Вы здесь

Неучтенный мир

Стихи
Файл: Иконка пакета 06_vasilcov_nm.zip (15.2 КБ)

БАРРИКАДА

Цикл стихов

 

1. Баллада о стакане

Я взял стакан — из тех времен.

Он мутноват и огранен,

Он в чьих-то был руках так часто,

Что грани сгладились на нем.

Так время сглаживает счастье,

Так время сглаживает боль.

В пустое дно смотреть доколь,

Стеклянное зажав запястье?

 

Ему не больно — он привык.

Штампованный украшен лик

Едва заметным глазу сколком,

Как будто бы он фронтовик

С оставшимся во лбу осколком.

Да где ж медали-ордена?..

 

А может, клеточка-тюрьма

Была в свой час за ним закрыта?

А может, вместе с ним взошла

Звезда родного общепита?

 

Но разве не отец любил,

Пока еще на свете жил,

Заваривать на кухне споры?

И громко так чифир мешать,

Что мог, казалось, помешать

Свершиться злу. И рушить горы.

 

А сам не мог уже дышать

И в ком-то все искал опоры…

 

Эпохи высохшей сосуд.

Давно пора ему на суд,

В казенный дом — теперь небесный.

Уж там его-то разнесут,

Уж там его заполнят бездной!

 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

В каких ни жили б мы веках,

И в чьих бы ни были руках,

Какие б речи ни слыхали,

Чаи какие б ни пивали,

Скажите, знаю я на кой,

Что чай всегда — тридцать шестой,

А год всегда — тридцать седьмой?

 

И это кончится едва ли.

2. Герань

Почти что касаясь глазами земли,

Свой век завершая и путь,

Молчат деревянные богатыри,

Забитые в землю по грудь.

 

Их сносит веселая младость-коpысть,

А старости — им не снести.

И вот уже червь начинает их грызть,

И мышь начинает скрести.

 

Как быстро сквозь пол пpоpастает трава,

Как страшно кренится карниз!..

А может быть, это опять булава

Ударила сверху да вниз?

 

И с места не сдвинулись в жизни своей,

Но разве наш путь не далек?

И разве не мчит под изнанкой полей

Последний крылатый конек?

 

Учились под кожу мы дpянь зашивать,

И саван учились сшивать.

И зимы учились переживать,

И вёсны — не переживать.

 

Бревно обнажило прогнившую грань.

Никто ничего не вернет.

И только лишь дуpа-геpань

Цветет на окошке, цветет…

3. Баррикада

Нечаянная мелочь краше

Бывает чинной чепухи.

 

Стихийная торговля наша

Похожа чем-то на стихи.

 

В денек, который помоpозче,

В pазгаp декабрьской игры

Пойдем с тобою не на площадь

Вкушать запретные плоды

И за свободными дарами

На рабский рынок не пойдем,

А лучше двинемся дворами,

Дивяся зимними дворцами,

Где шмон еще не наведен.

И неучтенный мир найдем.

 

От холода она поблёкла

Чуток — свеколушка, свекла.

Но если есть на свете свёкла,

То боже — как она светла!

«Pубиновая» — то ли слово?

Коснись — и сердцем станет снова.

 

А это — щука — глаз-янтаpь,

Она пятнистая, как встарь.

Иван такую отпустил бы,

Да самому б кто срок скостил бы.

 

И от сумы, и от тюрьмы

Умеем мы не зарекаться.

Но может, главное лекарство —

Не зарекаться от зимы?

 

Вот в банке с надписью «Микадо»

Король закусок, «вырви глаз»,

Хрен белоснежный. То что надо.

В такой моpозик-то как раз!

 

Все это вместе — баррикада,

Объединяющая нас.

 

Такое странное, брат, чувство,

И стыдно вроде бы сказать…

Добыл картофель и капусту,

А стало вдруг в груди не пусто,

Как будто сделал что-то густо,

Как будто бросил горевать,

Как будто вышел воевать...

 

Ах, день-денечек, снегиpечек,

Что ж песнь военна коротка?

Оцепенел на раз снежочек

У пограничного лотка.

И вроде бы пора до дому

И продавцам, и покупцам,

Но что-то движет нас к другому,

Другое говорит сердцам.

 

Еще минутку, полминутку

Мы постоим, покурим в шутку,

Топтыгинами постучим,

И матерную прибаутку

В бессмысленности уличим,

О маме с папой помолчим…

 

Остекленевшими крылами

Замкнуло время нас в себе.

 

Но солнышко пока что с нами

По мерзлой топчется земле…

 

* * *

Ожесточилась старая подушка:

Не пух, конечно, белых лебедей,

Не одуванчиковая опушка,

Не синтетическая дребедень.

 

Взобьешь ее, как мать, бывало, тесто,

Понянчишь, как ребенка, на руках.

Живого что там? Мертвого-то места

На ней не сыщешь… Это ж сущий прах!

 

Ах, петушки да курочки! Не вас ли

Двадцатый век расстреливал в висок?

Не в той ли золотой вы жили сказке,

Где високосный каждый колосок?

 

Да и теперь, крылатых побратимов,

Вас предает бескрылая родня.

Горите вы в кострах необратимых,

Которые пылают без огня.

 

А дым-то есть… И в том дымочке горьком,

Как в сторону глаза ни отводи,

Прикованных увидишь к место-койкам,

С крылами, скрещенными на груди.

 

И вот о чем подумалось невольно,

И как он страшен, этой думы круг:

Болеть должно — ни капельки не больно,

Кричать должно — а тишина вокруг!

 

Ведь даже эмбриону небо снится,

Но ради снов каких из года в век

Собою нас кормила — кто не птица,

Собой рожала — кто не человек?

 

Я не один ищу в родном родное,

Я не один, хоть многим не понять,

Увижу если перышко рябое,

Тянусь к земле сырой — себя поднять.

 

Давно уж нету подати подушной.

А может, есть, как и в былые дни?

 

Ожесточилась старая подушка.

Предгрозовой проснешься ночью душной:

Ах, петушки да курочки мои…

 

* * *

Белого траура черные зимы…

Мы — через ветошь — иное узрели:

Дел-то — доглянешь в сенях апельсины,

Те, что с небес к Рождеству подоспели.

 

Знали их жены царя Соломона,

Воском их яростным брызгала Троя.

Царственный цитрус покрыла солома —

Здесь не бывает укромней покроя.

 

В сне цитадельном барачные крыши,

Не докричишься до глаз бабы Ольги.

Где-то замгнуло весло дяди Гриши.

Помните, был перевозчик на Волге?

 

Помните говор, что нынче размолвлен?

Сказку он кажет, и хочется плакать.

Из переспелых один лишь разломлен —

Точно взрывается сочная мякоть.

 

С ночи за ними хозяин приходит,

Он их не любит: лелеять, мол, надо,

Проще и прибыльней, вроде, выходит,

В ящиках яхонт когда винограда.

 

Но, снарядив золотую тележку,

Детство вдруг вспомнит, базарчик родимый…

И вековую колымскую вешку,

Ветер — иными плодами сладимый.

 

В ранний не веруя протуберанец,

Не доверяя январским плакушам,

Чтоб не померк померанцевый глянец,

Свечку поставит тропическим душам.

 

Тулится к притолке малый лесочек:

Дрема да одурь, да чье-нибудь ушко…

Только опустишь ресницы — песочек,

Древнего плотника рунная стружка.

 

Вот и последнее дозолотилось,

Цедра — крамольного воздуха колче.

Ты до чего ж по снежку докатилось,

Вечно для нас незакатное, волчье?

 

Взрос над оврагом оранжевый всполох,

Горькая доля горит, оказалось.

В корочных порах как будто бы порох.

Слышите порох?

Да нет, показалось…

 

* * *

Я с детства помню за собой,

Что тех любил, кто слеп.

И тех, кто ходит за водой,

И тех, кто возит хлеб.

 

Мне говорили про лицо,

Про сплав, что победит.

Но было ближе мне словцо

Другое — «некондит».

 

Пекарня выпекала план,

Всё в норме: форма, вес…

А пара ящиков — изъян,

В семье-то ведь не без…

 

И на задворочках, с торца,

У черного крыльца

Стояли люди без лица

За хлебом без лица.

 

Они — бракованный отброс.

Но, спор ведя с судьбой,

Христово тело каждый нес

Распятое — домой…

 

А сумки нету у кого —

Так есть на то сума.

А дома нету у кого —

Так есть на то тюрьма.

 

И вот однажды, в ранний снег —

Я недалёко жил, —

Мне дядя Коля, старый зек,

Горб хлебный отломил.

 

И «балерина» лет седых

Огня дала с водой.

Среди согбенных и хромых

Она была звездой.

 

С тех пор я много повидал

И прожил много дней.

Да только хлеба не едал

И мягче, и теплей.

 

И вот что вспомнилось: глаза

Той дурочки спитой

Потом еще на образах

Открылись в миг святой.

 

Пекарня снесена давно,

Конвейер новый строг.

Но главным будет все равно:

«Дают ли хлеб, сынок?»

 

Связь

Как там в Ливии, мой Постум, — или где там?

Неужели до сих пор еще воюем?

И. Бродский

1.

Раньше были пункты переговорные,

там гудки гудели междугородные.

Брал пятнашечку ты посеребрённую,

выбирал кабинку ты намолённую.

(Впрочем, нет. Жребий твой от Москвы до Саратова

был в руках длинноногого оператора.)

И летел твой голос в тоннеле провода,

без причины — всегда, никогда — без повода.

 

А порой приходила домой повестушка,

телеграмма, из далей далеких вестушка.

И в жару, и в холод —

в урочное времечко —

нес ты, стар или молод,

повинное темечко

к телефонной мембране,

до слез металлической,

чтоб помедлить на грани

судьбы цилиндрической.

2.

Здравствуй, родина! Как твои блоки панельные?

Как хрущовки и сталинки фешенебельные?

Как твои ноябри, как цветы первомайские —

пластмассовые, но еще не китайские?

Как твой сок треугольный? — прости меня, Божечка! —

для томатного, помните, — длинная ложечка?

Как шанели твои, даже спящим не снящиеся?

Как шинели твои, с тела так и не снявшиеся?

 

Как там старый наш двор,

он в каком измерении?

Как там дядя Егор —

все твердит о затмении?

Как соседки-страдалицы

с ликами вздорными?

Мне запомнились пальцы

с колечками вдовьими…

 

Как там па, как там ма?

 

Что без них получается?..

 

Да еще и зима

все никак не кончается.

 

Ты везде, понимаешь, ты в каждой обители…

Мы твои — поневоле — послушные жители.

Нам от будущего,

как от боли,

недужится,

в круговой обороне

вся жизнь наша кружится.

Молодеет безвременье, время ли старится,

мы в тебе родились. Этот узел останется.

Мы связисты твои, потерявшие рацию.

Мы ведь первыми в эту ушли эмиграцию.

 

Я тебя ненавижу

до самого донышка.

Я тебя только вижу,

как вешнее солнышко.

В пустоту пустоте говорю заклинание:

До свидания, Родина. До свидания.

 

3.

Осеннего неба отвага,

октябрь на ветры везуч.

В открытой могиле оврага

покоится гаечный ключ.

 

Судеб завернул он немало,

резьбу проходя за резьбой.

И гайка пред ним трепетала,

не ведая власти иной.

 

В высоком он был кабинете

и думал в масштабах страны.

Его сероокие дети

не знают, что им рождены.

 

И даже он с космосом звездным

в свой час устанавливал связь.

Но все для него стало поздно,

как будто резьба сорвалась.

 

И снится ему, железяке,

под шум облетающих вех,

как мчатся в ночи автозаки —

по кругу, по кругу

и вверх.

 

Как падает умерший лист —

по кругу, по кругу

и вниз…

100-летие «Сибирских огней»