Вы здесь

Коммунизм в дебрях сибирской тайги

В 1962 году я работал топографом в одной из партий, задействованных в проведении гравиметрической съемки на севере Томской области. Я должен был со своим топографическим отрядом на определенной территории провести прорубку и промер профилей с определением их координат и высотных отметок.

В моем распоряжении был быстроходный гусеничный вездеход АТЛ (артиллерийский тягач легкий), которым управлял знаменитый Василий Примак, известный среди геофизиков своим отчаянным характером. Он был механик-водитель от Бога. Его вездеход был всегда так хорошо отлажен, что ни одна легковая машина своей ухоженностью не могла сравниться с ним. Но беда была в том, что он ездил в поле почти всегда подшофе. Как-то, изрядно поддатый, он зимой ночью вышиб из деревянного столба электрической линии бревно длиной метра три и ушел, не заметив, что оставил деревню и ферму без энергии.
В наказание его обязали столб поставить самому и оплатить расходы на запуск электричества. Другой раз он рано утром, правда во время метели, но также нетрезвый, наехал на капот трактора ДТ, ехавшего навстречу. Но все подобные случаи как-то сходили ему с рук, и обычно районные ГАИ надолго его не задерживали. Все деревенские самогонщицы были его, и он благодаря им умел ладить со всеми и уходить от серьезных наказаний. Но все-таки предпочитал работать с гравиком или топографом, умеющим водить АТЛ. Ну, а если тот не умел, он обязательно обучал его управлять машиной. После чего, почти не просыхая, ездил пассажиром на правом сиденье и всю дорогу распевал белорусские песни.

Однако знаменит он был не своей удалью, а тем, как ухаживал за вездеходом. На одиннадцатый день работы, где бы ни пребывал отряд, Вася в рот не брал ни капли спиртного, ставил вездеход и начальнику, в частности мне, говорил: «Все, освобождай мое место, что хочешь делай со своими бичами, гуляй, я никуда не поеду, я сегодня работаю». Это было железно, и никто с ним не спорил. Как бы хорошо ни ходила машина, он ее разбирал, смазывал, подкручивал, паял. Завершив работу к концу дня, закрывал ее и, похлопав по капоту, говорил: «Давай, работай с начальником, а я пока отдохну!» — и опять на десять дней загуливал, слезно прося меня останавливаться на полчаса в той или иной деревне, чтобы навестить своих подруг-самогонщиц.

Со мной кроме водителя работали четыре рабочих-бича, приглашенных из лесоустроительной экспедиции. Они выполняли всю таежную работу по прорубке и промеру профилей.

В тот полевой зимний сезон моему отряду предстояло в течение одного месяца работать вблизи одной таежной деревни на берегу большой обской старицы. Я решил на это время поквартировать в ней. Для этого надо было найти избу, где хозяева могли бы принять нас на постой. В ноябре и декабре мы работали далеко в лесах, и нам просто надоело кантоваться в палатках. На этот раз, пользуясь представившейся возможностью, в январе захотелось пожить хотя бы с месяц в теплой избе, и если повезет, то раз в неделю, как все нормальные люди в Сибири, попариться в бане. Мужики поддержали эту — на общий взгляд, несбыточную — идею, и мы отправились знакомиться с деревней и искать избу, где согласились бы принять на квартиру шесть человек.

Въезжаем в деревню, лязгая гусеницами нашего вездехода. По обе стороны единственной улицы видим пятистенные дома, мастерски срубленные из сосны. У каждого — невысокая глухая ограда с добротными воротами, за которыми видны ладные надворные постройки. Мы даже растерялись: глядя на такой порядок, подумали, что вряд ли кто нас примет на постой. Но все-таки любопытство узнать, кто живет в этой деревне, и еще более сильное желание пожить в теплой избе взяли верх.

Не останавливаясь, мы решили доехать до конца улицы. Сначала никого не было. Потом повстречался воз сена на санях с сидящим наверху человеком, погоняющим лошадь, потом опять никого, потом бегущая навстречу девочка лет десяти с ученической сумкой, и вот наконец-то догоняем мужика лет пятидесяти. Остановились, поздоровались и спросили — не знает ли он кого-нибудь, кто может принять шесть человек на постой примерно на месяц. Он откровенно ответил, что вряд ли какой хозяин пустит нас в дом. В каждом доме живет большая семья и там просто негде разместиться. Потом подумал, показал на самую крайнюю избу: «Там живет женщина с сыном, и она, пожалуй, вас пустит, пока ее сын на охоте в тайге». Поблагодарив, мы поехали вперед. Пока мы двигались, я невольно подумал о странном выговоре встречного: мужик-то вроде русский, а говорит с каким-то непонятным для меня акцентом.

Ну, вот эта изба. Обычные ворота, в них калитка. Захожу во двор и на крыльце вижу хозяйку. Далеко не молодая женщина, похожая на хантыйку. Обращаюсь к ней с нашей просьбой. Она не задумываясь отвечает согласием. Говорит по-русски чисто. Пригласила зайти: «Проходите и размещайтесь».

Высокое крыльцо. В первой комнате русская печка с плитой, два окна, между окнами стол. Напротив печки стояла громадная деревянная лохань диаметром около полутора метров и более метра высотой, накрытая всякой теплой рухлядью. Она источала запах кислого теста. Вася Примак спросил: «Бабуля, а что это за сооружение такое, из которого идет очень знакомый запах?» — «А, так это я готовлю еду для поросят соседа. Закладываю в этот чан капустные и свекольные листья и всякую витаминную съедобную траву с добавкой муки и делаю из всего этого массу, похожую на силос, которую поросята с охотой лопают», — ответила хозяйка. Все переглянулись, впервые услышав о такой еде для поросят. Но изобретательность крестьян известна. Стали располагаться во второй комнате на полу. Рядом в чулане находилась отдельная койка, но я отказался от нее. Общим голосованием отдали ее Васе. Ему надо каждый день рано утром и перед сном прогревать вездеход. Пусть занимается своим делом, не мешая нам спать.

С утра, позавтракав, мы все отправились в тайгу на объекты, удаленные от деревни всего километров на десять, и приступили к своей обычной работе. Мне надо было задать теодолитом направление профилей и определить по солнцу координаты начала их закладки, рабочим предстояло провести прорубку профилей и сделать их промер, а Васе — следовать за нами, протаптывая дорогу вдоль профиля, и подвозить заготовленные пикеты. Эта скучная привычная работа заняла целый день, и уже потемну мы вернулись домой. В избе топилась печка, было светло от лампы, а наша хозяйка готовила ужин. Я договорился с ней, что буду платить за постой и приготовление пищи утром и вечером. Тепло и готовая еда, которую в палатках надо было бы еще приготовить, нас несказанно обрадовали. Наша работа в тайге теперь будет ежедневным праздником! В магазине ничего не было для веселья Васи, и он еще не открыл в деревне самогонщиц. К нашему удовольствию, он возил нас на работу совершенно трезвый, печальный и без песен, управляя вездеходом самолично. Шли дни, ничем не омрачаясь.

Прошла неделя, и мы стали посматривать на избушку во дворе, похожую на баню. Пора бы уже вроде и затопить, но хозяйка об этом ничего не говорила. Прошло еще четыре дня, и Вася утром мне напомнил, что надо ему, как всегда на одиннадцатый день работы, встать на ремонт. Но поскольку мы жили не в палатках и не рядом с работой, я сказал Васе отвезти нас в тайгу и, вернувшись, делать свой ремонт. Доставив нас в тайгу, Вася отправился обратно, а я при этом велел ему передать хозяйке мою просьбу затопить баню, чтобы вечером мы наконец-то смогли смыть накопившуюся грязь и постираться. Правда, мы заметили, что баня почему-то все время была закрыта на замок, но особого значения этому не придали. Мало ли какой у хозяйки порядок? Хозяйственные постройки, дровяник, стайка для коровы, помещение для хранения продуктов и всякой домашней утвари были добротные, и на некоторых тоже висели замки. Особенно нас удивили полы, постеленные во всех помещениях, и даже часть двора была закрыта полом. Это было для меня несколько странно: вроде хозяйка похожа на хантыйку, а порядок во дворе и в доме как у немцев. И звали ее по-немецки — Линда. Также была для меня странной и ее речь, некий акцент, похожий на акцент мужика, которого мы встретили по дороге. Это было любопытно, но не настолько, чтобы расспрашивать.

Коли с днем профилактики вездехода и банным днем определились, надо было вернуться пораньше до ужина и помыться. Слышим, Вася часа в четыре едет за нами — даже еще раньше, чем мы ожидали. Вездеход подошел, из кабины выскакивает улыбающийся Вася, подбегает к нам и выпаливает: «Мужики, так это оказалась не баня, а спиртзавод!»

Оказывается, Вася, закончив часам к двум свою работу, пошел к хозяйке, чтоб просить разрешения открыть баню. В доме застал такую картину: хозяйка и какой-то мужик лет пятидесяти достают половниками жидкое месиво из деревянной лохани и разливают во фляги. Вася понял: в этой лохани был не силос поросятам, а хорошо выстоянная брага. Хозяйка попросила Васю помочь, и они с мужиком, который представился Гергердтом, оттащили эти фляги в баню. Гергердт достал ключ, открыл избушку, а там — буквально завод по изготовлению самогона. Печь, какие-то баки, медные трубочки, охладитель.

Гергердт сказал мне, что он женит сына и ему надо выгнать 15 литров самогонки, — так закончил Вася.

Все слушали водителя и невольно улыбались, уже ощущая вкус самогонки на губах.

Вася, ты открыл Клондайк, ну а баня как? — нетерпеливо оборвал я Васин треп.

Баня? — остановился Вася. — Баня топится, и я приехал за вами пораньше. Это Гергердт затопил баню специально для нас. Он живет через два дома от нашей хозяйки. Все, поехали, баня ждет, а после нее проба напитка с местного спиртзавода.

Не посмотрев на меня, Вася забрался на правое место, давая понять, что десять ближайших дней мне придется водить самому.

Вот и деревня. Собрав белье, первые три человека под предводительством соседа пошли в его баню. С наслаждением попарились. Вторая партия из трех человек тут же нырнула в парилку, едва дождавшись нашего ухода.

Заходим к себе во двор. Из трубы «бани» валит дым. В первой комнате и на кухне хозяйка что-то готовила и ставила на стол. Мы же не знали, что нам делать, и попытались ей помочь. Хозяйка строго приказала не подходить к столу и отправила нас во вторую комнату отдыхать после бани, добавив, что она нас не забудет пригласить ужинать. Гергердту помогать тоже не надо, он свое дело знает хорошо.

Часа через полтора нас будит хозяйка. Мать честная! На столе видим квашеную капусту, соленые грибы, помидоры и огурцы, копченых и жареных ельцов, большую сковороду свинины с яйцами, черный ржаной хлеб. А в центре — бутылка самогонки, по краям восемь больших тарелок и рядом с ними граненые стаканы. Мы были крайне поражены, не понимая еще, чем заслужили такой прием, и с большим смущением стали занимать места.

Пришел Гергердт и с порога спросил: «Мужики, что скромничаете и не наливаете?» — и, обращаясь к водителю, добавил: «Вася, что сидишь? Давай банкуй». Вася спохватился и осторожно налил всем понемногу, и хозяйке в том числе. Ее пока за столом не было, она «работала на спиртзаводе».

После минутного молчания, не зная, с чего начать, я обратился к Гергердту:

Давай тост. Ты же хозяин здесь, коль владеешь заводом.

Гергердт, не отнекиваясь, поднял стакан и произнес:

За встречу, будем живы, за здравие всех.

Все дружно выпили до дна и с большим удовольствием стали закусывать.

Дав возможность нам как следует поесть, Гергердт продолжил:

Мужики, я уже десять дней наблюдаю за вами. Но сегодня был удивлен работой вашего водителя, Василия. Когда пришел, увидел на расстеленном брезенте множество отмытых, смазанных, вытертых деталей разобранного вездехода. Я удивился, как можно за полдня все это сделать. В избе мы с Линдой обсуждали, как будем сегодня перегонять «силос». Когда часа через два я снова вышел во двор, увидел: стоит и урчит вездеход, водитель в кабине — и опять поразился, как можно было за два часа собрать машину. Меня после увиденного разобрало любопытство, захотелось познакомиться с вами. Так давайте выпьем за Васю и за всех вас, если вы такие же, как он!

Мы не стали разубеждать Гергердта и дружно выпили за Примака, и за себя, и за легкий пар. Гергердт, пригубив, поднялся и заявил, что ему надо идти на дежурство и сменить хозяйку. Конечно, мы не протестовали и все дружно согласились, что это уважительная причина. Как только он ушел, Вася, уже привыкнув к должности тамады, быстро разлил оставшееся в бутылке и, не дожидаясь прихода хозяйки, не говоря ни слова, а только подняв стакан, выпил все до дна. А за ним и мы опустошили стаканы. Вот тут-то стол начал стремительно пустеть, а когда появилась хозяйка, почти все уже было сметено. Поставив еще одну бутылку на стол и увидев пустую посуду, она, ничего не говоря, подбросила дров в печку, поместила большую кастрюлю с водой на плиту, нарезала гору хлеба, сало, поставила еще огурцы, ельцов и пригоршнями стала из мешка пересыпать пельмени в кастрюлю. Мы перестали трепаться и, буквально завороженные, смотрели, как пельмени падают в булькающую воду.

Пришел Гергердт. Сел на свой стул, налил себе в стакан, призвал это же сделать всех и произнес:

Мужики, все идет чин чинарем, пьем под пельмени, а потом покажу вам баню с техникой и расскажу, для чего я столько гоню самогонки.

Пошли в баню. Линда переливает через воронку из двухлитровой банки самогонку в четверть. В середине бани — печка с плитой, на плите стоит емкость типа казана, накрытая таким же казаном, из которого выходит медная трубка, далее соединенная с трубкой, скрученной кольцами, лежащими в стеклянной емкости, заполненной водой. В емкость входит еще одна трубка с подключенным к ней насосом, подающим холодную воду, и трубка, отводящая воду из емкости. Внизу стоят фляги, видимо с брагой, на полках четверти и какие-то эмалированные кастрюли, и на них лежит пять противогазов. Мы, остолбенев, оглядывали этот мини-завод. Вдруг Гергердт попросил Линду дать попробовать горячую жидкость. Она сняла с полки граненые стаканы и каждому преподнесла по трети стакана свежайшего напитка.

Ну, а теперь, — Гергердт обратился к нам, — давайте выпьем за наш таежный коммунизм, чтобы он и дальше, несмотря ни на что, процветал.

Мы все выпили дружно за этот призыв. Что имел в виду Гергердт под словом «коммунизм», мы не поняли, да и никого это не заинтересовало.

Ну, а теперь, мужики, идите в дом, на столе добирайте все, что там есть, а мы с Линдой будем делать двойной перегон, — сказал Гергердт.

Васька Примак, будучи уже заметно пьяным, пытался рассказать, что он подправил в вездеходе и как надо с ним обращаться, пока он будет участвовать в подготовке свадьбы. Наглости его не было границ. Он понял значение этого события для него и уже начал громко рассказывать об ожидаемых встречах с местными вдовушками на этой свадьбе, куда его никто еще не пригласил.

Осилив часам к двум ночи еще две бутылки свежей самогонки и доев все, что было на столе, наконец-то все утихомирились и завалились спать. Правда, я еще долго был занят тем, что не давал Ваське прорваться в баню, и кое-как уложил его на койку.

Никто нас не будил. Проснулись около полудня, долго соображали, где мы находимся. Только Васька еще дрых, сопровождая свой сон тяжелым храпом.

Хозяйка пригласила нас завтракать. На столе снова все ломилось, но мы заметили, что чего-то не хватает.

Зашел Гергердт, поставил на стол бутылку прозрачной самогонки двойного перегона и произнес:

Ну что, мужики? Надо прежде всего поправить здоровье, а потом сами решите, стоит ли сегодня ехать вам в тайгу.

При этом он с улыбкой посмотрел на меня. Хозяйка поставила на плиту большую кастрюлю с водой, в которой вчера готовились пельмени.

Отказаться от этого предложения сил не нашлось. Гергердт разлил самогон. Выпили, стали закусывать солеными огурцами, шпиком, жареными ельцами.

Дождавшись, когда все подкрепятся, он обратился ко мне:

Я вот уже десять дней вижу, вы потемну отправляетесь в лес и потемну возвращаетесь, и меня и всех наших деревенских заинтересовало, а что вы там делаете? Сколько мы здесь живем, кроме инструкторов райкома, участкового и медсестры, в нашей деревне никого чужого не было.

Кто мы такие? — Я искал такой ответ, чтобы деревня нас зауважала, и начал издалека. — Академик Губкин Иван Михайлович когда-то отметил, что Западная Сибирь плавает на нефти и что могущество страны будет зависеть от этой нефти, — подсоврал я немного, хитро глянув на Гергердта и своих рабочих, и продолжил: — И геофизики пытаются приборами найти, где зарыто это могущество, ну а мы, топографы, готовим в тайге объекты, откуда геофизики будут исследовать подземные слои.

Я ожидал, что мой ответ как-то обрадует человека, живущего в такой глухомани, и заронит в его голову надежду на изменения к лучшему. А все оказалось наоборот.

Гергердт подумал, а потом заявил:

Судя по тому, как вы настырно работаете, возможно, вы и откроете нефть, но это для нас совсем ни к чему. — Затем налил по полстакана всем и произнес внушительно: — Давайте выпьем за то, чтобы вы и ваши спецы никогда бы не нашли нефть здесь, куда нас завезли силой и бросили, и все бы осталось на этой благодатной земле так, как есть, как было создано Господом Богом и нами.

Выпили. Подоспели пельмени. Гергердт предложил угадать, из какого мяса они приготовлены.

Потом подошел к окну:

Вы видите, какие дома? Все из сосны, пятистенные, с двумя печками: одна русская, другая — плита. Дворы с полами, стайки для скотины теплые, помещения для хранения продуктов и всякой хозяйственной утвари тоже теплые. Конечно, у каждого баня, только для мытья, а не для самогоноварения. В нашей старице всегда полно всякой рыбы — ельца, чебака, язя, окуня, щуки. На озерах гнездится утка. В тайге соболь, белка, кедровый орех — и все это наше. Кстати, на островах Оби пасутся без всякого присмотра наши кони. А осенью здесь, за огородами, добывают сотни косачей. И все это, я подчеркиваю, наше с тех пор, как нас, немцев — женщин, стариков, мальчишек, девчонок и мужиков с какими-либо увечьями, не взятых в трудлагеря, — выбросили с баржи на этом берегу, где мы с вами сидим. А у нас, кроме лопат, топоров и пил, ничего не было.
Не было охотничьих ружей, не было сетей, даже не было крючков и лески.
И когда мы выбрались на берег и осмотрелись, то увидели кругом тайгу и там далеко, на повороте старицы, несколько чумов. И каково нам стало, когда мы увидели край света, о существовании которого говорили еще в древности? Все, мужики, у меня уже слезы, — закончил Гергердт и вышел из избы.

Пока не было хозяйки и Гергердта, надо было что-то предпринимать. Скорее всего, надо просто отваливать быстрее в тайгу. Я посмотрел на своих рабочих.

Васька выдавливал из бутылки последние капли, бурча:

Из чего пельмени? Конечно, из хорошей свинины, из чего же еще...

Трое поддержали его, и только старый таежник Яшка Красненков улыбался. Отправляя в рот один из пельменей, он произнес:

Этот пельмень из глухарятины со свининой. А еще были из лосятины со свининой, из осетра, из свинины с капустой. Эх ты, Вася, а еще строишь из себя таежника. Видно, у тебя на роду написано закусывать водку драниками. Ладно, мужики, завязываем, пьем чай и отваливаем. Неудобно разорять немцев!

Не успел он это сказать, как отворилась дверь и зашли Гергердт с односельчанином постарше. Гергердт поставил на стол две бутылки белой, принес стул для спутника и произнес:

Давай, батя, садись и будем знакомиться. Эти мужики приехали в наши края нефть искать. Как ты считаешь, если откроют месторождение, хорошо будет для нас, членов колхоза «Путь к коммунизму»?

Высокий, седовласый, с серыми глазами, возрастом немного более шестидесяти лет, наш новый собеседник говорил с явным немецким акцентом.

Подняв полстакана с самогоном, он назвал себя Артуром Ивановичем и произнес:

Гутен таг. Ваше здоровье!

Их появление вызвало во мне некоторую досаду, пришлось невольно смириться с продолжением застолья.

Я поддержал тост Артура Ивановича и спросил его:

А в чем заключается ваш коммунизм, о котором до вас сказал Гергердт?

Он аккуратно вытер губы рушником, положенным ему Линдой на колени, посмотрел на всех, вздохнул и сказал:

Вот здесь мы остались помирать под контролем участкового милиционера, который стал появляться у нас раз в месяц. Нас свалили на берег, около 120 человек. Из мужиков — подростки до 17 лет и те, кто старше шестидесяти. Было несколько человек среднего возраста, но с какими-либо увечьями. Остальных мы не видели со дня посадки в вагоны и не знали, куда их угнали. Мы были все с Волги и кое-что переняли у русских, живших с нами рядом. Все-таки немцы появились там при Екатерине II, и наши предки многому учились, чтобы жить в неосвоенных степных местах...

Здесь нас тоже ждало освоение новых мест в таежных дебрях. Мы от многих слышали о вечной зиме и холодах Сибири, о гнусе, который может высосать всю кровь, об отсутствии фруктов, непроходимых болотах и диких лесах. Когда мы погружались на баржи, местные в Томске подсказывали, что главное — не забыть взять с собой топоры, пилы, лопаты, без этого не выжить в тайге. Мы этим запаслись. Итак, вывалили нас на берег. Никого, только далеко, вот там, где заворачивает протока, стояло несколько чумов. Пустота. Дети и женщины плачут. Разожгли костры. Надо было что-то варить. Сопровождавшие нас милиционеры оставили кое-какие продукты, соль. Видим: со стороны чумов плывут несколько обласков и в них люди. Подплывают и, не выходя на берег, осматривают нас. Мы смотрим на них. Один разворачивается и спешно уплывает. Потом и остальные три обласка ушли.

Немного погодя пристает лодка и из нее выходит девчонка лет семнадцати с огромным мешком. Мужчина остался у обласка. А она подходит к нам, сваливает мешок, открывает — и мы видим, что он полон вяленых язей. Потом она что-то крикнула мужчине и он принес три мешка щук и окуней: «Однако, паря, это вам». Мы все сгрудились около мешков и со слезами начали обнимать девушку и ханта. Они уехали, сказав на прощание, что завтра привезут три сети, какую-то морду и покажут места, где их ставить.

Васька не утерпел и напомнил: а с чего же начался их коммунизм?

С Маркса, — улыбнулся Артур Иванович. — Мы все, прибывшие сюда, стали бедными, одинаково бесправными пролетариями, и все поняли, что наше выживание будет зависеть от того, насколько крепко мы будем держаться друг за друга и, самое главное, насколько мы сумеем защититься от болезней, ран и всякой заразы. Вот вы, с чего бы вы начали осваивать этот благодатный берег, если бы остались наедине с лесом? Что этот берег благодатный, мы узнали в первый же год, и эту благодать охраняем с тех пор и будем охранять впредь. Ну, что молчите? Вас много, скажите, что нам надо было делать? Конечно, мы начали сразу строить землянки, организовали одну кухню на всех, делили поровну добытую рыбу и ягоду, но первым делом построили две бани: одну для мытья, а вторую — для самогоноварения.

Эко, какие вы, немцы, видимо, без шнапса не можете, — не выдержал опять Васька.

Артур Иванович остановился, взглянул на Васю и произнес:

Вы представляете 120 человек, выкинутых на берег? Сзади вода, сверху дождь, под ногами пустая земля, впереди всего через пятьдесят метров стена леса. Плач детей, растерянные лица женщин и старух. Оставляя нас здесь, конвой только и сказал: осваивайтесь на всю жизнь. У нас, кроме личных вещей, ничего не было с собой, но самое главное — не было лекарств. А с первого же дня мы начали вкалывать с раннего утра и до ночи, валить и таскать из тайги бревна, спать у костров, и неминуемо при этой работе появлялись всякие травмы и простудные заболевания. У нас нет йода, спирта. И тогда мы начали самогоноварение, доводя самогон двойным и тройным перегоном до крепости спирта.

Сегодня только Линда имеет спиртзавод. По заказу любого деревенского она готовит ему самогон для всех нужд, а мы все миром оберегаем ее производство от наезда всяких лихих людей из района. Со временем выяснилось, что лихие люди тоже любят это лекарство, и мы уже долгое время живем с ними в ладу и мире.

А Линда — это и есть та самая девчонка-хантыйка, которая первая привезла нам мешок вяленых язей. Вот с нее все и началось. Один из нас, звали его Мартином, по дороге с Волги похоронил жену и двоих детей и после этого запил и уже считал себя не жильцом на белом свете. А она откормила его, отпоила чаем с клюквой, черникой, брусникой и сделала из него сибиряка. При этом настолько вросла в немецкую жизнь, что научилась говорить по-немецки. Мартин, не будь дураком, возьми да и женись на ней, стал называть ее Линдой в честь своей матери, и они вырастили дочь и сына. Вы слышите в ее речи немецкий акцент? Это она сохраняет его в память о Мартине, которого очень любила. К ее большому горю и горю нашей деревни, ее муж погиб в тайге на охоте...

Видимо, ему редко приходилось рассказывать об их мытарствах людям, живущим в ближайших деревнях. Они тоже были из ссыльных, и все прошли свой путь освоения этой сибирской земли. Мы же были новые люди для рассказчика, да еще люди с намерением переиначить их жизнь, чего они никак не хотели. Мы даже несколько устали от этого рассказа, но прервать его, конечно, было неудобно. Работа стояла уже два дня, и сегодня вряд ли мы выедем в тайгу, что меня сильно расстраивало.

Артур Иванович продолжил:

Мы остались осенью на берегу протоки, без лекарств, врача, без мыла, без крыши, где можно было бы укрыться от дождя хотя бы детям и женщинам. Ханты без всякой нашей просьбы на следующий день поставили три чума, где можно было разместиться в каждом человек по десять. Но не откладывая мы в первый же день начали рыть землянки и в течение недели соорудили порядка десяти, отапливая их своеобразными хантыйскими каминами, оборудованными в углу. Жизнь как-то начинала налаживаться, и возникла надежда, что выживем. Появились травмы, но мы с ними справлялись, обрабатывая раны самогоном. Ваты и бинтов не было, и к ранам мы прикладывали сухой сфагновый мох, закрепляя его тонкой берестой и сыромятными ремнями, тоже полученными от хантов. Тому, как обрабатывать раны, они нас научили с первых же дней. Мыло, которое было с нами, закончилось. Но эту проблему мы решили быстро. Мы дома умели варить мыло из животного жира и здесь быстро освоили его приготовление, применяя жир ондатры.

Жили скученно в чумах и землянках, толком не моясь, появились вши. Это была напасть, и избавиться от нее у нас не было никаких средств. И тогда кто-то из стариков вспомнил русскую баню, виденную им. (Мы в Поволжье имели с давних пор ванны и воду для мытья нагревали титанами, работающими на угле или дровах.) Баня устраивалась вокруг топки из груды камней. Наверху этой насыпи ставился большой котел с водой, обложенный камнями, вода в нем и камни нагревались пламенем из топки. А самая большая ценность ее заключалась в закрепленных над каменкой тонких жердях, на которых перед мытьем развешивали снятое белье и обжигали его горячим паром, уничтожая тем самым всякую заразу. Правда, в такой бане могли помыться и попариться только 5—10 человек, на которых хватало жара, содержащегося в камнях. А потом надо было топить баню повторно. И вот, чтобы избавиться от вшей и всякой заразы, а также прогреваться при простудных болезнях, которые уже начали преследовать нас, надо было построить такую баню, чтобы ей могло воспользоваться как можно большее количество людей. Мы объяснили хантам нашу затею, и они с большой охотой поддержали строительство. Они нашли в одном из таежных ручьев окатанные камни и доставили на нартах столько, сколько надо было. Баню мы сделали, конечно, рубленую, с большим предбанником. В правом углу соорудили топку из камней, покрыв ее также горой камней, поставили большой котел, откуда-то притащенный хантами. Слева вдоль всей стены сделали широкий полок, чтобы париться, и главное — над камнями соорудили люк, плотно закрывающийся крышкой. Дым уходил в люк, и при этом в бане можно было даже мыться, но не париться. Ну, а чтобы париться, надо камни нагреть, люк закрыть — и тогда поддавай на большую гору камней горячую воду для образования пара, для уничтожения заразы в белье и простуды в теле.

Здесь Артур Иванович всем подлил в стаканы и произнес:

Надо выпить за русскую баню — великого доктора сибиряков, благодаря которому сибиряки размножились и прихватили себе одну шестую часть света.

Я не стал поправлять его, что русские стали сибиряками ровно после того, как прихватили эту часть света. Артур Иванович поднял стакан и выпил, а потом запел «Бежал бродяга с Сахалина», руками приглашая всех подпевать. Мы сначала сидели, держа пустые стаканы в руках, и смотрели на настоящего немца, исполняющего баритоном практически гимн сибиряков. А затем невольно, путая слова, начали истово подпевать ему.

Назавтра, конечно, мы проснулись поздно. На улице было морозно и солнечно. Я быстро привел себя в порядок. Яшка Красненков уже резал хлеб, расставлял миски, а хозяйка наливала вчерашнюю юшку. Все согласились со мной — не брать сегодня в рот ни капли и обойтись чаем. Даже Васька Примак не вякнул за похмелье и стал с удовольствием поправляться горячим отваром. За чаем мы прикинули сегодняшний объем работы и Линде сказали примерно к семи часам приготовить ужин. Васька первым пошел во двор и начал прогревать машину. Но не успели мы собраться к отъезду, как заходят Гергердт и Артур Иванович и садятся за стол.

Артур Иванович сообщил:

Мужики, из тайги сегодня рано утром вернулись наши парни, они в берлоге завалили медведя, там его освежевали, а мясо и шкуру укрыли снегом. Нарты наши немного подломились, и придется, пока они будут в ремонте, мясо оставить у берлоги. Жалко, если на него наткнется росомаха и растащит. Не могли бы вы на вашем вездеходе это мясо вытащить из тайги?

Все сидящие от такой неожиданной новости перестали жевать и уставились на меня. Я еще не сообразил, как ответить, а Гергердт поставил две бутыли чистой на стол:

Мужики, надо вперед похмелиться, а потом уж будем соображать.

И опять не было сил противостоять предложению гостеприимных хозяев. Третий день мы садимся за стол, едим, пьем самогонку, приготовленную для свадьбы, а вот как рассчитываться за это — я не мог придумать. И вдруг подвалил случай помочь мужикам в их деле и как-то успокоить свою совесть.

Понимая, что наша работа опять сорвалась, я согласился доставить медвежатину и попросил Гергердта разрешить нашим рабочим снова затопить его баню. Гергердт ушел, а через час вернулся с двумя парнями. Один был жених его дочери, а второй — сын нашей хозяйки. Мне показалось, что они отличались какой-то особой статью — оба чуть выше среднего роста, широкоплечие, слегка скуластые и с узкими длинными глазами. Парни были просто красавцы, носители кровей двух этносов. Каждый из них мог один с рогатиной пойти на медведя. Сына хозяйки звали хантыйским именем Шан, а жениха дочери Гергердта — немецким именем Мартин.

Мы погнали на место встречи с медведем и были там через полтора часа. Берлога находилась под вывернутым корнем огромного кедра. После того как снег завалил берлогу, убежище медведя ничем не выделялось и обнаружить его было не так просто. Только одно небольшое отверстие с противоположной стороны от входа, обтаявшее с краев, говорило о том, что там под снегом был медведь.

Добыв медведя, парни здесь же его освежевали, уложив мясо и шкуру глубоко под снег. Туша была разрублена на куски, которые лежали отдельно, чтобы не смерзлись. Все это мы быстро забросили в кунг вездехода и не задерживаясь отправились назад.

Гергердт и Артур Иванович ждали нас и, как только мы появились, тотчас всех отправили в баню, наказав, чтобы после бани никуда не отлучались и сразу же за стол. Попарились — и в дом. За столом сидели виновники торжества, гладко выбритые, в белых рубашках, их близкие и наши рабочие.

Выпили за фарт, который выпал этим начинающим молодым охотникам, и после начался галдеж о тайге. Артур Иванович, выбрав момент, прервал всех предложением продолжить разговор о коммунистической жизни.

Он напомнил, что для коммунизма они первым делом запустили завод по изготовлению своего лекарства, который работает исправно до сих пор (здесь он показал широким жестом на стол), завели свою сибирскую баню, сделавшую здоровыми больных.

А что мы сделали третье, нечто такое, что сделало нас сибиряками? — задал вопрос Артур Иванович, глянув хитро на нас. — Ну, и на такой простой вопрос ответить не можете? Эх вы, много знающие, даже знающие, как искать нефть. Да как могли немцы превратиться в сибиряков? А так, что хантыйские девчонки стали выходить замуж за наших парней и рожать таких молодцов, какие сидят за этим столом.

Муж Линды прибыл сюда со своими соплеменниками умирающим. Он бы и отдал концы на этом берегу, но эта девчонка взяла над ним шефство и в течение двух лет выхаживала его, а потом стала его женой и матерью этого рыцаря, сидящего за столом. Муж ее, чистокровный немец, чтобы содержать молодую жену, сына и себя, освоил таежную жизнь и каждый год промышлял соболя и белку. Он, так же вдвоем с приятелем, как наши парни, открыв берлогу, вознамерился добыть медведя зимой, но, путем не зная, как это делать, поплатился жизнью. А сын его в 25 лет, уже как опытный охотник, со своим другом без проблем добывает хозяина тайги. Но это уже не немцы, не ханты и не русские, а обычные сибиряки, профессора таежного дела. А Гергердт, в 15 лет прибывший на этот берег, через пять лет женился на хантыйке из местного стойбища. Они породили вот невесту Мартина и еще дочь, которая учится в Ханты-Мансийске в медицинском училище. Они тоже и не немцы, и не ханты, и не русские, а сибиряки, которые не знают путем, где Германия и даже Россия, но хорошо знают Сибирь, откуда их ничто не заставит уехать.

Вот и получилось, — продолжал Артур Иванович, — что мы стали жить по-коммунистически, по Карлу Марксу, и в большем достатке, чем все живущие вокруг нас, и, пожалуй, лучше, чем немцы в своей Германии. Конечно, колхозный план мы выполняем, но все остальное, что сверх него, это наше, деревенское, коммунистическое. — Артур Иванович остановился, подумал и сказал: — Воистину, русская пословица справедлива: худа без добра не бывает. У нас все есть. Природа здесь очень богата, умей только ей пользоваться. Мы ее всем миром охраняем, и очень не хотелось бы, чтобы кто-то нарушил ее и нашу жизнь при коммунизме. Так давайте выпьем за то, чтобы вы не нашли здесь нефть и оставили этот Богом любимый уголок тайги в покое.

Артур Иванович вновь сам налил всем по полстакана.

Опять разошлись поздно. Артур Иванович и Гергердт, загадочно улыбаясь, пригласили всех завтра побывать на особом празднике деревни. Я был еще более раздосадован, чем прежде. Это уже будет пятый день нашего простоя, а я ничего не могу противопоставить гостеприимству сибиряков...

Назавтра Гергердт потянул нас в деревню. В центре на небольшой площади горел громадный костер, вокруг которого прыгали три шамана, ударяя колотушками в бубны. Метрах в двадцати от костра стоял чум из жердей, покрытый наполовину оленьими шкурами, а в центре его восседал за столом медведь, держа лапу на листе бересты. Народ подтягивался, и кое-кто из детей и молодежи подключался к шаманам. Они топтались вокруг костра и громко просили медведя, прокурора тайги, не наказывать их за какие-то нарушения в лесу, известные только танцующим. На железном тагане варилось медвежье мясо. Через полчаса парни-охотники стали вытаскивать его из котла и раскладывать на нескольких больших блюдах. После этого они начали зазывать всех отведать медвежатины. Каждому в кружку наливали настоящее пиво. Около костра было уже шесть шаманов с бубнами, исполнявших какие-то непонятные танцы и песни, а около них человек пятьдесят повторяли их движения и подпевали. Это были и немцы, и ханты. Те, кто получил пиво, часть его из кружки плескали в костер. Как мне потом пояснили, этим они задабривали таежных духов и прокурора тайги. А прокурор сидел и спокойно смотрел на толпу, оскалив зубы. Перед ним на столе в мисках стояла брусника, клюква, варенье, мед — самые любимые медвежьи лакомства. Потом вдруг вся пляшущая толпа оказалась в самых разнообразных масках и все еще пуще начали бесноваться. Минут через двадцать неожиданно наступила тишина и мы услышали скрипку. Это был «Реквием» Моцарта, звучавший из открытой форточки ближайшей избы. Было видно, что около окна тепло одетая девчонка играла на скрипке. Все сняли маски и разом стали кланяться прокурору тайги, сидящему в чуме. Показывая свои лица мишке, люди хотели сказать, что они не хитрят и с открытыми лицами просят у него прощения.

Через три часа праздник прекратился и толпа стала расходиться. Наши рабочие, Васька Примак и я еще стояли, буквально потрясенные увиденным. Никто из нас нигде в Сибири ничего подобного не встречал. Я только от кого-то слышал, что ханты исполняли какие-то ритуалы по случаю удачной охоты, но в советское время это все преследовалось, и они даже аборигенами тайги были забыты. А здесь же, в этой деревне, мы увидели, как сибиряки немецко-хантыйского происхождения традицию возродили и создали свой ритуал с музыкой Моцарта, в котором шаманили пять немцев и один хант.

В толпе было человек пятнадцать хантов — мужчин, женщин, детей, — прибывших на праздник на пяти оленьих упряжках из ближайших стойбищ. Они были в ярких национальных одеждах, активно участвовали в танцах, и видно было, с каким удовольствием они общались с деревенскими жителями.

Вскоре нас нашел Гергердт. Он видел наши восхищенные лица и был рад, что мы получили удовольствие от этого неожиданного праздника. Гергердт сказал, что такой праздник они проводят зимой только раз и только тогда, когда кто-либо из деревенских добудет медведя на промысловой охоте. Этот ритуал, как он отметил, они завели лет десять назад, когда его вторая дочь уговорила односельчан создать этот праздник, ставший теперь уже обычаем деревни. Она сейчас заканчивает педагогическое училище в Ханты-Мансийске и со следующего года собирается преподавать в начальной школе в колхозе «Путь к коммунизму».

Ну, а теперь, парни, вы увидели, — обратился Гергердт к нам, — как мы по Марксу живем и сейчас только радуемся жизни. И, конечно, мы боимся таких, как вы, ищущих нефть. Найдете нефть — и этот райский уголок будет разрушен. Ладно, не будем говорить о печальном, — закончил Гергердт.

Здесь я не удержался и спросил:

А почему угощали всех пивом, а не шнапсом?

А один из наших старых немцев умеет делать хорошее пиво и делает его только к этому празднику. Девочка исполняет «Реквием» Моцарта, чтобы сибиряки немецкого происхождения не забывали, откуда они, а пиво им напомнит, что они прибыли из Германии в Россию при Екатерине II, а в Сибирь при Сталине.

Ну, хорошо, — не успокаивался я. — Но чтобы приготовить свежее пиво к этому празднику, надо было знать, когда он состоится. Ведь медведя парни добыли всего лишь два дня назад.

Ну, это совсем просто, — ответил Гергердт. — Парни, когда нашли берлогу, выехали из тайги и заказали этому мастеру сделать две рогатины. На всякий случай — помня Александра Суворова: пуля — дура, а штык — молодец. И тогда они с мастером обсудили, когда будут брать медведя, а он начнет готовить пиво. Вот так, все очень просто.

Вернулись домой. Пришли охотники, появился Артур Иванович, и мы дружно завершили праздник поздно вечером. Я попросил Линду разбудить нас утром вовремя и был настроен, чтобы более никакие внешние обстоятельства не помешали нашей работе.

Расставаясь, я спросил у Артура Ивановича и Гергердта, не хотят ли они вернуться на свою историческую родину, ведь немцев уже давно реабилитировали и власти разрешили даже выезд в Германию, которую их прадеды покинули 200 лет назад.

Артур Иванович, совершенно не задумываясь, ответил:

Куда мы поедем? А нас ждут ли там? Наша родина теперь Сибирь, и наши дети отсюда никуда не поедут. Они же настоящие сибиряки!

Ну и последний вопрос, который меня мучает с первых дней знакомства с вами. Мы выпили всю самогонку, которая приготовлена была на свадьбу. Нам как-то неудобно, и я настаиваю на том, что нам надо рассчитаться.

Гергердт улыбнулся и ответил:

Не бери в голову, самогонка — это ерунда. Нагоним новую. А вот то, что вы увидели жизнь новых сибиряков, мы этому очень рады. И задам я тебе встречный вопрос: а почему ты не возвращаешься к себе на родину — за Урал?

Неожиданный вопрос застал меня врасплох.

Надо подумать.

А думать не надо, — ответил Гергердт. — Если бы тебе было здесь плохо, ты давно уже слинял бы отсюда. А? Как я лихо ответил за тебя?! Вот так-то!

Мы с удовольствием пожали друг другу руки и пожелали спокойной ночи.

Через две недели мы расстались, и я до сих пор помню этих сибиряков немецко-хантыйского происхождения. Сейчас их тайга частью сожжена, частью вырублена, повсюду замазучена, и вспыхнувший костер новой цивилизации погас, залитый нефтью. Сибиряки из немцев разбрелись по свету. И только, как в сказках, деды рассказывают своим внукам о коммунизме в дебрях сибирской тайги, созданном ими когда-то «по Марксу».

100-летие «Сибирских огней»