Пограничный ирмаз

* * *

Открывая обложку окна, не листай и не жди продолженья.
Жизнь, внутри и снаружи, — одна, и усердное музам служенье
не обходится без суеты. Так чего ты не видел на воле?
В мире те же дома и мосты, а за городом — лес или поле.
И не более…. Впрочем, вовне, но в другом — не в твоем измеренье,
Можно долго плескать на волне или слушать русалочье пенье.
И кипение солнечных бурь. И шуршанье магнитного ветра.
Всё твоё — сколько хочешь халтурь. И стихов хоть на три километра
Напиши на песчаной косе, убегающей в теплое море….
Только петь не пытайся как все, в суетой обескровленном хоре.

Расшифруем клинопись дождя.
Выбил он сто тысяч вещих знаков,
Каплями всесильными дробя
Прошлое, всю ночь насквозь проплакав.

Что нас ждёт, когда кругом вода?
Мы стремимся в общее теченье,
Как в трубу бегущие года —
Юность им не придает значенья.

Но земля, ключи в себя вобрав
Прошлых жизней, прожитых когда-то,
Выпустит на волю стебли трав,
Словно пленников из мрака каземата.

И когда шершавым языком
Утро слижет влажные заветы,
Мы пройдём по травам босиком
От истока и до устья Леты.

Закажи мне китайский салют, карнавальную маску!
Те, кто рядом, всегда предают в Рождество и на Пасху.
А когда отстучат топоры по сырой древесине,
Остаётся лишь запах коры, кал и шёпот крысиный.

Остаётся глядеть, как с креста открывается небо,
Как дышавшие жизнью уста улыбаются немо.
И на то, что последний изгой станет всё-таки первым,
Сделав шаг из купели земной, сбросив рубище скверны.

Развесёлая маска глупца слёз случайных не выдаст.
Защитит от потери лица и вернёт мне невинность.
Так давай не прельстимся былым — безвозвратно цветенье.
К месту будет и грохот, и дым накануне забвенья.

Яичный желток в скорлупе почерневшего снега.
Еще не весна, и не время скакать без стремян
Степной полосой, кочевой колеёй печенега,
В богатые легкой любовью уделы славян.

Но есть вековая привычка спешить за добычей.
Кто рано встает, тот имеет и торг, и базар.
Коня снарядишь, и глядишь через степь в пограничье,
И веришь в удачу, и в то, что для битвы не стар.

Сынам ещё рано хвалиться наследной кольчугой
И туг племенной сотрясать над убитым отцом.
Как коршун, летит бог удачи, парит над округой,
И требует жертвы, почуяв коня под бойцом.

Допьём свой кумыс, пусть в апрельскую топкую зелень
Подковы копыт разобьют полевой известняк.
Твой путь, от восхода к закату, вовек неизменен —
С востока на запад кочует, как солнце, степняк.

1. Поэт

оплаты требуя у лета
готовит осень кисели
с берёз берёт налог монетой
сгребая в рваные кули
протаптывает стёжки в травах
снимает с дров паучью сеть
и с Богом пробует на равных
душой поэта овладеть
но дождь что льёт внутри меня
не служит грязной самозванке
он яд безрадостного дня
смывает с солнечной изнанки
и разгоняя хмарь в груди
поёт искрясь про август тёплый
лесов зеленокудрых копны
и облачные бигуди

2. Демон

кто там в небе тревожном бескрыл
нагоняет тоску из глубин
кто нам черную метку явил —
туч тугих грозовых властелин

в обусловленный бурею час
он спускается ниже к земле
отдает молчаливый приказ
выпасть щедрой студёной золе

и кружит в эйфории больной
рассыпая ледащую зернь
по засохшей траве луговой
по едва различимой стезе

не укрыть от него ни куста
ни цветка ни былинки в полях
в этот день своего торжества
сеет демон сомненья и страх

3. Молитва

подобны звезды дымным ульям
ночлег дающим и приют
безжалостным ночным горгульям
которые мой воздух пьют
и в лабиринте грубых линий
в кварталах городских домов
я с крыш сгребаю колкий иней
чтоб им укрыться от воров
и жду единственную где-то
давно потерянную мной
молитву солнечного света
сходящего на шар земной

Я жить хочу сосем не так, как все,
Живущие, как белка в колесе,
Ведущие свой райский хоровод,
Боящиеся в бурях хора вод.

                                    Игорь Северянин

В лабиринте байкальских окраин,
Вроде бы не поэт — теплоход,
Не спеша, бороздит «Северянин»
Многострочную лирику вод.
Хриплый, сдавленный — кразовский дизель
Монотонно бубнит на волну
И рифмуется с берегом сизым,
Якоря прилагая ко дну.
Чтец поэзы сибирского моря,
Отстоявшись полгода в «сухом»^{* ** сухой док*},
Сумасбродному автору вторя,
Той же зыбкой стихией влеком.
И закончит в таком же бесчестье,
В захолустье чухончатых ям,
Отзвучав корабельною жестью
И не дав разогреться парам.
Дуйте трубные ветры Байкала,
Баргузин и шальная Сарма.
Ананасов на озере мало,
Но зато есть морские шторма.
И любому поэту, досыта,
Вдохновенья и сладкой тоски
Хватит сеять сквозь мелкое сито
До последней — надгробной доски.

…Выйду за кириллицу, а там
Языков чужих многоголосье.
Словно в поле вызрели колосья,
Только мне они не по зубам.
Я люблю на русском языке
Подержать глагол, как папироску.
Этот — свой, знакомый с детства в доску.
С русским рот не держишь на замке.
И читай им вволю, и пиши,
Говори без страха, сделай милость.
Господину Пушкину приснилось
Это братство слова и души.