Вы здесь

С точки зрения пустоты

О романе Егора Фетисова «Пустота Волопаса»

 

Егор Фетисов в литературном сообществе вряд ли нуждается в представлении: прозаик, поэт, критик, переводчик, редактор журнала «Новый берег», его книги входили в лонг «Ясной поляны» и «Национального бестселлера». В издательстве «Городец» в 2021 году вышел его новый роман — «Пустота Волопаса», обосновавшийся в лонге «Национального бестселлера — 2022».

Фетисов — современный мост между русской литературой и скандинавской. Этому способствует его проживание в Дании и труд переводчика, его стараниями современная европейская проза становится доступной русскому читателю. Не будем погружаться до времен Старшей и Младшей Эдды, но скандинавская литература хоть и не во всем близка нам культурными кодами, однако понятна — благодаря склонности к персонификации природы и внимательному к ней отношению (наверняка еще из языческих времен); объединены наши культуры восприятием доблести через аспект стоицизма, и, конечно, эта удивительная способность русской и скандинавской литератур к межстрочному закладыванию скрытых эмоций, умение работать с пустотами. Достоевский, пожалуй, оказал наибольшее влияние на скандинавскую литературу второй половины XIX века, а взамен мы получили Ибсена, Гамсуна и Сигрид Унсет.

В XXI веке на скандинавскую литературу в большей степени продолжают влиять идеи Фрейда, а также то, что часть исследователей обтекаемо называет католическим мистицизмом. Но, по сути, весомая их часть — современные попытки осмысления гностицизма и алхимии, из которых в западную культуру входит арабское понимание nihil — ничто. Схожее мировоззрение демонстрирует «Пустота Волопаса».

— Такие огромные сосульки, которые растут в пещерах снизу вверх, — сказал папа.

— А мы можем в них превратиться? — испуганно спросил Игорь. — Кто-то уже превращался?

Книга разделяет некоторые задачи со скандинавскими романами, разве что Фетисов местами чересчур открыто постулирует личную философию, и по значимости для него это будто затмевает все остальное. Но поступает автор и как скандинавы, которые предпочитают формировать в литературном произведении некую детализированную среду, которая сама способствует осмыслению и чувственному пониманию читателем происходящего в тексте — подсознательным путем, как в мифе. То есть скандинавский писатель предпочтет не вкладывать в уста жертвы анафему убийце, но постарается сделать так, что читатель сам мысленно произнесет эту анафему.

Не зря заговорили об убийстве; сегодняшняя проза Фетисова напоминает современный датский или норвежский детектив, из которого изъяли собственно детектив, и выяснилось, что осталось незаполняемое нечто, прикрытое сверху иллюзией сюжета. Герои крепко привязаны бытом к реальности: мы знаем, какую марку пива они предпочитают и что остается основным источником их дохода, но все это не дает нам разгадки, не проливает свет на их личностные качества и даже не способствует предсказыванию читателем — а что же будет дальше. Писатель погружает в момент, в какой-то степени в безвременье, в той степени, что за будущее героев отказываешься переживать, не чувствуешь необходимости в его ощущении.

У автора есть текст в тексте, который, как мы все больше встречаем в современной литературе, не слишком явно стыкуется с основной сюжетной линией и служит не объяснением всего, но какой-то параллельной вероятностью с совсем другими обстоятельствами. Именно посредством текста скандинавский стиль встретится с японским. Много в книге и осмысления писательского труда в сегодняшних реалиях, не слишком-то оптимистичного.

Читателю доведется смотреть на мир через призму не то чтобы удачливого писателя и переводчика Антона Македонова, живущего простой, неприключенческой жизнью с девушкой Варей и берущегося за безнадежные коммерческие литературные заказы. Изначально думаешь вместе с героем, что причина постепенно остывающих чувств — разный интеллектуальный уровень в паре, но постепенно приходишь к выводу, что пустота — это пустота, которая множит и растягивает себя на реальность сама. А здесь еще маячит Игорь, русский китобой с норвежского судна, и дело ведь не в доходах и приключениях. Но вместо того, чтобы впиваться до боли в пальцах в сильные доли нарратива, чтобы раскачивать его да хоть до экспрессионизма, Фетисов погрузит читателя в отдельные «мирки-частицы» каждого персонажа, то ли заведомо устав от выдуманных страстей-столкновений «частиц», то ли поставив себе иные художественные цели. Повествование не станет превращаться в разборки а-ля мексиканский квартал, оно останется спокойным, как море наутро после шторма, и даже безучастным.

В конце концов, не так уж важно, мировая литература обладает шедеврами и бессюжетными, вроде «Книги непокоя» Пессоа, ее смысл — размышления героя, завуалированный под роман философский трактат. Фетисов также отдает пальму значимости размышлениям героев, и чаще всего они удивляют своей глубиной («какое-то время ты играешь в это новое ощущение времени, как ребенок с новой игрушкой»), но автору иногда становится жалко отрезать хвосты мыслей («вырастаешь и перестаешь видеть смысл в игрушках как таковых»); за ними же следом в корзинку для бумаг порой хочется отправить излишне ординарные занятия героев, которые перемежают диалоги в ремарковском стиле. Диалоги динамичны, за ними интересно следить, и от внезапно вклинивающейся какой-нибудь яичницы почему-то желаешь отмахнуться.

Все же «Пустота Волопаса» — оформившееся произведение, и разбирать его, целое и работающее, отверткой или скальпелем, будучи человеком со стороны, вряд ли дело успешное.

…Все больше убеждаешься, что есть книги «идеально сделанные», а отдельно от них лежат великие. Великие могут быть даже небрежными, большая книга всегда несколько нарциссичная, пренебрежительная ко всему извне, и свой собственный нерв — единственное, что она может так полно ощущать, и это делает ее значимой. Где же нерв «Пустоты...»? Возможно, роман Фетисова легко обегает клавиши, но редко вспоминает о той скрытой части себя, где натянутые струны источают звук лишь после удара…

 

Дарья Тоцкая

100-летие «Сибирских огней»