Сердечко из скрепки

* * *

Не писал целый год, но опять записал

чуть-по-чуть бестолковые песни.

Так, наверное, все, кто хоть раз умирал,

возвращаются после болезни.

Там такие же звезды и та же луна,

тот же запах травы и арбуза,

виноград, а под ним голубая стена,

даже кошка по имени Муза.

Кто-то носом клюет на крутом берегу,

кто-то спит головой на опилках.

Неужели и ты превратился в слугу

и у слова теперь на посылках?

Облака, ниже — горы, одетые в снег,

и смешные барашки на спуске.

Над обрывом застыл одинокий абрек,

понимающий только по-русски.

* * *

От напасти до новой напасти,

изучая судьбу в ретроскоп,

то печешься о формуле счастья,

то читаешь с утра гороскоп.

И пока не сыграл еще в ящик,

из последних стараешься сил.

Всем хорош — говорят — работящий,

с головой, вот еще бы не пил.

Жил как все, не мечтал о дуэли.

Но опять, к своему же стыду,

налетаешь на рифмы и мели,

на свою уповая звезду.

Только сколько бы ты у Эрато

ни был кем-нибудь вроде слуги,

не приблизит тебя император

и твои не оплатит долги.

* * *

Сразу так и не вспомнит теперь человек —

сколько лет и когда день рожденья.

Покупает продукты и пялится в чек,

достает самогон и соленья.

Я к такому и сам отношусь типажу,

что в занюханной ходит футболке.

Протираю глаза и на дятла гляжу,

что на дереве, в красной бейсболке.

Беспокойная птичка, которую я

испугал, и она улетела.

Потому что у дятла семья и друзья,

и работа, и важное дело.

Потому и запомнил, как раньше детьми

мастерили сердечко из скрепки.

Вот свинцовая косточка, на же, возьми,

заряди в самострел из прищепки.

* * *

Кем бы был, когда бы не любил, —

человеком и не человеком.

И красив, и в меру мягкокрыл,

и во сне не дергал бы ты веком.

Не храпел. Влюблялся бы на раз,

сорок жен сменил и сорок песен.

А теперь ты вешалка, каркас.

Интересен и не интересен.

Птичку зазываешь — чик-чирик,

на девицу смотришь с подозреньем.

Это не душа, а только крик.

Жги теперь ее местоименьем.

И зеркальной капелькой, как ртуть,

процветай на желтой дряблой коже.

Поможите, граждане, чуть-чуть!

Но никто не выйдет, не поможет.

* * *

Ловить все время отголоски

и воспевать во цвете лет

могилы, крестики, березки,

закат, похожий на рассвет.

Как, сам того не понимая,

мальчонка мучает щенка

и рыбка (даром что немая)

вдруг умоляет рыбака.

Какая движет ими сила,

о чем их жгучая печаль?

Жаль Александра, Михаила,

ну а себя ничуть не жаль.

* * *

Пройдешь вдоль морских панорам

по камешкам в потной рубашке.

Закажешь себе двести грамм,

лимончик на маленькой шпажке.

И будешь смотреть сквозь стекло,

как мыс изгибается саблей

и, скептикам вечным назло,

в бокал заплывает кораблик.

И чувствовать, что хорошо,

обживши плетеное кресло.

Скорее же выпей, дружок,

пока это все не исчезло.

* * *

Хлебнув холодного рассола,

на кухне куришь полуголый,

с татуировкой на плече.

В окошке каркает ворона,

плетется школьник полусонный,

короче, все в таком ключе.

Когда бы все так было просто,

не задавал бы я вопросов —

кого боюсь? кого люблю?

Воспринимал бы дождь и ветер,

деревьев шелест на рассвете

как разговорчики в строю.

Пускай вокруг кошмар, унылость,

а для меня такая милость,

когда по воле божества

презерватив висит на ветке

и экзотической расцветки

повсюду мертвая листва.

* * *

Сойдешь на фабрике «Восход»,

плетешься долго вдоль заборов.

Как изменилось все за год —

не кладбище, а целый город.

Поправив лавочку и крест

и оперевшись на лопату,

закуришь. Господи, окрест

одни фамилии и даты.

Все изменяется, течет:

уже несносен воздух жгучий

и солнце голову печет,

а через час заходят тучи.

На небе молния сверкнет,

и снова станет тихо-тихо,

как будто там — парадный вход,

а может быть — пожарный выход.

И ты, печальный садовод,

смахнешь с креста налипший листик

и, туфли от земли очистив,

уйдешь опять на целый год.