Единый ресурс русскоязычных журналов и альманахов
Литературный подкаст
Увеличить
Решаем вместе
Считаете, что объекты культурного наследия находятся в плохом состоянии?
Расскажите об этом
Пн. 14:00 – 17:00
Вы здесь
Над Чуйской долиной
Цикл стихов
Файл: 
05_nikolai_shamsutdinov.zip (6.05 КБ)
05_nikolai_shamsutdinov.zip (6.05 КБ)Николай ШАМСУТДИНОВ
НАД ЧУЙСКОЙ ДОЛИНОЙ
Поддень пекло разжал,
оглушительный жар
я хватаю обугленным ртом.
Ест глаза мои пот,
нас несет вертолет
из баллады в сонет...
Как фантом,
следом — тень по земле.
В обмелевшем стекле,
миражами колеблем,
вдали,
в грубой зримости дан, —
океан...
Океан
конопли, конопли, конопли...
Проливною весной —
конопля подо мной,
оголтелая,
в мощи своей.
Стервенея,
в поту,
тебя косят — в цвету,
Ты — выкашиваешь людей.
Ишь ты, как, молодцы,
размахнулись косцы!
Опускаю измученный взгляд...
Гул долиной идет,
на столетья вперед
в поколеньях — прокосы горят.
Там, кровавы, и тут
все растут и растут...
ужас,
ужас в сознание влит,
ведь у горной реки.
бытию вопреки,
ядовит — хлорофилл конопли.
Он жесток, хлорофилл,
миллионы могил,
оплывая слезами,
за ним.
Выжигаешь дотла,
злак несчастья и зла,
наши души?
Ты — непобедим?
Но в долине пост есть,
и, непроспанный, здесь
в караул я, мальчишка, ходил.
Карабин за спиной —
я, отчаянный,
твой
кирзачами давил
хлорофилл.
Потому моя речь
откровенна, как желчь...
Неужели, отчаясь, тебя
и ни вырвать, ни сжечь,
чтоб детей уберечь,
чтоб от горя отречь,
конопля?!
Я б давил тебя,
бил,
ведь все тот же, что был...
Молодая, в цвету, не держи,
отпусти, конопля,
золотые поля,
для высокой пшеницы,
для ржи!
В череде дат и вех,
истощается век
заповедных лагун, лебедей.
Из грядущего дня
заклинает меня
неродившийся внук:
«Не добей!..»
* * *
Тяжел в движениях,
сожжен
затяжкою забвенья,
зверь,
сын, стервенея, бьет ножом
мать, вжавшуюся в ужас.
Твердь
распадом дышит,
хлипкий свет... У нее,
выжженной дотла,
у обнищавшей — денег нет,
на «дурь», заплакав, не дала...
Душа — в затмении:
« Кого?
Кого он бьет?!»
в глазах ни зги,
в голодном хлюпанье,
крово-
точат рифленые шаги...
Еще младенец,
голышом,
не из груди ль он силы пил?
в нее, иссохшую, ножом
он, стервенея, бьет,
дебил!
Мрак в сердце — отверзает зрак.
Весь мир вовне,
не видя как
по обескровленной стене,
она сползает по стране,
с прозрачной тяжестью в руках,
тоски и жалости комок...
На обмирающих губах
кровавый всхлип:
«Не бей, сынок!»
Не бей! —
и высь, и твердь, и взгляд
над зыбкою, в потоке дней,
в душе,
Разъятые,
вопят
ему, чудовищу, —
«Не бей!..»
«Не бей...» —
хрипит она, нет сил...
Так что же ты,
«народа глас»,
клянущийся — не заслонил
и, сострадающий, — не спас?!
Выходит, врал...
Ну, что ж ты, раб
рефлексии: «Быть иль не быть?
в грехах закис?
иль дух одряб? —
ведь, отрешась, помог забить,
выходит, врал...
Уже темна,
там кровь ее горит,
скорбя,
где, обеспамятев, страна,
она хваталась за тебя,
в кровавых пузырях,
дыша
бессилием
не жизнь, а — шок,
уже там, в горних...
но душа —
уста отверстые:
«Сыно-о-ок...»
* * *
Пустынный день...
При трезвом свете,
в неискупимом сентябре,
где ж, молча озираюсь, дети
в обезголосевшем дворе?
Ну, так скажи мне без утайки,
пустынный двор,
без юных лиц, —
где ж те щебечущие стайки
восторженных отроковиц?
Скажи мне, мать, белее мела, —
ну, где ж, вне грима и премьер,
неискусимого Ромео и прилежанье, и пример?
Они, в бреду,
подобье палых
листов,
влачатся, путь таков,
они, насельники подвалов,
неисцелимых чердаков,
куда,
в напутствии «дурмана», —
что ни трещи, исход един, —
их увела — марихуана,
пригрел, двурушник, — героин,
их, дотлевающих, в притоне...
С опустошенностью в чертах,
они, вповалку, — на бетоне,
и полотенца — на глазах.
Там, в подсознанье, теплясь, влажно
мерцает
(жалобы оставь!)
одна-единственная жажда:
лишь только не «сломали б кайф!..»,
вот так...
Ни жить… ни тлеть... ни киснуть
а, невменяемым пока,
в блаженстве каменном, «зависнуть»
на полмгновенья,
на века,
ведь, чем ты ни велеречивей —
о лирике,
о васильках,
нет, к ужасу, красноречивей
надсадной пустоты в глазах
...Не предрекаемый стихами,
в любом из обликов — един,
предмет девичьих воздыханий,
отличник и примерный сын,
но — тень…
что б забытье ни пело,
сам — жертва? ласточка? дебил? —
забил, угрюм, в себе — Ромео,
Джульетту — в ласковой забил.
И что там ни стенает пряха,
ушли они,
исход един
прах, в горьких сумерках, от праха
кладбищенских суровых глин.
Так, в виртуальных арабесках,
в небытие —
исход иных? —
всё... просочились,
и ни всплеска
в свинцовой памяти живых.
И вот,
до головокруженья,
распадно тая в небесах,
лишь гулких галок голошенье
в обезголосевших дворах.
Не потому ли,
к сшибке прений,
невыносимей — мы вовне? —
всё тени, с хрупкостью растений,
в обезголосевшей стране,
где, пасынки небесной квоты,
сухой былинки не примяв,
зияют в осени — пустоты,
их очертания приняв.
В неиссякаемом движенье
фантомов —
не тревожа луж,
щемящее перемещенье
воздушных токов?..
Судеб?..
Душ?..
Что за ненастье ни настанет,
проступит сыпью на стекле, —
всё боль, собрав их, горько тянет
к обезглаголенной земле,
к тщете иллюзий, праха, пыли...
Пролетные,
в урочный час, мы проглядели,
мы забыли
их, что не «забывают нас».
Как, сволочная, ни убога
явь,
да не выразишь ты, сир,
как одиночество,
без Бога
в людском роенье, ловит мир.
Глюки
Год, как мы с тобой в разлуке,
спало прошлое с лица...
Потому ль все чаше
глюки
выползают из шприца?..
Ты юна озерным взглядом,
но, в бессонницах твоих,
шприц как шпиц,
он, верный, — рядом,
на обочине любви.
Ах, в уколах, эти руки,
обескрылев на лету, — оборотни рока,
глюки
высосали красоту.
Ключ к гармонии — не в Глюке?.
коль, в сознании провал,
бесы, ведьмы, вии —
глюки
правят, в черных баллах, бал.
Ты лежишь, упав неловко,
в запаленном:
«Не могу-у-!..» —
инфернальная тусовка
в воспаляемом мозгу.
Дробь зубов — как на морозе,
ибо —
на бетоне ниц —
в каждой, убивая, дозе
сонмы глюкоединиц.
Ты в паденье — откровенна,
снова,
затмевая свет,
забытье сочится в вену,
и, проклятой «дури» вслед,
истекает век — по капле,
проклинаючи свое,
в гулких глюках,
апокалип-
сическое бытие.
Заслонившись от позора,
предаваемая,
та,
виртуальной маской мора
жизнь, страдая, облита,
ведь, всеядный, во «спасенье»
от тоски, эриний, злюк,
пустоты, —
души затменье,
поводырь забвенья, глюк
...невменяема,
как другу
(искаженные черты...),
обнажая руку,
глюку
поверяешь страхи ты.
Обернулось ломкой,
к мукам,
нарекаемым судьбой,
преломляемое глюка-
ми, чем жили мы с тобой.
Мы — у неба на поруках?
Но, кромешный, навесной,
он уносит,
вихрь глюков,
облетевшую — с собой.
Ты, кошмарами обильна, — с ними,
гибель торопя,
как, отчаясь, ни бессильно
заклинай: «Вернись в себя!»
Ты, исчезнувшая, в воле —
обмерев, колоться,
пить,
оболочка вечной боли...
Только как тебя забыть?
Воют бесы,
вьются глюки...
Позабудь мое «Пойми!..»,
а в исколотые руки
слезы поздние прими,
те, скупые,
в обещанье
иллюзорно светлых лет,
слезы горя и прощанья, —
им, в тоске, прошенья нет...
