Вы здесь

Кубайкино наследство

Рассказ
Файл: Иконка пакета 05_smolev_kn.zip (27.44 КБ)

Недалеко от губернского города, всего-то в ста пятидесяти километрах, находится село Кубай. Невелико оно, дворов с триста будет, если и брошенные посчитать. Бесхозные дворы лишь с виду, а на самом деле все они хозяйские. Правда, хозяева живут где-то в городах. Эти кубайцы, спорить никто не будет, посмышленее и посмелее — они и уехали в другие, лучшие места. А прочие сельчане, те, что не смогли принять новое, остались жить в Кубае — в надежде переждать здесь очередное освоение Сибири.

Был мужик по имени Кубайка. Тятька моего тятьки говорил... Да, жил первый Кубайка! А что? Место хорошее: река, тайга, город близко. А дорог не было, начальство и не знало, что Кубайке тут приволье, — излагал историю основания села крановщик Володька, неуемный местный изобретатель.

Впрочем, и без него кубайцам свойственно думать, что все здесь обустроил этот Кубайка: расчистил поля, раскосил покосы, проложил проселки. Теперь живи, пользуйся Кубайкиными трудами да радуйся.

Первыми появились охотники, а не Кубайка, — возражал Володьке трудовик Парамонов. — Четыре века освоение Сибири идет! Главное освоение произошло за последние восемьдесят лет, вот и пришел твой Кубайка восемьдесят лет назад в Кубай, и назвали его — Кубайка, а раньше, может быть, звали Федькой Петькиным.

Ну ладно. А те триста лет че же не осваивали?

Не хотели! Всем хватало всего — вот и не осваивали.

Это точно: сейчас не хватает. Манжеты на кране старые, «веретенка» вытекла. Освоили Сибирь, а манжет новых нет. Раньше были? Как же хватало?

Все равно раньше лучше было: люди боялись обманывать — вот и хватало.

Таким образом, за недоказуемостью пользы от дальнейшего освоения Сибири после Кубайки в умах у мужиков пошел разброд. Одни от всякого свежего веяния ждали новой беды, другие же, наоборот, в неистребимом рационализаторстве стремились приспособить какую ни на есть реформу, и все им виделось по-прежнему светлым.

Сам Кубай, следуя разделению жителей на рационализаторов и трудовиков, тоже раздвоился. В нем образовалось два центра — старый и новый. Внизу, у реки, сохранялась церковная площадь, больше напоминающая пустырь. В старой пятистенке, построенной еще до революции, находился сельсовет. Над шатровой крышей — государственный флаг. Старый Кубай не сдавался. Однако, по всему видно, он выдержал жестокий штурм. Посреди пустыря накренился столб с обрывками проводов; на подступах, как подбитые танки, брошены громадные части сельхозоборудования; слева от площади тосковал осиротевший палисадник; справа чернел обгоревший архивный сельсоветский сарай; напротив, через дорогу, остов порушенной старой школы.

Новый же центр Кубая с водокачкой и автобусной остановкой находился повыше, на въезде в село. Ясно, он не сам собою возник, а был прежде начерчен аккуратным городским архитектором. Видимо, на чертеже все было великолепно, особенно этот сквер с молодыми елочками. Теперь же, воплотившись в густой ельник, он оказался форменным недоразумением, так как широкая въездная дорога, упершись в него, вынуждена разделяться на проулки. С правой стороны сквера сгрудились проектные общественные здания. Крайнее из них — клуб. Его строили очень долго. Сменилось в стране несколько правителей, прежде чем открылся новый клуб. Сейчас он, без окон, одичало напоминал какое-то сооружение погоста.

Проект нового Кубая был так велик, что у страны не хватило сил его осуществить. И остался новый центр окраиной старого Кубая. Рядом с клубом-мавзолеем зарастала будыльником двухэтажная контора. Она выгорела и смотрит пустыми окнами на нелепый сквер и на бестолковую изгородь в треть штакетины, что телятам не помеха. А уж гвоздей-то в забор вбито!

Контора-погорелица перебралась в деревянное здание МТС, что напротив через сквер. За длинным эмтээсовским бараком был устроен машинный двор, битком забитый негодной техникой. У железных ворот имелась сторожка. Истинное назначение ее, по-видимому, состояло в охране «зверинца», то есть небольшой площадки за высоким забором, обрамленным колючей проволокой. В «зверинце» сберегался кое-какой нужный сельхозинвентарь. Наиболее важные же машины механизаторы хранили у себя дома. Требовалась военная бдительность, ведь от наличия даже небольшой детальки трактора зависело благополучие всего Кубая.

Страда закончилась, но мужики каждый день продолжали приходить к воротам с голубыми на металлической сетке буквами: «Артель “Сибирь”». Они ждали сообщения как бы с фронта о положении дел: что там город, примет ли их хлеб, молоко и мясо или супостаты окончательно его захватили, подкупили мертвыми консервами и муляжами овощей? Однако узнавали, что Кубай в городе пока не закрепился, что надо еще продержаться, и готовились к злой осаде.

Так приблизился ноябрь. По утрам никаких движений на улицах уже не замечалось. Даже дым растекается над крышами не спеша, а Кубай в тревожном ожидании не шелохнется. Казалось, вокруг села затаилась вражеская сила. Только изредка мерзлую тишину нарушало воронье карканье да скрип несмазанных колес. Это кто-то из ранних кубайских домохозяев катил тележку с флягами под воду. Докатив тележку до места, обычно беспечно ее оставляли у водокачки и спешили к воротам, где мало-помалу собирались люди.

В одно такое предноябрьское утро собрались мужики перед воротами у конторы. Все они разных лет и в разных одеждах. Вот средний кубайский начальник. Он еще молод и не так давно вернулся из беспутных городских скитаний. Многие сельские ребята, отслужив в армии, пытались пристроиться к городу. Правда, уже через год, немало поработав на городской малый бизнес, возвращались они в Кубай износившись, изодравшись, изголодавшись. Так и этот вернулся, и его сразу же взяли на работу небольшим начальником. Теперь он стоял сам по себе в домокройной куртке из серой шинели, в штанах с яркими лампасами китайской фирмы «Адидас», на голову небрежно надета вязаная розовая детская шапочка с помпончиком, а на ногах стариковские резиновые не то боты, не то сапоги. В Кубае эти полусапоги-боты многие носят в грязь. Однако земля уже подмерзла, и всякий человек в резиновых обутках получил право на сочувствие к своим озябшим стопам.

Молодой начальник стоял и о чем-то думал, глядя на солидных мужиков в отстиранных ватниках. Не меньше важности им придавали и свисающие с плеч цепи бензопил. Выцветшие синие хэбэ мужики получили еще, будучи молодыми тружениками, в колхозе «Красный Кубай». Теперь они с достоинством обрядились в ту еще спецодежду, в кирзовые сапоги, подбитые с войлочной прокладкой машинным ремнем, стоят себе независимо и снисходительно поглядывают на выбеленные джинсы, на облезлую кожу, камуфляжные пятна одежд других кубайцев.

Тут пришел неопределенного возраста мужичок. Он остановился поодаль от всех и затравленно стал смотреть на рабочих. Одежда его явно выделялась выходным видом. Новая куртка из бурого кожзаменителя, новые штаны, опять же китайского шитья, начищенные черные туфли и, наконец, белоснежная рубашка — она особенно подчеркивала и выдавала его нерабочие намерения.

Молодой начальник заметил мужичка, хотел подойти, но передумал и обратился к этим, в ватниках и с цепями:

Михалыч, вы сегодня пойдете на лущильник?

Михалычу стало неловко за робость начальника, и он тоже неуверенно сказал в ответ:

Ну, наверное... Пойдем, наверное, на лущильник.

Начальник сразу вдохновился поддержкой матерого артельщика и уже по-сержантски скомандовал:

Значит, так! Михалыч, давайте идите к Василенко и получайте у него бензин.

Отдав распоряжение самому Михалычу, остальным работникам молодой уже смело приказывал. Этих, в военных куртках, он отправил снимать жатки. Работа с техникой для них была привычной, а куртки были покрыты таким плотным мазутным глянцем, что камуфляжные пятна остались заметными лишь со спины. Других мужиков — в джинсовых хипповых костюмах и облезлых кожанках — он отправил утеплять коровник.

Затем начальник подошел к мужичку и покровительственным тоном заговорил с ним:

Ну, ты че не поехал? Автобус уже ушел.

Меня директор отвезет. Мы договорились.

Смотри там повнимательнее, чтобы в милицию не забрали.

Не-е, не заберут. Я культурно поеду.

Ну так бродяги привяжутся на вокзале, — продолжал начальник выговаривать опасения.

А че они привяжутся? — недовольно буркнул мужичок и отвернулся.

Он посмотрел поверх крыш и ленивой дымки за поля, за таежную хмарь, туда, где в Саянском Белогорье остался справедливый мир загадочных охотников.

Так морда твоя как прошлогодняя картошка, да ты еще в белую рубаху нарядился, — бесцеремонно указывая пальцем, безжалостно разоблачал начальник противоречивый вид мужичка.

А че я еще одену? — стал сердиться тот.

Ну ладно-ладно, давай там зря не задерживайся, — наконец сжалился кубайский сержант.

Тем временем из конторы вышел человек в представительной одежде, состоящей из коричневого костюма давно не первой носки, светлой рубашки, черного галстука. Стоило ему появиться, как артельщики сразу сосредоточили внимание на нем. Они, наверное, специально поджидали этого человека. Хотели что-то услышать важное.

Всё-всё! Некогда мне, на сессию тороплюсь. Так! Все вопросы к Василенко! Всё-всё... К Василенко обращайтесь, я сказал!

Он заспешил к своей легковушке, но увидел мужичка.

А, пришел. Так, скорее садись, поехали! — распорядился представительного вида человек.

Очевидно, это и был директор сельхозартели «Сибирь». Он спешил на сессию, однако обещание сдержал и вперед доставил мужичка на станцию, отстоящую за десять километров от райцентра. Легковушка, подпрыгивая на выбоинах и объезжая их, примчалась на привокзальную площадь в начале десятого утра. Пассажир покинул машину, и она тут же уехала.

Когда он купил билет в кассе и сходил в специальный магазин за четушкой, то до электрички оставалось времени около часа. Он опять оказался на площади и окинул ее взглядом. У забора из штакетника, побеленного еще при покойном правителе, кубаец присмотрел укромное местечко под акацией. Правда, там воняло какой-то кислятиной. Он откупорил четушку и немного отпил из горлышка.

Потом стал внимательно изучать присутствующих. Ему еще помнились предупреждения начальника, и теперь требовалось подыскать нормальных попутчиков. А таковых как будто не было. На площади «гастролировали» молодые люди. Некоторые из них, пристроившись в кружок на корточках или стоя, пили «Арсенальное» и разговаривали. Другие курили и бродили бесцельно. На разбитых скамейках сидели какие-то бабы с клетчатыми китайскими сумками. Бабы толстые, и сумки им под стать. Что могут везти в этих сумках бабы и что могло заставить их отправиться в путь, недоумевал мужичок. Больше всего его удивляло, что все эти люди зачем-то оставили работу и куда-то поехали. Глядя на них, он думал, что все-таки много у людей проблем. Ведь, если люди отправились в дорогу, значит, у них есть проблемы?

Наконец он увидел под тесовым навесом остановки двоих нормальных мужиков. Он уже пошел было к ним, но успел заметить, что на площадь осторожно въехал милицейский уазик. Тогда мужичок притаился под акацией. Из кабины выбрался толстый милиционер с красной шеей и направился к той парочке. О чем-то переговорив, он стал целенаправленно осматриваться. Конечно, милиционер засек кубайца. Смотрел пристально. Надо было срочно что-то предпринимать. Тогда кубаец вышел из укрытия и торопливо пошагал на перрон. Там на скамье сидели двое по виду культурных — молодой и седой.

Мужики, это... можно я малехо посижу с вами?

Молодой ел пирожок с сосиской и кормил воробьев. Потревоженные кубайским мужичком, воробьи разлетелись. Молодой был недоволен вторжением. Он хотел отказать, но его опередил седой:

Что, милиции боишься? Ладно, давай к нам.

Ага, боюсь! Тут я дернул чуток... Еще, это, заберут в отделение, а мне надо в город. Теща там померла, — стал объясняться кубаец.

С горя, значит, тяпнул, — принял объяснения седой.

Та не-е, мне вчера надо было с бабой ехать. Она уехала, а меня директор не пустил.

Покойники не ждут.

Во-во, я тоже говорил ему, а он вчера меня за сеном послал. Коровы тоже без сена не могут.

И что? Успел?

Ага, привез. Директор тоже молодец. Как обещал, доставил меня сюды бесплатно. Ну, я, это... четушку взял, — хитро подмигнул кубайский. — Слышь, мужики, будете? — показывая украдкой горлышко из кармана, предложил он выпить культурным.

Да с удовольствием, но в другой раз, — весело ответил седой.

А молодой спросил:

У вас что, на все хозяйство один тракторист?

Трое нас было, да один летом помер. Щас, значит, вдвоем остались. Вдвоем только работаем. С 9 мая не слазию. Ни выходных, ни праздников тебе. Поверите, мужики, с 9 мая! От света до света! Как здесь не умрешь? Эх! Еще семь месяцев осталось! — с надеждой произнес кубайский мужичок и умолк, задумчиво глядя на удаляющиеся пути.

Воробьи снова вернулись: прыгали под ногами, чирикали, однако молодой уже съел свой пирожок. Он сунул руку в карман куртки, вывернул его и вытряхнул какие были там крошки. Воробьи радостно засуетились.

Как же можно работать с 9 мая без выходных? Этого и трактор не выдержит, — заметил седой.

И не выдерживает, и ломается. Но я подделаю — и дальше повез.

Значит, рембаза у вас хорошая, — вставил молодой.

Че? Какая рембаза? — возмутился тракторист. — Поле — наша рембаза, а крыша — небо!

Ну, значит, запчасти есть, — не соглашался молодой.

Че? Какие на хрен запчасти? — чуть ли не задыхаясь от возмущения, взорвался кубайский тракторист. — Вон гидронасос когда у меня полетел? В прошлом годе! И че? Все теперь ломом делаю. Чурочки, ваги... Жилы рву, а директору еще и лучше, что у меня насос полетел: не надо «веретенку» покупать. Ниче, сын скоро с армии вернется. Он в Волгограде служит. Баба ему в письме написала, что у меня гидронасос сломался. Сын достанет в Волгограде насос, на тракторный завод пойдет и достанет. Ниче, вот уже скоро придет... Ему же и пригодится. Он в город и сам не хочет. Пишет, что по Кубаю скучает. Передам ему трактор... Эх! Еще семь месяцев осталось! Дотянуть бы. — Мужичок дрожащим от волнения пальцем потер под правым глазом.

Молчали. С востока приближался состав. По радио напомнили об осторожности. Ждали. Потом смотрели на проходящий товарняк. Тот железным ураганом пролетел на запад, и снова все стихло. Позднее осеннее солнце уже набирало силу и припекало в тиши. Запахло от тополей прелыми листьями, а от путей мазутом. Воробьи успокоились, расселись на кромку бордюра.

Странный закон у нас в стране, — нарушил молчание седой. — Чем больше человек работает, тем ему хуже! Как будто воюем с кем, что ли?

Конечно, война идет, — подтвердил кубаец.

С кем это? — оживился молодой.

С Америкой, вот с кем! Директор говорил, что с ихним долларом воюем. Они давно на Сибирь зарятся. Доллар свой сюда суют, обмануть, значит, хотят.

Нет, не с Америкой. Это просто прикрытие наших противников, — возразил седой. — А идет действительная война с теми, кто за чужой счет хорошо пожить хочет. Для этого они повсюду сеют обман, хотят принудить к тому, чтобы мы тоже обманывали друг друга. А мы же единый народ! Нам нельзя обманывать, нельзя разрушать наш единый организм! Вот они и хотят изгнать тех, кто честно работает.

А вот им! — показал на запад кукиш тракторист. — Мы все равно будем нормально работать, — заключил он и погрозил кому-то покалеченным холодным железом пальцем.

Однако уже через секунду он сделал другой неожиданный вывод. Живо повернулся к собеседникам, сжал кулак и сказал твердо:

Эх, мужики! Сибирь надо опять осваивать, но по-честному, без обману!

Его призыв как-то вдохновляюще подействовал на культурных мужиков. Седой потер шею, крякнул, хотел, наверное, возразить, а сказал вопреки себе:

Да, брат, надо, надо осваивать! Нужно нам все заново осваивать без вранья! И бояться не американцев надо, а того, чтобы не обмануть бы кого. Утром пошел на работу и скажи заповедь: «А пусть мне будет день безгрешен». А вечером пришел домой, подумай и проси прощения мысленно у того, которого обманул.

Деревенскому эти речи показались подозрительными. Он, будто опомнившись, осведомился у собеседников:

Извиняюсь, мужики, вы откуда будете?

Я-то в армии служу, связист, — ответил молодой, — а он папа мой, в нашем техникуме работает.

К-хе! Городские, значит, — заключил мужичок.

А что? Городские тебе не нравятся? — спросил его седой.

Да не-е, мужики, нормалек все, вы серьезные, тока ниче не знаете о жизни по-настоящему. У вас все понимание, значит, из разговоров...

Почему не знаем? Мы вон тоже на похороны едем. И у меня, брат, теща умерла. Моя еще раньше уехала, а я его подождал, — указал седой кивком на молодого и продолжил рассказывать: — У моей тещи сын... Он проверяет электросчетчики. Знаешь, сколько он получает?

Сколь?

Пятнадцать тысяч! У нас декан с задержками девять получает. Он-то ученый, а тот электросчетчики смотрит. В городе тоже правды нет! А ты думаешь: в городе хорошо живут.

А что, плохо? Вон твой шурин — он жа деревенский, а город его к себе... Потому что умный. А че жа, в городе умных не хватает? Вот и не хватает, что умные в деревне лучше родятся...

Тут мужичка перебило привокзальное радио:

Электропоезд... прибывает...

Мужчины стали покидать насиженные места на скамье. Седой напоследок спросил:

А ты сам почему в город не уехал?

Так понимаете, мужики, у нас там первым жил мужик Кубайка. Он лес расчистил, землю засеял, там родились мои, и я там жа... Не могу, значит, его труды бросить. Да из-за чего бросить-то? Из-за этих плутов, из-за жуликов, что ли? Вот сын придет с армии... А мне бы еще семь месяцев дотянуть бы.

 

Зиму Кубай пережил благополучно. Артель «Сибирь» не распалась, трактористы всем привезли сено и дрова. Зимой кубайцу хорошо: корове сена дашь, печь натопишь — и смотри телевизор или просто лежи себе мечтай, как в городе. Только пустое это дело — умом мечтать. О чем бы зимой ни думалось, летом переиначится.

Однако что-то все-таки делается. К весне старую площадь в Кубае расчистили, сквер проредили и забор заменили. Из машинного двора много техники на металлолом продали. Купили директору другую легковушку, а трактористу новый гидронасос. К 1 мая насос стоял уже на тракторе, а на Троицу сын кубайского тракториста со службы вернулся. Как раз трактор для него и был готов!

И вновь засияли новыми всходами поля, нарядились в цветы луга и покосы, изумрудно засверкали опушки. Закуковала в лесу кукушка, закричала кедровка. По утрам и вечерам мычали коровы, и где-то на проселке бодро рычал трактор.

А от реки и до безбрежной дали обнимала это Кубайкино сокровище все та же красота, доставшаяся кубайцам от древних охотников.

100-летие «Сибирских огней»