Мужчины

ТВОЙ МИР
Понедельник
Ораз-ага, с лица которого последнее время не сходило выражение озабоченности, выглядел сегодня сияющим. Легкой походкой вошел он в кабинет, с улыбкой посмотрел на Аннама, который от нетерпения уже места себя не находил.
— Аннам-джан, как думаешь, почему я опоздал?
— Почему, не знаю, а вот что опоздали — это точно, — ледяным тоном заметил Аннам. — Я вас с девяти часов жду не дождусь. Мне же в райисполком надо, бумаги на «жигули» заполнить. Нельзя же тут все бросить. Хоть один человек должен в кабинете сидеть. Вдруг начальство позвонит.
— Брось, Аннам-джан! Ты лучше послушай мои новости. Поинтересуйся-ка, что случилось у твоего Ораза-аги.
— Ораз-ага, дорогой... — взмолился Аннам, направляясь к двери. — Я и так опаздываю. Вы знаете, какая там длиннющая очередь.
— Если уйдешь, не дослушав меня, честное слово, обижусь. — На лицо Ораза-ага стало возвращаться привычное выражение озабоченности. Взгляд сделался тяжелым, а над переносицей прорисовались глубокие морщины. Он сел за свой стол и жестом пригласил последовать его примеру Аннама, который стоял у двери. — Присядь на минутку, брат. Никуда от тебя твой райисполком не денется. Всегда туда успеешь. — Морщинистое лицо Ораза-аги снова стало разглаживаться. — Должен тебе сообщить, Аннам-джан, что по последним сведениям твой покорный слуга попал в картотеку вдовушек. Да, да, поверь мне, дорогой. Оказывается, у вдовушек есть специальная картотека, в которой собираются все сведения о подходящих в мужья мужчинах. Там все узнать можно: когда овдовел, какие у него привычки, какой характер. С этими вдовушками шутки не шути!.. Хоть я и пожилой человек, они крест на мне, оказывается, еще не поставили. По их соображениям, твой Ораз-ага пока в тираж не вышел. И у них обо мне все сведения имеются. И когда жена умерла, и как я переживал. Оказывается, уже семьдесят три дня прошло. Я-то не считаю, а в их бухгалтерии учет на высоте. Родственницу свою дальнюю встретил сейчас, так она мне обо всем этом и рассказала. Мол, вдовушки меж собой говорят: «Уже семьдесят три дня прошло, как Ораз-ага овдовел, а он, похоже, навсегда решил холостяком остаться. А кто ухаживать за ним будет, когда дочь выйдет замуж — готовить, стирать?..» Знаешь, что еще родственница сказала? «Когда ты, говорит, за рулем — никого не замечаешь. Вдовушки обижаются: проезжаешь мимо — даже не посмотришь в их сторону!» Вот так, Аннам-джан! Знаешь, откровенно говоря, я и не надеялся заново жизнь свою устроить. А ведь они верно рассуждают: дочка в доме гость. Заберет ее какой-нибудь молодец, что потом делать? Знаешь, для меня все это так неожиданно. Прямо как гром среди ясного неба. Не знаю, что и думать. Может, рискнуть, попытать счастья? Что скажешь, Аннам-джан?
— Тороплюсь я, Ораз-ага. Там, куда не сунешься, везде очереди. Без знакомства, думаю, там ничего не добиться.
Вторник
— Ораз-ага, ну, кажется, дело с мертвой точки сдвинулось. Нужна справка с места работы. Еще от врачей. Ну, это исправимо. — Такими словами встретил Аннам Ораза-ага, который сегодня выглядел неважно — глаза его покраснели от бессонницы. — Если все будет в порядке, Ораз-ага, через неделю получу машину. Теперь не знаю, как с гаражом быть.
— Аннам-джан, слушай, что я тебе скажу. Все у меня внутри горит, прямо буря какая-то. Мне необходимо с тобой обсудить все это. Ты уж не удивляйся, не подумай, мол, Ораз-ага на старости лет с ума сошел. Нет, братишка, я в своем уме. Но ведь рассуди: человек приходит в этот мир, чтобы жить, и жить, по возможности, хорошо, так? Так! Значит, сколько ни горюй — дела не исправишь. Не идти же на тот свет вслед за покойницей? Я жену свою чтил всегда, уважал ее. Только добрым словом ее вспоминаю. Поминки справил, как положено. Да, ты это, Аннам-джан, сам знаешь. Так вот я, брат, подумал: поздно твоему Оразу-ага на старости лет привычки менять. Есть люди, кому холостяцкая жизнь по душе, а я не такой. Это ведь еще не известно, кому сколько прожить суждено. Я тебе, Аннам-джан, прямо скажу: всю ночь не спал, думал. Одиночество, верно говорят, оно только богу доступно. А человеку спутник нужен, друг. Ты представь только мою теперешнюю жизнь. Всегда одинок. Большой дом, просторный двор, а мне они на мозги давят, точно я в клетке какой. Лежу и думаю, думаю. Окружающим, конечно, виду не показываю, но, честно говоря, неохота даже после работы домой идти. Живу только ради дочки. Болтаю с ней о том, о сем, чтоб она, бедняжка, не скучала. Нет, Аннам-джан, я тебе прямо скажу: в пожилые годы мужчина в жене нуждается еще больше...
— Ораз-ага, вы уж извините, что перебиваю вас. Можно одну вещь спросить.
— Спрашивай, Анам-джан, на любой твой вопрос отвечу.
— Так вот, Ораз-ага, интересно — на горючее сколько примерно уходит?
— На горючее? — Ораз-ага удивленно уставился на Аннама.
— Ну, да. Для машины. На бензин в месяц сколько расходуете?
— На бензин? Много. — Ораз-ага поерзал на стуле и продолжил. — Так вот, Аннам-джан, сегодня рано утром отправился я к родственнице, к той самой, о которой вчера тебе рассказывал. Она, между прочим, тоже вдовая. Так вот, сказал ей все в открытую. О себе рассказал, о жизни своей. Она, в общем-то, с пониманием отнеслась, стала спрашивать, кто мне по сердцу. Всех вдовушек перебрали. Не поверишь, у меня от одних имен голова закружилась. Что после войны вдов было много, это я понять могу. Но сейчас откуда их столько?! Родственница посоветовала позна­комиться с Огуллой. Приятная, говорит, симпатичная. Готова второй раз замуж выйти, но только чтобы человек был уравновешенный. Детей у нее трое. Вот это, честно сказать, меня немного настораживает. Все-таки в мои годы тишины хочется, покоя, а дети... Есть еще одна. От меня неподалеку живет. Родственница как о ней рассказала, я сразу вспомнил. Красивая, лет под сорок, в самом соку. Детей у нее нет. Но, понимаешь, не нравится мне, как она одевается. Платье на ней всегда приталенное. Волосы на голове тюрбаном. И полон рот золотых зубов. Одним словом, современная женщина. Мне надо простую женщину, чтоб хорошей хозяйкой была. А с такой только в кино да в театры ходить. Мне это ни к чему. Я, честно сказать, с твоей покойной гелнедже так ни разу за всю жизнь в кино или в театре не был. Ну, Аннам-джан, как мне быть, что посоветуешь? Скажи, что думаешь. Не зря же говорят, что старый верблюд за молодым следует. У молодых, понятно, свой взгляд на жизнь. Но, что же мне, до конца дней одиночкой оставаться...
— Нашли вы себе хобби, Ораз-ага. Конечно, у каждого свои заботы. — Аннам встал. — Вы, Ораз-ага, сегодня никуда уходить не собираетесь?
— Чего?
— Посидите тут, а я за справкой сбегаю. Справка из домоуправления нужна, а их только с девяти до двенадцати выдают. Я быстро сбегаю.
— А что ты, Аннам-джан, мне посоветуешь?
Но Аннам уже скрылся за дверью.
Среда
— Шутки шутками, а дела, как я посмотрю, начинают принимать совсем не шуточный оборот. Причем, Аннам-джан, все само собой идет именно так, как надо.
— Верно, Ораз-ага! Если должно повезти, так обязательно повезет. Я вчера вместо одной две справки выправил. Даже не верится. Вчера очень хороший день был.
— Я тебе, Аннам-джан, не о справках говорю. Если судьба будет благосклонна, очень может быть, что в самом скором времени мне удастся соединиться с одной хорошей женщиной. Правда, Аннам-джан, ей уже под пятьдесят. С виду столько не дашь, лицо молодое. Детей у нее двое, но уже самостоятельные, живут отдельно. Простая, скромная. Родственнице моей призналась, что с двадцати пяти лет в одиночестве живет. Не хотела второй раз замуж выходить, чтобы детям не пришлось упреков чужого человека слышать. А теперь вот осталась одна. Скучно, и, говорит, если бы нашелся человек не пьющий, не курящий... А когда родственница моя обо мне ей рассказала, она вроде говорит: «Вот, кажется, именно такой человек, которого я хотела найти!» Так вот, Аннам-джан, сегодня в двенадцать часов у меня с ней свидание. В парке.
— Свидание? В парке?
— Что ты так удивляешься, Аннам-джан. Ну, назовем это не свиданием, а просто встречей. Или беседой. Но только учти, Аннам-джан, ровно в двенадцать я должен быть в парке. Нельзя же, чтобы она меня ждала.
— О-о…
— Вот ты, Аннам-джан, современный человек. Как думаешь, чем у нас все кончится? Говори прямо, не стесняйся. Мы ведь коллеги, бок о бок работаем. Скажи честно, может, твой Ораз-ага с ума сошел на старости лет? Если мое поведение тебе не нравится, так и скажи. Мол, яшули, в твоем предпенсионном возрасте такие геройства опасны для здоровья. Ну, скажи, что думаешь!
— Если вы, Ораз-ага, спрашиваете у меня совета, я вам отвечу так. Же-ни-тесь. Немедленно. Ни одного дня не теряйте. Потому что если у человека есть мечта, он должен стремиться к ней и ни о чем больше не думать. Вот, хотя бы взять меня. Я как куплю машину, больше ни о чем думать не стану. Буду блаженствовать. Езжай, куда хочешь! Увидел симпатичную женщину — познакомиться проще простого. Женщины, скажу я вам, как увидят мужчину с машиной — так прямо голову теряют. Вот с гаражом, я чувствую, будут сложности. Как думаете, Ораз-ага, из ваших знакомых никто помочь не может? Подскажите выход.
— О чем таком ты говоришь! — нахмурился Ораз-ага. — Я сколько голову не ломал, так и не придумал, что сказать ей при встрече. Смешно, наверное, в нашем возрасте при первой встрече говорить женщине, что люблю ее и тому подобное. Нет, я такие слова, даже когда молодым был, и то говорить не решался. Стеснительным был. Если бы отец не женил, так бы и жил, наверное, бобылем. Научи, Аннам-джан, о чем мне с ней говорить. Неудобно же получится, если я молчать буду. Вроде она должна меня развлекать. Нехорошо получится. Ты — человек современный, язык у тебя хорошо подвешен.
— Скажите: «Здравствуй, дорогая!»
— Ты меня совсем за идиота, что ли, держишь? Как поздороваться, я и сам знаю. О чем после говорить?
— Скажите: «Как думаете, может нам жить одним домом?»
— Прямо так сразу. Некрасиво, вроде бы. Ладно, предположим. А потом что? Помолчать, дать ей время подумать?
— Нет, будьте, как огонь. Не давайте ей опомниться. Говорите ясно, четко. Смотрите, не мямлите.
— Легко советовать! «Говорите четко»... Ты мне посоветуй, что говорить.
— Скажите, что у вас свой дом, машина. Подарите что-нибудь. Женщины любят подарки.
— А что можно подарить?
— Сколько ей лет?
— Я же говорил. Лет сорок пять, под пятьдесят.
— Под пятьдесят? Да зачем вам, Ораз-ага, такая старушенция. Мало, что ли, восемнадцатилетних красавиц!..
— Вот уж они мне точно ни к чему, брат. Ты что, разыгрываешь меня? Как тебе не стыдно.
— Да я вполне серьезно, Ораз-ага. У вас свой дом, машина. Знаете, сколько красоток о таком партнере мечтают? Машина и дом — это теперь главные мужские достоинства!
— Да на что мне — восемнадцатилетняя!.. Быть при ней вроде сторожа? Я с тобой серьезно разговариваю. Мне нужна женщина, которая бы хозяйство вела, стирала, готовила, поговорить со мной могла. А детей на старости лет я заводить не собираюсь.
— А вот я, как куплю машину, погуляю от души. Кстати, Ораз-ага, вы когда машину купили? В каком году?
— Что? В каком году? Чего тебе такие мысли в голову лезут!
— Хочу прикинуть, сколько лет можно ее эксплуатировать. Ездить буду осторожно. А потом продам.
Ораз-ага встал и одернул пиджак.
— Я сегодня, Аннам-джан, в новом костюме. А ты даже не заметил. Хоть бы поздравил с обновкой. Ну, как? Хорошо сидит?
— Полный порядок, Ораз-ага!
— Ты даже не посмотрел, как следует. Хочешь, чтобы я осрамился.
— Да эта женщина молиться на вас должна.
— Как думаешь, шляпу надеть, или можно без головного убора?
Аннам посмотрел на часы и встал:
— Ого, совсем мы с вами заболтались. Я и не заметил, как время пролетело. А у меня сейчас столько дел, столько дел... Я пошел, Ораз-ага. Если начальство спросит, скажите, что на участок поехал.
— Я тоже уйду. Я же говорил, что в двенадцать у меня встреча.
— Тогда подбросьте до дому. Вы ведь на машине.
Четверг
— Что-то ты, Аннам-джан, сегодня припозднился? Я тебя уже давно дожидаюсь.
— Начальство искало?
— Чего это ты решил, что начальство тебя ищет?
— А зачем ждете?
— Рассказать хочу, как вчерашняя встреча прошла.
— Какая встреча?
— Ну, ты даешь! Я же говорил тебе, что в двенадцать часов у меня в парке была назначена встреча с женщиной, с той, с сорокапятилетней, — торопливо напомнил Ораз-ага. — Представляешь, Аннам-джан, подхожу я к условленному месту, сам еще не знаю, как мне быть, а она уже сидит на скамеечке, дожидается меня. Что делать! «Здравствуйте, — говорю, — Огулькейик. Как поживаете?»
— Кто такая Огулькейик?
— Я же тебе объясняю. Эта самая женщина, сорокапятилетняя. Слушай, как все было. Значит, посидел немножко. Я молчу, она молчит. Потом Огулькейик попросила о себе рассказать. Я говорю, что всю жизнь проработал в научно-исследовательском институте, научным сотрудником. О покойнице рассказал. Сказал, что была она замечательной хозяйкой, но заболела, бедняжка, туберкулезом и от него померла. Рассказываю, а сам глаз от Огулькейик оторвать не могу, так-то, Аннам-джан. Не ахти какая красавица. Обыкновенная скромная женщина. На руках два золотых кольца.
— Взяли ее руки в свои?
— Ты что! Мальчишка я, что ли? Потом она о своей жизни рассказала. Говорит, что после смерти мужа ей несколько раз предлагали выйти снова замуж, но она согласия не давала.
— А вам дала?
— Почти что. Поставила два условия. Во-первых, чтобы не препятствовал я ей время от времени сыновей навещать, а во-вторых, чтобы внуки могли к ней в гости приходить. Больше мне, говорит, ничего не надо: ни вещей дорогих, ни деликатесов.
— Деликатесов! Где их взять? Говорили, что мяса будет навалом, а в магазинах одни пустые полки. Хорошо еще, если есть машина, можно весь город объехать. Ничего, Ораз-ага, скоро, бог даст, и я пешком ходить перестану. Вот только какой цвет теперь самый модный?
— Какой цвет?
— Ну, машины...
— А-а... Белый.
— И мне белый нравится. Честное слово, даже доплатить немного за цвет готов.
— Вот так-то, Аннам-джан. Поговорили мы с ней обо всем на свете. Умная, понимающая женщина, жизнь повидала. Опять же сказал, что не курю, не пью. Огулькейик обрадовалась, что я, так сказать, не подвержен. О зарплате спросила. В общем, решили объединить наши пожитки.
— Прекрасно. Давайте, быстренько сыграем свадьбу.
— Болтаешь лишь бы что! До свадьбы далеко еще.
— Эх, Ораз-ага, если женщина согласна, тянуть не надо.
— Нет, нет, Аннам-джан, в этом деле спешка не нужна. Надо все хорошенько взвесить. Как говорится, семь раз отмерь, один раз отрежь. Во-первых, надо отметить годовщину. А иначе люди осуждать меня станут. Потом, еще неизвестно, как дочка к этому отнесется. Хорошо, если скажет: «Женись, папа. Я тебя понимаю. Нелегко тебе без спутницы жизни». А вдруг заупрямится? Скажет: «Никого в дом наш не приводи!» Что тогда? Теперь представь такой поворот. Женился я на Огулкейик. Дочь выдал замуж. Остались мы вдвоем. Случится что со мной, мы ведь не вечно живем. А у Огулькейик сыновья. Мой дом им достанется? Мой-то, сам знаешь, парень простой. Ему ничего не надо. Вот и получится, что останется он ни с чем. Вообще, Аннам-джан, никому на моем месте оказаться не пожелаю. Голова от этих мыслей прямо раскалывается. Думаю вечером детей собрать. Посажу их перед собой, и прямо скажу, что думаю. Посмотрим, как отнесутся. Вот только не представляю, Аннам-джан, как сказать им об этом. Что посоветуешь?
Но Аннам в мыслях давно уже мчался куда-то на новеньких белых «жигулях».
Пятница
— Ораз-ага, начальство мной не интересовалось? — осведомился Аннам, входя в кабинет.
Погруженный в свои думы, Ораз-ага нехотя повернул голову, смерил коллегу взглядом.
— А что такое?
— Да нет, просто. Опоздал, потому и спрашиваю. Оформляю документы, Ораз-ага. И кажется нашел нужного человека — обещал достать белого цвета.
— Белого цвета?
— Вы же сами говорили, что он самый модный. Вы, Ораз-ага, даже не представляете, сколько волокиты с оформлением. Никому до тебя дела нет. Сейчас придется снова бежать. Я, в общем-то, забежал предупредить, что сегодня меня не будет. А теперь побегу.
— Подожди, подожди!
— Некогда, Ораз-ага.
— Ничего, десять-пятнадцать минут ничего не решают. Я же тебе говорил, что хочу вечером детям открыться. Велел к ужину прийти. Но сын, конечно, опоздал — живет далеко, сам знаешь, пока добрался. Но все-таки поговорили.
— О чем?
— Как о чем? Я же тебе сколько раз уже говорил.
— От болтовни толку нет, Ораз-ага. В разговорах полжизни проходит. Если начальство меня спросит, скажите, что машину оформляю. Шеф в курсе, я ему говорил. Все! Бегу.
— Аннам-джан!
— Некогда, Ораз-ага. Вот приобрету машину, обязательно посидим, поговорим. Опытный автомобилист и молодой, так сказать. А теперь — лечу!
Ораз-ага даже головы не поднял.
— Счастливого пути, брат! Ступай, если торопишься, — чуть слышно произнес он.
Счастливого пути Ораз-ага пожелал, но в душе сильно обиделся на Аннама за то, что тот не пожелал его выслушать. «И куда, интересно, этот голубчик полетел?» — думал он. Но сколько ни пытался Ораз-ага вспомнить, куда и зачем пошел Аннам, это ему не удавалось. А потом и рабочий день подошел к концу...


МУЖЧИНЫ
Комната была полна людьми. На дастархане теснились пустые миски, опорожненные и недопитые, но уже давно остывшие чайники.
— Вы, парни, пожалуй, не помните, — Кертик-ага, заискивающе улыбнулся и вытер жирные пальцы о край скатерти. — А в прежние времена даже небогатые люди, когда устраивали той, сзывали все село, из других аулов приглашали. Борцы боролись, бахши пели. А сейчас что? Даже те, у кого денег полно, и то от души не расщедрятся. Зовут только нужных людей, в одной комнате всех гостей угощают. Нет, парни, я вам прямо скажу: нынче и праздники не те, да и люди, откровенно говоря, измельчали...
— К чему это вы так? — сказал один из гостей, недовольно глядя на старика.
— Нет, если вы обвиняете, Кертик-ага, то уж будьте добры — объясните, в чем причина? — подмигивая соседям, спросил известный своим озорством Хемра, в надежде посмеяться над стариком.
Кертик-ага не торопился с ответом. Убедившись, наконец, что ему удалось завладеть вниманием присутствующих, он, слегка откинувшись назад, произнес.
— Причина в чем, спрашиваешь? — помолчал немного и произнес свой приговор. — Причина известная: не осталось настоящих мужчин...
— Ого!..
— Ты не «огокай», Хемра-джан. Я истину говорю. Мужчины свою власть женщинам уступили. А женщина добром сорить не станет. Даже если найдет что на дороге, так и то поскорей в чулан тащит. Природа у них, у женщин, такая. Конечно, они для дома, для детей стараются, но как бы ни было, теперь без жениного дозволения и травинка в доме не колыхнется.
— По-вашему, Кертик-ага, выходит, что жен слушать не надо, так? — вступил в разговор Eлбарс, который в глубине комнаты, полулежа на подушках, цедил остывший чай. — А я так понимаю, что кое в чем они правы. Из-за кутежей только траты лишние, а все равно, сколько ни выставь угощения, всем мил не станешь. Разве не так?
— Противно слушать, когда своих жен цитировать начинают. Своего мнения у тебя, Eлбарс, нет? Женщина есть женщина. Сказал ей «сядь» — пусть сидит, скажешь «стой» — тогда пусть встанет.
— О, Хемра, как ты поешь. Только зачем бахвалиться, если за свои слова ответить не можешь!
Хемра побагровел.
— Не бойся! Я своих слов никогда на ветер не бросаю.
Добродушный толстяк Мяти поспешил разрядить обстановку:
— В прежние времена мужчины, говорят, своих жен меньше дров ценили. А у них не по одной жене было, по двенадцать, и ни одна даже пискнуть не смела. А теперь... — он прикусил нижнюю губу и в отчаянии замотал головой. — Нет, я так думаю, что просто бабы теперь совсем другие, не то, что прежде. Какой бы ты герой ни был, дай тебе двенадцать теперешних женщин в жены, через день из дому сбежишь. Нет, это нам медали надо давать за то, что все их капризы терпим.
— Что-то ты не туда разговор повел, Мяти. Кертик-ага что сказал: тои в прежние времена были не в пример нынешним. А ты о чем?.. — Хемра, который почему-то был решительно против разговора о женах, погладил по головке своего трехлетнего сына, что сидел у его ног, и продолжил: — Что ни говорите, а по большому счету Кертик-ага прав. У Астана после четырех дочерей родился сын, а он от друзей пятью килограммами мороженого мяса решил отделаться.
— Вот, Астан-джан, благодарность за угощение. Хлеб-соль ел, а теперь, слышишь, как заговорил. — Eлбарс посмотрел по сторонам. — Все теперь так отмечают. И правильно. Посоветовался с женой...
— «Посоветовался, посоветовался...» В роддоме, что ли?..
— А почему бы и нет. Что, нельзя жене о своих планах сказать?
— Сказать можно, да только нет теперь прежних жен, которые, чтобы муж ни спрашивал, один только ответ знали: «Как вы, отец, решили, так тому и быть!» Теперь станешь с ней советоваться, а она сразу учить начнет, мол, как я скажу, так и будет. Все за тебя решит. И куда пойти, и с кем говорить, и что сказать.
— Тут все от тебя самого, Мяти, зависит. Воли жене не давай. Скажет что-нибудь, а ты сделай вид, что не слышишь ее. Да и работать побольше заставляй. Если устанет за день, как вол, так не очень-то ворчать станет. Понял?
— Чего ты других учишь, а сам так не делаешь? Размечтался наш Хемра. Рядом с женой слова лишнего не скажет. Объясни-ка нам, почему ты, куда ни идешь, повсюду с собой сынишку таскаешь. Нянька ему, что ли, а?.. Что ребенку среди взрослых делать?
— Причем тут нянька. Просто, как иду куда-нибудь, он в слезы. А я его слез не могу видеть. Сердце ведь не каменное, Eлбарс-джан. С работы приду, он на шею бросится, обнимает, целует, прямо праздник для него.
— Это верно. Современные дети больше к отцам тянутся. И я объясню почему: матери на них не очень-то внимание обращают. Чуть что — сразу подзатыльник. Вот они и держатся от них подальше. А у мужчин сердце мягкое. Отец сынишку не ущипнет, не скажет ему: «А ну, ступай к матери!»
— Золотые слова, Кертик-ага. Наш Хемра — живой пример. Ладно, здесь все свои — скажи честно, Хемра, жены боишься?
— Я, выходит, трус, а ты, Eлбарс, — храбрец. Если тебе родители такое имя дали, так, можно подумать, у тебя и сердце львиное.
— Нет, в прежние времена все иначе было, — мечтательно произнес таксист Мяти. — Помню, отец, вечная ему память, прикрикнет на мать «А ну, молчи!», так она и молчит до посинения. А теперь мать начнет детей ругать, так муж, чтоб ей угодить, тоже на них набросится. До чего дошло — матери детей отцом пугают: «Вот скажу отцу, он тебе покажет!» Словно псу на растерзание отдаст...
— Нет, ребята, я вам так скажу: не осталось теперь настоящих мужчин. Может, где есть еще один-другой, но в нашем селе давно уже все удальцы перевелись.
— Опять вы за свое, Кертик-ага, — обиженно произнес Хемра. — Можно подумать мы не мужчины.
— Мужчины, мужчины, — примирительно сказал Кертик-ага. — Только я не о том говорю, что у тебя в паспорте написано. Ты знаешь, что такое денене? Никто не знает? — Ответом ему было молчание. — Так вот, денене — это складчина. Соберется компания, каждый вносит свою долю, купят барашка или козленка и посидят потом как следует. Помню, в молодости соберемся, придем среди ночи к кому-нибудь, овцу зарежем, потом хозяин жену будит, чтоб она нам келебашаяк приготовила — пируем до самого рассвета. Вот что мы творили. А кто из вас без согласия жены посмеет барашка зарезать? А чья жена согласится среди ночи баранью голову и ноги чистить? А?
— Это конечно можно... — еле слышно произнес кто-то.
— Кто сказал? — воспрянул Кертик-ага, пристально вглядываясь в лица сидящих.
— Только не я, — честно признался Eлбарс под ухмылки окружающих.
— Действительно, кто сказал? — поддержал Кертика-агу хозяин дома, глядя на Хемру.
— Нечего на меня смотреть, Астан. Если я что скажу, так от своих слов отступаться не стану. Я жены не боюсь. Женщина есть женщина. Что ей скажу, то и сделает.
— Нет, давайте прямо говорить. Кто из вас может среди ночи пригласить к себе друзей, зарезать ягненка и приказать жене, чтобы она его гостям угощение готовила? — не унимался Кертик-ага. — Только такой человек достоин называться настоящим мужчиной!
— Нет, Кертик-ага, сейчас уже слишком поздно. И вообще, что вы каждый раз один и тот же спор затеваете, — на правах хозяина дома стал урезонивать старика Астан.
Но Кертика-агу было уже не остановить:
— Нет мужчин настоящих?
— Кому надо среди ночи барана резать. Давайте завтра сложимся. Барана я найду.
— Eлбарс-джан, днем каждый сможет. В том-то и штука, чтобы гостей ночью пригласить, когда женушка спит самым сладким сном.
— Ну, тогда на одного Хемру надежда. Он с самого начала говорил, что не боится жены — вот пусть и докажет.
— Плохая у тебя привычка, Eлбарс. Сразу за чужую спину прячешься. Я тебе что плохого сделал?
— Ты, Хемра, не крути. Скажи прямо: сможешь или нет.
— Жене что-то нездоровится, Кертик-ага...
— Заболела? А я ее сегодня возле магазина видел.
— Не лезь, Eлбарс. Я же не говорю, что она в больнице лежит. Ходит...
— Вот и заставь ее келебашаяк нам приготовить.
— Если захочу — заставлю.
— Вот и хорошо! — обрадовался Кертик-ага. — Сейчас прихватим моего барашка и отправимся к тебе. И даю слово, — старик торжественно возвысил голос, — если сделаешь так — я даже не заикнусь впредь, что не осталось в нашем селе настоящих мужчин.
— Неудобно как-то, Кертик-ага, в моем доме резать вашего барашка. Был бы у меня баран...
— А ты что со своими баранами сделал? У тебя ведь семь их было, один жирней другого.
— Сиди, Eлбарс, и помалкивай!
— А зачем ты врешь?
— Ты сам лучше свое имя оправдай. Тоже мне — лев-храбрец.
— Я честно говорю: моя жена мотовства не любит. Говорит, жить надо скромно — нам пыль людям в глаза пускать незачем.
— А еще что твоя женушка говорит?
— Ладно, Кертик-ага, бросьте!.. Зачем вы людей стравливаете, — сказал Мяти-таксист.
— Нет, Мяти-джан, никого я не стравливаю. Я ведь сразу говорил, что не осталось у нас настоящих мужчин. И раньше это знал, а сегодня еще раз убедился.
— Ладно. Нам это не под силу, так вы, Кертик-ага, сами покажите, на что способны, — стал напирать на старика Хемра.
— Нет, стар я для таких споров, парни. Будь я, как вы, — тогда другое дело. Я и не скрываю, что давно уже вожжи жене в руки отдал. Да и у старухи силы не прежние. Голову чистить, ноги... Конечно, если настаиваете...
— Не нужно нам келебашаяк. Пусть печенку пожарит.
— Ну, если печенку — тогда дело другое. Это можно.
— Значит идем?
Хемра ожидал, что Кертик-ага начнет увиливать, но старик был полон решимости:
— Идемте.
— За приглашение, конечно, спасибо, Кертик-ага, — пошел на попятную Хемра, — только завтра люди нас засмеют, если мы среди ночи барашка резать станем.
— Эх, Хемра-джан, нельзя всю жизнь ходить таким важным, точно фотографироваться собрался. Засмеют — так засмеют. Зачем нам сегодня думать о том, кто что завтра скажет.
— Это верно. Но вот тетушка Айджан... Не по-людски это — ее среди ночи будить. Она ведь хворает.
— Вы ребята об этом не беспокойтесь. Идемте.
Все разом встали, точно только и ждали этого приглашения.
Когда вышли на ночную улицу, Мяти-таксист, глядя на бодро шагающего впереди Кертика-агу, весело произнес:
— Да были в прежние времена настоящие смельчаки!
— Люди, я, наверное, с вами не пойду, — сказал Хемра, словно оправдываясь. — Сынишке спать пора. Поздно. Астан, а ты пойдешь?
— Как можно в стороне от такого пиршества отказаться!
— Ну, как знаешь. Конечно, если б не ребенок, отчего не посмотреть, как Кертик-ага будет барана резать. Ладно. Я домой. До свиданья.
Никто Хемре не ответил. Мысленно все были уже во дворе у Кертика-аги. Когда же этот миг настал, Кертик-ага решительно распахнул дверь загона и предложил:
— Ну, парни, выбирайте любого!
— Только без меня, — Eлбарс отступил на шаг назад. — Кертик-ага, вы бы все же с женой посоветовались. Тетушка Айджан обидеться может.
— Кертик-ага сказал «режьте!», вот и делайте, что он велит, — веселился Мяти-таксист.
— Верно. Если что — Кертик-ага за все ответит. Наше дело маленькое. — Астан вошел в овчарню и остановился, вглядываясь в темноту. — Сейчас подомнем какого-нибудь. Эй, Кертик-ага, покажите, какого ловить, перед женой ведь вам отвечать.
— Да что вы в самом деле! Мы с ней, как один человек: мои мысли — ее мысли. Лови любого.
Астан так и поступил. Ухватил первого попавшегося и потянул его к двери.
— Веревку несите!
— Где ее теперь искать! Да и зачем веревка, если сейчас его зарежем, — сказал Кертик-ага. — Нож нужен, а не веревка.
— Оставьте в покое этого барана, — забеспокоился Eлбарс. — Смотрите, сейчас нас всех отсюда погонят.
— Чем болтать, лучше нож держи.
— Нет, Кертик-ага, я барана никогда не резал.
— Да ты горло ему перережь, а остальным я сам займусь, — дрожа, словно от холода, сказал Мяти.
— Держи его за ноги, держи!
Через миг барашек жалобно заблеял, и тотчас же скрипнула дверь дома.
— Кто там? — раздался голос тетушки Айджан, а вслед за тем детский плач и топот убегающих ног.
— Хемра!.. — констатировал Eлбарс. — Я так и знал, что он за нами плетется. А теперь он, как всегда, ни при чем.
— Эй, кто там у загона? — снова крикнула тетушка Айджан. — Сейчас мужа позову.
— Свои, жена.
— Вы-ы? — Тетушка Айджан подошла ближе. — Eлбарс... Астан... Что же вы здесь стоите, проходите в дом.
— Сейчас, сейчас... Иди в дом, мы чуть позже подойдем.
— Что это вы тут делаете? — с тревогой в голосе спросила тетушка Айджан.
— Да вот, парням свежатинки захотелось.
— А Кертик-ага разве с вами, гелнедже, не советовался? — удивленно произнес Eлбарс. — Я их отговаривал, но они не послушали.
— А-а, теперь понятно. Значит это не парням, а вам свежей баранины среди ночи захотелось? Небось весь вечер людям испортили? Только и знаете — людей на глупости подбивать.
— Эй, жена, что ж ты меня перед молодежью позоришь. Что они подумают. Разнесут завтра по селу, что Кертик-ага боится своей жены.
— При чем тут боится? Обязательно что ли жить в страхе друг перед другом? Я же не о том говорю. Ну ладно, у вас, как говорится, борода выросла, а ума не принесла, но ты, Астан... Не стыдно? Отпусти несчастного барана!
— Ладно, люди, я пошел, — сказал Eлбарс и тотчас растворился в темноте.
— Вы, парни, что — своего Кертика-агу не знаете? Да он же временами как помешанный.
— Слова выбирай, жена!
— Я и выбираю. Да отпустите вы барана!
— Поздно.
— Что?..
— Поздно.
— Успели горло перерезать? Несчастное животное. Посмотрите, чем они в полночь занимаются. Только, отец, вы меня сейчас готовить не просите. Я уже не прежняя Айджан. Голову, ноги завтра буду чистить, сейчас нет сил.
— Гелнедже, да не нужем нам келебашаяк. Пожарьте печеночку, почки, сердечко. А вообще — что мы сами себе приготовить не сможем? Отдыхайте. Спасибо уж за то, что не гоните нас и не ругаете, — затараторил повеселевший Астан.
— Да что ж мне вас гнать и ругать? Вы, мужчины, только на такие дурацкие выходки и способны. Беситесь от жиру!..
Тетушка Айджан ушла, сказав, что идет спать. Но заснуть уже не смогла: развела огонь в очаге, поставила казан, а некоторое время спустя принесла поздним гостям свежесваренную баранину.
— Да-а, — многозначительно протянул Мяти-таксист, глядя то на тетушку Айджан, то на сидевшего с невозмутимым видом Кертика-агу.
А позже, когда гости прощались с хозяином, каждый из них, пожимая старику руку, сказал:
— Вы, Кертик-ага, молодец!

Только на рассвете легли Кертик-ага и тетушка Айджан в свои постели. Но хотя старик провел бессонную ночь, заснуть он не смог — лежал с открытыми глазами, глядя в потолок. Потом быстро повернулся на бок, приподнялся и, глядя туда, где лежала жена, торопливо заговорил:
— Разве ты сама не говорила, что теперь и свадьбы не такие, как прежде, и мужчины рабами своих жен стали, а? Мол, мужчина теперь без разрешения жены и не чихнет. Говорила, говорила! А теперь...
— Ах, отец, — отозвалась тетушка Айджан, — да я, как увидела, что вы барашка режете, сразу прежние годы вспомнила. Когда молодыми были. Вдруг представилось, что я еще молодуха, и так сразу легко стало... Вы уж не обижайтесь, пожалуйста, что я поворчала немного...
Кертик-ага опустил голову на подушку; на губах у него играла улыбка, и от этого лицо казалось помолодевшим сразу на много лет.


СВОЁ — НЕ ХОРОШЕЕ
Гаип-башлык настолько привык к голосу своей жены, который непременно сопровождает и обед его и чаепитие, что без него чай ему — не чай, и отдых — не отдых. Вот что значит привычка. Тетушка Сенем начинает тараторить, когда еще чайники несет.
— Не могу больше терпеть, отец. За что, спрашивается, мне такое мучение? — Она поставила перед мужем, который пришел домой пообедать, пузатый фарфоровый чайник и... умолкла. Держала паузу, видимо, дожидаясь, что муж поинтересуется, о чем идет речь. Прежде такого за ней не замечалось: уж если начнет говорить, так и слова не вставишь.
— Это что ж тебя так, жена?.. — произнес Гаип-башлык, чтоб подвигнуть тетушку Сенем к продолжению разговора. О чем пойдет речь, его нисколько не интересовало.
— А ты как думаешь? — Тетушка Сенем подхватила реплику и тут уж вошла в свою роль. — Корова наша проклятая, чтоб рога у ней обломились! Уж не знаю, с какой стороны подступиться. Бешеная какая-то. Как начнет брыкаться, так без собаки к ней и не подойдешь. Правда, правда!.. А жрет — все подряд. Только успевай подавать. А потом уставится, точно сорок дней ее голодной держали. И мычит. Замычит, так, считай, пропало. Ты ей хоть воду давай, хоть сено подкладывай, мычит — и все.
— А что ж она не мычит, когда я дома?
Тетушка Сенем и глазом не моргнула.
— Вот такая вредная корова! Как увидит, что ты из дому ушел, так и начинает реветь. Ты — домой, она молчит. — Она кашлянула, прочищая горло, а заодно чтобы подготовить мужа к самой важной информации. — Такой противной коровы, отец, наверно, на всем белом свете нет.
— Сколько у нас эта буренка?.. Года еще нет. А помнишь, как ты ее расхваливала? Уж не в твоих ли, жена, руках она, бедняжка, в самую плохую на свете корову превратилась? — Гаип-башлык не стал уточнять, что вопрос риторический. Понадеялся на догадливость тетушки Сенем.
Он не ошибся. Тетушка Сенем сразу смекнула, куда муж клонит. Но она прекрасно знала и другое: куда бы он ни клонил, сколько бы не упирался, но в конце концов будет так, как она решила. Слава богу, не впервой.
— Ты меня, отец, не подкалывай. Я ж не ясновидящая, чтоб с одного взгляда понять, какой у коровы норов.
— А кто говорил, что никакая другая корова столько молока не дает?!
— Я говорила. Но только зачем мне это молоко, если каждая его капля такими мучениями достается?
— Мучениями, — передразнил жену Гаип-башлык. — Что у тебя за хозяйство? Какие трудности? Мой бы груз на тебя переложить, тогда бы, может, поняла, что такое трудности. Ты — жена председателя колхоза. Можно сказать, у всех на виду. В колхозе я тебя работать не заставляю. Но дома — уж будь добра!..
— Да как увижу эту проклятую, так, честное слово, руки опускаются. — Тетушка Сенем подпустила слезы в голос.
Председателю препираться надоело, но и безоговорочное свое поражение признавать тоже не хотелось.
— Где ж ты покупателя найдешь на самую проклятую на свете корову?
Ох, уж эта ирония!.. Но тетушка Сенем знала, что близка к цели, а потому муж мог иронизировать сколько ему заблагорассудится.
— У нее это что ли между рогами написано? А даже и было бы написано, так никто читать не станет. Люди за честь почтут хоть что с нашего двора купить. — Тетушка Сенем задумчиво посмотрела в окно. Мысленно она уже с кем-то торговалась и единственное, чего боялась — продешевить. Действительно, сколько же за эту корову можно взять? Она подлила мужу чай и сказала: — Уж лучше бы я в гости к Мамагуль не ездила. Как увидела ее корову — залюбовалась. Во всем их селе нет коровы лучше. Вот какая мне корова нужна: смирная, ласковая. Стоит спокойно, даже головы не повернет. А какой теленочек?! Ты бы его увидел, так тоже бы глаз оторвать не смог. Может купим, отец, а?.. — Теперь черед тетушки Сенем задавать риторические вопросы. Можно было бы, конечно, обойтись и без этого, но в стратегическом плане такой вопрос необходим. Почему? Так и быть, открою секрет. А вдруг и эта корова плохой окажется? Мало ли что Мамагуль говорит, на всякий случай надо и к худшему подготовиться. Как-то спокойней на душе, когда знаешь, что в любой момент можно сказать: «А разве не сам ты говорил «покупай»? Вот почему так важно добиться от мужа ответа. — Ты чего молчишь, отец? Как скажешь, так и будет. Если решил купить, так и не станем тянуть. Возьмем? Ну, говори же. Купим, да?
Гаип-башлык почувствовал, что кольцо окружения сейчас сомкнется. Он взглянул на жену, сглотнул слюну и с решительным видом встал:
— Посерьезней разговор есть, чем о корове... Ты давай, крепенького чаю мне завари да неси в дальнюю комнату. Я там пообедаю. А пока ты чай завариваешь, я переоденусь.
— А в этой комнате что, крепкий чай пить нельзя? И обед готов.
— Я говорю, серьезный разговор. С глазу на глаз, поняла? — Гаип-башлык снизил голос и с таинственным видом посмотрел по сторонам, словно кто-то их мог подслушать.
Чтоб добиться своего, в чем-то порой приходится уступать. Раз муж сказал, что будет обедать в дальней комнате, значит так тому и быть. Может и в самом деле есть важный разговор. Не споря больше, Сенем-эдже отправилась хлопотать о крепком чае. Заварила, принесла в дальнюю комнату и, ни слова не проронив, поставила чайник перед мужем. Гаип-башлык придвинул чайник поближе и прилег, упершись локтем в подушку, всем своим видом показывая, что теперь он готов продолжить беседу. Но о чем?.. Что еще за важный разговор?.. Сенем-эдже было любопытно, но, с другой стороны, где ж взять терпения, чтоб дождаться, когда созреет ее уж чересчур степенный муж. Можно подумать, что только у него важные дела.
— Дочка, между прочим, сегодня приходила. Приехала со своим усатеньким муженьком, — сообщила Сенем-эдже.
— К черту и дочку твою, и мужа ее усатенького! — Помянув черта, Гаип-башлык по привычке глухо кашлянул. — Пустая у нее голова, пустая! Я удивляюсь, отчего это девушкам чужие парни лучше своих кажутся? Так и норовят замуж выскочить за незнакомого, в чужое село да еще чтоб подальше. Бывают же такие дуры!
— Вышла бы за кого из соседей, — подхватила Сенем-эдже, — так и уважали бы ее побольше. Приходила бы к родителям, когда захочется, взяла бы из дому, что нужно. На дочь башлыка косо никто не посмотрит...
— Не смогла ты ее воспитать как следует!..
— Воспитание она, отец, получила, — Сенем-эдже вся собралась, приготовившись к обороне — нельзя же в самом деле допустить, чтобы все твои труды пошли насмарку! — Просто мода теперь у девушек такая. Самостоятельности хотят. Вот и наша за этой проклятой модой погналась. Иначе разве бы пошла против материнской воли? Можно подумать у меня душа не болит. И днем и ночью думаю, чем этот усатый ее приворожил. Неужто его усы ей милей, чем родители? Это ж надо: ради мужа от родителей своих отречься! Мы разве такие были? Родителей душой и сердцем уважали. Как они решат, так и было...
— Правильно. Поэтому и живешь счастливо... — начал Гаип-башлык, но развить эту мысль не успел. Сенем-эдже пропустила его реплику мимо ушей.
— Так вот. Гляжу я на нее и думаю: натворила дел, доченька, зачем теперь-то пожаловала? И этот, усатый герой, стоит, подбоченясь, рядом, точно гору своротил. Спра­шивает: «Может, какая помощь нужна. Только скажите, все сделаю». «Ты уже свое сделал!» — думаю, а вслух, значит, так резко говорю: «Ты, парень, знай, мы ни в чьей помощи не нуждаемся. Это к нам помощь просить приходят!» Ах, какая у меня дочь скромная была!.. Это ты, Гаип, виноват, что она из дому убежала.
Гаип-башлык ушам своим не поверил. Он так и замер, удивленно выпучив глаза.
— Да, да, не смотри на меня так!.. — Сенем-эдже знала, что для достижения победы мало обороняться, надо атаковать. Истина эта, в общем-то, широко известна, но Сенем-эдже постигла ее не с чужих слов, не в мемуарах какого-нибудь полководца вычитала. — Ребенка не одна мать воспитывать должна. Отцовское воспитание — особое. А ты?.. Тебе несчастный хлопчатник дороже собственных детей. С утра до ночи в поле. Ну-ка, вспомни, когда ты интересовался, чем твои дети занимаются, как они учатся?! Все я, все я. А у меня тоже не десять рук и голова, между прочим, тоже одна...
Гаип-башлык принялся ногтем прочерчивать узоры ковра — есть у него такая привычка. Уж кому-кому, а тетушке Сенем хорошо известно, что это означает. Муж признал свое поражение.
Наступило тягостное молчание. Но по-настоящему насладиться победой Сенем-эдже не успела: в дверях появился Деркар, ее тринадцатилетний сын.
— Мам, а я вас везде ищу! — Деркар посмотрел на отца, что лежал, упершись локтем в подушку и низко склонив голову, потом на мать, которая сидела слегка откинувшись назад и как бы свысока поглядывала на мужа. — Что вы тут делаете?
— Да так, разговоры вяжем, сынок.
— А я травы принес. Полный мешок. Аж у старого мавзолея собирал!..
Гаип-башлык, только что выслушавший упрек, причем справедливый упрек тетушки Сенем, вспомнил о своем отцовском долге.
— Молодец, сынок. Доброе дело сделал. Только не надо было так далеко ходить. По обочинам тоже травы много.
Деркар пропустил эту реплику мимо ушей.
— Мам, теперь можно пойти поиграть?
Сенем-эдже не ответила. Она посмотрела на мужа и как бы приободрила его, мол, сам скажи. Гаип-башлык тяжело вздохнул, ища выход из непростой ситуации.
— Надо же, какие времена настали. Раньше сено тележками домой везли, а теперь ребенок должен собирать. Поиграй, сынок. — Сенем-эдже удивленно посмотрела на мужа, и Гаип-башлык предостерегающе поднял руку. — Траву корове не давай, сынок. Мы ее сейчас продавать будем.
Деркар ушел, но почти сразу же вернулся.
— Папа, там тебя кто-то спрашивает.
— Скажи, что папы нет — в район уехал, — распорядилась Сенем-эдже.
Деркар ушел, притворив за собой дверь. Гаип-башлык, зная, что покоя теперь не будет, заторопился:
— Значит, вот какой разговор, жена… — начал он, но продолжить не успел, потому что тетушка Сенем решительно поднялась.
— Я побегу, надо соседям сказать, что корову продаем.
Если женщина, не дай бог, что-нибудь задумает, так потом ни другим, ни себе покоя не даст. Разве могла Сенем-эдже, буквально вырвав у мужа разрешение, терпеть, чтобы самая проклятая на свете корова оставалась в ее хлеву? Разумеется, нет.
— Потом поговорим, отец, — сказала она, выходя из комнаты. Так серьезный разговор был отложен до вечера.

Стоило сообщить новость соседке, как через некоторое время хлынули покупатели. Чуть ли не все село собралось. Видя такое дело, Сенем-эдже сказала, чтобы люди сами назвали цену. Тотчас объявился посредник, и разгорелся торг, против которого иные международные аукционы просто детская игра. Тем, кто надеялся купить председательскую корову задешево, пришлось прикусить губу. Не прошло и получаса, как буренка сменила хозяина. Им стал самый преду­смотрительный, что захватил с собой побольше денег. А те, что замешкались, даже поторговаться не успели, им осталось только завистливо наблюдать, как счастливчик, обмотав веревкой рога собственного счастья, гордо ведет к себе домой бывшую председательскую корову.
Полдела было сделано, но Сенем-эдже не позволила себе отдыхать. Вместе с Деркаром отправилась она в соседнее село к Мамагуль, и еще засветло они вернулись обратно, гоня перед собой корову с теленком. И даже после этого отдыхать было рано. Вывалив в ясли всю заготовленную Деркаром траву, Сенем-эдже издали понаблюдала за коровой, рассмотрела ее со всех сторон и, придя к заключению, что никогда прежде не было у нее такой ладной, такой замечательной коровы, позволила, наконец, себе немного расслабиться.
Она бы и чайку, может, выпила, если бы для этого не требовалось идти в дом, а следовательно, разлучиться с новообретенной коровой. Пить же чай в хлеву Сенем-эдже остереглась — еще увидит кто из соседей. Она заняла наблюдательный пункт на айване и стала дожидаться мужа. Когда же он приехал, то первым делом повела его любоваться своим приобретением.
— Вот, отец, о какой корове я всю жизнь мечтала! Смотри, какая спокойная. А теленок... Вылитая мама!
За ужином тоже только и было разговоров, что о новой корове.
— Помешалась ты на этой корове, — позволил высказать себе свое недовольство Гаип-башлык, когда дети ушли спать.
— Молока я не много надоила, пустила к ней теленочка, — сообщила в ответ Сенем-эдже в десятый или даже может быть в одиннадцатый раз за вечер. И, видимо, почувствовав, что терпение мужа сейчас лопнет, прибавила: — Вот теперь, отец, я спокойна.
— Зато мне покоя нет, жена, — сказал Гаип-башлык, направляя русло беседы к тому серьезному разговору, что в обед был отложен до вечера.
— Что еще случилось?
— Работники, черт бы их побрал... Ни на кого положиться нельзя. Думаешь, вот, наконец, нужный кадр, а оказывается — нет. Как у русских говорится: «Федот, да не тот!»
— Вытури этого Федота. — Тетушка Сенем предпочитает меры простые и решительные.
— Вытурить. Легко сказать. Кадров нет для замены. Предположим, выгоню, а кому дела их передать?
— Назови-ка хоть одного, кто не тот.
— Абды, наш главбух. Зла не хватает. Простым бухгалтером в соседнем колхозе работал. И кого я только не упрашивал, чтоб его к нам перевели?.. Перевели. Двух лет еще не прошло, как кресло главбуха занял, а наворовал уже столько, что страшно становится. Ревизоры сказали, что с первого дня работы начал хитрить. Из-за него и мне выговор влупили. А я в чем виноват: сказали — хороший работник, вот я и доверился.
— Что-то тут не так, отец. Ведь Абды человек мягкий, скромный. Мне всегда «гелнедже» говорит, готов любую просьбу выполнить.
— Вот-вот. Эти просьбы выполняя, и натворил дел. — Гаип-башлык шумно вздохнул. — Вот теперь и ломаю голову, кого на его место посадить.
— Не хорошо получилось, — с сожалением произнесла Сенем-эдже, перед мысленным взором которой в этот миг было жалкое лицо всегда вежливого и угодливого Абды.
— Правление проводил. Многие предложили Серхена. Но я не согласился.
— Серхен?.. Это кто такой?!
— Да один парень из первой бригады. Толковый, с высшим образованием. На какую работу его не направишь, он и слова наперекор не скажет. Но не ужился с Абды. Верней, Абды его за что-то невзлюбил. Каждый день на меня наседал, умолял, чтоб избавил его от Серхена. Я и отправил парня табельщиком в пески. Теперь его в контору вернуть — значит свою ошибку признать. Мне кажется, что лучше человека со стороны пригласить.
— Обратись в район.
— Сказали, чтоб такие вопросы сам решал.
— С Абды говорил?
— Говорил. Рекомендует одного односельчанина своего. Молодой, недавно финансово-экономический техникум закончил. Побеседовал с ним — с первого раза неплохое впечатление.
— Справится, — сказала Сенем-эдже, которая знала, что хочется услышать мужу. — А если кто из бухгалтеров с высшим образованием станет шум поднимать, скажи, что сверху указание.
— Вот это ты верно сказала! — обрадовался Гаип-башлык.
На этом совет закончился, но не закончилась наша история.
Обманула новая корова надежды тетушки Сенем. Ладная и смирная, но ведь корова еще и молоко давать должна. А с этим у нее, как говорится, была напряженка. Недели не прошло, как желанная корова окончательно обесценилась в глазах Сенем-эдже. И она не скрывала своего разочарования. Придя в один прекрасный день на обеденный перерыв, Гаип-башлык почувствовал, что жена нынче не в духе. День, как уже говорилось, стоял прекрасный, настроение у Гаипа было приподнятое, и потому он не придал этому значения.
— Ну-ка, жена, неси чай! — весело скомандовал он.— На топчане посидим, на свежем воздухе.
— Что ж, можно и на топчане почаевничать, отец... — Голос Сенем-эдже дрогнул, она запнулась, не зная, как сообщить мужу о корове. — Что не делаю, все не так выходит. Наша новая корова, отец, совсем без молока оказалась. Говорила же Мамагуль, да я внимания не обратила.
— Так... Где приобретаем очередную корову? Небось уже есть двор на примете? — улыбнулся Гаип-башлык. Сенем-эдже сделала вид, что не заметила этой усмешки.
— Стоит, как вкопанная, даже голоса не подаст. Я, отец, боюсь, как бы с ней чего не случилось. Как бы не околела... Да, поторопились мы, отец. Не стоило старую корову продавать. Помычала бы и перестала. Это ты, отец, виноват. Надо было меня отговорить, а ты даже слова против не сказал. — Произнеся эти слова, Сенем-эдже внутренне замерла, ожидая, как муж отреагирует на ее упрек.
— Что-то Деркара не видно?
Очень неожиданный вопрос. Сенем-эдже почувствовала, что разговор уходит из-под ее контроля.
— За травой его послала.
— Опять к мавзолею отправился?
— А куда же еще?
— Что, поблизости травы нет? — Гаип-башлык скинул туфли и забрался на топчан. А так как Сенем-эдже молчала, ему пришлось самому ответить на свой вопрос. — Ничего в мире не меняется. Мы и сами ходили черти куда, пять-шесть километров не лень было мешок тащить, хоть рядом с домом травы сколько угодно.
— Все мы такие были, — дипломатично согласилась Сенем-эдже, а сама тем временем лихорадочно обдумывала, куда клонит муж. С чего это он вдруг заговорил о сыне, прошлое стал вспоминать. Не хочет о корове говорить? Ну и правильно! Ей даже стыдно стало, что она докучает мужу по пустякам. Можно подумать, что у него без коровы хлопот мало. Сенем-эдже решила, как ей быть. Она продаст корову и купит новую... Разве Гаип в хлев заглядывает? Нет. И правильно делает! Пусть у него о семейных делах голова не болит. И в полной мере оценив деликатность мужа, Сенем-эдже решила показать, что и ей небезразличны его заботы.
— Как на работе дела, отец? Все уладилось?
— А как же иначе!
— Я так и знала.
— Разве есть что-нибудь, чего ты, Сенем, не знаешь? — похвалил жену Гаип-башлык.
— Да!.. Тут с утра, отец, несколько человек приходило. Все такие приветливые. Должность нужна. Никому не охота в поле потом обливаться.
— Ну и что?
— Сказала, чтобы к тебе обращались, к башлыку.
Гаип-башлык улыбнулся.
— А народ, между прочим, тебя за глаза Сенем-башлык кличет.
— Мало ли что завистники говорят.
В этот миг приятный разговор супругов был прерван громким куриным кудахтаньем и хлопаньем крыльев у ворот.
— Кыш, кыш! — крикнул Гаип-башлык. Надо сказать, что хотя многие в колхозе побаивались его грозного голоса, нахальные куры на него никак не отреагировали. — Сенем, сколько раз просил — не выпускай кур.
— Я и не выпускаю, отец. Это соседские.
— Ишь ты. Даже не думают, что они в чужом дворе.
— Устала уже соседям говорить. Обещают не выпускать, а делают по-своему. Придется сказать им слово покрепче. Нечего своих кур у нашего порога откармливать! — Взгляд тетушки Сенем остановился на одной из кур. — Ты посмотри, отец, какая курочка. И у нас такой нет. Такая хорошенькая...
— Соседская плешивая курица красивей лебедя кажется... Не слышала этой присказки?
— Да ты посмотри, отец. Грудка какая!.. Из нее такой плов получится, — мечтательно произнесла Сенем-эдже.
— А наши куры для плова не годятся?
— Плов плову рознь, отец. Из этой курицы не плов будет — объедение. Если не так, значит, я уж совсем ни в чем не разбираюсь. Поговорю я с соседями, а, отец? За такую курочку и денег не жалко.
...Надо ли уточнять, что на ужин был плов и что соседской курице не удалось миновать казана тетушки Сенем. Однако справедливости ради надо отметить, что плов и в самом деле получился отменный!..