Единый ресурс русскоязычных журналов и альманахов
Литературный подкаст
Увеличить
Решаем вместе
Считаете, что объекты культурного наследия находятся в плохом состоянии?
Расскажите об этом
Пн. 14:00 – 17:00
Вы здесь
«Меня создало Ваше Слово...»
Сергей Залыгин в письмах и воспоминаниях
Файл: 
18_emirova_msvs.zip (41.34 КБ)
18_emirova_msvs.zip (41.34 КБ)
Адиле ЭМИРОВА
Сергей Залыгин в письмах и воспоминаниях
Летом 1975 г. в мои руки попал роман С.П. Залыгина «Южноамериканский вариант». До того дня я ничего не слышала об этом писателе. Главная героиня, Ирина Викторовна Мбнсурова, женщина как раз моего возраста (как она говорит, 45 — n), озабоченная проблемой своей женской состоятельности: она считает, что как женщина она пока не состоялась, т.е. не испытала страстной любви.
Мне в то время было примерно столько же лет, и я тоже мучилась теми же проблемами. Всё удивительно совпало с моим тогдашним мироощущением. Меня поразило умение мужчины так точно описывать тончайшие движения женской души. Такое умение прежде я замечала у Мопассана, Флобера, Чехова («Несчастье»). Подспудно во мне зрело желание написать этому мужчине письмо, поделиться мнением о прочитанном. Я догадывалась, что писателю — любому — это будет если не приятно, то интересно.
Узнать адрес писателя оказалось совсем нетрудно: я написала письмо в Союз писателей СССР, и 23 сентября мне пришёл ответ:
Уважаемая тов. Эмирова А.М.! Выполняя Вашу просьбу, сообщаем адрес писателя Залыгина Сергея Павловича: Москва В-71, Ленинский пр-т, 28, кв. 3.
Литсекретарь отдела творческих кадров СП СССР Егорова З.Н.
Не помню, когда я написала и отправила письмо по этому адресу (к сожалению, оно не сохранилось), но 2 декабря 1975 пришел ответ:
Спасибо за Ваше письмо — умное и душевное! На все Ваши вопросы я ответить не смогу, — не знаю, как это получается, что ты влезаешь в кожу своих героев.
Прочтите, если Вам встретится, мою повесть «На Иртыше» (лучше всего — в двухтомнике «Избранного», 1973 — 1974 гг. И там же, пожалуй, эссе «Мой поэт» (том 1). Мне кажется, в этих вещах автор в наибольшей степени вживается в своих героев.
Вообще, замысел совсем необъяснимая вещь — почему достаётся тебе вот этот именно, а не тот герой; это, а не то событие — никогда ведь не знаешь. Ну, а отсюда и всё остальное, что необъяснимо тоже.
Может быть, очно я и смог бы объяснить что-то большее, хотя опять не могу это утверждать.
Мой телефон в Москве 232-43-85, но нынешней зимой я редко буду в городе, и, вернее всего, мне нужно звонить по
443-18-08 или 443-18-95 утром и вечером (это общие телефоны, днём почти всегда заняты), а затем попросить дежурную, чтобы она передала мне, куда и в какое время должен позвонить я.
А пока желаю Вам и Вашей семье всего-всего доброго и снова благодарю Вас за Ваше такое чуткое и тонкое послание!
Прочтите, если Вам встретится, мою повесть «На Иртыше» (лучше всего — в двухтомнике «Избранного», 1973 — 1974 гг. И там же, пожалуй, эссе «Мой поэт» (том 1). Мне кажется, в этих вещах автор в наибольшей степени вживается в своих героев.
Вообще, замысел совсем необъяснимая вещь — почему достаётся тебе вот этот именно, а не тот герой; это, а не то событие — никогда ведь не знаешь. Ну, а отсюда и всё остальное, что необъяснимо тоже.
Может быть, очно я и смог бы объяснить что-то большее, хотя опять не могу это утверждать.
Мой телефон в Москве 232-43-85, но нынешней зимой я редко буду в городе, и, вернее всего, мне нужно звонить по
443-18-08 или 443-18-95 утром и вечером (это общие телефоны, днём почти всегда заняты), а затем попросить дежурную, чтобы она передала мне, куда и в какое время должен позвонить я.
А пока желаю Вам и Вашей семье всего-всего доброго и снова благодарю Вас за Ваше такое чуткое и тонкое послание!
Ваш С. Залыгин 2.12.75.
И вот моё второе письмо от 10 декабря 1975:
Воодушевленная Вашим добрым отношением ко мне, я тотчас же побежала в библиотеку и взяла «Избранное» в двух томах и «Интервью у самого себя». Начала, конечно, с последнего.
Я счастлива, что познакомилась с Вами. Я радуюсь, что наши интересы в чём-то, хоть малом, пересекаются — Чехов, Сент-Экзюпери... Наверно, Паустовский, Бунин? Если Рокуэлл Кент, то, наверно, и Рерих? И еще в чём-то, не совсем чётко мной уловленном; может, в особом приятии всего этого, когда это делается твоим содержанием, когда в этом видишь истинный смысл, нет, — ценность (тоже неточное слово) своей жизни и через это приобщаешься к чему-то большому, объединяющему людей? (Перечитала — всё не те слова.)
К Чехову отношусь с какой-то сердечной болью, вспоминается его последнее
Ich sterbe на плохом немецком. Три года назад в Аутке я зашлась в беззвучном плаче, увидев ливанский кедр и кипарис — говорящие символы его жизни и смерти. Пронзительная рядоположность!
Я прекрасно понимаю широту Ваших интересов, их глобальность и социальную значимость. Мои же интересы камерные, чисто женские. Хотя — нет, всё же есть тот минимум общих интересов! И это меня радует!
И знаете, я только что отметила такой парадокс: я ведь никому не говорю об этом, я переживаю это сама. Даже самые близкие об этом не догадываются, потому что об этом как-то не говорится. Об этом можно только писать, и то — для себя. А ведь всё это я считаю своим истинным богатством, но скрываю это, как скупец (скупчиха?!).
Я не удовлетворена Вашим ответом на мой вопрос. Мне кажется, здесь Вы сознательно напустили туману, мистики даже. Я знаю, что по логике характера герои иногда «выкидывают» всякие штучки, как, например, пушкинская Татьяна, которая «взяла и вышла замуж». Но ведь в конечном счёте писатель всегда автобиографичен. И Вы не можете не знать, почему Вы так «влезли в кожу» Ирины. Согласна: в повести «На Иртыше» Вы действительно вжились в своих героев, Вы там «внутри». А вот в эссе «Мой поэт» я этого не вижу; по-моему, здесь Вы не «внутри», а «около». (Ради бога, не сердитесь на меня, я же не критик — я Ваш читатель!) Чехова Вы знаете так, как, может, он сам себя не знал. (Ведь есть же такие стороны личности, которые эта личность сама не осознаёт, а только смутно ощущает.) В Вашем «прочтении» Чехова много, мне кажется, личностного, Вашего, но именно благодаря Вам я увидела его в других ракурсах. Благодарю Вас!
Будьте снисходительны ко мне! Эта моя беседа с Вами на равных нужна мне, по-видимому, для самоутверждения как личности (поверьте, я в этом очень нуждаюсь сейчас). Кроме того, насколько я знаю, читать читательские письма — непременная голгофа писателей известных.
Я отношусь к категории нелюбезных Вашему сердцу языковедов — работаю на кафедре русского и общего языкознания Самаркандского государственного университета. И мне, увы! приходится «то и дело поражать (неязыковедов) тяжестью и некрасивостью всего того, что я пишу о красивом языке»: такова специфика научного стиля.
Числа 20-го января собираюсь в Москву на конференцию по учебным словарям, которая состоится в Институте русского языка им. А.С.Пушкина 23 — 30 января 1976 г. С Вашего разрешения (а его Вы мне дали, сообщив номера Ваших телефонов), я Вам позвоню: к тайне «перевоплощения» мужчины в женщину, которая для меня «велика есть», я всё ещё не потеряла интереса.
С глубоким уважением и благодарностью — читающая и почитающая Вас Адиле Эмирова.
В ответ — две открытки:
Дорогая Адиле Мемедовна! Поздравляю Вас с Новым годом, желаю, чтобы он был для Вас счастливым. И не только — он.
Я числа до 22.1.76 буду в Вильнюсе, а когда вернусь, может быть, Вы позвоните мне или оставите свой телефон до востребования, по К-9 (Центр. телеграф на ул. Горького).
Вам, как переводчице «Варианта», конечно же, надо выяснить какие-то вопросы.
Ещё раз — всего доброго! Ваш С.Залыгин. 23.12.75.
Дорогая Адиле Мемедовна! Прочтите ещё такие книги: «Литературные заботы», изд-во «Современник», № 9, 10, 11 за 1975 год. Вот тогда и перевод у Вас пойдёт хорошо!
Всего доброго! Ещё раз — с Новым Годом! Еду в Вильнюс. 25.12.1975.
Так неожиданно я стала переводчицей.
Числа 22 января я уже была в Москве, на конференции. Первая встреча с Залыгиным С.П. состоялась 27 января 1976 г: он пригласил меня на вечер, посвященный 150-летию М.Е. Салтыкова-Щедрина, который должен был состояться в Большом театре Союза СССР. Встречу он назначил у крайней левой колонны. Я его сразу увидела, потому что уже знала по фотографиям в книгах. Подошла и сказала:
— Добрый вечер! Это я.
Прошли в зал. Оказалось, он должен сидеть в президиуме, и потому его место рядом со мной, в пятом раду партера, пустовало весь вечер.
Вечером 30-го января мы были в ЦДЛ (Центральный дом литераторов на ул. Герцена), на литературно-художественном вечере, посвященном творчеству В. Шукшина. Сергей Павлович председательствовал.
По возвращении домой я стала писать ему письма в жанре неотосланных: просто писала и не знала, попадут ли они когда-нибудь в его руки. Мне надо было как-то заполнять пустоту своей личной жизни; это был способ моего существования, помогавший мне тогда оставаться в здравом уме.
Ниже приведены лишь те фрагменты из моих писем и дневниковых записей, в которых отразились мои впечатления о прочитанном. Письма же Сергея Павловича приведены полностью, без купюр.
10.02.76. Самарканд. ...Встреча с Вами осветила и освятила все эти дни моего пребывания в Москве. Я бесконечно благодарна Вам за доброе отношение ко мне. Я положила Вас, как печать, на сердце своё...
Самарканд. 14.02.76. ..Перечитываю ЮАВ (роман «Южноамериканский вариант») и почти всё время ловлю себя на мысли: это обо мне, у меня тоже так. Например, я тоже всегда готовилась быть женщиной и всегда боялась, что женщины во мне мало. И это началось не со школы, как у Ирины, а ещё с детского сада: до сих пор помню эпизоды, характеризовавшие меня со стороны «женской недостаточности» в этом возрасте.
Я тоже успевала не только читать, но ещё и пережить прочитанное и мечтала, что когда-нибудь всё своё богатство смогу «опрокинуть на чью-либо голову. Не на чужую, разумеется, а на любимую». И мне приснился вещий, как мне подумалось, сон, и наутро я тоже подивилась: Какой эпизод! Короткий, но яркий. Ну, совершенно как наяву! (К сожалению, этот сон никак не «материализовался» в жизни.) И я неоднократно заглядывала в ту несостоявшуюся бабью жизнь, но не в курной избе, а согласно моему происхождению — в татарской сакле. Однако, признаюсь, я чувствовала себя там очень неуютно. Я могла бы привести ещё много примеров, подтверждающих мое сходство с Ириной. Но самое главное — я тоже что-то умею делать собственными руками!
Что такое Ваша Ирина? Неужели это тип современной женщины? Мне до сих пор непонятно, кбк Вам это дано — постигать женскую психологию? А может, не существует резкой грани между женской и мужской психологией, а есть только общечеловеческая? Разумеется, все эти вопросы меня интересуют не из любви к психологии и философии — как-то пытаюсь «примерить» их к себе. (Известно, что в каждом человеке есть оба начала, мужское и женское (половые гормоны?), но их пропорции в каждой особи различны, отсюда и такое разнообразие психо-физиологических типов, маргинальными проявлениями которых является гомосексуализм — мужской и женский, т.н. лесбийская любовь.) Во всяком случае, я знаю: никакое движение моей души для Вас не будет тайной. И мне грустно от этой мысли: я не представляю для Вас интереса, я разгадана Вами давно — ещё до нашей встречи...
Все эти письма, по-видимому, я отослала ему почтой, потому что в начале марта получила такое ответное письмо:
Дорогая Адиле Мемедовна! Пишу с почты. Получил Ваши Главы. Большое-большое спасибо! Всё так и есть, перевод точный, даже дух захватывает — толкование! Всё-всё так!
А я даже представляю Ваш Самарканд и Вас в нём, не мешает, что не был никогда.
Вот как выйдет последняя книга — пошлю обязательно. Я замотался страшно, работаю мало, на себя сердит, погода скверная, но всё — не беда. Ещё потрудимся! Так думаю!
Поздравляю с Женским праздником, всё-таки в нём есть какой-то смысл?!
Я счастлива, что познакомилась с Вами. Я радуюсь, что наши интересы в чём-то, хоть малом, пересекаются — Чехов, Сент-Экзюпери... Наверно, Паустовский, Бунин? Если Рокуэлл Кент, то, наверно, и Рерих? И еще в чём-то, не совсем чётко мной уловленном; может, в особом приятии всего этого, когда это делается твоим содержанием, когда в этом видишь истинный смысл, нет, — ценность (тоже неточное слово) своей жизни и через это приобщаешься к чему-то большому, объединяющему людей? (Перечитала — всё не те слова.)
К Чехову отношусь с какой-то сердечной болью, вспоминается его последнее
Ich sterbe на плохом немецком. Три года назад в Аутке я зашлась в беззвучном плаче, увидев ливанский кедр и кипарис — говорящие символы его жизни и смерти. Пронзительная рядоположность!
Я прекрасно понимаю широту Ваших интересов, их глобальность и социальную значимость. Мои же интересы камерные, чисто женские. Хотя — нет, всё же есть тот минимум общих интересов! И это меня радует!
И знаете, я только что отметила такой парадокс: я ведь никому не говорю об этом, я переживаю это сама. Даже самые близкие об этом не догадываются, потому что об этом как-то не говорится. Об этом можно только писать, и то — для себя. А ведь всё это я считаю своим истинным богатством, но скрываю это, как скупец (скупчиха?!).
Я не удовлетворена Вашим ответом на мой вопрос. Мне кажется, здесь Вы сознательно напустили туману, мистики даже. Я знаю, что по логике характера герои иногда «выкидывают» всякие штучки, как, например, пушкинская Татьяна, которая «взяла и вышла замуж». Но ведь в конечном счёте писатель всегда автобиографичен. И Вы не можете не знать, почему Вы так «влезли в кожу» Ирины. Согласна: в повести «На Иртыше» Вы действительно вжились в своих героев, Вы там «внутри». А вот в эссе «Мой поэт» я этого не вижу; по-моему, здесь Вы не «внутри», а «около». (Ради бога, не сердитесь на меня, я же не критик — я Ваш читатель!) Чехова Вы знаете так, как, может, он сам себя не знал. (Ведь есть же такие стороны личности, которые эта личность сама не осознаёт, а только смутно ощущает.) В Вашем «прочтении» Чехова много, мне кажется, личностного, Вашего, но именно благодаря Вам я увидела его в других ракурсах. Благодарю Вас!
Будьте снисходительны ко мне! Эта моя беседа с Вами на равных нужна мне, по-видимому, для самоутверждения как личности (поверьте, я в этом очень нуждаюсь сейчас). Кроме того, насколько я знаю, читать читательские письма — непременная голгофа писателей известных.
Я отношусь к категории нелюбезных Вашему сердцу языковедов — работаю на кафедре русского и общего языкознания Самаркандского государственного университета. И мне, увы! приходится «то и дело поражать (неязыковедов) тяжестью и некрасивостью всего того, что я пишу о красивом языке»: такова специфика научного стиля.
Числа 20-го января собираюсь в Москву на конференцию по учебным словарям, которая состоится в Институте русского языка им. А.С.Пушкина 23 — 30 января 1976 г. С Вашего разрешения (а его Вы мне дали, сообщив номера Ваших телефонов), я Вам позвоню: к тайне «перевоплощения» мужчины в женщину, которая для меня «велика есть», я всё ещё не потеряла интереса.
С глубоким уважением и благодарностью — читающая и почитающая Вас Адиле Эмирова.
В ответ — две открытки:
Дорогая Адиле Мемедовна! Поздравляю Вас с Новым годом, желаю, чтобы он был для Вас счастливым. И не только — он.
Я числа до 22.1.76 буду в Вильнюсе, а когда вернусь, может быть, Вы позвоните мне или оставите свой телефон до востребования, по К-9 (Центр. телеграф на ул. Горького).
Вам, как переводчице «Варианта», конечно же, надо выяснить какие-то вопросы.
Ещё раз — всего доброго! Ваш С.Залыгин. 23.12.75.
Дорогая Адиле Мемедовна! Прочтите ещё такие книги: «Литературные заботы», изд-во «Современник», № 9, 10, 11 за 1975 год. Вот тогда и перевод у Вас пойдёт хорошо!
Всего доброго! Ещё раз — с Новым Годом! Еду в Вильнюс. 25.12.1975.
Так неожиданно я стала переводчицей.
Числа 22 января я уже была в Москве, на конференции. Первая встреча с Залыгиным С.П. состоялась 27 января 1976 г: он пригласил меня на вечер, посвященный 150-летию М.Е. Салтыкова-Щедрина, который должен был состояться в Большом театре Союза СССР. Встречу он назначил у крайней левой колонны. Я его сразу увидела, потому что уже знала по фотографиям в книгах. Подошла и сказала:
— Добрый вечер! Это я.
Прошли в зал. Оказалось, он должен сидеть в президиуме, и потому его место рядом со мной, в пятом раду партера, пустовало весь вечер.
Вечером 30-го января мы были в ЦДЛ (Центральный дом литераторов на ул. Герцена), на литературно-художественном вечере, посвященном творчеству В. Шукшина. Сергей Павлович председательствовал.
По возвращении домой я стала писать ему письма в жанре неотосланных: просто писала и не знала, попадут ли они когда-нибудь в его руки. Мне надо было как-то заполнять пустоту своей личной жизни; это был способ моего существования, помогавший мне тогда оставаться в здравом уме.
Ниже приведены лишь те фрагменты из моих писем и дневниковых записей, в которых отразились мои впечатления о прочитанном. Письма же Сергея Павловича приведены полностью, без купюр.
10.02.76. Самарканд. ...Встреча с Вами осветила и освятила все эти дни моего пребывания в Москве. Я бесконечно благодарна Вам за доброе отношение ко мне. Я положила Вас, как печать, на сердце своё...
Самарканд. 14.02.76. ..Перечитываю ЮАВ (роман «Южноамериканский вариант») и почти всё время ловлю себя на мысли: это обо мне, у меня тоже так. Например, я тоже всегда готовилась быть женщиной и всегда боялась, что женщины во мне мало. И это началось не со школы, как у Ирины, а ещё с детского сада: до сих пор помню эпизоды, характеризовавшие меня со стороны «женской недостаточности» в этом возрасте.
Я тоже успевала не только читать, но ещё и пережить прочитанное и мечтала, что когда-нибудь всё своё богатство смогу «опрокинуть на чью-либо голову. Не на чужую, разумеется, а на любимую». И мне приснился вещий, как мне подумалось, сон, и наутро я тоже подивилась: Какой эпизод! Короткий, но яркий. Ну, совершенно как наяву! (К сожалению, этот сон никак не «материализовался» в жизни.) И я неоднократно заглядывала в ту несостоявшуюся бабью жизнь, но не в курной избе, а согласно моему происхождению — в татарской сакле. Однако, признаюсь, я чувствовала себя там очень неуютно. Я могла бы привести ещё много примеров, подтверждающих мое сходство с Ириной. Но самое главное — я тоже что-то умею делать собственными руками!
Что такое Ваша Ирина? Неужели это тип современной женщины? Мне до сих пор непонятно, кбк Вам это дано — постигать женскую психологию? А может, не существует резкой грани между женской и мужской психологией, а есть только общечеловеческая? Разумеется, все эти вопросы меня интересуют не из любви к психологии и философии — как-то пытаюсь «примерить» их к себе. (Известно, что в каждом человеке есть оба начала, мужское и женское (половые гормоны?), но их пропорции в каждой особи различны, отсюда и такое разнообразие психо-физиологических типов, маргинальными проявлениями которых является гомосексуализм — мужской и женский, т.н. лесбийская любовь.) Во всяком случае, я знаю: никакое движение моей души для Вас не будет тайной. И мне грустно от этой мысли: я не представляю для Вас интереса, я разгадана Вами давно — ещё до нашей встречи...
Все эти письма, по-видимому, я отослала ему почтой, потому что в начале марта получила такое ответное письмо:
Дорогая Адиле Мемедовна! Пишу с почты. Получил Ваши Главы. Большое-большое спасибо! Всё так и есть, перевод точный, даже дух захватывает — толкование! Всё-всё так!
А я даже представляю Ваш Самарканд и Вас в нём, не мешает, что не был никогда.
Вот как выйдет последняя книга — пошлю обязательно. Я замотался страшно, работаю мало, на себя сердит, погода скверная, но всё — не беда. Ещё потрудимся! Так думаю!
Поздравляю с Женским праздником, всё-таки в нём есть какой-то смысл?!
Ваш С. Залыгин. 3.03.1976.
Мое письмо от 23.02.76.
...В тот вечер, когда мы собирались пойти поужинать, Вы посмотрели на меня со стороны и сказали: «Вот ведь, приехала откуда-то и вошла вот сюда... (жест — к сердцу)».
Я оценила эти слова только сейчас: пожалуй, это самые тёплые слова, сказанные Вами мне. Да, я действительно приехала откуда-то из небытия — меня создало Ваше Слово. Иногда ловлю себя на ревнивой мысли: а что если Ваше слово ещё в ком-то отозвалось так же, как и во мне? Но успокаиваю себя: не может судьба создать двух одинаковых характеров и одинаковых ситуаций.
…Читаю и перечитываю Ваши вещи, радуюсь великолепным находкам (словесным, образным), поражаюсь величию Вашего воображения, обширному объему знаний, и всё это возвышает Вас в моих глазах, отдаляет от меня.
Моё чувство к Вам, как и любовь, в какой-то степени выдумано (заметьте, я не называю его любовью), но кто скажет, где граница его выдуманности? Льщу себя мыслью, что оно тоже «не ширпотребовская пластмассовая конструкция» (хотя, конечно, и не збмок из слоновой кости), но всё же — ручная, индивидуальная работа!
12.03.76. Самарканд... Получила Ваше письмо от 3 марта. Ах, этот эзоповский язык! Сиди и гадай, а что там в подтексте, а что это значит: «перевод точный, даже дух захватывает», — в то время как сердце жаждет доброго, ласкового слова! И всё же — я рада Вашему письму, хоть и печальной радостью: некоторые фразы донесли до меня Ваши интонации, я услышала Ваш голос, я вспомнила, кбк Вы это произносите. ..Я увидела Вас в этом большом зале Центрального телеграфа на ул. Горького — с моим письмом в руках: Вы сели и стали пробегать глазами по строчкам, где-то улыбнулись, где-то вскинули брови...
Ответ С.П. от 31.03.76. Я-то считал, что «Вариант» — дар божий. Если и грустный, так всё равно — больше радостный и счастливый. Но Вы повергли меня в замешательство. И вот я уже не могу утверждать, что прав.
Действительно, должно быть, нужно время-судья. Как говорится, дайте срок. И себе возьмите его и мне дайте.
Я только что встал, болел гриппом и тут же лечу в Италию, с докладом о Гоголе. Никогда я ещё с такой неохотой не снимался с места — трудная весна. Ваш С. Залыгин.
Продолжение моих неотосланных писем.
20.03.76... Человеку свойственно экстраполировать свои мысли, свои эмоции на другого, с кем он как-то связан, особенно же, если — сердечными узами. Потому мне кажется, что Вы относитесь ко мне так же, как я к Вам, — бескорыстно, с открытым сердцем, с каким-то родственным чувством, которое я затрудняюсь назвать. Оно как-то ассоциируется у меня с паролем-кличем Маугли: «Мы с тобой одной крови!» — или, по Лонгфелло: «Узнала тебя душа моя!»....
24.03.76 ... Я всё ещё продолжаю открывать Вас для себя и подозреваю, что процесс этот может быть долгим и неисчерпаемым. Сегодня я открыла для себя два новых рассказа — «Мятлик луговой» и «Коровий век».
Получив от Вас двухтомник, я пробежала глазами названия рассказов, и мне показалось, что это те же 12 рассказов, что помещены после ЮАВ. А сегодня перечитала кое-что мне известное и вдруг наткнулась на два новых рассказа. Прочла их на одном дыхании и вот сейчас еще раз перечитываю. «Коровий век» — что-то необычное. Такие вещи занимают особое место в мировой литературе. У Джека Лондона — «Белый клык». В русской я знаю только две аналогичные вещи — «Холстомер» Л.Н. Толстого и «Каштанка» А.П. Чехова..... Конечно, я прежде всего не корову эту вижу, а Вас с Вашей удивительной слиянностью (это слово мне кажется здесь более уместным, чем узуальные слитность, слияние) с окружающим миром, с Вашим умением раствориться в этом мире. Собственно, в «Мятлике луговом» я уловила это же чувство причастности к природе. И написаны обе вещи в одной — минорной — тональности, хотя, пожалуй, минор глубже в «Мятлике», потому что там он «очеловечен»
Интересно было бы узнать, как Вы воспринимаете мои рассуждения о Ваших произведениях. Есть ли рецензии на эти рассказы? Где?
Слежу за «Литературкой». Жду отрывка из Вашего нового произведения. Скоро ли?
10.04.76... Есть особого рода телепатия: ты вспоминаешь о ком-то или о чём-то, а через короткое время сталкиваешься с этим в действительности. Это, конечно, ни о чём не говорит, в частности — о телепатических свойствах твоей психики, но всегда как-то поражает: я ведь об этом подумала! Примеры: 1) 24 марта писала Вам о том, что Ваш рассказ «Коровий век» напомнил мне «Холстомера». А в ЛГ от 7.04 напечатана рецензия на спектакль «История лошади», поставленный в БДТ им. Горького Товстоноговым. Может, премьера состоялась именно 24-го? 2) Узнав, что Вы летите в Италию, я подумала, что Вы должны встретиться с Альберто Моравиа (кстати, он был в Самарканде и выступал у нас на факультете). И в этом же номере ЛГ читаю о том, что А. Вознесенский встретился с Моравиа в Италии. А помните, Вознесенский пришел на вечер памяти Шукшина с опозданием, только что с самолёта? Может, как раз в этот день он прилетел из Италии?
И вся эта цепь ассоциаций связана с Вами.
13.04.76....Сегодня прочла повесть В. Распутина «Живи и помни», рассказы «Рудольфио», «Встреча» и др. Спасибо Вам — это Вы посоветовали мне познакомиться с его творчеством. Этому — веришь, это — настоящее, мастерский сплав прозы, поэзии и драмы жизни (о повести). Идею повести я поняла так: даже ради новой жизни нельзя поступаться интересами общества, т.е. приоритет социального над личностным (я сознательно «оголила» основную мысль), против чего я всегда внутренне протестую. Но вслух — не говорю: моё мнение противоречит официальной советской идеологической доктрине.
14.06.76. ... Вы даже не представляете, как часто Вы входите в мою жизнь, даже повседневную. Вот по телевидению сообщили, что Ваши произведения будут изданы в ФРГ, и сын кричит мне об этом из другой комнаты; ко мне приходит моя дипломница, по имени Дора, и я каждый раз вспоминаю Вашу Дору и не могу догадаться, почему Вы так нарекли простую сибирскую женщину...
Это никогда не перестает удивлять и поражать: кбк неприметные, обычные, непоэтичные, неэмоциональные по характеру своей семантики слова, сочетаясь, способны так воздействовать на тебя, что ощущаешь то, чего с тобой никогда не было... Кбк это обычные слова вызывают в тебе сложную ответную реакцию, сплав рационального и эмоционального, такое психологическое состояние, которое трудно определить, назвать... Какое это чудо — слово в руках мастера! (После прочтения Вашего рассказа «Санный путь»).
10.07.76. ...Отношу себя к тому типу личности, который складывается в нашей стране в результате тесного взаимодействия наций и народностей. Поражает то, что это происходит в рамках одного поколения. (Сравниваю себя со своей матерью — дистанция немыслимого размера!) Сознаю, что в этом процессе есть много минусов: стирается, нивелируется национальное своеобразие — в психическом складе, обычаях, мышлении, я уже не говорю об утрате национальных особенностей быта — в одежде, интерьере, домашней утвари, пище... Гораздо хуже то, что забывается, а иногда и полностью утрачивается национальный язык. А может, этот процесс наиболее характерен именно для моего народа, потому что у него насильственно обрезаны корни?
Но каковы плюсы: приобщение к великому русскому языку, к мировой культуре, широта духовных интересов... Во всяком случае, процесс этот, по крайней мере, сегодня, в нашей стране представляется необратимым и именно поэтому почти неуправляемым. И осознание этого в какой-то мере снимает с тебя чувство ответственности. И всё же — грустно и горько. (Размышления по поводу Ваших мыслей об индивидуальности, лица необщем выражении героя, куда входят и «черты национальности, присущие только данному народу и только его обстоятельствам жизни», — после чтения Вашей рецензии на автобиографические повести Айлисли, ЛГ, 7.07.76.)
(P.S. 17.02.2006. Тогда я и подумать не могла, что через 14 лет вернусь на родину, восстановлю свою крымскотатарскую языковую компетенцию, буду заниматься проблемами возрождения и развития крымскотатарской культуры.)
17.01.77. Сегодня получила от Вас Ваш последний сборник. Я рада, что Вы вспомнили обо мне. Мне почему-то кажется, что Вы вспомнили обо мне именно после чтения материалов переписки С.Я. Маршака с Г.И. Зинченко (ЛГ от 5.01.77). Если я ошибаюсь, тем лучше для меня: значит, у Вас есть основание помнить меня не только как читательницу. Если же права, то это радует меня ещё более: значит, Вы признаёте меня своим читателем. Я ведь Вас сразу же признала своим писателем, сразу же узнала в Вас человека своих взглядов, сомнений, радостей. Вы сделались мне нужны, Вы вошли в мою жизнь.
Мне думается, что Вы пишете не для массового читателя: Ваш читатель не ищет занимательного сюжета, он умеет «трудиться душой», он умеет видеть мир «изнутри» и себя осознает частью этого мира.... Он ценит сильные чувства, ищет их, он отрицает бездуховную жизнь.... Он человек зрелый, прошедший через разные жизненные испытания, но не утративший интереса к жизни в высших формах её проявления... Я бы сказала ещё так: это человек, умеющий тонко чувствовать, видеть мир с неутилитарных позиций, умеющий узнавать это чувство в других и ценить его, поэтому он приемлет особый психологизм Ваших вещей, — особый потому, что он держится не на каких-то сильных страстях, а на особом приятии, видении мира.
Я давно думала о типе Вашего читателя, но не позволяла себе высказаться по этому поводу, потому что нахожусь в каком-то неловком положении и по отношению к Вам, и по отношению к себе. Признавая немассовость, некоторую элитарность Вашего читателя, я, с одной стороны, как бы возвышаю себя как Вашего читателя, с другой, как бы принижаю Вас, считая Вас писателем не для всех, интересным и понятным не всем. Я не знаю, как мне выбраться из этих ножниц. Хочется поговорить с Вами об этом и узнать Ваше мнение...
25.01.77. Дорогая Адиле Мемедовна! Рад буду видеть Вас, если Вы окажетесь в Москве. Не совсем только уверен, что весь февраль буду дома. Звоните! Ваш С. Залыгин.
P.S. Долго отсутствовал и только сегодня получил Ваше письмо. А получили ли Вы мою книгу?
Февраль-июнь 1977 г. я была на ФПК (факультет повышения квалификации для преподавателей университетов) МГУ. Жила в отдельной келье какого-то корпуса (В?, Г?) на Ленинских горах. Встречались очень редко. В беседах мы обсуждали те вопросы, которые я затрагивала в своих неотосланных письмах; он рассказывал о всяких интересовавших и волновавших его событиях.
Как-то сказал, что звонила Лидия Шукшина: она затевает тяжбу с коллективом театра «Современник», который поставил спектакль по пьесе Шукшина, назвав её инсценировкой, за что они получили авторский гонорар. Лидия считает, что это не инсценировка, потому что у Шукшина это была готовая пьеса.
— То-то они были такие ласковые со мной, приглашали на просмотр. Я как чувствовал — не пошёл... Мне мать его часто пишет. Но многое не разобрать — неграмотная, плохо пишет. Конверт ей кто-то надписывает...
Был очень озабочен работой над романом «После бури». Задумал 8 частей, по годам — с 21-го по 30-31. («Может, не все годы включу») Написал только две главы. Главный герой — бывший белогвардеец, бывший приват-доцент, читал курс натурфилософии. Она — медсестра. В «Неделе» за 1976 были опубликованы фрагменты.
Закончил статью о Л. Толстом, которая ещё у машинистки, но её — со стола машинистки — взял без разрешения автора и прочёл завкафедрой МГУ Николаев и похвалил сегодня.
— Он же поступил неэтично, взяв без Вашего разрешения неопубликованную вещь, — сказала я.
— Я об этом как-то не подумал.
Рассуждал о модернизме. Модернизм (всякая модификация какого-то направления в искусстве), по его мнению, возник раньше реализма. Первые рисунки, танцы древнего человека — уже модернизм, потому что они были символами, а не адекватными отражениями действительности. Реализм возник с возникновением и развитием наук, он высшая и наиболее совершенная форма искусства, наиболее трудная, сложная. Его предпосылкой явилось развитие наук...
6.04.1977 Часто встречал меня словами: «Ну что, татарочка моя европейская!»
Я задавала ему всякие вопросы:
— Вам известна этимология Вашей фамилии?
— Нет, не знаю.
— В «Словаре русских фамилий» В.А. Никонова написано, что она восходит к диалектному слову залыга — от лгать, т.е. человек, склонный в выдумке, лжи; фантазёр….
— Почему не хотите экранизировать свои произведения?
— Ну, у меня была одна экранизация — по «Тропам Алтая». В 60-ые или 50-ые годы. Но получилось неудачно. Там есть смерть Снежаны, но трагизма не получилось.
— Да, трагизма там нет.
— Я убил на эту экранизацию целый год. И неизвестно, что лучше: за этот год я мог бы написать какую-нибудь вещь. Я перед кино ставлю вопрос так: или я соавтор, сам предлагаю сценарий, или я просматриваю готовый фильм, и если мне не понравится, не соглашаюсь. А они хотят работать наверняка. Ведь другие бегают за ними, клянчат. А я независим, и это даже внушает им уважение ко мне. Они уважают меня за это.
— Работаю над новой вещью — «После бури». Это детектив, психологический. Написал уже две главы, но работается трудно. Надо поднять много материала по нэповскому времени. Трудно это очень. Каждая глава — самостоятельный рассказ.
— Есть у меня здесь друг детства, мы вместе в школе учились. Очень хороший, добрый человек. Но с ним трудно, мы с ним совсем разные. Директор какого-то завода, изготавливающего космические аппараты и приборы. Он меня дважды от смерти спас. Однажды в детстве, когда я тонул, он вытащил меня из воды. Он огромный, высокий, сильный мужчина, в эти двери с трудом войдёт. И тогда, в детстве, он был таким — большим, сильным. А второй раз, когда у меня что-то случилось с сердцем. Я приехал в Москву, остановился в гостинице (лет 15-20 назад). И вдруг схватило сердце. Я пальцем с трудом показал в записной книжке номер его телефона. Он сразу же приехал, с женой, всю ночь был со мной. Шесть раз приезжали той ночью врачи из кремлёвской больницы.
— А отчего сердце-то?
— Да я перегрелся в Египте. Был там перед этим. С тех пор жару плохо переношу. Не езжу на юг, к морю. И в Азию мне нельзя.
— В детстве я был очень пропорционально сложён. Учителя-педологи (была тогда в школе такая учебная дисциплина — педология) водили меня на свои уроки в качестве наглядного пособия. Все мои размеры соответствовали тогда какому-то эталону. Только позже у меня расширились плечи, т.е. стали шире, чем это им, учителям, было необходимо...
22.04.1977. С.П. Залыгин выступал перед читателями в МГУ, в здании гуманитарных факультетах. Это был последний день международной конференции по теории литературы. Я тоже пошла. Говорил долго, около двух часов, все время держа в напряжении зал.
27.04.77 при встрече я упрекнула его:
— Ну почему Вы не предупредили меня о том, что будете выступать в МГУ?
— Я звонил Вам несколько раз, но всё неудачно.
— Но могли же Вы передать через дежурную, что будете выступать тогда-то и там-то.
— Боялся, а вдруг будет какая-нибудь бяка...
— Ну какая бяка могла быть! Господи! Правда, задавали всё те же вопросы, какие и я задавала Вам. Кстати, спрашивали о том, как возник замысел ЮАВ.
— Ну вот, видите, нечего Вам было там быть.
— Ну нет, я хотела увидеть Вас в другой ипостаси — в официальной, так сказать, обстановке.
Поинтересовался, какое впечатление произвело его выступление. Я сказала: замечательное, держал в напряженном внимании зал в течение двух часов.
— После издания ЮАВ стали приходить от женщин письма. Ну, не сотни, нет, но десятки — да. Почти ничего не сохранил. Вот только есть письмо от женщины-лётчицы, участницы войны. Вот ведь — бомбила, убивала, а женское ей не чуждо, сохранила всё. Герой Советского Союза. Были письма с явным желанием встретиться, но я не отвечал, не хотел.
— А на моё сразу ответили.
— Да, оно как-то сразу зацепило меня, оно как-то выделялось из всех. И добавил:
— Татарочка моя нетипичная!
Подарил двухтомник В. Шукшина со своим предисловием, томик Б. Пастернака.
— А своё?
— Будет, будет.
— Меня очень часто и много печатают. Тиражи большие. Почти в каждом журнале — «Вопросы литературы» и др. — есть обо мне статьи, интервью. Платят по самой высокой ставке — 400 руб. за печатный лист. В Союзе, наверно, человек 200 не наберётся таких. Ни в чём нет нужды, обеспечен. Но я и раньше всегда имел деньги. Много работал, сразу в нескольких местах. И всегда другим помогал. Годами выплачивал пособие (стипендию) некоторым своим ученикам. На свои деньги там, ещё в Сибири, привёл в порядок детский дом, отремонтировал, купил необходимые приборы, мебель и пр. И знаю, что это всегда как-то возвращается ко мне. Вот тогда начальник горздрава, в ведении которого был тот детдом, спас мою дочь. После родов у неё началась какая-то очень редкая послеродовая болезнь. Я как-то сразу почувствовал, что у неё неблагополучно, хотя из больницы ответили, что всё хорошо. Поздно ночью позвонил этому человеку, а он (это я потом узнал), оказывается, позвонил в больницу, выяснил, что она при смерти и требуется какое-то очень редкое лекарство. Он позвонил сразу же в военный округ, и оттуда специальным вертолётом прислали это лекарство, которое её спасло.
Да, я верю, что добро всегда как-то возвращается.
— Сейчас на телевидении снимают фильм о моих учениках, которых я выпустил в литинституте им. Горького. У меня был один семинар, приняли 31 человека, но я больше половины разогнал, выпустил 12 (или 11?) человек. Остались неплохие. Уже имеют по несколько своих книг. Вот их собрали — приехало около 10 человек — и что-то снимают. Будут показывать в апреле. Конечно, я предупрежу Вас.
Предупредил, что передача состоится 15 мая в 15 часов, а я в это время была в поезде — ехала из Тернополя. Позже выяснилось, что показ перенесли на 5 июня, но он не смог меня предупредить.
8.06.77. С 1-го июня телефоны в общежитии не работают — нет дежурных. Сергей Павлович дозвониться никак не может. Я сама звоню почти ежедневно, но не застаю его дома. Наконец я решилась позвонить домой. Трубку взяла дочь и позвала его. Я все ему объяснила насчёт телефонов, попрощалась и подумала, что с тем и придётся уехать. Но вот сегодня обнаружила в ящике на дверях записку в конверте: Позвоните, пожалуйста, 7.06 с 20 до 22-х или 8.11 в 8.00.
С 18.00 периодически, через каждые 15 минут, бегала к телефону. Наконец отозвался. Сказал, что не очень хорошо себя чувствует, устал, пригласил в гости домой. Объяснил, как доехать. Говорили о всякой всячине. Я прочитала своё, только что написанное, стихотворение — подражание Ахматовой:
И в темные очи глядела.
По нимбу волос серебристых
Рукой осторожной прошлась.
И сердце моё трепетало —
Рука твоя властно и нежно
С моею рукою сошлась.
С.П. воспринял стихотворение как посвящение ему, сказал:
— У меня ведь глаза не тёмные.
Стихотворение было посвящено не ему, но я не стала его разубеждать.
Сказал, что 25 сентября будет с группой писателей в Самарканде, на беседах за круглым столом:
— Я ведь могу ехать куда хочу, в любую страну, а в жаркие страны я вообще не езжу.
— Значит, из-за меня?
— Ну, конечно, только из-за Вас
— Но Вы не предадите меня там, сделав вид, что не знакомы со мной?
— Конечно, нет. Увидимся обязательно.
Самарканд, 6.07.77.....И опять телепатическое совпадение: сидела за письменным столом и вспоминала один из наших последних разговоров — о модернизме, о реализме, о синкретизме первобытного искусства. С.П. говорил о том, что модернизм старше реализма. Я сидела и думала: всё зависит от того, какое содержание вкладывать в термин «модернизм». И в эту минуту меня позвали: почта — пришли Ваши книги «Комиссия» и двухтомник «Избранного». Правда, в последние дни я постоянно думала о Вас и даже опять начала Вам писать. И хочется думать, что до Вас долетели мои флюиды. (Так не хватает чего-то таинственного, чудесного, поэтического!!)
Благодарю — за то, что помните, что приняли меня в свою жизнь и, хочется надеяться, —в своё сердце.
8.07.77. Самарканд. Только что дочитала «Комиссию». Восприняла роман прежде всего умом, а не сердцем. И это кажется парадоксальным: психологическое произведение — исторические события воспринимаются через размышления и чувства героев, которые много говорят — в форме диалогов и монологов особенно — воспринимается не сердцем, а умом. Поражаешься тому, как автору дано тбк проникаться мыслями и чувствами героев. Как он может так переключаться от одного к другому, ничуть не смешивая стилистики образов! Как он знает жизнь мужика! Как он видит и «понимает» всю крестьянскую живность — кур, овец, коров, коней (Глава «Движимое имущество».) Я догадываюсь, как это невообразимо трудно — воспроизвести то, что было десятки лет назад не описательно, не в авторских ремарках, а в образах конкретных людей — в их эмоциях и мыслях!
Женских образов — живых, не сказочных (полувятских девок) — в романе мало: Зинаида и Домна. И обрисованы они не так полно и не так «изнутри», как мужские, а «снаружи» (но отнюдь не поверхностно): Зинаида — глазами Устинова, Домна — глазами Зинаиды. Но и в этом малом угадывается поразительное (пронзительное?) залыгинское умение проникать в женскую психологию. Это особенно поразило меня в ЮАВ, так как там этот женский «психологизм» дан в концентрированном виде. Этот особый психологизм проявляется в характеристике даже эпизодического женского образа — дачницы с двумя детьми, поселившейся в Лебяжке, чтобы быть поблизости от своего чахоточного возлюбленного, лечившегося кумысом в киргизской кибитке:
— Он, поди-ка, ещё и сторонился её-то? Красавец чахоточный! Боялся заразить? Или, наоборот, она его сторонилась?
— Кто их знает... Только она навряд ли боялась! Когда бы боялась — не поехала бы из города след за им тайно, да с двумя собственными детками.
— Детей пуще всего матери жалко. Это так.
— Но это ведь как у женщины случается? Это у её случается выше всякой жалости...
Как это верно! Когда это — любовь — случается у женщины, это действительно бывает выше жалости, выше любви к собственным детям. Ср. ахматовское:
Это просто, это ясно,— У меня ведь глаза не тёмные.
Стихотворение было посвящено не ему, но я не стала его разубеждать.
Сказал, что 25 сентября будет с группой писателей в Самарканде, на беседах за круглым столом:
— Я ведь могу ехать куда хочу, в любую страну, а в жаркие страны я вообще не езжу.
— Значит, из-за меня?
— Ну, конечно, только из-за Вас
— Но Вы не предадите меня там, сделав вид, что не знакомы со мной?
— Конечно, нет. Увидимся обязательно.
Самарканд, 6.07.77.....И опять телепатическое совпадение: сидела за письменным столом и вспоминала один из наших последних разговоров — о модернизме, о реализме, о синкретизме первобытного искусства. С.П. говорил о том, что модернизм старше реализма. Я сидела и думала: всё зависит от того, какое содержание вкладывать в термин «модернизм». И в эту минуту меня позвали: почта — пришли Ваши книги «Комиссия» и двухтомник «Избранного». Правда, в последние дни я постоянно думала о Вас и даже опять начала Вам писать. И хочется думать, что до Вас долетели мои флюиды. (Так не хватает чего-то таинственного, чудесного, поэтического!!)
Благодарю — за то, что помните, что приняли меня в свою жизнь и, хочется надеяться, —в своё сердце.
8.07.77. Самарканд. Только что дочитала «Комиссию». Восприняла роман прежде всего умом, а не сердцем. И это кажется парадоксальным: психологическое произведение — исторические события воспринимаются через размышления и чувства героев, которые много говорят — в форме диалогов и монологов особенно — воспринимается не сердцем, а умом. Поражаешься тому, как автору дано тбк проникаться мыслями и чувствами героев. Как он может так переключаться от одного к другому, ничуть не смешивая стилистики образов! Как он знает жизнь мужика! Как он видит и «понимает» всю крестьянскую живность — кур, овец, коров, коней (Глава «Движимое имущество».) Я догадываюсь, как это невообразимо трудно — воспроизвести то, что было десятки лет назад не описательно, не в авторских ремарках, а в образах конкретных людей — в их эмоциях и мыслях!
Женских образов — живых, не сказочных (полувятских девок) — в романе мало: Зинаида и Домна. И обрисованы они не так полно и не так «изнутри», как мужские, а «снаружи» (но отнюдь не поверхностно): Зинаида — глазами Устинова, Домна — глазами Зинаиды. Но и в этом малом угадывается поразительное (пронзительное?) залыгинское умение проникать в женскую психологию. Это особенно поразило меня в ЮАВ, так как там этот женский «психологизм» дан в концентрированном виде. Этот особый психологизм проявляется в характеристике даже эпизодического женского образа — дачницы с двумя детьми, поселившейся в Лебяжке, чтобы быть поблизости от своего чахоточного возлюбленного, лечившегося кумысом в киргизской кибитке:
— Он, поди-ка, ещё и сторонился её-то? Красавец чахоточный! Боялся заразить? Или, наоборот, она его сторонилась?
— Кто их знает... Только она навряд ли боялась! Когда бы боялась — не поехала бы из города след за им тайно, да с двумя собственными детками.
— Детей пуще всего матери жалко. Это так.
— Но это ведь как у женщины случается? Это у её случается выше всякой жалости...
Как это верно! Когда это — любовь — случается у женщины, это действительно бывает выше жалости, выше любви к собственным детям. Ср. ахматовское:
Это всякому понятно,
Ты меня совсем не любишь,
Не полюбишь никогда.
Для чего же так тянуться
Мне к чужому человеку,
Для чего же каждый вечер
Мне молиться за тебя?
Для чего же, бросив друга
И кудрявого ребенка,
Бросив город мой любимый
И родную сторону,
Чёрной нищенкой скитаюсь
По столице иноземной?
О, как весело мне думать,
Что тебя увижу я!
22.11.77. Дорогая Адиле! Извините, пожалуйста, так долго не посылал эту книгу. (Распутина. — А.Э..) Был за границей, прихварывал, всё тут было.
От всей души желаю Вам всего-всего доброго, здоровья и бодрости прежде всего! Ваш С.Залыгин.
23.12.77. Дорогая Адиле Мемедовна! От души поздравляю Вас с Новым Годом! Желаю всего-всего самого доброго!
Я много работаю, но и разъезжаю тоже — был в Прибалтике, собираюсь за границу.
Так ещё раз — поздравляю! Ваш С.Залыгин.
22.04.1978. Дорогая Адиле Мемедовна! Поздравляю Вас с Праздником Весны, желаю всего хорошего! Ваш С.З.
P.S. Послезавтра улетаю в США на три недели.
Самарканд. 29.11.78. В 21.30 позвонил С.П. из Москвы:
— На днях пролетал над Вашими местами (12 дней был в Индии, с 15 по 27 ноября). Ну, как Вы? Вы не приходили тогда в ЦДЛ? Почему?... Уезжаю на месяц в Прибалтику.
— Вы же говорили, что сможете уделить мне только полчаса. Решила — не расстраиваться.
— Но всё сложилось иначе. Смог бы быть с Вами дольше. Когда будете в Москве?
— Не ранее февраля, если будут каникулы. Я сообщу Вам заранее.
— Да, и имейте в виду, что с 1-го по 10-ое февраля уезжаю в Углич. Как Ваш маленький?
— Вот передает Вам привет. Он знает о Вас.
21.12.78. Дорогая Адиле Мемедовна! От души поздравляю Вас с Новым Годом, желаю всего-всего хорошего!
Пишу из Дубулт, сижу здесь и работаю, занимаюсь латышами.
От всей души желаю Вам всего-всего доброго, здоровья и бодрости прежде всего! Ваш С.Залыгин.
23.12.77. Дорогая Адиле Мемедовна! От души поздравляю Вас с Новым Годом! Желаю всего-всего самого доброго!
Я много работаю, но и разъезжаю тоже — был в Прибалтике, собираюсь за границу.
Так ещё раз — поздравляю! Ваш С.Залыгин.
22.04.1978. Дорогая Адиле Мемедовна! Поздравляю Вас с Праздником Весны, желаю всего хорошего! Ваш С.З.
P.S. Послезавтра улетаю в США на три недели.
Самарканд. 29.11.78. В 21.30 позвонил С.П. из Москвы:
— На днях пролетал над Вашими местами (12 дней был в Индии, с 15 по 27 ноября). Ну, как Вы? Вы не приходили тогда в ЦДЛ? Почему?... Уезжаю на месяц в Прибалтику.
— Вы же говорили, что сможете уделить мне только полчаса. Решила — не расстраиваться.
— Но всё сложилось иначе. Смог бы быть с Вами дольше. Когда будете в Москве?
— Не ранее февраля, если будут каникулы. Я сообщу Вам заранее.
— Да, и имейте в виду, что с 1-го по 10-ое февраля уезжаю в Углич. Как Ваш маленький?
— Вот передает Вам привет. Он знает о Вас.
21.12.78. Дорогая Адиле Мемедовна! От души поздравляю Вас с Новым Годом, желаю всего-всего хорошего!
Пишу из Дубулт, сижу здесь и работаю, занимаюсь латышами.
Ваш С.Залыгин.
В конце февраля 1979 г. была в Москве. Днём — всякие дела, а вечерами я часто ходила в театр. С помощью С.П. в те годы я бывала в лучших театрах — «На Таганке», им. Маяковского, «Современник»: он звонил руководителю литературной частью театра, и на его имя оставляли два билета на самых хороших местах. Со мной он никогда не ходил — я приглашала своих московских знакомых. 23 февраля, помню, была на спектакле по пьесе В.Шукшина «А поутру они проснулись...» — в театре «Современник».
Виделись несколько раз.
23.05.1979. Опять в Москве. Договорились встретиться в ЦДЛ в начале четвертого.
Пришла, прошла в фойе, стояла у доски с планом мероприятий, когда услышала: «Адиле!» Прошли в зал, сели за длинный чайный стол, пили чай и разговаривали. Больше — он. Был очень оживлён, жестикулировал.
Договорились встретиться завтра, в это же время, в ЦДЛ.
Назавтра встретились. Пока он ходил по делам (секретарь Правления СП), я сидела в фойе. Тут мужчина, сидящий напротив, поманил меня пальцем. Удивилась: никого здесь не знаю — и сама поманила его тем же фамильярным манером — пальцем. Но он повторил свой жест и показал на разложенные на столе бумаги. Подошла. Оказалось: какой-то армянский поэт, просит просмотреть подстрочник своего стихотворения.
Пришел С.П. Пригласил на дачу в Переделкино. Прекрасная дача, точнее — полдома. Уютный кабинет. Большие, во всю стену, окна — прекрасный вид из обоих окон. Попросила разрешения сесть за его письменный стол. Дал прочитать машинопись статьи о Пушкине, которая пошла в ЛГ, рукопись романа «После бури». Пожаловался: роман не закончен, трудно пишется, надо поднимать много литературы в библиотеках и архивах.
На листке бумаги — памятка, в каких странах переводят его книги, преимущественно — ЮАВ и «Комиссию»: в 79-ом году — в 13 странах, в 80-м — в 7-8, в 81-ом — пока в 4-х...
— Меня начальство не очень любит: слишком независим, неудобен для них. Вот Твардовский как-то сказал о «секретарской» литературе — произведениях секретарей Союза писателей. Никто об этом вслух не говорит, а я написал об этом в воспоминаниях о Твардовском. (Речь шла о прозе Г. Маркова, секретаря СП СССР.)
На обратном пути (вызвался проводить меня до Москвы) до прихода электрички повел меня за рощу, где на открытой поляне раскинулся цыганский табор.
— Селятся где хотят. И милиция ничего не может сделать, и сельсовет. Да они «договариваются» с ними.
В электричке говорили о сб. «Литературные заботы» (2-ое изд., куда вошли эссе о Гоголе, Л. Толстом). Спросила, как выступил с докладом о Гоголе в Венеции летом 1977. Выступал около 40 минут, синхронный перевод. Ходят разговоры, особенно на Западе, что Гоголь был некроманом: где-то якобы сохранилась его расписка смотрителю римского морга в том, что он брал на ночь женский труп. Прямых доказательств нет, в основном — косвенные: мотивы его ранних произведений, отсутствие в его личной жизни женщин... Всё это неубедительно, хотя одна дама, соседка по Переделкино, уверена в этом.
На вокзале в Москве я призналась, что хочу есть. Предложил поужинать в ЦДЛ. Поехали на такси. Заказал хорошую рыбу, грибы в сметане. Выпили по бутылочке пива.
Показал на женщину за соседним столиком:
— Узнаёте? Её часто отсюда выносят на руках. Неумеренно пьет.
Добавил:
— Она и N (назвал имя известного поэта) сейчас что-то затевают.
— На личном фронте?
— Нет, это всё уже было давно. Сейчас — что-то диссидентское.
Шли пешком до моего дома на Кропоткинской. Вышли не с того конца улицы, пришлось идти довольно долго. Стало прохладно. Предложил мне свой плащ. У дома расстались. Нежно поцеловал в щёку.
Прощаясь, попросил у меня три рубля на обратный путь до Переделкина, хотя колебался, ехать туда или домой, на Ленинский проспект. Я засмеялась, он тоже засмеялся и спросил:
— Это ничего?
— Конечно, ничего. Но хватит ли трёх рублей?
— Хватит — у меня есть ещё пятёрка.
Несколько раз сказал:
— Мы славно провели сегодня день.
— Да, очень хорошо!
8.06.1979. В ЛГ от 4 июня напечатана статья С.П. о Пушкине — «Я числюсь по России» (к 180-летию со дня рождения). Я читала эту статью в рукописи у него на столе в Переделкино, посоветовала убрать слово антик, которое он употребил в значении «представитель античной литературы». В газетном варианте это слово заменено описательным оборотом.
13.01.1980. Была в Москве в декабре прошлого года 25 дней (?), но увидеться удалось один раз (ЦДЛ — Переделкино). С лета 79-го года с ними живут дочь Галина, внучка Маша (Мушинская) и внук Сережа. Машка, сказал он, заканчивает среднюю школу и мечется в выборе вуза. С. П. хочет, чтобы она поступила на филфак МГУ:
— Я бы сразу сделал её своим секретарем и назначил зарплату 180 руб.
— А так можно?
— Да, и это засчитывается в трудовой стаж.
Сдал в печать 1-ю часть романа «После бури». Летом ожидает её выхода в свет (в «Дружбе народов»?). Но ещё много работы. Кажется, будет столько частей, сколько лет охватывает роман.
Летом отдыхал с женой в Карловых Варах. Удалось хорошо поработать. Написал большой очерк (?) и пьесу, в которой одним из персонажей является обыкновенный стул.
— В жанре пьесы Вы пишете впервые?
— Нет, уже было... не помню что, и даже, кажется, где-то ставили...
— Да, у Вас уже были подобные «герои», например — Интеграл в «Оське — смешном мальчике». Ну, и говорит Ваш стул?
— Нет, но, пожалуй, я заставлю его говорить.
— А чьими устами он будет говорить?
— Ну, это нетрудно сделать с помощью современной аппаратуры.
22.05.1980. Приехала в Москву. Позвонила, представилась. Жена сказала, что он — в ЦКБ (Центральной клинической больнице) Совмина (за Сокольниками, в лесу). Объяснила, как туда ехать. Я поехала.
Ещё в апреле, 18-го, заболел бронхитом, перешедшим в воспаление лёгких. Накануне выписки, 16 мая, анализы обнаружили в кишечнике полипы, способные к перерождению. На следующей неделе предстоит операция. Кроме полипов (?), обнаружены затемнения (?) в нескольких местах кишечника. Сегодня перевели на 3-ий этаж, в хирургическое отделение.
С. П. бодр, энергичен, работает, пишет 2-ю часть р. «После бури» (первая часть уже опубликована в 4 и 5 номерах журнала «Дружба народов»). В газете «Правда» от 10 марта опубликована статья «Литература и природа»: что может литература в постановке и решении проблемы «человек и природа».
Подробно расспросил о моих делах, рассказывал о дочери, о Машке (учится в вечерней школе, хочет поступить на испанское отделение филфака МГУ. «Славный человечек, умна, хотя был период беспокойства: появились странные друзья».
Шутил: «Вот позвонил своему знакомому в ЦК, в тот же день в палате появился телевизор. Позвонил знакомому-еврею, через час был звонок из Ленинграда от лучшего специалиста в этой области (онкологии?) с предложением своих услуг в случае надобности. Вот ведь какие разные возможности у этих людей».
Это было сказано в продолжение нашего разговора о засилье евреев в искусстве и науке. Я почувствовала в его словах лёгкие антисемитские нотки, хотя он отрицает это, утверждает, что имеет хороших знакомых среди евреев. («Друзей у меня вообще нет») Свердлов, Зиновьев, Каменев... были евреи. До революции для евреев была черта оседлости, в городах их не могло быть больше 3% от общего числа жителей.... Достоевский, Гоголь не скрывали своего антисемитизма. Это не мешало Горькому дружить с К. Чуковским.
— А как Лев Толстой относился к евреям?
— Признавался, что тоже их не любит, но воинствующим антисемитом не был.
4 июня в ЛГ будет напечатана его статья о латышской поэзии (курирует от СП РСФСР латышскую писательскую организацию).
На столе в палате — книга Б. Панкова (литературный критик, писал о творчестве Ю.Трифонова, В.Распутина) с дарственной надписью. Сказал: «Дал книгу с тайной надеждой, что я напишу о ней, а я не хочу писать, хотя он работает в ВААП (Всесоюзное агентство авторских прав), — открыл бы мне широкие возможности для публикации за границей».
В связи с книгой Панкова я сказала:
— Всё-таки литературоведение — это интерпретаторство, паразитирование на теле литературы.
— Согласен.
В этом году ЮАВ издается в ГДР, во Франции — «Комиссия», в Австрии — тоже. Пожаловался: вот рассказы не переводят.
Около получаса гуляли по парку. Услышав пение птиц, сказал:
— Вот в Переделкино совсем не осталось птиц, а здесь поют. Вообще, птиц люблю больше, чем других животных: свободно летают, от человека не зависимы, не мстят ... и поют...
Взял на ужин привезенные мной свежие овощи: укроп, петрушку, редис, огурцы — с удовольствием хрупал огурцом (в столовой не разрешили бы). Поблагодарил за курагу, кишмиш.
Пробыла с ним около полутора часов.
25.05.1980. Была в ЦКБ с 11.10 до 13.30. Написал коллективное письмо (подпишут и другие писатели) Брежневу: выступает против переноса вод Печоры в Каспий, сибирских рек — в Среднюю Азию, для полива хлопчатника. С его позволения я села за письменный стол и прочла черновой вариант этого письма. Объяснил: поливная система в хлопководстве сейчас имеет 10% КПД (испарение, фильтрация). Надо добиться более эффективного использования существующих оросительных систем, и тогда не будет необходимости в изменении русла сибирских рек. И вообще изменение русла этих рек может иметь непредсказуемые глобальные последствия.
— Г. Марков много хорошего мне делал, но его человеком я не стал и не буду; не хочу писать о его творчестве. Мало того, он знает мое отрицательное мнение о его творчестве. А N. (назвал известное мне имя) будет теперь ему лизать все места, будет его комнатной собачкой.
Опять говорил о дочери, внучке Маше:
— А вот Машка — моя отрада. У неё прекрасное чувство слова. Первая моя читательница — сразу после первой машинки. Читает с нетерпеньем, с пылу с жару: «Дед, дай я почитаю. Дед, вот здесь что-то не так... Я подумаю». И всегда скажет, что именно не так. Хороший человечек.
— ...Сейчас идёт жуткий делёж премий, изданий (персональные издания). Раньше нас было несколько человек, мы как-то пытались выступать против этого. Но один уже умер, а другой (был честный человек) переродился — всё гребёт под себя. А я стараюсь теперь держаться в стороне. Но со мной считаются.
Опять говорили об антисемитизме, о волне русификаторства (?) как реакции на засилье евреев. Чувствуется: не любит евреев.
Пошел провожать меня до ворот клиники. Поцеловал мою руку и в губы. Уходя, я постоянно оборачивалась. Он долго стоял и махал рукой.
В среду, 28-го, операция.
P.S. Звонила. Операцию отложили, кажется, до осени. Не сказал — почему.
7-12 апреля 1981 г. в Душанбе был съезд писателей Таджикистана (?), а может, мероприятие, связанное с С. Айни. Залыгин С. П. был приглашён, а потом попросился в Самарканд, где он ни разу не был.
13-15 апреля был в Самарканде. Остановился в гостинице «Зеравшан». 13-го, примерно в час дня, позвонил и сообщил номер комнаты. Я сразу же пришла (рядом с домом). Принесла семь тюльпанов. Стоял, ждал.
— Рада видеть Вас! Заждалась. Вчера ночью никак не могла уснуть. С час ворочалась. А Вы когда уснули?
— Да в это же время. Но рано встал.
Обнял, поцеловал.
На следующий день пришла, на дверях — записка: Я в ресторане обедаю. С. З. Я пошла туда. Пообедали вместе.
14-го же я организовала его выступление перед преподавателями и студентами нашего филфака. Встреча длилась с 13.30 до 16.00. Задавали много вопросов:
— У Вас есть такой необычный рассказ — «Коровий век». Почему Вы написали его?
— Мне хотелось увидеть другую — не человеческую — жизнь «изнутри». Это ведь совсем другое ощущение. Вот у человека центр тяжести всегда на одном и том же месте. А у коровы он перемещается даже в течение суток в зависимости от того, голодна она или сыта, подоили её или нет. Ведь за один раз могут выдоить до 16 литров молока.
Вот и о детях я тоже хотел написать. Это же иной мир, они думают не так, как взрослые. Я ужасно уставал за полтора — два часа общения с внуком.
Как-то задумал написать о детях на четырёх уровнях: общение детей друг с другом, с воспитателями, с родителями и наконец — с дядями и тётями из АПН, которые пишут о детях, думая, что они всё знают. А это совсем особый мир. Например, моя дочь в детстве боялась заходить в две комнаты, но не говорила почему. И только позже сказала: там электрические розетки с глазами — в них кто-то есть. Ведь чайник включается и кипит, свет зажигается, значит, кто-то там есть.
— Какое произведение у Вас было первым?
— Первое мое произведение — это драма, написанная во время похода с одноклассниками по Алтаю. Это было в 1929 году. Тогда как раз начиналась коллективизация, и мы, дети 14-15 лет, столкнулись с трудностями такого рода: надо было платить местным жителям за пропитание, так как их отношение к горожанам с началом коллективизации резко изменилось в плохую сторону. А денег у нас не было. И вот я в течение двух дней написал пьесу, и мы её играли в разных деревнях. Нам платили натурой. Пьеса шла с успехом, какой не выпадал и на некоторые мои более поздние вещи. Это объяснялось, думаю, тем, что крестьянам искусство перевоплощения, искусство театра, вообще было в новинку.
Потом эту пьесу ставили в местном (Барнаульском) драматическом театре. Мама моя сохранила этот текст.
И понимаете, что интересно: хотя прошло столько лет (более пятидесяти), я очень хорошо помню не только каждый день этого похода, но и каждый час: помню, какую природу мы видели, по каким рекам плыли, вижу их берега, зверушек и птиц, которые нам встречались...
— Как Вы относитесь к кино и есть ли кинофильмы по Вашим произведениям?
— В кино не хожу. К экранизации своих произведений отношусь плохо, отрицательно. Может, это связано с первым неудачным опытом экранизации моей повести «Тропы Алтая». Я поехал вместе с киногруппой на Алтай, сам выбрал хорошее место для съёмок. А они всё капризничали что-то и делали совершенно странные, с моей точки зрения, вещи. Ну, например, им кажется, что актриса находится низко (по отношению к фону).
— Ну, так опустите камеру, — говорю им. Возражают:
— Ну, что Вы, это же сколько надо возиться! Мы сделаем так.
И они ставят на камни доску. И вот актриса ходит по одной доске. Ну, как она может сосредоточиться, войти в образ, если ей постоянно надо смотреть под ноги, чтобы не упасть! Поэтому, когда я смотрю кино, я не верю актёрам, не верю в их естественность, думаю: а вдруг она, актриса, ходит по одной доске.
— Каковы Ваши творческие планы?
— Вот напишу роман о нэпе, он будет в семи частях: семь романов, связанных друг с другом только сквозным героем — Корниловым, и больше ничего не буду писать — такого большого, серьёзного. Так что-нибудь, маленькое, не требующее такой напряженной работы. Устал.
Много общались. «Выдумщица», — повторял несколько раз по разным поводам. Про мою фотографию сказал:
— Здесь Вы мрачная. И взгляд, и выражение лица что-то строгие.
— Возьмёте?
— Возьму.
— А как же объясните, кто это?
— Что-нибудь придумаю.
— Я придумала. Напишу так: От Ирины Викторовны Мансуровой (героиня романа ЮАВ) в память об уникальной совпадении. Может же быть такое совпадение.
— Выдумщица. Ну, ладно, пусть так.
Я так и написала на обороте своей фотографии и добавила: Самарканд,
9 апреля 1981. Взял и сразу положил в дорожную сумку.
15-го, в день отъезда (назад, в Душанбе), перед самым самолётом, я зашла к нему в гостиницу. Там уже был сопровождавший его по Таджикистану писатель. Поехали все в дом-музей С.Айни, где отмечалась 103-я годовщина со дня его рождения. Я взяла принесенные мной тюльпаны. Возложил их на памятник, сделал запись в журнале почётных посетителей. Выступил с маленькой речью: из ничего (рассказ С.Айни «Смерть ростовщика») сделал что-то внушительное. Умница!
В аэропорту, прощаясь, сказал мне:
— Спасибо Вам за то, что приняли участие в моем пребывании здесь.
— Спасибо Вам, что приехали и доставили мне такую радость.
Прощаясь, поцеловал руку.
Из Душанбе летит в Новосибирск — для работы в архиве планового отдела (комитета?) в Сибири, где после революции работал главный герой его романа «После бури» — Корнилов.
С сентября 1981 г. оформила двухлетнюю докторантуру и уехала на четыре месяца в Москву. Сняла комнатку у Марии Леонидовны (фамилии и адреса не помню).
В сентябре С. П. отсутствовал: в составе писательского десанта (Ким А., Распутин В., Астафьев В., Белов В. и др.) ездил на Северо-Запад России (Петрозаводск, Кольский полуостров).
Октябрь 1981. Дважды встречались в ЦДЛ. Почти уговорила пойти со мной на «Ричарда III» в театре Вахтангова — на Михаила Ульянова. Билеты достал, но пойти не смог: простудился на Дальнем Востоке, куда ездил с десантом писателей на Фадеевские торжества.
Во вторую встречу подарил книгу Кима Анатолия и сборник стихотворений К. Случевского. Дважды ужинали в ресторане ЦДЛ. Оба раза провожал меня до дома на такси. Я стала говорить о прочитанной мной книге Ким Анатолия. У него во всём ощущается вторичность — в сюжете, фабуле: «Лотос» — ср. с «Последним сроком» Распутина; «Нефритовый пояс» — у кого-то из русских писателей есть аналогичная повесть о женщине, у которой ошибочно диагностировали рак груди; «Яйца по-китайски»(?) — что-то у эстонского писателя Вэтемаа. В поэтике похож на самого Залыгина: описывает не внешние события, их почти нет, а невидимые миры. Но миры эти насыщены плотным потоком жизни, и это интересно. Очень своеобразен — музыкален — слог (стихи в прозе?). И особенность фразы: она представляет собой внутреннюю речь разных персонажей, очень органично «переливающуюся» от одного персонажа к другому. Такое построение фразы я вижу впервые...
Но СПЗ ничему не внемлет, обеспокоен своим. Проводил до дверей, подождал, пока взбегу по лестнице и махну рукой из окна площадки.
Через неделю уезжает в Индию, дней на десять. Вернется домой и сразу — в Венгрию.
8.11.81. Позвонил Сергей Павлович: «Хочу увидеть Вас ещё раз до отъезда в Индию». После возвращения в Москву поедет в Венгрию. Дома будет 5-6 декабря: 6 декабря — день его рождения.
10.11.81. Сергей Павлович позвонил утром, поздравил меня с моим днём рождения.
7.12.81. Встретились после его возвращения из Венгрии. Рассказывал о своих впечатлениях. Я сообщила, что была на встрече с В.Беловым в МГУ (23 ноября): он мне не понравился. На вопрос из зала, как он относится к любви, В.Белов ответил: «В моём возрасте о любви уже не говорят. Никакой любви уже нет». Вёл встречу Метченко, завкафедрой советской литературы МГУ. Косноязычен и гугнив, как персонаж Чехова.
— Да, я слышал. Да, узость взглядов (о Белове), современный вариант славянофильства (resp. русского национализма). А вопрос о любви — это разыгрывали Метченко, который недавно женился на студентке 21 года. Метченко лекций не читает, говорит плохо, только руководит аспирантами...
Числа 14-го С. П. поедет в Ригу, в январе — опять в Венгрию (выступление на телевидении совместно с венгерскими писателями), а в апреле — в Вену по линии ВААП.
Никаких материалов, связанных с личностью и творчеством С.П. Залыгина, в своём архиве за 1982-1986 гг. я не нашла. С января 1987 г. — только переписка.
Вот письмо от 6 января 1987:
Дорогая Адиле!
Конечно, я ничего не имею против работы, которую Вы затеваете вместе со своей аспиранткой.
Что касается диссертаций по моему творчеству, то их, наверно, 6 — 7. Три — четыре — (пять?) собственно о моих работах, и 2-3 таких, в которых присоединён и ещё кто-то из писателей или я присоединён к кому-то. Но я их не имею и толком не знаю. Знаю только, что языковых среди них не было. Получить сведения о них нетрудно — надо запросить Ленинскую библиотеку, отдел диссертаций.
Если у Вас это почему-либо не получится, могу запросить и я.
Желаю Вам всего-всего доброго! Ваш С.Залыгин.
Самарканд. 1.05.1988. Дорогой Сергей Павлович!
В последние годы мне не удается встретиться с Вами. Да я и не делала настойчивых попыток к этому, зная, как Вы заняты, как всё необычайно осложнилось (перестроилось) в Вашей жизни. Кроме того, Вы ведь сами часто входите в мою жизнь, в жизнь всего нашего общества — с экрана телевизора, со страниц периодики и др. Но главное — я хотела прийти к Вам не просительницей (просителей никто не любит: «Никогда и ничего не просите. Никогда и ничего. Особенно у тех, кто сильнее вас». М. Булгаков.), а на коне — защитившейся или, по крайней мере, допущенной к защите.
До сих пор это у меня не получается.
Работу над докторской я закончила летом 1987. В сентябре того же года обсудилась на своей кафедре. И вот с тех пор не могу пристроить её к защите: попала в полосу реорганизации специализированных докторских советов.
Всегда Ваша — Адиле Эмирова.
Самарканд. 16.10.1989.
Дорогой Сергей Павлович!
Опять Вы удивили всех нас: придумали оригинальный жанр — роман в письмах с откликами («Кадровый вопрос» // ЛГ, 11 окт. 1989). Рассказ или роман в письмах, конечно, не новый жанр, но такой, как у Вас, — с откликами, — это, по-видимому, впервые в истории русской литературы.
Всё продолжаете экспериментировать, дорогой Мэтр! Не уставать и исполать Вам!
Что я особенно отметила в рассказе: острая, нет, — жгучая злободневность; Ваш острый глаз, выхвативший из сегодняшней жизни такие харбктерные социально-психологические типажи; мощный, беспощадный свет сатиры. Главное — все эти типы — индивидуальны, у каждого — свой голос, своя интонация, за которой я не слышу даже такой знакомой мне интонации самого Залыгина.
«Кадровый вопрос» — маленькое, но беспощадное зеркало, в котором эти типы увидят и узнают себя. Читая, я даже персонифицировала некоторых: такие типы есть и в моём окружении.
Я так была захвачена рассказом, что Вы даже приснились мне в тот же день. Это был хороший сон — в духе старого доброго времени. Вообще, Вы так часто — через ТВ — приходите в наши дома, что и не удивительно, если приснитесь кому-либо. Вы в каждом доме — свой, один из наших сегодняшних духовных наставников. И я бесконечно горжусь знакомством с Вами!
Доброго Вам здоровья! Всегда Ваша — Адиле.
Самарканд. 27.12.1989.
Дорогой Сергей Павлович!
Только что (3 часа ночи) дочитала «Архипелаг ГУЛАГ» (Новый мир, № 11), где в главе 4 «Ссылка народов» нашла полстраницы (с. 165) о выселении крымских татар. Меня поразило совпадение образа-представления, использованного Солженицыным и мною в моём воспоминании «Ностальгия» — кбк выглядел Крым в день выселения татар 18 мая 1944: «Наверно, с воздуха, с высоких гор это выглядело величественно: зажужжал моторами единовременно весь Крымский (только что освобожденный, апрель 1944) полуостров, и сотни змей-автоколонн поползли, поползли по его прямым и крученым дорогам.»
Когда я писала свои воспоминания, я видела всё это сверху, «с высоты вечного неба». Мои воспоминания как бы дополняют эту страницу Солженицына. Может быть, хотя бы в этом качестве — как отклик-дополнение — Вас заинтересует мой материал. Я написала его в августе этого года и отослала в «Дружбу народов». Зав. отделом публицистики ДН Холопов Б.В. ответил мне, что «это трогательное и хорошо написанное воспоминание», но напечатать его в 1990 г. едва ли смогут, и обещал поставить мой материал в очередь на публикацию. Но у меня сложилось впечатление, что его ответ — эвфемистическая отписка.
А может, Вы намерены продолжать тему Архипелага, печатая на него отклики? Может, в таком качестве мой материал заинтересовал бы Вас? На всякий случай, посылаю его Вам для ознакомления.
Вы знаете, я никогда не обращалась к Вам с такого рода просьбами. Но сегодня это очень злободневная, неотложная тема. Поэтому и прошу Вас о сочувствии ко мне и моему несчастному народу.
Обращаю Ваше внимание на то, что перемежение ретроспекции преспекции в моих воспоминаниях (отсюда и многочисленные скобки) — не случайность, а сознательно избранный приём.
Хочу поделиться с Вами своей (предварительной, осторожной) радостью: 16 ноября я успешно защитила докторскую диссертацию по русской идиоматике.
С самыми добрыми чувствами — Адиле Эмирова.
19.01.1990. Дорогая Адиле! Рукопись Ваша трогательная, душевная, но — что поделаешь — использовать её мы в нашем журнале не сможем. Да я понимаю, что «Дружба народов» — тоже не сможет — всё-таки это не литература, а ведь журналы наши литературные.
Наверно, нанёс Вам этим ответом обиду, но иначе никак не получается.
Искренне Ваш С. Залыгин.
Самарканд, 10.06.1990.
Дорогой Сергей Павлович!
Надеюсь, Вы разделите со мной мою радость: ВАК СССР присудил мне учёную степень доктора филологических наук. Я первый доктор наук в области русской филологии из крымских татар. Но гораздо большее удовлетворение мне приносит мысль о том, что мне, крымской татарке, гонимой, униженной и оскорбленной, удалось сказать новое слово о русской идиоматике — самой интимной, сокровенной сфере русского языка. (Не сочтите это нескромностью: таково единодушное мнение моих официальных оппонентов, известных специалистов в области русской и общей фразеологии.)
Как всегда, с пристрастием слежу за Вашими публикациями и выступлениями. С нетерпеньем ожидаю № 4 «Нового мира». Очень огорчена свалившимися на журнал и на Вас бедами, но уверена, что скоро всё образуется.
Желаю Вам доброго здоровья и новых свершений в благородном деле служения Отчизне.
Всегда Ваша — Адиле.
10.07.1990. (На бланке ж. «Новый мир») Дорогая Адиле! Поздравляю от всей души! Хорошо бы Вы прислали мне автореферат Вашей диссертации!
С глубоким уважением. С. Залыгин.
1.08.90 Дорогой Сергей Павлович! Была в Москве 7-28 июля. В первый же день позвонила в редакцию; секретарь ответила, что с понедельника Вы в отпуске и Вас не будет в Москве. Звонить же домой и беспокоить Вас перед отъездом я не осмелилась.
Благодарю от души за то, что нашли время откликнуться на моё письмо. Посылаю Вам мой АДД.
Уже получила № 4 НМ. Читаю его, как всегда, от корки до корки. Восхищаюсь Вашими упорством, энергией, преодолевшими трудности, которые стояли перед журналом, и подарившими читателям, почти вовремя, очередной номер.
Желаю вам доброго здоровья и новых свершений на благо нашей Родины.
С благодарностью и любовью — Ваша Адиле.
Далее был переезд в Крым (декабрь 1990), похороны отца, распад СССР, галопирующая инфляция, полунищенское существование и т.п. В Москву перестала ездить, и связь с Сергеем Павловичем оборвалась. О его кончине ничего не знала до последнего времени. Хотя ЛГ выписываю и читаю постоянно (с 1950 г.), но и там такой информации не видела.
Бесконечно благодарна Сергею Павловичу Залыгину за внимание и дружеское расположение, которые укрепляли мой дух, моё чувство собственного достоинства и тем самым помогали мне переносить тяготы моей тогдашней жизни. И пусть мое чувство к нему — это Liebe ein Traum (так названо немецкое издание романа «Южноамериканский вариант» — Мюнхен, 1977), но это всё же die Liebe — оригинальное, уникальное творение моего ума и моей души, занимавшее и занимающее до сих пор одну из ключевых позиций в духовном пространстве моего бытия..
Заканчивая эти воспоминания, я поднимаю глаза на самую верхнюю книжную полку — над моим письменным столом — и вижу ряд его книг. Все они — с дарственными надписями. Он здесь всегда. И я молча плачу, как будто стою у его могилы...
Мир праху его!
Симферополь, 19 февраля 2006.
