Вы здесь

Ночные журавли

Стихи. Публикация Татьяны Давыденко
Файл: Иконка пакета 06_schuvaev_ng.zip (15.3 КБ)

В октябре 2021 года в воронежском и московском отделениях Союза писателей России отмечалось 75-летие со дня рождения Владимира Павловича Шуваева.

Владимир Шуваев родился во Владикавказе (тогда — Дзауджикау), но детство его, о котором он отзывался с неизменной любовью, прошло в Ишиме и Тюмени, из Ишима родом была его мама — участница Великой Отечественной войны. Затем был Воронеж. Здесь Владимир Шуваев учился, работал на студии телевидения Воронежского областного комитета по телевидению и радиовещанию, прошел путь от осветителя до главного режиссера-постановщика.

Стихи Владимир Шуваев писал с юности, публиковался в воронежской периодике и столичных журналах. Публикации приносили восторженные отклики читателей и хвалебные отзывы профессиональных критиков, однако при жизни поэт выпустил всего лишь две книги: «Последняя вера» и «20 век в стихах». Причем первый сборник появился тогда, когда самому автору было почти пятьдесят лет.

Третья книга — основательное «Избранное» — была издана уже после смерти поэта.

 

На Верхней Волге

Вечереет вода.

И плачет на озере цапля.

И под натиском ветра

Гудит холодеющий бор.

И в пахучее сено

Падают первые капли.

И под берегом лодка

Плескучий ведет разговор.

С поворота реки —

Торопливый гудок парохода.

И в дощатом сарае —

Тяжелая дрема весла.

И промокшая дачница

Легкой и быстрой походкой

По размокшей тропе

Свою теплую жизнь

Пронесла...

1968

 

Крик

Я опять в этом доме —

До утра, как навек.

Как пустынно Задонье!

Словно в разинский век.

 

Здравствуй, поздняя осень,

В нашем русском краю!

Словно храм перед сносом,

Замер лес на краю.

 

Гулко хлопает рама.

В доме сыро давно.

Как открытая рана,

Не закрыто окно.

 

Там, за ставенкой древней,

Словно мать от плетня,

Смотрит старое время

В облик нашего дня.

 

И холодным вопросом

Для грядущих времен

За меловым откосом

Изгибается Дон.

 

Дождь на лужах дробится

У прибрежных ракит.

Одинокая птица

Через осень летит.

 

Через позднюю осень,

Не на шутку спеша,

Что с собою уносит

Эта птичья душа?

 

Что в тоске безъязыкой

В поднебесной глуши

Прорывается в крике

Неразумной души?

 

Есть ли смысл в этом крике,

Растворенном во мгле,

На огромной, великой,

На осенней земле?

1970

 

Станция Графская

Вдали от критики серьезной

С водой рифмуется звезда.

И первый знак поры морозной

Везут на крышах поезда.

 

И, от взыскательного взора

В глуши лесов сохранена,

Мерцает образно в озерах

Традиционная луна.

 

Раздвинув полночь голубую,

К далеким дымкам городов

Летят сквозь непогодь любую

Огни курьерских поездов.

 

От шума девочка проснется,

Замрет у гулкого окна,

Пока в глазах не пронесется

Вся эта светлая страна.

 

И долго будет то окошко

Светиться где-то позади,

Как электрическая брошка

У теплой ночи на груди.

1978

 

«Бархатный сезон»

Веет осенью. Всходит луна.

Не до сна мне уже. Не до сна.

Долог путь до крыльца моего.

Моросит. И вокруг — никого.

Никого. Лишь на той стороне

Дед в сторожке грустит о весне.

Утром лодку столкнет, чтоб приплыть —

Посидеть, поболтать, покурить.

Рассказать, что глухая пора,

Что дороги размыты с утра,

Что сближает людей испокон

Этот «бархатный» русский сезон...

Это завтра еще. А теперь

Незакрытая хлопает дверь.

Прекращается дождь. И опять

Начинает по окнам стучать.

Я молчу. Зажигаю свечу.

Зажигаю свечу и молчу.

Учащается дождь. И, темна

В переулках, стоит сторона.

Там как будто идет между дач

Тихий дождик, как чеховский врач...

Тихий дождь на земле. Тихий час.

Увлажнение почвы и глаз.

Я молчу в этот час. Я молчу.

Торопливую душу лечу.

Догорает свеча. Я молчу.

Зажигаю другую свечу...

1980

 

Наследие

За калиткой — истины простые:

Край проулка. Небо. Косогор.

Русские леса «невыездные».

За рекой заброшенный собор.

 

Что же тут наследовать? Не знаю.

Чистый стол. Непраздное житье.

Русская душа «невыездная» —

Вот и все наследие мое.

1985

 

В Ясной Поляне

Листья летят над дорогою.

Тонет в дождях сторона.

Необъяснимостью Родины

Дышит ее тишина.

 

Трактор рокочет размеренно.

А у развилки дорог

Тает в следах «холстомеровых»

Первый осенний ледок.

 

Тянется осень неяркая,

Глохнут сады за рекой.

Падают поздние яблоки,

Ветку качнув над собой.

 

Поле сквозит за березами,

Там до весны — никого.

Поздней толстовскою прозою

Высветлен воздух его.

 

Кончились шумные ярмарки.

И в тишине неземной

Яблоки, падают яблоки!

Оземь стучат головой...

1986

 

Кризис

На ветке облезлой

Маячит в окне

Продрогшая птица.

Рассветной тревогой

В бреду и во сне

Вздыхает больница.

 

И тает к утру

Электрический свет,

Как тает надежда...

Мне кажется, в жизни

Меня уже нет —

Лишь узел с одеждой.

 

По стенке беленой

Сквозит бирюза,

Как будто сквозь ели...

Христос и профессор,

Тревожа глаза,

Стоят у постели.

 

По стенке беленой —

Сквозят тополя.

На краешке жизни

Смешались озера,

Леса и поля,

Жгуты и зажимы...

 

Как будто из сенцев,

Под сердце сквозит,

Как в детстве когда-то...

И мальчик на лыжах

По снегу скользит,

По складкам халата...

 

И дальняя-дальняя

Тает лыжня,

За кромку уходит.

Уходит за жизнь,

Голосами звеня...

 

Но кризис проходит.

1986

 

Заколоченный дом

По сибирской большой дороге,

По дорожке родных примет

Выхожу к своему порогу,

Где давно старожилов нет.

 

Вот он, дом!

Вот родные лица.

Голоса, что слились с травой.

Дышит каждая половица

Отшумевшею их судьбой.

 

Яркий свет пронесется мимо

И растает в глухой ночи.

Позабытая кем-то «Прима»,

Как привет, лежит на печи.

 

И ни слез, ни слов, ни тревоги,

Только взгляд скользит по лучу,

Только луч скользит по дороге.

Постою один, помолчу.

 

Выхожу к своему порогу...

Так выходит слепой на свет.

Так выходит душа на Бога,

Понимая, что Бога нет.

1987

 

* * *

Не жаль ни разрух, ни распадов,

Ни лет этой шумной страны,

А жаль неотцветшего сада,

Его разоренной весны.

Калитка очнется и смолкнет

И снова погрузится в сны.

И звезды, не сбитые с толку,

Пронзительней станут видны...

1989

 

Первопуток

Нет и не было проще

Этих мест на земле,

Этой высохшей рощи,

Сигарет на столе.

 

Выше всяких открытий

Эта стежка назад.

Там серебряной пылью

Занесен палисад.

 

Холод зимней России.

Заколоченный дом.

Первопуток гусиный,

И река подо льдом.

 

Прихожу. Раздеваюсь.

Запираюсь в дому.

И как будто прощаюсь.

Только с чем — не пойму...

1991

 

Перекати-поле

Все свершилось на свете.

Дней особых — не жди.

Отшумели газеты.

Отшумели дожди.

 

И вдоль долгого лета

В бесконечную даль

Ветер гонит по свету

Пустоту и печаль...

1992

 

Ночное

Поле. Блестят огоньки.

Жизнь — как ночлег у реки.

 

В детстве пригрелся, уснул.

Встал — уже сед и сутул.

 

Скоро светает... Пора

В сумрак шагнуть от костра.

 

Где, как ночная душа,

Лошадь стоит не дыша.

 

Где, в двух шагах от искры, —

Холод последней поры.

1994

 

Лист

Все прошло, пронеслось...

Улеглось на весах.

Что ж ты ищешь бессонно

В опустевших глазах, в одиноких лесах,

В отсиявших иконах?

 

Все пройдет, все промчится,

Сгорит на заре

Чьей-то новой эпохи...

Все вот так, как теперь, —

При Борисе, Петре,

При царе при Горохе...

 

Лист качается в бочке

И тычется в край.

Ночь — до снега осталась...

Никого не ищи, ничего не спасай.

Все уже состоялось.

1996

 

За полустанком

Осень. Пакет молока.

Пыль за далекой посадкой.

Годы прошли иль века?

Холодно. Пусто. И сладко.

 

Будет ли жизнь? Иль была?

В пальцах ломаются спички.

Осень пронзает игла

Вечной твоей электрички...

 

Мчится — сквозь день и сквозь ночь,

Светом холодным тревожит...

Чем же ты можешь помочь,

Если и Бог не поможет?

1998

 

Ночные журавли

Ночью в водопроводных трубах

Журчали журавли...

Усталых зим тугая вата.

Ночь за окном. Туман вдали.

Откроешь кран... И, как когда-то,

Журчат, курлычут «журавли»!..

И жизнь как будто вновь предстала —

Всем расстоянием дыша!

Как мало! Как до боли мало

Тебе отпущено, душа!

И все, что ты взахлеб любила,

Все было серого серей...

Жизнь вместо подлинных дарила

Водопроводных журавлей.

Но как летела эта стая

Ненастоящая моя!

Любовью подлинной рыдая

Над вечной пьянкой бытия...

2000

 

Шестой квадрат

Валерию Приемыхову

На Ваганьковском пес на могиле лежит.

Похоронен хозяин, и нет никого...

Он не ест и не пьет, только мелко дрожит,

И повторною смертью несет от него.

И подумалось грустно, с прошествием лет,

После стольких потерь и отравленных дней,

После жизни собачьей, от бед и до бед, —

Так лежит моя память над жизнью моей.

2000

100-летие «Сибирских огней»