Маски

Близился Хеллоуин. Из-за этого настроение у меня упало. Я погрузился в невеселые мысли.

В нашей школе в честь этого праздника, а заодно и конца первой четверти, устраивали костюмированную вечеринку с показом страшных сценок, чтением стишков и пением соответствующих песен, с тыквами и свечами, расставленными повсюду.

Школьники наши — народ чванливый и высокомерный, а родители и вовсе замороченные. Раз предстоит костюмированное мероприятие, значит, их ребенок должен быть одет лучше всех. Раз необходимо стращать, значит, их дитя будет в самом страшном костюме. Раз предложено пугать, их чадо нацепит самую ужасающую — и наверняка самую дорогую — маску из доступных.

Не так обстояли дела в моей семье. Старший брат учился в университете и был там самым крутым парнем, мотоциклистом. Правда, отец утверждал, что он прожигает все семейные деньги. В любом случае жили мы небогато, совсем небогато, и о том, чтобы купить мне классный костюм или крутую маску на такой глупый праздник, как Хеллоуин, не могло быть и речи. Так что в прошлом году в этот день я пошел в школу с прорезанной старой простыней, намереваясь напялить ее на себя и изображать привидение. Надо ли говорить, что парни из моего класса, одетые в натуральные костюмы жутких клоунов, Терминаторов и Фредди Крюгеров со всеми аксессуарами: когтями, очками и пистолетами, — высмеяли мое облачение еще в раздевалке и я предпочел притвориться, что пошутил, а настоящий костюм забыл дома.

Такая же история, казалось, ожидала меня и в этом году, ведь прямо просить о столь нелепой покупке я бы ни за что не решился. Да только отец каким-то образом проведал о моих переживаниях. Он пару дней строил хитрую мину и подмигивал мне, как будто нашел решение.

Был у нас сосед, полковник в отставке, Леонид Иванович, или дядя Леня, как я его называл. Отец с ним контачил по своим гаражным делам. В нашем дворе есть подземные гаражи. Возле них дворовые автолюбители часто собираются, обсуждают своих ласточек, ремонт, запчасти, играют в шашки или нарды, иногда выпивают.

Отец, видно, очень близко к сердцу принял мою проблему, потому что даже поделился ею с полковником, незаинтересованным вроде бы человеком. Но оказалось, что у полковника есть знакомый, который как раз занимается изготовлением масок. Дядя Леня решил лично сопроводить нас с отцом к этому мастеру и напросился к нему в гости. Что ж, я обрадовался — ведь если человек занимается изготовлением масок, то наверняка у него найдется что-нибудь страшное: не Фредди Крюгер, так хотя бы какой-нибудь старомодный тролль.

И вот за день до мероприятия, после школы, мы с отцом вышли во двор. Там нас ждал полковник. Я поздоровался. Он спросил, как у меня дела, учеба, в который раз сообщил, что уже скоро мне в армию (что неизменно вызывало у меня раздражение, как если бы мне напомнили о необходимости заправить кровать или сделать домашнее задание).

— Пап, на автобусе поедем? — спросил я.

— Зачем? — удивился он и лукаво посмотрел на дядю Леню. — В конце концов, нас полковник пригласил! А у него казенное авто, да еще и личный водитель! Не полковник — генерал! Это тебе не хухры-мухры!

Отец любит поюморить. Но полковник вроде был даже польщен. А вскоре во двор заехала черная, намытая до блеска «Волга» с черными же номерами и звездами на них! Оказалось, папа не шутил.

«Волга» аккуратно притормозила возле нас, и из нее выскочил парень возраста моего брата. Я проследил за его испуганным взглядом — он мгновенно приковался к Леониду Ивановичу. Тот, в свою очередь, недовольно глядел на наручные командирские часы. Наверное, не просто командирские, а полковничьи.

Парнишка подбежал, вытянулся, задрал кверху подбородок и лихо отдал честь.

— Здравия желаю, товарищ полковник! — заорал он.

— Опаздываешь, — проворчал дядя Леня.

— Виноват, товарищ полковник! Задержался на заправке. Очередь, — доложил водитель.

— Заправился?

— Так точно, товарищ полковник! Полный бак.

— Добро. Едем, — сказал дядя Леня. Он тоже весь как-то выпрямился, втянул пузо и говорил коротко и сурово.

— На ВАЗ, товарищ полковник? — уточнил парнишка.

Леонид Иванович кивнул, и мы поехали.

Уже темнело, через полчаса езды я потерял ориентиры и перестал понимать, где мы находимся. Казалось, в какой-то деревне, потому что улочки были узкие, неосвещенные, машины вокруг не ездили, не попадалось высоких или массивных зданий. Отец, полковник и водитель долго спорили, уточняли адрес, проверяли названия улиц, каждый указывал в свою сторону, пока наконец мы не остановились и не вышли размяться.

— Не глуши мотор и не гаси фары, Рамиль. Будем ориентироваться на местности. Это, кажись, семидесятый дом? А нам нужен семьдесят шестой. Стало быть, прямо, через два дома, — рассуждал полковник.

— Куда прямо? Туда или туда? — спросил отец и указал на две разные дороги, отходившие от перекрестка.

— Указатель говорит... туда! Стало быть, по этой улице прямо.

— Пошли! — согласился отец.

Машина наша смотрела глазами фар в противоположную сторону.

— Развернись и езжай за нами, — приказал полковник Рамилю. — А то не видно ни... черта! — закончил он и хлопнул меня по спине.

Заборы были сплошь перекошенные, корявые и состояли из досок, проволоки, разных труб и кусков металла, между которыми сквозили изрядные щели. Цельных заборов не было вообще. Так что наше продвижение в темноте немного упрощал горевший в некоторых домиках свет. Вскоре и наша «Волга» развернулась и осветила нам путь, так что я даже смог осмотреться. Одноэтажные домики стояли с обеих сторон узкой гравийной дороги, на которой тем не менее могли бы разъехаться два автомобиля, хоть и впритирку. По бокам дороги торчали фонарные столбы, но в фонарях, похоже, не было ламп. Домики то жались стенами прямо к дороге и заборам, то отступали в глубину участков.

Полковник оказался прав. Через несколько домов он узнал нужный.

— Вот. Семьдесят шестой! — заявил он.

— Где ты видишь номер? — спросил отец.

— А я не вижу. Я дом узнал. Вон калитка дырявая. Вон дырка в заборе. А вон собачья будка без собаки, — показывал дядя Леня.

— Ничего себе координаты! И как мы сразу не заметили? А то всю дорогу: «Семьдесят шестой, семьдесят шестой...» Оказывается, будку надо было искать, а не номер, — пошутил отец.

— Серега, выходи! Милиция! Серега! Гостей принимай! — заорал полковник, одновременно жестами приказывая Рамилю припарковаться и ждать, а нас с отцом приглашая за собой.

Он по-хозяйски, ногой, открыл калитку и прошел внутрь.

— Точно собаки нет? — уточнил отец, а я вдруг испугался. Ну то есть насторожился.

— Не боись! Была бы собака, давно бы нос этот, картошку, откусила. — Дядя Леня дернул меня за нос.

Я хмыкнул. Вроде полегчало оттого, что собаки нет, но испуг не прошел, потому что я живо представил, как бешеная немецкая овчарка откусывает своей огромной пастью мой маленький нос и пол-лица в придачу.

Перед домиком умирал под собственной тяжестью какой-то навес, то ли для машины, которой не было, то ли для мусора, который лежал под ним в изобилии. Дальше на честном слове держался высокий, почти по крышу дома, сарай, или гараж, или склад — понять было трудно. Он был зажат между балками — держателями навеса и стеной дома, иначе бы точно рухнул, судя по усталому скрипу досок и петель.

Ну типичная деревня, подумал я, только вони от коровьих лепешек не хватает. Хотя нет, вот и она! Мы прошли еще немного по бетонной отмостке вокруг дома, так как на его фасаде двери не было. Чуть дальше-то и завоняло. Я огляделся и увидел уличный туалет с покосившейся дверью, которая вряд ли могла закрываться полностью. Мы повернули за угол дома вслед за уверенно шедшим полковником — и сразу наткнулись на крылечко.

— Серега! Открывай, подлый трус! — орал дядя Леня, но сам при этом спокойно, неторопливо вытер ноги о тряпку на полу и взглядом велел нам сделать то же самое.

Потом он дернул входную дверь, но та не поддалась, хоть и тяжко хрустнула. Полковник пожал плечами и стал колотить в нее кулаком, потом добавил к этим сигналам топанье своего ботинка по деревянному крыльцу. Оказалось, он настукивал таким образом какой-то марш: бум-бум-бубубу-бум-бум! Он подмигнул мне и указал пальцем на мои ноги. Я с удовольствием присоединился и затопал, хоть и не знал мелодии.

Из-за двери послышался скрип половых досок. Это Серега наконец услышал нас. Дверь резко открылась и оттолкнула дядю Леню к перилам. Они оказались на удивление прочными и выдержали вес полковничьего тела.

Серега оказался дедом лет на десять-двадцать старше отца и полковника. Во всяком случае, мне так показалось. Лицо его было исчерчено морщинами, только огромный нос, торчавший, как одинокая скала среди покрытой трещинами равнины, был гладок и даже блестел. Серые глаза, почти прозрачные, говорили о том, что Серега недавно хряпнул водки: я видел такие глаза у отца, когда тот бывал пьян. Зубов у Сереги не хватало, губы были втянуты. Худой такой Кощей.

— Ну не долби, не долби! Слышу! — набросился он на полковника.

— Слышит он! Вон как дорогих гостей встречаешь, аж у самого порога! Хорошо еще, калитку открытой оставил! — возмущался в ответ Леонид Иванович.

— А чё? Открытая была? Ой-ёй! — Серега схватился за голову.

Я опять не понял, шутят они с дядей Леней или всерьез возмущаются.

Серега наконец-то подвинулся и с клоунским поклоном пригласил нас войти. Мы разулись в прихожей и зашли. В доме было тепло, в нос ударил запах древесины. Не знаю, как я это понял, ведь раньше я особо к деревьям не принюхивался. Но запах был приятный, даже уютный. Домик, снаружи кирпичный или бетонный, уж не знаю, внутри оказался деревянным. Пол и часть стен прикрывали коврики, везде висели фотографии. Бросались в глаза плакаты — то ли вырезанные, то ли вырванные из журналов — с голыми женщинами. К моему стыду, полковник заметил, что я с открытым ртом залюбовался на одну такую картину.

— Ай да девка, а, Тимка? Как тут не засмотреться? — спросил он.

Встал рядом, приобнял меня и залюбовался тоже.

Я, конечно, раскраснелся и отвел взгляд, пытаясь изобразить безразличие. Хотелось даже возмутиться, как это он посмел обо мне такое подумать, но он меня опередил, повернувшись к Сереге:

— Ай, срамота какая! А еще работник искусства! Творческий человек! Ай-яй-яй, стыдобища!

— Да ну! — Серега махнул на него рукой. — Проходите лучше в кухню. Вот сюды.

Он буквально толкал полковника в сторону кухни, мы с отцом последовали за ними.

Маленькая кухонька пахла уже не так уютно. В углах виднелась грязь, в щелях между половыми досками копошились тараканы, в раковине горой возвышалась немытая посуда, возле мусорного ведра, тоже полного, стояли пустые бутылки. На одной стене на гвозде висел календарь, тоже с теткой, но в купальнике.

Стол, однако, был накрыт как полагается. Посередине клином выпирала бутыль с мутной жидкостью, а вокруг нее разместились закуски — гостеприимно вскрытые консервы со шпротами, тефтелями в томате, моей любимой килькой. В железной миске, напоминавшей собачью, по-женски аккуратно, любовно были внахлест разложены тонко порезанные кусочки сала, колбасы, колбасного сыра, а сверху закрывали этот разноцветный веер ломтики черного хлебушка. На единственной на столе человеческой тарелке лежали помидорчики, огурчики, полукольца лука. Все это вызвало бы во мне аппетит, если бы не унылая обстановка вокруг стола. К тараканам я был привычен, но у нас дома они разбегались под мебель, стоило только включить свет, а здешние, наглые, жирные и большие, не боялись ничего. Вся кухня казалась засаленной, покрытой пленкой не то грязи, не то воска. Последнее, кстати, оказалось недалеко от истины, так как позже я обнаружил, что Серега делает и восковые фигурки.

— Вот это хорошо, вот это по-нашему! — хвалил полковник своего приятеля и потирал живот. — Так-с. Давайте-ка знакомиться!

— Вот-вот! — ответил Серега и взялся за бутыль. Он налил жидкость в три разных емкости: в железную кружку, в чайную пиалу и в столовский граненый стакан. — Стало быть, и выпьем за знакомство, а?

— Это Алексей Саныч, мой старинный товарищ и сосед. А бойца зовут Тимка. Познакомьтесь. Это Сергей Валентинович. Непризнанный да Винчи, маргинал и вообще мастер на все руки. Прошу!

Мы с отцом пожали Сереге руку.

— Н-да... Э-э-э... Так. Наверное, чаю, а? — обратился Серега ко мне.

— Нет, спасибо, — ответил я для приличия.

— Чё-то я не подумал. У меня и сока-то никакого нет. Был вчера «Буратино», да вылакал я.

— Ничего-ничего. Не страшно. Попозже, может, чаю попросим. А пока так посидит. Да? — сказал отец, и я закивал.

Познакомились, выпили, сели.

Серега весь извелся. Нашел в куче кухонного хлама чайник, вылил из него содержимое, промыл под ржавой струей над раковиной, выбежал с ним в ванную, вернулся, залил этой рыжей воды, долго шоркал спичками, прежде чем зажег плиту. На ходу бормотал извинения, так что мне стало совсем неловко, что из-за меня и чая, которого я совсем не хотел, он так мается. Но все же я был ему благодарен, и своей заботой он развеял первое неприятное впечатление о себе. Когда он снова сел за стол, то посмотрел на меня с умилением и улыбнулся. При этом губы его посередине рта не отделились друг от друга, а по бокам оголили беззубые десны.

Я пытался понять, отчего его глаза мне кажутся добрыми. Наверное, из-за сеточки морщин, лучащихся из их уголков. Такой страшный, беззубый, а вид все равно добродушный, безобидный.

Началось застолье. Мутная жидкость развязала языки. Меня заставили отведать каждой закуски. Отец рассказал о нашей проблеме, Сергей Валентинович кивал, дядя Леня травил анекдоты. Потом Сергей Валентинович жаловался на кого-то и на что-то, отец кивал, полковник посмеивался и вставлял колкие, обидные замечания. Потом обнимались, из ниоткуда появился баян, на котором Сергей Валентинович лихо играл, а отец с полковником пели песни. Потом баян перекочевал на колени к дяде Лене и отец с Сергеем Валентиновичем подвывали что-то грустное.

Я трижды бегал в туалет. Успел исследовать коридор дома, потому что больше нечего было исследовать, кроме ванной, совмещенной с туалетом, и комнаты, дверь в которую была плотно закрыта, так что я не решился туда войти, даже когда на кухне мычали и братались, позабыв обо мне. Зато всласть рассмотрел плакаты с голыми женщинами, тихо-тихо закрыв за собой двери туалета, чтобы не услышали, что я уже вышел, и думали, что я еще там.

Из разговоров я понял, что Сергей Валентинович — художник, скульптор и вообще «талантище», как полушутя называл его полковник. Сам «талантище» только отмахивался и отрицательно цокал, хотя интересно рассуждал о разных техниках лепки, красках и других вещах, о которых я раньше ничего не слышал.

Мутная жидкость медленно, но верно исчезала в глотках мужиков. Отец сидел красный, довольный, полковник отрыгивал и безостановочно закусывал. Наступило молчание, каждый думал о своем. Тут Сергей Валентинович поднялся из-за стола, предварительно наполнив стаканы отца и полковника до краев и опустошив бутыль. Затем похлопал сидевшего рядом отца по плечу, как бы спрашивая разрешения.

— Ладно, мужики. Вы тут посидите, а мы с парнишкой пойдем посмотрим. — Он указал мне в сторону закрытой комнаты. — Пойдем, там моя студия.

Мне стало страшновато, и я взглянул на отца. Тот сидел с закрытыми глазами. Что это за таинственная студия, думал я, что дверь в нее закрыта и никого, кроме меня, туда не пригласили? Жутковато! Отец напился и не видит моего смущения. Полковник, кажется, не жрал пять дней и вообще ничего не видит и не слышит, а только запихивает в рот кусок за куском...

Я с опаской глянул на Сергея Валентиновича. Он был серьезен, смотрел на меня добродушно, не торопил.

Я пошел с хозяином дома в студию. По пути выдумывал, как можно будет сбежать, если вдруг на меня нападут. На самого Сергея Валентиновича я не думал, меня пугала скорее студия и то, что там могло быть. Разыгралось воображение: все-таки мы сидели в этом доме уже часа три, была ночь и надо бы уже возвращаться домой... Я даже подумал о том, что можно выскочить из кухонного окна и побежать к Рамилю в машину, ведь он нас ждал и не пил мутную жидкость, непохожую на обычную прозрачную водку. А может, не ждал?

Дверь была закрыта плотно благодаря тряпке, обмотанной вокруг ручек с двух сторон. Сергей Валентинович неожиданно шоркнул спичками так, что я аж отскочил от него. В комнате было темно, поэтому он вряд ли увидел, что я сжался, как кошка перед нападением. Спокойно и плавно, без лишних движений он поднес спичку к керосиновой лампе и зажег ее. Комната частично осветилась, а он прошел вглубь и зажег еще одну лампу, потом третью — в другом углу.

Со стены смотрели страшные лица. На нас с Сергеем Валентиновичем, на пол и на полоток легли тени. Комната была захламлена до отказа. Прямо на меня глядела жуткая рожа и ухмылялась мне в лицо. Жирные складки щек и подбородка, казалось, тряслись, рот был искривлен в приступе жуткого смеха. Я ее узнал. Это был Ельцин.

В рядах на полках были еще лица, поменьше огромного ельцинского, но я среди них никого не признавал.

— Часть проводки погорела, ядреный корень! — сказал Сергей Валентинович. Я вздрогнул. — Света нет. Так что придется так посмотреть.

— Х-х-хорошо, — только и мог ответить я.

Жуткая комната.

— Хорошо, керосинки есть. Все сюда притащил... Что? А, это называется шарж. Восковая работа. Похож? — Он увидел, что я засмотрелся на маску Ельцина.

Я кивнул, хотя был не согласен. Нет, совсем не похож. Разве у Ельцина такая огромная рожа? Разве он так ржет — неестественно, жутко и... вечно? Нет, непохож. Хотя как-то ведь я догадался, кто это...

Я молчал, а старик продолжал с азартом:

— Работать совсем невозможно при таком свете. А воск сушить надо, условия нужны... А! Вот посмотри!

Он повернул меня в другую сторону и сдернул какое-то покрывало с кучи, как я раньше думал, хлама. Из-под одеяла вынырнули раскрашенные фигурки гномов, людей, животных, домики — целая деревенька из мультфильма. Я захлопал глазами, настолько не вязалась представшая передо мной сказочная картина с этой тусклой комнатой, с этим грязным ветхим домом. Я вопросительно посмотрел на художника.

— Хочешь потрогать? Давай. Только осторожно. Здесь и восковые фигурки, и фанерные. Кое-что из пенопласта, из дерева. Вот, мастерю, стругаю. Конечно, структуру можно и поменять, гхм... — Говоря это, он стал переставлять фигурки, что-то поправлять.

Одни фигурки были мне по колено, другие — по пояс. Домики, мельница, колодец с навесом были уменьшенных размеров, поэтому все выглядело мультяшно, по-детски мило. Я не мог поверить, что этот пьяный некрасивый старик, живущий в такой вонючей халупе, может создать что-то подобное, не мог представить, как он, чуть высунув язык, лепит, красит, расставляет такую сказочную детскую композицию... Но все же в конце концов представил.

Я снова повернулся и посмотрел на стену с полками. Страшные, перекошенные лица стариков. Нечеловеческие и оттого еще более пакостные, они смеялись надо мной. А в другом углу комнаты — деревенька гномов...

— Вижу, шаржевые работы тебе больше понравились? Ну а как же! Ты ведь приехал за маской. Хелавин, говоришь? Это как карнавал, что ли? Костюмированный бал?

— Да-да! Вроде костюмированного бала. Только... э-э-э... ну без танцев...

— Не слыхал...

— Ну это как бы День всех святых. Все наряжаются во всяких монстров, троллей, мумий. И просят конфеты. А, еще тыквы! На тыквах вырезают жуткие рожи, а внутрь вставляют свечку, чтобы было страшно. — Я оглянулся вокруг и хотел добавить «как здесь», но сдержался.

— Н-да! Вот те на! Никогда не слышал. Я-то вообще не делаю маски как таковые, понимаешь? Ну вот эти — они выставочные, скорее скульптуры, а не маски. Есть у меня, правда, обычные, с человеческое лицо... Вот надо их откопать и попробовать присобачить резинки — ну чтобы на лице держалась, — и вот тебе готовая маска! Но они жуткие... Хм-м... Насколько жуткие — сам суди.

Я несколько расслабился. Старик больше не казался мне страшным. Странный этот Сергей Валентинович! Он копошился в каком-то сундуке, отодвинул штору и шарил на подоконнике. Напротив полок с масками был еще один шкаф, прикрытый ширмой, он полез и туда. Я разглядывал фигурки, храбро отвечал взглядом пялящимся с полок маскам.

В углу стоял светильник с меня высотой, под сетчатым абажуром. Света не было, поэтому я не сразу обратил на него внимание. Но он оказался необычным, явно не магазинным. Я пригляделся и снова увидел морду. Может, мне и показалось. Дома, сидя на унитазе, я часто разглядывал причудливые узоры на гранитных плитах пола. Там мне мерещились и лица, и фигурки, и машинки — да все что угодно. Или вот настенные ковры! На них тоже были всякие орнаменты, которые в моих фантазиях могли сделаться и единорогами, и козлами, и женщинами в пышных платьях. Вот и здесь мне вспомнились эти игры воображения. Я вгляделся в ножку странного светильника. Оказалось, их у него несколько, с разветвлениями, с отростками — целое дерево. А под абажуром, на склоненной шее, действительно было лицо. С большим торчащим носом и множеством морщин. Структура дерева, его естественный рисунок, канавки от ножа, рисовавшего на нем, — все напоминало морщинистую кожу старика.

— Ну, оценил? И это я выстругал. Абажур, правда, так, дилетантский. Я шить не умею, вот и обернул тряпкой, — прокомментировал Сергей Валентинович.

Он выглядел не то чтобы трезвым, даже наоборот — чересчур возбужденным, взволнованным, но по-доброму. Движения его были резкими, но уверенными, как у хирурга, а сам он напоминал гномьего дедушку-часовщика, который может вырезать из любой деревяшки волшебный амулет.

— Это... Это вы? — не сразу решился я спросить.

— А? Кто? — не понял он. Я указал на лицо, вырезанное в дереве. — А! Ты смотри! И правда, похож, а? Хорошую корягу нашел. С ней практически работы-то не было. Смотри, какие ветки, как торчат! Ну точно как у стариков радикулитных. Разгладил, постругал, смазочкой покрыл, посушил — и готово! Хорош? Так не просто фигура! Этого-то добра у меня тут навалом. Да только на хрен они кому сдались, эти фигуры-то. Выставки, музеи? Никому это не нужно! Всем бабки, бабки подавай. Ну и хрен с ними! А это не просто фигурка. Я в нее проводок-то вдел, чашечку прицепил, лампочку вкрутил — и вот вам! Торшер! Искусство! И в быту полезно, а? А когда свет включается, так совсем как этот твой... День святых. Тени от этих веток, от коряги пляшут пауками! Ну, парень, даешь пять тыщ за такую вещь?

Мои веки быстро заморгали. Светильник, конечно, классный. Еще бы! Старик в дереве. Я бы такой поставил в комнату. Или в коридор, чтобы гости пугались. Но пять тысяч? Ой-ёй! Много. Я столько и не видал никогда...

Сергей Валентинович со смехом прервал мои расчеты:

— Ладно! Тебе-то зачем торшер? Вот женишься, тогда, может, и пригодится. Да и то — на дачу. Сейчас в квартирах такое не держат. Дерево не в моде, видите ли!

— Красивый! — только и промолвил я. Но с уважением к Сергею Валентиновичу, с восхищением от его работы. Я все больше удивлялся этому старику.

— А то! Ишь! — Он попытался сделать гордый вид, но у него не получилось. Он явно умилился и, мне показалось, смахнул слезу. — Пойдем сюда вот. Нашел я парочку масок. Примерим. Вот.

Он подвел меня к шкафу за ширмой. Кроме шкафа там, между занавеской и стеной, оказался маленький столик с настольной лампой и табуретка. На стене висел большой кусок кожи, на котором были закреплены рабочие инструменты: шила, ножики, ножницы, иглы, пилки, резаки и еще много всякого, впервые мною виденного. Выглядело солидно.

Сергей Валентинович достал из шкафа и разложил на столике несколько масок.

— Эти не восковые. Есть пластиковые — это я так, баловался. — Он указал на белую маску, на ощупь напоминавшую теннисный шарик. На ней были вырезаны круглые отверстия для глаз, носа и рта. — А вот эта резиновая — как раз то, что тебе надо! Страшенная, а?

Да, эта маска была страшная! Баба-яга. Серое лицо, вокруг губ даже не накрашено красным, а разбрызгано, как кровь. На вытянутом носу мерзкая бородавка. Густые белые брови. Это была классная маска — не только лицо, но и скальп с грязными седыми волосами! Как будто с настоящей Бабы-яги сняли кожу. Мне стало жутко. Вот уж точно, если надеть такую маску, все в школе обгадятся от страха! Я разглядывал ее с омерзением, что было лучшим комплиментом.

— Посмотри, потрогай. Хочешь, примерь. Большевата тебе, конечно, но ничего. Сзади проделаем отверстия да шнурки организуем — подтянешь.

Я прижал маску к лицу и почувствовал ее силу. Она пахла резиной и прилегала плотно, как новая кожа. У меня мгновенно выступил пот. Я потрогал волосы, они оказались как настоящие. А может, они и были настоящие? Жуть какая! Как на дорогих куклах. Нос вошел в карман носа маски, но отверстие для рта оказалось ниже, чем надо: она действительно была мне великовата. Все равно обалденная, крутейшая маска!

Одно плохо. Это ведь чертова Баба-яга, а я пацан. Как я надену женскую маску, даже если она будет самая страшная в школе, в чем я, в принципе, уже не сомневался?

Постучав в незапертую дверь, в мастерскую зашел отец. Он раскрыл рот и удивленно озирался, разглядывая чудеса этой комнаты. Мы с Сергеем Валентиновичем гневно обернулись на него, будто он оборвал волшебство, происходившее здесь. Отец только цокнул языком.

— Оцени, Лексей Саныч. Страшная маска, а? — Сергей Валентинович подозвал отца.

— Ух ты ж, ё же ж! — Может, отец и шутил, как обычно, но больше вымолвить ничего не смог, посмотрев на Бабу-ягу.

— Ну? — Сергей Валентинович обратился ко мне, как к эксперту.

— Страшнючая! — охотно подтвердил я.

— Вот и ладушки! Ну, с обновкой, стало быть. Пошли, Лексей Саныч. Надо обмыть. Как там товарищ полковник?

— Жив-здоров. Спит, — ответил отец.

— Вот это я хозяин, а! Гость, да еще и полковник, — мастер указал пальцем в потолок, — спит за столом! Непоря-а-адок. Айда!

Удивительно, но глаза Сергея Валентиновича снова стали прозрачными, он осунулся, и его лицо как-то поблекло. До этого, показывая мне свои изделия, мастер раскраснелся, глаза его горели, он постоянно улыбался и что-то бормотал. Вокруг него там, в мастерской, как будто творилась магия, а он был центром, источником ее излучений.

Теперь же он мгновенно обратился в старого пьяницу, который недавно открывал нам дверь, а потом сидел за столом. Он сунул мне в руки маску и торопливо стал выпроваживать нас из мастерской, на ходу гася лампы. Когда мы вышли, он плотно прикрыл дверь.

Я уже не решился высказать свои сомнения по поводу пола маски. Лучше начать сразу привыкать к мысли, что маска самая страшная — и значит, самая лучшая. Ну в крайнем случае можно будет разведать обстановку, показать дружбанам для начала. Если они одобрят, не расхохочутся, то надену — и вперед, всех пугать и удивлять, а если нет, то можно будет применить мой изначальный запасной план — сказать всем, что забыл маску и костюм дома, и все тут!

Полковник оперся о стену, скрестил на груди руки и похрапывал. На столе были только грязные тарелки и вилки, пустые консервные банки, кружка, пиала, стакан и порожняя бутыль. Ни капли жидкости, ни крошки съестного.

— Уф-уф! Непорядок! — сказал мастер и куда-то заторопился. — Сейчас я, сейчас! Вы присаживайтесь.

— Валентиныч, ты это... Мы, наверное, это... Поедем, — сказал отец неуверенно.

— Куда? — удивился Сергей Валентинович. — Ты погоди, погоди! Я сейчас.

Он убежал в коридор и стал там чем-то шуметь. Отец устало присел.

— Ну что, нравится маска? — спросил он меня.

— Угу, — кивнул я недовольно.

— Ну, значит, берем.

— Угу.

Сергей Валентинович вернулся с новой полной мутной жидкости бутылью и водрузил ее на стол. В это мгновение я его возненавидел. Мне совсем не улыбалось просидеть тут еще три-четыре часа. Отец покорно и отчаянно вздохнул, как перед решающим сражением. Я стоял обиженный, надув щеки, со сдвинутыми бровями.

— Валентиныч, это... Сколько с нас? — спросил отец как-то неуверенно.

— Так, э-э-э... — протянул старик. — Слушай, давай-ка сначала выпьем. Я же не на продажу делал... А ты — сколько, сколько!

— Ну давай, — ответил отец, и они влили в себя жидкость, далеко запрокинув головы. — Лаборатория у тебя, конечно, знатная. Столько поделок. Настоящий скульптор! Скажи, если не на продажу, то зачем ты маски-то делаешь? Нет, ну фигурки там, резьба — оно понятно. А маски?

— Эй-х!.. — Сергей Валентинович, видимо, потерял интерес к разговору и разочарованно отмахнулся от отцовских слов. К моему ужасу, он стал наливать снова.

— Нет-нет, хорош, Валентиныч! Нам же завтра в школу. Ты говори, сколько с нас? — сказал отец, и я страшно обрадовался. Очень хотелось домой, вдруг страшно потянуло спать, я устал и ненавидел этот грязный дом.

— Да что ты заладил, сколько да сколько! Давай, по маленькой! — ответил старик.

Отец кинул на меня быстрый взгляд и сразу опустил его. Потом поднял свой стакан и чокнулся со стариком. Я кипел от гнева, но не посмел встрять в разговор взрослых и уж тем более — открыто высказать все, что я стал с недавнего момента думать о мастере. Был, конечно, и такой выход, чтобы никого не оскорбить. Можно было заныть, что устал, что заболела башка, или вообще завалиться спать, как полковник. Думаю, отец бы просек намек, но беда в том, что Сергей Валентинович, видимо, твердо решил выпить всю вторую бутыль, а в ней было литра три!

Они с отцом выпили еще и с нежностью посмотрели на икнувшего во сне полковника.

— Все! Спасибо тебе, Валентиныч, за гостеприимство, но мне уже достаточно! — оправдывался отец, но на этот раз хотя бы встал из-за стола, показывая свою решимость. Правда, тут же покачнулся, схватился за стол и был вынужден снова присесть.

— Оставались бы, куда вы так поедете? Вон сейчас полковнику постелю, там и вам местечко найдется! — дружелюбно, уже как-то просительно говорил Сергей Валентинович.

Тут я действительно испугался. Оставаться на ночь в этом убогом домишке, да еще и с этой неисчерпаемой бутылью, от которой, видно, ни отца, ни старика не оттащить... Даже могучий полковник уснул, не отойдя далеко от стола.

— Нет-нет. Завтра в школу, вещи собирать надо, переодеться, жена дома... — слабо, очень тихим, дрожащим голосом оправдывался отец.

О, это малодушие! Говорил он правильно, но как мягко, как заискивающе!

Сергей Валентинович грустно оглядел стол. Закусывать было уже нечем, и он это, как хозяин, понял. Полковник мирно похрапывал, но было очевидно, что спать на табуретке неудобно. Отец подпер голову ладонью и пьяно, радостно улыбался мне. Ему, наверное, казалось, что у него добрая улыбка, безобидный взгляд, что он просто спокойно покачивает головой. Но я умел инстинктивно, интуитивно чувствовать, когда он нетрезв, даже если он выпил совсем немного. Все черты, повадки, движения — все то же самое, вроде бы даже милое, этакий толстенький добряк. Но все же его словно подменяли: лицо казалось фальшивой маской, сдвинешь ее — и покажется настоящее, зловещее, без глаз и с пустым ртом...

И этот чертов мастер — как змей-искуситель! Все пьяны, еды нет, все хотят спать, а где же лучше всего спится, как не дома? Ну чего он уговаривает? Ну сидел бы да пил свою жидкость сам! Я уже не верил, что замечательные фигурки, страшные и не очень маски, восковые лица, резные деревянные изделия могут быть его работой. Разве способен противный пьяный старик с трясущимися руками и мычащей речью делать такие классные штуки?!

Получалась чертовщина. Не он — тогда кто? Может, он держит в подвале худого, изможденного пленника-скульптора, а сам пожинает плоды его гения? Ну как пожинает... Не дай бог никому такие скудные плоды, как этот сутулый домишко с тараканами и натужными скрипами от любого движения... Разыгралась фантазия. Я действительно страшно устал, был напуган и, в конце концов, голоден! Килькой не наешься, тем более что мне досталась только пара ложек в расчете на то, что я буду есть и что-то другое, а большая часть единственно съедобных для меня консервов исчезла во рту полковника.

Да, мой дорогой полковник! Закашлялся, задвигался, проснулся! Теперь от него зависело все: сидеть ли нам в этой конуре до опустошения проклятой бутыли или выйти на улицу, найти водителя Рамиля и отправиться домой.

— Кхе-кхе! — яростно прокашлялся дядя Леня. Потом резко потряс головой, как намокшая собака, и тут же взялся за вилку.

Он критично оглядел стол и нахмурился, когда увидел, что из перевариваемого на нем только мутная жидкость в бутыли. Отец все пялился на меня не своими, глупыми глазами. Хотя, может, он уже с открытыми глазами спал, настолько умиротворенным казалось его расплющенное ладонью лицо. Сергей Валентинович был в каком-то трансе и смотрел в стену, открыв рот и сжав в руке стакан.

— Так-с... Подъем! Подъем!

Отец, мастер и я очухались. Все уставились на полковника. Отец, как прежде, смотрел так, будто постиг истину или побывал в раю, старик — просительно, выпятив вперед подбородок, а я — с надеждой.

— Подобрали маску-то? Ну и ладушки. Чего сидим, кого ждем? Сколько времени? Ого-го! Всё, по коням, товарищи. Поехали! — говорил полковник отрывисто, в приказном тоне.

Я моментально подчинился, стараясь подать пример отцу, засобирался, хотя собирать было нечего. Я просто вскочил и, прижимая к себе маску, осуждающе смотрел на лениво двигавшихся отца и мастера.

— Ну, стало быть, поедете, — грустно констатировал Сергей Валентинович.

— Давай-давай, Серега! Не тяни кота. Вот спасибо, накормил, напоил! И дело сделали, а? Тимка, поддержи отца, на улице темно, как в склепе. Ух, Серега, ремонт бы тебе надо сделать! — распоряжался дядя Леня, и я его за это любил, как родного.

Полковник оказался совсем трезвым, боевой дух его вызывал восхищение. Может, он не понял, что поспал всего какой-то часик, а подумал, что уже утро, пора делать зарядку и ехать на работу? Как бы то ни было, все захлопотали. Отец кое-как надел обувь. Он, когда поднялся с табуретки, как-то совсем размяк, но хотя бы подчинялся приказам и плелся за дядей Леней.

— Все, давай, Валентиныч! Спасибо! Поедем мы! — сказал полковник, подхватил отца под руку, и они направились на улицу.

Я спешил за ними.

Вдруг меня пронзила мысль: как-то мы спешно убегаем, будто грабители. Я даже не сказал мастеру «до свидания», а отец не расплатился за маску. Мне стало стыдно. Старик стоял, опираясь рукой о стену, смотрел вниз и покачивался. Его, видно, больше не смущало наше внезапное бегство. Будучи уже в безопасности, я снова стал думать о нем хорошо, почитать его настоящим волшебником, мастером.

Я сказал:

— Спасибо за маску, дядя Серега! До свидания! — и секунду ждал его реакции.

Сергей Валентинович издал звук, похожий на выдох сдувающегося шарика, рыгнул, головы не поднял и на меня не посмотрел. Стоял, по-прежнему немного нагнувшись, опираясь о стену, и я увидел, что изо рта у него потекла блестящая струйка слюны. Даже когда она достигла пола, он продолжал стоять и качаться, будто ничего вокруг не происходило. Мне было бы его жалко, если бы он сохранял человеческий облик. А будь он такой, как тогда, в студии, озаренный светом таланта, я бы и вовсе желал быть его другом...

На том я его и оставил и побежал за отцом и полковником.

Рамиль выскочил из машины и помог загрузить обмякшего отца на заднее сиденье. Дядя Леня отпустил несколько шуток по пути домой, но, не поддержанный крепко спавшим отцом, утих и захрапел. Я последовал их примеру и тоже заснул.

...Хеллоуин прошел на ура. У всех ребят и девочек были крутые костюмы и дорогие маски. Но то были общедоступные изделия, купленные в магазинах. Я же предстал на мероприятии настоящей Бабой-ягой, такой отвратительной и жуткой, что девчонки с писком и слезами умоляли меня снять этот наряд. У меня была самая жуткая маска, штучная, сделанная не известным никому мастером — Серегой.