Вы здесь

Родословная

* * *

Был у отца за городом участок,

который громко назывался сад.

Предметом умных споров о мещанстве

служил он мне двенадцать лет подряд.

Была б нужда таскать большие лейки,

под жарким солнцем биться с сорняком —

ведь помидоры стоили копейки

в воскресный день на рынке городском!

А он гордился собственным салатом

на самодельном строганом столе...

Была мне, горожанке, непонятна

крестьянская привязанность к земле.

Но до сих пор еще я помню ясно:

закатным светом залито крыльцо,

спокойно, как у пахаря, прекрасно

заметно постаревшее лицо...

Еще с погоста помню путь обратный,

где он остался навсегда лежать...

В тот страшный год собрали мама с братом

отцовских яблонь первый урожай.

* * *

Мне сегодня нестерпимо горько...

Ветер листья путает с травой.

Лес мой, лес, зеленые иголки,

верный друг и утешитель мой.

 

Сколько мы с тобою вместе спели,

а всего, наверное, не спеть...

Вот и я узнала: в самом деле

кроме жизни существует смерть.

 

Мне сегодня нестерпимо грустно:

я теперь осталась без отца.

А из-под земли восходят грузди,

и полям брусники нет конца...

 

* * *

Как давно здесь все знакомо

и любимо мной давно:

горы дров у частокола,

к речке низкое окно,

песни грустные девчонок

у окраины села,

что от яблонь да черемух,

как зимой, белым-бела,

золотых полей затишье,

за которым вдруг — гроза,

деревенских ребятишек

васильковые глаза,

теплый, вкусный запах хлеба,

сено свежее в стогу,

и веснушчатое небо,

и ромашки на лугу...

 

* * *

Не только светлым видится оно —

и никуда от этого не деться, —

когда опять, как старое кино,

я в памяти прокручиваю детство.

...Иконы лик, колеблемый свечой,

и небосвод неласковый и мглистый.

Фанатик дед плюет через плечо

и проклинает маму-коммунистку.

И, только остаемся мы вдвоем,

опять старик плетет свои «интриги»:

становятся мне первым букварем

церковные таинственные книги.

От дум недетских пухнет голова,

и по ночам рыдаю я в подушку.

А ну как мама вовсе не права

и продала нечистой силе душу?

Я истово поклоны с дедом бью,

а страшный кто-то за стеной смеется.

И маму я, и дедушку люблю,

на части сердце маленькое рвется.

...Давно мой дед ушел к своим богам

и там, должно быть, успокоил душу.

А я все помню тени по углам

и мокрую холодную подушку.

 

* * *

Слова их доходят до нас с трудом,

ведь нынче умнее родителей каждый...

Но вот они — письма в родильный дом,

где я на весь мир закричала однажды.

 

Отцовские письма: карандашом,

обрывки каких-то бумаг непригодных.

Восторженно: «Машенька, я нашел,

антоновку вам отыскал я сегодня!»

 

И столько здесь радости, боже мой!

О яблоко, символ любви и жизни...

А послевоенный сорок седьмой

шагал за окном по моей Отчизне.

 

* * *

Все думала: когда-нибудь засяду

и я за родословную свою.

Вот обойду всех родственников кряду

и в прошлое завесу отворю.

Все недосуг: семья, работа, книги

о родословных — не моей чета...

Сложились в годы крошечные миги,

и вот уже незримая черта

нас разделяет с теми, кто когда-то

мог приоткрыть мне занавес веков,

и незаметно как-то, непонятно

в родне моей не стало стариков.

И не к кому теперь идти с расспросами —

смешеньем чьих неведомых кровей

явились в мир глаза мои раскосые,

грузинский профиль матери моей...

 

100-летие «Сибирских огней»