Вы здесь

Пришел черед желанный...

«Мадур-Ваза победитель». Вольное переложение эпической поэмы «Янгал-маа» Сергея Клычкова. Москва, издательство «Наш современник», 2001
Файл: Иконка пакета 11_zolotsev_chered.zip (18.56 КБ)
КНИЖНАЯ ПОЛКА


«ПРИШЕЛ ЧЕРЕД ЖЕЛАННЫЙ ...»
(«Мадур-Ваза победитель». Вольное переложение эпической поэмы «Янгал-маа» Сергея Клычкова. Москва, издательство «Наш современник», 2001).

В этой книге много заветов, напрямую к нам, нынешним, обращенных. Вот, пожалуй, самый непреложный и самый
стержневой из них.

Будьте милостивы к мертвым,
Смерть и вас на перепутьях
Караулит терпеливо.
..
Все, рожденное, не вечно:
Все живет и
умирает,
И родится в новом свете
В царстве дальнего
Торыма.
Все умрет, и день вчерашний
Не придет и не
вернется!
Только сильные шаманы
Возвращаются на
землю,
Но уже в другом
обличье
И с другими именами!

Возвращаются...
Но даже и в дни наступившие, когда после небывалых упадка и разрухи отечественное книгоиздание вновь начало подниматься, и на прилавках опять стали появляться образцы настоящей словесности, даже и сейчас выход книги национального эпоса, переведенного на русский язык, остается чрезвычайной редкостью. Тем более, когда такой перевод представляет собой не просто квалифицированно-добросовестный труд поэта-переводчика, но и Мастера нашей поэзии творение, становящееся живым фактом блистательного русского стиха. Причины такой раритетности, думается, понятны... Как и другое. Для того, чтобы появилась подобная книга, надобно подлинное подвижничество, нужна истовая любовь ее создателей как к своей родной поэзии, так и к литературам иных народов.
Плодом
этого и стал выход рецензируемой книги. Каждая ее страница зачаровывает воображение и душу немыслимым многоцветьем, звенящим и певучим многозвучием строк, словно бы не пером созданных, а впрямь вырастающих из северной, но такой яркой, жаркой и многогласной земли. Из таежной и болотистой, речной, озерной и к океану студеному уходящей земли, из тундры. Из Янгал-маа...

На реке, где неподвижно
Лес янтарный отражался,
Солнце на покой клонилось,
Золотистой головою
Припадая к дымным кедрам,
Обдавая лес и берег
Жарким, огненным дыханьем.
..

А заключительные строки этой строфы, изображающей таежный закат, кажется, решены феерическими средствами
современного кинематографа с его «сюром» и смещениями нескольких планов реальности: «Скоро ночь немою птицей, //
Круг сужающей в полете, // Опустилася на землю. // Краски алого заката // Потемнели, остывая, // Лишь пунцовая полоска // Там, куда упало с неба, //
Словно срезанное, солнце, // Чуть заметно трепетала».
Нельзя не поразиться столь экспрессивной энергии в цветомузыке этих
строк!..
...А
подвижничество, надобное для появления такой книги, началось за много десятилетий до ее выхода издания. Еще в 1918 году на страницах «Сибирских записок» была опубликована огромная поэма «Янгал-маа», созданная русским педагогом и фольклористом М.П. Плотниковым, который написал ее на основе преданий, сказаний и легенд народа манси, прежде звавшегося вогулами. Многолетний труд этого собирателя сокровищ мансийского народного творчества иначе как духовным подвигом не назовешь. Трудно себе представить, сколько скитаний по становьям и зимовьям охотников и рыбаков, сколько долгих вечеров в дымных чумах, слушая сказителей, предпринял и провел скромный, безвестный, но безмерно одаренный и сильный духом русский просветитель... И все, что было им записано и собрано, всю громаду разнообразных сказок и мифов он должен был свести в единый сюжет, хранящий и главные деяния эпических действующих лиц, и живописные подробности, метафорические повороты интриг, вплоть до народных примет. Это ли само по себе не является эпическим деянием!
И все-таки текст
«Янгал-маа», воссозданный Михаилом Плотниковым на русском языке, был бы обречен остаться всего лишь тем, чем он по высшему счету являлся добротным и достоверным пересказом ствольного ряда северных мифологических мотивов, своего рода подстрочником, хотя уже и в стихотворной форме. Был бы обречен, ибо в распоряжении сибирского
фольклориста и знатока эпоса манси находились многие духовные
способности, кроме дара высокой поэзии. Но мы должны быть благодарны М. Плотникову уже и за «Янгал-маа». Ведь не будь этого текста, не родилась бы и его вольная обработка «Мадур-Ваза победитель», вдохновенное и прекрасное творение Сергея Клычкова, одного из лучших русских поэтов XX столетия... Не родилось бы тогда хоть вот это, редчайшим психологизмом отмеченное описание верховного бога вогулов и других северных народов, который встречает героя, пришедшего в его небесное царство после свершения многих подвигов и одоления множества препятствий:

...И в глазах его прозрачных,
Синих, словно там за ними
Небо вечности синело,
Чуть заметная усмешка,
Еле зримая улыбка
Равнодушно появлялись
И мгновенно исчезали:
Жизнь и смерть поочередно
Из прозрачных глаз глядели
На чудесного пришельца.
..

...Как почти во всех без исключения эпосах, мифических историях и сказаниях,
поссорились боги
главный, властитель мира Торм с «удельным» богом тайги и тундры Мейкой. Неладно поступил небесный владыка с земным духом, вот последний и озлился на поклоняющихся Торуму вогулов-манси, тем паче, что один из них тоже Мейке крупно досадил, и обрек земной божок людей на великие беды. Так всегда: поссорились боги, а расхлебывать кашу последствий их раздоров приходится простым людям... Вот и должен теперь юный гусляр Ваза по указу старейшин и вогульских пророков отправиться в царство Торума, чтобы выпросить у него избавление для народа от бедствий и разорении. Но не с пустыми руками этот юноша должен появиться пред грозными очами владыки мира ему предстоит совершить ряд подвигов, для простого смертного практически непосильных. Ну, к примеру, для начала выкрасть у Мейки волшебные, летающие по воздуху нарты, выточенные из мамонтовой кости, с волшебными же оленями то, что дух тайги и тундры в свою очередь выкрал у Торума...
А дальше — дальше, сами понимаете, скучное, да и бесполезное дело было бы пересказывать содержание сего немалого произведения. Читателям лучше его читать. Другое скажем: те приключения, что случились с юным манси на его тернистой дороге к небесному владыке, те подвиги, свершая которые, он, поначалу вовсе не богатырь, и становится «мадуром» героем, витязем (причем настолько могучим и по своей духовной силе, что с Торумом говорит, как с равным, а это одно из самых отличительных свойств данной поэмы), они, приключения и подвиги мадура Вазы происходят из того же «арсенала интриг», что и события, авантюры и деяния, происходящие в сюжетах едва ли не всех главных эпосов, мифов и сказаний народов мира. Будь то предания о Гильгамеше или древнетаджикская «Авеста», будь то библейские сказания, древнерусский свод былин, «Калевала» и, конечно же, «Гайавата». А то и «Конек-Горбунок» вспоминается, где герой тоже добивает перо из хвоста Жар-птицы. Не раз и великие творения древнегреческого аэда «аукаются» с мансийским эпосом: мадур-Ваза, подобно Одиссею, тоже, к примеру, одолевает живущего в подземной бездне страшного и гигантского быка. Но, в отличие от гомеровского героя, сибирский гусляр-шунгур (тут схожий более со своим древненовгородским «коллегой» Садко), попав в жилище нимфы-чаровницы, славно проводит в ее жарких объятьях всего день да ночь и был таков! Ибо помнит не только о своей возлюбленной Ючо, томящейся в вечном плену у Мейки, но и о главной цели о встрече с владыкой мира, о спасении своего народа. И многие другие «бродячие» сюжеты эпосов мира в сибирском, в мансийском «обличьи», разумеется, живут на страницах этой книги...
...А мне, кстати, при чтении главы о встрече Вазы с
прекрасной колдуньей Логарь, поверилось, что впервые звуки вогульского предания услышал я задолго до того, как впервые прочитал творение народа манси, М. Плотникова и С. Клычкова. Еще мальчишкой, в родном моем псковском краю, слушая на празднике маленького народа сето (угро-финского, как манси, но издревле православного) исполняемую под гусли-канкиль старой крестьянкой былину о древних богатырях сето, живших на берегу Псковско-Чудского озера. Там звучали вот такие строки.

Если солнце алой кровью
Обольется в час заката
Быть тогда бурану утром!..
Если солнце желтой медью
Полудит края у тучи
В тихий вечер на заходе
Быть тогда морозу утром,
Так приметы мудрых старцев
Учат сокровенным тайнам...

Где наше Чудское озеро
— и где Обь? Даже и по нынешним меркам они разделены огромным расстоянием. Однако эти строки из «Янгал-маа», эти приметы мансийских жителей тайги и тундры за вычетом нескольких поэтических оттенков, внесенных С. Клычковым в текст «Мадур-Вазы победителя», являются точь-в-точь тем же, что сказано в былинной песне народа сето... И сколько же таких радостных озарений, какое море открытий, наитий и откровений встретят на страницах поэмы как те, кто всерьез погружен в изучение иноязычных эпосов и фольклоров, так и те, кто хотя бы просто интересуется эпической словесностью и устным творчеством народов мира.
А сколько раз может радостно ахнуть, читая
«Мадур-Вазу победителя», тот, кому, вдобавок, ведомы и наречия других народов, и их обрядово-конфессиональные обычаи и устои, тут уж слов нет...
Возьмем хоть название
— первоначальное — «Янгал-маа», вслушаемся в него. Янгал-маа тундра. А на память мне тут же приходят с детства знакомые названия с тем же окончанием: Эсти-маа, так зовут свою страну эстонцы, Сето-маа местность, где живут сето. А вспомним еще не только балтийские острова Саремаа и Хийумаа, но, казалось бы, сугубо российские этнонимы Кострома, Хохлома, Чухлома, все это тоже потомки угро-финских названий, включавших в себя слово «маа». (Как тут не вспомнить строку великого рязанского гения, к чьему кругу «крестьянских поэтов» принадлежал С. Клычков, — «Затерялась Русь в Мордве и Чуди, нипочем ей страх»). Маа земля, страна. Но тому, кто представляет себе тундру снежно-болотистой пустыней с чахлыми кустарниками, первое возражение это самое слово «Янгал». Вслушайтесь: первая часть русского дифтонга «я» звук «й», «j»; йот во многих восточных языках читается и произносится как «дж» или как звонкое «ч» «джангал». Этим словом и в Средней Азии, и в Индостане зовут просто лес джангал, дхангл (не зря же русские среднеазиаты зовут горные заросли чангальником). Англичане же, покорив Индию, дали этому слову свое написание — «jungle», вот откуда в русском произношении появились «джунгли». Янгал-маа земля манси и хантов, покрытая тайгой и болотистыми дебрями...
А вот верховный бог сибирских
угро-финнов Торм, он же Торым, Торум, он же Нум обитает (а раньше и владычил) в не менее дальних краях. Предки прибалтов и скандинавов звали его почти таким же именем Тор, Тар. (Не зря «парная» ему в этой поэме богиня огня и молний зовется Таран тоже знакомое нам слово). В честь этого грозового бога предки эстов нарекли свой древнейший город Тарту. А в США, где поселилось немало потомков викингов, одну из мощнейших ядерных ракет назвали «Тор»... И у многих русских поэтов, связанных с Сибирью, имя этого верховного владыки северных племен встречается в стихах отнюдь не всуе. Так, волшебник отечественной словесности Сергей Марков (современник Клычкова, тоже испытавший в 30-е годы, хоть и в меньшей мере, репрессии и удары от антирусских сил государства), обращаясь к замечательному художнику, президенту Новой Земли» Тыко Вылке, писал. «Живой соперник бога Нума // Властитель древних льдин, // Я пью с тобой за святость чума дым твоих седин».
Надобно упомянуть еще об одной причине по которой «Мадур-Ваза победитель» не переиздавался почти семь десятилетий. Дело тут не только в том, что С. Клычков был в 1937 году арестован по доносам, обвинявшим его в антисоветчине и «кулацкой идеологии», а затем расстрелян. Парадоксально, но факт: мансийский эпос, воссозданный поэтом, которого на все лады склоняли как «русского националиста», «великодержавного шовиниста» и т.д., содержит немало страниц, которые вполне можно трактовать как антирусские. При желании, конечно... Те бедствия, о коих мансийский гусляр говорит богу Торуму, исходят прежде всего от «Белого царя», от его «злых бояр», воинов и купцов из Роч-маа (т.е. из Руси). Тут и изгнание аборигенов из их родовых становищ и угодий, и невыносимые поборы, и разорение целых родов, и отравление народа водкой... Все это нам, ныне живущим, тоже знакомо и ведомо и не только на историческом уровне, но и, так сказать, на «нефтегазовом» нынешнем. Однако тем, кто любит поэзию как высшее выражение духа любого народа, ведомо и другое: при желании (как правило, недобром) любой отдельно взятый факт прошлого можно сделать основой для какой-либо историко-социальной «теории», даже и на истину претендующей.
...Но вот сделать его фактом Поэзии
то есть, высшей народной правды невозможно. А эта правда в данном случае вот она: к нам возвращается без преувеличения шедевр не одной лишь мансийской, но и мировой поэзии. Ибо он воссоздан на русском языке, общепризнанном во всем мире именно как язык волшебной литературы. И воссоздан на самом блистательном уровне этого языка. А когда происходит такое, то любой исторический факт, содержащийся в подобном произведении, можно охарактеризовать словами русского поэта: «Здесь ни убавить, ни прибавить. Так это было на земле».
А потому даже те читатели, кто не имеет особых пристрастий к этнографии и фольклору народов России и мира,
но просто любят поэзию, не могут не быть заворожены и очарованы колдовством строк «Янгал-маа», ставших строками поэмы «Мадур-Ваза победитель». Не могут истинные ценители не проникнуться ворожбой страниц, воссозданных С. Клычковым в «Мадур-Вазе победителе», тут в самом деле какую страницу ни открой, встретишь чудо. Чудо мансийского сказания, чудо русского слова чудо земли сибирской и ее людей.

...И в полуночи таежной
Свет луны висит меж
веток,
Как натянутые нити
Пряжи тонкой
серебристой,
Между небом и землею!
Лес великий, полный тайны!

так вдохновенно поет прекрасный юноша, гусляр Ваза, в своем многотрудном пути. А вот что говорит герою вогульский мудрец-заклинатель в финале поэмы и в конце его пути, завершившемся, несмотря на все свершенные подвиги, отнюдь не торжеством победителя, говорит в утешение: «Путь далек, но мы вернемся, //Мы найдем живую воду...».
И они ушли в неведомое... Но вспомним начало
поэмы, завет о возвращении самых сильным духом людей, «но уже в ином обличьи и с другими именами». И добавим с живой водой созидательного волшебства. Так и вернулось к нам вогульское сказание, собранное учителем-фольклористом и ставшее под пером кудесника русского стиха великим поэтическим творением.
В этих моих словах нет переоценки. Это объективная оценка как сущности мансийского эпоса, так и его воплощения на крупнейшем славянском языке. Я глубоко убежден, что «Песнь о Гайавате» самый популярный среди русских любителей поэзии народный эпос получил теперь в лице «Мадур-Вазы победителя» самого достойного соперника, и позволю себе выразить надежду на то, что при добрых дальнейших обстоятельствах (большие тиражи переизданий, чтение по радио и т.д.) российская мифопоэма оправдает свое название. Тому есть целый ряд оснований.
Ничуть не преуменьшая высоких достоинств заокеанского эпического шедевра, замечу все же, что это
«совместное» творение племен оджибве, чероки, апачей и других индейских народностей, конечно же, никогда бы не стало для читающего мира тем, чем стало, не будь оно воссоздано на языке Шекспира действительно лучшим американским классиком поэзии 19-го века. И, разумеется, создание Г. Лонгфелло не обрело бы широчайший круг почитателей в России, не будь оно переведено Иваном Буниным. И, главное: при всех своих захватывающих особенностях сюжета, богатейшей колористике повествования и множестве других ярких черт заокеанский эпос остался все-таки сугубо «американско-индейским» по основному звучанию своему. Его герой герой действия прежде всего. Возвышенно-духовные озарения как бы и не к лицу мускулистому и ловкому Гайавате...
В том и состоит исключительное место
«Мадур-Вазы победителя» среди множества старинных эпосов и мифоэпопей народов мира, что эта поэма, изначально рожденная маленьким сибирским народом, поэма, чье действие происходит, по существу, тоже на невеликой территории северного угро-финского края, вобрала в себя, словно некий магнитный стержень, все главные «биотоки» мифопоэзии всей Евразии. Здесь есть все то же, что и во всех известных героических эпосах: и подвиги богатырей, и борьба добра со злом, и любовь, и приключения, и противостояние простого смертного богам и могучим стихиям. Но все это возведено поистине на общечеловеческий уровень, понятный человеку любой нации и любого исповедания.
Да поэма и не могла не стать высочайшей трагедией: народ вогулов, при всей своей малочисленности, оказался на «семи ветрах» евразийской истории, ветрах суровых и жестоких. Как свидетельствует история, не по своей воле эти родственники венгров и мордвы оказались на сибирском Севере те самые ветры их туда загнали. Но главное в другом. «Мадур-Ваза победитель» высится среди других эпосов, не исключая «Одиссею» и сказания о Радже и Кришне, именно как высокая трагедия с а м о п о ж е р т в о в а н и я и с а м о о т р е ч е н и я. Духовная высота героя здесь не только и не столько в его победах и подвигах (а ведь он и их-то свершает по наказу духовных своих наставников-старцев, а не ради спасения собственной жизни и даже не ради возлюбленной, которую уже на полпути встречает), сколько в его конечном отказе «пожать лавры». И какие лавры! Торум награждает его титулом небожителя, а гусляр-мадур отказывается. Да еще и с гневом. Ибо, пока он свершал эти подвиги, последним из которых стала победа над злым божком Мейкой, его, Вазы, возлюбленная, красавица Ючо, находившаяся у Мейки в вечном плену, умирает. Не может не умереть: ведь Мейка-то некогда и даровал ей этим пленом вечную жизнь. Плен окончен с ним завершилась и жизнь земной пленницы... И тут впору вспомнить название романа другого великого американца «победитель не получает ничего». Но зачем Вазе бытие бога и жизнь вечная «без земной любви и счастья»? И в гневе он кричит Торуму:

Слушай ты, обжора толстый!
Я отказываюсь ныне
От награды быть бессмертным.
..
Мне теперь не надо места
Во втором ряду шаманов
Пред твоим
престолом, лодырь!..

Как
говорится, пусть меня поправят знатоки, коль я не прав, но ни в одном из народных эпосов и ни в одной из мифопоэм народов мира мне не встречалось такое: чтобы герой отрекался от звания бессмертного бога. Чтобы, став победителем во всем, он признавал бы свое поражение... Вот в чем главная, высшая, духовная победа мансийского гусляра-богатыря Вазы. Да, горчайшая победа. Но, видно, иной такая победа над самим собой быть не может...
И вот еще один духовный
подвиг, свершенный вдохновеннейшим певцом русской земли Сергеем Клычковым. Думается, его работа над переложением «Янгал-маа» по своему морально-этическому напряжению стоит выше, чем бунинский перевод «Гайаваты». Ибо для молодого и полного сил Ивана Алексеевича работа над американско-индейским эпосом была своего рода «экзаменом» на звание мастера русской поэзии Серебряного века. И он великолепно его сдал, входя в полную силу своего поэтического гения: все вокруг казалось ему исполненным надежд, ничто еще не предвещало грядущих потрясений... А вот Сергей Антонович взялся за превращение «Янгал-маа» в «Мадур-Вазу победителя» поистине с горя, в чернейший час своей судьбины. Уже создавший жемчужины поэзии и прозы, автор «Сахарного немца» и «В гостях у журавлей» был буквально загнан террором, устроенным в литературно-общественной жизни страны Советов «идеологами» и проповедниками «пролетарской линии» как единственно верной.
«Рыцарь поэтического слова» (определение исследовательницы его творческого пути Н. Солнцевой), он был лишен возможности печатать свои собственные произведения. Вот и взялся в начале 30-х за работу над «Янгал-маа»: перевод вышел в 1932 году, что спасло Клычкова и его семью от жизни впроголодь, «на голимой картошке» (из воспоминаний С. Маркова). Вот уж точно: не было бы счастья, да несчастье помогло. Но творческое «попадание» оказалось предельно точным: думается, никто из тогдашних русских поэтов, кроме С. Клычкова, не смог бы с таким проникновением в суть материала воссоздать языческий мансийский эпос. Даже близкие автору поэты крестьянского «есенинского круга» Николай Клюев и Петр Орешин, или более молодой Павел Васильев. И весь свой поистине народный талант, весь свой запас чувств и дум, связанных с землей, с ее тружениками, с их устным творчеством, Клычков вложил в этот труд... Наконец, многие мотивы «Янгал маа» были созвучны его тогдашнему миросостоянию, которое хотя бы вот в этих строчках чувствуется:

Сколько хочешь плачь и сетуй,
Ни звезды
нет, ни огня!
Не дождешься до рассвета,
Не увидишь больше
дня!
В этом
мраке, в этой теми
Страшно выглянуть за дверь:
Там ворочается
время,
Как в глухой берлоге
зверь!

Подобные же чувства и думы вполне мог бы высказать юный вогул-гусляр Ваза в своих тернистых скитаниях. Но их высказал
«последний Лель» русской словесности...
Подумать только: не встреться он с арестом,
застенками и чекистской пулей — им мог бы быть переведен и «Манас», он уже начал работу над киргизским эпосом. И дошедшие до нас фрагменты клычковского переложения свидетельствуют: будь та работа доведена до финала, русским читателям не пришлось бы до сих пор верить «на слово» жителям и литераторам-акынам земли Ала-Тоо, которые с детских лет твердо знают, как волшебно-гениален их главный национальный сказ... Но не дождался «Манас» Клычкова, как не дождались своих истинных перелагателей на русский язык многие другие эпосы и своды фольклорно-сказовых преданий, созданные народами России и мира. Для того чтобы стать таким перелагателем надо быть сказителем самому. Надо вдохновенно любить Слово...
И вот, говоря строкой этой мансийской поэмы, «пришел черед желанный» — издан этот, быть может, самый потрясающий по своей художественной силе из всего моря переводов поэзии на русский язык в минувшем веке труд Сергея Антоновича Клычкова. Теперь, верится, ему предстоит новая жизнь в новых поколениях читателей России.


Станислав ЗОЛОТЦЕВ
100-летие «Сибирских огней»