Вы здесь

А шторка на окне колышется...

Николай БЕРЕЗОВСКИЙ
Николай БЕРЕЗОВСКИЙ




А ШТОРКА НА ОКНЕ
КОЛЫШЕТСЯ…




РУССКИЙ ЯЗЫК
За то лишь русский надо чтить,
что делит гранью тонко:
как счастье с горем выносить,
как гроб из дома выносить,
как выносить ребёнка.


«КУРСК»
Памяти экипажа
подводного крейсера К-141


Петлёй будто сдавлена глотка,
А сердце струною дрожит, —
На грунте подводная лодка
Под толщей морскою лежит.

Как будто бы душу украли
И «SOS» ей подать не дают, —
Реактор в предсмертном аврале
Заглушен за пару минут.

И рваная рана по борту,
И в мёртвых отсеках вода, —
Как будто вспороли аорту,
Швырнув в глубину навсегда.

Пустячна — сто метров! — высотка,
Где твердь под ногами и сушь, —
И гробом подводная лодка
Для ста восемнадцати душ.

Над миром по синему небу
Привычно плывут облака,
Под Курском до нового хлеба
Соловушки смолкли пока.

С краёв горизонта полоска
Закатно затлела, как трут, —
И «Курску» подводники «Омска»
Последнюю честь отдают…

Но сердцем надорванным мнится,
Пусть разум иное твердит, —
И Баренц под парусом мчится,
И чудо Господь сотворит.


ЗЕЛЁНАЯ ТРАВА
                           «Я однажды лежал на зелёной траве…»
                                             Анатолий Кобенков

Мы любили с тобою лежать на траве
На зелёной, как братья на воле,
Не седые тогда, голова к голове,
И с бутылкою алкоголя.

Кроны клёнов над нами сходились шатром,
И часами казались минуты.
И от травки зелёной был в шаге дурдом —
Общежитие Литинститута…

Ни дурдома теперь, ни вина, ни травы
Для тебя, друг последний мой, Толя,
И стихами из умной твоей головы
Прирастёт только вечности поле.

Но покуда я вслед за тобой не ушёл,
Разреши мне, пусть этого мало,
Полежать на траве за тебя, хорошо? —
Как однажды с тобою бывало…


ИКОНА
Заброшенней, наверно, нет
Старушки в старческой обители,
Но греет её душу свет —
Икона с обликом Спасителя.

Гвоздочек для иконы вбить
Давно начальница позволила,
Коль нечем больше старой жить,
Коль к ней судьба не благоволила.

Спаситель за старушкой бдит
Из рамки, ленточкой обвитою,
И от беды её хранит, —
Старушке мнится, жизнью битою.

От зыбки до преклонных лет
Ему известна жизнь старушкина...

А это Пушкина портрет,
Быть может, из эпохи Пушкина.


В ОВСЯНКЕ
                  Памяти В.П. Астафьева
От восхищения немея,
Стою, отбившись от друзей,
На берегу не Енисея —
На берегу России всей.

Под звуки дружеской гулянки,
Омыв Саян крутых бока,
Как вдоль России —
                  вдоль Овсянки
Течёт прозрачная река.

И круча берега другого,
В её сияя глубине,
Как дар для гостя дорогого,
Вершину подставляет мне.

И я шагну, как на ступеньку,
С неясною в душе виной,
И разгляжу не деревеньку,
А всю Россию в ней одной.

А как в Овсянке купол храма
Окрасит в золото закат,
Со мною рядом встанут мама,
Из сорок первого солдат…

Я зачерпну воды пригоршню
И с одного глотка напьюсь,
И вкусом слаще, вкусом горше,
Наверно, только слово — Русь.

А вечер синий и щемящий,
Как взгляд Астафьева, когда
Он видит то, что, нас щадящий,
Нам не расскажет никогда.

Отдёрнув неба занавеску
Лишь на мгновенье, как в грозу,
Вдруг Богородица без всплеска
Уронит в Енисей слезу.

И кто увидит и услышит,
Как, над Россией вознесён,
Астафьев в скудном свете пишет,
Слагая буковки в поклон?..


ШТОРКА
Уже иное что-то слышится
Из будущего далека…
А шторка на окне колышется —
Наверное, от сквозняка.

Закрою форточку оконную,
И дверь замкнёт моя рука,
Но шторку, по бечёвке ровную,
Колышет всё равно слегка.

Колышет, от крахмала ломкую,
Как завлекает не спеша…
А может, на бечёвку тонкую
Моя нанизана душа?

И с ней, такою невесомою
И света белого милей,
Играет, как с игрушкой новою,
Сквозняк из потайных щелей?


ПОЗДНИЙ ОТЕЦ
По своей детской воле,
Удивляя народ,
Папу запросто Колей
Дочка Маша зовёт.

Коля, ветер кудрявый?
Коля, хлеб — это рожь?
Коля, ты — самый-самый...
Коля, скоро придёшь?..

Дочке — пять,
Папе — сорок.

Папа счастлив вконец.
Маша — поздний ребёнок.
Коля — поздний отец.

Но я молод, доколе
Дочка любит и ждёт,
И меня просто Колей,
А не папой зовёт.


НИНО РОТО
Когда утраты и заботы
Одолевают без конца,
Я музыкою Нино Рото
Живу из «Крёстного отца».

Жена всплакнёт, придя с работы:
«Плесни и Роте своей в рот!..», —
А дочка Маша Нино Рото
По-свойски Ниною зовёт.

И в час, когда сокрытый кто-то
О бренности моей нудит,
Она включает Нино Рото:
«Послушай Нину», — говорит.

И в раз, наверное, стосотый,
И навсегда, покуда жив,
Вхожу не мною взятой нотой
Я в «Крёстного отца» мотив.

И стяжки временные рвутся,
Бросая в холод или зной,
И, кажется, что вновь вернуться
Могу в утраченное мной.

100-летие «Сибирских огней»