потом стук его кельмы раздался с другой стороны дома.

В дальнем конце лабиринта вспыхнул свет фонаря и послышались осторожные шаги по бетонной крошке. Ольга шагнула в тень, подняв арматурину на уровень плеча.

Эй! — позвали оттуда. — Кто здеся? Выходи, а то как стрельну!

Не подходи! — предупредила Ольга. — А то как дам!

В проеме показался силуэт невысокого коренастенького человечка. Луч его фонаря скользнул по бледному Ольгиному лицу и тускло блеснул на поднятой ржавой железке.

Ты зачем тут? Сумашеччая, че ль?

Стучит, — коротко пояснила Ольга.

А-а-а… — неопределенно кивнул силуэт, — стучит. А кто — не пойму.

Ольга шмыгнула носом и выдохнула:

Так это не вы стучали?

Не. Да опусти палку-то, не бойся — сторож я. Не обижу. Стрелять не буду — пошутил я. Нечем стрелять. А и не возьмешь его стрельбой-то.

Кого?

Ну… этого, кто стучит.

Ольга опустила дрын:

А кто стучит-то?

Сторож погасил фонарь и шагнул в полосу света. Лицо у него было располагающее. Даром что небритое и морщинистое, как сушеная слива, зато доброе.

Кто… Кабы знать — кто… А ты-то никого не видала?

Нет…

То-то вот и оно… Прям тебе мистика какая-то. Дрожишь-то со страху али замерзла?

Сама не знаю, — призналась Ольга.

Это я к чему, — пояснил сторож, — чайник у меня на плите. Идем, отогреисся. Да ты не боись, мне молодые девки уж ни к чему — осьмой десяток разменял.

Я и не боюсь, — ответила Ольга, бросив арматурину на пол.

Сторож поднял палец:

О! Глянь-кось, угомонился.

Заварки сторож не жалел. Чай у него был такой крепкий, что вязал во рту.

Зови меня деда Жора, — представился сторож, высыпая на затертую клеенку зубодробильные сушки. — А с этими осторожней — они только чуток помладше меня будут. Ты их в чае размакивай.

Ничего, — улыбнулась Ольга.

А ты девка-то, я смотрю, деревенская, — угадал деда Жора.

А вы как узнали?

Дык здешняя разве куда ночью сунется?

Не знаю…

Во-от! А коли деревенская — говори как на духу: в мелкую нечисть веруешь?

В кого?— переспросила Ольга.

Да в кого — в шишей всяких, домовиков.

Ольга подула на черный кипяток в жестяной кружке и пожала плечами:

Не знаю, я их не видела.

Я тож не видал, — признался сторож, — а слыхать — слышал. Тебя-то вон тоже — чего принесло? Стучит?

Стучит. А чего стучит?

Деда Жора бухнул в кружку изрядную порцию смородинового варенья и принялся его неторопливо размешивать, побрякивая ложкой.

Я так думаю, дом у него тут был, у домовушки-то. А как сломали — осиротел, бедолага. Домовикам ить прописка не положена. Вот и строит себе новое жилье. Токмо домовик без приглашения, говорят, не могет селиться. А кто его пригласит, ежели никто в него не верит? Потому — беда с ним будет. Озлобится, чудить начнет, шишимориться.

Чего?

Чего-чего… Шебаршиться, беспокоиться. Пакостить по мелочи. Никому от него покою не будет. Посуду перебьет, пыли натащит. А ночью на грудь сядет — не вздохнуть, и ну дурь нашептывать, кошмарные сны напускать. От что бывает, когда домовик не при месте. Да что нынче домовик-то, коли сами хозяева не при месте. Ты вона чего не спишь, по стройкам ходишь? Душа, значится, не в порядке. А была бы в порядке — сопела бы сщас мужику под мышку, ага?

Ага, — согласилась Ольга. — А чего вы сами его не пригласите?

Да приглашал уж. Не идет. Не то не нравлюсь я ему, не то не хочет в моем вагоне поселяться — он же временный. А может, и нету его вовсе, а я из ума уж выжил. Как думаешь-то, есть он или нет?

Не знаю. Но ведь стучит кто-то?

Да не стучит уж. Спугнули, че ль… Или спать пошел.

Да и мне пора, — сказала Ольга, — на работу завтра. Спасибо за чай, деда Жора.

Да че там… Заходи, ежли че. Я всегда тута. Гвоздей вдруг надо или доску какую — найдем. А то, может, поболтать. Ночами-то скука тута.

Зайду, — пообещала Ольга, — рассказываете интересно, заслушаешься.

А-а, че там, — отмахнулся сторож, — не мешки ворочать. Это я завсегда… Тебя проводить, че ль?

Да я сама, тут рядом.

На улице стало еще темнее — звезды скрылись в тучах, в воздухе висела тонкая водяная морось. Прожектор с вагончика сосредоточенно глазел в недра кирпичного лабиринта. Тощая ссутуленная тень Ольги скользнула по свежей кирпичной кладке и замерла у пустого оконного проема. В окне сидел огромный черный кот.

Эй, каменщик, — тихонько позвала Ольга, — иди жить ко мне. Я тебя приглашаю.

Кот сверкнул на мгновение зелеными фарами глаз и принялся умываться.

Я дверь открою, — сказала Ольга. — Захочешь — приходи.

Кот спрыгнул с окна и растворился в темноте. Ольга пожала плечами, еще немного постояла и полезла назад в дыру.

 

* * *

Сквозняк нудно завывал в балконной щели, студя босые ноги. «Надо закрывать дверь, — подумала Ольга, — докурю — и закрою».

В коридоре послышались легкие, почти невесомые шаги, на порог легла короткая серая тень. Огромный черный кот вывернул из-за косяка, зажмурил зеленые глазищи и осторожно втянул носом теплый запах жилья.

Заходи, — сказала Ольга, — не бойся.

Кот неторопливо прошел по коридорчику, заглянул в ванную, потом на кухню. Осмотрев скромные апартаменты, он вспрыгнул на кресло, свернулся калачиком и замурлыкал. Ольга закрыла дверь, погасила свет и нырнула в кровать. Закрыв глаза, она слушала мягкое кошачье тарахтение в темной тишине и чувствовала, как покой неторопливо расплывается по комнате. «Вот теперь хорошо, — думала Ольга. — Теперь — хорошо. Но еще надо будет купить ходики…»

Ингредиенты счастья

Вам никогда не казалось, что большой город похож на пиццу? Бог знает, что намешано в его начинке, и надо смотреть в оба, чтобы отхватить себе лучший кусок: чтобы и корка не слишком сухая, и сыру в достатке, и всего прочего. Поэтому и брать нужно не торопясь, осмотрительно, не первый попавшийся ломоть. Но и зевать, выбирая слишком долго, тоже не следует: можно ведь остаться ни с чем. Это Маринка твердо усвоила к своим двадцати трем годам. Еще Маринка твердо знала, что счастье не сваливается на человека с потолка, как оборвавшаяся люстра. И не возникает ниоткуда, как в автобусе контролер. Счастье нужно лепить, как именинный пирог, — внимательно и кропотливо, по рецепту. А уж рецепт Маринка знала назубок. Главное было найти нужные ингредиенты.

Она полагала, что принц может не быть красив, но должен быть симпатичен. Что-то среднее между Делоном и Бельмондо. Попроще Давида, но получше орангутанга. Блондин, при этом не женат и умен. Однако умен тоже в меру. Без журнала «Нева» в кармане, но фамилию Коэльо принц обязан знать. Одет он должен быть просто, но не без изящества. Не в белый фрак, но и не в драные треники с пузырями на коленях. Разумеется, он должен правильно питаться. Никаких чипсов с пивом, шаурмы и всего прочего, сулящего в перспективе испорченную жизнь и продавленный диван.

Все эти составляющие можно было с легкостью найти в одном-единственном месте — в корзине покупателя супермаркета. Поэтому именно там и работала Маринка, сканируя на кассе содержимое корзин и самым тщательным образом сверяя его со списком искомых ингредиентов.

Супермаркет хорош для такой цели еще и тем, что в нем легко подавать товар лицом. А Маринка была штучным товаром, за которым всегда стояла очередь, если даже другие кассы были свободны. Тем не менее принца все не было. Вместо этого через Маринкины руки просеивались обычные обыватели, чьи корзины содержали недопустимые предметы, не соответствующие эталонному списку ингредиентов: пиво, копченые куриные окорочка, пирожные, сигареты, дешевое вино и «Плейбой». А если волею случая в наборе не было запретных плодов, то кандидат оказывался или чересчур молод, или слишком стар, или уже был окольцован.

Дни проходили за днями, складываясь в месяцы, месяцы грозили сложиться в годы. Город-пицца кружился за освещенной витриной, поворачиваясь то одним, то другим боком, соблазняя на поспешный выбор. За стеклом по темному зимнему проспекту, шевеля серебристыми усами, пробегали троллейбусы, как тараканы по ночной кухне. Комариными стаями по весне зудели отогревшиеся байкеры. Машины в летней духоте жужжали в пробках, как мухи, прилипшие к липкой расплавленной ленте асфальта. Дело шло к осени. Природе, как и Маринке, все чаще случалось поплакать длинными и скучными темными вечерами.

Он был из весьма захудалого королевства, к тому же шатен и в очках. И все-таки, несомненно, это был принц. В его корзине лежали диетические ржаные хлебцы, пакет обезжиренного творога, банка морской капусты и диск с фильмом «Служебный роман». Принц был одет в ношеную, но стильную ветровку, синие джинсы и разбитые кроссовки. Маринка на мгновение заколебалась: все это находилось у самой нижней планки эталона. Составляющие не самого высшего сорта. Следовало рискнуть и подождать еще или протянуть руку и схватить выбранный кусок. Касса прожужжала и звякнула, дразнясь язычком чека. И все-таки — это был принц.

Маринка бережно переложила драгоценные ингредиенты в полиэтиленовый пакет, прицелилась искусно подведенными зелеными глазами, кокетливо поправила выбившийся локон и ахнула из главного калибра мастерски поставленной улыбкой, из тех, что пробивают сердце навылет. Излишне говорить, что принц был сражен ею наповал.

Примерно в четыре утра их отрезвил зверский аппетит. Завернувшись во влажную простыню, Маринка прошлепала в кухню и открыла холодильник принца. Настоящая женщина, как известно, может сделать из ничего три вещи: скандал, шляпку и салат. Но ей не пришлось проявить это волшебное качество, потому что в холодильнике нашлись: едва початая курица-гриль, сыр и несколько банок пива. Они жадно уплетали курицу, запивая ее пивом, и улыбались друг другу чуть смущенно.

А я боялась, что найду только хлебцы с творогом и умру с голоду, — фыркнула Маринка, обгладывая крылышко.

Да это соседка ногу подвернула и просила купить, — сказал принц.

Потом они долго курили на балконе, строя планы на ближайшее и отдаленное будущее, и разглядывали с двенадцатого этажа городские огни, рассеченные безлюдными проспектами на громадные ломти.

Вам никогда не казалось, что большой город похож на пиццу?..

 

Вещий Олежка

Все началось, разумеется, неспроста. Началось все с автомобиля. По сути, даже раньше, когда какой-то разгильдяй выдал водительские права другому разгильдяю. Вероятно, совсем не бесплатно, но это уже другая тема. Для Олега все началось именно с автомобиля. Который проскочил под красный, потому что водила-«чайник» отвлекся на телефонный разговор и затормозил в самую последнюю секунду. В дело вступили законы физики. Кинетический импульс бампера передался бренному телу пешехода, наглядно продемонстрировав закон сохранения энергии. Энергии этой хватило, чтобы журналист весом в девяносто два килограмма отлетел метра на два и крепко приложился головой об асфальт.

Водила, понятное дело, был далек от классической механики, поэтому напугался до синевы, зубами застучал и затрясся, как велосипедист на брусчатке. Извинялся вполне натурально — руки заламывал, едва на коленки не падал. Олег и пожалел бедолагу, не стал заявлять. Решили дело миром. Отвез водила пострадавшего домой, компенсировал временную потерю трудоспособности некоторой суммой наличных, бутылкой хорошего коньяка и богатой закуской.

В редакции Олег сказался больным и взял отгул. Да и делов-то — шишка. Большая, конечно, но дело не смертельное. Как в народе говорят — обделался легким испугом. Только вот сон ему в ту ночь приснился странный. Приснился Олегу рейсовый автобус. Такой обычный с виду зеленый «караван-сарай», каких по городу полно бегает. На боку реклама стирального порошка, на задней двери неприличное слово накорябано. Только не в автобусе Олег будто бы едет, а словно поодаль за ним движется, в каком-то странном оцепенении. И аккурат на перекрестке у площади вылетает, откуда ни возьмись, груженный трубами МАЗ — не иначе тормоза отказали — да с ходу зеленому «сараю» в борт — хрясь! Понятное дело, крики, визг истошный отовсюду. Автобус точнехонько по «гармошке» пополам порвало. Глядь, а из него тела человеческие сыплются, как потроха из распоротой рыбы…

Тут оцепенение спало, вздрогнул Олег и проснулся в холодном поту на диване. Сна ни в одном глазу, в шишку на голове кровь стучит, сердце готово через рот выскочить. Поднялся Олег, принял контрастный душ, чаю вскипятил. Отлегло вроде. А там уж и рассвело — на работу пора. Сжевал без аппетита безвкусный бутерброд и подался на остановку. А как автобус подкатил — тут Олега взяло по-настоящему. Смотрит он, а «сарай» — тот самый. И реклама, и слово на двери непечатное. Оно, конечно, могло бы и раньше запомниться: каждый день перед глазами мелькает. А тут и всплыло, как по кумполу дали. Только не идут ноги в салон, хоть тресни — сразу холодный пот прошибает и дрожь в коленках. Ну, автобус ждать не стал, все три свои челюсти захлопнул и повез тех, кого заглотить успел.

Постоял Олег немного, в себя пришел и на работу на такси поехал. Еще войти не успел, а его уже главред поджидает. Никого в отделе нет еще, а горячий материал пропадает: на площади авария, груженый МАЗ в переполненный автобус въехал. Тут Олега в третий раз оторопь взяла. Шутка ли — сон в руку! Поехал на место — и впрямь все как ночью еще видел: разваленный автобус, толпа зевак и опрокинутый грузовик с трубами. Неотложек, понятное дело, полдивизии. Вернулся Олег слегка не в себе. Пока под впечатлением был — такую красочную заметку накатал, что шеф лично поблагодарил и заметил, что такому ответственному журналисту можно бы всю рубрику передать.

Ночью Олегу приснилось, что горит старое крыло городской больницы. Пожарные тщетно пытались управиться с огнем, жадно пожирающим деревянные перекрытия. Лестниц не хватало. Ходячие больные сами пытались выломать решетки. У кого получалось — прыгали с четвертого этажа, спасаясь от пламени. Жуть, да и только. Олег не мог успокоиться, пока не опрокинул стопку коньяку. Приведя в порядок нервы, он первым делом решил записать все увиденные подробности. На случай повтора невероятных совпадений.

Больница загорелась по плану, в одиннадцать двадцать. Олег, сидя в кафе напротив, сравнивал происходящее с написанным и вытирал со лба холодный пот, поеживаясь от невозможного сходства сновидения с реальностью. Заметка снова не осталась незамеченной. Главред имел весьма довольный вид.

Так и повелось. Ночью Олегу снились катастрофы, которые днем повторялись наяву. Очень скоро подающий надежды журналист привык и к истошным крикам, и к чужой боли. Мог смотреть на кровь без малейшего содрогания. Стал рассматривать видения более внимательно, старался узнать о каждом пострадавшем побольше. Одно дело — заметка о безымянном штукатуре, переломавшем ноги при падении с лесов, и совсем другое, если штукатур этот — самородок-танцор, который больше не сможет заниматься любимым делом. Происшествие получает совсем другой драматический поворот, более глубокий трагический оттенок. Народ это ценит. Народ любит, когда к нему ближе. А это рейтинг, это способствует подъему тиража.

Через месяц Олег получил не просто рубрику, а целую полосу в пять колонок и подвал в придачу. Материала хватало. И не газетной водицы, а настоящего «мяса». Увесистых и ярких фактов. Олег записывал их утром, на свежую голову, а в редакции только дошлифовывал, укладывая, словно кирпичики, в цельное и стройное здание очередной статьи. Дошло до того, что даже перестал выезжать на происшествия. А зачем, если в подчинении целый штат молодых, голодных до работы журналистов? Знай себе рассылай по городу да вноси корректуру в готовые заметки.

Коллеги удивлялись необыкновенному предвидению и шушукались в курилках, за глаза называя свежеиспеченного начальника Вещим Олежкой. Еще бы: сам не выезжает, а правки вносит, как будто видел все своими глазами. Уважали, однако. Или просто побаивались небывалой осведомленности. Словом, все шло прекрасно вплоть до шестнадцатого ноября.

В ночь на семнадцатое Олега сбил грузовик. Белый, приземистый. «Все, — успел только подумать Олег со странной, спокойной отрешенностью, — это все». Он не пытался отскочить — знал, что не успеет. Просто стоял и смотрел в оторопело вытаращенные глаза водителя над сверкающей хромом надписью «Nissan». Удара он не почувствовал, просто внезапно наступила темнота, и все закончилось.

Проснувшись, Олег влил в себя добрый стакан коньяка. Перерыл ящики стола и отыскал забытые кем-то сигареты. «Ничего, — думал он, давясь дымом на застекленном балконе и кашляя с отвычки в предрассветные сумерки, — ничего. Предупрежден — значит вооружен». Он не помнил улицу, где это случилось, не помнил времени. Не помнил ничего, кроме выкаченных глаз водителя и блеска хромовой надписи. Но это было не страшно. Достаточно было не ступать сегодня на мостовую — и ничего этого не случится. Его просто вовремя предупредили. Где-то там, внутри, под ложечкой, правда, остался неприятный холодок, который не смогла растопить вера в собственную исключительность. Наверное, что-то надломилось в нем при виде собственной трагедии. Что же — он понял не сразу. Это произошло за два квартала до редакции.

Почему Олег не понял этого с ходу — да потому, что никогда не менял авторской позиции. Ни на работе, ни в жизни. Он лишь описывал события, но никогда не пытался их изменить. Ему и в голову не приходило, как запросто можно стать героем собственной статьи. Занять место рядового статиста, обезличенного героя газетной заметки, чье имя лениво просеивается читателем сквозь редкое сито внимания. Некто попал под грузовик. Что же с того — сегодня он, а завтра другой. Не все ли равно, кто сегодня, кто завтра… Город ежедневно перемалывает с хрустом десятки человеческих судеб. Спаси этого, в сером пальто — его заменит вон тот, в синей куртке. Или тот, в красной. От перемены мест слагаемых сумма трупов не изменится. Каменный Молох так или иначе получит свою порцию жертв. Или же нет? Ведь можно же было попытаться? Почему ему это даже не пришло в голову? Почему? Почему?! Когда это началось? Сейчас ли очерствела душа, или давным-давно ему стали безразличны герои собственных репортажей? Может быть, это было всегда? Да и может ли быть иначе? Существует же здоровый цинизм. Нельзя принимать слишком близко чужую судьбу, чужую боль, чужую кровь — это немыслимо. Просто жить не захочется.

Мысли текли ровно, в ритме размеренного шага. Мысли несли оправдание. Только успокоения никак не давали. Олег злился на себя за это. И больше всего злился за то, что ему было в самом деле плевать, кто там упал с крыши, на кого рухнула стокилограммовая сосулька или бетонная плита. Еще вчера он писал о людях, до которых ему не было никакого дела. Вот о той матери-одиночке с двумя детьми, у которой дом сгорел. Сдал заметку, а потом? Съел в буфете пару сосисок с лапшой, запил компотом и преспокойно пошел домой. Ну а что еще? Что? Что?! Завтра кто-нибудь из коллег мог бы написать что-то вроде: «Под колесами грузовика погиб известный журналист». Короткий некролог и лживые соболезнования. А потом пошел бы в буфет жрать сосиски с лапшой. Се ля ви. Так почему же один Олег должен страдать от несправедливости мироустройства? Не его дело спасать человечество. Его дело — красиво констатировать факты. А городу все равно, чьи кости перемалывать в каменных жерновах. Его ежедневная жатва — просто сухая статистика. Олегу повезло: его предупредили. Он вне статистики. Кто-то другой, чужой и абстрактный, займет его место в заметке о ДТП, и с этим ничего нельзя поделать, как нельзя отменить восход солнца или приход осени. Какой смысл пробовать?

Мысли текли ровно, в ритме размеренного шага. Мысли несли оправдание, только успокоения не давали. До редакции оставалось метров двести. До подземного перехода — пятьдесят.

Белый грузовичок показался из-за поворота, ярко блеснув хромом надписи «Nissan». Белая собачонка рванула через дорогу, завидев на другой стороне бездомную кошку. За собакой, размахивая поводком, бросилась девчушка в розовой курточке. Все произошло внезапно. И так же внезапно Олег решился. Вероятно, решился он раньше, пять минут назад или даже ночью. Но понял это только сейчас. И был уверен, что успеет — грузовичок проехал только полпути.

Олег отбросил не глядя сумку с ноутом и с места взял спринтерский старт. Конечно же, он догнал ее, соплюху. Схватил одной рукой за пояс, другой за капюшон — девчонка воробышком вылетела на тротуар со своей псиной в обнимку. Но в дело снова вступили законы классической механики. Олег передал импульс, и это привело его массу в состояние покоя. Впрочем, не только массу. Он и не пытался отскочить — знал, что не успеет. Просто повернулся навстречу.

«Все, — подумал он со странной отрешенностью, — теперь точно — все».

100-летие «Сибирских огней»