Неотправленное письмо

                                    Александру Мелихову

Я к Вам пишу чего попало,
Как пишется пиши пропало,
Как ищется в горах Непала
Потерянное близ Москвы,
А в памяти, пред тем, как слиться,
Мелькают тени, кони, лица,
И этим не с кем поделиться, —
Но, может быть, прочтёте Вы.

Июньский двор послевоенный,
Затопленный бузинной пеной,
Крутится маленькой вселенной,
Неразрушимой изнутри:
Играют в коцы, в чурки-палки,
Взлетает мяч, свистят скакалки,
Звенят дразнилки и считалки,
«Полундра», «штандер» и «замри».

Здесь учат «майку» бить носочком,
Нечасто делятся кусочком,
И, чёрный хлеб жуя с песочком,
Воображают шоколад,
Для медных гильз копают ямки,
Проводят пуговицы в дамки,
А бабки-дедки-няньки-мамки
Отсутствуют — не тот расклад.

На крыше «дальнего» сарая —
Наташа, Толя, Юра, Рая,
И я, коленки обдирая,
Туда по дереву ползу,
Чтоб, от восторга замирая,
Победно крикнуть: «Я — вторая!»,
Презреньем в порошок стирая
Трусих, оставшихся внизу...

Что мы видали с этой крыши?
Да то же, в общем, что и ниже:
Дворы... сады... опять они же...
Забор... Фабричная труба...
А в небе (местные детали:
Вчера там «мессеры» летали)
Чего-то, может быть, считали —
И обозначилась судьба.

Судьба же, мать-земля сырая,
Всегда блефует, выбирая:
И я стою у двери рая,
Как пред картиной в витраже, —
Или пасует, привирая,
Или тасует, оттирая, —
И я не третья — я вторая,
А может — первая уже.

В неугасимом прошлом свете
Любая мелочь на примете:
Медаль и брошка на жакете,
Паслён. Сурепка. Молочай.
А во дворе играют дети,
И каждый знает: лишний — третий...
Прощай, двадцатое столетье.
И ты, мой адресат, — прощай.

* * *

Там зарницы блестят на пяти крестах
И синицы свистят на пяти кустах,
А ещё там в доступных детям местах
Оставляют спички.
И по лени, и по привычке.

Там пожар заливают потопом. Потоп
Осушают пожаром. И так нон-стоп
Тыщу лет, заколдованный хронотоп,
Обречённый не измениться.
И свистят на кустах синицы.

Но тому, кто пожил там молодым,
Представляются этот пожар и дым
Негасимым Фаворским светом...
Да не мне она светит, Святая Русь.
Я туда не вернусь.
Не доберусь.
Не разберусь и не соберусь.
Ну и пусть.
И будет об этом.

                  Ирпень — это память...
                           Борис Пастернак

Не жди вдохновенья —
Оно не приходит само:
Ты стихотворенье
Представь и пиши как письмо,

И в дальние дали
По воле судеб уходя,
Ему не тогда ли
Стать чем-нибудь вроде дождя?

Его и впускают,
Как ночь, где в окошке гроза,
Как руки ласкают,
Как не наглядятся глаза,

Как слушают уши,
Отрекшись от альф и омег,
Как разные души
Сливаются вмиг и навек,

Как мужество риска
Взрывает условность письма —
И Мэри арфистка
С небес низвергает грома.

* * *

В белый свет, как в копеечку,
Вылетела — живу:
Держит меня, уклеечку,
Удочка на плаву.

Ох, тяжела та удочка,
Да уж я-то — легка,
Вот мне и вышла дудочка
Прямо из поплавка.

Как речка переливается,
Как шелестит листва,
Так из неё прорываются
С пузырьками слова:

— Все-то вы, уловители, —
Те ещё рыбаки:
Только меня и видели —
Хвостик да плавники.

Милый ты мой, доверчивый,
Вся-то я — на слуху —
Ты уж не переперчивай
Будущую уху.

* * *

...А ещё я, сударь, кормлю синицу
Да мараю компьютерную страницу, —
Ну, а что мне, сударь, ночами снится,
То наутро в памяти не хранится.

А с утра я чешу волоса густые
Да украдкой гляжу в небеса пустые:
Журавля не видать, а синица тоже
Окончательно в руки нейдёт, похоже.

А часы идут, и синица свищет
И в порожнем блюдечке корму ищет,
Да от липы — по осени — тень сквозная...
Ну, а больше я ничего не знаю:

Умножающий знанье — печаль умножит...
Обещался любить, да, видать, не может...

* * *

Вдохновлённые бравыми маршами,
Мы шагали в колоннах за старшими
И стремили полёт наших птиц.
А внизу не хватало яиц,
Молока не хватало и сала,
Да и хлеба порой не хватало —
Мы росли попечением каш.
Но зато мы построили наш
Новый мир дураков и героев —
И расстроились, оный построив.
Не печальтесь: уже ничего —
Мы сумели разрушить его.

* * *

...Ну, а чем мы становимся старше,
Тем упорней нам снится кино,
Где играют военные марши,
А судьбой уже всё решено,

И на самом рассвете помстится,
Что уже за тобою пришли...
И летят перелётные птицы —
Журавли, журавли, журавли.

* * *

Когда придёт желанное «потом»,
Нам объяснят случившиеся рядом,
Что в той стране, вполне сравнимой с адом,
Мы были — пусть не так-таки скотом,
Но всё-таки вполне послушным стадом.

Но если долго прививать любовь
(Не говоря, такому поголовью),
Она, наверно, переходит в кровь
И, может быть, передаётся с кровью...


ПОПЫТКА ВЕРЛИБРА

В китчеватой немецкой кафешке
под ненавязчивый шелест
венгерского танца Брамса
итальянец и два еврея
ведут беседу по-русски.
Терпкая Valpolicella смягчает неловкость
Первого часа знакомства.

— Все хотят быть Римом, — говорит итальянец, —
вон, германская нация, или та же Россия —
Третьим Римом себя возомнила,
между тем как...

— Между тем как, — думаю я, но помалкиваю,
опасаясь задеть итальянца, —
они им всё-таки были,
и Вторым, и, наверно, Третьим —
в им отпущенной мере
времени и пространства,
как умели, ведь подражанье —
столп и основа культуры,
видимо, и цивилизаций.
Впрочем, первому, главному Риму
мы, пожалуй, обязаны этим свиданьем.

...— Между тем как — это мы были Римом,
мы же им и остались:
население внутренних провинций
с варварами так и не смешалось.

— Между тем как, — думаю я, — четвёртый,
не причастный к этой беседе,
уже написал о признаках краха
последнего, заокеанского Рима,
и он бы здесь, несомненно,
был уместней Valpolicell’ы.

Вечереющие окна кафешки
открывают оживлённую площадь,
где тяжёлая серая громада
знаменитой Галереи полководцев,
повидавшая те ещё виды,
пребывает в непреложном соседстве —
через узкую улочку напротив —
итальянской барочной церкви,
чья бледно-жёлтая штукатурка
растворяется в таком же свете
заходящего неяркого солнца.
Дует фён, и темнеет быстро.

* * *

Вдоль моего случайного рассказа —
И вдоль пути — произрастают вязы,
Растрёпанны, худы и долговязы —
Где им до респектабельности лип? —
До старости подростки. Это тип
Вообще, быть может, отношенья к миру:
Ну, как настроить и пристроить лиру,
Качать или наследовать права...
И может, все на свете существа —
Пример того или иного типа:
Вяз и берёза — и платан, и липа,
Фазан — и горихвостка, ты — и я...

Бегут собаки, дети и машины,
Поёт клаксон, шуршит асфальт о шины...
Качаются зелёные вершины,
Пленительнейший образ бытия.

* * *

Мне достался не худший клочок земли,
Чтоб смотреть на него в окно.
Тот, кто ангелу смерти прикажет: «Пли!»,
Сам любуется им давно,
Кто рисует теперь для него кружок,
Выбирал цвета и цветы,
Может, Он ему скажет: «Постой, дружок,
Полюбуйся чуть-чуть и ты».


НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО

Уж осень в тамошних лесах,
Деревья голы...
А здесь в лазурных небесах
Летят глаголы,

Они торопятся на юг
Из Вашей дали,
Но здесь их, как и нас, мой друг,
Увы, не ждали —

Летят, навроде лебедей,
Под небесами
И, не зажег сердца людей,
Сгорают сами.

Но стынет горнее тепло
Внизу, в буржуях...
А я сижу, треплым-трепло,
Полёт слежу их.

И Божий мир в моём окне
Поёт и дышит...
Давным-давно оттуда мне

Никто не пишет.
                                    г. Мюнхен