Осколки счастья

 

ГРАНЬ ПЕРВАЯ. ЛЕТО

Под звездами

Звездными ночами мы зажигали на поляне перед домом костер. Огонь отбрасывал на дом и деревья отблески света.

Диана смотрела на искры, легко летящие к небу. Черное небо словно притягивало их к себе, и искры, смешиваясь над головой со звездами, горели еще некоторое время и гасли. Диана любила смотреть на ночное небо. Она верила, что там сейчас душа ее мамы, а свет звезд — это свет ее глаз. От этих мыслей Диане становилось легче. Ведь если это так, то мама всегда рядом, не только на фото в ее комнате. А если протянуть руку к небу и зажмурить один глаз, то можно коснуться какой-нибудь звездочки пальцем.

Я делал последние приготовления на кухне. Сегодня решил пожарить шашлык, как мы когда-то делали с Ингой. С утра уже было замариновано мясо. Я не люблю готовое, из магазина, стараюсь приготовить все сам. Добавляю побольше луку, специй, солю, спрыскиваю лимонным соком и накрываю до вечера. А вечером…

— Пап, у меня в животике уже машинки урчат, — кричит Дианка у костра.

— Скоро уже. Ты следи за мангалом. Как там дела? Нам понадобятся хорошие угли.

— Углей уже много.

Нарезая хлеб, я услышал слова Дианы, чуть приостановился и посмотрел на нее через окно. На поляне, в круге света от костра, под высокими темными березами она казалась совсем маленькой.

«Какое счастье, что она есть», — подумал я.

Устроились мы на бревне, оставшемся от ствола большой, поваленной когда-то березы. Диане это нравилось. Кто же сидит у костра на лавке? Днем, возле дома или под сиренью, где у нее был устроен летний столик для рисования, можно и на лавке устроиться. А ночью у огня надо сидеть на бревне, чувствовать шершавую кору, касаться спила дерева. На этой березе Дианка насчитала около восьмидесяти колец. Потом долго пытала меня вопросами, что было на этом месте восемьдесят лет назад, кто посадил дерево и что будет через восемьдесят лет на этом месте.

Об этом я и сам часто подумывал. Вполне возможно, что дом здесь будет стоять, а в доме будут жить совсем незнакомые люди. Будет ли жива через восемьдесят лет Диана? Ей к тому времени было бы восемьдесят девять. Могу ли я такое представить…

Вопросов у Дианы в запасе было всегда много. Они рождались, словно головастики в пруду. Разбегались во все стороны, касались разных предметов и событий. И на всякий вопрос я старательно находил ответ. Отмахиваться от вопросов в нашей семье было не принято.

На шампурах мясо шипело и румянилось, костер потрескивал от капавшего в огонь жира. Диана чувствовала, что такие вечера — это не просто ужин, а особый ритуал, связывавший с мамой незримой нитью. Я часто ей рассказывал про наши с Ингой вечера у костра, на этом же самом месте. И сейчас всё как тогда. Вот здесь она сидела… Диана коснулась рукой ствола березы. Вокруг те же самые деревья, а над головой — те же самые звезды. Вон та изогнутая ветка была и тогда и так же казалось, что звездное небо кружится над головой... Дианка закрыла глаза и представила, что прижимается к маме, и вдруг ей показалось, что она почувствовала легкое прикосновение к волосам.

— А я помню маму, — сказала она.

Я посмотрел на нее: голова запрокинута вверх; кажется, что звезды отражаются в ее глазах.

— Где ты, мамочка? — произнесла она, глядя в небо. — Будь, пожалуйста, на какой-нибудь звездочке!.. Пусть я даже не буду знать, на какой, но ты просто будь над нами с папой!

— Я тоже помню, — сказал я, поглаживая ее волосы. — И никогда не забуду…

 

Я вошел в спальню Дианы, чтобы выключить свет, и увидел, что она уже спит. На кухне заварил кружку крепкого индийского чая и вышел с ней из дома. Море бесшумно лежало в темноте за стволами сосен. Ночной ветер был прохладен и пах морем. Кружка согревала ладони; поднося ее к губам, я всем лицом ощущал тепло ароматного горячего чая. Вглядываясь во тьму, я заметил с правой стороны залива огонек маяка. Я вспомнил, что однажды мы с Ингой стояли на этом же самом месте и видели эти вспышки маяка. Да, всё как тогда.

— Инга!.. — крикнул я в темноту.

 

Рисунок на плече

Середина августа оказалась непривычно жаркой. Пляж был полон людей, их голоса слышались через раскрытые настежь окна.

Горячий луч солнца медленно и лениво скользнул по заспанному лицу Дианы. Щека и кончик носа покрылись бисеринками пота. Капелька, щекотно перекатившись на верхнюю губу, заставила пошевелиться и раскрыть тяжелые после сна веки.

— Уф! Ну и жара!

Дианка, согнув ноги в коленях, откинула легкое одеяло и тут же вспомнила о куске арбуза в холодильнике. Она потянулась, села в кровати и выглянула в открытое окно.

Море, словно сонная синяя колыбель, покачивало отяжелевших от зноя чаек, едва-едва набегая медленными волнами на горячий песок. Сосны казались свежими, а вот острая осока на песчаном берегу уже беспомощно поникла, подставляя белесо-матовую, словно покрытую солью, поверхность солнцу.

Из кухни доносились привычные звуки и запахи. Шкворчание глазуньи и аромат свежезаваренного кофе окончательно разбудили Диану. Она зевнула и с наслаждением коснулась пятками прохладного деревянного пола. Звонко шлепая босыми ногами, побежала в ванную, на ходу крикнув:

— Мне с глазком!..

Быстро позавтракав, она понеслась на пляж, с разбегу кинула пляжную сумку на песок в тени ивы, скинула сандалии и забежала в воду. Чтобы как следует окунуться, надо было пройти чуть дальше. Весело разбрызгивая воду, она зашагала вперед по ребристому песчаному дну. Чем дальше она заходила, тем тише и спокойнее становились ее мысли. Ей казалось, что она слышит свое дыхание и ровный стук сердца. Прохладная вода плещется у самой груди, руки касаются гладкой поверхности, тело наполняется легкостью, а глаза слепят отблески солнца, отраженного мелкой рябью на воде…

Отсюда, со стороны моря, берег казался таким далеким. Голоса людей на берегу едва слышны. Бледно-желтая кайма песка с голубыми скамейками яркой полосой тянулась вдоль соснового леса. А прямо перед ней, за высокой дюной, среди неподвижно замерших сосен — ее дом.

Диане нравилось из воды наблюдать за пляжной жизнью. Казалось, что она смотрит цветное немое кино, слышит только плеск воды и резкие крики чаек над собой, а там, впереди, другая жизнь: маленькие фигурки людей гуляют вдоль берега, изредка проезжают на велосипедах или идут спортивным шагом со специальными палками, которые Дианка шутя прозвала «бродилками».

Среди привычных ей загорающих она сразу же выделила одну женщину.

Обычно незнакомка выбирала местечко в тени разросшихся на дюнах ивовых кустов. Из ящика с широким наплечным ремнем она доставала планшет, бумагу, краски, долго сидела, задумчиво наблюдая за волнами, а потом брала кисть и рисовала. Диану тянуло посмотреть, что она рисует. Она и сама любила рисовать, и художники — женщина, судя по всему, была настоящим художником — в ее воображении были людьми таинственными.

Сегодня женщина расположилась неподалеку от местечка Дианы, на старом деревянном, просоленном морем брусе. Диана нырнула под воду и, перебирая руками по дну, добралась до берега, подбежала к своей вязаной сумке ярко-травяного цвета, достала стеклянную банку, наполненную чем-то темным, и снова побежала к морю. Зайдя в воду, она вытряхнула содержимое банки в набежавшую волну. Вернувшись к своим вещам и опустившись коленями на горячий песок, она услышала за спиной:

— Девочка, а что за грязь ты бросила в воду? Здесь же люди купаются. Как можно сорить в таком месте…

Диана оглянулась и увидела полную женщину в черных очках и ярком, цветастом (попугаистом, подумала про себя Дианка) купальнике. Рядом копался в песке мальчишка лет пяти.

— Я не сорила, — ответила ей Диана.

— Я видела! Ты сыпала в воду какой-то мусор из банки.

— Это не мусор, а сосновая смола.

— А зачем ее надо сыпать в воду?

— А чтобы через пять миллионов лет из нее получился янтарь.

— Какая глупость! — рассмеялась женщина, а мальчишка возле нее перестал играть и посмотрел на Диану.

— Совсем не глупость, — возразила Диана. — Я сама видела, как вы пытались найти янтарь. А если бы нашли? Ведь он мог бы быть кусочком смолы, который бросила в море какая-нибудь девочка пять миллионов лет назад?! Представляете, пять миллионов лет назад она держала этот кусочек смолы в своих руках! И теперь вы держите янтарь.

— Да… — покачала головой женщина. — Вот что происходит с детьми, когда им задуряют голову всякими глупостями и сказками.

— Мне с вами неинтересно, — сказала Диана и отвернулась.

— Ты еще и хамка! — вскипела женщина.

Но Диана не обращала на нее больше внимания. Ей только жаль стало мальчишку, который играл возле нее на песке.

Девочка легла животом на горячий песок и посмотрела на женщину с этюдником. Та сидела к ней боком и, казалось, была поглощена рисованием. Темные и длинные волнистые волосы скрывали лицо. Какое-то внутреннее упрямство прямо-таки подталкивало Дианку сделать нечто такое, что могло заинтересовать незнакомку.

Она достала из сумки блокнот, который повсюду носила с собой, куда записывала стихи. Диана уже целый год их сочиняла и, как только папа научил ее читать и писать, решила, что станет писателем. Рассказы пока не давались, а вот стихи приходили в голову часто. Их-то она и записывала.

Полистав странички, она не нашла ничего подходящего и решила сочинить что-то новое. Но тут, почувствовав, как песок обжигает ее тело, вскочила, громко ойкнула, запрыгала на одной ножке и сделала на песке колесо. Незнакомка медленно обернулась, с улыбкой оглядела Диану и снова углубилась в работу.

В этот момент Дианке пришло в голову стихотворение про море. Оно оказалось несуразным, но очень ее развеселило, и она, делая вид, что бурчит себе под нос, нараспев произнесла, словно пробуя слова на вкус:

— Море бывает синим, море бывает черным…

Подставив лицо солнцу, она продолжила:

 

Море бывает красным,

Море бывает желтым,

Море бывает всяким,

Даже совсем зеленым…

 

На последней фразе рука художницы замерла над листом бумаги, плечи ее чуть дрогнули, как если бы она рассмеялась. Диана решила, что стихи незнакомке понравились, во всяком случае произвели впечатление.

Она снова легла на песок, поболтала ножкой в воздухе, еще раз вздохнула и, перевернувшись, села на колени.

Незнакомка продолжала рисовать. Вдруг внезапный порыв ветра сорвал лист бумаги с планшета — и незаконченная акварель, словно белая чайка, стремительно полетела к Дианке. Та вскочила, едва успев у самой воды схватить акварель, подбежала к художнице и, часто дыша, с улыбкой протянула ей рисунок.

— Спасибо! — сказала художница, взглянув на Диану из-под полей шляпы. — Эти бумаги совсем разбаловались и взяли моду летать… как птицы. Им только дай волю...

Она вложила рисунок в планшет и достала новый лист.

Диана присела возле нее и, почти касаясь своим плечом ее горячего загорелого плеча, стала смотреть на стремительно появляющийся на листе бумаги пейзаж. Вот едва намеченный горизонт плавно перешел в далекий голубой мыс. Два легких мазка превратились в туманный маяк. Рука на мгновение застыла, потом решительно провела широкой кистью полосу ярко-синего цвета, и Диана увидела перед собой на картине барашки волн и ослепительные блики на воде.

— Ух ты! — не удержалась она от восхищения. — Настоящая вода! Вас акварель слушается, а у меня делает только то, что ей самой хочется.

— Рисуй чаще — и ты с ней подружишься.

— Да, настоящая вода. Так и хочется нырнуть!

— Видела, как ты ныряла. Здорово у тебя получается.

— Это мне легко, — заверила ее Дианка. — У меня башка полна мыслей, вот она и перетягивает вниз.

Дианка побежала к морю и стала набирать в пригоршню маленькие ракушки. Их хрупкие резные створки белыми вкраплениями выделялись на мокром песке. Набрав целую горсть, она вернулась к бревну, села на песок рядом с художницей и начала выкладывать нечто, понятное только ей: затейливые спиральки превратились в причудливые волны, над волнами она выложила рыбку, над рыбкой поместила лучистое солнце…

Внезапно она вздрогнула, почувствовав прикосновение. Художница, едва касаясь девочки, кончиком кисти рисовала на ее плече красный цветок. Дианка чуть повела плечом. Ей стало щекотно.

— А меня зовут Дианка, — сказала она.

— Очень красивое имя. И сама ты очень красивая.

— А как вас зовут?

— Давай я свое имя напишу тебе на плече, чтобы ты не забыла. Как думаешь, каким цветом пишется мое имя?

— Синим, — сразу же ответила Диана.

— Поразительно! — удивленно произнесла женщина. — Мое имя надо писать только синим цветом.

Диана снова почувствовала, как ее плеча коснулась прохладная кисточка. Ей было щекотно и так приятно, что хотелось, чтобы имя не заканчивалось как можно дольше. Она приподняла локоть и, чуть потянув нагретую солнцем кожу, увидела синим цветом написанное имя — Инта.

Она чуть озадаченно посмотрела женщине в глаза и вздохнула.

— Что не так? — спросила та, удивленно приподняв брови.

— Я хотела еще искупаться.

— Так искупайся.

— Цветок смоется, — сказала Дианка.

— Зато я не смоюсь. Даю тебе честное слово, что, когда ты вернешься, я буду здесь и нарисую тебе на плече что-нибудь еще. Договорились?

Дианка кивнула головой.

— И обещай, что вечером не поленишься пойти в душ. Ты всегда… ну-у… почти всегда сможешь меня здесь найти.

Дианка встала и улыбнулась.

— Я пойду, — сказала она.

— Давай. И не заплывай далеко. А то я рисую, мне некогда следить за тобой.

Дианка побежала по горячему песку и с разбегу влетела в прохладную воду.

Осколки счастья

— Диана, может, пойдем домой? Смотри, какая туча!

— Папа, она еще далеко. Мы ведь только пришли.

Пляж никогда не был переполнен людьми. Этим он мне и нравился. Середина и конец лета считались пиком сезона, но здесь всегда царил покой. У моря хорошо думалось. Я приподнялся на локте и посмотрел на потемневшее море под темной грозовой тучей. Несколько человек сидели у пляжного кафе под белым тентом, над которым на длинном флагштоке вилась на ветру белая лента. Оттуда слышалась музыка.

Туча неумолимо приближалась, но солнце, светившее в вышине, прятаться не торопилось. Не спешили расходиться и люди. Они изредка поглядывали на тучу и, наверное, надеялись, что она пройдет мимо. Однако ветер усилился, и вскоре первые капли дождя захлопали по песку.

Мы с Дианой, схватив в охапку вещи, побежали в сторону кафе. Белый шатер уже был переполнен. Играла музыка, слышался возбужденный смех людей. Здесь царила особая атмосфера, свой внезапно устроенный мирок. Незнакомые еще минуту назад люди улыбались друг другу, делились впечатлениями, передавали с рук на руки детей, вытирали их полотенцами и усаживали на свободные места. Другие дети весело прыгали под струями дождя, пронизанными солнечными лучами.

Резко потемнело, и небо над морем, ослепительно вспыхнув, с грохотом раскололось. Похолодало.

— Что тебе взять? — спросил я Диану, направляясь к стойке.

— Сок и булочку, — ответила она. — И возьми коробку конфет — вечером чаю попить.

Диана лохматила мокрые волосы, вытирая их большим махровым полотенцем, и смотрела в полиэтиленовое, залитое струями дождя окошко.

— Ну и тучища… Я даже поплавать не успела, — недовольно пыхтела она, когда я вернулся к столику.

Тут Дианка заметила в толпе людей ту самую художницу. Она чуть помедлила и вдруг, неожиданно для самой себя замахав ей рукой, крикнула:

— У нас есть место... Идите сюда!

Я тоже заметил незнакомку. Ее нельзя было назвать красавицей. Привлекательной ее делало спокойное выражение лица и прямой взгляд карих глаз. На ней была свободная белая рубашка навыпуск и короткие джинсовые шорты. Оглядев занятые столики, она посмотрела на Диану и мельком на меня.

Незнакомка прошла между людьми у стойки и села рядом с нами за один столик. Она положила пляжную сумку на мокрые от дождя колени и стала в ней что-то искать.

— Привет, Инта! — сказала ей Дианка, так резко навалившись на столик, что чуть не опрокинула вазочку с цветами. — Ты помнишь меня? — спросила она. — Ты мне еще цветок на руке нарисовала. Только он сразу смылся под душем.

— Я помню тебя, — не переставая рыться в сумке, произнесла незнакомка с несильным латышским акцентом и добавила: — Очки потеряла! Вот что значит неудачница…

— А ты разве неудачница? — спросила ее Диана по-латышски.

Та взглянула на нее.

— А что, разве по мне не видно? — ответила она, тоже переходя на латышский, и добавила: — А ты хорошо говоришь… Без акцента.

— У меня мама была латышка. И я тоже почти латышка. Папа рассказывал, что говорить я начала сразу на двух языках, вперемешку. Вот было бы смешно, если бы они потом у меня не разделились.

Дианка стала распаковывать коробку с конфетами.

— Я кофе возьму, — предложил я. — У нас и конфеты есть.

— Спасибо! Я ничего не хочу, — ответила девушка, переходя на русский.

— Зря… А я попробую конфету. Они очень вкусные! — заметила Дианка, отправляя конфету в рот. — А ты сегодня не рисуешь?

— Диана, почему ты обращаешься на «ты»? — спросил я ее чуть укоризненно.

— А я и не заметила, — ответила дочь, хватая еще одну конфету, и, повернувшись к незнакомке, продолжила: — А это мой папа. Он писатель. Владимир Асаров. Ты читала его? Сейчас папа пишет новую книгу, но я не буду рассказывать, про что она. Это наш секрет.

— А ты сама читаешь то, что пишет твой папа?

— Я не только читаю, но и помогаю ему писать, — серьезно и с достоинством ответила Дианка.

Инта перевела взгляд на меня. Слова Дианы ее чем-то рассмешили. Она, еле сдерживая улыбку, посмотрела на мои руки.

— Так вы пишете книги? — спросила она.

— Приходится.

— А мне приходится писать картины маслом.

— Смотрите, а я стихи пишу. Видите, мы все — пишем! — воскликнула Дианка, надкусывая еще одну конфету.

— Ты же хотела их оставить на вечер, — заметил я.

— Сейчас закрою коробку. Только еще парочку возьму. Эх, — вздохнула Дианка, доверительно приблизившись к Инте, — трудно мне остановиться. Я не пью и не курю, потому что знаю — стоит мне только попробовать, я не смогу остановиться.

— Я тебя понимаю, — сказала Инта. — Я сама такая же.

— Так… закрыть и сохранить! — сказал я.

— Папа, надо говорить наоборот — сохранить и закрыть.

Инта засмеялась.

— Ладно, подруга, можешь обращаться ко мне на «ты», — разрешила она Диане. — А действительно, не выпить ли нам кофе?..

— Сейчас возьму, — сказал я. — Какой вам, черный или со сливками?

— Диана, какой посоветуешь? — спросила Инта.

— Black! Only black! — ответила Дианка.

— Да, — кивнула головой Инта, — теперь я окончательно поняла, что с тобой не соскучишься.

Очереди у барной стойки не было, и я быстро вернулся с двумя чашечками горячего кофе. Дождь почти закончился, в матовое окошко светило солнце и золотило плечо Дианы.

— Хорошо, что ты не рисовала сегодня, — сказала Диана Инте. — У тебя вся бумага бы промокла.

— Наоборот! Знаешь, какие эффекты бывают от дождевых капель! Я несколько раз рисовала акварелью под дождем. Здорово получилось. Но сегодня у меня был день замыслов.

— Это как?

— Ну-у… придумывала что-то новое. Подмечала детали.

— А что ты сегодня подметила? — поинтересовалась Дианка и сделала глоток сока.

— Сегодня было много интересного. Хотя бы эта неожиданная гроза… Маленькое событие, взбудоражившее людей, оживившее их. Смотри, как они общаются друг с другом — мокрые, забившиеся под этот тент… А ведь совсем еще недавно они сонно сидели на берегу, совершенно незнакомые и погруженные в свои мысли. Я стараюсь все запоминать. Ведь никогда не знаешь, что тебе потом пригодится. Так и сегодня — запоминала атмосферу кафе, людей.

— А меня ты запомнила? — спросила Диана.

— Еще бы! И тебя, и папу твоего. То, как он искал тебя среди остальных — мокрые волосы, радостно-возбужденное лицо, в руке дымящаяся чашечка с кофе. А как все озарялось при вспышках молнии… Вот бы передать этот свет! Посмотри — у входа девушка в черном купальнике сушит волосы, а за ней темное грозовое небо. А вон там, дальше, в проеме двери видно, как за пеленой дождя вдоль моря бежит парень… Это же целая картина!

Инта была возбуждена, это чувствовалось по ее темным, горящим глазам.

— Как много ты успела заметить! — удивилась Дианка. — Пап, у Инты только что родилась картина.

Инта отпила кофе и посмотрела мне в глаза.

— Я в последнее время мало читала и совсем не в курсе… Ваши книги я не читала.

— У меня издана всего одна книга.

— Папина книга называется «Архитектура рая». Мы вместе придумали название, — заметила Дианка.

— Вот как!.. — задумалась Инта. — Это фантастика?..

— Нет. Вы слышали выражение — «потерянный рай»? Мне захотелось описать мир, в котором рай не был бы потерян. Захотелось показать, каково это — жить в состоянии счастья.

— Удивительно, но я тоже часто думала об этом, — сказала Инта. — Мы привыкли к миру, в котором живем, но иногда мне удавалось увидеть многое вокруг себя словно новыми глазами. Я смотрела на коробочки-дома, на коробочки на колесиках — машины. И весь город — в ниточках-проводах. Если честно, то все какое-то несуразное, мелкое… Но как мы можем знать, каким мог бы быть иной мир?

— Папа, — повернулась ко мне Дианка, — хорошее название — «Иной мир».

Я улыбнулся ей и погладил по голове.

— Как мы можем знать?.. Взгляните на эту вазочку с цветами. Она может разбиться, превратиться в горсть осколков. Но по ним можно представить, какой была вазочка. Надо только собрать все осколки и расположить их в нужном порядке. В нашем мире случаются только проблески счастья. Осколки счастья… Но если к ним приглядеться, если их правильно сложить…

— Рай. Счастье… Иногда я тоже думала об этом. Но не наскучит ли человеку состояние постоянного счастья? Ведь если что-то постоянно, то ты к этому привыкаешь, перестаешь замечать и ценить.

— Здоровье тоже не замечаешь — замечаешь боль. И воздух не замечаешь — замечаешь его отсутствие. Нет, я не думаю, что счастье может вызвать скуку... Чувство счастья не может приесться человеку точно так же, как не может приесться здоровье. Быть счастливым — значит быть здоровым. Скуку вызывает не счастье, а однообразие. Человеческая жизнь, например, очень однообразна. Бежишь на работу, бежишь с работы, все праздники кем-то расписаны для тебя. В нашем мире человек связан тысячами пут. И ведь мы не живем, а гонимся за добычей… По одной и той же дороге, каждый день.

— А как же быть с радостью труда, трудовым энтузиазмом? — насмешливо прищурилась Инта.

— Это при капитализме-то? — вздохнул я.

— Вы правы, — сказала вдруг Инта серьезно, — мы не живем.

— Ты пей свой кофе, а то он совсем остынет, — сказала Инте Дианка. — Покажешь мне картину, когда нарисуешь? Эту… про грозу.

— Тебе покажу первой.

— Ага! — одобрила Диана. — А папе — второму… Потом уже можно показать и всем остальным. А как ты ее назовешь?

— Не надо о ней больше говорить. А то можно выговориться… и ничего не получится. Да и рисовать будет скучно. Нарисую — тогда увидишь. Говорить о замысле нельзя.

— Точно! Со мной был такой случай… — согласилась Дианка. — Я однажды придумала сказку и, прежде чем записать, стала рассказывать папе. Во всех подробностях рассказала, у меня даже язык устал. А когда кончила рассказывать, мне сказку записывать уже не хотелось. Эта сказка меня умучила.

— Наверное, и твоего папу она тоже умучила, — рассмеялась Инта.

— Ему она понравилась… и даже дала какую-то идею. Папа сейчас пишет новую книгу. Она называется... Папа, можно?.. Она называется «Дневник Адама», но я никому не скажу, о чем она, — сказала Диана и, придвинувшись к Инте, заговорщически зашептала: — А ты только на море рисуешь? Тут есть одно место — необыкновенное, о котором никто не знает. Папа мне недавно рассказал о нем. Это за рекой. Там большой лес, в лесу гора… Но про это нельзя говорить, а то все туда понабегут… Давайте все вместе туда пойдем? Ты будешь подмечать всякие детали и придумаешь новую картину. Правда, здорово? Папа, ты слышал, что мы с Интой придумали? Мы все вместе идем в поход!

— Ну вот, ты уже все решила, — усмехнулась Инта. — Это, наверное, очень секретное место, и папа хотел показать его тебе одной.

— Диана права, — согласился я. — Можно устроить пикник, когда у вас будет время.

— Ха!.. Время — это единственное, что у меня есть.

— С ночевкой!.. — обрадованно захлопала в ладоши Дианка. — Инта, ты когда-нибудь ночевала на лесной горе?

— Никогда.

— Вот!.. Это же необычная гора. А ночью она еще необычнее! Папа, мы с Интой хотим пойти туда с ночевкой…

От возбуждения Диана так подскочила, что снова толкнула столик, и я едва успел подхватить вазочку с цветами.

— Диана, не круши тут все. Успокойся, — сказал я ей и добавил: — Действительно, почему бы и нет… Ну что, устроим себе праздник? — спросил я у Инты.

— Отлично! — улыбнулась Инта. — Пусть будет праздник!

— Ура!.. — закричала Дианка, подскакивая. Столик накренился — и тут же послышался звон разбившейся вазочки.

Диана посмотрела на осколки, перевела невинный взгляд на нас с Интой и невозмутимо сообщила:

— Оня упаля!..

— Какая она смешная! — рассмеялась Инта. — Пожалуйста, не ругайте ее. Я так давно не смеялась!..

Ведьмина гора

— Э-ге-ге-е-ей!.. — Дианка с криком носилась по разогретому жарким солнцем полю. — Папа, почему ты не говорил, что у тебя есть знакомый с лодкой? Это же так здорово!

— У меня в запасе есть еще много сюрпризов. Зачем мне тебе все раскрывать?.. Ну что, перейдем поле, а там и лес, о котором я рассказывал.

— Как она радуется! — улыбнулась Инта. — Ради одного этого стоило сюда приплыть. Она такая смешная! Мне кажется, я такая же в детстве была.

— Помню, когда она была еще совсем маленькая, увидели мы бабочку. Я что-то бабочке сказал, а Дианка и говорит: «Что ты с ней разговариваешь? Она ведь тебя не понимает. Она же латышка».

— За детьми надо записывать. Такое не придумаешь.

— Давайте понесу, — предложил я, увидев, как Инта набрасывает на плечо лямку этюдника.

— А-а... — Она махнула рукой. — Он легкий. Сегодня я взяла самый маленький из своего арсенала. Художник должен сам нести этюдник.

— Э-эй! — замахала нам руками убежавшая далеко вперед Дианка. — Чего вы там так медленно идете! Давайте скорее!

По едва заметной тропинке мы подошли к высокой стене темного елового леса. Заходящее солнце очертило округлые края облаков ярким контуром расплавленного золота. Казалось, что за лесом вздымаются к небу купола чудесного, наполненного солнечным светом хрустального города.

— А вы показываете свои работы на выставках? — спросил я Инту.

Она стояла рядом и как зачарованная смотрела на лес.

— Раньше часто выставлялась, а сейчас больше просто продаю, да и то — по необходимости. С картинами всегда жалко расставаться, но жить-то надо.

— Диана рассказывала, как вы рисуете. Вы для нее — звезда.

— Звездой никогда не была. В художественной школе Птичкой прозвали. Так что я — птичка… — Инта раскинула руки и плавно взмахнула ими, словно крыльями.

Подбежавшая к нам Дианка схватила Инту за руки и стала кружить вокруг себя.

— Подожди!.. Я сейчас упаду, — смеялась Инта. — Что ты делаешь!

— Я раскручиваю тебя на звезду, — засмеялась Дианка и, отпустив ее руки, подбежала к сумрачному лесу. — А куда вы с дедушкой заходили? — спросила она.

— Видишь тропу? — показал я в темноту между стволами. — Мы пойдем по ней, только далеко вперед не убегай.

— Здесь есть волки?

— Нет. Но есть лисы.

Мы вошли в лес, низко пригибаясь под ветвями. Было тихо. Густой, мягкий ковер еловых иголок и шишек устилал темную сыроватую землю. Пройдя между замшелыми стволами, мы стали спускаться в низину. Стало еще темнее. Из глубины леса доносился далекий крик кукушки. Мы шли, перешагивая через узловатые корни и стволы поваленных деревьев.

— Папа, впереди целый завал, — сообщила Дианка, — там надо уже под деревьями пролезать.

— Мы не заблудимся? — взглянула на меня Инта.

— Да, завел я вас… Не думал, что лес стал таким. Но скоро выйдем на открытое место.

— Мне как раз нравится, — возразила Инта. — Здесь волшебно!

— Какой непролаз! — пропыхтела Дианка, пролезая под стволом дерева. — Здесь лучше идти на четвереньках.

— Вот это, Диана, и есть дремучий лес, о котором мы с тобой в сказках читали.

— Дремучий — это, наверное, потому что он незаметно усыпляет, удремывает, — осторожно втягивая носом воздух, произнесла Диана. — Чувствуете, как тут елки пахнут? Мне уже спать захотелось. Папа, а ведьма здесь тоже есть?

— Здесь есть «ведьмины гнезда».

— Что это? — тихо спросила Дианка, беря Инту за руку.

— Скоро увидишь.

— Не бойся, Диана, — успокоила ее Инта, присаживаясь на ствол дерева, перегородивший нам путь. — Пусть мужчины боятся ведьм, а мы, женщины, всегда найдем с ними общий язык.

— Устроим привал, — сказал я, присаживаясь рядом.

— И она меня не схватит, если встретит на тропинке? — спросила Дианка.

— Конечно, нет, — заверила ее Инта. — Она внимательно приглядится и увидит, что ты тоже маленькая ведьмочка. Вон как ты на нее похожа — в волосах паутинка, нос в цветочной пыльце… Я нарисую такую картину и назову «Лесной песней». Знаешь какую-нибудь ведьмочкину песню?

— Сейчас придумаю… Ага! Вот! Придумала! — И Дианка запела:

 

Я маленькая ведьмочка,

Я по лесу иду

И страшненькую песенку

Я страшненько пою…

 

— Садись с нами, — улыбнулась Инта.

— Нет, я буду грибы искать.

Диана подошла к краю лесного оврага и прислушалась к далекому шуму деревьев над головой и плеску ручья на дне оврага. Там, внизу, среди корней горели яркие цепочки оранжевых лисичек.

— Папа, а здесь нет папоротников, о которых ты рассказывал, — сказала Дианка и стала спускаться вниз.

Инта посмотрела на меня. Я сидел, поглядывая в глубину леса.

— Интересный вы человек, — сказала она. — Совсем ничего о вас не знаю. Вы всё больше молчите.

— Марк Твен говорил: «Лучше молчать и казаться глупым, чем открыть рот и развеять все сомнения»… Знаете, у меня есть идея: что это мы выкаем друг другу. Да еще в лесу… С друзьями Дианы можно говорить и на «ты».

— Замечательно! Я никогда не забуду, что это произошло в лесу, когда мы сидели на стволе поваленного дерева.

— Ну вот, теперь как будто мы с тобой сто лет знакомы!

— Хорошо, пусть будет сто, — рассмеялась Инта. — Кто его знает... Есть ведь теории, что мы проживаем много жизней, в каждой из них встречая одних и тех же людей.

— Не знаю… Тебя, Инта, я пока не припоминаю.

— Мне кажется, что с вами можно прожить сто лет, но так и не узнать вас.

— А вы не такая же?

— Опять мы на «вы»... Я сейчас подумала — наверное, писатели никогда не прекращают работу над своими книгами, все для них служит материалом. Даже то, что происходит сейчас, очень похоже на главу из романа. Мне кажется, что ты создаешь ситуации и… наблюдаешь.

— Откуда ты, Инта, все это знаешь? Наверное, опыт художника подсказывает… Может, и для тебя все служит материалом… Разве не живописно мы сидим сейчас на этом дереве? Зеленый сумрак, тишина, из оврага веет прохладой…

— Видишь, как мы понимаем друг друга, — засмеялась Инта.

— Идите сюда! — донесся до нас крик Дианы. — Тут столько лисичек, что мне их уже некуда собирать!

Эхо ее голоса разнеслось по лесу и стихло.

Хватаясь руками за стволы и выступающие из земли корни, мы с Интой спустились вниз к Диане, насобиравшей горку грибов.

— Как здесь красиво! — оглянулась вокруг себя Инта. — Настоящий дремучий лес. Надо это все запомнить. Но я вам когда-нибудь тоже покажу интересные места.

— Я тоже все это запоминаю, — сообщила Диана, — и потом нарисую… Куда нам теперь идти?

— Вот уже и подъем, — показал я на противоположный склон оврага.

Мы миновали ручей, ступая по плоским белым камням, и тут Дианка остановилась и с изумлением оглянулась.

— Что это? — тихо выдохнула она, глядя на вершины сосен на крутом лесном склоне.

Среди ветвей темнели огромные, похожие на гигантские гнезда еловые шары.

— Это и есть «ведьмины гнезда». Так это всегда называлось, но что это — я не знаю.

— У меня от страха придумался про них стишок… — прошептала Дианка, крепко сжимая ладонь Инты. — Я потом вам расскажу.

— Там, где мы шли, росли одни ели, а тут, стоило только перейти ручей, начинается сосновый лес. Граница по ручью проходит.

— Тут все такое странное! — произнесла Дианка. — Я возьму с собой один камешек.

Она наклонилась над ручьем, разглядывая цветные камешки на дне. В колеблющихся струях воды казалось, что камни чуть дрожат. Опустив руку в холодную воду, Диана выбрала круглый голубой камень.

— Скоро уже придем, — сказал я Диане. — На самом верху и будет та поляна, о которой я рассказывал.

Дианка с энтузиазмом принялась карабкаться наверх. Цепляясь за корни деревьев, она с легкостью преодолевала препятствия, отдувалась и пыхтела, делая это больше для потехи. Ей нравилось представлять, будто она карабкается на настоящую гору, что впереди ее ждет вершина, покрытая шапкой сверкающего снега. Но впереди ждало не меньшее чудо. Неожиданно возникший из-за толстых стволов крохотный бревенчатый домик заставил ее остановиться. Переводя дух, Дианка изумленно рассматривала представшую перед ней сказочную картину. На крутом склоне среди сосен ютилась необычная избушка. Необычной избушка была потому, что у нее отсутствовала одна из стен, но имелся основательный вход, хоть и без двери. Два окна с покосившимися перекрестьями рам, поблескивая мутными стеклами, смотрели на север и восток. Отсутствие стены производило впечатление, словно кто-то распилил домик пополам, одну половину унес, а другую — оставил. Так он и стоял, укрепленный среди корней, чудом не падая.

Дианка с замирающим сердцем подошла ко входу. На нее пахнуло сохлым деревом и еще чем-то едва уловимым, терпко-сырым. Она заглянула вовнутрь. Комнатка, наполненная играющими лесными тенями, была столь мала, что вмещала в себя всего лишь стол и колченогий стул. По стенам висели снизки сушеных грибов, пучки душистых трав и ягод. На столе лежала старая газета и потрепанный журнал. Его страницы покоробились от сырости и дождя. На одной из стен крепилась полочка. Три чашки разного калибра, жестянка с кофе, банка с сахаром… Все здесь говорило о том, что в избушке кто-то бывает. Ярко-красный зонт приютился в тенистом углу.

Дианка с опаской переступила порог.

— Здравствуйте! — на всякий случай произнесла она.

Половицы скрипнули, словно приветствуя гостью.

Диана осторожно коснулась прогретой за день бревенчатой стены, провела пальчиками по сухой столешнице, полистала журнал, осторожно присела на краешек стула.

— Кто-кто в теремочке живет?.. — тихо спросила она.

Здесь не хотелось нарушать тишину. Казалось, крикни она громко, и что-то исчезнет… или наоборот — внезапно появится.

Кто может жить в такой избушке? Диане хотелось дождаться хозяина, познакомиться. Чаю, наконец, попить. Ведь так приятно посидеть за столом, пообщаться, узнать что-то интересное. Например, что это за «ведьмины гнезда»…

Она посмотрела сквозь запыленное оконце, затянутое паутиной, и увидела, что гнезда эти есть и здесь — прямо над избушкой. Выходит, это ведьмина избушка! Дианка почувствовала, как легкий холодок пробежал по спине, но потом вспомнила слова Инты о ведьмах, взглянула на красный зонт и решила, что бояться не стоит: ведьмы, они ведь тоже разные бывают. Эта — наверняка веселая, раз у нее такой яркий зонт.

Ей еще сильнее захотелось познакомиться с хозяйкой домика, но вряд ли среди бела дня она сюда заглядывает. Диана достала из кармана ветровки свой видавший виды перламутровый блокнотик и, вырвав страничку, что-то быстро написала. Она положила листок рядом с журналом, встала, потом, подумав, достала из кармана конфету и положила ее на листок.

Дианку мы увидели сидящей на крылечке лесного домика.

— Ух ты! — воскликнула Инта. — Да он же совсем древний!

— Судя по бревнам, похоже, что старинный, но я его что-то не припоминаю.

— Папа, здесь есть зонтик. Может, одолжим его? Вдруг дождь…

— Дождя не будет этой ночью. Не стоит ничего отсюда брать.

— А кто же здесь может жить? — задумчиво спросила Дианка.

— А вот этого я не знаю. Смотри, тут и дровишки за домом припасены, но ни печи, ни трубы у домика нет. Да и стены нет. Странный домик.

— Уверена, что здесь ведьма живет. Я решила с ней подружиться… и кое-что оставила на столике.

— Друзья, мы почти дошли, — сказал я, оглядывая окрестности. — Еще немного — и на месте.

Минут через пятнадцать мы поднялись на лесную гору. Дианка с удивлением разглядывала поляну на ее вершине. Небольшая, метров двадцать в диаметре, она со всех сторон была окружена высокими соснами. Ей действительно казалось, что она на дне глубокого лесного колодца. Звенело эхо ее голоса, а над вершинами деревьев гасло вечернее небо. Было тихо, только иногда из глубины леса доносилось воркованье лесного голубя.

— Папа, да тут же полно маслят! — воскликнула Диана. — Вы стойте на месте, а то подавите! Я сейчас их соберу.

— Нигде не испытывал такого чувства уединения, как здесь, — сказал я Инте, — но это было давно. Сейчас мне кажется, что вернулся домой… А ведь я и вправду не был здесь целую жизнь.

— Вот сколько я собрала! — показала нам Дианка пакет с маслятами. — Завтра можно будет пожарить.

— Видишь, какая она хозяйственная. Я с ней с голоду не пропаду.

— Вы так дружно живете! Неужели никогда не приходилось на нее за что-нибудь сердиться?

— Приходилось. Я порой удивлялся бесстрашной непослушности маленьких детей. Ты высишься над ними… как великан. Казалось бы, им надо трепетать перед тобой, но никакого страха они не чувствуют. Маленькой она была очень непослушной и капризной. Потом как-то переменилась.

— Ну, следопыт, чем нам надо заняться? — спросил я у Дианы. — Подумай-ка хорошенько…

Она сосредоточенно нахмурила лоб и воскликнула, подняв указательный палец вверх:

— Развести костер!..

— Верно. Но для этого нам надо собрать много хвороста. Ночью, когда станет темно, мы этого сделать не сможем.

— Ну что же, — слегка улыбнулась Инта, — пойдемте собирать хворост. Никогда я еще не проводила ночь на лесной поляне.

— Мы с Дианой сами его соберем, а ты достань все, что мы тут прихватили для пикника.

— А хвороста нам много надо? — спросила Дианка.

— Как можно больше, чтобы хватило на всю ночь. Если огонь погаснет, мы останемся в темноте.

 

На середине поляны горел наш костер. Отсветы огня играли на выступающих из темноты ветвях. В темно-синем небе полыхал на вечернем солнце оранжевый росчерк самолетного следа. Стали зажигаться первые звезды.

— Папа, а помнишь, как зимой звезды мигают? — спросила Диана, сидевшая напротив меня рядом с Интой.

Нас разделяло пламя огня. Хворост потрескивал, стреляя в небо искрами.

— Ты мне обещала полянку нарисовать, — напомнила Инте Дианка.

— Я нарисую, — заверила ее Инта, глядя на звезды. — Столько интересного я уже увидела с вами! Удивительный лес, загадочный домик, теперь костер…

— Ты нам тоже хотела что-то показать, — напомнила ей Дианка.

— Обязательно. Я тоже устрою для вас необычный поход. А что ты оставила в домике?

— Помнишь, я стишок сочинила для ведьмы? Вот его там и оставила. Ведьма прочитает — и не будет злиться… и нас ночью пугать.

Инта держала над жаром нанизанные на шампуры колбаски. Кожица их потрескивала, они шипели, стреляли жиром, румянились и аппетитно пахли.

Я нарезал сыр, помидоры и разлил в пластиковые стаканчики напитки — Диане налил квас, а Инте и себе — кагор.

— Я очень люблю кагор, — отпив, сказала Инта. — Вот такой, из красного винограда.

— Это не из винограда. Самый правильный молдавский кагор делается из слив. Это мне друг привез бутылочку.

— Почему вы так просто пьете? — воскликнула Дианка. — Нужно же тост сказать. Давайте выпьем за нас в ведьмином лесу!.. Э-эй!.. Ве-е-едьма, мы и за тебя пьем! Ты только нас не пугай!..

Эхо ее голоса разнеслось по лесу. С треском обломилась ветка на дереве, и мимо нас над поляной пролетела большая темная птица.

— Что это, папа? — прошептала ошарашенная Дианка.

— Сова.

— Отличный тост, — одобрила Инта, посмотрев через огонь на меня. — Выпьем за ведьму! Диана, прочитай свое стихотворение. Мне интересно. Представляю, как заходит ведьма в свой домик, видит на столе листочек. Удивляется. Берет листочек в руки и читает…

Дианка достала из карманчика шорт свой перламутровый блокнотик, полистала исписанные крупным почерком странички и, откашлявшись, прочитала:

 

Как из ведьмина гнезда

На меня глядят глаза,

Не моргают, не пугают,

Просто в гости приглашают.

Я ни капли не боюсь,

Я на дерево взберусь,

С ведьмой старой подружусь,

Чаем, тортом угощусь.

 

— Здорово! — воскликнула Инта. — У тебя хорошо получается. Прочитай что-нибудь еще...

— У меня есть стихи про тебя.

— Что же обо мне можно написать? — удивилась Инта.

— Сейчас покажу… — И Дианка принялась снова листать странички. — Вот, нашла! — И она прочитала вслух:

 

Есть подружка у меня —

У нее блестят глаза,

Она любит рисовать,

Звонко-звонко хохотать.

Моя рука в ее руке…

Бе-бе-бе, бе-бе, бе-бе.

 

— Последнюю строку я еще не придумала, — сказала Диана.

— Ха!.. А мне очень нравится концовка! — засмеялась Инта. — Ничего не меняй. Так и оставь.

— Друзья, колбаски готовы, — сказал я, подавая Инте хлеб.

— А ты была в армянском ресторанчике у моря? — спросила Дианка, кусая помидор. — Мы с папой туда иногда ходим. Там та-акой марципановый тортик, м-м!.. Давай ходить туда каждый день?

— Боюсь, бедному художнику это не по карману, — рассмеялась Инта.

— А нам и не нужны деньги. Я придумала один способ: мы придем с тобой в ресторан и закажем все самое вкусное, налопаемся до отвала… А когда к нам придет официант со счетом, скажем, что у нас нет денег.

— Представляю, какой будет скандал!

— Ага… Прибежит хозяин армянского ресторана и расшумится: «Что за безобразие! Платите! А то сейчас полицию вызову!» А мы ему скажем: «Как вам не стыдно! У вас тут столько всякого вкусного, а мы, может, никогда красной икры не пробовали. И долму никогда не пробовали. Разве можно быть такими жадными! Я стихи могу про ваш ресторан сочинить, о том, как тут все у вас вкусно. А Инта красками вам стены разрисует и стихи мои на них напишет. Так красиво будет!..» Задумается хозяин ресторана, слезу пустит. Достанет он… Папа, а на чем армяне играют?

— На дудуке. Это вроде флейты.

— Вот… — продолжила рассказывать Дианка, глядя на улыбнувшуюся Инту. — Возьмет он дудук этот и заиграет армянскую песню. И слезы будут литься из его глаз. А потом он скажет: «Ребята, как с вами хорошо! Приходите ко мне каждый день. Я буду вас кормить даром. Всегда!..»

Дианка потерла испачканный золой кончик носа, зевнула и откусила кусочек колбасы с шампура.

— Хорошо, если бы так… Я бы тогда из своей мастерской вообще бы не выбиралась. Писала бы картины, какие душа желает… а не заказчик. — Инта обняла Дианку. — Спать еще не хочешь?

— Да вы что!.. Мы же не спать сюда пришли! — возмутилась Дианка и стала поджаривать над огнем хлеб.

Темнота окружила нас со всех сторон. Старая, трухлявая ветка раскололась в огне, и в небо взметнулся кружащийся ворох искр.

— Папа, посмотри! Вон Млечный Путь, который над нашим двором проходит. Инта, ты видела Млечный Путь?

— Не очень хорошо видно, — сказала Инта, заслоняя ладонью свет огня. — Костер мешает.

— Давай чуть отойдем, я тебе покажу. — Диана встала и потянула Инту за рукав куртки.

Они вышли из круга света. В темноте были слышны их шаги по сырой от ночной росы траве и тихие голоса.

Я встал, расстелил два спальных мешка и подкатил к костру с двух сторон две толстые сосновые ветки. Теперь огонь будет гореть до утра. Рядом с собой на траву положил блокнот и ручку. Пусть будут под рукой.

Поднялся легкий ночной ветерок и раздул огонь с новой силой. Со стороны реки ветер донес едва слышный звук моторки.

Тишина и покой охватили меня. Я сидел и не мог понять, хорошо мне или плохо… и хочу ли я чего-то. Что-то тревожило и не давало до конца расслабиться.

Мне в грудь стукнула шишка, послышались шаги и смех Дианки.

— Иди-иди, — позвал я. — Кто-то сейчас получит прямо в лоб.

— Папа, это не я… Правда!

— Хорошо. Смотрите, что я вам постелил.

— Ура-ура! — обрадовалась Дианка. — Я в мешок сейчас залезу, и мне будет тепло.

— Грейтесь…

— А знаешь, действительно, несколько шагов в сторону — и уже прохладно, — заметила Инта и, протянув руки к огню, добавила: — Я согласна прожить так всю оставшуюся жизнь. Августовская ночь, небо черным бархатом, звезды-бриллианты. Никогда прежде не обращала внимания на Млечный Путь… Костер, звезды над головой… — Инта потянулась, выгнула спину и улыбнулась. — Я в раю!

Дианка вылезла из спального мешка, налила себе стаканчик квасу, выпила залпом и снова закопалась в мешок, прижавшись к Инте, которая стала легко поглаживать ей волосы.

— Что это вы так долго? — спросил я.

— Как тебе сказать… — улыбнулась Инта. — Просто кто-то много квасу пьет.

— Понятно. Ну что же, друзья… Теперь вы можете ощутить, что это такое — сидеть ночью на лесной поляне у костра, под звездами.

— Теперь вы можете ощутить, друзья, — сказала Дианка, наливая себе еще кваса, — что это такое — пить квас ночью, на лесной поляне, у костра, под звездами.

— Ты не слишком налегай, — заметил я, — а то всю ночь будешь Инте Млечный Путь показывать.

Дианка рассмеялась и замахнулась на меня шишкой.

— А что это за блокнот? — спросила Инта.

Я налил еще по стаканчику кагора, и мы быстро чокнулись прямо над огнем.

— Это для мыслей, которые бьются об голову, — усмехнулся я. — На память не полагаюсь. Раньше я всегда думал, что если мысль стоящая, то она не забудется, а отсеиваться будет только всякий мусор. Но у меня, если не запишу, отсеивается все.

— Я тоже быстро многое забываю. Вот, например, сейчас только вспомнила, что давно хотела спросить о твоих любимых писателях.

— Их очень много. И все разные… Вчера, например, открыл наугад томик Чехова и прочитал его рассказ «У знакомых». Чехов — это писатель, к которому надо постоянно возвращаться. Это невероятный мастер. Пишет гениально! Видишь, сказал — пишет… Словно он живой.

— Заснула, — проговорила тихо Инта, поглаживая Диану. — Забавная!..

Середины стволов обгорели, я чуть повернул их.

— Я понимаю, — произнесла Инта, — Чехов — великий писатель, и это скажет любой человек, но в чем конкретно заключается гениальность Чехова? Ведь никто не покажет. Покажи на примере. Не общие слова, а конкретно… Мог бы ты показать мне гениальное место у Чехова?

Я помолчал, думая над тем, что она сказала.

— Пожалуйста. Далеко ходить не надо. Взять хотя бы вчерашний рассказ «У знакомых».

— И есть там гениальные места?

— Да. Есть. Не просто замечательные, а волшебные до такой степени, что тайна их не поддается объяснению. Меня поражает то, что Чехов, пользуясь в работе буквально колдовскими приемами и добиваясь с их помощью нужного ему эффекта, совершенно спокойно относился к тому, что очень немногие смогут разглядеть это колдовство и оценить его.

— Интересно!.. Расскажи мне о таком месте…

— Хорошо… Смотри. Главный герой рассказа — Михаил Подгорин. По приглашению давних друзей приезжает в их имение. Когда-то, в молодости, он там гостил, был влюблен в одну из сестер.

— Как ее звали? — спросила Инта.

— Надежда.

— Наверное, тоже не случайно?

— Возможно… Так вот, прошло много лет, и теперь ему предстоит вновь ее увидеть. Подгорин встречается со своей давней любовью. И тут Чехов пишет о том впечатлении, которое молодая женщина произвела на героя рассказа. При этом Чехов применил гениальный прием, который я назвал бы… чеховским коктейлем. Я понимаю, как это место воспринимают читатели-мужчины. Но я не знаю, поймут ли женщины то, о чем я хочу сказать. Ведь речь там идет именно о восприятии женщины мужчиной… Я постараюсь припомнить дословно. Чехов написал так: «Это была светлая блондинка, бледная, с добрыми, ласковыми глазами, стройная; красивая или нет — Подгорин понять не мог, так как знал ее с детства и пригляделся к ее наружности. Теперь она была в белом платье, с открытой шеей, и это впечатление белой, длинной, голой шеи было для него ново и не совсем приятно». Поразительное место! Героиня в прошлом была симпатична Подгорину. Более того, и теперь автор говорит о ней, что это была «светлая блондинка, бледная, с добрыми, ласковыми глазами, стройная…» Казалось бы, автор создает привлекательный образ, но вот эти слова — «ново и не совсем приятно» — загадочные и необъяснимые. Дело в том, что читатель не может не почувствовать какую-то антипатию, которую испытал Подгорин, глядя на Надежду. Достигается это тонким перебором при описании ее шеи — «белой, длинной, голой». Вот она — точка гениальности! Ведь белая женская шея для мужчины очень привлекательна. Гораздо привлекательней, чем короткая и смуглая. Точно так же мужчинам нравятся длинные шеи. Если бы это было не так, то мужчинам не нравились бы балерины. Длинная белая шея — шея балерины. Далее идет слово — «голая». И голая шея привлекательна для нормального мужчины. Но вот Чехов берет и соединяет вместе все эти три привлекательные для мужчины черты. Казалось бы, эффект привлекательности должен усилиться в три раза, но этого не происходит, Чехов добивается обратного эффекта. Читатель чувствует в этом сочетании что-то неприятное. Как автор добивается этого эффекта? Может, тем, что вызывает у читателя подсознательное ощущение описания не человеческой шеи, а лебединой, птичьей… Не знаю. Но чувствуется что-то неприятное в тройном сочетании привлекательных по отдельности черт. Вот тебе, Инта, пример гениальной чеховской стилистики и психологизма.

— А пример твоей гениальности — это умение цитировать классиков слово в слово. Как у тебя это получается?

— Ну-у… Другие знают наизусть целые поэмы. А тут-то всего четыре строки. Классиков запоминаю, а вот свои мысли записываю.

Инта, освещенная бликами костра, смотрела на пламя. Легкая полуулыбка застыла на лице. Сейчас она казалась такой беззащитной и хрупкой.

— Так хорошо сейчас! Здесь, с вами… Давно не было так хорошо. Запомнить все это хочется. И Дианка твоя — чудо. А дискуссии на литературные темы оставим на потом. Сейчас мне интересно другое… — Инта мельком взглянула на меня. — Расскажи о себе. Почему вы с Дианкой одни?

Укуталась пледом, придвинулась ближе к костру. Я поворошил хворост, подкинул веток в огонь.

— Дианка — действительно чудо. Если бы не она, не знаю, как бы я жил… После смерти Инги туго пришлось. Ведь мы одни с Дианкой остались. Она была грудным ребенком… Мне тогда наша медсестра знакомая помогала. До года ходила к нам, всему научила. Очень я тогда боялся — думал, раз Инга при родах умерла, то и Дианку потерять могу. Этот страх вел меня, заставлял шевелиться, двигаться дальше. Я тогда «Архитектуру рая» писал. Четыре года пролетели — не заметил. Жизнь налаживалась, Дианка росла. Издал книгу, пытался еще что-то писать, но ничего серьезного не выходило. Может, потому что все мысли о ней были. Только сейчас, кажется, пошло как надо.

— Когда-нибудь Диана поймет и оценит твою заботу, — произнесла Инта.

— Она и сейчас многое понимает. Чувствует перемены в моем настроении. Бывает, обнимет за шею, целует в глаза, своим взглядом мой ловит. Потом долго пристально смотрит, заставляет улыбаться. И ведь невольно улыбнешься. И словно рукой снимает.

Заснувшая Дианка вздохнула во тьме.

— Посмотри. — Я показал Инте на небо. — Там жизнь кипит. Где ковш — самолет летит. Огоньки на крыльях мигают. А прямо над нами — спутник. Видишь? Словно звездочка скользит по небу. Скоро птичьи стаи полетят на юг. По ночам летят, и тогда из тьмы идет мощное звучание. Как орган…

— Диане что-то снится, — наклонилась над ней Инта. — Губами шевелит, но не слышно, что она говорит…

Звездное небо круглым оком глядело в лесной колодец. В костре потрескивали поленья. Тихий разговор убаюкивал Диану, и ей снился сон.

Пленэр

Лес, настоящий, непроходимый — или, как говорила Дианка, непролаз, — обступил со всех сторон.

Верхушки сосен с протяжным, мерным шумом слегка покачивались на ветру. Лучи яркого осеннего солнца пронизывали высокий купол леса. Из чащи слышалось громкое воркование лесного голубя, но Диана так и не смогла разглядеть его среди ветвей. Она прислушалась к едва заметному шуршанию у самых корней. Это муравьи суетливо бегали по своим муравьиным делам. Корни сосен переплетали причудливыми изгибами тропинку и терялись под слоем старой жухлой хвои и кустами черники. Диана то и дело приседала и что-то долго разглядывала на земле. Инта садилась рядом, и они вместе, не говоря друг другу ни слова, наблюдали за муравьиной жизнью или рассматривали гигантскую улитку.

— Ой, змейка! — Дианка показала пальцем на исчезающий под корнями коричневый блестящий хвост.

— Осторожно, — Инта взяла девочку за плечо, — тут и гадюки водятся.

— А я не боюсь, я знаю заклинание.

— Мы с тобой одной крови? — вопросительно произнесла Инта.

— Ага. А откуда ты знаешь? — удивилась Диана.

— Мы все родом из детства, — улыбнулась Инта, — когда-то и я так же бродила по лесу и ничего не боялась.

— А сейчас боишься?

— Нет… Наверное, надо бояться, по крайней мере остерегаться. Шагаю себе по жизни… как шагается.

— А разве это плохо? — Диана достала из кармана конфету и вложила в ладонь Инты.

Инта как-то по-особому взглянула на девочку, задумалась и с легкой полуулыбкой произнесла:

— Мы с тобой, Дианка, точно одной крови…

— Папа сказал, что мы спелись.

— Да. И эта песня мне по душе. А змей не бойся. Здесь есть ядовитые змеи, но они не нападают, а наоборот — спешат скрыться. Как эта змейка, которую мы видели.

Вскоре они вышли на поляну. Округлая, поросшая высокой травой, она сразу же привлекла Диану, углядевшую на ее краю необычное дерево. Засохшее, без единого листочка, оно сплеталось вверху ветвями, образуя фантастический шар. Словно гигантское гнездо для гигантской сказочной птицы.

— Настоящий сюр, — восхитилась Инта.

— Настоящий — кто? — переспросила Диана.

— Сюрреализм. Направление в живописи. Я тебе покажу потом альбомы. У меня много сюрреалистов. Когда я училась в Академии, очень ими увлекалась. Потом, позже, поняла, что не мое.

— А что — твое?

— Мое? Честно говоря, не люблю я все эти классификации... Главное, чтобы то, что ты делаешь, было живым.

Инта огляделась, прошлась по поляне. Она то подходила к дереву, то делала шаг в сторону от него. Дианка не отставала, повторяла все ее движения, подбегала к дереву вплотную, даже легла под ним, рассматривая верхушку.

— Вот отсюда мне нравится, — глядя сквозь ветки на пролетающие по яркой синеве облака, заключила Диана.

— Ракурс неплохой, но, может, начнем с чего-то более традиционного? Смотри, как здесь интересно падают тени на траву. Сейчас самое лучшее время для работы. Обрати внимание на цвет теней. Еще Леонардо да Винчи заметил, что в жаркий солнечный день тени бывают холодных оттенков. От голубого до фиолетового.

— А я однажды видела это! — Диана вскочила на ноги и радостно запрыгала. — Видела, видела! Однажды мы с папой шли по берегу моря. Было тепло, солнце было такое яркое-яркое… И я увидела на песке голубые тени. Песок ребристый и словно весь в голубых полосках. У меня даже в глазах зарябило и голова закружилась.

— У тебя взгляд настоящего художника.

— Почему? — спросила Диана.

— Потому что другие не обратили бы на это внимания.

Инта разложила складные стульчики, раскрыла акварель, взглянула на дерево — и словно ушла в себя.

Диана поняла, что сейчас надо помолчать. Она тихо присела на стульчик и стала смотреть на дерево. Ей показалось, что в хитром переплетение сухих ветвей она различает причудливых зверей, прячущихся в кроне. Диана раскрыла планшет, набрала полную кисть бледно-голубого цвета — и акварель расплылась по смоченной бумаге, трава запестрела желтым, красным, фиолетовым, голубым. И уже по цветастому полю Диана принялась выплетать гнутые ветки и крученый ствол. Ветви, стягиваясь узлами и разбегаясь змейками, вдруг стали превращаться в оленей с голубыми рогами, лис с фиолетовыми хвостами, медведей, машущих зелеными лапами. Диану веселил рисунок. Она, высунув кончик языка, посмеивалась над своей неожиданной выдумкой и не заметила, как пролетело время.

Солнце уже стояло в зените. Жара звенела над головой. В этот момент, как по волшебству, перед ее носом проплыла бутылка с квасом: Инта стояла над ней, улыбаясь и протягивая прохладный напиток.

После они с Интой перебрались в тенек, растянулись на пледе и блаженно прикрыли глаза.

— Сейчас отдохнем, а потом посмотрим наши работы, — сказала Инта. — Я стараюсь долго не смотреть на то, что нарисовала. Иначе не могу понять, что вышло.

— А я даже с закрытыми глазами вижу каждый мой мазочек. И все-все помню.

— Значит, у тебя хорошая зрительная память. Для художника это важно.

— Инта, а поедем на велосипедах к маяку? — Диана приподняла голову, вопросительно взглянув на Инту.

— У меня нет велосипеда.

— Так папа тебе купит. Он зимой за книгу такой гонорарище получил, что его на десять горных велосипедов хватит.

Инта повернулась к Диане и вновь посмотрела особенным, пристальным взглядом. От этого взгляда Диана начинала смущаться и чувствовала себя неуютно. Она поняла, что сказала что-то не то, захлопала ресницами и решила спасти ситуацию.

— Зачем нам велосипеды, мы и пешком спокойненько доберемся, — сказала она. — Мы будем идти пешком по берегу моря и петь песню…

Инта вдруг расхохоталась. Она откинулась на спину, раскинула руки.

— Как хорошо, Дианка! Посмотри, как кругом хорошо, какое небо огромное. Было бы так всегда-всегда…

— Так и будет всегда. Главное, чтобы мы всегда вместе были.

Незаметно приблизился вечер. Солнце клонилось за лес, окрашивая верхушки сосен карминно-оранжевым. Углублялись тени, прячась под широкими разлапистыми ветвями.

Инта с Дианой, уставшие, но довольные, возвращались домой с законченными акварелями.

— Сейчас бы… сейчас бы, — Дианка мечтательно поглядела наверх, — даже супчику съела бы!

— Да, ты права, два бутерброда и яблоко на день — маловато. Предлагаю летние щи. А? — Инта перекинула ремень этюдника с одного плеча на другое.

— Название мне нравится. — Диана почесала кончик носа. — А что, бывают и зимние, и осенние, и весенние щи?

Инта рассмеялась.

— Наверное, бывают, но я умею готовить только летние. Я не великий кулинар. Мама моя вечно сокрушалась — что ты будешь делать, когда замуж выйдешь, как будешь мужа кормить?!

— А что ты ей отвечала?

— Я убегала куда-нибудь. У меня во дворе было любимое местечко, оно и сейчас есть: между двумя соснами папа соорудил качели. Вот туда я сбегала. Рисовала, читала, мечтала.

— Покажешь?

— Непременно. Мы и щей покушаем, а потом на качелях покачаемся.

Дом Инты прятался среди сосен, окруженный крутыми, холмистыми дюнами. Старинный, в два этажа, с круглыми башенками по бокам, выкрашенный в сине-серый цвет, с нарядными белыми рамами, в перекрестье которых поблескивали цветные витражные стеклышки, он темнел на фоне гаснущего неба. Они вошли в дом.

— Позвони папе с городского, скажи, что задержишься у меня.

Инта с облегчением сняла увесистый этюдник, присела на диванчик в прихожей и блаженно вытянула ноги.

Диана стояла в большой гостиной с высокими окнами, в которых черным резным силуэтом проступали деревья, и с интересом рассматривала дом Инты. За окнами догорал отблеск заката, был виден пустынный пляж и море. Диана коснулась прохладной кожи двух огромных, вальяжных кресел. Круглый столик на низких ножках был завален книгами. Стены увешаны картинами в старинных позолоченных рамах и фотографиями. Среди снимков Диана увидела Инту в окружении веселой толпы молодых парней и девушек. Инту обнимал молодой человек и, видимо, щекотал, так как лицо Инты просто искрилось от хохота. Диана хотела что-то спросить, но, услышав, как Инта напевает на кухне, не стала этого делать. Между окон темнело старинное резное бюро с множеством полочек и шкафчиков. Овальное зеркало в оправе красного дерева отразило маленькую фигурку Дианы и ее широко раскрытые глаза.

— Как красиво! Такой шкафик… — Диана замерла от восхищения.

— Это все папа. Он был краснодеревщик. Мастерил невероятной красоты вещи. Он и рисовал хорошо. Видимо, я в него такая… талантливая, — донесся голос Инты. — Ты забыла позвонить папе.

— Ага, ща. — Дианка отыскала в гостиной телефон, набрала номер. — Але, пап, мы уже пришли. Мы у Инты. Папа, пап, тут так здорово!.. Тут такой шкафчик! И зеркало. Ага, нарисовали… Ага, получилось. Сейчас, пап, не клади трубку, я сейчас…

Дианка положила трубку на полочку и побежала на кухню.

— Инта. Интик… знаешь, я тут подумала… темно как-то уже… совсем…

Диана явно на что-то намекала, но все еще не решалась сказать. Инта, помешивая в кастрюльке щи, усмехнулась.

— Слушай, подружка, у меня предложение, — сказала она. — Темно как-то уже… может, тебе у меня остаться, а завтра после завтрака я тебя отведу домой? Как тебе такое предложение? Так и будем, как винни-пухи, ходить друг к другу в гости.

— Ура-ура, да-да, я остаюсь!

Диана помчалась в прихожую и скороговоркой протараторила в трубку:

— Пап, але-але, пап, тут Инта меня у себя оставляет и не отпускает. Ты не скучай там один, хорошо? А мы завтра с утра к тебе придем. Хорошо?.. Да, я ей передам… Да, буду вести хорошо, ага, и спать вовремя. Я даже супчик сейчас покушаю. Пока, спокойной ночки!

После ужина пили чай на широких качелях с резной спинкой и подлокотниками. Инта зажгла свечу в фонарике, укрепленном на стволе дерева, и его свет чуть смягчал ночную тьму. Дианка уселась в уголок, подобрав ноги, и блаженно смаковала торт «Наполеон», который Инта называла «императорским». Тихое покачивание качелей убаюкивало
Диану, глаза сами собой закрывались, хотелось спать.

Инта легко коснулась волос девочки и погладила. Прикосновение к живому, теплому, такому близкому дарило покой. Не хотелось ее отпускать, не хотелось вновь оставаться одной…

— Пойдем, Динь-Динь, подушки нас уже заждались, — сказала Инта и подула на лоб девочки.

— Динь-Динь? — переспросила Диана, открывая глаза так, словно и не спала вовсе. — А! Я видела этот мультик.

— Ты книжку прочитай. Читала «Питера Пена»?

— Нет, не читала.

— Прочитай обязательно.

— Я с тобой буду спать, рядышком, — сказала Диана, снова прижимаясь щекой к локтю Инты.

— Хорошо — рядышком…

Спальня Инты располагалась в одной из башенок на втором этаже. Небольшая круглая комнатка сплошь состояла из окон. Белые рамы дробили стекла перекрестьями, отчего окна казались сказочно нарядными. Особую сказочность придавали цветные ромбы, вставленные в центр каждого окна. У кровати на тумбочке Инта зажгла ночник, и комната осветилась мягким золотисто-изумрудным сиянием. Кроме кровати и тумбочки здесь почти ничего не было, но комната, наполненная светом лампы изнутри и лунным сиянием снаружи, казалась очень уютной.

— Ух ты, как в Изумрудном городе!

— Тебе тоже так кажется? — Инта сложила покрывало и откинула одеяло.

— Да, помнишь, там тоже было много башенок, и я всегда мечтала о башенке.

— Это моя любимая книга. Все детство зачитывалась.

— И я тоже. Сначала папа мне ее читал, а потом я сама научилась. Я ее уже сто раз читала. Знаешь, как я читала? Начинала читать, потом читала-читала, пока не дочитывала до последней страницы, потом тут же, не успев вздохнуть, переворачивала на первую страницу и начинала читать заново.

— Слушай, Динь-Динь! Ты чудо!

— Я очень эту книжку люблю. Особенно Страшилу там люблю и Тотошку.

На полу у одного из окон стояла причудливая пузатая ваза, похожая на крынку, перевернутая вверх дном. От этого она походила на маленький столик. На кружевной салфетке стоял серебряный колокольчик с привязанным к колечку красным шелковым бантиком.

— Красивый! — восхитилась Дианка червленым узорам на стенках колокольчика.

— В него еще бабушка моя играла, будучи маленькой девочкой. А теперь он мне служит.

Инта взяла колокольчик двумя пальцами и слегка потрясла. Раздался нежный звон. Она обошла с ним комнату, подошла к двери и, вытянув руку в темный коридор, позвенела.

— Ну вот, теперь нам не страшны никакие чудища.

Дианка с широко распахнутыми глазами завороженно сидела на краю кровати.

— Ага, теперь не страшны… — прошептала она.

Почистив зубы и умывшись, они легли. В тишине были слышны лишь тиканье будильника и приглушенный шум сосен. Диана, повозившись немного, прижалась щекой к плечу Инты.

— Интик, скажи, а вот если бы ты любила человека, а он бы тебя вдруг разлюбил, что бы ты сделала? Только честно.

Диана приподняла голову, взглянула на Инту и улыбнулась. Вопрос был задан легко, по-детски непосредственно, но что-то в интонации насторожило Инту. Она почувствовала, что это непростой вопрос для девочки, что он много раз уже звучал в ее голове, тревожил сердце.

«Неужели ревнует?» — подумала Инта. Это было так непохоже на Диану.

Инта смотрела на красное стеклышко в перекрестье оконной рамы. Взгляд ее подернулся влагой… Она любила, растворялась в нем, ревновала. Следила украдкой за его взглядом, за улыбкой. Видела непрошеную задумчивость — он так часто уходил в себя, — пугалась ее. Ей казалось, он отрывается, становится чужим. Разлюбит, думала, уйду, не смогу мучить собой, притягивать. Умирать буду, но уйду…

— Только честно. — Диана вдруг посерьезнела и испытующе посмотрела на Инту.

— Мой друг…

— Это тот, с кем ты на фотографии в холле?

— Да. Когда мы были вместе… — Инта замолчала. Воспоминания, которых она так долго и мучительно избегала, нахлынули вновь. Неотступная, навязчивая боль напомнила ей о том, что казалось уже забытым. Зачем ворошить все это? — Давно это было. А теперь давай спать, умаялись мы с тобой сегодня, — тихо произнесла она.

За окном послышался резкий птичий щебет и хлопанье крыльев.

— Что это? — спросила, вздрогнув, Диана.

— Наверное, это птица спала на ветке, да и свалилась с нее. Бедняжка.

Они засмеялись и, засыпая, долго еще слышали в ночи возмущенный птичий щебет.

ГРАНЬ ВТОРАЯ. ОСЕНЬ

Настоящая осень

Глаза Дианки раскрылись сами собой. Солнечный свет, льющийся в комнату сквозь играющие на ветру листья, разбудил с легкостью, которая случается, пожалуй, только летом. Несмотря на осень и подступающие холодные дни, нежиться в кровати не хотелось. Обещанная Интой поездка будоражила воображение. Скорей бы уже собраться и ехать, ехать, набирая скорость, любуясь новыми красками, которые щедро расплескала осень повсюду — на деревьях, на полях, на небе.

Дианка с минуту еще полежала, наблюдая, как ветер за окном охапками срывает березовые листья и кружит их, словно золотые снежинки, рассыпая по пожухшей траве. Она громко и певуче зевнула, потрепала лежащего рядом длинноухого плюшевого зайца и вскочила с кровати.

— Пап, мы все нужные вещи взяли? Мы же на целых два дня едем.

Она вбежала в мою комнату и заглянула в рюкзак, который собирала весь вчерашний день.

— Я не знаю, что нам надо собирать. Инта же не раскрывает свой секрет. И неведомо, куда она нас повезет.

— Папа, есть вещи, которые нужны всегда и везде… Ладно, предоставь это мне. Я почти все уже собрала. Смотри!

И Диана склонилась над раскрытым посреди комнаты рюкзаком.

— Так… — произнесла она задумчиво. — Масляная лампа, моток бельевой веревки, твоя походная фляга… Чего-то не хватает. А!.. Спички!

— И зачем нам спички? — поинтересовался я.

— Папа, — укоризненно посмотрела она на меня. — Да это же важность первой необходимости!

— Замечательная фраза, Диана! Я даже сейчас ее запишу, а то забуду… Знаешь, не набирай много вещей. Я возьму деньги — и все необходимое мы купим.

— Инта сказала, что мы поедем в дикие места. И твои деньги нам там не помогут.

— Интересно, где же она найдет дикие места?

— Инта никогда не обманывает. Сказала — значит, найдет.

— Ну что же, тогда прихватим и лопату. Вдруг клад придется откапывать.

— Очень хорошая мысль, папа.

Зазвонил телефон, и Дианка тут же схватила трубку. Звонила Инта.

— Привет! — обрадовалась ей Диана. — Мы уже все собрали. У меня целый рюкзак получился. Ну-у… я взяла ту старинную лампу, спички, консервы, флягу… Всего и не перечесть. Сейчас еще лопату в багажник положу.

Диана повернулась ко мне и довольно заявила:

— Папа, Инта сказала, что все эти вещи нам в поездке очень пригодятся… Что? — спросила она снова в трубку. — Топор прихватить? Хорошо. Прихватим. Косу не надо? У нас есть очень хорошая коса. Ладно, не буду. Мы скоро заедем за тобой. Будь готова.

— Что еще сказала Инта? — поинтересовался я.

— Инта сказала, чтобы мы взяли больше теплых вещей. И обязательно плащи: к вечеру дождь будет.

— Это я и сам чувствую. Интересный выбрали момент для поездки.

Когда мы укладывали вещи в багажник машины, выглянуло солнце. Влажная листва, тусклая еще несколько минут назад, зажглась, словно подсвеченная золотым светом. Солнце пригрело промерзшую за ночь траву. От стволов деревьев шел пар. Казалось, что они дымятся.

Когда садились в машину, с неба послышались отрывистые, скрипучие вскрики. И тут же над вершинами деревьев высоко-высоко в небе показался клин огромной стаи. Диана, держась рукой за дверцу машины, задумчиво смотрела на улетающих птиц, потом села в кресло и пристегнулась.

Я чуть помедлил, припоминая, все ли закрыто и выключено в доме. Только когда выехали на шоссе, Диана заговорила.

— А вот интересно, — произнесла она, — почему, когда я смотрю на улетающие птичьи стаи, у меня мурашки бегут по спине?

— Бегут?

— Всегда. А вон еще одна стая. Она еще больше.

— А ты заметила, Диана, что самолеты сейчас не летают?

— А и вправду. Точно! И вчера, когда вечером гуляли, ни одного не было слышно. Так здорово было — только звезды и стаи-скрипучки.

— Вот потому и не летают, что все небо в птицах. Им сейчас дают спокойно пролететь.

— Какие люди молодцы! О птицах думают.

Я не стал Диану разубеждать, говоря, что они больше думают о безопасности самолетов.

— А у тебя мурашки не бегают? — поинтересовалась Диана.

— В последнее время они что-то бегают очень редко. Но в пролетающих стаях и впрямь есть что-то волнующее.

— А почему? — допытывалась Диана.

— Над этим надо подумать, — сказал я.

— Я тоже подумаю. Когда пойму — скажу тебе… Вон Инта стоит.

Инта стояла у своего дома — в джинсах, красной куртке и с небольшой спортивной сумкой через плечо.

— Ну, готовы к путешествию? — спросила она, садясь в машину.

— Мы усегда готовы! — ответила Дианка, пытаясь скопировать голос Папанова из любимой кинокомедии, и быстро перебралась к ней на заднее сиденье.

— Так куда мы едем? — спросил я Инту.

— Я укажу дорогу. Пока езжай прямо. Вы мне однажды показали конец лета. Я хочу показать вам настоящую осень.

Инта загадочно улыбнулась и чуть прищурила глаза. Всякий раз в ее прищуре я замечал что-то новое для себя, словно читал интересную книгу: то видел неприкрытую веселость, то иронию. Часто своим взглядом она ломала комедию, пытаясь выдать себя за кого-то другого, но всякий раз предательские морщинки в уголках глаз выдавали ее настоящесть, и я вдруг ловил себя на мысли, что она чем-то близка мне, как бывают близки лишь закадычные друзья. А иногда казалось, что мы бесконечно далеки, и я совсем терялся, чувствуя, что не знаю настоящую Инту.

— Сегодня от деревьев, когда выглянуло солнце, шел пар, — сказала ей Диана.

— Я видела. Очень красиво.

— И птицы улетают. Стая за стаей. Я сейчас как раз папе рассказывала, что у меня от этих стай почему-то мурашки бегут.

— Мурашки? О, это удивительное ощущение — бегущие мурашки! Как давно у меня их не было! — весело сказала Инта.

— Ты совсем как папа. Не понимаю, как вы оба живете без мурашек!

— Не знаю, Диана. Может, я давно не смотрела на небо. Или сплю. Люди иногда устают, Диана. Наверное, мы с твоим папой очень устали.

— Ты же только что посмотрела на небо. — Дианка хохотнула. — И всегда ты смотрела на небо. Даже тогда, когда мы с тобой первый раз на пляже познакомились.

— Я смотрела на небо? Слушай, Дианка, ты уверена?..

Сейчас они обе явно дурачились — дрались и щекотали друг друга. Я следил за их возней в зеркало и вдруг почувствовал, как эти самые мурашки пробежали по спине. Ох, Дианка!

— И совсем ты не спишь. Если и спишь, то я тебя разбужу! — сказала Диана и стала тормошить Инту, дергая за рукав куртки.

— Уже разбудила, — засмеялась Инта. — Мне очень хорошо с вами. Или можно сказать еще так: там, где вы, там очень хорошо.

И тут же, тронув меня за плечо, Инта сказала:

— Возле тех домов надо повернуть налево, а потом все время прямо. Ехать нам долго.

— Смотрите, мы едем прямо на дождь, — показала Диана на темнеющее над шоссе небо.

Тут же заморосило, и я включил дворники.

— Это как раз то, что надо! — довольно сказала Инта. — Прочувствуем осень на полную катушку.

— До мурашек, — добавила Дианка.

— Ох, ребята! — сказал я. — Мне хочется досмотреть это кино до конца. Похоже, будет что-то интересное.

Диана смотрела в окно, а по лицу ее скользили, ниспадая, пятна света и тени от потоков заливавшего стекло дождя.

Потемнело. Диана посмотрела на Инту, взгляд ее скользнул по светлой шее, локонам волос и остановился на янтарных сережках. Казалось, что в глубине продолговатой янтарной капельки горело крохотное солнце. Диана зачарованно смотрела, и ничего в мире не было красивее этой крохотной искорки древнего солнца, сохранившейся в глубине янтарного камня.

— Инта, а разве там, где мы живем, не осень? — спросила Диана, уютно привалившись к ее локтю.

— Конечно, осень, — сказала Инта. — Но мы едем в самый ее эпицентр.

— Папа, ты слышал? Мы едем в эпицентр.

Я на миг оглянулся назад. Инта сидела прямо за мной, я не мог видеть ее, но видел руку, поглаживающую Дианку по волосам.

— Папа, включи музыку, — попросила Диана.

Я включил радио, и звуки музыки слились с дробным шумом дождя по крыше и ветровому стеклу машины. По обе стороны шоссе тянулись монотонные, затянутые дождем полосы соснового леса.

— Как долго ехать до эпицентра? — спросил я Инту.

— Довольно долго. Бензина у нас достаточно?

— Полный бак, — ответила за меня Дианка. — Вчера заправились.

— Тогда полный порядок. Это, Диана, будет экстремальное путешествие. Твой папа экстрим любит?

— Не знаю… Папа, ты любишь экстрим?

— Даже не знаю, что сказать. Давайте отвечу на это после нашей поездки.

По радио зазвучала песня «Эти глаза напротив» в исполнении Ободзинского. Впереди мелькнул знак ремонта дороги, и колеса машины загремели по рубчатой поверхности срезанного асфальта.

— Очень мне нравится эта песня, — сказал я, когда мелодия закончилась.

Инта промолчала.

— А тебе? — спросил я ее.

Она поджала губы.

— Не нравится? — удивился я.

— Ничего, — сказала она, обнимая Дианку. — Но не нравится мне там слово — «супротив».

— Разве там есть такое слово?

— Ну как же! Вот: «Пусть я впадаю, пусть, в сентиментальность и грусть. Воли моей супротив… эти глаза напротив...»

— Мне это слово не мешает. Песня очень хорошая.

— Хорошая-хорошая, — с усмешкой согласилась Инта, — но не мой формат.

— Песня классная! Она выразила свое время. Дух отношений между людьми. Это были времена, когда мужчины обращали внимание на глаза женщин. Я недавно видел опрос мужчин разных национальностей, в котором им было предложено сказать, что они считают самым привлекательным в женщинах. В этом перечне были и грудь, и ноги, и бедра, и попа, и живот… но там не было глаз. Похоже, что сейчас это незначительный фактор.

— Так и есть. Мужчинка клюет на то, что ты перечислил. Если бы на первом месте в предпочтении мужчин были глаза, то женщины бы их заливали силиконом. Представляешь, какие рыбки ходили бы!..

И Инта с Дианкой засмеялись.

— Ну вот, папа, и ты улыбнулся, — сказала Диана. — А то какой-то грустный весь день.

— Нет, Диана, я не грустный. Просто… Работа немного застопорилась. Книга забуксовала.

— Сюжетный тупик? — поинтересовалась Диана.

— Да. Что-то пошло не так.

— Кажется, кто-то из русских писателей — Чехов? — говорил, что написать можно абсолютно обо всем, — сказала Инта. — И предложил на спор написать рассказ о чернильнице, которая была перед ним на столе. Не знаю, может, я и путаю что-то.

— Да, примерно так и было. Написать можно обо всем. Главное — не тема, даже не предмет изображения. Главное — то, что всем этим ты хочешь сказать.

— Папа, а про нас тоже можно написать книгу? — спросила Диана.

— Конечно! Можно написать отличный роман.

— Только про меня там писать не стоит, — заметила Инта.

— Почему? — оглянулся я на нее.

— Сейчас, после развилки, налево, — тронула она меня за плечо. — Почему?.. Ну это как-то банально будет. Встречаются он и она… Конечно же, начинается предсказуемая мелодрама.

— Нет, Инта, мы бы обманули ожидания читателей. У нас обязательно был бы неожиданный поворот.

— Придумала! — со смехом воскликнула Инта. — В тот момент, когда все бы думали, что мы станем любовниками и поженимся, я бы сделала операцию по смене пола и стала бы твоим братом. Согласись, что такого еще не было в литературе.

— Да, такого еще не было, — согласился я. — Ну и фантазия у тебя!

— А ты думал! Я, между прочим, искушенный читатель. Давай сейчас проверим, насколько у тебя феноменальная память на тексты.

— Давай. Только тексты выбирай значительные. Я ведь не все на свете читал.

— Да-да, это известная книга. Я ее недавно перечитала. Мне показалось забавным словосочетание — «толпа цилиндроносцев». То есть господ в цилиндрах.

— Это легко! Не помню про толпу и как там было дословно, но слово «цилиндроносцы» употребил Мопассан в «Монт-Ориоле». Отличная книга!

— Да, выиграть у тебя нелегко! Слушай, ты мог бы на спор столько денег выиграть! За тебя можно смело выходить замуж. С тобой с голоду не помрешь.

— Приберегу это на тот случай, если меня перестанут издавать.

— А тебе цилиндр бы пошел, — задумчиво сказала Инта. — Правда, Дианка? Видела такие шляпы?

— Видела сто раз в кино. Нет, не хочу папу в такой штуке.

— Да, — согласился я с Дианой, — цилиндр — это не мое. В Париже в те времена я бы выглядел как-то иначе.

— О, знаю-знаю, — перебила меня Инта, — ты бы жил в мансарде. А я была бы натурщицей у какого-нибудь художника, но ты увел бы меня от него. Жили бы мы в твоей мансарде над черепичными крышами Парижа, я бы готовила еду, стирала твои штаны, а ты бы писал великий роман. И мы бы обязательно дружили с Ван Гогом и ни в коем случае не дали бы ему застрелиться.

— А если бы мы жили, скажем, в Японии? — спросил я.

— В Японии ты был бы самураем. А я — гейшей. Но ты был бы бедным самураем… и выкупить меня не мог бы. Однажды темной ночью ты бы меня украл. А потом мы долго бы шли, пока не добрались бы до какого-нибудь островка. Там мы построили бы крохотную хижину у подножия горы, под высоким бананом. Я бы готовила пищу, сажала рис, расписывала веера, а ты бы писал хокку.

— Потрясающе, Инта! Пожалуй, возьму тебя в соавторы. Какой кладезь сюжетов!

— Правда, Интик, перебирайся к нам! Будете с папой книгу писать, — обрадованно оживилась Дианка.

— Лучше я его книги буду иллюстрировать, — сказала Инта Дианке. — И зачем перебираться к вам? Рисовать я могу и у себя дома. У меня отличная мастерская.

— Но ведь с нами интереснее!.. Инта, а если бы папа жил… Папа, как называются те горы, что мы видели недавно по телевизору?

— Гималаи, — подсказал я.

— Вот! Инта, а если бы папа жил в Гималаях?

— Дианка, я сегодня и так разболталась. Ты особо не обращай внимания, — сказала она, тронув меня сзади за плечо. — Часто то, что я говорю, это так… упражнение для рта.

— Что ты, меня это очень повеселило.

— Ну, пожалуйста, Интик! В последний раз. Если бы он жил в Гималаях…

— В Гималаях твой папа был бы снежным человеком. А я — снежной бабой. И жили бы мы в пещере. Я бы хранила огонь, готовила пищу, а твой папа… писал бы каменную книгу.

Я улыбнулся и, посмотрев в зеркальце над головой, увидел, что Инта тоже улыбается, глядя в окно на лес, дымчатый за пеленой дождя.

Мы свернули на узкую грунтовую дорогу. Лес, нависая над нами тяжелыми лапами елей, тянулся по обеим ее сторонам. Под густыми ветвями царил сумрак, в котором виднелись поросшие мхом поваленные деревья, заросли папоротника и угадывался темный провал лесного оврага.

Дождь усилился. Дворники не успевали сбивать воду с ветрового стекла. Я остановил машину.

— Ну как погодка? — спросил я Инту.

— Самое то. Правда, Дианка?

— Ага, — подтвердила та. — Не хватает только небольшого смерчика.

— Не забуксовать бы, — сказал я. — Тут нас никто не вытащит.

— Мы почти приехали, — отозвалась позади меня Инта. — Минут пятнадцать осталось. Забуксовать тут нельзя, здесь кругом корни. Еще немного — и вы почувствуете настоящую осень.

Дианка неожиданно чихнула и потерла ладошкой свой нос.

— Тебе не холодно? — спросил я. — Инта, как она там?

— Все нормально. Она у меня тут угрелась. Чего это ты расчихалась?

— А просто так. Дай, думаю, чихну.

— Ладно. Еду дальше.

Машина пробиралась все дальше в лес, петляя по извилистой дороге.

— Папа, мы по таким дорогам еще не ездили, правда? — сказала Диана. — Как тут интересно! И грибов, наверное, навалом… Папа, а что это за железные конусы к стволам приделаны? Ого! Да тут на всех стволах такие конусы.

— Это еловую смолу собирают.

— А зачем? И так много!

— Для чего-то нужна, Диана. Если честно, то я не знаю.

— Давай, папа, один такой конусик возьмем себе.

— Зачем он нам?

— А вдруг пригодится… Инта, а тебе такая смола не нужна? Смотри, сколько ее здесь! Вдруг новый цвет у тебя получится…

— На обратном пути возьмем, — пообещал я.

— Хе-хе! — произнесла Дианка, увидев впереди бревенчатый мостик, перекинутый через ручей.

— Вот это номер! — произнес я. — Надо бы проверить эти бревна.

— Мы здесь всегда спокойно проезжали, — сказала Инта.

— И когда ты ездила здесь в последний раз?

— Прошлым летом. Но жители соседних хуторов ездят. Вон же следы…

Я быстро выбежал под дождь и осмотрел мостик. Бревна выглядели крепкими, не подгнившими.

— Ну что же, — сказал я, садясь за руль, — попробуем быстро проехать.

— Папа, ты весь мокрый.

Мост мы проехали благополучно. Съезжая с моста, мы въехали в яму, полную воды, нас тряхнуло, ветви елей хлестанули по стеклам и крыше. Дианка, встав коленками на сиденье, некоторое время еще смотрела в заднее стекло на мостик, словно желая убедиться, что он не развалился.

— Совсем уже близко, — сказала Инта. — Теперь раскрою свой секрет. Мы едем на наш хутор. Там давно уже никто не живет. Когда-то, когда родители были живы, мы ездили сюда за грибами, да и фруктовый сад там большой. На этом хуторе жил мой дед. Это очень старый дом. Дианке на чердаке будет любопытно покопаться. Да и в сарае тоже.

— И мы там заночуем! — радостно воскликнула Дианка.

— Конечно! Любите рыбу ловить?

— Еще как! — отозвалась Диана.

— В сарае есть и удочки, и все нужное для ловли. Даже сетка где-то была. Утром, если не будет дождя, покажу, какое у нас тут озеро. И лодку у соседей достанем.

— Куда теперь? — спросил я, увидев, что дорога раздваивается.

— Направо. Заедем к соседям, я давно их не видела.

Вскоре мы подъехали к старому дому, увитому диким виноградом. За домом, между темными стволами деревьев, светлело в сгущающихся сумерках туманное поле. Дождь кончился, только с ветвей при порывах ветра летели вниз капли дождя.

Инта вышла из машины и постучала в дверь дома. Ей открыла полная белокурая женщина, в одном халатике и с мокрыми волосами. Она обрадованно обняла Инту и увлекла за собой в дом.

— Хм… старинный дом… — произнесла задумчиво Дианка. — А вдруг я там на чердаке сундук найду? А в нем… Папа, как думаешь, там может быть сундук?

— Все может быть.

— А с Интой хорошо, правда? — спросила Диана.

— Да. Она как… свой человек.

— Так она и есть свой человек. Мне она очень нравится.

— Мне тоже нравится.

Дианка почему-то вздохнула. Я оглянулся на нее.

— Только, наверное, мне она нравится больше, чем тебе, — сказала тихо Дианка.

Дверь дома открылась, показалась Инта с большой корзиной, наполненной свертками.

— Вы знаете, что я узнала?! — выпалила она возбужденно, усаживаясь рядом с Дианкой. — Идет ураган! Самый настоящий! Ветер будет до пятидесяти метров в секунду.

— Ничего себе! — воскликнула Дианка. — Папа, а это много — пятьдесят метров в секунду?

— Достаточно, чтобы ломать деревья.

— Меня тогда вообще унесет на небо, — сделала вывод Диана.

— Теперь, пока не стемнело, едем скорее на хутор. Надо до темноты еще много дел переделать.

— Каких дел? — спросила Диана.

— Надо все прибрать, дров наносить. Знаешь, как там холодно! Но растопим печь, накроем на стол — и никакая непогода нам не страшна… Там, кстати, света нет. Так что твоя лампа нам очень пригодится.

— Ты заметила, Инта, как-то так получается, что мы все время в разные непогоды собираемся вместе, — сказала Диана, поглядывая на небо.

— Знаешь, Дианка, кто-то однажды сказал, что близкий человек — это тот, с кем ты можешь спокойно помолчать. И молчание это не тягостно. Так вот, я вывела еще одно правило: близкий человек — это тот, с кем тебе хорошо в непогоду. Правильно?

— Правильно. Интик, я целую банку масла для лампы прихватила, — довольно заметила Диана.

Хутор

Хутор стоял на краю большого холмистого поля. Каменная стена дома, выложенная до верхнего уровня окон из больших камней, светлела на фоне темного леса. Выше дом был сложен из почерневших от старости бревен. Крыша, древняя, крытая толстым слоем камыша, особенно восхитила Дианку.

Я остановил машину у самого дома. По небу быстро летели низкие грозовые тучи. Вершины деревьев грозно шумели на ветру. Инта открыла дверь, и мы вошли в дом, подталкиваемые порывами ветра.

— Дианка, давай зажжем твою лампу. Я еще свечей прихватила, так что будет светло. Сейчас проверим, все ли окна целы. Надо принести как можно больше дров, пока еще не совсем темно, — повернулась ко мне Инта. — Они с той стороны дома, под крышей. Если что — есть еще в сарае.

Я обошел дом снаружи. Лес шумел. Откуда-то сверху донеслись резкие крики птицы. Я вглядывался в небо, надеясь ее увидеть, но видел только темные клочки низко летящих туч.

Набирая охапку дров, я заметил, что в окне затеплился свет: Дианка зажгла свою лампу. Вот тебе и «важность первой необходимости».

Я наносил дров, наколол щепы, и вскоре в большой открытой печи загудел огонь. При свете лампы и горящих свечей, прихваченных Дианкой, я смог разглядеть пространство первого этажа большого хуторского дома — крепкий пол из добротных досок, толстый брус, проходящий под потолком через всю комнату, и большой стол на возвышении. В дальнем темном углу поблескивали стекла старинного шкафа и виднелась крутая лестница на второй этаж.

— Дианка, пока на второй этаж не ходи, — сказала Инта. — Завтра, когда будет светло, все тебе покажу. А здесь вы и так всё видите. Вон та дверь в еще одну комнатку, но она пустая, не жилая. А вон та дверка — туалет. Лет пять назад отец сделал там все очень даже прилично. Печь согревает там стену — и скоро будет тепло, можно и помыться. Я только воды наношу, а то вы колонку в этой темноте уже не найдете.

— Давай я помогу, — сказал я, забирая у Инты из рук ведро.

— И я с вами, — засобиралась Дианка и тут же чихнула в ладошку.

— Нет-нет, — остановила ее Инта. — Тебе поручается важное дело — хранить огонь, чтобы он не погас. А мы очень быстро. Только воды наносим.

Мы вышли из дома, и я пошел следом за Интой, стараясь не споткнуться в темноте. Старинная колонка с изгибисто-витиеватой ручкой была неподалеку от еще более древнего колодца-журавля. Я едва разглядел его на фоне неба. Между туч проглянула луна.

— Посмотри, — сказала Инта, — лунное лицо сейчас совсем лежит! Прямо на девяносто градусов развернуто! Я что-то раньше такого не замечала. Спит луна, но продолжает что-то кричать своим раскрытым ртом.

— Я тоже такое не видел. Эх, Дианке бы показать!

— Подожди, у того колодца еще ведро есть.

Инта шагнула в темноту. Луна снова скрылась за тучами. Я услышал звон цепи колодца-журавля, скрип старого дерева — и тут же легкие шаги Инты. Она повесила ведро на металлическую петельку колонки.

— Теперь до утра нам хватит.

Я качал воду и чувствовал, что Инта смотрит на меня.

— Так интересно за вами с Дианкой наблюдать, — сказала она. — Она тебя любит, но иногда мне кажется, что ей чего-то не хватает… Может, подруги… или сестры. Есть у нее подруга?

— Настоящей подруги у нее нет.

— Как бы она тебя ни любила, есть вещи, которые она тебе не сможет сказать. Особенно когда станет чуть старше.

Из-за быстро летящей тучи выглянул край луны, и ее свет озарил покатый склон с высокой поникшей травой.

— Я у моря живу пятнадцать лет. Именно тогда отец закончил строить наш дом. До этого, в детстве, подолгу жила здесь. Мне нравилось это поле и лес даже осенью и зимой. Видишь вон тот холм посередине поля? Когда была маленькая, любила там играть. Вокруг лес, но он далеко, и когда поднимаешься на тот холм, особенно чувствуешь огромность неба. Меня поражало, что так много воздуха надо мной. Целое море воздуха. Я была совсем маленькая, но уже тогда поняла, как это здорово — глубоко дышать, видеть голубое небо, слышать стрекот кузнечиков, потрескивание крыльев стрекоз в жаркие летние дни. Наверное, странные мысли для ребенка, правда?..

— Вовсе нет. Особенно если ребенок один, что порой бывает полезно. Когда человек один, он настоящий.

Я попытался разглядеть лицо Инты, но увидел лишь крохотные отблески лунного света, блеснувшие в ее глазах.

— Хотелось бы увидеть, какая ты тогда была, — сказал я.

— Я тогда была совсем другая. Чистая и безгрешная. Я так изменилась, что мне трудно вспомнить себя прежнюю. Сейчас я другой человек.

— А какая ты?

Инта на миг задумалась.

— Какая я? Если бы я знала… Знаю только одно — я не могу быть теплой. Нет, могу, конечно, заставить себя быть ровной, спокойной, но надолго меня не хватит, я взорвусь. Я — это крайности. А крайность честнее. И я хочу верить хорошим и добрым словам. И я верю в любовь, я не могу без любви…

Инта повернулась спиной ко мне и пошла к дому — темный силуэт на фоне луны.

Когда мы с Интой вошли в дом, увидели, что Дианка возится у печи, пытаясь положить в огонь большое полено.

— Ничего не погасло, — доложила она. — Только, если честно, я очень кушать хочу.

— Сейчас посмотрим, что нам соседи дали. А ты не рано куртку сняла?

— Да тут же теплынь!

В доме действительно стало теплее, а рядом с гудящей печью и вовсе жарко.

— Этот дом хитро построен, — сказала Инта. — Он как термос: чем наполнишь его, то и хранит. Когда мы вошли, здесь было холоднее, чем снаружи. Но натопим, и будет тепло до самого утра.

Мы с Интой стали разворачивать пакеты, которыми нас одарили соседи, а Дианка, освобожденная от обязанностей хранительницы очага, принялась за обследование шкафа. То и дело слышались ее возгласы — «ничего себе!», «а это что еще такое?!»

— Дианка, иди лучше к нам, — позвала Инта. — Любишь сыр с тмином? А какой черный хлеб! Они, между прочим, сами пекут. И колбаса, и ветчина!.. Дианка, давай сюда. У меня уже слюнки текут.

— Инта. — Дианка потянула ее за рукав. — Смотри, какое громадное увеличительное стекло на ручке. Старинное, наверное.

И она поднесла линзу к своему карему глазу, отчего он стал огромным. Мы с Интой рассмеялись, глядя на такое чудище.

— Инта, а можно… я возьму его себе? — спросила Диана.

— Конечно! Бери все, что тебе понравится. Сюда же кто-нибудь залезть может, украсть… так что, если найдешь что-нибудь интересное, смело бери себе, пусть у тебя хранится. Так и мне будет спокойнее.

— Я там видела такие кристаллики, как у люстры… — осторожно заметила Диана.

— Я их помню. Пойди поищи еще что-нибудь. Все, что понравится, бери себе. И даже не спрашивай у меня. Чувствуй себя как дома. Кстати, там должны быть и книги. Есть и ценные. Надо будет все это забрать с собой.

Потрескивала жаркая печь. Отсветы пламени поигрывали на стеклышках старинного шкафа, пробегали по бревенчатым стенам, тускло отсвечивали на перилах лестницы. Свет лампы на столе освещал нашу трапезу. Дианке хотелось хоть по чуть-чуть, но всего попробовать.

— Дианка, попробуй эту рыбку. Она называется луч, — предложила ей Инта.

— Что-то она на змейку похожа…

— Ну вот еще! Миног же ты ешь. А эта рыба называется lucis. Что-то вроде угря, только небольшая.

Инта из большого закопченного чайника, разогретого на печи, разлила в большие кружки чай и раскрыла завернутые в полотенце ломти яблочного пирога.

— Папа, — сказала Дианка, — а правда, что американцы едят яблочный пирог с мороженым?

— Да. В каком-то фильме видел. Мне кажется, что они не совсем правильно питаются.

— Нет, папа, надо сначала попробовать. Вдруг вкусно?

— Хорошо, Дианка, попробуем.

— Фуф, я наелась! — Дианка откинулась на спинку стула. — Жаль, что дождь идет, и мы не можем погулять.

— Слышишь, какой ветер поднимается? — сказала ей Инта. — К утру он разгонит все тучи, и мы пойдем на озеро.

— Как бы этот ветер не нагнал еще больше туч.

— Надо, Дианка, верить в лучшее. Кстати, сейчас уже темно, я не могу тебе показать одну вещь, но завтра посмотришь и убедишься, что это так. Смотри — сейчас осень, стоят туманные, дождливые дни, листва почти опала. Все так грустно, деревья и кусты совсем голые. Впереди зима с морозами и снегопадами. И до весны с летом так далеко… Правда?

— Да, — согласилась Дианка. — В моей комнате фонарь бросает на стенку квадрат света. Как экран в кино. И летом такие тени от ветвей колышутся по стенке! Я люблю смотреть на них и засыпать. А сейчас на стенке голые прутики дрожат на ветру.

— Все так… Но… Ты готова к тому, что я сейчас скажу? — спросила Инта таинственно.

— Да, — дыхнула Дианка.

— Так вот, весна уже наступает. Если бы не ночь и не темнота, то весну можно было бы увидеть прямо сейчас.

— Как? — удивилась Дианка.

— А вот завтра подойди к любому кусту или дереву, приглядись — и ты увидишь, что все ветки в почках. Понимаешь, еще только осень, впереди долгая зима, а все почки на деревьях и кустах уже есть. Все деревья готовы к весне! Она будет. Будущую весну можно уже прямо сейчас увидеть и потрогать.

Порыв ветра с дождем надавил на оконное стекло. Наверху дома что-то стукнуло, загремело. Округлившимися глазами Дианка вопросительно глянула на Инту.

— Это ветка ударила по крыше. У нас за домом старый-старый дуб с дуплом. Я в детстве верила, что там живет сова. Она и вправду часто летала у нас над полем.

— Инта, а мы будем спать на этой кровати? — показала Дианка на огромную кровать у окна.

— А здесь есть еще какая-нибудь? — усмехнулась Инта.

— Есть, — ответила Дианка. — Я видела раскладушку у двери. Но мы все уместимся на этой кровати. Если бы с нами был мой друг Мишка, то и он бы уместился. Ничего себе кроватище!

Дианка подошла к постели, чтобы рассмотреть ее получше.

— А когда мы застилать ее будем? — спросила она, коснувшись резьбы на массивном темном изголовье. — Стариннейшая кровать! — прошептала она. — На такой кровати, наверное, снятся старинные сны.

— Сейчас я постелю, только сначала уберу наши припасы в холодный шкаф.

Дианка с Интой стелили постель, а я рассматривал книги в шкафу. Мне попалось старинное издание «Времен землемеров» и несколько книг времен первой республики. Да, такие сокровища, конечно, надо взять с собой.

Инта согрела одеяла перед печью и только потом уложила их на постель. Дианка быстро разделась, юркнула под ворох теплого одеяла и стала под ним ворочаться. Время от времени показывалась то ее розовая пятка, то разлохмаченная голова.

— Инта, — сказала Дианка, наваливая на себя подушку и борясь с ней, — только я буду посередке. Ладно? Сбоку страшно. Вдруг кто-нибудь подкрадется ночью.

— Хорошо. Посередке — самое лучшее место.

— Ага! Можно греться об вас обоих. Инта, папа, залезайте тоже ко мне! Прижмемся покрепче и будем ждать ураган. Кажется, он уже начинается.

— Может, и правда ложись, — посоветовал я Инте. — Дианку погреешь. А я тут у огня еще посижу. Тут у вас действительно много интересных книг.

Инта за моей спиной легла с Дианкой, а я поворошил угли в печи и сидел некоторое время, глядя на огонь и листая ветхую старинную книгу. Снаружи доносилось завывание ветра; иногда вихри воздуха задували и в трубу, тогда угли в печи разгорались. Стало по-настоящему тепло.

— Папа, мы греем тебе место, — сообщила мне Дианка.

— Это здорово.

— А ты читаешь и латышские книги? — поинтересовалась Инта.

— Конечно! Ты разве не видела у меня в комнате на полках латышские издания?

— И кто из латышских писателей тебе нравится?

— Ну, если хронологически… Люблю Блауманиса. А Александра Чака считаю поэтом мирового уровня. Мне очень нравятся стихи Арии Элксне… Кстати, про Блауманиса сейчас вспомнил…

— Что? — спросила Инта.

— Да ладно… Пустяки…

— Вот так не люблю. Если начал, то уж договаривай.

— Когда читал «В тени смерти», заметил одну вещь, которая мне показалась странной. Очень этот момент отличается от русской литературы, да и вообще — мировой. Люди в море, на краю гибели, их чувства, переживания — ситуация, часто встречающаяся в литературе того времени. Но вот что поразительно в «Тени смерти», которая написана в 1899 году и повествует о простых рыбаках, которых льдина уносит в море. Поразительно там то, что перед лицом смерти никто из рыбаков девятнадцатого века не вспомнил о боге. Никто не молил его о помощи, не стал давать никаких обетов, чем, кстати, пестрит мировая литература. Меня это удивило. Я такое не могу представить ни у Джозефа Конрада, ни у Мелвилла.

— Я читала когда-то в «В тени смерти», — задумчиво произнесла Инта. — Но как-то не обратила на это внимания. Может, ты не заметил, пропустил? Ведь читал не на родном языке. Но если это и так, какое может быть объяснение?

— Думаю, причина в том, что латыши не столько католики, сколько язычники. Потому и языческий праздник Лиго всегда здесь празднуется с таким энтузиазмом. Этот древнейший праздник для любого латыша не только наисовременнейший, но и праздник будущего. Я это понял во время последнего празднования. Представь себе — глубокая ночь у моря, костры, народ отмечает праздник вовсю. Пиво рекой, песни, все навеселе… И тут я увидел, что там, ночью, у костров очень много детей. Все, кто только мог, пришли на праздник со своими детьми, чтобы и им передать, как эстафету, дух этого праздника. Я видел людей даже с детскими колясками. Что может увидеть, понять такой ребенок? Ничего. Но Лиго наполнено своей особой вибрацией, атмосферой, и ребенок может это чувствовать. Это мне очень нравится у латышей.

Мы чуть помолчали. Слышно было, как нарастает ветер и постреливают поленья в печи.

Инта повалила прыгавшую на подушке Диану и стала ерошить ей волосы. Дианка под ней визжала и брыкалась.

— Посмотрим теперь твою прическу... О, какая хорошая метелочка! — Инта еще больше взъерошила ей волосы. — У нас тут как раз хорошей метелки нет. Используем теперь тебя, Дианка, при уборке.

Обхватив Диану, она попыталась перевернуть ее вверх ногами, что вызвало у той неописуемый восторг, выразившийся в еще более громком визге.

— Если бы я встретил в лесу девочку с такой прической на голове, то испугался бы, — сказал я.

Диана вдруг села в кровати. Глаза ее были закрыты, лицо непроницаемо, а волосы на голове торчали во все стороны. Несколько перышек от подушки пристали к ее разлохмаченным локонам. Диана протянула руки вперед и завывающим голосом хрипло произнесла:

— Поднимите мне веки!..

— Дианка, прекрати так говорить, сорвешь связки, — сказал я, едва сдерживая смех. — Будешь потом всех пугать.

— Ладно, — сказала Диана нормальным голосом.

Она вылезла из кровати, порылась в рюкзаке и быстро юркнула под одеяло, положив себе на живот маленький белый ноутбук.

— Давай, Инта, я тебе свои фотки покажу. Я закаты люблю снимать.

Инта с легкой улыбкой смотрела на снимки Дианы, время от времени поглядывая поверх ноутбука на меня.

— Ну вот, Дианка, какая ты талантливая! Ты и фотограф, и рассказчик, и поэт, и… Что ты еще умеешь?..

— Я еще умею громко щелкать языком.

— Вот как много у тебя талантов! А ведь совсем недавно я даже не знала, что ты есть на свете.

Наши глаза с Интой встретились. Дианка пригрелась рядом с ней, прижавшись щекой к плечу. Темные волосы Дианы спутались на подушке с волосами Инты.

— А я сейчас, между прочим, перечитываю твою книгу, — сказала Инта.

— И на каком ты месте? — спросил я.

— Ну… там, где они заходят в пещеру и видят свет. Все очень здорово, но чего мне не хватает… Мне не хватает иллюстраций. А ведь там такие дантовские сцены! Взять хотя бы ту, где Адам стоит на вершине скалы, а под ним тучи, а еще ниже — город, весь в огне… Доре бы так все это изобразил!

— У меня нет своего Доре, — сказал я. — Может, ты хочешь попробовать проиллюстрировать?

— Это не так просто. Я пока еще не представляю, как это изобразить. Если идеи будут, попробую что-то набросать.

— Я тоже не люблю книги без картинок, — сказала Дианка.

— Ладно, я попробую, — сказала Инта.

— Давайте-ка и я лягу, — сказал я, залезая под одеяло.

— Давно уж пора, — со смехом заметила Инта. — Теперь уж точно Дианка не замерзнет. Давай, Дианка, к нам. Хватит так сидеть, здесь все-таки прохладно.

— Я поленце покрупнее подброшу, — сказал я, снова вставая.

— Папа всегда так, — сообщила Дианка Инте. — Только начнет мне историю рассказывать, как тут же вспоминает, что поленце надо подбросить, чай согреть или дверь проверить.

— Что там еще интересное происходит? — сказал я, укладывая в огонь сучковатое березовое полено. Такое явно следовало бы разрубить надвое, но ничего, дольше гореть будет.

— Совсем темно. Ничего не видно, — доложила Диана. — Но огоньки горят. А интересно было бы пойти посмотреть, что же за огоньки такие.

Я снова лег и, потянув Дианку к себе, уложил ее под одеяло. Ну конечно, пятки и ладошки холодные! Мы с Интой стали ее растирать и согревать. Дианка визжала и норовила выгнуться мостиком. Уверен, что она была в этот момент очень счастлива.

Когда я снова лег, Дианка, дыша ириской, сказала:

— Пап, расскажи что-нибудь…

— Из жизни диких поросят?

— Нет. Расскажи про себя маленького.

— Ты про меня уже все знаешь. Пусть лучше Инта тебе расскажет о себе. Это будет интереснее.

— Инта, расскажи про себя маленькую, — попросила ее Дианка. — Только подожди… Я сначала кое-куда хочу.

— Пойдем, — сказала Инта, помогая ей встать в темноте.

— Там не холодно? — спросил я.

— Там уже все согрелось, — заверила Инта. — Там и бойлер есть, можно душ принять. Все как в лучших домах.

Оставшись один, я приподнялся и посмотрел в окно. Отсвет огня из печи чуть озарял оконную раму, я видел, как темные вершины леса тяжело покачиваются, а в озаренном луной небе быстро летят клубы черных туч. Но чувствовалось, что ветер стихает. Не было уже таких порывов, когда, казалось, дрожали стены.

Дианка прибежала и быстро зарылась в одеяло. От нее веяло ароматом мыла и зубной пасты. Инта вернулась следом за ней и, задув свечу, легла в постель.

— Опять холодная, — сказал я, согревая руками пятки дочери.

— Ничего, я сейчас залезу под одеяло и надышу там, — сказала Дианка. — Интик, погладь мне спинку и расскажи про себя маленькую.

Инта вздохнула и, поглаживая Дианку, задумалась.

— А ты раньше не видела здесь такие огоньки? — спросила ее Дианка.

— Нет, не видела. Но иногда в лесу приходилось сталкиваться со странными вещами.

— Расскажи…

Дианка притихла, повернувшись к Инте и прижавшись лбом к ее плечу.

— Однажды, — начала Инта, — я пошла в лес за грибами. Здесь неподалеку есть лесной овраг, там всегда было много грибов.

— Каких? — поинтересовалась Дианка.

— Там росли подосиновики. И вот… шла я, шла, собирала грибы — и незаметно для себя зашла в густые заросли. Приседая, чтобы срезать гриб, я услышала в лесу какой-то стук. Звук этот шел из-за деревьев и, как показалось, приближался ко мне. Места тут, сами видели, глухие. Собирая грибы или ягоды, я никогда никого здесь не встречала. Но этот странный звук приближался ко мне с большой скоростью.

— Почему он был странный? — продышала Дианка.

— Он был похож на то… как если бы кто-то стучал костью о кость.

— А может, это был не «кто-то», а «что-то»? — предположила Диана.

— Не знаю... Но я очень испугалась и бросилась бежать. Конечно, если бы я осталась, я узнала бы, что это было, но еще вопрос — рассказала бы я тебе сейчас об этом…

— И ты так и не узнала, что это было? — разочарованно произнесла Диана.

— Нет. И больше туда не ходила.

Инта и Дианка замолчали, я только слышал дыхание дочки и то, как Инта поглаживает ее спину под рубашкой пижамы. Я уже думал, что Дианка заснула, как вдруг она сказала:

— А если бы мы сейчас пошли в лес…

— Сейчас? — удивилась Инта. — А что там сейчас, в лесу?

— Там сейчас страшненько… Рассказать, что там сейчас?.. Если оказаться сейчас в лесу, то можно в темноте увидеть огоньки. Это ночные грибы. Они светятся зеленоватым светом… Когда приглядываешься к нему, то начинаешь слышать, как грибы шепчут: «Приди сорви нас… Разогрей огромный котел, свари нас и съешь. Как только ты нас съешь, тебе тут же откроются все тайны Земли…»

Последние слова она произнесла совсем медленно, затихла и, глубоко вздохнув, заснула.

Качели

Вот уже неделю Дианка пыталась дать мне понять, что чувствует себя неважнецки, что вот-вот заболеет. При этом она искусно шмыгала носом, талантливо покашливала, трогала лоб и тяжело вздыхала. Да, чем тяжелее жизнь у школьника, тем легче он овладевает системой Станиславского…

После поездки на хутор Инта не звонила, я же углубился в работу. Целыми днями лил монотонный дождь, за окном все поникло, осунулось, не было желания выходить даже в магазин. Представляю, каково было Дианке вставать в шесть утра и выгонять себя на улицу, — я жалел ее, но жалел молча: школа есть школа.

Наконец мы с Дианкой добрели до четверга, завтра пятница. Еще чуть-чуть — и выходные. Ребенок мой крепился как мог, но шмыгать носом не переставал.

Поужинав, мы расположились у камина. Я жарко растопил его и принес «хворающей» любимый красный клетчатый плед и большой том с карикатурами Бидструпа. Дианка уселась в кресло, завернулась в плед и, листая альбом, в очередной раз тяжко вздохнула:

— Что-то Интика давно не слышно. Я соскучилась. Пап, давай я ей позвоню?

— Уже поздно, может, она спать легла. Ты уж позвони завтра, — предложил я, раскрывая томик Чехова.

В этот момент раздался звонок на мой мобильный, и я узнал голос Инты.

— Привет! А я тут валяюсь, — услышал я ее нервный смешок сквозь непонятный шелестящий шум.

— Что случилось? Где ты? — тревожно спросил я.

— Зайдешь ко мне во двор, я окликну тебя. Я… там, внизу, за качелями. Я вправду валяюсь и встать не могу…

Едва прекратившийся дождь, словно издеваясь, разошелся с новой силой. Я сел в машину и поехал вниз по прибрежной улочке. Дом Инты светился одним окошком из башенки, смотрящей на море. Я оставил машину у калитки и поспешил во двор. Зонт я забыл дома, потому тут же ощутил, как голову окатил поток воды.

Вокруг дома слышался тревожный шум сосен. Я шел почти на ощупь — до того было темно.

— Я здесь! — Едва слышный из-за шума волн голос Инты раздался откуда-то из-за дюны.

Я обогнул качели, закрепленные между двумя старыми соснами, спустился по дюне вниз и тут же заметил ее, сидящую на мокром мху. Влажные волосы облепили похудевшее, бледное лицо. Легкая горестная улыбка показалась мне неестественной, какой-то вымученно-болезненной.

— Что с тобой? Я подниму тебя!

— Подожди, я, кажется, сломала ногу. Во всяком случае, боль жуткая. Вот идиотка!

Я поднял ее и хотел понести наверх по рыхлому песку.

— Нет-нет, поставь меня. Хочу понять, могу ли стоять сама.

Инта попыталась опереться о поврежденную ногу и, сильно вскрикнув, чуть не упала.

— Дура! Тысячу раз дура! Вечно я попадаю в идиотские ситуации.

— Давай-ка отнесу тебя в машину. Надо ехать в больницу.

В больнице было тепло и светло. Промокший насквозь, я пытался отогреться у кабинета хирурга. Инту увезли делать рентген. Я все не мог забыть ее улыбку и взгляд, потерянно-безумный. Мне казалось, что она словно бежит от чего-то, что внутри нее живет какая-то боль или страх. Вряд ли это могла быть банальная боль одиночества. Часто, когда мы оставались наедине, я ловил ее взгляд, и на миг мне казалось, что она хочет что-то сказать, но каждый раз, так ничего и не сказав, она отводила взгляд в сторону. Мог ли я задавать вопросы… Ведь кто мы друг другу... А действительно, кто мы друг другу?.. Я вспомнил ночь на хуторе, нас с Интой в одной постели и Диану, лежавшую между нами, подобно мечу. Много раз в своем воображении я фантазировал о возможности близости с Интой, ведь для чего-то судьба свела нас, но не мог представить нас вместе. Если бы не Дианка со своей гиперкоммуникабельностью, вряд ли произошло бы наше знакомство. Да уж, этот ребенок — центр вселенной, все крутится вокруг него…

Мои мысли прервал выходящий из кабинета доктор, высокий, с рыжей бородкой и пронзительным взглядом улыбающихся глаз, смотрящих поверх очков.

— На каком языке к вам обращаться? — спросил он меня по-латышски. — Могу на английском, французском, на идиш…

По его взгляду я понял, что он шутит.

— Можно по-русски.

— Прекрасно, — произнес он с легким акцентом и, помедлив, продолжил: — Ваша дама будет жить. Все что надо я отрезал, а остальное ей пригодится в жизни.

В этот момент открылась дверь процедурного кабинета, и медбрат вывез Инту на коляске. Нога ее, тщательно оберегаемая гипсом, была вытянута параллельно полу.

— Доктор, сколько я вам должна? — спросила Инта с некоторой опаской, явственно выдавая тайну: у нее не было с собой денег.

Веселый хирург взглянул на регистратуру, потом снова пристально посмотрел на Инту, словно обдумывая ее вопрос.

— Дуйте отсюда! — заговорщическим шепотом произнес он. — И чтобы я больше вас здесь не видел, а в следующий раз, когда вздумаете качаться на качелях, не забудьте пристегнуть ремни. Хотя увидеться еще придется: через неделю милости прошу, посмотрим, как там ваш ушиб колена.

Медбрат, похохатывая над шутками шефа, помог нам сесть в машину, пожелал счастливого пути и мягко закрыл дверцу. Чем-то он мне напомнил Петруху из «Белого солнца пустыни».

Я взглянул на часы: была уже половина одиннадцатого.

— Веселая клиника. Может, расскажешь, что произошло? Не похоже, чтобы ты в такую погоду решила покачаться на качелях.

— Отчего же?.. Я именно решила покачаться.

Инта, сидя на заднем сиденье, задумчиво смотрела в боковое окно. По ее лицу скользили отблески света от потеков воды по стеклу. Полосы движущихся теней ломали облик, обостряя и без того углубившиеся тени под глазами. Она заметно осунулась за то время, что мы не виделись. Я только в больнице разглядел, как она изменилась, похудела.

Ничего ей не сказав, я позвонил Дианке.

— Цыпленок, ты еще не спишь? Постели в моем кабинете на первом этаже, Инта будет жить у нас… Ой, только не так громко, — сказал я, отстраняя трубку от уха.

Инта еще долго убеждала меня, что поедет к себе, что она сама со всем справится: подумаешь, нога в гипсе, главное — голова на месте. Последний ее довод я пропустил мимо ушей и просто промолчал, не пытаясь переубедить.

Дианка встретила нас иллюминацией во всех окнах дома. Когда я помогал Инте выбраться из машины, слышал через приоткрытое окно, как Дианка на кухне звякает посудой.

В доме я донес Инту до кресла, усадил в него и подставил пуфик под забинтованную ногу.

— У меня джинсы грязные… и вообще… Глупо как-то все…

— Интик! Как здорово! Ты теперь у нас будешь жить!

Дианка подскочила с чашкой горячего чая и бутербродом.

— На, скорее попей чаю и покушай. Теперь я за тобой ухаживать буду.

— Послушайте, друзья, не делайте из меня беспомощную. Мне бы только костыли раздобыть.

— Зачем тебе костыли, ведь у тебя есть я!

Дианка была явно рада сложившимся обстоятельствам и едва сдерживалась, чтобы не затанцевать вокруг кресла.

Я оставил их вдвоем и направился в ванную. Там повесил чистое полотенце, включил горячую воду. Инте надо как-то помыться, попытаться снять стресс. Я всю дорогу чувствовал, как она напряжена.

— Папа, у нас, кажется, в кладовой костыли были. Помнишь, дедушка ногу ломал?

Дианка уже гремела вещами в кладовой.

— Во, нашла! Интик, я тебе ноги нашла!

Красные, синие, желтые, белые

Дианка уже проснулась.

Я накинул халат, спустился по лестнице вниз и приоткрыл дверь кухни.

— Ты что так рано, цыпленок? Выходной, а ты уже не спишь.

— Пап, сюда нельзя!

Дианка подскочила к двери и захлопнула ее перед моим носом.

— Эй, я попить вообще-то хочу. Можно хоть к холодильнику подойти?

Вместо ответа приотворилась дверь, мне был подан стакан с водой.

— Спасибо! Это как раз тот случай, когда дочь подала стакан воды.

— Я, папа, скоро не только стакан воды подам. Увидишь, что сделаю. Инта спит… и ты еще поспи.

— Раз Инта спит, я тоже пойду. А ты, цыпленок, в последнее время вредничаешь.

— И ничего я не вредничаю, я сюрприз готовлю. Ясно?

Ее взлохмаченная голова высунулась из-за двери.

— Ясно.

Спать уже не хотелось, и я пошел в душ. Сегодня надо было поработать во дворе — пополнить запас щепы для растопки, наносить дров. Когда живешь в своем доме, дел много. Дом — как корабль, а ты — вся его команда. Еще с самого детства я этот дом иначе, чем кораблем, и не представлял, когда в непогоду поднимался на второй этаж и стоял у окна, выходившего к морю. Дождь хлестал по стеклу, ветви деревьев качались вокруг дома, словно вздымающиеся волны…

Тут я услышал голос Инты из ее комнаты. Когда я вошел к ней, она сказала:

— А ты знаешь, болеть иногда полезно: я полночи рисовала. Показать?

Я стал рассматривать рисунки, сделанные гелевой ручкой в Дианкином блокноте, и с удивлением почувствовал в них что-то очень знакомое.

— Это же иллюстрации к «Архитектуре рая»! — поразился я.

— Да, это они.

— Здорово! А ты можешь еще нарисовать?

— Могу. И главное — хочу.

— Сейчас как раз готовится новое издание. Это ведь такая роскошная книга может получиться!

— Если захочешь — сделаю.

— Да о чем ты говоришь, Инта! Я всегда мечтал об этом. Инга когда-то хотела иллюстрировать мои книги, но тогда я только начинал писать. Мы мечтали с ней, что я напишу свой первый роман, и она оформит его… Не получилось… Извини, наверное, я не должен был говорить тебе об этом. Просто она сегодня мне приснилась. Не знаю, что значил этот сон. И еще снились багровые тучи.

— Ты лучше об этом говори. Об этом надо говорить, это часть твоей жизни… — Инта посмотрела на дверь и спросила: — Ты не чувствуешь запах горелого?

— Это Дианка что-то готовит!

Я поспешил на кухню, из которой уже валили клубы дыма, отворил дверь и увидел своего растрепанного, взлохмаченного ребенка, перемазанного мукой и еще чем-то непонятным. Дианка сидела на полу перед духовкой. Ее вид меня и развеселил и огорчил одновременно: распахнутые глаза, растерянная улыбка — и только в глазах предательски посверкивали искорки подступивших слез.

Я присел рядом с ней на корточки, обнял хрупкое тельце в желтом махровом халатике и заглянул в духовку.

— Хозяюшка ты моя, не расстраивайся. Ты же так старалась. Что-то сгорело?

— Пиро-о-ог… — едва сдерживая слезы, произнесла она и закусила губу. — Чего он такой? Взял и сгорел.

— Не расстраивайся, не плачь. Первый блин — он же всегда комам.

— Кому-кому? — переспросила Дианка.

— Что — кому? — не понял я.

— Кому первый блин?

— Комы — это были такие лесные духи, и в Древней Руси, когда пекли блины, им отдавали первый блин. Оттого и поговорка такая: первый блин — комам… а не комом, как обычно думают.

Дианка повеселела и крепко обняла меня.

— Это, получается, я комам готовила, — прошептала она у моего уха.

Опираясь на костыли, вошла Инта.

— Динь-Динь, у меня в голове давно один рецепт сидит, вот только все никак до него дело не доходило. Мы этот пирог еще с мамой вместе готовили, когда я маленькой была.

— А давай сейчас приготовим? — предложила Дианка. — Я только немного приберу.

— Давай! Я тут у окошка присяду, вытяну ногу и буду подсказывать тебе. В это плетеное кресло можно сесть? Не развалится раритет? А то мне больше падать нельзя.

— Ура, а я сама буду готовить! — обрадовалась Дианка. — Комов я накормила, теперь для нас буду готовить. А в кресло садись, оно крепкое. В нем еще бабушка любила сидеть.

— Ты помнишь бабушку? — удивилась Инта.

— Нет, мне папа рассказывал. Я помню только папу, а всех других видела на снимках.

Успокоенный, я вышел из дома и спустился к морю. Мрачное, рокочущее, оно раскинулось во всю ширь горизонта. Я посмотрел влево и вправо вдоль берега и заметил, что со всех сторон приближается облако моросящего тумана. В нем таял лес, тянущийся вдоль берега, и линия горизонта в море становилась все менее заметной. На лице почувствовались колющие прикосновения капелек водяной пыли. В этот момент мне показалось, что в мире вообще нет ничего определенного и ясного. Все, что я вижу, о чем думаю, все, что я чувствую, совсем не такое на самом деле.

Я оглянулся на наш дом на дюне и заметил бельевую веревку, растянутую Дианкой между двумя соснами. В сером мареве осеннего дня яркими цветными пятнами, словно не из нашего мира, горели на веревке прищепки — красные, синие, желтые, белые…

ГРАНЬ ТРЕТЬЯ. ЗИМА

На краю света

Празднование Нового года решили устроить на кухне. Причина была одна — огромное окно, в которое видно море и берег, тянувшийся в сторону Риги. Дианка любила огненные вспышки салютов над морем и большие костры, а в эту ночь их должно было быть немало.

У окна, на любимом старинном столике Инты был установлен приготовленный ею торт. Несколько белых пятнышек сахарной пудры на носу Дианки свидетельствовали и о ее активном участии в приготовлении торта. Остальные вкусности купили в гипермаркете, чтобы не заморачиваться с готовкой.

Стол был накрыт, и при свете свечей в подсвечнике мы закатили, по выражению Дианки, пир на весь мир.

— Надо же, сегодня звездное небо, — кивнула Дианка в сторону окна, добавляя себе салатик. — Редкий случай — мы все вместе и никаких катаклизмов.

За окном была тьма, только по цепочке огоньков кораблей угадывался морской горизонт. Вдоль берега среди сосен светились окна домов, над замершим во тьме миром сияли крупные звезды.

— Давайте выпьем за уходящий год! — сказала Инта. — Пусть все плохое останется позади и скорее забудется.

— Давайте, — сказал я, чокаясь с Интой и Дианкой.

В девять часов над морем загрохотал салют.

— Чего это они? — удивилась Дианка. — Рановато вроде… Наверное, репетируют.

— Нет, Дианка, не репетируют. Это отмечают Новый год по белорусскому времени.

— О, давайте!.. — поддержала идею Дианка. — Потом отметим по российскому времени, с курантами, а потом — по-нашему.

— Но шампанское мы откроем, когда у нас будет двенадцать часов, — сказала Инта. — Мы же в Латвии живем.

— Конечно, Интик, — согласилась Дианка и, вглядевшись в окно, спросила: — Интересно, а как отмечают Новый год в море, на тех кораблях, что светятся там?

Мы все посмотрели на далекие огни на горизонте.

— Хотела бы я хоть раз отметить Новый год в море, на корабле.

— Как-нибудь на Новый год отправимся в Швецию на пароме, — предложил я.

— Это не то, — качнула головой Дианка.

— Почему?

— Понимаешь, папа, паром — это все равно что домище в десять этажей. Плывут там все куда-то, путешествуют… Нет. Те корабли, что вон там светятся, никуда не плывут и не путешествуют. Ты же сам мне рассказывал, что это баржи, грузовые суда и рыболовные. Они стоят на рейде и ждут, когда их впустят в порт. Сегодня они ночуют в море, и люди на них живут, как мы живем в нашем доме… Те, кто на этих кораблях, сейчас тоже за праздничными столами. Мы же их видим. Значит, и они видят огоньки в домах и салюты над берегом. И, наверное, думают о тех, кто сейчас на берегу.

— Романтик ты, Дианка, — приобняла ее Инта.

— А еще… интересно было бы отмечать Новый год на какой-нибудь далекой планете, на космической базе под прозрачным куполом, — мечтательно произнесла Дианка. — Мы были бы так далеко от Земли, что она затерялась бы среди самых крохотных звездочек, а может, и вообще была бы не видна. Представляете, мы трое на целой необитаемой планете сидели бы за праздничным столом, а за куполом была бы видна каменная пустыня и россыпь звезд в черном небе, а на горизонте светились бы огоньки инопланетных космических кораблей. Мы бы с ними перемигивались огнями по случаю праздника.

— Как тебе, Инта, такая перспектива? — спросил я.

— Блин!.. Мне эта идея нравится!

 

В двенадцать часов над морем с треском и грохотом вспыхнули разноцветные салюты. Дианка подбежала к окну и прильнула к стеклу. Синие, красные, золотистые огненные цветы переливались в небе среди звезд.

— Давайте выпьем за нас, — предложил я, — и за тех, кто о нас помнит сейчас.

— И за тех, кого помним мы, — добавила Дианка.

Инта пригубила бокал, и сквозь его стекло, наполненное золотистым шампанским, я увидел изгиб ее полуоткрытых губ.

— За тебя, Инта! — сказал я ей. — Счастья тебе!

— И за вас с Дианкой! Чтобы вы тоже были счастливы!

Раскаты салюта загрохотали над домом, и кухня озарилась голубоватым светом.

— Предлагаю по случаю Нового года устроить фейерверк, — сказала Инта, ставя бокал на старинный столик.

При этом Инта посмотрела за окно странным и несколько отрешенным взглядом. Словно говорила сама с собой.

За окном, то угасая, то разгораясь, медленно опускались в ночное море синие и белые огни, и искры точно таких же огней стекали с округлых стенок бокала в ее руке.

Дианка радостно подскочила с дивана.

— Ура!.. Фейерверк!.. Давайте пойдем на берег. Там сейчас классно! Темно… Мы там враз иллюминацию забацаем.

— Да, на берегу фейерверк будет эффектным, — согласился я.

— Еще каким! — Инта встала и задумчиво посмотрела в темноту за окном. — Думаю, пора уже разнести всю эту тьму к чертовой бабушке.

— Идея-то хороша. Вот только у меня нет петард.

— А это не проблема, — сказала Инта, — у меня дома кое-что припасено. Вы идите на берег, а я скоро подойду…

Она стремительно вышла из комнаты и, быстро одевшись, бесшумно затворила за собой дверь.

Когда мы с Дианкой вышли на берег и остановились у едва видимой кромки льда и снега, нам показалось, что моря и нет вовсе. Словно стояли мы на краю света перед бездной тьмы.

— Видишь, над нами чуть светлеет полоса через все небо…

— Вот та, как облако?

— Да. Это Млечный Путь. Сегодня он хорошо виден.

— Это сколько же там планет! Интересно, видно с них нашу Землю?

— Наша планета тоже часть Млечного Пути.

Диана замерла, неподвижно глядя в небо, и вдруг, услышав в темноте шаги по снегу, крикнула:

— Инта, посмотри, вон то большое облако через все небо — это Млечный Путь. Может, это он светит на нас? Ты видишь, Инта, от тебя тоже падают тени.

Я увидел подходившую к нам Инту. Она несла что-то большое, и я поспешил ей на помощь.

— Что это? Картина? — удивился я.

— Да. Это моя последняя работа. Долго я над ней корпела. Это и будет наш фейерверк. Я и для нас с тобой кое-что припасла.

Она извлекла из кармана куртки бутылку вина и протянула мне.

— Здесь темно. Я не могу разглядеть, что там изображено.

— И не надо. Она будет нашим фейерверком. Мы сейчас отпустим ее в небо.

Инта улыбнулась, тяжело дыша.

— Подожди, может, она хорошая…

— Да, она удачная… наверное, даже слишком… Эй, Дианка, спички есть? — спросила она.

— А как же! Они у меня завсегда есть.

— Подожди, — попробовал я остановить Инту, — зачем же ее жечь? Давай ее у нас повесим.

— Эта картина не для чужих глаз. На этой картине… — Она немного помолчала. — Знаешь, я как-нибудь расскажу тебе, если захочешь. А пока скажу — тут все мои страхи и вся та тяжесть, что давит на сердце. Я хочу от этого избавиться.

— Для костра этого мало, — сказала Дианка. — Я коряг наношу. Тут их полно на берегу.

— Возьми. — Инта протянула ей что-то невидимое в темноте. — Полей их разбавителем. Сразу же загорятся.

— Папа, у нас ничего нет, что мы могли бы тоже сжечь? — спросила Дианка, подтаскивая к нам корягу, похожую на большой черный клык. — У тебя нет рукописей, которые тоже можно было бы запалить?

— У меня только такие и есть. Мои рукописи горят, — улыбнулся я.

— Как хорошо здесь сейчас! — сказала Инта, взяв меня под руку и прижавшись ко мне. — Свет кораблей, звезды, огоньки в окнах…

— А вон самолет, — отдуваясь, показала в небо Дианка. — Как думаете, может, уже хватит деревяшек? Вы мне помогайте таскать. Тут есть такие коряги, что я надорваться могу.

— Хватит. — Инта присела на корточки и обняла Дианку. — Сейчас мы сожжем все плохое, что было в жизни. И пусть начнется новый год и новая жизнь!..

Она полила разбавителем заиндевелое дерево, и оно моментально зажглось от поднесенной Дианкой спички. Пламя с треском начало разгораться. Когда огонь загудел, устремляясь в небо, Инта взяла картину и положила ее на огонь. Холст и подрамник мгновенно вспыхнули, и в небо гудящей спиралью взлетел огненный вихрь искр.

— Ничего себе! — воскликнула Дианка.

Инта подошла вплотную к костру и присела на корточки. Она извлекла из кармана куртки еще что-то.

Я присел рядом и тихо спросил:

— Покажешь? — указывая взглядом на старую толстую тетрадку, свернутую в трубку в ее руке.

В глазах Инты отразилось пламя, и она невольно прищурила их. Ее лицо в мгновение изменилось. Она словно вся ушла мыслями в себя, сделалась отчужденной, неживой.

— Это слишком личное, Асаров.

Она вновь улыбнулась, но теперь улыбка была горькой и вымученной.

— Давай выпьем? — предложила она.

— Выпьем… — Я откупорил бутылку, и мы пригубили из горлышка по глотку терпкого кагора.

— Еще мой папа покупал в свое время. Я не очень-то пью, вот и хранится вино в подвале. Папа тоже, можно сказать, не пил. Он любил собирать… коллекционировать хорошие вина.

— Да, это славный кагор. — Я пригубил еще.

Инта, улыбаясь уже светло и весело, выхватила у меня бутылку, вскочила, сделала большой глоток и принялась танцевать вокруг костра. Дианка присоединилась к ней. Они плясали какой-то древний танец и заразительно хохотали.

Инта, не останавливаясь, раскрыла тетрадку, вырвала несколько страниц, сунула мне в руку, а тетрадь бросила в огонь.

— Спрячь, — сказала она. — Потом, если захочешь, прочитаешь.

Пламя тут же охватило старую дерматиновую обложку.

— Вот и все! Вот и все! Вот и все! — звонко крикнула она, запрокинув голову, расставив руки и кружась на месте.

— Ура! Мы сожгли все плохое! — закричала весело Дианка и с разбегу кинулась мне на шею. Сидя на корточках, я не ожидал такого, и мы вместе покатились по снегу, смеясь и обнимаясь.

— Чувствуете, — сказала Инта, — когда горит картина, высвобождается какая-то энергия и уходит в небо? Если художнику удается вложить в работу душу, то так оно и есть — частица души уходит в небо.

— Но хорошо ли это? — произнес я.

— Освобождение — это всегда хорошо, — ответила Инта, подошла ко мне, отряхнула снег и крепко прижалась.

Я посмотрел на ее запрокинутое в небо лицо, заглянул в темные глаза и прочитал в них так же ясно, как в книге, что этой ночью мы будем вместе.

Дианка стояла спиной к нам, глядя на огонь. Я обнял Инту и поцеловал ее губы, раскрывшиеся под моими губами.

«Вот и все!» — почему-то мысленно произнес я.

Все вместе

Утром я проснулся от стука резко распахнувшейся двери. В тусклом свете раннего утра я не мог рассмотреть лицо Инты, но почувствовал ее улыбку, дыхание и легкое прикосновение ее руки к моим волосам.

— Ну вот твоя Дианка нас и застукала, — прошептала она мне на ухо со смешком.

— Ага!.. Так нечестно! — воскликнула Дианка, быстро взбираясь к нам на кровать.

В своей желтой пижаме она напоминала мне разлохмаченного цыпленка. Уселась на одеяло между нами и сердито сложила руки на груди.

— Дианка, это врываться в комнату нечестно, — сказал я, тормоша ее волосы. — Договариваемся, что в следующий раз ты придешь, когда мы позовем.

— Ладно, — вздохнула Дианка, ложась между нами на одеяло. — Инта, погладь мне спинку, а потом разомни ушко.

— Ничего себе! Не слишком ли это будет большая лафа?

— Ага! Надо, папа, жить так, чтобы лафа была. Правда, Интик?

— Что ты будешь делать сегодня? — спросила Дианку Инта, поглаживая ее спинку.

— Сначала позавтракаю, потом Мишке позвоню, это наш сосед. Мы с ним еще летом познакомились. А потом пойду наблюдать.

— Наблюдать? — удивилась Инта. — А что ты наблюдаешь?

— Да все что угодно! Везде что-то интересное. Папа меня научил, что ничего неинтересного в мире нет. Обо всем, что я замечаю, я рассказываю папе. Ему это может пригодиться в книге. Я ему так помогаю.

— Очень интересно, Дианка. — Инта придвинулась к ней поближе. — Расскажи нам какое-нибудь наблюдение.

— А ты ушко теперь разомни. Можешь посильнее… Поскладывай его конвертиком… Наблюдение?.. Слушайте. Я тебе, папа, об этом еще не рассказывала. Это было в те дни, когда оттепель была. Шла я по дороге вдоль канавы, смотрела на растаявшую воду и думала о лягушках. Они же на зиму в лед вмерзают, так зимуют. А тут вдруг все кругом растаяло. Лягушки ведь могут проснуться. А если снова мороз? Плохо им тогда будет. Шла я и думала об этом. А мимо меня по дороге проносились машины. Люди ехали по своим делам… и во всем белом свете, наверное, только мне одной и было дело до лягушек. Но тут я подумала — а случись что-нибудь плохое со всеми людьми на земле, ведь лягушкам тоже не будет до этого никакого дела. Будут себе радостно квакать на кувшинках, нырять и плавать наперегонки… Шла я так, шла… и вдруг увидела траву у края канавы. Она склонилась над водой и только самыми кончиками касалась ее. Все было неподвижно, словно приготовилось к чему-то очень-очень важному. И тут… Тут подул ветер. И все травинки стали своими кончиками рисовать по воде. Ветер дул, а они рисовали себе и рисовали, но на воде не оставалось никакого следа. Вода текла гладкая-гладкая, и в ней отражались облака.

— Замечательное наблюдение, Дианка, — сказала Инта и поцеловала ее в щеку. — Ты и сама, наверное, не понимаешь, какую важную вещь заметила. Ведь художники и писатели начинают работать, если «подует ветер», что-то взволнует их, всколыхнет. Если посмотреть на это откуда-то со стороны, из вечности, то видно, что все мы пишем и рисуем на воде. И не останется от этого никакого следа…

— Что это тут за грустные мысли?.. — обнял я Дианку и Инту.

— А я вовсе и не думаю, что это грустно, — сказала Инта. — Все правильно. Это и есть жизнь. И вообще, самое главное, что мы сейчас все вместе.

Замерзшее море

После завтрака мы, укутав потеплее ребенка, отправились на прогулку.

— Ого, какое солнце! — воскликнула Дианка.

Мы вышли на берег моря, и она сразу же прикрыла глаза ладошкой. Снег вокруг нас так ослепительно сверкал, что глазам было больно. Небо на горизонте отливало синью, и горизонт ярко выделялся на фоне приближающейся снежной мглы. Мы прошли еще чуть дальше и почувствовали под ногами лед. Дианка побежала далеко вперед. Подобно замерзшим гребням волн, вокруг нее вздымались торосы и остроконечные глыбы льда.

Она повернулась к нам и крикнула:

— Папа, тут сверкает еще сильнее. Идите сюда. Тут как будто в середине алмаза стоишь! — Она еще побродила между торосами. — Папа, тут огромные куски льда валяются. Это же куски замерзшего моря… Берег усыпан морем… Так можно сказать? Что-то здоровское есть в этом — «усыпан морем»…

— Здорово. Необычно, — согласился я.

Мы некоторое время молча шли вдоль моря, по едва заметной тропке в снегу.

— Ты прочитал те странички из моего дневника? — спросила Инта.

— Я немножко посмотрел, но, если честно, всего и не читал.

Мы снова замолчали, но я чувствовал — Инта ждет, что же я скажу. А что я мог сказать?..

— Знаешь, Инта, — сказал я. — Вот говорят иногда, что абсолютной истины нет, что она всегда где-то посередине, но порой она все же очень проста и ясна — надо жить дальше. И не тащить за собой груз прошлого. Мы проходим тут школу, что-то понимаем, но надо идти дальше.

— Да… буду идти дальше… Не будем об этом больше. Сегодня я продолжу делать рисунки к твоей книге.

— Давай. И я поработаю… Смотри, а эта синь надвигается. К вечеру заметет. Дианка права, зима уже надоела. Хочется весны и лета.

Инта мягко отстранилась от меня и тихо пошла вперед. Я вдруг почувствовал, что она отстранилась не только физически. Словно стену вырастила между нами. Видимо, я не смог ответить ей на болезненные вопросы. Но что я мог сказать? Что мог сделать? Пожалеть? Мне хотелось вытащить ее из состояния обреченности. Видимо, не смог. Или она сама не захотела.

Стужа

Я отвозил Дианку в школу, возвращался домой и садился работать. Белые снега сияли во всю широту моря. Часто мы с Интой выходили прогуляться и долго шли по морю в сторону черненьких точек многочисленных рыбаков, сгрудившихся чуть ли не у самого горизонта. Мы называли их пингвинами, но так ни разу до них и не дошли. В одну из таких прогулок я вспомнил о дневнике Инты и понял, что его надо сжечь и никогда с ней не говорить о том, что я в нем прочитал. Было ошибкой брать его тогда. Я ничего не хотел знать о ее жизни — кроме того, что она хотела сказать мне сама. У нас начиналось что-то новое, пусть это начнется с чистого листа.

Инта наклонилась, слепила снежок и бросила его в сверкающую белизну.

— А почему ты начал писать? — спросила вдруг она, прикрывая глаза от солнца ладонью. — У всех ведь свои причины. Я только недавно поняла, почему я начала рисовать.

— А я и сейчас этого не знаю.

— А я раньше не задумывалась об этом. Ты знаешь, я открыла поразительную вещь. Оказывается, мы знаем все. Надо только самому себе задать вопрос… или кто-то другой должен задать вопрос нам. И отвечать надо сразу же, спонтанно. Каждый из нас имеет доступ ко всей информации вселенной. А какой опыт наших предков мы носим в себе! Мы носим в себе все ответы на все вопросы. Больше того, вопросов еще нет, а ответы в нас уже существуют.

— Давай попробуем проверить, — сказал я.

— Давай. Задавай любой вопрос. Я полностью расслабилась и готова отвечать.

— Итак, вопрос… Почему мы с тобой вместе?

— Потому что так лучше для нас обоих, — выпалила Инта так быстро, что мне показалось, она поняла, что сказала, только когда услышала свои слова.

— Хм, интересно… — сказал я. — А как ты думаешь, ответ на каждый вопрос может быть только один?

— В том-то и дело, что нет, — жарко произнесла Инта, обхватив мою руку, когда мы поднимались по заледенелой дороге к дому. — Предела ответам на один и тот же вопрос быть не может. И все они правильные. Это все равно как… нужно ли при рисовании снега использовать голубой цвет? Нужно… Нужно ли использовать розовый? Да… Фиолетовый, желтый, оранжевый? Да, да и да. Все это надо использовать, и от смешения всех цветов получится белый снег.

— Хорошо, попробуем еще раз. Расслабилась?

— Абсолютно. Я так расслабилась, что могу запросто решить теорему Ферма.

— Сейчас будет другой вопрос. Почему… — Я не успел закончить, но Инта уже отвечала.

— Потому что тебе надо понять что-то еще более важное, чем те слова, что ты выносишь на бумагу, — выдохнула Инта. — «Слова, слова, слова…» Разве не Шекспир сказал это?..

— Да-а… — произнес я. — Все, решено. Ты у нас будешь оракулом. Хотя… один у меня уже есть. Но два все же лучше.

— Ты, я вижу, по ней уже соскучился.

— Пойдем. Второй оракул, похоже, уже пришел.

Мы подходили к дому, когда Инта сказала:

— Но ты так и не ответил, почему пишешь?

— Мой рабочий девиз звучит так: «Ребята, я хочу, чтобы вы увидели это!»

— Это? А что именно? — спросила она.

— В этом и заключается суть искусства — поиски того, что стоит показать другим людям.

— А если ребятам неинтересно видеть это?

— Ты хочешь, чтобы теперь спонтанно отвечал я? Отвечаю — плевать… И тут тебе ответ на второй вопрос — почему у меня нет друга.

— Вот и я с самого детства жила с убежденностью, что во мне есть что-то очень ценное. Какое-то богатство. Мне не надо никуда ехать, не надо на плотах пересекать океан или подниматься в горы, хотя это было бы невероятно интересно. Нет, во мне самой, в сердце таится сокровище.

— Надо меньше обо всем этом думать, — сказал я, обнимая Инту.

— Давай не будем думать. Смотри, Дианка уже пришла, — показала Инта на следы на снегу.

— Ну вот, так и не успели сегодня поработать.

— Над чем? — усмехнулась Инта, толкая меня локтем в бок.

ГРАНЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ВЕСНА

Прощание

Спустя несколько дней мы с Интой вышли прогуляться к морю. Поднялись на высокую дюну. Темное море неподвижно и тихо простиралось за серой полосой прибоя. Инта прошла чуть вперед, глубоко вдохнула холодный воздух и медленно повернулась ко мне.

— У меня есть новость, — сказала она. — Таллинская подруга предложила мне работу в своей галерее. У нее есть вторая квартира, пустая, где я могла бы жить. Это совсем не то, что, я думала, произойдет дальше в моей жизни. Но это так заманчиво, Асаров! Мне очень хочется поехать. Работа в такой галерее!.. Я о таком могла только мечтать!.. Боже!.. Что же мне делать?!

Она посмотрела на меня, словно ожидая ответа. Я молчал, раздумывая над тем, что она сказала.

— Все-таки мы разные, Асаров, — сказала Инта. — Вот ты, как писатель, чувствуешь, что все это время словно стена стоит между нами.

— Я чувствую.

— Про нас роман не напишешь. Но как мне поступить сейчас? Я словно на распутье…

— Помнишь, как у Шекспира сказано, что весь мир — театр, а люди в нем — актеры?..

— По-твоему, люди неискренни?

— Искренни. Но люди — актеры, а не режиссеры и не сценаристы. Все уже написано о каждом из нас. Импровизация возможна только в пределах роли.

— Но разве не должен человек быть свободным… и делать то, что считает правильным? Я должна уехать.

— Ты права, Инта. Поезжай. Я очень рад за тебя.

— Но все равно… мне нужно было сделать что-то большее для вас. И с иллюстрациями ничего не вышло. Только начала их делать…

— Не судьба, — сказал я.

— И Дианка, конечно, расстроится.

— Ты не знаешь Дианку. Это еще тот кремень!

— Я закончу только все дела и поставлю дом на охрану. Давай завтра в Ригу съездим? Я приметила один классный свитер, хочу тебе его купить. А то твой... Сколько ты его уже носишь?

— Не надо. Мы с Дианкой все купим сами.

Инта молча смотрела в сгущающиеся над морем сумерки и зябко куталась в воротник.

— Я сегодня начну собираться, — сказала она. — Раз уж решила, не стоит с этим тянуть.

— Хорошо. Ты возвращайся, а я немного пройдусь.

— Только не сердись.

— Что ты, я очень рад за тебя. Все хорошо. Мне ли не знать, что конец любой главы означает начало новой.

— Выпьем сегодня вина за наши новые главы.

Инта пошла к дому, а я остался стоять под высокой сосной, у обнажившегося кустика брусники с яркой замороженной ягодкой на одной из веток. Я присел на корточки, чтобы разглядеть ее. Целую зиму она была под снегом и сохранилась. Надо будет завтра Дианке показать.

Хотелось чуть прогуляться и подышать воздухом. Я вышел на дорогу, по обеим сторонам которой светились окна домов. Какие они разные по цвету, думал я. Свет в них — то желтый, то розовый, то голубоватый. Иногда свет в окнах подрагивал от включенного телевизора.

Я прошел мимо одного дома, хозяина которого никогда не видел. Днем дом казался нежилым, заброшенным, но по вечерам над занавешенным окном пробивался тусклый свет. Мне показалось, что живет там кто-то очень одинокий.

Вечером, перед сном, я зашел к Дианке. Она уже спала, обнимая одной рукой большую книгу с иллюстрациями Бидструпа. Из мобильника на тумбочке звучала музыка. Я присел к ней на кровать. Дианка зашевелилась и засопела.

— Папочка, мне приснился удивительный сон, — зевнула она, потягиваясь. — Я разговаривала с книгой. Книга оказалась живой… и сказала мне что-то очень важное. Но я забыла — что. Жаль, что я проснулась. Так хочется поговорить с ней. Там, во сне, все было такое уютное и цветное. Мне уже второй раз что-то подобное снится.

— Видишь, за окном пошел дождь. Знаешь, как здорово спится, когда идет дождь. Становится уютнее… Завтра у нас выходной. Пойдем гулять на море?

Я засунул руку под одеяло и потрогал ее пятку.

— Ну вот, совсем ледышка, — сказал я. — Давай погрею.

— У меня не только пятки холодные, но и ушки, и даже носик. Это у меня всегда так после душа. Сейчас угреюсь.

— Как в школе дела? Ты в школе учишься?

— Еще как учусь! Но там ничего особо интересного...

За окном послышался шум мотора, и по потолку пробежали ритмичные всполохи света от мигалки.

— Ко мне Интик заходила и сказала, что уезжает… — тихо произнесла Дианка.

— А-а, так ты уже знаешь...

— Да, знаю.

— Мне тоже она это сказала.

— И ты очень грустный из-за этого?

— Нет, Дианка. Ей действительно надо ехать.

— Ничего, папа, скоро лето наступит, и будет так весело! Будем куролесить, носиться…

— Спи, Дианка!

— Ничего, папа, я от тебя точно никогда не уеду, — прошептала она, свернувшись в одеяле калачиком, придвинулась ко мне и подставила ушко для поглаживания.

Ушко было маленькое и теплое.

— Давай поиграем в звуки, — сказала она тихо. — Ты начинай.

— Я слышу, как машина проехала.

— Ну это тебе повезло… А я слышу, как Интик ходит в своей комнате. Это она собирает вещи.

— Слышу, как вода капает за окном.

— А я слышу… Сейчас… — прошептала она сонно.

Я сидел в темноте, прислушиваясь к полной тишине и глядя на дождь за окном.

И тут далеко за лесом послышался едва различимый шум электрички. Наверное, самой последней в эту ночь.

Я посмотрел на Дианку. Держа меня за руку, она спала.

Сюжет

Был жаркий летний день. Дианка только что искупалась, вывалялась в песке и снова искупалась. Потом она сбегала в летнее кафе и купила две порции мороженого.

Мы шли вдоль берега, ели мороженое и искали у самой воды кусочки янтаря. Сосны на дюнах так разрослись, что дом наш отсюда был едва виден.

— Давай в Интиной мастерской ничего не трогать, — вздохнув и чуть подумав, сказала Дианка. — Вдруг она когда-нибудь вернется и закончит свою картину.

— Я так и думал сделать.

Уехав, Инта ничего не взяла из оборудованной для нее на первом этаже мастерской. Все осталось на прежних местах, словно она только что вышла и вот-вот вернется. На мольберте осталась ее незаконченная картина. На ней была изображена Дианка за столиком летнего кафе, бледный отсвет падает из полиэтиленового окошка на ее лицо, на руку на столе и маленькую вазочку с цветами. Ту самую, которая когда-то упала и разбилась. А в проеме распахнутого полога тента видно, как под косыми струями дождя бежит вдоль моря сама Инта.

— Ты заходи иногда в Интину мастерскую, — сказал я, — там очень удобно рисовать.

— Без Инты там скучно.

Я чуть улыбнулся, услышав это. Дианка в детстве путала слова, и отголосок этого я почувствовал и сейчас. Я сразу понял, что она хотела сказать совсем другое. Когда-то, когда она была совсем маленькая, мы смотрели вместе какой-то трогательный фильм. Он закончился, и я увидел, что все лицо ее в слезах.

— Тебе понравился фильм? — спросил я ее.

— Он очень скучный, — ответила она.

Я удивился, как фильм может быть скучным, когда он так взволновал. И тут понял, что под словом «скучный» она подразумевала «грустный». Дианке уже десять лет, а она продолжает так странно говорить. Но странно ли?.. И тут я вспомнил строки Лермонтова:

 

И скучно и грустно, и некому руку подать

В минуту душевной невзгоды...

Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..

А годы проходят — все лучшие годы!..

 

И у него «скучно и грустно» стоят так близко, что сливаются в одно чувство.

— А что ты, папа, потом будешь писать? — спросила вдруг Дианка, словно желая сменить тему.

— Не знаю. У меня еще нет сюжета.

— Совсем-присовсем нет?

— Вертится что-то очень смутное… Знаешь, когда-то, когда тебя еще не было на свете, я жил некоторое время на Несебре. Это потрясающее местечко! Крохотный уютный полуостров на Черном море. Невероятная там была атмосфера! А ночью там вообще волшебно!

— Так напиши роман об этом Нечебре.

— У меня нет сюжета, Дианка. Есть лишь декорация, а что там должно произойти — я еще не знаю.

— Папа, я уже придумала тебе сюжет. Слушай… Я сейчас тебе такой сюжет дам, что книгу твою все издательства у тебя с руками оторвут! Ты меня слушай. Я знаю, как сейчас надо писать.

— Давай. Рассказывай.

— Сюжет мой такой: чувак приезжает на Нечебр.

— Уже оригинально. Только правильно говорить — Несебр.

— Неважно. Не перебивай… Приехал он, расположился, то да се, и решил воздухом подышать, на море посмотреть. Вышел он — и увидел чувиху!

— Гм!.. Так-так…

— Но чувиха эта была не простая! Она была… немая. Она ни слова не говорила.

— Ты мне сейчас рассказываешь «Тамань» Лермонтова, — сказал я.

— Да? Странно! Тогда мы с Лермонтовым на одной волне. Я не читала «Тамань». И про что там?

— Там чувак… в эполетах приезжает на Тамань, маленькое такое местечко на Черном море. Расположился, то да се, вышел подышать свежим морским воздухом — и встречает… дальше — как у тебя.

— Слушай дальше мой сюжет. Он к ней так и этак, а она как будто не видит его.

— Она что — еще и слепая?

— Нет. Просто… как он ни вьется вокруг нее, она на него ноль внимания.

— А чего это он вьется вокруг нее?

— Ну, папа… Потому что она ему понравилась. Может, глаза ее ему понравились. Или еще что-нибудь пониже. Например, коленки ее ему понравились… Почему ты меня все время перебиваешь?

— Дианка, сюжет должен выдерживать любую критику.

— Ладно… Но чувиха эта была вовсе не немая. Просто раньше, когда она была маленькой, родители ее засадили в психушку.

— И зачем они это сделали?

Дианка со вздохом посмотрела на меня.

— Может, у нее родители были как у того американского писателя, про которого ты мне рассказывал — у Чарльза Буковски. Может, у нее папочка был такой же псих. Да и мамочка такая же. Но однажды она сбежала из этой психушки и тайно пробралась на Несебр. Она стала там жить и решила молчать, потому что знала — что бы она ни сказала, правильное или неправильное, ее снова засадят в психушку.

Я ел мороженое и слушал. Очень вкусное мороженое выбрала
Дианка.

— Ага, и что дальше?

— А чувак этот был тоже не просто чувак! — продолжила Дианка вдохновенно. — Он был…

— Доктор, — подсказал я.

— Да! — воскликнула Дианка, одобряюще подняв большой палец руки вверх. — Он был доктор!

— Из той больницы, из которой она сбежала, — предложил я.

— Да! И вот однажды, когда они прогуливались вдоль моря, — а она ведь поняла, кто он такой, — она предложила ему покататься на лодке. Только отплыли они от берега, как она… прыг на него с ножом! Лодка раскачивается, свет луны на волнах играет, они борются…

— Это опять «Тамань» Лермонтова, — сказал я, кусая мороженое.

— Видишь, папа, Лермонтов знал, что надо писать! Ему бы мой сюжет понравился.

— Ладно, Дианка, подумаю над твоим сюжетом.

Мы подошли к песчаному холму, поросшему жесткой травой и редкими колосьями дикого овса.

— Пойду янтарики пособираю! — сказала Дианка и пошла к морю.

Я смотрел на нее. За этот год она подросла. Еще пара лет, и начнет влюбляться и отдаляться от меня. Смогу ли я оставаться для нее прежним, нужным, да и надо ли, чтобы так было? Жизнь идет по своим законам. Несмотря ни на что, во мне живет уверенность, что мы всегда будем одним целым, мы связаны невидимой нитью.

Мне сделалось спокойнее от этой мысли. Захотелось улыбнуться, вздохнуть поглубже. Что я и сделал. Передо мной было целое море воздуха, море жизни, море наших с Дианкой грез…

Море днем

Теплый солнечный день. Я еду вдоль моря на велосипеде. На море волны, много загорающих людей, а у воды копошится голопузая ребятня. Когда я к такому карапузу подъезжаю, он на миг отрывается от своего песочного замка и смотрит на меня своими большими глазами.

Я захожу в море и плыву, поднимаясь на волнах — и тогда вижу пляж, залитый солнцем; а когда опускаюсь в провалы между волнами, то не вижу ничего, кроме неба и чаек.

Совсем незаметно меня прибивает к мужчине и молодой женщине в воде. Она, закрыв глаза, обнимает его за шею; я сразу вижу, что они, как принято говорить, занимаются любовью. Я стараюсь отплыть от них подальше, но волны снова несут меня к ним.

Чуть позднее на берегу я снова вижу эту парочку выходящей из воды — ее, пышнотелую, в голубом купальнике, и его, мускулистого, загорелого мачо. Они тоже садятся на велосипеды и едут впереди меня. Но вот женщина увеличивает скорость и далеко отрывается от своего спутника. Минут через пять она подъезжает к полноватому мужчине, который ее тепло целует, а она, наклонившись над детской коляской, что-то там поправляет. Мне становится понятно, что это муж и жена. Вскоре подъезжает и друг ее мужа, с которым она купалась в море, и все они начинают играть в волейбол. Я же оставляю эту идиллическую картину позади и отправляюсь дальше.

Вот на велосипеде едет девушка и разговаривает вслух. Но это не сумасшедшая. Просто она говорит по телефону, который прикреплен к ее уху под волосами. Ее майка вся в искусной имитации разрывов — кажется, что девушка только что вырвалась из рук маньяка.

Проезжает мимо на велосипедах группа иностранцев. На всех велосипедные шлемы, наколенники и велосипедные перчатки. Я, лишенный всей этой амуниции, в своей майке и шортах похож на туземца. Но мой велосипед с воздушными амортизаторами в сто раз лучше, чем их велосипеды.

Атлетически сложенные парни делают пробежку вдоль моря. Глядя на них, не столь атлетически сложенные мужчины расправляют плечи и подтягивают животы. Но они быстро забывают об осанке и приобретают прежние очертания. Их и так любят.

Прямо в воде стоит лавка, а на ее спинке, поставив ноги на сиденье, заливаемое волнами, сидит девушка и плачет, глядя в море. Чуть поодаль гурьба малышей занята постройкой замков и тоннелей. Совершенно голые, только на девочках блестят бусики и сережки, они заняты важными делами: носят в ведерках воду из моря, кидаются мокрым песком, ищут янтарь среди ракушек, плывут по мелководью, перебирая руками по дну и шлепая ногами по воде с отчаянными призывами, чтобы мамы на берегу на них посмотрели. Выпятив загорелые животы, дети сосредоточенно лижут мороженое, кричат, смеются, плачут, отнимают что-то друг у друга и смотрят на меня огромными глазищами, когда я проезжаю мимо.

Ко мне подбегает голый крошечный мальчуган.

— Я не просто так кидаю песок в воду. Я прогоняю чужие корабли! — говорит он мне доверительно.

— Молодец! — отвечаю ему серьезно и еду дальше вдоль моря, что раскинулось, как любимая книга, у которой нет конца.