Поозёрное стекло

* * *

Ну что тебе печаль, когда на нашей кухне

Пустой оставлен стол, и жмутся по углам

Последняя любовь — безвременная рухлядь,

Душевный хлам /зачёркиваю — храм/.

Январский тихий дом, переболев, измором

Морозным режет всех — детей и стариков.

Ты ж смотришь свысока на синие просторы

С обветренной стены, с исписанных листков.

А мне всё невпопад: лыжня, покой больничный,

Растёртая щека, холщовые сады.

Твой голос неживой и прищур нежно-птичий,

И церкви за углом трясущийся кадык.

Северные люди

Северные люди носят воды,

ягоду пречистую во рту.

Белолица сонная погода,

поймана сетями на лету.

Только взлётной полосы теченье

пеленает чаячьи крыла.

Нет тебе иного отраженья,

кроме поозёрного стекла.

Без оглядки дети остывают,

ледяные домики плывут…

Посмотри, искрится ножевая

сталь реки в объятиях минут.

Чертополох

Проносишь воду мимо рек,

а слово — мимо рта.

И произносишь: человек,

как жизнь моя пуста.

Чертополох, чертополох,

проталины кругом.

И в горле душном тяжело

который год.

Который год — глухой порог

и чернота в углах.

В лес за руки приводит Бог,

раскручивает страх.

Зажмурившись, на ощупь, вглубь,

вприсядку, набекрень

непроходимый шепот губ

в немилый день.

Испепели, испепели

и тонкое упрочь.

Перенести меня вели

совсем в иную ночь.

Где осторожно за душой

таится птичий крик.

Где Бог не страшный,

не большой

и не старик.

* * *

Приходит ко мне: неважный, помятый вид.

Я жалуюсь: страшно мне и сердце мое болит.

Да сбережет береженого бог от любви, говорит.

Плачет и просит — рядом с собой постели.

Молчу. Я привыкла. Мне ли не привыкать,

Как в тишине разрывает квартиру тетрадь.

Клетка становится домом, судьбою — кровать.

Рядом со мной не любить хорошо — умирать.

Обнявшись вот так, а после вот эдак, да,

Вместе протяжно скулить, захватывать города.

О, молчаливых свиданий горькая череда.

Господи, как же чудны дела наши, не передать…