Вы здесь

Сезон потерянных перчаток

Только мы

Сретенский бульвар.

Остановила коротким «простите», спросила, какой парфюм на мне сейчас. Ответил, что никакого. Туалетная вода неделю назад закончилась, а новая еще не пришла, жду доставку со дня на день.

От вас идет такой... — И она развела руками, очертив в морозном воздухе круг.

Через месяц наступит новый год. Пока меня не остановили и не спросили, я шел и думал, что вот еще один год почти позади. Отматывая назад, понимаю, что он был переломный, переходный и много других таких «пере».

С кем вы будете встречать Новый год? — спросил ее. Получилось как-то нагло, слова из-за мороза вырывались небрежно и колко, но она нисколько не смутилась.

Со своим молодым человеком, — ответила с искренней гордостью.

Мне не хочется заострять внимание на ее внешности, здесь это не важно. Она не была красива, но и не отталкивала от себя. Ее облик не запоминался с первого раза, голос не врезался в память и не продолжал звучать в голове после.

Я подумал, что вы спросили меня про парфюм просто потому, что захотели завести разговор.

Ну да, — говорит она. — Просто хотела узнать, какое название, и подарить этот аромат своему...

Я перебил ее:

А если он не раскроется на нем так же, как на мне?

Пошутил. Шутник.

Вы же сказали, что ничем не брызгались. Чему ж тут раскрываться? — подхватила она мою волну. Не растерялась.

Ведь это ваши слова, что от меня идет...

И вот уже я режу воздух кругами и смеюсь, как дурак.

Тут девушка не выдержала, шагнула ко мне и припала к моему шарфу, выбившемуся из-под пуховика. И я вспомнил, что когда-то так же я и она стояли на конечной остановке в другом городе, в другой жизни. Мы прощались, думали — ненадолго, а оказалось...

Так прислоняются к иконам, я видел не раз, но никогда так не делал. Есть в этом припадании что-то отчаянное и безнадежное. Мы стояли на остановке, мимо нас проходили люди и думали: «Вот это! Да, вот это оно — то чувство, которое не хочется разбирать и разгадывать, оно есть, оно существует. Как это все-таки радостно видеть!» А ведь мы тогда были друг другу уже совсем чужими, но стояли как спаянные, и обманывали всех вокруг, и обманывались сами.

Вот и сейчас, находясь в новом городе и в новой жизни, мы все так же стоим — незнакомка и незнакомец. Вокруг нас Сретенский с его людьми, машинами, курьерами на велосипедах.

Я чувствую... да... и не надо мне врать. Вы просто не хотите говорить название, вы просто издеваетесь надо мной. — Незнакомка помрачнела и стала казаться взрослее своих лет. Тридцать? Тридцать два?

Я взял в руки свой шарф, притянул к шмыгающему носу. Да, что-то далекое плещется на самом донышке, еле различимое, такое зыбкое, что сразу же смешивается с запахом улицы.

Может, у вас ковид? И нюх пропал? — сказала она, совсем как бабушка: с заботой и участием, которые бывают только у бабушек к своим внучатам.

Нет, не бойтесь, я ничем не болею. И вам не советую.

Я привита. Мне не страшно.

Вот как... А мне страшно. Чуть-чуть...

Я сделал паузу, выдохнул и зачем-то многозначительно посмотрел ей в глаза. Слишком многозначительно. А потом сказал:

Наверное, я кого-то обнял и запах просто перекочевал ко мне. Он такой слабенький, как вы смогли его почувствовать?

Вы можете меня обнять? — вдруг спросила она.

Могу. Но все это как-то странно... у вас есть молодой человек, и...

Обнимите, разве это сложно?!

Я перевел взгляд на неоновую вывеску на фасаде впередистоящего здания и, продолжая смотреть на нее, притянул незнакомку к себе. Резко, было в этом что-то насильственное, но она не отстранила меня. Я смотрел на вывеску, на бесконечное мерцание и думал о ней — о той, из старого, давно минувшего года. Совсем скоро все будет новым: новый год, новые мы, новые ароматы и объятия на улицах. Тогда, в другой жизни, я не обнял ее, сославшись на то, что не люблю долгих, сентиментальных прощаний. Ведь мы только на время, не на... Сегодня на Сретенском бульваре, через много лет, я обнял другую, обнял так, как мог обнять ту. Тогда.

Спасибо. И простите меня за беспокойство, — сказала девушка, не смотря мне в глаза. Она тоже сейчас обнимала не меня, а кого-то другого.

С наступающим. Ровно через месяц, — сказал я ей вслед.

Но она ничего не ответила.

Еще рано, еще целый месяц впереди.

 

Год скоро закончится и уйдет — так же, по Сретенскому бульвару вниз, — вот только прощения у нас не попросит. Ни за что. Не за что.

Все равно во всем виноваты только мы.

 

Колокольчик

Болит центр живота. Что-то пульсирует там, бьет ножкой, просится на волю. Неужели новый текст, замешенный из обрывков фраз, фрагментов лиц, осколков судеб?

 

До репетиции было два часа, и я решил зайти в храм. На Покровке есть часовня, с двух сторон зажатая особняками, в одном из которых располагается «Театр на Покровке». Часовня находится в колокольне, построенной в семнадцатом веке. Сам же храм взорвали в двадцатых века прошлого.

Мне нужно было купить свечку для предстоящей репетиции «Анны Карениной». К свечке был нужен маленький подсвечник. Он должен умещаться на ладони актрисы, быть невидимым из зрительного зала. Такого подсвечника в наличии не оказалось, и сотрудница часовни, милая женщина средних лет, предложила мне попробовать отрезать кусочек хлеба и вставить в него свечу. Воск будет стекать в хлебный квадратик и не обожжет руку Анны.

В это время в часовню зашел мужчина. Прилично одетый, седой, видно, что на пенсии. Движения его были излишне плавные, словно замороженные. Мы все сейчас немного заморожены. Ноябрь, сыро, непривычно холодно.

С первого взгляда показалось, что прихожанин просто зашел погреться.

Женщина поздоровалась с ним как с давним приятелем и спросила:

Ну как? Читаете акафист?

Да, — сипло ответил мужчина, откашлявшись. И продолжил рассматривать низенькую витрину, в которой были иконы, четки, книжки в основном старые издания, начала двухтысячных.

А сколько стоит колокольчик? — спросил мужчина.

Женщина достала из витрины колокольчик под гжель, с надписью «Валаам».

«Я там был», — подумал я, читая вот уже пять минут одну и ту же строчку из книжки Юлии Вознесенской, которую взял с прилавка у кассы. Сам следил за мужчиной.

Помещение часовни крохотное, запах, идущий от мужчины, — терпкий парфюм, смешанный с перегаром, сразу же заполнил пространство. Знакомый с детства запах, до боли знакомый.

Женщина повернула колокольчик, увидела цену.

Пятьсот рублей. Отдам за триста пятьдесят, — сказала она.

Хорошо, — отвечает он. — Пенсию получу и куплю. Что-то пенсию не несут все.

И протягивает женщине деньги за две свечки. На толстых пальцах обеих рук печатки из черненого серебра.

Отходит от прилавка, медленно движется к иконам, наклеенным на стенах фотопечать. Шепчет, крестится. Ставит свечки — одну за здравие, другую за упокой. Не сходя с места. Возможности для шага нет. Правая рука — за здравие, левая — за упокой.

Я вам книжку хотела показать, — говорит ему женщина, после того как он завершил молитву. — Здесь о семье. Как раз о вашей проблеме. Написал священник молодой.

На обложке — детский рисунок цветными карандашами. Мама, папа, девочка, мальчик, собачка, домик, солнышко, листики.

Он берет книжку в руки, подносит близко к лицу, долго смотрит на обложку.

Вы видите, какая здесь красивая семья. — И отдает книжку обратно. Переводит взгляд на чан со святой водой, спрашивает, есть ли в храме бутылка, чтобы набрать.

Вы можете где-нибудь взять бутылку, прийти и набрать. Я сегодня до восьми. Вы рядом ведь где-то живете?

Через дорогу.

Ну вот.

Я тогда зайду.

Выпивает стаканчик святой воды, надевает маску, до этого был без нее. Уходя, бросает несколько монет в ящик, те с гулким звоном падают на дно.

До свидания. — И выходит из часовни.

А что у него за проблема? — спрашиваю женщину.

Жена пьет, ребенок маленький. И сам, наверное, тоже употребляет. Но не уверена.

Понятно. Давайте я куплю колокольчик, а вы ему его отдадите, хорошо? Он ведь вернется за водой.

Он в прошлый раз месяца полтора назад был. Может и не...

И, не договорив, быстро выходит из-за прилавка, выбегает на улицу, смотрит по сторонам. Я вижу ее через стеклянную дверь.

Нет, успел уйти.

Безнал не работает: проблемы со связью. Отдаю наличкой — за свечки, за колокольчик.

Если он не придет... Я эти деньги запишу вам как за сорокоуст. Вас как зовут?

Денис.

Дионисий, значит. И напишите записочки — за здравие и за упокой.

Написал. В правой руке — за здравие, в левой — за упокой. По три имени на каждой.

Вы всех запишите, все строчки заполните.

У меня столько и нет, — говорю ей. — За упокой точно не наберу.

Ну и слава Богу.

 

Если обещал вернуться — вернись. Никогда ведь не узнаешь, что ждет тебя там, в точке возврата, пока не придешь туда.

Если замерз — поспеши согреться.

 

Сезон потерянных перчаток

Искал на «Римской», потом на «Марксистской», но так и не нашел. Перчатки — не дети. Для них нет специального места в центре зала: «Если потерялся, стой здесь, жди, когда за тобой придут».

Не подскажете, какая станция? — спрашиваю человека в маске.

Человек отвечает мне на ходу, не глядя. Из-за маски и гула поездов я не смог разобрать, что он мне сказал.

Отвлекся на сообщение в телефоне. Написала Лена и спросила, помню ли я слова песни, которую она когда-то пела.

Ты про какую песню? Про эту?

Нет, эту я помню, я про ту.

Я ту не помню, помню только эту.

Голосовые тонут в подземном гуле. Я переслушиваю их, потому как Лена спросила:

Голос потерянный. Ты в норме?

Да, — отвечаю. — Но потерял перчатку и не могу ее найти.

Сочувствую. В карманах смотрел?

Нет.

Может, там?

Может.

А ты сам где? Мне показалось, что я видела тебя на «Таганской», но из-за маски не разобрала, ты ли это.

А, так я на «Таганской»! Спасибо тебе. Я вспомнил слова песни, о которой ты говорила.

Я тоже. Вопрос отпал.

Голос справа:

Молодой человек, вы обронили перчатку?

Спасибо.

Хорошего дня.

Мне показалось, что это была ты. Забери меня отсюда, слышишь?

100-летие «Сибирских огней»