«Мне светит истиной в строке находка...»

В тридцатые годы он встречается с Павлом Васильевым. До этого они виделись на поэтических вечерах, но близкого знакомства не было. В своих воспоминаниях Сергей Александрович пишет: «Когда я слышу имя — Павел Васильев, мне вспоминается горячий июньский день 1932 года, зеленая Москва в солнечном чаду и обширная комната редакции журнала “Земля Советская”. Она находилась в Большом Черкасском переулке, в здании ГИХЛ, на шестом этаже.
Я открываю дверь — и замечаю в передних углах за столами двух сотрудников и секретаря журнала Даниила Романенко. У простенка, между распахнутыми окнами, на столе главного редактора И. Касаткина сидит, свесив ноги, курчавый остроскулый парень... Завидев меня, он соскакивает на пол и мгновенно оказывается рядом, порывисто протягивает руку.
— Поэт Павел Васильев! — громко и серьёзно отчеканивает он. Я называю себя и пожимаю его сухую, жестковатую руку.
— Да, я знаю тебя, ты мне нравишься, — несколько покровительственно говорит он и дружелюбно обнимает меня за плечи. — Садись, мы тут о поэзии рассуждаем...
Так близко, вплотную, таким разговорчивым Павла Васильева я видел впервые. Мы обменивались мнениями о творчестве совершенно разных поэтов, дореволюционных и современных. Он особенно восторгался Языковым и Есениным, читал отдельные стихотворения наизусть. В эти минуты его узкие, чуть зеленоватые глаза широко раздвигались и поблескивали, а тонкие ноздри еле заметно вздрагивали. Суждения Васильева были свежи, необычны, богаты мыслью и исподволь настойчивы. Уверенность чувствовалась в каждой определяющей фразе. Нечего греха таить, характеристики поэтическим явлениям давались нами решительно, без оглядки. Васильев их остроумно припечатывал, как “тавро”, на некоторые ведущие в то время имена. Мы были молоды: ему было 23, мне — 19».
Это была судьбоносная встреча. Дружбу с Павлом Васильевым Сергей Поделков сохранил на всю свою жизнь, но она и сыграла, в какой-то мере, трагическую роль в жизни С. Поделкова. П. Васильева травили доносчики, завистники, но Сергей Поделков не обращал на это внимания, имея неосторожность приглашать его в Литинститут, где учился сам, восторгаясь его стихотворениями и не прислушиваясь к «добрым» советам комсорга Е. Долматовского и М. Алигер. В конце концов, стали травить и самого Поделкова. В институте, особенно после убийства Кирова, была напряженная обстановка, появилась сеть доносчиков, некоторые из них были в штате НКВД.

После крупного разговора с Долматовским и отказа предоставить справку о болезни — Сергея вызвали на бюро комсомола.
«Прочли заявление Долматовского о том, что я отказался предоставить ему, комсоргу, удостоверяющие справки, что я послал его к черту, что, дескать, он, комсомолец поступает не по-товарищески. Это начало. Дальше приготовилась Алигер: “Поделков считается комсомольцем. Какой же он комсомолец? Он не уважает великого вождя нашего товарища Сталина. Когда на собрании обсуждалась речь тов. Сталина при выпуске красных командиров из академии им. Фрунзе, Поделков играл в шахматы... Разве это не оскорбление Великого вождя? Я предлагаю исключить его из комсомола”.
Сзади — за спинами нескольких человек сидел человек из НКВД. Он был помощником Матвея Тительмана, моего будущего следователя. Он организовал в ВРЛУ банду стукачей и клеветников, которые сдавали студентов в лагеря: А. Гая, А. Португалова, И. Гущина, Н. Назарова, Г. Нагаева, И. Шитикова-Двинского и других.
После, в 1938 году этого представителя НКВД расстреляли вместе с Матвеем Тительманом.
Мне дали слово для объяснения. Я сказал: “Это все ложь. Я был на собрании и сидел в 10-м ряду. Многие студенты могут подтвердить это. Что касается заявления Долматовского — оно так же фальшиво. Ни один студент справок не сдает, тем более — комсоргу...” Тогда вскочила Алигер: “Я требую его исключения! Мы будем голосовать”. И проголосовали, и исключили...
Пока я занимался своими делами — Павла не видел. И вдруг узнаю: произошла драка между ним и Джеком Алтаузеном. Как это могло случиться? Было известно, что Джек — работник НКВД. Я искал Павла, но его нигде не было. Однажды выхожу из университета и вижу — на скамейке сидит Павел. Я кинулся к нему. Мы обнялись. Обращаюсь к нему:
“Паша, что случилось? Как ты оказался в квартире Алтаузена? Он же твой враг!” Павел только махнул рукой...»
Павел рассказал, как это все произошло. Но изменить уже было ничего нельзя. Сергей предложил Павлу уехать во Владивосток, но Васильев сказал, что уехать ему нельзя, т. к. на него завели дело. «Мы протянули друг другу руки, крепко обнялись. И он ушёл. Один раз оглянулся, помахал рукой. Грустно. Больше я его никогда не видел».
Поделков поехал на Алтай. Побывал в Барнауле, Змеиногорске, на Риддере, в Шаховском, Павловске. Он искал женщину, в которую был влюблен, когда учился в Павловске. Здесь он узнал печальную историю. Муж ее погиб, а она сошла с ума. Поделков написал небольшую поэму, посвященную ей, «Воспоминания о Нине Гоффер».
В Барнауле он прочитал в газете о том, что состоялся суд над Павлом Васильевым.


Арест

«После возвращения из Сибири я обнаружил на своем подоконнике 2 книжки. Спросил маму: “Откуда эти книжки? У меня таких не было”. Мама объяснила: “Пришел какой-то парень, сказал: “Я брал у Сергея две книги. Возвращаю”. И тут же ушёл”. Я попросил бросить их в печку. Среди книг было запрещенное издание Гоголя “Мертвые души”.
Для продолжения работы я должен был взять у Ставского направление в архив. Пришёл в СП, сижу в секретарской комнате. Из кабинета Ставского выходит Борис Горбатов. Мы пожали друг другу руки. Он мне шепнул: “Сережа, на минутку выйди в коридор”.
— Что случилось, Борис? — спрашиваю.
— Я сидел в кабинете Ставского, туда вошел человек, связанный с НКВД. И когда зашел разговор о тебе, он ухмыльнулся: “Через четыре дня его арестуют”. Ты ничего такого не сделал?
— Нет! — говорю я.
— Уезжай, Сережа, подальше, ну, скажем, на полгода или на год. Берегись!
Ставский заявил, чтобы я зашел через неделю. Я верил и не верил.
7 октября за мной приехали. Четыре человека. Три оперативника. Один встал с винтовкой у двери квартиры. И дворник — тетя Вера. 6 часов продолжался обыск. Рылись в книгах, в рукописях, чтобы забрать с собой. Что-то они искали. Спрашивали об оружии... Потом задали вопрос: “А еще книги есть?” Забрали поэму о Фрунзе, черновики, уйму рукописей. Тетя Вера посоветовала взять с собой полотенце, мыло... Она не первого меня провожала. Мама сказала: “У печки книги есть”. Принесли дешёвое издание “Мертвых душ” Гоголя. То, которое принес незнакомый парень. Словом, подкинули. На первом листе была нарисована свастика. Вот что они искали... Оторвали лист — остальное бросили к порогу. Ждали 2 машины. В одну сели два оперуполномоченных со мной. Во вторую — остальные. Привезли на Лубянку».
На допрос Сергея Поделкова вызвали на третий день после ареста. Его обвиняли в создании контрреволюционной организации в университете. Поделков все отрицал. Доказательств у следователей не было. Сергей Александрович вспоминает, что когда его вели на второй допрос, то неожиданно остановили и закрыли спинами, но Сергей Александрович увидел, как от Тительмана вышла и гордо прошла мимо М. Алигер.
Свой допрос Тительман начал с вопроса: «Почему Вы плохо говорили о товарище Сталине?»
Поделков опять все отрицал. Названа даже была дата его встречи с Василием Сидоровым — 14 июля 1935 года в саду Дома Герцена. Ведется протокол допроса, который дают подписать Сергею Александровичу.
«Я пишу в протоколе: “Как я объяснялся с Василием Сидоровым, находясь 14 июля в Барнауле, а он в Москве?” Протокол испорчен. Надо сказать, что допросы велись так, что мне не давали спать. Физических пыток еще не было».
По делу Поделкова вызывали и допрашивали студентов университета: Долматовского, А. Шевцова, В. Сидорова, Калиновского, Шапиро и др. Его пытались обвинить в антисемитизме, но веских обвинений они выдвинуть не смогли. Запросили отзывы из Песочни, фабрики «Ливерс», где он работал, но характеристики были положительные. Тогда Тительман взялся за семью. Вызывал на допросы мать, угрожал, запугивал ее. Вызывали на Лубянку и брата Георгия. Ничего серьезного Тительман не нашёл и тогда он передал дело на особое совещание Ульриху.
Поделкова осудили по статье 58-10 (контрреволюционная фашистская агитация) на три года.

Чибью. Ухтопечлаг.
Возвращение

В лагере Сергей Поделков был на общих работах. Однажды ему повезло, ушла в декрет парикмахер, и, по приказанию начальника лагеря, Поделков брил заключенных. В центре Чибью работал бригадиром осужденный Я. Смеляков. Два поэта быстро свели знакомство.
Хорошо, что была возможность пользоваться библиотекой для вольнонаемных, читать газеты и журналы. Но стихи писать было запрещено. Однажды Поделков сказал Смелякову, что тайком пишет стихи. Кто-то подслушал и донес. За Поделковым пришли, но его успел предупредить Болеслав Павлович Козловский (заместитель начальника Ухто-Ижимской транспортной группы). Он тоже был осужден, но по статье 111, и они вместе сожгли тетрадку стихов Поделкова.
Всю ночь Сергея Александровича допрашивал сам начальник лагеря Черноиванов, требовал признаться, где тетрадка его стихов.
Утром Поделкова отпустили, а через неделю отправили на тракт Чибью — Крутая.
         В июне 1938 года он стал начальником пристани, появилась возможность писать. К счастью, в августе он вернулся в Москву, поступил внештатным сотрудником во Всесоюзный радиокомитет — редактором отдела поэзии. В это время он написал «Утро после ассамблеи», «Казнь на Троицкой площади», продолжил работу над поэмой о Петре I.
Наступил 1941 год, и Сергей Поделков ушёл на фронт: воевал на Волховском и Калининском фронтах, на 1-м Прибалтийском. В составе 106 отдельного фронтового понтонно-мостового батальона принимал участие в штурме Восточной Пруссии, брал Тильзит, войну закончил в Кёнигсберге. И всю войну он прошел простым солдатом. В короткие передышки между боями он читал лекции солдатам, написал историю 106 отдельного понтонно-мостового батальона и даже руководил художественной самодеятельностью. На стихи времени почти не оставалось.
Ноябрь 1945 года принес демобилизацию. Будто бы заново началась творческая жизнь Сергея Поделкова. Поездки по стране, активная работа над новыми стихами о мирной жизни, героическом труде победившего народа: «Это радостное состояние, возможность открытий как исцеление от болезни. Словом — я возвратился к самому себе».
Поделков работает с упоением. Долгое время его поэзия жила только в мыслях, в душе, в памяти. Теперь — белый лист бумаги и возможность писать, не скрываясь.
Долгое время об аресте и заключении Поделков молчал. И только в 1966 году в предисловии к книге стихов Сергея Александровича «Власть сердца» Лев Озеров коснулся этой темы. Наиболее полный рассказ об аресте Сергей Александрович написал в обстоятельном письме исследователю жизни и творчества П. Васильева Станиславу Евгеньевичу Черных.
Лев Озеров писал: «Муза Сергея Поделкова жизнелюбива и патетична. Она ратует за яркую, подчас избыточную живописность и за полногласное слово — эхо перекатных громов. Для этого она наделена острым зрением и зычным голосом, привыкшим к луговым просторам. Поэт впитывает жизнь всей своей душой».

Огромное влияние на творчество Поделкова имело народное творчество: песни, сказки, былины. Это помогало обрести яркую образность, чувство слова, народную песенность. У Луговского, согласно Л. Озерову, он учился масштабности, былинной эпической шири, словесному искусству.

Поле жизни — поле боя...