Вы здесь

«Планета называется Снегирь»

Ян БРУШТЕЙН
Ян БРУШТЕЙН




«ПЛАНЕТА НАЗЫВАЕТСЯ
СНЕГИРЬ»




ВЕТЕР
Когда начинается северный ветер, держи паруса,
Несет он не только тоску, и песок, и заточенных птиц.
Приходит чешуйчатый зверь и грызет на гремящих часах
Минутные острые стрелки, и падают прочерки лиц.
Когда начинается западный ветер, пей яблочный сок.
Дави эти желтые, красные, в добрые бочки налей.
Поднимется пена от сидра, и голос твой будет высок,
Тогда золоченые кубки достань, и расставь на столе.
И жди: если ветер с востока обрушится ржаньем коней,
Наполни разверстые пасти, и заново кайся, и вот
Дождешься ты южного ветра. Тогда ни о чем не жалей:
Над миром и местом раскосое солнце взойдет.


ДРУГАЯ ВОДА
Кривые дорожки на горькой воде
Уводят незнамо куда.
И быть бы беде, но неведомо где
Бывает другая вода.
Ни страхом, ни ложью не пахнет она,
Я лучше не видывал вод.
И нет у неё ни причала, ни дна,
Где прошлый покоится флот.
Поскольку исчезли ловцы и крюки,
Здесь рыбы водиться могли б,
Но в бездне морской или в водах реки
Вовек не найдете вы рыб.
А ветер томится своей суетой
И гаснет, о камни шурша.
И только молчит над остывшей водой
Неспящая ваша душа.


МОЙ БРАТ
Мой брат бородат, преисполнен огня
И радостной веры.
Возможно, мой брат осуждает меня,
Надеюсь, что в меру.
Он беден, и ноша его велика:
Всевышний да дети.
В его бороде утонули века,
В глазах его ветер.
Он там, где ракеты летят во дворы,
Он вместе со всеми.
Лежат между нами века и миры,
Пространство и время.
Молись же, молись, чтобы здесь, на звезде,
Огни не погасли...
Приехал ко мне на один только день —
Я плачу, я счастлив.
Его поджидают судьба и хамсин,
Пути и потери.
Что делать, так вышло, он Божий хасид,
И ноша по вере.

А я, стихотворец, вовеки неправ,
И верю не слишком...
Печаль моя, свет мой, возлюбленный рав,
Мой младший братишка.


СЛОВО
Эта вечная наша надсада:
Разговоры, как через стекло,
И последнее слово мне надо
Громко выкрикнуть, чтобы дошло.
Так бывает порой между нами
На вокзале, на выдохе дня —
Ты потешно разводишь руками
И не хочешь услышать меня.
И стремительна ты, и готова
К этой новой, отдельной судьбе.
И мое задыхается слово
И пути не находит к тебе.


ПЛАНЕТА СНЕГИРЬ
Планета называется Снегирь.
Вокруг двух солнц — Урала и Кореи
Она несется, плавясь и шалея,
Вдоль по Оби, и в круге Енисея,
Во всю свою немыслимую ширь.
Над ней два спутника с повадками зверей
И рыба Бийск с раскосыми глазами,
Шаманы с расписными голосами
И бубнами из шкур нетопырей
Уходят в подпространство, как в запой.

Я там делился спиртом и тоской,
И гнус кормил в тайге под Верхоянском,
Где вспарывает белое пространство
Над каждой переписанной строкой
Упряжка золотых моих собак.

Планета называется Не-Враг.
Сказал бы — Друг, но помню эту стужу,
И третий страх, просящийся наружу,
Когда у вездехода сорван трак.

Он третий и последний. Первых два
Мне помогла осилить голова.

Планета по прозванию Снегирь,
С тобой не совпадет моя орбита.
И розовые перья все побиты,
И медный полюс, вытертый до дыр...

Мне бы уехать. Завтра же. В Сибирь...


НЫРЯЮЩИЙ С МОСТА
Ныряющий с моста бескрыл, печален, вечен.
Взлетающий из вод — хитер и серебрист.
И встретятся ль они, когда остынет вечер,
Когда забьется день, как облетевший лист?
Ныряющий с моста, крича, протянет руки,
Но унесет его резины жадной жгут,
Туда, где у воды дебелые старухи
Намокшее белье ладонями жуют.
Взлетающий из вод без видимой причины
Застынет, закричит, затихнет и умрет:
Его стреляют влет солидные мужчины,
Там, где летит к земле горящий вертолет,
Где непослушный винт закатом перерезан,
Где не узнаешь зло и не найдешь добро...
Ныряющий с моста стоит, до боли трезвый,
И смотрит, как река уносит серебро.


ТУМАН
Польская жесть, флорентийская месть,
Страшно кричат самолеты в тумане.
Что-то такое безбожное есть
В этой земле, на которую тянет —
То ли вспахать, подломивши крыло,
То ли припасть к потаенной могиле
В проклятом месте, откуда несло
Запахом боли, неправды и гнили.
Снова мы вместе, и снова мы врозь,
Плоть уязвима, а смерть неустанна...
Кровь голубая и белая кость —
Все полегли за стеною тумана.
Не отзовется живая душа
В этом пространстве, слепом и безлунном:
Как на параде, печатают шаг
Злые уланы, лихие драгуны.
Дышит и чавкает жирная грязь,
Входят в туман эскадроны и роты,
И салютуют, прощально светясь,
В землю влетающему самолету.


ТБИЛИССКОЕ
                  Елене из Тбилиси
В подвале, там, на Руставели,
Где меньше пили, больше пели,
Где я простужено сипел,
Ираклий к дамам крался барсом,
И Заза неподкупным басом,
Как сами горы, мрачно пел.
Вода со вкусом земляники,
На стенах сомкнутые лики
Людей, зверей и вечных лун...
Дато был сед, а Важа — юн.
И шашлыки нам нес Левани,
Мераб с Нодаром наливали
И выпевали каждый тост!
Алаверды от Амирани —
Мы пели, словно умирали.
Шота был строен, Цотне — толст...

Но видел я в дверную щелку:
Варилось время, как сгущенка,
И там, на дальнем рубеже,
Железный век спешил к закату,
И эти чудные ребята
Вошли в историю уже.
Но если ночь моя бессонна,
То вспомню я Виссариона,
Тенгиза, Джабу и Беко...
И отпадет с души короста,
И уходить мне будет просто,
И жить по-прежнему легко.


ПОД МОСТОМ
Под широким городским мостом
Шла собака с носом и хвостом.
И читала, тихая, она
Всякие собачьи письмена.
Шла в сырой и гулкой полутьме,
Выписав ответ в своем письме:
Мол, иду, хромая и ничья,
Посреди бездушья и вранья.
Лапу мне подбил какой-то гад,
Потроха от голода горят,
Но в последний свой собачий час
Я не полюблю, домашних, вас...
Шла собака, а навстречу ей
Попадались несколько людей.
Кто-то брел, а кто-то метил мост,
Кто-то в лужу организмом врос,
И, друг друга лапами обвив,
Двое слиплись, видимо, в любви...
Под мостом отдельная вода
Тоже шла спокойно в никуда,
Тихо уносила мимо них
Души мертвых, голоса живых.
Гулким эхом, бьющим через край,
Остывал над ней собачий лай.


ОТ КАЗАНСКОГО ВОКЗАЛА
От Казанского вокзала паротеплоиэлектро, понимаете ли, воз
Водку, курицу и сало через водугорулето и меня куда-то вёз.
Вниз по карте по плацкарте, вдоль по Волге очень долго с нездоровой головой...
Как я жил на низком старте! хочешь — плюйся, хочешь — дуйся,
                                                               хочешь — пой, а хочешь вой.
Ели, пили и курили, прямо были морды в мыле, так хватали за грудки —
В этом споре, в этом горе через поле, через море убегали от тоски.
За окном страна летела, и сидела, и молчала, пропадала без меня.
То ли душу, то ли тело то теряла, то сначала согревала у огня.
И смотрела без улыбки, как давлюсь я пивом с рыбкой, как я в тамбуре курю...
Через темень, через время, я один, и я со всеми.

Поезд врезался в зарю.

100-летие «Сибирских огней»