На границе

Тема о духовных угодьях того или иного вида искусства сама по себе достаточно интересна как для философа, так и для искусствоведа или психолога. Считается, что картина имеет дело с мгновением, которое художник остановил на листе бумаги или холсте. Длящееся время — вотчина музыки и литературы.

Современное искусство, однако, только тем и занимается, что различными способами пытается выйти за рамки установленных веками канонов. Границы дозволенного перекраивались уже задолго до импрессионистов, которые первыми предстали перед публикой как нарушители академических правил. Искусствоведы пытаются осмыслить причины таких художественных миграций. На границах миров происходит самое интересное. Больше других мне нравятся художники, работающие на переходе от реализма к абстракции, на стыке общечеловеческого и национального, живописного и графического, изобразительного и вербального способов познания мира. Не каждому художнику, а тем более обычному человеку удается увидеть в окружающем пейзаже такой сюжет, который не будет отвергнут начисто, как в абстракции, и не будет отчетливо реалистичен, но станет просвечивать на холсте, подобно солнцу в подводном мире.

В эпоху становления искусства кино футуристы пытались показать на своих холстах раскадровку движения. Казимир Малевич и его друзья, кощунственно поправляя Всевышнего, создавали свою новую реальность. Но и сейчас не каждому автору, будь он литератор или художник, дана способность чувственного восприятия несуществующих в панораме мира квадратов или событий прошлого, а время закрыто для нас на замки более прочные, чем пространство.

Я бы хотела познакомить читателей «Сибирских огней» с художником «пограничной зоны». Из более чем пятитысячной коллекции экспонатов изобразительного искусства в Восточно-Казахстанском музее искусств я выбрала работы моего земляка, устькаменогорца Марата Смаилова. Он ищет вдохновения, единомышленников и «способ вглядывания в мир» (выражение Павла Флоренского) на границах жанров и видов пластики, в колодце времени, который открыт для него, как для обычных людей — дорожки сада.

Из всех стихий основная для Марата Смаилова — тишина. Его коммуникационные возможности и внутренний мир основаны только на зрительных ощущениях. Сотрудники музея разговаривают с Маратом при помощи блокнота и ручки. Родился художник в 1968 г. в поселке Кок-Жура Самарского района Восточно-Казахстанской области. По его словам, рисовал он с тех пор, как помнит себя. С детства лишенный слуха, в пятилетнем возрасте потерявший мать, Марат вынужден вести жизнь отшельника. Выставки его не часты, а работы, которые он приносит в салон музея, раскупаются мгновенно и вызывают восхищение как публики, так и специалистов. Он научился жить в мире безмолвия, но где-то на небесах есть, наверное, весы и особая бухгалтерия для каждого человека. Взамен утрат природа наделила его умением видеть едва различимые нюансы цвета, чувством композиции, воображением, способностью мыслить пластически. В специализированном интернате города Зыряновска его научили говорить на русском языке и рисовать. Потом ему посчастливилось учиться в Ленинградском художественном политехникуме (1987—1992 гг.), быть участником выставок в столице Казахстана Астане (ныне Нур-Султан), в Алма-Ате, Усть-Каменогорске, Зыряновске. Удивительно то, что, лишенный взаимодействия с самой главной — вербальной — составляющей современной культуры, художник бережно сохранил в своем творчестве все приметы национального своеобразия. Он пишет маслом и рисует тушью, если можно так выразиться, по-казахски. Его интересуют история, творчество Ильяса Есенберлина, казахские народные сказки, он знаток традиционного казахского костюма. Вся его графика отличается особым восточным колоритом — и даже в том случае, когда он рисует (вдруг, и почему-то, и довольно смело) Сталина и его жену! В своем мире он научился быть изобретательным и свободным, как никто другой. Приносит графику в салон, лукаво посмеиваясь, говорит, что сделал серию литографий. Действительно: художник использовал печатную технику, типографскую краску, по оттиску сходство с литографией полное. Но, к сожалению, искусство литографии, хромолитографии в России и Казахстане сейчас — большая редкость. Да и мы знаем, что литографических камней и печатного станка художник не имеет. Потом уже, разоблаченный, признается, что это его секретная технология, в которой он использует монотипию и фанерную дощечку. Получая отпечаток, он начинает высматривать волнующие его образы, дорабатывает картинку различными материалами в смешанной графической технике. Использует и акварель, и тушь, и перо, и кисть. Как-то на свалке нашел целый рулон засвеченной фотобумаги, на которой получаются необычные оттиски. Так появились графические листы «Весть», «Женщина в национальном костюме», «Понюшка табаку». Каждый искусствовед признает, что эти работы не только по-азиатски самобытны и колоритны, но и по-европейски изысканны, каждая имеет свою изюминку, особую эмоцию и сюжет. Особенно мне нравится «Женщина в национальном костюме». Поверьте, у нас в Казахстане даже в самом дальнем ауле уже не найти такую. Такая женщина могла жить в эпоху пазырыкских курганов на Алтае или на казахстанской Берели, когда предки русских, казахов и алтайцев имели на обширных территориях современных России и Казахстана некую общую протокультуру. Нам остались от нее только изображения звериного стиля и генетическая память художников.

Женские образы у Смаилова очень разные, но все они несут в себе эстетику далекого прошлого, этнографическую эстетику. Его красавицы не живут в интерьерах современной квартиры, они не встречаются на улицах городов. Некоторые из них («Солнце Азии») — просто сестренки виллендорфской Венеры, другие, наоборот, изящные и тонкие, как тростинки, могли бы стать иллюстрацией к любовной лирике Абая («Руфина»). Если бы Марат был японцем, я назвала бы его приверженцем принципа «саби» («следы времени»). В этих работах наш художник — истинный график. Такая выразительная линия дается только мастерством, помноженным на вдохновение и восхищение второй половиной человечества. В живописном варианте его «Женщина» с пиалой в руке также не может позировать на кухне. Образ ее романтичен и, как ранее говорили, глубоко национален по форме. Живопись Смаилова, многослойная, контрастная по колориту и обобщенная в формах, выдает в нем авангардиста-современника, имеющего машину времени для того, чтобы найти интересную модель. Живописная поверхность его картин всегда имеет сложную красочную текстуру. На бумаге это, как правило, разводы краски, полученные с помощью монотипии. На холсте он работает широкой кистью и мастихином. Такие приемы позволяют художнику создавать иллюзию красочной лавы, дополнительной динамики, текучего пространства-времени, струящегося воздуха. В упомянутом выше сюжете «Весть» он использует приемы футуристов. Мы видим плавные, последовательные движения рук девушки, полет скакуна, жаркое летнее марево, ветер, который клонит степные травы — словно в замедленной съемке.

Графический лист «Батыр» — одна из тех работ, в которых художник не скрывает своих особых отношений с категорией времени. Его почти апокалиптический всадник мчится сквозь столетия мимо верблюжьих повозок, безмолвных балбалов, древних руин. Свистит рассекаемый его копьем воздух. Символическому сюжету здесь не мешает реалистическая подача объектов внимания художника. Гранит степных истуканов зримо зернист, копье — остро, грива скакуна прочерчена уверенными линиями, наполненными ветром. Во всех сюжетах — безукоризненные формы и пропорции, уверенная академическая выучка — то, чего так не хватает многим современным авангардистам. В целом мир Смаилова реален настолько же, насколько и нереален. Это сочетание — золотая середина для любого зрителя. Это романтическая реальность, любить которую гораздо легче, чем супрематическую геометрию или чистый натурализм. Независимо от того, с каким материалом работает художник, он использует одновременно живописные и графические изобразительные средства, то есть находится в пограничье двух видов искусства — некоторые российские искусствоведы обозначают его термином «жиграф». Колорит его картин выстроен на контрастах. Он любит красный, синий, но обращается с ними сурово: тщательно дозирует на полотне ярчайшие оттенки цвета. Для него, как и для Василия Кандинского, «глаз — это клавиш, цвет — молоточек, душа — многострунный рояль». Неслучайно самой любимой и одновременно самой больной темой для Смаилова стал недоступный для него мир музыки. Глухота его неизлечима. Любая мелодия, шум воспринимаются им только на уровне вибраций, а тайна звука мучит его постоянно. Стоит перечислить названия картин Смаилова, чтобы понять это: «Песня акына», «Звуки древнего кобыза», «Небесный музыкант», «Серебряный музыкант», «Красный кобыз», «Композиция» (с изображением того же кобыза, корпус которого надломлен в середине). Самые лучшие, на мой взгляд, работы художника связаны с этой темой. Тишина его полна цвета. Уже поэтому она воспринимается не пугающим мертвым безмолвием, но паузой в партитуре электромагнитных колебаний. Иногда мы забываем, что звук и цвет — это по сути одно и то же. Наши органы чувств несовершенны. Мы не знаем, как поет радуга, какими оттенками окрашена песня жаворонка, какими — хриплое карканье вороны. Работы Смаилова дарят восприятию зрителя какое-то неведомое свойство, родственное и зрению, и слуху одновременно. На картинах художника, «поющего в тишине», краски и мелодии льются по универсальным законам гравитации, а рациональный интеллект современного зрителя приобретает свойства древнего эзотерического мышления. Из перечисленных выше работ, связанных с миром музыки, самая загадочная и притягательная — «Небесный музыкант». Каждому казаху ясно, почему ангел на картине играет именно на кобызе, хотя та же домбра не менее любима в Казахстане. С помощью кобыза шаман-баксы разговаривает с душами предков. Мелодия кобыза связывает воедино тело народа во времени. Тот, кто хоть раз услышал низкий, подобный голосу виолончели, звук кобыза, не забудет его никогда. Для русского сердца есть в «Небесном музыканте» что-то иконографическое. Автору веришь безусловно: небесный музыкант выглядит именно так.

Полотно «Красный кобыз», как и жизнь человека и его внутренний мир, поделено надвое. Работу эту трудно комментировать. Что там? Справа — душа, замкнутая в теле человека, как он сам — в тесном интерьере юрты. Слева — бескрайняя небесная лазурь. Порыв ветра, который поднимает нас на поверхность бытия, как легкое перышко. Голос кобыза связывает небесный и земной мир единой мелодией, одним смыслом, который открывается каждому, но, к сожалению, в конце жизни, вынужденной подчиниться неумолимым законам времени.

Почему-то во многих культурах изобразительная деятельность не получила особого благословения, как музыка или литература. В Древней Греции и Риме художники не имели своей музы. Египтяне запрещали при жизни человека окончательно прорабатывать детали на его изображении, поэтому на всемирно известном скульптурном портрете Нефертити один глаз не прорисован. Ислам ограничивался орнаментом, запрещая изображать любое живое создание. То же самое было в иудаизме. Христиане после долгих византийских сомнений посчитали необходимой иконопись, однако ни в одном христианском тексте вы не найдете упоминания о том, как художник славит Всевышнего. «Небесный музыкант» Марата Смаилова — еще одно свидетельство того, что в высших сферах звучит только музыка. Ангелы, к сожалению, только поют, но никогда не выходят на пленэр.