Вы здесь
Переменного света игра
Владимир ЯРЦЕВ
АНАПЕСТЫ
Эка невидаль! Слов поводырь —
Не гремучей змеи заклинатель.
Но затер эту книжку до дыр
Отчего безымянный читатель?
Был помешан на полутонах,
На оттенках, едва уловимых.
Замышлялся вселенский замах —
Местечковый ссутулился вымах.
Жизнь давала опомниться шанс
И возвыситься не понарошку —
Но выныривал наглый нюанс
Из потемок и ставил подножку.
Всё, чего горемыка достиг, —
Отрицать, что дела его плохи,
Да бесплотный ухватывать миг,
Отрешаясь от собственной плоти.
Остывала зола пепелищ
И, антично мерцая, не грела.
Как чужое, по-честному нищ,
Нес по свету он бренное тело.
С шестипалой неправдой свойство
Отыскалось в безумном провале.
...А подумать — богаче его
Человека отыщешь едва ли.
* * *
У вечерних теней угловатость подростков.
Память в сумерках вновь расплеснула вино.
Где ж ты, Engelchen, кроткая Анечка Гросскопф,
Наудачу пустившая веретено?
До срединного склона Судетского кряжа
Эка невидаль! Слов поводырь —
Не гремучей змеи заклинатель.
Но затер эту книжку до дыр
Отчего безымянный читатель?
Был помешан на полутонах,
На оттенках, едва уловимых.
Замышлялся вселенский замах —
Местечковый ссутулился вымах.
Жизнь давала опомниться шанс
И возвыситься не понарошку —
Но выныривал наглый нюанс
Из потемок и ставил подножку.
Всё, чего горемыка достиг, —
Отрицать, что дела его плохи,
Да бесплотный ухватывать миг,
Отрешаясь от собственной плоти.
Остывала зола пепелищ
И, антично мерцая, не грела.
Как чужое, по-честному нищ,
Нес по свету он бренное тело.
С шестипалой неправдой свойство
Отыскалось в безумном провале.
...А подумать — богаче его
Человека отыщешь едва ли.
* * *
У вечерних теней угловатость подростков.
Память в сумерках вновь расплеснула вино.
Где ж ты, Engelchen, кроткая Анечка Гросскопф,
Наудачу пустившая веретено?
До срединного склона Судетского кряжа
Доскакало оно — от сибирской избы —
И легло. Не затем, что источена пряжа,
Но затем, что избыток её у судьбы.
И легло. Не затем, что источена пряжа,
Но затем, что избыток её у судьбы.
* * *
Перед тем как уйти,
Запотевшие стекла протру —
Поутру ощути
Переменного света игру.
Выйди в страждущий сад
И к дичку невзначай прикоснись,
Как слепец, наугад, —
И смутится небесная высь.
Ближе к полдню, гляди,
Заморочена голубизна...
Тесно станет в груди.
Так бывает во все времена.
Древний, как мезозой,
Цепенеет над яблоней зной.
...Перед скорой грозой
Воздух плавится не надо мной.
* * *
Отправление. Облобызал —
Влажно и показательно нежно.
« Вы расскажете ей, где вокзал,
По приезду! Ну, это...»
« Конечно».
Ты явилась — как в засуху дождь,
Неожиданный и долгожданный...
К сходням твой прошуршал макинтош
Под такой ненадежной охраной.
А конвойный — не то чтоб позёр...
Мелкий шулер с затравленным взглядом.
Поскорей прекращайся, надзор!
Вы не смотритесь, милочка, рядом.
Отменяйтесь бокалы до дна —
Не досадуя, не сожалея.
Эта девушка быть не должна
Гарнизонною Барби старлея.
...Ты старалась писать набело,
Да нелепая вышла описка.
И нещадно автобус трясло
По сожженной дороге из Бийска.
ПО ГРИБЫ
Положим, я дитя прогресса,
Взлелеян им и окружён.
Но мне невнятный лепет леса
Милей, чем синхрофазотрон.
Мне в подворотнях Интернета
Вселенский чудится грабёж,
Где от заката до рассвета
Ты поневоле сам крадешь.
Там царь — сорокинский уродец,
А божество его — кровать.
Там принято плевать в колодец
И на приличия плевать.
И это, знаете, не вызов,
И я отнюдь не мракобес,
Но мой домашний телевизор
На сто процентов не прогресс.
И я бреду, гонимый стрессом,
К природе, стонущей от нас,
Об корни спотыкаясь, лесом,
Бреду, не поднимая глаз.
МАКОВСКИЙ
В тридцатиградусный мороз,
В пальто осеннем —
В асфальт калёный будто врос
Сухим растеньем.
Я шел туда — стоял он тут.
Иду обратно.
Стоит. А по щекам цветут,
Как маки, пятна.
Стоит и держит на весу
Сюжет поэмы...
Но выдаст капля на носу
Его проблемы.
Тех маков не вернуть назад
И не увидеть —
Ведь вечность даже дубликат
Скупится выдать.
ВСЕ
Не видались полжизни. Взахлёб
Исповедался. Всё о себе.
Элегантен. Высок. Крутолоб.
Ни малейших претензий к судьбе.
Дом — и крепость, и чаша; жена
Виртуально играет на ф-но;
Сын бегущего бьёт кабана;
Дочка всех затмевает в кино.
Сам — летает. И «Аэрофлот»
Это фирма — другим не чета.
Ну а всё остальное, пилот?
Ясно: всё остальное тщета.
Может быть, этот парень и прав,
Мною встреченный средь бела дня,
Ничего обо мне не узнав,
Ни о чём не спросив у меня.
В детских снах я своё отлетал,
А теперь я хожу по земле.
И единственный мой капитал —
Чистый лист на рабочем столе.
* * *
Дом — и крепость, и чаша; жена
Виртуально играет на ф-но;
Сын бегущего бьёт кабана;
Дочка всех затмевает в кино.
Сам — летает. И «Аэрофлот»
Это фирма — другим не чета.
Ну а всё остальное, пилот?
Ясно: всё остальное тщета.
Может быть, этот парень и прав,
Мною встреченный средь бела дня,
Ничего обо мне не узнав,
Ни о чём не спросив у меня.
В детских снах я своё отлетал,
А теперь я хожу по земле.
И единственный мой капитал —
Чистый лист на рабочем столе.
* * *
В ГОД ЗАТМЕНИЯ СОЛНЦА
Всё-всё учли. И молоток. И гвозди.
И реплику: мол, здесь мы только гости,
И глянцевую фразу припасли
О ласковости матушки-земли.
И, следуя обрядам неким строго,
Цветов охапку вынули из гроба.
И музыку со свекольным лицом
Заставили согнуться под кустом.
А рядышком — кусочек целины
Ромашковой оставлен для жены.
Недолгая работа штыковая.
И дождь над бором не переставая.
* * *
Живу, как нетопырь —
Впотьмах и на лету.
В душе — железный штырь
И леденец во рту.
И я совсем не вамп,
Хоть жаждет мой карниз
Не света ваших ламп,
А общества зарниц.
* * *
Не смерть страшит, но умирание.
И тьма, что не на холмах Грузии.
Я вас предчувствовал заранее,
Мои предсмертные аллюзии.
Вот и родня уже заплакала.
Страшит — до умопомрачения.
Спасибо, что светила маково,
Прощай, прощай, заря вечерняя!
* * *
Прекращается чудо, именуемое «особой
Формой существования белковых тел».
Частный случай. Не исполнилось даже
сотой
Доли — из того, что смолоду вожделел.
Мутной жидкостью наполнившая реторту,
Самочинно затеявшая эксперимент,
Лаборантка, куда же ты удалилась к черту?
Где и твой присмотр, господин ассистент?
Только что глаза протер, оделся-обулся,
Прогуляться вышел из дому поутру,
Глядь — уж констатирует остановку пульса
Доктор, к смертному приглашенный одру.
И не все ль равно, индеец из племени сиу,
В Чудском ли озере чудом не утопший
тевтон
Веком позже осчастливят страну Россию,
На помазаннический водрузившись трон?
И не все ль равно, хороши дела или плохи
И светло во вселенной или совсем темно?
И отвечу я, безликий продукт эпохи,
И отвечу я на предпоследнем вздохе.
Правда, странно? Почему-то не все равно.
* * *
Народ, который вымирает,
С невозмутимостью взирает,
Как всё идет наоборот —
На собственный круговорот.
Народ, который вымирает,
Меж тем и этим выбирает.
Тот сатана, а этот бес.
Очнись, окончивший ликбез!
Народ, который вымирает,
Украдкой слёзы вытирает.
Слёз — море, да платочек мал,
А впереди девятый вал.
Народ, который вымирает,
Страницу с корнем выдирает
Из вечной книги Бытия...
Ну что же! Бог ему судья.
смешная обида
Ах, обида! Такая обида!
Только — жаловаться не с руки.
Все забыто? И пусть все забыто.
Поселюсь у широкой реки.
Там, в лесу, буду жить постоянно,
Одиночества ссучивать нить.
И всего-то нужна мне лесная поляна,
Чтобы сеном лосенка кормить.
Будет дом у меня с жаркой печью,
Полной медленного огня,
Будет лодка с отчаянной течью
И — не будет ружья у меня.
А за то, что мне сладко и любо
Жить и что не приходит тоска,
Буду брать по бревну с лесоруба
И по рыбине брать с рыбака.
* * *
Мне родиться бы сызнова где-нибудь в Сызрани,
Даже если пытались бы мне рассоветовать, —
Изнемочь в безнадежной борьбе с англицизмами
И ни разу на свой неуспех не посетовать.
Мне родиться бы сызнова где-нибудь в Сызрани,
В крайнем случае, в ржавой слободке под Ельнею,
Чтоб сестрица губами припухло-капризными
Спела песню вполголоса мне колыбельную.
Чтоб себя ощутить неделимой частицею
Утpa зябкого, после дождя, глухоманного.
Лишь тогда в мировую поверю юстицию,
Если где-нибудь в Сызрани, сызнова, заново.