Вы здесь

Сигнальные костры

Путевые заметки
Файл: Иконка пакета 12_titskih_sk.zip (85.97 КБ)
Владимир ТЫЦКИХ
Владимир ТЫЦКИХ




СИГНАЛЬНЫЕ КОСТРЫ** Продолжение. Начало см. «Сибирские огни», № 6-2009.
Путевые заметки




СТЕПНОЕ
Новое утро совпало с пасхальным пятидесятидневием. Перед дорогой поставили свечи в храме Преображения Господня. Настроение поднялось: Бог поможет.
И от нас зависит, от нас тоже кое-что зависит. Бог поможет тем, кто не сидит без дела.
На пересечении узких, без асфальта, типично деревенских улиц по периметру к церковной ограде прижаты разноцветные легковушки. Больше — старенькие, трудолюбивые, изъезженные долгим веком, но есть и «крутые». Храм деревянный, обшитый в «ёлочку». Внутри поют. На улице слышно тихо, но разборчиво.
Тополя, клёны. Запах молодой зелени, промытой дождём. Птички распеваются после тайфуна. Солнце. Церковь в цвет неба блестит куполом. Крест отчётливо впечатан в высь, а переступишь с места на место — лучится, бликует, аж глазам тепло. Небо синее с облаками плотненькими, но уже не таящими угрозы.
Троица. Первый погожий день в пути…
Прощание на просторной площадке перед домом культуры опять затянулось, и мы боялись опоздать в Гайворон, как в прошлом году. Но сразу оставить людей, высыпавших на улицу и плотно окруживших колонну, было нехорошо.
Детская книжка «Дядя Кит» шикарно оформлена Джоном Кудрявцевым — художник работал над ней целый год. В прошлый пробег Джон ездил с нами, книжка пользовалась невероятным успехом. Пяток экземпляров, на этот раз взятых у Джона для продажи, уже разошлись, остался один последний. Депутат районной Думы Хачик Шагинян с явным удовольствием полистал «Дядю Кита», подаёт пятьсот рублей: «Сделаю детям подарок!». И у меня, и у Кабанова, державших автопробежную кассу, сдачи не нашлось. «Не надо», — сказал Хачик.
Подписали ему несколько других книг. От него — пожертвование, от нас — память. Никто не в накладе.

ГАЙВОРОН
На этот раз встреча состоялась. Аудитория отзывчивая, общаемся запросто, доверительно — легко. Зал небольшой. Радушие зрителей делает его по-домашнему уютным, наполняет живым теплом. Очень кстати. Клубик-то выстывший, бедный. Скрипучие доисторические «места», сбитые в монолитные ряды: гнутые сидушки и спинки из ржавой слоёной фанеры, подлокотники — натуральное дерево. Не слышавшие о «евроремонте» стены, пол. Время здесь неподвижно. Никаких микрофонов и усилителей. Впрочем, и без них — нет проблем. Сцена близко, можно за руку здороваться с теми, кто сидит впереди.
«Денискины рассказы». Инсценировка по произведениям Виктора Драгунского. Катя Кучук — сценарист, режиссёр, суфлёр, реквизитор. Нужны: Дениска, мама, бабушка… «Кто желает?» Вверх тянутся руки — на каждую роль находится несколько смелых. Катя мигом выстраивает мизансцену, на ходу одевая и гримируя ребятишек. Парики, платки, фартучки… Ложки-плошки, школьные тетрадки, ранец… Шепчет на ухо слова, и «актёры» за ней забавно повторяют свои реплики… Дебют — потрясающий, премьера — триумфальна! Народ хохочет, гудит, рукоплещет…
Корейцы — мужчина и женщина несколько моложе средних лет — с первых минут вызвали особую симпатию. Они сидели в центре зала: задумывались, печалились и смеялись с подкупающей непосредственностью.
Отзвучали последние слова на сцене, люди сгрудились у импровизированного — несколько коробок одна на другой — прилавка. Тут и понравившаяся мне пара. Представились. Муж с женой — типичная, одна из самых распространённых, корейская фамилия — Цой. У неё очень русское имя — Наталья. У него — необычное, никогда мной не слышанное, звучит почти по-гречески — Мелис.
Купили две книги. Попросили подписать. «Мне стихи, ему прозу». Или наоборот… Очень симпатичные люди! Пришли бы на встречу лишь эти двое, и то стоило бы сюда ехать. Удивительное ощущение сочувствия и сомыслия, какой-то родственной близости и любви…
С первого пробега мы брали в дорогу «книжную лавку» — с полдюжины новинок издательской программы «Народная книга». Продавали на треть, а то и на половину ниже себестоимости, но книги расходились вяло. Значительная часть возвращалась во Владивосток. Много помятых, с потёртыми от многодневной тряски обложками. Исходя из опыта, в нынешнюю поездку взяли по минимуму. А тут они начали буквально улетать.
Приятное занятие — дарить автографы. Но не самое простое — если не повторяться. Стараюсь.
Вопросы, выражение признательности, приглашения приехать ещё.
Редкое, в общем-то, человеческое качество присуще очень многим нашим соотечественникам. Открытость, доверительность. Глубоко трогает готовность поведать незнакомому о сокровенном. Человек видит тебя впервые и, скорее всего, больше не встретится. В толчее, в суете — несколько фраз, пара предложений — кусок жизни, нечто важное в судьбе, безгранично весёлое или неодолимо драматическое. То, чем хочется поделиться в первую очередь, но ни за что не расскажешь тому, кто не приглянулся.
Конечно, чай с конфетами и печеньем — это уж обязательно, торопись не торопись. Приглашают настойчиво — не откажешься. Благодарно шутим: без концерта могли бы обойтись, а без чая никак невозможно.
Встреча получилась такой, что подумалось — самая лучшая! Но в итоге то же самое можно сказать и о других. Большинство — лучшие. Почти все. Хотя, конечно, каждая — наособицу.

ГДЕ ТЫ, РОДИНА?
Автор-составитель первых двух книг о Днях славянской письменности и культуры на Дальнем Востоке Александр Гельбах эмигрировал из Литвы в Приморье в 1991 году. Семья перебралась годом позже. Дочери Наташе, отучившейся в школе на Русском острове с первого по одиннадцатый класс, российского гражданства не давали. Паспорта, понятное дело, тоже. Как следствие, не принимали и в институт. Сына Арсения Россия не признавала своим, несмотря на то, что он успел ещё с документами СССР поступить в вуз, окончил военную кафедру и стал офицером запаса Российской армии. Жена Раиса — «негражданка»! — семь лет с оружием в руках охраняла склады воинской части Тихоокеанского флота. Ничто не имело значения, не бралось в расчёт. Мать Александра Павловича, большую часть жизни проработавшая на Всесоюзном радио, похоронена на Русском острове «иностранкой». Остальные члены семьи добивались своих прав через суд.
Сколько аналогичных историй происходит «здесь»? Кто их считал? Многие ли из них кончаются хотя бы так, как вышло у Гельбахов? А сколько и не русских хотело бы после развала СССР стать россиянами? Кто-то мыкается «там» — знает, что в России не ждут. Кто-то становится гастарбайтером и существует уже по-рабски, — бездомно, бесправно, безнадежно. А то и пропадает, гибнет от рук нелюдей, новых хозяев жизни, — концов не сыскать, да и искать, чаще всего, некому. Иные едут, обманутые приманчивыми демагогическими обещаниями, да, хлебнув лиха, возвращаются на старое пепелище. Лишь немногим удаётся зацепиться, пустить корешки на земле последней родины, цинично равнодушной к чадам своим, гражданам и негражданам.
А мы-то сами не виноваты ли в этом? За себя постоять не можем, а за своих — не хотим. Несколько лет назад рассказал я в «Литературной России» о вытеснении русского языка из русских школ в Казахстане, о замене географических названий, переделке истории многонациональной страны в угоду самодостаточной не казахстанской, но казахской суверенности. В ответ появилась исполненная благородного гнева отповедь. Прислал её из Алматы (изначально, между прочим, город Верный, центр Семиреченского казачьего войска, в своё время уничтоженного, развеянного по свету почти поголовно — более девяноста процентов, включая детей и стариков) литератор Илья Шухов. Отец его — Иван Шухов, широко когда-то известный писатель, произведения которого входили в школьную программу по литературе. Ивана Шухова теперь не изучают. Сын, похоже, этого и не заметил, как не заметил того, что по городам казахстанским, начиная с места жительства Ильи Ивановича, уже с начала девяностых можно было неоднократно услышать и прочесть слова: «Не покупайте квартиры и дома у русских — они нам достанутся бесплатно!» Лозунг этот не так громко, но звучит до сих пор. Хотя уже почти весь миллион казахстанских немцев уехал, а русских, самого многочисленного народа в республике, по воле Сталина включившей в себя значительные территории Семиреченского, Уральского, Оренбургского, Сибирского казачьих войск, — никто и не скажет, сколько. Итоги последней казахстанской переписи, говорят, не опубликовали. Почему, интересно? И где найти статистику: как представлены «некоренные» граждане «республики ста народов» во власти, в госаппарате, в силовых структурах, в руководстве всех отраслей хозяйства, в системе образования и здравоохранения?
Русские тихой сапой выдавливаются за пределы земли отцов-дедов. Пример двухлетней давности: в моём родном Риддере из класса, в котором учился племянник, после выпуска не осталось ни одного человека. Большинство — в России, и на родину возвращаться не думают. В том числе юноши-казахи. А ведь жить в Казахстане простому человеку сегодня спокойней, сытнее, в бытовом плане — заметно легче, чем в России. В чём же дело?
Между прочим: Риддер (город основан при одноимённом руднике в 1786 году) в первые свои времена входил в Колывано-Воскресенский (Алтайский) горный округ. Туда же, куда и Шемонаиха, родина писателя Анатолия Иванова. В «Вечном зове» Шемонаиха называется Шантарой. И в «В вечном зове», и в другом знаменитом романе Иванова — «Тени исчезают в полдень» — есть среди героев казахи? Немного их и в малоизвестном, но вполне исторически достоверном романе Николая Горбачёва «Белые воды». Действие романа происходит в Риддере-Лениногорске, Усть-Каменогорске, в местах, изначально обжитых кержаками-старообрядцами, рудознатцами-бергалами и сибирскими казаками. В алтайском Прииртышье русские крепостицы были поставлены по велению Петра Великого для защиты от джунгар. До развала СССР казахское население здесь едва превышало десять процентов, а в городах и того меньше — около четырёх. И многие из них — плохо это или хорошо, хотим мы этого или нет — несколькими поколениями утвердились в русской языковой и культурной традиции.
Почти сплошь русскоговорящая Восточно-Казахстанская область — одна из двух областей, которые замкнули список территорий, обязанных перейти к делопроизводству исключительно на казахском языкеуже вроде бы в 2008-м году…
Жительницу Усть-Каменогорска Нину Ивановну Хлус (вся жизнь отдана этой земле; 40 лет трудового стажа) прооперировали по поводу тяжёлой болезни. Прооперировали в России, в Санкт-Петербурге. По прошествии времени понадобилась консультация доктора, до которого пожилому человеку не добраться.
Нина Ивановна обследовалась у врача УЗИ областного онкодиспансера Майры Мадиевой. Результаты были оформлены на казахском языке. Посылать в Питер этот документ бессмысленно. Проблема вроде бы не стоит выеденного яйца — трудно ли специалисту переписать свою бумагу? Все-таки не книга, не кандидатская диссертация…
Мадиева отказывает больной в просьбе. Заведующий отделением Максут Аханов рекомендует: «Обратитесь к переводчику!». Штатный переводчик, по признанию руководства онкодиспансера, «ещё недостаточно хорошо владеет медицинской терминологией»…
О мытарствах беспомощной, с трудом уже передвигающейся женщины в одном из апрельских номеров 2007-го года поведал еженедельник «Устинка-плюс». Историю, которая одинаково безобразно выглядела бы в любой стране и где угодно вызвала бы возмущение неравнодушной прессы, журналистка Ольга Ушакова начинает предусмотрительным и вместе с тем очень показательным вступлением: «Дальнейшее развитие государственного языка, внедрение делопроизводства на казахском — кто бы сомневался в необходимости этих шагов для суверенного Казахстана!..» Статья к окончанию приобретает тон извинительно-оправдательный: «…ошибкой было бы считать, что этим материалом мы стараемся как-то отрицательно повлиять на стабильность в межнациональных отношениях. И не так давно глава государства в своем выступлении отметил, что делопроизводство, а так же государственное мероприятие могут вестись на государственном языке, если “никто не ущемляется, или текст перевода доклада дается другим, которые не знают языка”». (Вопросы на полях: сколько в нынешнем Казахстане этих «других», при Советском Союзе составлявших более половины населения?)
Главный врач восточно-казахстанского онкодиспансера Жомарт Кенжалин: «Признаю — мои врачи не должны были так поступать».
Но… Они обязаны выполнять директиву департамента здравоохранения от 23 февраля 2007 года, требующую «в городах и районах области, не переведших делопроизводство на государственный язык до конца 2007 года, довести процент соотношения документов на госязыке до 80 процентов».
Но… Главврач делает ещё одно признание: «…специалистам казахской национальности тоже сложно учить язык, особенно медицинскую терминологию».
Так сложилось: казахи, сравнительно недавно получившие свою письменность, в старые времена образовывались в медресе на арабском языке, а медицину до последнего времени осваивали — на русском.
Вопрос, таким образом, предопределён исторически и естественным путём может быть закрыт в перспективе только самой жизнью. Но его безболезненному решению, как везде и всегда, не способствует административная прыть. Увы, проблемы языка во все времена неизменно становились проблемами политическими. А политики, как будто у человечества не было опыта тысячелетий, и в XXI веке не стали умнее. Похоже, наоборот.
У всякого человека есть какие-то права. Должны быть. Хотя бы право оставаться самим собой. Иначе…
Мы живём в жестокое время переселения народов.
Совсем недавно мы называли себя братьями. Да, собственно, братьями и были. Без этого не шагнули бы из лаптей в космос, не подняли бы из руин страны, потерпевшей позорное поражение от Японии и окончательно потерявшей себя в первой мировой войне. Не подняли бы великую державу, которая принесла Европе и всему миру свет Победы 1945 года.
Дороги бывших братьев разошлись (или кажется, что разошлись). Осознание выгод и невыгод, всех неизбежных последствий такого вселенского переворота — дело не одного дня. Но сейчас, коль скоро так получилось, каждому надо крепко подумать и о себе самом. Имея в виду не обязательно получить наибольший прибыток от происходящего, но — стремясь свести к минимуму потери, могущие быть какими угодно, вплоть до катастрофических.
Сегодня казахи всё делают правильно. То есть так, как им кажется правильным. Они строят государство такое, какое им нужно. Получили это право и пользуются им по своему разумению. Так же, как народы прибалтийских государств. Или народ Украины. Не важно, что в Украине народ практически расколот надвое. Не имеет значения, что в столице Эстонии Таллине половина населения — русскоязычные, а, скажем, в Нарве русских подавляющее большинство. И т.д.
Самоопределившиеся «титульные» нации озабочены своими судьбами в рамках независимых новообразований. Народы многонациональной России тоже думают о своём, особенно те, кому предоставлены определённые формы государственности. Только русские, бывшие в течение веков хребтом России, оказались, похоже, не нужны и самим себе.
На российском телевидении известный политолог Андроник Мигранян обеспокоенно говорит о трагедии сорока миллионов курдов. Правильно говорит. Но при этом без тени сомнения называет курдов самым многочисленным на Земле разделённым народом. После развала СССР русских за пределами их нового отечества осталось, по разным источникам, от двадцати пяти до тридцати пяти миллионов. А кто считал эмигрантов первой, второй, третьей волны? Это — народ не разделённый?
Я родился в Казахстане. Учился на Украине. Служил в Латвии. Везде была — Родина. Где она теперь? Кто скажет, что было бы со мной, с моими сыновьями, если бы тридцать лет назад не перевёлся с Балтийского флота на Тихоокеанский, из латвийской Лиепаи (до 1918 г. — порт Либава, переименованный после того, как Советская Россия одарила Латвию государственностью, которой республика никогда не имела) в российский Владивосток; если бы не остался здесь, а вернулся после четверти века флотской службы на отчую землю, превратившуюся в заграницу?
Сколько моих родных, друзей, сослуживцев осталось «там»?..
Японец, где бы ни родился, приехав на перенаселённую историческую родину, сразу получает гражданство. Проблема решается и в Китае. Впрочем, из моего владивостокского окна видно: китайцы и в России как-то умудряются прижиться. И не только китайцы. У русских это получается хуже. Даже наоборот: русские из Приморья уезжают.
P.S. Цитаты в тему.
Нурсултан Назарбаев (последний руководитель Компартии Казахской ССР — первый Президент Казахстана): «…казахи в Казахстане — нация, которая сегодня отвечает за всех, кто живет в этой стране. Потому что страна наша общая, а казахи являются большинством, и они должны быть сдержанны, толерантны и терпимы».
Руслана Ляшева (литературный критик; землячка из Казахстана, живёт в Москве): «8 июля 2007 года радиостанция “Голос России” привела результаты исследований в Казахстане и Молдавии о готовности русских переехать в Россию… 60 процентов опрошенных в Казахстане изъявили такую готовность!»
Вячеслав Никонов (исполнительный директор фонда «Русский мир»): «Один политический вопрос нас всё-таки очень интересует: признание статуса русского языка. Мы считаем, что если треть налогоплательщиков какой-либо страны говорит на русском, то там он должен стать официальным».

ЗВАНЫЙ УЖИН
Спасск-Дальний. Контора (надо, наверное, писать «офис», да что-то неохота) ООО «Стройсервис». В одном здании слева — служебный вход, с фасада — кафе. Небольшое, но весьма приличное. Чисто, уютно. Во главе накрытого стола Хачик Анушаванович Шагинян. Хозяин. Генеральный директор. Депутат думы. Человек, как нам представила Нина Владимировна Щербак, радеющий за культуру, меценат.
Бутылочка армянского супердорогого коньяка. Пробуем. Вспоминаю давнего приятеля Гаика Жораевича Аветисяна (жил в Усть-Каменогорске, во Владивостоке, сейчас в Москве). Приготовил на даче у писателя Льва Князева шашлык, приглашает отведать: «Сейчас ето кушают толко двое — ми и Бог!»
Кто ещё в Приморье пьёт сейчас такой коньяк?
Хачику чуть за сорок. Отец наезжал на Дальний Восток из Армении на заработки, сын обосновался здесь капитально.
— На родину не тянет?
— Приезжаю. Там же близких много, встречают — душа песни поёт… Двадцать дней живу, больше не могу. Ереван очень изменился, в бывшем Советском Союзе лучше, красивее нет, Ереван самый лучший. Это — Париж, честно говорю! Но… В столице живут шикарно, да не все. В городах близко от Еревана хуже. В маленьких, которые подальше, — совсем плохо. А в селе — полностью жизни нет: бедность, унижение. Процветают кланы, родственные, семейные, дерутся между собой. Народ — как будто не один народ, а много разных… А здесь у детей уже менталитет другой, российский, он сильно отличается... Дети мои там никак не смогут.

СИЛЬНЫХ БЬЮТ ПО ОДИНОЧКЕ
В начале, как всегда, вступает слово. Не то, которое у Бога, но то, которое с успехом заменяет танки, самолёты и отравляющие вещества.
Обрушилась вавилонская башня, павшие вылезли из-под обломков. Совсем уже не эллины, не иудеи, не скифы, но и не ромеи, а свободные демократы, разбежавшиеся по редакциям газет, по кабинетам издательств, по теле- и радиостудиям.
Cлово здесь не первично, ему предпослан гонорар. В крайнем случае — обещан. Но народ уже не лыком шит. Знаете ли, тут это не прокатит, так что гоните сейчас, а стулья потом!
Гонорар способен всё поменять на генном уровне. Инженер человеческих душ, честный исследователь прошлого, беспристрастный аналитик настоящего умирает бесславно и тихо. И вот на его месте — тот, которого мы до недавних пор близко не видели. Пиарщик. Закопёрщик выгодных дел. Доверенное лицо толстосума, желающего заполучить мандат народного избранника вместе с депутатской неприкосновенностью. Представитель, как сам признаётся, второй древнейшей профессии. Кто-то даже уверяет — первой. Ну да, ещё человек и грядки не вскопал ни разу, колоска хлебного не вырастил, а уж попёр на панель. И сразу вот в пещере блестят глянцем первобытные «Форбс» с «Плэйбоем», а ночной эфир струит зефир ископаемой «Би-би-си»… Вторая древняя, не вторая — кто об чём возразит, когда уже и топором не вырубить. На том и стоит представитель.
Дмитрий Быков большой мастер высокохудожественного слова, но тут сказал правду: «Он поднялся на гребне раннедемократической эпохи, когда требовались не дела, а лозунги, не работники, а герои, не люди, а символы».
Французы сделали фильм. Название: «Революция. Коммунизм или Соединенные Штаты. Завоевание Востока». Заокеанский президент — один из главных героев. Закопёрщик и поджигатель. Формула: «Огонь в умах людей. Он сжигает тех, кто борется с нами… однажды он достигнет самых тёмных уголков нашего мира». Терминологический, понятийный ряд: огонь, волна, зов свободы. Рэдж Райф: «Путин, Лукашенко — всех сметёт эта волна». Джорж Буш: «В один прекрасный день зов свободы услышит каждый ум, каждая душа».
В Сербии — уже услышали. Многие погибли, остались без крова, без родины, без будущего. Униженные и оскорблённые. Но отдельным понравилось. Молодые сербы едут на Украину и проводят мастер-класс — как это делается. Марк Благоевич из города Нови Сад обучал оранжевой революции парубков и дивчин в Киеве и подался давать уроки русским в подмосковный пансионат «Покровское». Теория подкрепляется новейшей практикой предательства собственного народа. Видно, заплатили пару сребреников.
Передовой опыт тщательно собирается, упаковывается в соответствующую тару и экспортируется «Восточно-европейским демократическим центром» в отставшую от общего прогресса Россию. Центр находится там, где создавался Варшавский договор, почти полвека обеспечивавший равновесие между Востоком и Западом, — в столице Польши. За спиной Варшавы теперь стоят американские госдеп и ЦРУ.
Цена разноцветных революций, разовые вливания. 60 млн. долларов — Украине. 50 — Киргизии. Ещё столько же опять Киргизии — аккорд за американскую военную базу. База, заметим, в 10 раз больше нашей. Плюс 110 тысяч — в организацию Эдила. Киргиз, учился в США: «Национальный демократический институт». Стажировался на Украине. «У них было столько денег! Я в восторге!». Вид интеллигентный, очки на носу. Выпускает газеты, на митингах — с мегафоном, бегает по Бишкеку, готовит новую революцию, ещё более демократическую.
В Грузию — маленькая такая! — ежегодно направляется 100 миллионов зелёных. А ещё можно организовать рок-концерты. Благотворительно. Специально на это пожалте вам ещё 100 тысяч… В Тбилиси самый главный — Сорос. Бывший представитель его фонда — министр образования. Вскормлены и другие настоящие лидеры — те, кого Буш называет «борцами за свободу». Гига Вакерия. 32 года от роду. Главный советник президента Саакашвили (тоже Михаил). Делу революции обучался в США. Делится опытом с молодью незалежной Украины — как добиться ещё большей незалежности. Нацелен на Белоруссию. Имеет поручение экспортировать туда свободу. Разумеется, американскую. Ничего не скрывает. Чего таиться, если сама Кондолиза Райс не стесняется: «В Белоруссии должно быть сменено правительство».
Это, вообще, как? Объясните, господа диссиденты, растолкуйте, борцы за независимость, проинспектируйте, радетели национальных прав, охранители гражданских свобод!
Майк Стоун — истинный янки. На майке: “Colorado state”. Чего-то издаёт и организует. В Бишкеке. Называется: «В защиту свободной прессы». Сообщает открытым текстом: «Американская политика в Киргизии заключается в развитии рыночной экономики в интересах Соединённых Штатов».
Кажется — кто бы сомневался? Но, представьте себе, находятся — пасть порвут, уверены, что суперцивилизованный общечеловеческий запад во главе с великой Америкой просто ночей не спит, всё тянет руку помощи бедному востоку… Себе в ущерб, само собой.
Организация «Фридемхауз». Джон Маклэйн. Наставник. Учебные пособия для таких, как Гига и Эдил. Карта и совсем просто: обыкновенный список стран на обыкновенном чём-то вроде ватмана. Синим цветом — страны-мишени. Зелёным — уже свободные. Конечно, по-американски.
Список — последовательный. Монголия — уже зелёная, следующая — Белоруссия, ещё синяя…
Нас касается? Или — до фени?
Америка (вроде бы) далеко. Англия — ближе. По современным понятиям — рядом. Нам всё равно, что творится в Лондоне? Ну, живёт и процветает «великий русский писатель» — «ледокольщик» Суворов… Ну, десятка три объявленных Россией в розыск «борцов за свободу чеченского народа», кое-кто — в крови по шею…
Английская «Гардиан» признаёт: «Березовский преступил черту». Однако «обманувший доверие Лондона» Борис Абрамыч не подлежит экстрадиции. Вот так. Болтать можно всё, даже позволительно иногда снизойти до правды. Но… делать исключительно то, что выгодно. Кто же сдаёт своего?
Наши — сдали. Не одного-другого кого-нибудь, а державу, народ сдали. Много ли стран, в которых одновременно было столько предателей на таком уровне, как у нас на рубеже 80-90-х годов XX-го — страшного русского века?
Сергей Александрович Воробьёв, кажется, в «Литературной газете» говорит об этих годах: «…самые бессовестные русские времена». И добавляет: «Для того, чтобы быть успешным, разумеется, в сегодняшнем общественном понимании, нужно прежде всего убить в себе совесть». Дальше совсем окончательно: «Вместе с совестью мы теряем Бога».
Полное ощущение, что идёт битва. Битва не на жизнь, а на смерть. С той стороны — понятно, за что. А с этой?
За Россию, за существование русской культуры, за сохранение русской души и русской памяти.
P.S. Цитаты в тему.
Никита Василенко (украинский учёный, писатель, преподаватель Национального государственного университета имени Тараса Шевченко): «…как быстро Украина вступит в НАТО и необходим ли для этого референдум? Ответ: референдум необходим, но его не будет. Всякий грамотный историк знает, что древнегреческий Парфенон, кроме сцен Троянской войны, украшала ещё и лапидарная надпись: “Большинство неправо”. Большинство избирателей на Украине, особенно в восточных и центральных областях, на референдуме могут высказаться в том духе, что «моя хата с краю», обойдёмся без НАТО… Поэтому референдума о вступлении в НАТО не будет, как не будет и решения о предоставлении русскому языку статуса второго государственного. Гражданин любого государства должен самоидентифицироваться с помощью языка, и, если речь когда-нибудь зайдёт о конфликте с соседями, украинский солдат должен говорить всё-таки на украинском, чтобы его не застрелили свои же». P.S. «Литературной газеты»: «…пан Василенко вовсе не экстремист, не радикал, не ярый националист. Украинские СМИ полны материалами о России куда более воинственными, разухабистыми, оскорбительными. Так что инвективы пана Василенко — это ещё образец кротости и деликатности. Но… Тут один пассаж о предоставлении русскому языку статуса второго государственного чего стоит. В нём подразумевается, что конфликт, разумеется, будет с теми, кто говорит на русском, врагами будут именно они. Подразумевается совершенно спокойно, как нечто давно решённое и известное всем».
Збигнев Бжезинский: Россия с Украиной — всегда великая держава. Россия без Украины — всегда нет. (Помета на полях. Украина без России даже не оценивается.)

КОСМИЧЕСКИЕ ТЕХНОЛОГИИ
В Нововладимировке сразу за воротцами Центра семейного и детского отдыха — только перейти через просёлок — бежал весёлый ручей. Участники автопробега брились-умывались чистой его водой. Росистое утро, прохлада, солнце только-только встало, ещё не согрело воздух и землю. Иногда даже — парок изо рта. Бодрит!
В прошлом году ручей пересох. Кто-то черпал привозную воду ковшом из фляги, кто-то ходил в село к колонке.
Условия в привечающих нас городах и весях, конечно, разные, но в отелях со всеми удобствами мы не жили. Если по безвыходности попадали в гостиницы, далеко не звёздные, то старались быстрее съехать: дорого.
Полмесяца в пути, ежедневно несколько десятков, а то и сотен километров — на колёсах. Пыль, жара, духота…
Первый космический долгожитель (полёты на пяти «Союзах», пара «командировок» на орбитальной станции «Салют-6»), дважды Герой Советского Союза Юрий Викторович Романенко поделился почти забавным открытием. Без малого тридцать лет назад мы отдыхали на острове Попова под Владивостоком. Юрий Викторович у ночного костра, на котором варились в ведёрном бочонке собранные им со дна залива Петра Великого трепанги, вспомнил о поездке в Японию. В те времена космонавты были в фаворе, много общались с народом, на встречах с Романенко побывало фантастическое количество советских граждан.
— Наши люди воспитаны по-особому, — утверждал полковник. — Всегда задают много вопросов: как там, на орбите, как здесь, в Звёздном? Но ни разу не трогали самых простых вещей, которые естественны и больше всего докучают в полёте. А в Японии встаёт девочка лет тринадцати и без тени смущения говорит: «А как вы в космосе писаете и какаете?» Я был потрясён такой непосредственностью: у нас эта тема — табу, как будто вся страна в заговоре.
С тех пор много космической пыли утекло. В телевизоре — матерятся, в книгах размножают слова, которые раньше можно было прочесть только на заборах и на стенах общественных уборных. Некуда деться глазу и уху. А всё, конечно, воспитывает. И высокую нравственность, и полное её отсутствие. Либо — то, либо — другое, на самом деле. Чего мы хотим?
Эльвира Кочеткова. Доцент кафедры физики нашего университета, кандидат физико-математических наук. Пишет стихи, прозу. Рассказывает: в кои веки вырвалась на пляж — давно не была, работы вагон, ясное дело. Пляж сто лет знакомый, здесь всегда — бодрость телу, душе — покой. Всегда раньше. А тут — рядом компания: с десяток недорослей и девчушек тринадцати-четырнадцати лет. Громкие, спасу нет: визжат, кричат — прибоя не слышно. Объясняются на каком-то придурковато-дефективном наречье с помощью пальцев — вроде сурдоперевода для глухонемых. И — поток площадной брани.
— Ощущение — не на песке лежу, а в нечистотах. Не получилось отдыха. Промаялась часа полтора, ушла словно грязью обмазана, на душе — мерзко. И ведь ничего не скажешь — не поймут. Для них это норма.
Тогда подумал: вот пока идёт наша встреча в селе Степном или Заветном, молодежь, сидящая в зале, целых полтора часа матов не слышит и сама не матерится. Уже и ради этого, наверное, стоит побывать в Степном-Заветном. Мелочь, понятное дело, но…
Однако — отвлёкся. На острове Попова тему чистоты русского языка мы не обсуждали, тогда в этом и нужды не было. Зато Юрий Викторович поведал, например, о том, что перед стартом космонавтов с головы до пят моют спиртом. Из соображений безопасности. Чтобы на теле не было микробов — мало ли как они себя поведут в невесомости?
Два года назад походные условия заставили вспомнить о космических технологиях. Медицинский спирт ныне дорог и — по-прежнему — вводит в искушение. Для гигиенических целей вполне подходит смесь борного с салициловым. Вместе с зубной пастой и всяким там шилом-мылом беру теперь в автопробег пару склянок из аптеки. Спутники оценили метод по достоинству. Но в этом году дорога не пыльная из-за дождей, чаще прохладно, чем жарко, так что пока не шибко употели. К тому же на нашем «постоялом дворе» кто хотел закаляться — воспользовались душем. Остальных членов команды поочерёдно скатали погреться в ванне к Наталье Борисовне Нечкиной. Давняя знакомая, бывший директор Центральной библиотечной системы (ЦБС) района.
ЦБС недавно закрыта. Так же, как центральная районная библиотека. Неравнодушные люди пытаются реанимировать. Пока безрезультатно.

ПРОКОЛЫ
Раннее утро 29 мая. Впереди самый протяжённый этап — до Хабаровска. В прошлом году он был короче на пару сотен километров — начинался из Лучегорска. Тогда в «чайзере» уезжали двое: Василина Орлова и я. Теперь вместо Василины Катя Кучук и Володя Листровой.
В этом году план работы по-настоящему привлекателен: встречи в бибколлекторе, в музее, в редакции журнала… Плотно. И — впервые согласовано на «государственном уровне». Программа предложена заместителем министра культуры края, принята нами один к одному.
Утром звоним по указанным в официальном письме телефонам. Нас ждут: готовы показать экспозиции, фонды и т.д. Но… людей не будет. Организаторы не были уверены в нашем приезде, рекламы никакой, аудитории собрать не успеют.
Четвёртый год — так. По-настоящему отработали там, где сами всё обеспечили. Например, в Сергеевке.
Народ занят выше крыши, есть безусловные приоритеты, каждый день забит делами под завязку… Но всё-таки обидно. До Хабаровска из Владивостока — не тротуар перейти. И наше здесь пребывание заранее в деталях обговорено с «заинтересованными» и «ответственными». Дважды — даже с самим Хабаровским архиепископом владыкой Марком. Совместный сценарий выглядел красиво и размашисто. Предполагалось вовлечь Биробиджан, Амурскую область, Сахалин… Реально — то, что реализовано. С архиепископом Приморским Вениамином обсуждать тему не доводилось, но епархия так или иначе участвует в празднике, посвящённом православным святым… Грешным делом, подумалось: каждый суслик — агроном на своём поле. Для важных персон в краях и областях не заканчивается ли Россия границами подведомственных территорий?
А проблемы и беды повсюду одни и те же. Главный редактор журнала «Дальний Восток» Вячеслав Викторович Сукачёв озабочен больше обычного. Кажется, даже расстроен. Особняк, в котором не одно десятилетие живут Хабаровская писательская организация и редакция журнала, отдан филармонии. Пока с её руководством нашли общий язык. А придёт другой директор, что будет?
Суеты наши — мелочи жизни. Но, может быть, эти мелочи и не дают возможности победить или хотя бы жить нормально.

НЕНАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ
Когда мне внушают (а ведь внушают всё громче, всё напористей!), что мы стали жить лучше, почему я должен верить заказным болтунам и оптом или в розницу купленным борзописцам, игнорируя своё ощущение жизни? Меня не убеждает личный опыт? Я ослеп, не вижу ничего вокруг? Сколько сытых и красивых (какие они, за счёт чего и кого?). Сколько несчастных, бедных, которые никому не нужны, больных, которых никто не лечит, заслуженных, изработавшихся, создавших славу и силу страны, которым не каждый день хватает покушать хлеба…
В 1998 году президент по случаю Дня защитника Отечества заявляет: «Надо строить новую армию». До этого её «реформировали». Так «реформировали», что теперь надо «строить»?
Ладно, армии не повезло. Как-то ненароком вышло: за «реформой» и «строительством» забыли офицера, солдата и матроса. Ладно: такая профессия — по уставу положено терпеть тяготы и лишения.
А чему повезло, кому? Где, в какой области, отрасли, в каком деле не обошлось без необязательных лишений и нелепых тягот?
Для всей страны — «шоковая терапия»… Какая «терапия»?! Хирургическое вмешательство, но — больному забыли дать наркоз. Да и хирург, похоже, то ли пьяный вдрызг, то ли и не хирург вообще…
Кто-то очень чуткий, театральный деятель, режиссёр, приезжавший во Владивосток, заметил: больше ждать не надо, мы, мол, ещё ждём, а вот это и есть Апокалипсис, уже начался. Что возразить? Сатана правит бал. Фальшивые вожди фальшивыми идеями и фальшивыми обещаниями кормят народ.
Владивосток, центр, улица Светланская, бывшая Ленинская: остановка Лазо (не забыли ещё? — Сергей Лазо, герой гражданской войны на Дальнем Востоке, заживо сожжён японцами в паровозной топке). Объявление: «Студия эротического танца “Egoистка”. Пилон. Техника обольщения. Пластика соблазнения. Танец живота». Газетный киоск у Дальзавода. «Playboy». Обложка. «Как соблазнить топ-модель за один вечер». Не интересно, каким будешь по счёту, соблазнитель?
Случка на месте любви. Брачный контракт взамен таинства, которое совершается на небесах. «Взаимовыгодное партнёрство» там, где была человеческая дружба. Всё — на продажу. Или только то, что на продажу.
Суйфыньхэ, столица российских челноков на северо-востоке Китая. В 1945 году освобождённая советскими войсками от Квантунской армии Манчжурия. В музее сразу у входа отлито по металлу: земля российского юго-востока на самом деле — земля китайская. О том, что творили японские оккупанты, лучше спросить в другом месте. Впрочем, наши ходят в музей редко и случайно. Они вот здесь — в многоэтажном, например, здании рынка.
— Минимум-минимум, капитана! — китаец прилепил улыбку к губам, раскинул по прилавку джинсы, оглаживает товар.
Владивостокская челночница перебирает лэйблы: «Италия есть?» — «Мозна», — без заминки кивает круглой головой продавец. «Америка?» — «Мозна», — ныряет под прилавок, достаёт и веером разбрасывает — на выбор — этикетки американских фирм. «Португалия есть?» Китаец задумывается. Не надолго. Померкнувшая на мгновение улыбка снова прилипает к губам. «Мозна! Капитана здать — узэ быстро-быстро несу», — упархивает этажом выше, где склад…
Китайский ширпотреб — с мировыми брэндами, в этикетках лучших фирм Старого и Нового света, молодых «тигров» восточной Азии. Сосиски — пять процентов мяса, остальное — наполнители, химия. Кофе с запахом и цветом, но уже один раз пили. Вода для чая — в пластике с доставкой на дом, водопроводной можно только смывать в клозете. Коньяки крашенные. Водка палёная. Закуска — просроченная, нитратная и ещё знает бес, какая. Диски с киношками, с музыкой — подпольные. Мужики красятся и танцуют голяком. Женщины матерятся… Лекарства в аптеках по всей стране-державе — поддельные. Цифры указываются разные. Двадцать процентов. Тридцать, а то и сорок. Для тех, кто приобрёл и пытается этим вылечиться, статистика значения не имеет… Жизнь — сплошной контрафакт. Но: продаётся, продаётся, продаётся. Конечно, реклама, как без неё? Вместо точной информации — сказочки. Кто красивше соврёт. Из роликов и картинок предстает фальшивый мир. Фальшивые брэнды, фальшивые вещи, фальшивые люди. Не всё, что всплывает, арбузная корочка. Но валюта — вот она, настоящая. Только этим она нужна, а те и так обойдутся. За что боролись, к чему стремились...
Проданное время. Ненастоящее.
Время виновато? Время оно и есть время, идёт себе просто, остальное от него не зависит.
Почему это всё? Кого спросить? Ведь есть о чём, есть за что... Эй, ну-ка, ну-ка, вот ты вот, да-да, ты! Иди сюда — стой на месте, ты сам откуда вылез, щас мы с тобой разберёмся!..
Быть и казаться…
Какой-то вызывающий, небывалый непрофессионализм во всём.
Можно что-то принять и понять, попробовать как-нибудь объяснить, если бы на фоне всенародных потрясений не возникли оазисы капиталистического счастья для некого весьма тесного круга исторических лиц. Ограниченный этот круг величаво гордится тем, что вызволил горячо любимый несмышлёный народ из ужасного тоталитарного прошлого, но отмечает победу как-то отдельно от неблагодарных сограждан, и праздник отчего-то похож на пир во время чумы.
2007 год. Кремль. Высокая трибуна. Известный политик. «Уровень жизни и благосостояние народа значительно уже выросли, но народ пока этого не осознал»…
Самоотверженные спасители и радетели народные ведут себя так, вроде им никогда ничего не будет за их подвиги. Не удивительно и не случайно — у них было и есть основание рассчитывать на нашу безответность. Всё-таки очень долго приучали.
P.S. Цитаты в тему.
Марина Цветаева: «Два на миру у меня врага, / Два близнеца — неразрывно-слитых: / Голод голодных и сытость сытых!»

«УЧАСТОК ОБШИРНОЙ ТЕРРИТОРИИ»
Антуан де Сент-Экзюпери. «Высшая роскошь — роскошь человеческого общения».
В Хабаровске с общением — роскошно. Друзей — настоящих — больше, чем времени, живи здесь хоть полгода. Гена Богданов возит владыку. Нас, участников автопробега, носит на руках. Все четыре года. Человек неумолчный. Девяносто процентов монологов — проповедь православия. Остальное — литература. Поэзия. Гена Богданов — поэт.
Профессор, доктор наук, геолог, исходил пешком Чукотку с Камчаткой и большую часть материкового Дальнего Востока. Юрий Сергеевич Салин. «Зубастые восходящие звезды науки, убеленные сединами и отмеченные лысинами маститые профессора, выступая в его присутствии, не могут себе позволить расслабиться ни на мгновение.
— Не
километров, а километров!
— Простите, что у вас не замерзает?
Порты? Портки то есть, штаны? Может, все-таки порты?
— Что-что? «Географическое отображение прототипа природного феномена складки в метрическом евклидовом пространстве мерности два»? Это еще что за пугало? В переводе на русский — «рисунок складки плоскости»? — И у слушателей, подавленных трехэтажными премудростями мерности два и признавших было безоговорочное интеллектуальное превосходство докладчика, разочарованно вытягиваются лица».

Забыл сказать: Юрий Салин — писатель. Формально — такой же член того же Союза писателей России, как и некий приморец, увенчанный столь громкими титулами, что перед ним невольно хочется присесть. Пока не прочтёшь оксюморонов типа: «С тех пор во Владивостоке стал закладываться фундамент культуры, появляться свои литераторы, художники, музыканты, артисты» (выделено мной — В.Т.). Или: «…линия городской общественной жизни не прекращается… давая все новые и новые имена…». А то ещё — пожалуй, последнее на этот раз: общую культуру «с детства старались привить ему его родители самой гуманной, самой человечной профессии». Нет, прошу прощения, ну как же устоять перед такой прелестью: «…быстро втянулся в дело и, накапливая опыт, добросовестно исполнял должностные обязанности на своем участке обширной территории таможенных связей, поручений, подчинений, документации»! Нельзя не заметить: «свой участок обширной территории таможенных связей, поручений, подчинений» — тоже очень неплохо.
Из творцов сего неподражаемого стиля и вырастает иногда тот тип, который Иван Гурко определил в «людоеды». Стоит только к филологической полуграмотности, нередко формирующей тайный комплекс, прибавить претензию на гениальность.
Отдельные литераторы, хворающие завышенной самооценкой, демонстрируют дюже активную жизненную позицию. Во Владивостоке, где живёшь больше четверти века и принуждён быть человеком «публичным», спрятаться от них удаётся не всегда. В Хабаровске, куда приезжаешь на краткое время, есть свобода выбора: можно общаться лишь с теми, кто не убивает дружбу высокомерием.
Люблю ездить в Хабаровск.
P.S. Цитата в тему.
Жоржи Амаду: «…есть у меня собственное моё, личное кладбище, я его открыл и освятил несколько лет назад, когда слегка огрубел душою. Я хороню там тех, кого убил, вернее, тех, кто перестал для меня существовать, тех, кого в один прекрасный день лишил своего уважения и кто, стало быть, умер для меня.
Когда некто переходит все возможные границы и наносит мне обиду настоящую, то есть непростительную, я перестаю на него злиться и раздражаться, и в драку не лезу, и отношений с ним не прерываю, и по-прежнему отвечаю ему на поклон. Нет, я сваливаю его в братскую могилу на моём кладбище, где не существует отдельных могил и семейных склепов, нет, там все лежат вповалку в безобразии и бесстыдстве свального греха. Этот некто для меня покойник, в землю зарытый и землёй присыпанный, и, что бы он ни делал, обидеть меня или ранить у него уже никак не получится.
Время от времени — и слава богу, что не слишком часто! — хороню я тех, кто нарушил клятву, покривил душой, поступил бесчестно и бессовестно, тех, кто был корыстен, лжив, вероломен, лицемерен, нестерпимо заносчив, — высокомерием и спесью меня ничего не стоит обидеть. Лежат они на этом маленьком и уродливом кладбище, схоронил я их без цветов, слезинки над ними не уронил и даже не вздохнул горестно, лежат и гниют они там — есть среди них мужчины, есть и женщины, немного, правда, — те, кого я вымел из своей памяти, вычеркнул из жизни.
Когда порою я встречаю этих призраков на улице, то здороваюсь и останавливаюсь перемолвиться с ними словечком, слушаю и впопад отвечаю на их слова, киваю на похвалы и от объятий, не в пример Екклесиасту, не уклоняюсь и подставляю щёку для братского, для иудиного поцелуя. А потом иду своей дорогой, а встреченный думает, что ещё раз меня провёл и обманул, и даже не подозревает, что он мёртв и в землю закопан».


В ОБРАТНЫЙ ПУТЬ
У Салиных ночь коротка: ложимся поздно, встаём рано. Однако Валя-Валюша, жена Юрия Сергеевича, всегда на ногах. Дом не просто гостеприимный — тут для души лечебная атмосфера. Хотя с Юрой мы много и бескомпромиссно спорим. Но — болеем-то об одном…
До Лучегорска целый день крутить баранку. Опять в салоне машины как будто отсутствую. Володя с Катей вроде сами по себе.
Дни славянской письменности и культуры по традиции подытоживаются изданием книги. За первые две спасибо Александру Гельбаху, за третью — Василине Орловой. Теперь моя очередь. Подспудно всё время гнетёт сомнение: как же справлюсь? Память — решето. Заметки вести не успеваю. А тут — такое! Кое-что записал на магнитофон. У Салина нажал «play» и облился холодным потом. Плохонький аппаратик как-то включился в бардачке. Добросовестно увековечил шум двигателя и гудёж чайзеровского вала. Всё бы ничего, если бы не поверх записей, которые оказались стёртыми. Вся плёнка — от начала до конца. Эх-ха… Кто-то обещал диктофон-цифровик, давно обещал. Наверное, уже и забыл…
Дорога, пусть и очень красивая, тянется от горизонта до горизонта, и конца ей не видно. Думаю. Как всё-таки буду писать о «днях славянских»? Дома есть заветная полка с письмами умных людей, с газетами-журналами-книгами, в которых помечено нечто существенное. Найдётся — прямо в тему…
Русская Людмила Ф., живущая в Литве, пишет во Владивосток из Вильнюса: «Теперь перелёт самолётом до Лондона дешевле, чем в Москву, и виз не надо. К маме в Москву я не могу попасть без приглашения, которое оформляют 2-3 месяца, причем она (77 лет) должна выстоять большие очереди и прийти не раз, не два, и посмотреть на сплошь закрытые окошечки, и поговорить с жесткими бюрократами… Можно оформлять поездку в Москву без приглашения через турфирму, что немногим дороже, чем получать за 25 долл. российскую визу и за 18 евро белорусскую транзитную, однако мне в посольстве оформляют бесплатно, но никак не могут без приглашения… Таким образом, в Москву я езжу раз в год, хотя мама осталась совсем одна, а в Варшаву, Лондон, Париж и т.д. хоть каждый день. Бывают даже акции, когда билет может стоить 5 литов (сейчас 1 лит — 2,6 долл., в результате чего наши зарплаты на треть урезались)».
А братниного письма не найду. Но, может быть, он и не писал — говорил об этом. Тогда мы ещё ежегодно встречались на родине — брали отпуска в одно время, съезжались в Усть-Каменогорск. Горбачёв только перестал болтать о «социализме с человеческим лицом», только повернулся к «общечеловеческим ценностям»: мало кто понимал, чем это кончится. Брат Алексей горько улыбнулся моему наивному оптимизму. Ну, сказал он, страдали мы от несвободы. Тебя, например, за границу не выпускали. Офицер, не офицер — кто больше, кто меньше, а вся страна под идеологическим колпаком. Теперь дадут свободу — езжай куда хочешь! Но на могилку к маме не сможешь приехать. Свобода будет у тех, кто с деньгами, а деньги окажутся не у всех. Финансовый шлагбаум непроходимей идеологического.
Вот опять вспомнил Алёшино прорицание. Что там насчёт «поехать», когда уже и письма лишний раз не пошлёшь — конверты считаешь? В январе отправлял в Казахстан пару книжек: каждая не многим больше ста страничек в мягкой обложке. 300 р. за пересылку! А ближе к лету точно такая же бандероль потянула на 516 рублей. Казахстан по почтовым тарифам приравняли к «дальнему» зарубежью. «Мелочь»-то уж больно характерная: люди отдаляются друг от друга, народ разобщается.

В ЭТО ВРЕМЯ
Виктор Костин, пока Володя Листровой не вернулся из Хабаровска, правит его «таун-айсом». Друзья, двигаясь нам навстречу, работают в Дальнереченском районе.
Дальнереченск изначально был Иманом. Район, соответственно, — Иманским. Переименованы после событий 1969 года на советско-китайской границе. «У матери грузди в кадушке давно усолились, / А сын её рухнул на красном снегу уссурийском…». Начало стихотворения Евгения Евтушенко, он тогда был патриотом. В боях у острова Даманский «рухнули на снегу» пятьдесят восемь наших воинов — пограничников и армейцев. Евтушенко писал о маоцзэдуновских «низколобых тёмниках», о том, чего они хотят сделать с Буртовой Нюшкой, строившей Братскую ГЭС, и со всеми нами. Стихотворение завершалось на высокой, исполненной оптимизма, ноте:
Но если накатят —
         ударит набат колоколен,
И витязей хватит
         для новых полей Куликовых!
Павшие витязи по-братски упокоены в Дальнереченске. У мемориала защитников Даманского проводятся торжественные митинги с парадом войск гарнизона. Много раз доводилось в них участвовать, последние годы — в рамках нашего автопробега.
Дальнереченск даже в самые тяжёлые времена оставался живым островком культуры. Городу было чем гордиться. Особенно впечатлял музей. Средоточие не просто памяти, но памяти священной, которую мы в значительной мере утратили и потому — растерялись и плохо соображаем, откуда и куда идём. Подробно: история освобождения Красной армией от японцев китайского города Хутоу на противоположном берегу Уссури — как раз напротив Имана. 1945 год. Если правильно помню (не знаю, где теперь можно быстро уточнить), за штурм Хутоу пятеро стали Героями Советского Союза. Чрезвычайно волнующая и много объясняющая экспозиция, рассказывающая о событиях на острове Даманский…
…Два года просил дальнереченцев показать участникам пробега музей. Попутно намеревался взять кое-какие материалы о войне с Японией. Как-то неловко отнекивались, ничего не объясняя и не обещая. Казалось немножко странным: музей в самом центре — между городской и районной администрацией, хоть оттуда, хоть отсюда минута ходьбы.
Отводя глаза, неохотно признались: показывать нечего. Двухэтажное музейное здание продано.
И Даманского — нет. Есть Чженьбао-дао. По-китайски «Драгоценный остров».

ПОД ПОКРОВИТЕЛЬСТВОМ
БОГОРОДИЦЫ СКОРОПОСЛУШНИЦЫ
Александр Табак (генерал-лейтенант в отставке): «Какой предстает армия в публикациях последних лет? Прежде всего это бездушная машина, перемалывающая судьбы молодых людей. Это сборище самодуров в папахах, чье бескультурье очевидно и беспросветно. Это сплошные издевательства над солдатами, это безгласие, казарма, полуголодное существование и прочее. Да будем же справедливыми, ведь речь идет о нашей армии... Так ли уж она замарана, как это живописуют?» Написано в канун развала Советского Союза, но с тех пор у отдельных, весьма, увы, немалочисленных и, случается, довольно выдающихся сограждан отношение к защитникам Родины если и изменилось, то едва ли в лучшую сторону.
Беседы с протоиереем Сергием и четыре года назад, когда мы познакомились, и сейчас, как снова приехали в Лучегорск, не обходят военной темы. Батюшка никого не критикует, ни с кем не спорит. Возможно, и теледебатов не слушает, а то и вообще телевизора не смотрит, не знаю.
Настоятелю лучегорского храма пятьдесят лет. Родом из Лесозаводска, служил в войсках правительственной связи. «Тянули связь из Китая через Монголию в Россию. Там всё было: кабельная, “атмосфера” и кое-что ещё». Понимаю: он, конечно, знает, с чем его едят, это «кое-что ещё».
У отца Сергия крепкая семья. «Три пацана. Дмитрий учится в Хабаровске, в промышленно-экономическом техникуме, будет механиком по обслуживанию машин. Валерий служил в спецназе, был в Чечне. Оставался на контракт, заслужил все возможные льготы. Вернулся — предложили в милицию. Наверное, навоевался — отказался. Саша был шофёром в Комсомольске, учебка — в Хабаровске. Пришёл старшим сержантом. После службы пошёл в органы, отучился во Владивостоке, должен вернуться сюда».
Храм — новый. Высокий. Просторный. Полный света и задумчивой тишины. Большой иконостас — кажется, до неба. В подвале без окон и дверей трапезная. Пища здоровая. Выпечка, чай с медами и вареньями на десерт. Самовар.
Первый раз приехали — был кирпичный неоштукатуренный новострой без куполов. Вместо пола — прогибающиеся, играющие под ногой кладки из наструганных досок. Вокруг стен земля изрыта, ямы-котлованы. Теперь — асфальт, скамьи и беседки. Фонари под старину на столбах. Странноприимный дом — два этажа. Всё обнесено красивой оградой. Спроворено за четыре года. Как не восхититься?
Батюшка похвалу в свой адрес пропускает мимо ушей. Называет имена-фамилии добрых людей, помогших сотворить эту красоту (записать отложил на потом и, как водится, забыл: простите меня, добрые люди!).
— Тринадцать лет в старом храме — из щепочек построили.
Мимо — сторож Николай. Спрашиваю о нём. «В епархии свечи делал, вернулся сюда, устал от чего-то там, наверное». За этим, думаю, есть что-то, что батюшка знает, а мне не положено. Как о связи, которую делали в Монголии.
Николай поздно вечером вызовет настоятеля из дома. Два пригретых при церкви бомжика набрались. Один, сухой, безмолвный, целый день во дворе пилил металлические уголки. Прокрался в подвал сторожки, затаился. «Подпалит! — обеспокоился Николай. — Там же горючее: краски и всё такое, а он курит». Пьяный бомж посулил зарезать сторожа. Николай настаивает: «Батюшка, вызовите милицию, сколько их терпеть!» Отец Сергий не стал. Выдворил смутьяна за ограду, второго где-то там углядел, предупредил в «последний раз» и не велел появляться на церковном подворье.
— Они из дальнего села, в Красном жили, ещё где-то, отовсюду их прогнали. Тут много и до них было. Сначала тихие, борщей покушают, в себя придут, а потом — за старое. Украдут чего — продали по дешёвке, пиши пропало. Этот, по всему, уголки утянул — реализовал и готов. В церкви воруют, такие люди. Мужики без дела и Бога — народ гиблый.
Нет им места, не могут заработать на хлеб и достойную жизнь, а на палёнку много ли надо? Травятся, конечно, но не все и не сразу. А есть ещё китайский спирт в полиэтиленовых плоских пакетах: контрабанда, она дешёвая. Но денежки кому-то рекой льются. Бизнес прибыльный.
Сергий уходит. Какое-то время сидим на лавочке с Николаем.
— Часто ли венчаются? Вот недавно старушка со старичком под венец пошли, всю жизнь прожили вместе. А насчёт исповеди — редко. При Советской власти так внушили. Многие заходят, свечку поставят… Думают: Бог, он всё простит, такое отношение.
Во Владивостоке у меня рядом с домом церковка Успения Божией Матери. По православным праздникам возле неё — целый табун дорогущих машин.
— И у нас бывает, — комментирует Николай. — Они же, крутые-то, в церковь ходят за отпущением, чтоб дальше без боязни делишки обделывать, а Иисуса Христа держат за главного «крышевого»…
Встреча с лучегорским литературным объединением «Ласточка» уже традиционна. Сегодня здесь и заместитель главы Лучегорского городского поселения Амлет Казаросян, и наш многодавний знакомец и соратник, главный редактор газеты «Победа» Сергей Ющенко. И отец Сергий, разумеется.
Встречу открывает директор межрайонной поселенческой библиотеки Галина Халип. В зале — люди творческие, любят подискутировать. Кажется, Лариса Белякова: упрёк Василине Орловой. За фразу из «Русского острова»: «В прошлом преподаватель английского языка, перенесшая операцию и почти потерявшая слух пожилая женщина представляется: “Свет-Ивановна”. Она ничего не пишет, не слышит, но живо во всем участвует».
Фраза якобы обидная. Заступаюсь за Василину. Что в словах Орловой неправда? Даёт ли автор какую-то сомнительную оценку своей героине? Ничего такого в помине нет. По-моему, смысл здесь положительный. Человек мог бы от всего отгородиться, а он, напротив, «во всем активно участвует». Тогда как молодые и очень здоровые люди — посмотрите, мало ли таких вокруг?! — живут отдельно от всего на свете, словно слепоглухонемые.
Действительно: не дано предугадать, как слово отзовётся.
А Свет-Ивановна, Светлана Ивановна Брюханова, в самом деле светлый человек. Всегда садилась поближе к «президиуму» и «читала» речи говорящих по губам. Видимо, получалось не очень: сидевшая рядом помощница дублировала на ухо.
Раньше, уже потеряв слух, Светлана Ивановна выступала в народном театре на сцене бывшего Дворца культуры «Энергетик», и никто в зале не догадывался, что у неё такой серьёзный недуг — так ей подыгрывали партнёры. Сейчас Светланы Ивановны нет: уехала из Лучегорска к племяннику в Артём. Но для участников автопробега навсегда стала примером жизнестойкости и душевной твёрдости.
Дни славянской письменности и культуры густо заселены людьми.
О празднике в Федосьевке расскажет своим читателям Сергей Яковлевич Ющенко. Там экипаж Листрового с хлебом-солью привечали специалист администрации сельского поселения Л.Н. Глазебная и директор дома культуры Т.Н. Лученинова.
С Сергеем Ющенко, батюшкой Сергием, Виктором Костиным мы из Лучегорска отправились в противоположную сторону. Необычной формы ярко-красный, как детская пожарная машинка, грузовичок отца Сергия катил впереди, показывая дорогу «чайзеру». В Новостройке на крыльце дома культуры встретили директор Татьяна Зиновьева, художественный руководитель Людмила Бондаренко в окружении празднично одетых селян. Бондаренко в зелёном русском сарафане, в руках яблочный пирог на рушнике.
В зале на первых рядах детсадовцы, за ними школьники, дальше взрослые.
В Игнатьевке и Нагорном обе группы съехались и работали полным составом. Здесь, в основном, молодёжь. Отыграли программу — началось неофициальное общение. Масса вопросов. В моей записной всего и осталось — эти короткие, на ходу сделанные заметы:
1. 06. Губерово. ДК. День защиты детей. Боятся, что дом культуры закроют.
Дом культуры с. Игнатьевка. Первые слова после приветствия — батюшке: «Покрестите наш клуб и библиотеку, чтобы не закрыли». Тамара Евгеньевна Бихерт, библиотекарь.
Последнее выступление. Володя Листровой выдвигается в ночь на Красный Яр. С ним почти вся наша команда. Со мной остаются Николай Кабанов и Сергей Юдинцев. Все очень огорчены. Но на низко сидящем «седане» в далёкое таёжное село не проедешь. Искренне завидуем водителю и пассажирам автобуса-вездехода.
Последнюю ночь втроём в опустевшем странноприимном доме почти не спим. Утром — на Чугуевку. По расстоянию — второй после хабаровского этап маршрута.
Батюшка провожает. В утренних лучах сверкает золотом купол храма иконы Божьей Матери Скоропослушницы. Вспоминаю рассказ Сергия о чудотворных делах Богородицы. «Икона на Афоне. Помогает хорошо. Потому — Скоропослушница».
Николай Кабанов: «Благословите».
2 июня. Время: 9-00.
Храни, Господь, Лучегорск!

«ЛИШИТЬ БЫ НАС ПЕЧАЛЬНОГО ПРИСТРАСТЬЯ…»
За окнами мелькают столбы. Ассоциации всякие. Долгая дорога — разговоры попутчиков. Воспоминания, поучительные истории, весёлые байки. Жалко, что забудутся. Силюсь запомнить самое интересное, но знаю: так и будет. Записать бы на диктофон: расшифровал — готовая книга, ничего не нужно придумывать…
По сторонам шоссе кое-где — затянутые полиэтиленом поля-деляны. Копошатся — часто — корейцы и китайцы. Они как-то поосновательней зацепились за землю. Немало русских у них в найме. С середины лета до глубокой, в наших краях обыкновенно неторопливой и по-настоящему волшебной осени на обочинах будут громоздиться горы дынь и арбузов. Но большая часть плодородной земли заброшена. Зато, говорят, стало много фазанов — не травятся пестицидами и минеральными удобрениями. И правда. Даже на этом, очень оживлённом участке, нет-нет, да появятся из придорожных кустов и перебегут почти под колёсами с обочины на обочину то длиннохвостый красавец-петух, то рябенькая скромница-курочка.
Полпути, а то и больше. Нововладимировка. С этим местом у каждого из участников Кирилло-Мефодиевского праздника связаны памятные истории. Одну из них Василина Орлова рассказала в «Русском острове». Небольшая главка называется «Первый муж стоит в ногах». В нынешнем пробеге на «взрослых» встречах кто-нибудь из нас непременно её читает.
«Вечер. Столовая — не слишком большая, однако просторная. Печь, столы, лавки. На темных деревянных стенах в тяжелых рамах картины, должно быть, местного художника. Писаны, кажется, в семидесятых — такие краски: те еще, советские, сочные, чистые, наивные.
Здесь постоянно кто-то из нашей компании пьет чай. Или вино. А то чего покрепче. Здесь, как в Сибири, любят застолья — не то чтобы чревоугодничать, не ради этого, просто основательно посидеть, обо всем глубоко побеседовать.
…— Тебе Джон не рассказывал? Ему сегодня в киоске подарили зеркальце.
— Не рассказывал.
…Отец Андрей увещевает не знакомую мне женщину:
— Надо делать вид, что муж важнее. Если хотите счастья своим детям. Он голова, а вы — шея.
— В нашей семье я голова!.. Мне просто обидно: я работаю дома, а он — “Я приехал, пять дней работал, должен отдыхать”. А я не работаю?
— Так помолитесь, чтоб он исправился.
— Не буду я за него молиться!.. Если я помолюсь, он что, лучше станет?..
Отец Андрей сворачивает разговор, поднимается и уходит. Женщине еще хочется рассказать про жизнь. История ее не закончилась, она спрашивает меня:
— А вы откуда?
— Из Дуная.
— У меня свекор служит в Дунае. Большая семья у нас. Вот у меня — четверо сынов и дочь. Самый лучший из моих сынов — всегда со мной. Со мной и варит, и жарит, и печет…
Она вздыхает.
— Люблю первого мужа — он утонул, когда беременна была первым сыном. Так и живу с живым, а люблю покойника. Первая любовь, люблю его, и что ты со мной теперь сделаешь… Восемнадцатого июля свадьба, тридцатого тонет. Ты представляешь, что делает — берет и тонет!..
Она всплескивает руками, кладет их на колени.
— А мне тогда сон был. Вроде помрежило чего-то, видение — Матерь Божия стоит и говорит: “Пришла твоя пора”. А я: “Дева Мария, у меня сынок маленький…”. — “Ладно, он пойдет”, — и на мужа показывает. И он через три дня умирает!.. И что теперь? По сию пору — лягу с мужем спать — первый стоит в ногах. Прожили столько лет — он для меня никто. Покойника люблю, и всё.
Входит Джон. Женщина просияла:
— А вот и он!..
— Кто?
— Кому я зеркальце подарила…
— Ну, ты даешь! И зачем же ты ему подарила? У него знаешь сколько
зеркальцев-то?
— Ой, ну подарила мужчине зеркальце. И что теперь?..
Всем почему-то весело. Чем не дни славянской письменности?
»
Подворачиваем с главной улицы к близкому сердцу Центру семейного и детского отдыха. Бывшему. С тыла, где три года подряд заезжали во двор на парковку, — завалившиеся ворота, частично порушенная ограда. На всегда аккуратном газоне, где ночами жгли костёр, поднимается бурьян. Слепые окна, ржавые петли и замки на дверях. Неужели за год так всё обветшало?! Никогда не ожидал, что в самом воздухе столь отчётливо может ощущаться дух запустения и одичания.
За клубной оградой начинается огород семьи Куничук. Новейшие переселенцы с Украины (опять же: если там хорошо, почему не жить?). Прикочевали после развала СССР, собрали из разбитого автомобиля, подобранного где-то в кювете, единственный и неповторимый трактор, на котором начали пахать этот клочок приморской земли. Бабушка в наши прошлые появления приносила к столу молодой зелёный лучок и свежие, только из-под курочек, яйца. Сегодня на огороде трудятся семидесятилетний Степан Константинович с сыном Степаном Степановичем (в сорок лет — пенсионер, бывший подполковник внутренней службы). Подходят, здороваются.
— Почему к нам не приехали? Ждали вас. Узнали об автопробеге из районной газеты…
Что ответить? Глядим на клубное здание из-за поваленного забора, никто не решается ступнуть на территорию. Зачем? Почему? Без слов ясно.
— У нас теперь только дикая дискотека, молодые на голове стоят. Чердак, вот, вспыхивал, добро — затушили. Кочегарам деньги не платят, зимой клуб спалят… Закрыли клубы в Нахимовке и Татьяновке.
Татьяновка совсем рядом, мы её только что проезжали. Недалече и Нахимовка. Как правило, в сельских клубах располагались библиотеки. Значит: нет клуба — и библиотеки нет.
Старший: «Сходи, сбегай!» Младший: «Подождите малость, не уезжайте. Я мигом — недалеко, мы через дорогу живём». На самом деле, возвращается быстро. Протягивает трёхлитровую банку с молоком.
— На дорожку вам. Свежее, утрешное…
Эх, Нововладимировка, Нововладимировка, дорогая ты наша!.. Совсем недавно здесь шумели богатые сады, зрели щедрые ягодники. Собирать, например, смородину съезжались со всего Дальнего Востока. Часть урожая шла сезонникам в качестве платы. На уникальных медоносах тяжелели улики совхозных пасек. Было что-то мебельно-столярное, какое-то серьёзное для села производство. Ничего не осталось…
— Спасибо вам! Здоровья и вот — урожая хорошего! Будьте крепкими! Поклон хозяюшке! До свиданья…
Уезжаем. Все трое долго молчим.
«Лишить бы нас печального пристрастья / Вновь приезжать на старые места…» Константин Симонов. По другому поводу, но в данном случае подходит.

МИМО ЯКОВЛЕВКИ
Сопки, временами немного расступающиеся, плотно обжимают дорогу с обеих сторон. Крутобокие, покрытые могучей тайгой. Красота необыкновенная, первородная.
Хорошо бы ехать после дождя. Время за полдень, а не обедали: остановились, вышли из машины, пьём молоко, поставив банку на обочину. Асфальта нет, трасса высушена трудолюбивым июньским солнцем: машины встречные-попутные редки, но поднимают густую, глинистую, долго не оседающую пыль, никак не спасёшься.
Ближе к райцентру появится гладенький асфальт, недавно уложенный, ещё первозданно чёрный. И дальше, до самой Чугуевки таёжный тракт будет — для наших мест, что называется, на загляденье. А пока вот так: молоко в бумажных стаканчиках прикрываем от пыли ладонями. Ещё бы постоять, поразминаться, лечебным воздухом подышать, послушать лесную тишину. Но со стороны Нововладимировки лихо мчит чумазая иностранка на четырёх ведущих: не пощадит, не притормознёт, пролетит в устрашающей близости, подвалив пылюки на закуску.
Ныряем в салон, как по тревоге. Отрываемся от преследования. Виражи, мосточки, мотор поёт, скаты гудят, мысли летят вперёд и во все стороны сразу.
В Яковлевке бывал однажды, лет семь назад. С одним из кандидатов в губернаторы, в качестве его доверенного лица. В райцентре как будто давным-давно существует при школе литературный кружок, даже музей создан. Приглашали, писали письма. Никак не получается заглянуть. Вот и опять проезжаем стороной.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ «ТАУН-АЙСА»,
или ПЕСНИ В ТАЙГЕ
Газетная хроника первых двух июньских дней в Красном Яре немногословна. «Встретили гостей очень хорошо. Принимал их у себя национальный художник Иван Дункай, у которого остановились на ночёвку. Были приготовлены баня и ужин.
На следующий день возле старой школы состоялся концерт. Владимир Листровой выставил на показ свои художественные картины… и 100 фоторабот, рассказал об истории их создания и подарил часть художественных фоторабот краснояровцам, которых отснял в прошлую командировку. Обменялся также с ним своими работами Иван Дункай.
Все выступления артистов были встречены и удэгейской молодёжью, и седоволосыми стариками очень здорово. Сильно аплодировали барду В.К. Костину, которого долго не хотели отпускать. Очень остались довольны дети от выступления-игры актрисы Н.К. Кучук, от музыкальных номеров Нины Назаренко и Серёжи Кузнецова».

Можно только догадываться, какой праздник состоялся на берегу реки Бикин, в экзотическом таёжном селе, где приморцев побывало меньше, чем, допустим, в Париже или, тем более, в любом из знаменитых портов Америки и Австралии! Мы, троица, в первом броске прибывшая в Чугуевку, немножко догадывались. И время от времени невольно заговаривали о Красном Яре, не признаваясь друг другу, как сильно и непрерывно завидуем коллегам.
Остановились у Надежды и Геннадия Бабковых, настолько хороших, неподдельно близких друзей, что они стали родными. С порога — расспросы, конечно, про общих знакомых. И сразу — книги: семья, особенно хозяйка, очень читающая.
Пришли в себя, отмылись от дорожной пыли, основательно потрапезничали и принялись гонять чаи с разговорами.
Потихоньку стало одолевать беспокойство: по расчётам, уже должна бы подъехать команда Листрового.
Пошёл одиннадцатый час. Звонок мобильника. Кто услышал в нём надежду, кто — тревогу.
Автобус из гостеприимного Красного Яра выехал не в полдень, как планировалось, а ввечеру. И… ещё не добрался даже до Лучегорска. Километрах в пятнадцати от города путешественники, пробив два колеса, застряли в тайге.
Связи с Лучегорском нет. «Домашние телефоны никто не берёт, мобильные — вне зоны. Наверное, все на дачах: суббота, понятное дело, — плавающий, дрожащий голос Костина слышен не слишком отчётливо. — Дорога пустая, кто в такой глухомани будет разъезжать по ночи!»
Так… Ночь в горах. Хо-лод-но. Ко-ма-ры. Тьма комаров. Так… Молодые женщины. Мальчишка — ребёнок совсем. «Вы берегите телефоны, чтоб заряд не сел». Посоветовать бы что-нибудь посущественней, но что? Как помочь за полтысячи километров?! Безнадёга полная.
Надя, молодчина, думала недолго.
— Гена, звони Федоренко. В Лучегорске «Примавтодор» есть? Вот! Надо выйти на контору, попросить о помощи.
Бабковы работают в районном отделении «Примавтодора», занимающегося ремонтом и строительством дорог. Пётр Федоренко — их начальник.
Звоним ему.
— Всё понял. Только у меня записная с телефонами на работе. Сейчас съезжу…
Набираем номер Листрового. Так и так, потерпите. Сколько, не знаем, быстро не получится. Ситуация прояснится, сообщим.
Ждём. Уже как-то не до бесед на приятные темы.
— Да вы не волнуйтесь, — успокаивает Надя. — Всё будет хорошо.
Ждём.
Звонок от Костина. К ним, по нежданному счастью, приблудилась машина. Листровой поехал в Лучегорск, повёз колёса в шиномонтажку.
Слава Богу! Даём отбой Федоренко…
Они объявились под утро, уже брезжил рассвет. Мало сказать — усталые. Но о приключении рассказывали весело. Пока ждали по ночи Листрового с колёсами из Лучегорска, играли на аккордеонах и гитаре, пели песни.
Тайга слушала и удивлялась.

ЛОВЦЫ ПАДШИХ
Джона Кудрявцева везде запомнили с прошлого года, спрашивают книгу «Дядя Кит», распроданную на старте пробега. Вот эта книжка народу по душе пришлась, да её массовым тиражом не издадут — она красивая, добрая, душу воспитывает отзывчивую и ум ясный, сейчас такие не нужны. Сейчас русская история, история России переписывается заново, в угоду ей переделывается и отечественная литература. Можно сказать, создаётся литература антиотечественная. И как-то всё переплетается: идеология, которую якобы отменили, искусство, которое объявлено свободным, демократия, от которой одни балдеют, а другие не знают, как спастись.
Когда господин Сурков отвергает факт нашего поражения в холодной войне, возникает неодолимое желание узнать: в Кремле много таких, и кто они на самом деле — малость не в себе или прикидываются? Чего уж хитрить, коль простодушные американцы ничего скрыть не умеют (если не хотят). Вот они медальки отковали для участников «холодной войны» — не в честь поражения, надо полагать.
Ну, когда врут политики, всё ясно: профессия такая. А писатель? Он что, не понимает? Слово-то имеет силу обратную, отдачу свою имеет. Отчего так уверены некоторые наши известные и популярные, что они будут врать напропалую, и спроса за это не будет? Делай в земной жизни что тебе интересно, что считаешь выгодным для себя и своих — всё остальное по барабану, и дальше пусть трава не растёт. Мир такой, каким мы его сделали и обделали; своё возьмём, наедимся, насладимся, захватим, повергнем, обмажем, закопаем; ручки в брючки — дальше пошли: за нами — наши; мир не меняется; нас никто ни за что никогда никак, чужие идите на фиг, здесь навеки всё по-нашему, а там вообще ничего нет.
Очень просто: не верят в Бога.
Можно не верить, да служить. Человек, что бы ни делал, обязательно служит. Чему-нибудь, кому-нибудь.
Было дело: писателей называли совестью народа, инженерами человеческих душ.
Писатель, конечно, как и все прочие — продукт времени. А в России времена от века сплошь особенные. Случались трагические, погибельные, смутные. Приходили героические, тоже стоили кровушки. В XX веке за окаянным явилось жестокое, за жестоким глупое, за глупым подлое. А потом началось ненастоящее. Это по многим фактам-примерам видать, по тому же телевизору. Говорится одно, думается другое, предполагается третье, а выходит — как всегда — четвёртое. Сегодня стало возможным и невозможное: нестеснённо ведут себя откровенные циники, даже не затрудняются соблюдением каких-то приличий. С потрясающим высокомерием и презрением к публике демонстрируют, что они, на самом деле, такое.
Показательно, кто чуть ли не круглосуточно прописан в неутомимом «ящике». Сколько там Виктора Ерофеева? Зритель, не прочтя ни одной книги теледива, обязан думать: его и в отечественной литературе столько же. Виктор Ерофеев да Татьяна Толстая. Если ещё дюжина наберётся, то уж это массовка. И как-то все похожи. Многие носятся с разрешённым теперь и высокооплачиваемым антисоветизмом, словно дети, счастливые новой побрякушкой.
Виктор Ерофеев заключил всенародно и бесповоротно: «…в 40-50-е поэты все были на службе партии. А в 60-е появились настоящие». Как будто не существовало поэтов, которые сами были — партия, никем не купленные и не проданные. В отличие от нынешних, в массе своей возбуждённо славящих лучшую в мире партию, но уже, конечно, не по каким-то там идейным соображениям, а по честнейшим и справедливейшим законам рынка: мы голосуем, чтобы не проиграть, и вот, пожалуйста, наши реквизиты, но лучше бы наличкой…
Это, впрочем, тема иная, огромная и принципиальная настолько, что мы пока уважительно отодвинем её в сторону.
А вот как, господин Ерофеев, быть, допустим, с Дмитрием Кедриным, с его поэмами «Зодчие», «Приданое», «Конь», с драмой «Рембрандт», которую не поставили при Советской власти, но ведь не позволили поставить и в эпоху демократии? (Не в пример войновичевскому «Ивану Чонкину», заметим между прочим). И как быть с Ахматовой, с её «Реквиемом», написанным ох как задолго до появления шестидесятников? К чему отнести фронтовую, солдатскую лирику Семёна Гудзенко и Семёна Анисимова? Это не поэты или вы их не читали? А были ещё и прозаики — перечислить?..
Бог с ним, с маниакальным этим антисоветизмом, но ведь есть жгучие проблемы демократической нашей действительности. А вот они как-то всё больше мимо, как-то всё в стороне — разговоры идут исключительно интеллектуальные и о материях тонких, высоких, которыми никто сыт не будет, окромя болтающих на заданную тему. Замалчивается главное — зачем человек живёт? Чтобы жрать, объедая других до косточек?
Есть поведение страны. Характер народа. Поступок человека. И — есть слова. Иная действительность.
Советских солдат в земле Польши — полтора миллиона. Освободили. Кровью, жизнями своими заплатили за свободу братьев-славян. Теперь для официальной Варшавы СССР и третий рейх — одно и то же. Что взять с поляков? Вспомним наших леворадикальных просветителей от литературы. Почитаем «своего» Резуна-Суворова. «Аквариум» и «Ледокол». Перебежчик, предатель по всем статьям, историк липовый, враль беззастенчивый и натуральный — его «бестселлеры» на оклеветанной Родине размножаются массовыми тиражами.
На словах всё можно переиначить в бедной истории. Она, история, ёлки-палки, не безответная, она своё возьмёт, повторит в который раз уже преподнесённые когда-то жёсткие уроки. Да ведь не сейчас, не сей день — авось нас-то пронесёт опять. Чхать мы хотели!..
Политика — большая болтовня. Продажная. Литература уходит в услужение политике — сама становится ею. А природное-то назначение у неё — другое. У каждого народа есть ценности, требующие вечного хранения. Литература — дело сберегающее и созидательное.
Наша (наша ли?) новомодная современная вроде бы русская литература в большой мере позволяет себе быть разрушительной. При этом не терпит инаковости, несогласным грозит пальчиком, а при случае — затыкает рот. Или — одно и то же — не замечает. Это — свобода? Кто-то врёт и не завирается, плохо себя ведёт, но не моги об этом сказать. Уже потому, что он, допустим, поляк, казах, цыган или еврей, а то просто принадлежит к единственно возможной сегодня политической партии.
Не должен ли каждый отвечать за свои поступки и слова, не прикрываясь пресловутой пятой графой, не хоронясь в сомкнутых рядах партийных «единомышленников», «монолитных» общественных движений и прочих «легитимных» институтов гражданского общества? Презумпция невиновности, кажется, понятие юридическое, а не этническое и не политическое. Но как здорово она вписана именно в политические реалии дня!
И уж не до жиру — тут хоть бы с презумпцией виновности как-нибудь разобраться. У нас с обеими этими презумпциями, разумеется, полный порядок, как и положено в свободной стране. Почитаем книги-газеты. Посмотрим — чуть ли не через один — новые фильмы и сериалы на родном TV. Не обязательно сделанные в чуждых голливудах. Своих не пересмотреть. Взять для примера «Соньку — Золотую Ручку» признанного и во многих смыслах выдающегося Виктора Мережко…
И чего достигают? Немалого, немалого.
После публикации в «Дальнем Востоке» рассказов Валентина Распутина истинно интеллигентная женщина из Биробиджана за дружеским столом не может скрыть удивления перед главным редактором:
— Вы знаете, случайно прочитала в вашем журнале Распутина. Вот говорят: патриот, а он, оказывается, писатель хороший!
Ну, да: патриотизм — чувство кошачье. В «этой стране» вообще невозможно жить!.. А кто вас заставляет? Ах, как вы смеете, вы — ксенофоб! И ещё собираетесь родить ребёнка? Фу, как несовременно!..
Стратегическое направление модной литературы, всячески продвигаемой идеологами завозной свободы и демократии, — вполне очевидно. Это не развлекаловка, не лёгкое чтиво, уводящее от вопросов трудной жизни, убаюкивающее и заговаривающее, которое приятно читать на ночь при бессоннице. Это даже не мокруха с порнухой, разлагающие душу, снимающие необходимые нравственные запреты и разрушающие все здоровые инстинкты. Стратегическое направление демократической литературы — внушение читателю чувства ущербности и врождённой вины перед всем «по-настоящему цивилизованным» миром. Россиянину, и прежде всего русскому, вбивается в сознание комплекс неполноценности. Вместе с дозволенностью пропадать во грехе.
Литература — основа всех искусств. И уже «искусства» всё более заслуживают быть заключёнными в кавычки. Шибко культурные люди не обеспокоены. А ради чего, собственно, старались?
Однако… Никакой народ не может быть бескультурным. Ни эфиопы, ни папуасы, ни чукчи. Они не бескультурны, просто у них культура другая.
Однако… Татьяна Щербина уверяет: «все русские — шизофреники». Она одна такая?
О человеке можно судить только по поступкам. Для пишущего человека слово есть поступок. За него надо отвечать. Пока — увы, увы…
Великая русская литература. От её имени ведётся настоящая война против её гуманистической сущности. Нашим достоянием, нашим оружием нас же пытаются побивать.
Нас никогда никто не обижал, а мы вечно пёрли с мечом во все стороны света. Мы не возводили тысячу лет православных храмов: их, как мы ни сопротивлялись, построил кто-то другой, а мы дорвались до бесплатного и разрушили до основания. Мы не были освободителями — только оккупантами. Мы ничего не создали, ничему не научились — мы вообще не умеем учиться и не способны создавать.
Модные книжки раскрепощённого «отечественного» авангарда не уступают мировым образцам. Непревзойдённое русское слово замещается сленгом и матом, изменяет своё содержание, свои смыслы. Жизнь обнажается до зоологической сути, голые короли предстают единственно и шикарно одетыми.
Вероятно, недалеко время, когда мир узнает последнюю страшную правду: американских индейцев истребили русские…
P.S. Цитаты в тему.
Игорь Губерман: «Добро и справедливость…/ Вновь и вновь / за царство этой призрачной четы / готовы проливать чужую кровь / романтики обосранной мечты».
Андрей Синявский (Абрам Терц): «Россия — сука, ты ещё ответишь…»
Ромуальдас Озолас: «Русские дебильны… Россия должна быть уничтожена…»
Равиль Гайнутдин (председатель Совета муфтиев Российской Федерации): «Мы, русские мусульмане, называем своим Русский мир. Тем и привлекательна Россия, что объединяет разные народы. Немного в мире примеров такого добрососедства».
СМИ-новости. Сто лет назад каждый седьмой житель Земли был гражданином России. Сегодня — каждый пятидесятый. К 2020-му году каждый пятый россиянин будет в возрасте 65 лет и старше…

«И УДОВЛЕТВОРЯЮТ СВОЮ НУЖДУ»
В Чугуевке сохраняется атмосфера.
В прошлом году районная детская библиотека приобрела у нас с десяток новых книг. По нынешним временам — факт уникальный.
У давнего поклонника Астафьева Анатолия Сезика (бывший врач-хирург, пенсионер, «покупательская способность» ничтожна по определению) в скромном личном собрании всего пара томов любимого писателя. Искал в чугуевской библиотеке — не нашёл. Через родственников пытался достать что-нибудь в библиотеках Арсеньева. Результат тот же.
Сотрудница Морского университета Надежда Рябикова (бюджетница) ищет в книжных магазинах приморской столицы книгу Ивана Клуласа «Диана де Пуатье». Находит по цене… 410 рублей. В два-три раза дороже любого поп-чтива. Необходимую сумму пришлось собирать несколько месяцев.
Джон Кудрявцев пытается приобрести в подарок знакомой имениннице том Антона Чехова. Объехал весь город, Чехова на книжных прилавках не обнаружил…
Чтобы «реформировать» некогда самую читающую страну, существует великое множество приёмов.
В Приморье (только ли?) библиотеки, детские и недетские, не то что фонды не пополняют — многие попросту закрываются.
Во Владивостоке прекратила существование одна из старейших библиотек — межсоюзная имени Фадеева. Здание на Океанском проспекте рядом с городской мэрией. Фонды «временно рассредоточены на хранение», штат сокращён, люди уволены. Библиотеке имени Горького больше не принадлежит историческое здание на Светланской. Закрыт абонемент, книги распродаются, судьба значительной их части, равно как и работавших здесь сотрудников, неясна.
В том и другом случае — центр города. Дорогая землица…
Между прочим, и в Фадеевке, и в старом здании Горьковки вершились живые дела. В Фадеевке давным-давно прописался клуб «Орфей», в нём проводились литературные и музыкальные встречи, презентации новых изданий, в частности журнала «Дальний Восток». Завсегдатаи клуба — люди разные во всех отношениях, но костяк — интеллигенция в возрасте, народ со скромным достатком. Стали искать, куда притулиться, чтобы встречаться хоть раз в пару месяцев. Обратились в Дом офицеров флота, который в былые времена без проблем привечал в малом зале и даже в шикарном зимнем саду многих и многих. Теперь ДОФ «в рынке». Однако начальник «пожалел» орфеевцев, пошёл навстречу: «Час в малом зале стоит шесть тысяч, но для вас — три с половиной». Клуб приютил в Пушкинском театре профессор Геннадий Турмов, кстати сказать — член Союза писателей. Надолго ли? Геннадий Петрович сдал должность ректора в Техническом университете, которому принадлежит театр. Как будет решать вопрос новое руководство — покажет время…
Незабываемая беседа с вице-губернатором. Члены совета по культуре (то ли распущен, то ли бездействует — года три ничего не слышно) задают вопросы, он отвечает.
— Есть вещи, которые можно разрушить, но при доброй воле когда-нибудь вернуть к жизни, восстановить, построить заново. А есть такие, которые стоит утратить — и сразу образуются чёрные дыры, их уже никогда не залатаешь. Например, подписка центральной краевой библиотеки на периодику. Хотя бы одна библиотека в крае имеет гарантию получения газет и журналов?
— Пусть директор придёт на приём к губернатору и докажет необходимость финансирования!
— Позвольте, год уже начался, это надо было сделать вчера. И потом — вы можете сказать, когда директор библиотеки попадёт на приём, завтра или через месяц? И попадёт ли вообще? И что ему ответит губернатор, вы знаете? К тому же краевой бюджет законодательным собранием утверждён, финансирование по данной статье предусмотрено. Почему это надо ещё доказывать? Для администрации бюджет — закон, который надо выполнять.
— Мы (напор на это «мы») принимаем бюджет не для того, чтобы его выполнять, а для того, чтобы по нему отчитаться!
Вопросов нет. Комментарии излишни.
Чугуевка пока держится. Но не везде так. Глубинка ныне очень зависима, несамостоятельна, по сути беспомощна. От тех, кто где-то там, выше, и от тех, кто здесь — местных устроителей России.
Дивная история в райцентре Шкотово. Сел на престол новый глава муниципального образования. После победы на выборах надо, конечно, встретиться с «электоратом». Чего добрый человек обещал землякам, уже никто не скажет, а вот это его заявление вошло в бессмертную память народа:
— Я после школы ни одной книги не прочитал, да глядите — стал у вас главным!
И — закрыл библиотеку.
В самом деле, зачем книги читать, если и учиться-то не обязательно! Купил «корочки» — становись начальником города Архангельска, вице-губернатором Приморского края, работай в министерстве, допустим, культуры. Можешь и в министерстве образования, даже высшего. Не случайно один очень большой чиновник оттуда без обиняков заявил: надо, мол, выбить из сознания молодёжи мысль о вузовском дипломе.
А в чугуевской школе имени Фадеева не так давно похвалились: более десяти выпускников-медалистов прошли без сучка и задоринки собеседования и стали студентами ведущих вузов Владивостока — приняты на бюджет. Достижение даже для элитных школ Приморской столицы. Как удаётся? Объяснили: «Мы не отказались от старых программ по истории и литературе. То, что исключено из школьного курса, даём на факультативах и в кружках, где занимается значительное количество учащихся».
Увы, образование, сочетавшее в советской школе обучение и воспитание, бывшее если не лучшим, то одним из самых передовых и эффективных в мире, стремительно утрачивает позиции. Дело не только в искалеченных программах, в очевидно преднамеренном вымывании из школьного курса гуманитарных предметов. Главное «достижение» «новой» России — дешёвые учителя. Рядом с ними — библиотечные работники. К слову сказать: в школах библиотеки тоже закрываются.
В конце марта, накануне Лазаревой субботы (!), президент принял министра культуры. Министр докладывает о недопустимо низкой зарплате библиотечных и архивных работников: чуть больше 3000, к 2010-му ожидается 4140. Президент интересуется возможностью заниматься коммерческой деятельностью (?!). Разговор о том, что из себя будет представлять через четыре года ожидаемая прибавка чуть более тридцати процентов, не ведётся. Между тем десять, а то и все двенадцать процентов — ежегодная официальная инфляция. Никак почему-то не совпадающая с фактическим ростом цен (в этом году до тридцати процентов и выше) хотя бы только на продукты…
Вспоминается история с неким номенклатурщиком, несколько месяцев возглавлявшим краевое управление культуры. Собрал совещание заведующих сельскими клубами и библиотеками. Часа полтора докладывал о том, как мы плохо жили раньше и как теперь будем жить хорошо. При этом в самых неожиданных местах торжественной речи вдруг ставил вопрос ребром: «Как вы будете погружаться в рынок?!» Всё равно, что врач «скорой помощи» спросил бы больного, лежащего на земле без сознания: «А вы по утрам собираетесь делать физзарядку?!»
Как сделать «рентабельным» клубик в небольшой деревне? Как извлечь «прибыль» из сельской библиотеки? Как превратить в «доходную» библиотеку школьную, а заодно с ней — и саму школу? Закрыть, «сэкономив» какие-то, отнюдь не великие, денежки на их содержание?
Наши правители, вероятно, за что-то не любят педагогов и работников культуры, не дают им жизни. Сделать это несложно, надо просто не оплачивать должным образом учительский труд, труд библиотекарей, работников архивов.
Какую страну с безоглядным рвением пестуют рыночники-демократы, властная «державная» вертикаль? В России сегодня два с лишним миллиона детей от 7 до 17 лет не ходят в школу. Столько же — беспризорники. Их учит и воспитывает улица.
Разговоры о том, что всё дурное в России есть исключительно наследие СССР и сугубая вина КПСС — от лукавого. Нечистоплотно. При всех непростительных грехах Советского Союза (так ведь и не простили ничего), по культурному-то ведомству, по образованию, медицине — по всем, значит, социальным делам, всенародно значимым и касающимся буквально каждого, Россия проживает доставшееся ей в наследство, ничего не приумножив. А КПСС за свои достижения и загибоны уже оплатила исторические счета, прекратив вместе с былым государством своё существование. Пришла пора за что-то отвечать и нынешним хозяевам жизни. Но мёртвого льва и шакалы кусают, а в своём глазу бревна не видно.
Вопрос встал в полный рост, вопрос к сегодняшней власти: чему учит, кого воспитывает «пореформенная» школа?
P.S. Цитаты в тему.
Лариса Каллиома («Известия»): Новые учебники 2008-2009: 92 по иностранным языкам, 83 по русскому языку и литературе, 67 по математике, 39 по физике, 20 по химии, 19 по истории, 10 по информатике. В учебнике по истории «…представлен полный портретный ряд генералов Белой гвардии и всего два портрета военачальников Красной армии. Портрета Чапаева среди них нет». В учебнике по литературе «Лермонтов назван не Михаилом Юрьевичем, а Юрием Михайловичем…В хрестоматии по литературе для пятого класса детям предлагается по ролям пересказать сказку. Вот отрывок из нее: “… и приходят жеребцы из морских коней на запах кобыл и выходят на сушу… вскакивают на кобыл и удовлетворяют свою нужду и хотят увести с собой…”». В книге по географии «Индию определили материком… А в учебнике по немецкому языку для 7-го класса ученику предлагается перевести следующую фразу от лица девушки: “Мне 14 лет, с родителями поссорилась, ушла жить к сирийцу”… В предисловии одного из учебников можно прочитать: “Если ваш ребенок идет в школу не в Англии и не в США, а в российскую школу, то по этому поводу не стоит переживать”».
Валерий Козлов (академик, вице-президент РАН), из газетной статьи «В учебниках столько ошибок, что двоечникам и не снилось»: «Только каждый пятый учебник из 437, представленных на экспертизу, отвечает современным научным представлениям».

КУДА ПОДАТЬСЯ БЕДНОМУ РУССКОМУ?
Попавший в засаду, в капкан, в беду, конечно, перво-наперво оглядывается по сторонам и, если не утратил от страха ли, от ран ли душевных и телесных способности шевелить мозгами, начинает размышлять: как выбраться к спасению и кто может прийти на выручку?
У русского в Азии, хотелось бы верить, есть основания опереться на пантюркославизм или, кому как больше нравится, панславянотюркизм. Смысл термина в любом случае трудноуловим для единого понимания «нашими» и «не-нашими», но более-менее ясен, чтобы к нему сейчас прибегнуть. Однако тема выходит за пределы замысла начатой главы. Хватит нам покуда и одной Европы.
На поверхностный взгляд в Европе русскому должно быть полегче. Всё-таки здесь не только германцы, британцы и прочие французы, но и славяне, которым русские братушки на крутых поворотах истории не раз пособляли. Случалось, прямо скажем, живота не щадя и неся немалые жертвы, отводили от погибели.
Каким всё-таки проницательным оказался гений Фёдора Михайловича Достоевского! Великий писатель сделал прогноз, неожиданный для русских и, казалось бы, незаслуженно оскорбительный для всего славянского мира: «Не будет у России… таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только Россия их освободит, а Европа согласится признать их освобождёнными! …Начнут же они по освобождении свою новую жизнь именно с того, что выпросят себе у Европы… ручательство и покровительство их свободе ...именно в защиту от России… Долго, о, долго ещё они не в состоянии будут признать бескорыстия России…»
Легко ли было предположить, что не имеющую отношения ни к каким наукам «доктрину тоталитаризма» госпожи Ханны Арендт, с примкнувшими к ней Карлом Фридрихом и Збигневом Бжезинским, когда этой доктрины не смогли проглотить даже не самые непредвзятые учёные Запада, в удобный момент подхватят наши братья-славяне, чтобы «научно обосновать» свои претензии к России, к русскому народу? «Учение», российским историком Сергеем Кудряшовым с достаточным основанием названное «пугалом для некрофилов», подхватили Вацлав Гавел в Чехословакии, Милован Джилас в Югославии, Желя Желев в Болгарии, Лешек Кулаковский в Польше… Мысль Кудряшова о том, что «к моменту крушения режимов в ряде стран Восточной Европы у нарождавшейся оппозиции уже была готовая схема восприятия прошлого и настоящего», кажется слишком корректной. Эти господа не просто «демонстрировали солидарность с политическим курсом Запада», но активно и непосредственно обеспечивали этот курс в своих странах. Как обеспечивал его, к примеру, наш дорогой «товарищ» Яковлев. Последний главный идеолог СССР написал, в частности, предисловие к книге бывшего маоиста Стефана Куртуа «Чёрная книга коммунизма». «По накалу антикоммунизма, — замечает Сергей Кудряшов, — предисловие бывшего члена политбюро ЦК КПСС А.Н. Яковлева даже превосходит опус Куртуа»…
…Праздник славянской письменности и культуры, конечно, не для всех праздник. Культуры, они разные, а славяне — не все славяне. Да мы не за всех, мы за себя, и не ради всех, а ради вот этих не первый год знакомых друзей.
Наша штаб-квартира в Чугуевке — музей Александра Александровича Фадеева.
С подиума под портретом писателя звучат произведения Владимира Маяковского и Михаила Зощенко в исполнении Кучук. У Костина — новая песня. Родилась в прошлый приезд после посещения села Ясное. «Калина». Сварка направленным взрывом: все души — в одну…
Надя Бабкова — глава из «Русского острова». Валентина Чухрай поёт и читает стихи. Следом — её сестра Людмила. Потом — Вера Саченко…
Здесь можно запросто поменять места: гости — в зал, хозяева — на сцену.
P.S. Цитата в тему.
Михаил Ножкин: «Сейчас национальную идею ищут где угодно: под кроватью, в туалете на стене, на всяких высокоумных семинарах. А она проста, русская национальная идея, и выражена одним словом: Победа. Победа над врагом внешним. Победа над врагом внутренним. Победа над самим собой, над своей ленью, над пьянством, над воровством. Победа над казнокрадами и мерзавцами. Умение в тяжёлой ситуации побеждать. В самом широком смысле! Мы — народ-герой, народ-победитель. Сделать — надо, отстоять — надо, выстоять — надо. Потому что на нас веками шли. С запада, с юга, с востока. Войн пятьсот с чем-то насчитали историки за тысячу лет. Каждые полвека — война. И война такая, что или победить, или погибнуть: раствориться в истории без следа…
Или мы побеждаем, или России нет. Всегда так! Отсюда наша закваска! И массовый героизм — отсюда. И массовые жертвы. Это ж было! Это и сейчас так! Трудно? Трудно. Надо выкарабкиваться из любого
положения…»

МЕСТА ФАДЕЕВСКИЕ
В последней четверти прошлого века музей привлёк сотни мастеров слова, в том числе именитых и подлинно талантливых. Не преходяща фигура писателя, чьи детство и юность принадлежат Чугуевке. О суровом, драматическом прошлом, о людях, которые жили, работали и воевали здесь, рассказывают его произведения. Роман «Разгром» изучался в школах и вузах Советского Союза, но, по-моему, до сих пор по-настоящему не прочитан. До конца не разгадана и недооценена повесть «Разлив». Вещь не просто экзотически-революционная, но по-человечески живая, глубоко философская и провидческая. Так же, как рассказ «Рождение Амгуньского полка» или небольшой отрывок из неоконченной повести, ставший рассказом «Один в чаще»…
Чугуевская земля — вообще земля литературная. Пожалуй, самая литературная в Приморье. Не в последнюю очередь она заставляет вспомнить Владимира Клавдиевича Арсеньева: его экспедиции проходили и в этих местах. Родом из Чугуевского района, из Нижних Лужков выдающийся талант Ивана Ульяновича Басаргина. Творчески и по жизни связан с этим удивительным уголком Дальнего Востока Станислав Прокопьевич Балабин. Сейчас в Чугуевке живут и работают прозаик Виктор Михайлович Пожидаев и поэт Вера Николаевна Саченко. Совсем недавно заявила о себе юная Ольга Левашова из села Архиповка: её многообещающий голос прозвучал со страниц ежегодника «Сихотэ-Алинь», где она дебютировала с небольшими, но западающими в память рассказами…
Виктор Астафьев на стыке восьмидесятых-девяностых полагал, что русские — нация молодая, с нерастраченной огромной энергией, но валится, летит в яму, дна которой пока не видно. Вот когда дна достигнем, то вернёмся к земле, и начнётся пусть не возрождение, но хотя бы выздоровление. Если оглядеть русскую землю, придётся признать: падение наше ещё продолжается.
Вокруг Чугуевки — заросшие бурьяном поля. Здесь выращивались отменные овощи. Маринованные огурцы и помидоры, солёные грибы и многое другое шло, в частности, на севера, в Заполярье, в том числе в провизионки ледоколов, работавших на Севморпути. На мою подводную лодку, вероятно, тоже попадали чугуевские огурчики-помидорчики…
Несколько лет, проезжая мимо стен бывшего консервного завода с пустыми оконными глазницами и остатками стропил на крыше, я отводил взгляд в сторону. Теперь увидел: уже и взгляда отводить не от чего, не осталось даже стен…
Свернёшь с асфальта — начинается скачка по грейдерной дороге. В районе за «транспортными артериями» стараются ухаживать. Но сил не хватает. В приличном состоянии трассы с твёрдым покрытием. На таёжные просёлки дорожная техника заруливает редко. Здесь ямы да канавы, разбитые колеи, проваленные, с дырами, мостки из брёвен, когда-то могучих, но безнадёжно переживших своё время. С гор с воем катят переваливающиеся с боку на бок большегрузы с кругляком. Из долин, задыхаясь на подъёмах, громыхает к лесосекам порожняк. Жестокая работа идёт безостановочно, днём и ночью, зимой и летом. Лесорубы…
Сколько десятилетий назад Иван Басаргин забил тревогу? О том же взывал Станислав Балабин. Если так валить тайгу — без разбора, по берегам рек, в охранных зонах, не занимаясь лесовосстановлением — землю смоет в океан! Только тайга в местах, где с ранней весны до глубокой осени могут бушевать тайфуны, способна собирать и удерживать гигантские объёмы дождевой воды и талых снегов. Давно видно даже слепым: уничтожение сихотэ-алинских лесов — преступление. Перед государством, перед грядущими поколениями, перед самой природой.
Практически ежегодно, да по нескольку раз, прокатываются по краю разрушительные наводнения. Ущерб от них не может быть покрыт прибылями, оседающими в карманах и на счетах самозванных «хозяев тайги», чей «бизнес» зачастую беззаконен.
И что говорить о «простых» людях? Надо чем-то жить, надо кормить детей…
Выехать на большие дороги можно через «главные ворота» райцентра — мимо стелы с изображением тигра и годом основания села — 1903. Или через Соколовку. Мы едем мимо стелы. Недалеко от Новомихайловки, перед поворотом к железнодорожной станции — остовы мощных железобетонных и кирпичных корпусов. На месте заводских производств сейчас в буквальном смысле мёртвая зона…
Небо над долиной, по которой бегут наши машины, с начала перестройки на долгие годы опустело. Сейчас оно вновь ожило, разбуженное гулом реактивных двигателей. МИГи орденоносного 586-го полка ПВО, прошедшего героический боевой путь, гордого своим фронтовым прошлым, вновь поднялись на крыло. В девяностые годы полк был на приколе: не было керосина летать истребителям, не было денег платить лётчикам… Командир полка рассказывал с горечью и стыдом, что пилоты ради прокорма занимались извозом от поезда в Ново-Чугуевке на севера — в Кавалерово, Дальнегорск и дальше... Командир не мог им запретить, хотя некий очень своевременный высочайший приказ, совершенно фарисейский, поскольку невыполнимый, как большинство приказов той поры, не дозволял офицерам заниматься «коммерческой деятельностью»…
Тогда, в кабинете командира полка, я невольно вспомнил парижских таксистов из благородных русских родов, из числа генералов и офицеров Белой гвардии, после гражданской войны выживавших в эмиграции. Выходило: с воцарением демократии и развалом СССР защитники Родины оказались эмигрантами в гарнизоне во глубине собственной страны…
В Чугуевском районе видно Приморье. В Приморье узнаётся Россия. Она всё ещё настолько велика и, вопреки всему, так прекрасна, что мир не может отвернуть от неё влюблённые и ненавидящие взгляды.
Она пока не разобралась в прошлом и не разгадала своего будущего. Но живёт, мечтает и… остаётся прекрасной! Стало быть, по-прежнему необычайно талантливой. Ибо такой земле не может быть дан бездарный народ. Это и делает беспокойной жизнь России. Она слишком лакомый кусок для чужаков, слишком раздражает их зависть и возбуждает алчность. Она оказалась слабо защищена перед возросшими угрозами, ибо её народ более душевен, чем прагматичен, более доверчив, чем предусмотрителен, более добр, чем хитёр и корыстен.
P.S. Цитаты в тему.
Александр Фадеев, «Разлив»:
Тун-ло останавливался у каждой подводы и говорил:
— Не нужно ехать… Тун-ло знает. Никто не вернется домой. Много будет сирот в долине.

…но назад никто не возвращался… Тун-ло не любил повторять одну вещь одним людям два раза. Но следующей подводе говорил то же самое. Однако и следующие подводы ехали дальше…
«Один в чаще»:
— Это пиджак чей, твой? — кивнул вдруг Старик, заметив возле шалаша потрепанный надёван. — Я возьму его…
Он сказал это совершенно спокойно, как будто иначе и не могло быть. На самом деле это тоже было ново: раньше он никогда не взял бы чужого
лично для себя и притом — насильно.
Может показаться, что в подсознании Старика шевельнулось: «Пиджак, мол, нужен мне для поддержания моего существования, а я — человек, нужный для большого, не личного моего дела»?.. Но нет, — он взял пиджак просто для себя… И — что важнее —
он сам знал это.
Предсмертное письмо: «…теперь, когда всё можно было бы исправить, сказалась примитивность, невежественность — при возмутительной доле самоуверенности — тех, кто должен был все это исправить... Единицы тех, кто сохранил в душе священный огонь, находятся в положении париев и — по возрасту своему — скоро умрут. И нет никакого уже стимула в душе, чтобы творить…»

МЕСТА БАСАРГИНСКИЕ
Не буду оспаривать иных мнений, но останусь при своём: уже первая повесть Ивана Басаргина «Чёрный Дьявол» (книжка, вышедшая в самом начале семидесятых в Новосибирске, давно — ископаемый раритет: во всех библиотеках зачитана до смерти) не уступает в занимательности «Белому Клыку» Джека Лондона или «Белому Биму Чёрное Ухо» Гавриила Троепольского. И содержанием — вещь глубокая, исполненная света неуспокоенной человечьей души, постигающей смыслы земного пребывания, страждущей в поиске Истины.
Иван Ульянович отчасти описывает и места, по которым сейчас едем. В книгах Басаргина они нарисованы такими сочными красками, так живописно, что мы узнаём их, словно уже не раз видели, а то, может быть, даже и жили здесь.
На языке таёжников это называется: прижим. С одной стороны обомшелая скала подпирает небо пышными шапками дубов, кружевом берёзовых крон, мохнатыми малахаями кедров. С другой — выворачивается из таёжных дебрей, из непросохших после недавних потопов урём, бросается с разгону, хищно ластится к подмытому яру река, — ещё по-весеннему полноводная, шумная, неудержимая, как наша жизнь. С восторгом и опаской глядим то вверх, то вниз, пока машины вписываются в дорожную насыпь, круто огибающую почти вертикальный утёс.
Может быть, в устрашающей глубине обрыва, в холодной стремнине кипящего, закручивающегося воронками потока в этот миг идёт против течения, легко обгоняет нас речной великан, астафьевская царь-рыба, воевода сибирских и дальневосточных рек — таймень? А сквозь разнокалиберный строй стволов, через причудливую вязь лиан и веток, в прихотливом узорочье хвои и листвы не пристреливается ли к нам цепкий, точный, всё примечающий взгляд амбы — первого хозяина тайги? Не под тем ли, почти поднебесным, кедром примял тигр молодую траву, устроил свою потаённую днёвку, свой наблюдательный пункт, с которого ему видно всё, а он не виден никому? Уютно возлежать котяре на пригретой большим, сильным телом земле, поигрывать чуткими ушами и подметать гибким хвостом прелую лесную подстилку; вольно дышать сладким воздухом, наполненным ароматами только-только шагнувшего к Сихотэ-Алиню нового лета… Не тот ли это красавец, чьи следы почти впритык к задам кокшаровских огородов видели в крещенское глухозимье чугуевские рыбаки? В по-за том январе Геша Бабков и мне показывал их — всего в нескольких сотнях метров от зимовальной ямы, к которой мы шли, чтобы, иступив ледобуры, до вечера стыть над лунками, пытаясь выхватить из-подо льда сонных ленков. Спокойная, ровная стёжка прошила автомобильную колею. Вмятины на снегу поверх старого отпечатка протектора — с чётко продавленными подушками тигриных лап. Ещё не припорошены изморозью, серебристо посверкивающей в синем утреннем воздухе и медленно-медленно опадающей нам под ноги…
Господи, каким ладом, какой крепостью наделены от сотворения эти дали земные, какая гармония в мире, какая красота кругом! Всё знакомо, всё родное, несказанно любимое — не отвести взгляда, не оторвать от сердца…
С кем-то мы уже встретились в таёжной глубинке, с кем-то ещё предстоит. Без этих замечательных людей, без отзывчивости их, без понимания и содействия наши метания здесь — пустая трата времени и бензина. И в очередной раз убеждаешься в том, что опять выпали трудные русские времена. Одоление их почему-то всегда становится, прежде всего, делом бабьим. Я не стесняюсь этого слова, потому что женщины и в Париже женщины, а наши — красавицы, умницы, жёны и матери, лучше нет во всём свете — мало того, что женщины, но существа особые, единственные, какие нигде, кроме России, больше не рождаются. Дорогие, бесценные наши бабы! Хрупкие и нежные, многотерпеливые и щедрые, они обладают какой-то державной двужильностью и стоят там, где мужики теряются и отходят в сторону. Стоят и держат, волокут на себе — именно по-бабьи, то есть надёжно и спасительно — ни много ни мало — саму родину, саму Россию.
Культработники, заведующие библиотеками, директора и художественные руководители сельских домов культуры — за ними мужья и дети, за ними односельчане и соотечественники, за ними — вся страна.
Надежда Грищенко, Светлана Дулинская, Ольга Коршунова, Лариса Куропей, Надежда Ныч, Галина Прокопенко, Елена Рытик… Впрочем, с радостью докладываю: счёт не остался сухим, и от имени всех «автопробежников» кланяюсь за гостеприимство и соучастие в общем деле главе Уборкинского поселения Сергею Юрьевичу Кирсанову.
…Везде всё было, как всегда, — удивительно и неповторимо.
Елена Божок в районной газете вскоре опубликовала большой материал «Творческий десант порадовал чугуевцев». На полстраницы — фото, сделанное Володей Листровым. По низу снимка крупным шрифтом: «Самарская молодежь долго не хотела отпускать лесозаводского барда Виктора Костина».
Встреча в клубе закончилась. Вечерело. Я, пока загружали реквизит в автобус к Листровому, успел прогреть машину. Мы торопились, надо было ехать, а они всё пели. Девчонки плотным кольцом окружили гитариста и, обнявшись, раскачивались в такт мелодии. Комары слетелись, кажется, со всей тайги. Певуньи — кое-кто в коротеньких юбках — не знаю, как выдерживали эту жуть. Кавалеры стайкой стояли в сторонке, ревниво наблюдая. Пытались нарочито независимо разговаривать, но вдруг умолкали и слушали.
Женщина моих лет, из рода первопоселенцев, рассказала вековую историю Самарки и судьбы предков. В памяти и сердце уже было тесно. Вместе с волнующейся речью незнакомки, исповедально вспоминающей о дорогих незабытых, но не поименовавшей себя, вместе с девчачьим хором Виктора Костина во мне звучали и другая музыка, и другие слова. Те, о которых Елена Божок напишет: «Анжела Мхитарян произвела впечатление на участников автопробега своими песнями под гитару. Побывал на встрече и батюшка из самарской православной церкви, сказал, что дело это нужное и очень важное». И ещё: «В Самарке зал дружно пел вместе с аккордеонистами “Вальс расставания”, “Коробейники”, “Валенки”, “Песню про зайцев”»…
Анжела — автор-исполнитель, если не ошибаюсь, занимается предпринимательством. В традиции наших встреч: на сцене — местные таланты. Но чтобы так — от мала до велика — участвовал переполненный зал!.. Как будто отрепетировали всем селом. Едва инструментальный дуэт растянул мехи аккордеонов и прозвучали первые аккорды, зрители вступили и уже не смолкали, исполняя от начала до конца песню за песней. Я сказал товарищам: всё, программу сворачиваем, слов не говорим; пусть поют, сколько захотят…
Я вышел в коридор, медленно, тихо, словно по воздуху, прокрался в уголок, подальше от входов в «партер», чтобы никто не видел. Слушал и старался не плакать…
Кокшаровка — 15.00. 18.00 — Самарка. Вернёмся в райцентр почти в полночь. Запомним навсегда. Красивые люди. Красивая земля.
На этой земле эти люди должны жить красиво.

ПОЧЁМ ЛЯ-ЛЯ ТОПОЛЯ?
Что-то оберегает меня от дурных книг. По сути, никогда не читал ничего ядовитого для души. Как-то на дальних ещё подступах улавливаются авторы и произведения, которые не годятся даже для гальюна. Сегодня определить их вообще не стоит труда. Чем громче кричат о них, чем согласованней их навязывает читающей публике наша разухабистая пресса вкупе с разноцветным телевидением, тем полнее гарантия: это — фуфло (Сергей Воробьёв: «Свободы — сколько хочешь, а искусство куда-то попряталось… есть только одно, в сущности, противопоставление. Но оно главное: настоящее или фуфло»).
Однако осколок этой ночи, оставшийся после поездки по Улахинской долине и бесед в доме Бабковых, я провёл не за прихваченной из Владивостока книгой «Любимые дети Державы», которую было взял полистать на сон грядущий. На полках в моей спаленке вдруг обнаружил целую библиотеку Эдуарда Тополя. Кто-то из многочисленных хозяйских детей, как потом выяснилось, натащил сюда этого чуда.
Взял пару штук наугад, но сразу и понял без разницы, а если и с разницей, то невеликой. «Невинная Настя, или сто первых мужчин» и «Любожид». Как во всех остальных тополевских томах, вначале россыпь хвалебных в адрес автора цитат и — большими буквами — резюме: «КНИГИ ЭДУАРДА ТОПОЛЯ ИЗДАНЫ В США, АНГЛИИ, ГЕРМАНИИ, ФРАНЦИИ, ИТАЛИИ…». Далее тщательно перечислены ещё десять стран, включая Россию.
Сюжет «Насти»: тринадцатилетнюю девочку-отличницу насилуют трое мерзавцев, которые, стараниями автора, не выглядят так мерзко, как заслуживают. Потом почти на трёхстах страницах «невинная Настя» взапуски то ли мстит всем подряд парням-мужикам, то ли непрерывно влюбляется — иногда сразу в нескольких и не по разу на день. Цитаты, цитатки, цитаточки («герои» меняются, «героиня» «пашет» бессменно):
«…я говорю:
— Только с презервативом!
Он говорит:
— Что ты, Настенька! Я же ехал в гости, я не рассчитывал…
А я говорю: нет, и все. И сделала ему минет».
«С Женей я не спала, я делала ему только минет». «У меня не было к нему отвращения, просто не хотела, и все. А когда ему было уж совсем невтерпеж, я делала минет…». «Я от него ушла с большой практикой минета». «Я вижу, что он меня не хочет, но он пытается что-то сказать, как-то отнекиваться, а я уже — все, я уже наступаю и начинаю делать ему минет». «— Миша, а хочешь, я тебе сделаю по-французски?». «— А ты любишь минет?». «…а я не хочу с ним спать. Не хочу, и все. И я делаю ему минет». «…мне стало его жалко, и я сделала ему минет».
«Это даже нельзя сказать, что мы занимались любовью. На самом деле… мы просто трахались — без чувств, ласк, поцелуев».

И вот это — художественная литература? Я большой мальчик и отнюдь не ханжа, полагаю возможным писать о чём угодно, пусть и о «просто трахались», и об этом, любимом Тополем, минете. Но не должна ли повесть («педагогическая поэма» такое жанровое определение дал своему шедевру автор) хоть словом каким отличаться от милицейского, допустим, протокола? Литература не имеет права быть такой примитивной. Ибо никогда не была и, Бог даст, не будет столь примитивной сама жизнь, которая и есть, в некоторой мере, литература — отображающая жизнь и как-то влияющая на неё. Такой утилизированной человеческой натуры, такой до стоячего члена спрямлённой реальности, как они предстают со страниц «гениальных» («генитальных»?) тополевских романов, нет даже в канайском дурдоме, где, работая в молодые годы, я избавился от излишних иллюзий по поводу совершенства мира и человека.
В создании, тиражировании и пропаганде таких паранормальных «художеств» есть несложная тайна, грубо выделанная сермяга, невыдающийся прикладной смысл. Ну вот нет же мировой раскрутки, нет тотальной рекламы, к примеру, у книг Михаила Веллера, действительно серьёзных, в самом деле педагогических и, несмотря на публицистичность, гораздо более художественных — по стилю, по словарю, по образности отточенной фразы.
Всё, в общем-то, на поверхности: воздыхатели господина Тополя, его идеологические заединщики и не скрывают, ради чего стараются (литература, что бы кто ни болтал на сей предмет, всегда и везде — идеология или, по-другому, психологическое оружие массового поражения):
«…по степени “бешеной” любви к своим героям (девам и евреям) Эдуарду Тополю просто нет равных на современном литературном поле» Наталья Желнерова. «Эдуард Тополь лукавит, выделяя из двадцати (или уже больше?) написанных им романов “Еврейскую трилогию” и “Любимые и ненавистные”. Во-первых, евреев и “еврейских” проблем хватает и в остальных его книгах, а во-вторых, вряд ли можно найти другого современного русского писателя, все произведения которого составляют столь непрерывную автобиографическую повесть» Борис Пастернак (другой).
Нужна подлинно революционная смелость, чтобы назвать Тополя «русским писателем». Его «философия» едва ли имеет много общего с корневым русским сознанием, с традициями русской литературы, с укладом русской души. Суть вот тут: «Все романы Эдуарда Тополя — это большой захватывающий сценарий, который издается массовыми тиражами…» — Ирина Иванова.
Именно сценарий. Для грядущей, надо понимать, России. Для страны, над которой учинили групповуху. Изнасиловав табуном, научили делать минет. Дальше всё просто. Жизнь без чести, без совести. Без Бога. Значит, без будущего. Потому что это зоологическое существование нельзя считать жизнью ни сегодня, ни завтра.
Так — надо. В интересах «элиты». Эти «русские» писатели, эта «литература» работают на «преобразование» общественного мнения, на «перевоспитание», на полное «освобождение» народа.
Михаил Веллер в «Кассандре» подчёркивает, выделяет курсивом: «Общественное мнение — это прикладная мораль элиты в применении к общественным вопросам». Где-то тут рядом, совсем близко, плотно сходясь и сливаясь в одно, — воспитание вкуса, в том числе художественного (или его отсутствия). Здесь нет мелочей, частностей («на вкус и цвет товарища нет»), не существует никакой, тем более полной, свободы. Всё как раз взаимоувязано, сцеплено мощной хваткой, которая может оказаться и мёртвой. Этика с эстетикой разведены лишь условно, чисто методологически, для упрощения понимания затрудняющимся умом. На деле — одно целое. Эстетика, красота, гармония формы — только внешняя оболочка этики, нравственности. Либо антиэтики — то есть безнравственности, аморальности, свального греха, содома и гоморры.
Обратимся к умнице Веллеру: «Иногда кажется, что общественное мнение формируется в сумасшедшем доме и набирает силу в интернате для умственно дефективных. Просто материал для суицидологии.
Сегодня, в начале XXI века, главная проблема, стоящая перед “европейской”, “христианской”, “белой”, “традиционной” цивилизацией — это проблема стремительной гибели, самоубийства, самозамещения, рассасывания, исчезновения, мутации…
Что же “общественное мнение”? Успешно способствует.
Под “ксенофобией” понимается уже любое проявление инстинкта этнического самосохранения. Под “равными правами для меньшинств” — преимущественные социальные права неравнозначных социальных, сексуальных и этнических групп. Под “неприкосновенностью границ” и “недопустимостью сепаратизма” — отрицание права зависимых и несуверенных наций на самоопределение и независимость. Под “гуманизмом” и “миролюбием” — практическая ненаказуемость терроризма и запрет на уничтожение откровенных и непримиримых агрессоров.
Если подняться над индивидуальной психологией до уровня социальной систематики — то общественное мнение есть аспект и проявление существования цивилизационной системы в ее конкретной форме. Сегодня — это аспект и проявление системной дегенерации европейской цивилизации. Человек может думать, что он искренне за все хорошее. А объективно через его мировоззрение проявляют себя объективные, системные закономерности — в данном случае системное самоуничтожение».

Только одно маленькое уточнение просится здесь: стремятся ли к самоуничтожению Эдуард Тополь и иже с ним? Не направлены ли их усилия к несколько иным целям?
P.S. Цитаты в тему.
Игорь Губерман: «Себя зачислить в Стену Плача / должна Кремлёвская стена: / судьбы российской неудача — / на ней евреев имена».
Святополк-Мирский: «Искусство — создание новых ценностей… никто не упрекает Эйнштейна за трудность теории относительности. Очевидно, стоит трудиться, чтобы понять… ведь надо сделать усилие и для того, чтобы попасть из дому в Британский музей».
Вс. Н. Иванов: «Русское образованное общество должно наконец размышлять, должно породить независимую русскую мысль, не боящуюся выводить следствия, наряду с русскими откровениями, чаяниями, опытами…»

УРОК ОДНОГО СЛОВА
Татьяна Филиппова: «”Коммуникативная память” непосредственных участников и очевидцев уходит в прошлое вместе с её носителями, тогда как формирующаяся “культурная память” основана уже не на событии, а на образе события». Убедительно. Очевидно. Но мы привыкли и не дёргаемся. Наш опыт заведомо обречён совпасть с провозглашённым образом страны, в которой всё расписано по полочкам господствующей политической идеологией. Её влияние всепроникающее.
Чем диктуется? Потребой текущего момента. Как его трактуют те, кто «наверху». Филиппова не ошибается: «Парадокс в том, что большевики стали “освобождать” мнимые нации (таковые просто не могли сформироваться) ради собственного политического спасения». Так и осталось. Только одних большевиков сменили другие. «Вот, ребята, мы и дожили: зову крови вопреки, комиссаров уничтожили комиссарские сынки». Уничтожили и — сели на их место.
Откровенное время выявило много таких, кто силён задним умом. Признаюсь: и ко мне относится. До сей поры — глубоко и прочно. Если твой персональный опыт требует выводов, не согласующихся с приготовляемой для грядущего употребления «культурной памятью», себе дороже осмыслять его. Лучше согласиться, что опыта не было.
Во мне не дремлет интернациональный долг. Я должен. Очень многое, не буду перечислять все знают. Я не имею права. Тоже — длинный перечень. Например, не имею права никого обижать. Если кто-то обижается на правду, значит, нельзя говорить правды. Её просто не существует.
Девяностые годы прошлого века. Самое начало. Асланхан учится в Москве, в Литературном институте. Он третий в сквере, где я с вологодским поэтом, другом и редактором Николая Рубцова Виктором Коротаевым задержался после перерыва в работе писательского съезда. Асланхан молодой, поэтому быстрей всех бегает за очередной бутылкой вина в недалёкий гастроном. Мы говорим о разном, мне больше всего хочется расспрашивать Коротаева о великом его земляке. По мере того, как Асланхан пьянеет, мы смолкаем.
У студента нет денег, наши он сначала стесняется тратить: игнорируя чёткие инструкции, закуски покупает на один зубок, а потом всё уже становится бесполезно. Молодой талант, который вполне годится мне в сыновья, а Виктору Вениаминовичу — во внуки, пустился в энергичный монолог. Мы пытались принять его за шутку, но не получилось. Быстро узнали, что земли, докуда «достали морды наших коней», принадлежат казахам, и «вам с этим придётся смириться!». Довольно, между прочим, далеко «достали», если верить Асланхану.
Почему-то мы не спорили, и ни мне, ни Виктору Вениаминовичу даже в голову не пришло попытаться отрезвить юного коллегу хотя бы громким словом. Мы даже не спросили, зачем же он приехал в Москву и как дела в институте, где он, кстати, обучался бесплатно.
Съезд продолжал работать без нас. Земляк мой не скоро исчерпал тему, перестал быть злым, заплакал и, вспомнив о том, что я через пару дней лечу в Казахстан, попросил записную. Она сохранилась. С автографом. Рваные — на всю страницу — слова, заваленные во все стороны буквы. Алма-атинский адрес девушки, к которой я должен был прийти с букетом цветов: передать привет от Асланхана и заверить, что он её любит…
На кержацком, староверческом Алтае, который теперь казахский, мочалку почему-то называли вихоткой, а птичек воробьёв — жидами. То, что мочалка с вихоткой — одно и то же, я знал сызмала, а слово «жид» имело для меня лишь одно значение. Жид — воробей. Когда я учился в четвёртом классе, с этим словом была история, ничего тогда не объяснившая, но запомнившаяся и на долгие годы оставшаяся загадочной.
Мальчишки зимой ловили птиц. Самодельными сетками (деревянная рамка, перетянутая вперекрёст нитками) и обыкновенными тазами. Сетка или таз настораживаются косо подставленной палочкой, на снег под них насыпаются, допустим, семечки. Палочка на длинном поводке. Малец держит кончик поводка, лежит в снегу, не шевелится. Птицы слетаются, клюют корм. Дёрг за поводок! Что там на этот раз? Снегири, синички — как кому повезёт.
Мне однажды пришлось довольствоваться добычей — лучше приятелям не признаваться. Сплоховал воробьишко — один-одинёшенек. Я его отпустил. Пришёл домой, жалуюсь маме:
— Поймал жидёнка, отпустил.
Она — очень серьёзно и голосом приглушённым:
— Отпустил — хорошо. Но ты этого больше никогда не говори. Знаешь, в войну за одно это слово давали десять лет.
— Чего давали?
— В тюрьму садили.
— За что?
— Вот за то. Слово сказал — за слово, значит, садили.
Больше ничего объяснять не стала, только повторила несколько раз: «Ты забудь это слово, и всё». И я забыл. Надолго.
Почти через полвека получаю подтверждение маминым словам: «При Сталине во времена так называемого государственного антисемитизма простое упоминание о роли евреев в революции 1917 года каралось в лучшем случае 25 годами ГУЛАГа» (Владимир Истархов).
Нас приучили не верить своим. До такой степени, что мы уже самим себе не верим. Зато очень доверяем авторитетам с Запада. Так что есть смысл вдогон Истархову процитировать другого автора: «Нет надобности преувеличивать роль, сыгранную в создании большевизма, и подлинное участие в русской революции интернациональных евреев-атеистов. Более того, главное вдохновение и движущая сила исходят от еврейских вождей. В советских учреждениях преобладание евреев более чем удивительно. И главная часть в проведении системы террора, учреждённого ЧК, была осуществлена евреями и в некоторых случаях еврейками. Такая же дьявольская известность была достигнута евреями в период террора, когда Венгрией правил еврей Бела Кун» (Уинстон Черчилль — премьер-министр Великобритании, второй англичанин не королевских кровей, погребённый за счёт государства, нобелевский лауреат по литературе, написавший шеститомную историю о второй мировой войне, художник).
Сравнительно недавно — попутно, неожиданно — открыл запретное слово заново. У приятеля листал старое, позапрошлого века, издание Владимира Даля: «Жид, жидовин, жидок, жидюга (м.), жидова или жидовщина (ж.), жидовье (ср. собир.) скупой, скряга, корыстный скупец… На всякого мирянина по семи жидовинов. Живи, что брат, а торгуйся, что жид…. Жидомор (м.), жидоморка (ж.) жидовская душа или корыстный скупец. Жидовать, жидомордничать, жидоморить, жить или поступать жидомором, скряжничать, добывать копейку, вымогая, не доплачивая (и пр.)»
Посмотрел в своём «Толковом словаре живого великорусского языка». Нет. Хотя и указано, что словарь воспроизводит издание 1882 года. Не поленился глянуть в четырёхтомный «Словарь русского языка» (М., Издательство «Русский язык», 1981. Том I. Стр. 483). Есть: «Жид, а м. 1. Разг. устар. То же, что еврей (см. евреи). 2. Груб. прост. Презрительное, бранное название еврея».
Не хочу делать обобщений, подобных тем, что сделали в разные времена многие и многие, в том числе выдающиеся исторические персоны с мировой известностью. «Где бы ни было, в стране, где появляются евреи, независимо от их количества, они понижают её мораль, коммерческую честность… Если мы, путём Конституции, не исключим их из США, то менее чем через двести лет они ринутся в большом количестве, возьмут верх, проглотят страну и изменят форму нашего правления» (Бенджамин Франклин). «Евреи являются не чем иным, как презираемым и варварским народом, который на протяжении длительного времени сочетал отвратительное корыстолюбие с ужасным предрассудком и неугасимой ненавистью к народам, которые их терпят и на которых они обогащаются» (Жан Франсуа Вольтер). «Евреи являются зачумлённой, прокажённой и опасной расой, которая заслуживает искоренения со дня её рождения» (Джордано Бруно).
Надо надеяться, что «средневековая» резкость оценок и определений не свойственна современному миру и человеку, глядящему вокруг без предубеждения. Ничего не поделаешь, и среди живущих ныне найдутся люди, знающие только чёрный и белый цвета, но не хочется иметь к ним отношение. Хочется быть убеждённым в том, что такого страшного народа, какой представлен в процитированных словах, просто не может быть на Земле. Любой и всякий народ — разный. Любая конфессия — внутри себя — не однородна. Христианство — много раз расколотое, столько оттенков и оттеночков. Ислам — многолик. Суниты и шииты. Те и другие — умеренные, крайние, и с той, и с этой стороны. Радикалы — просто радикалы и радикалы-фанаты: безумцы, отморозки. Везде, у всех. Достойные представители — и паршивые овцы, и ястребы, маньяки: полный набор.
Подчёркиваю: слово «жид» я употребляю только в одном его значении, априори полагая, что жид и еврей не одно и то же. Чтоб было яснее: еврей далеко не всегда непременно жид. Еврей может быть евреем, может быть русским, может быть жидом. Русский не может быть евреем, но может быть жидом. Жид, таким образом, для меня понятие не этническое, не конфессиональное, а мировоззренческое и проявляется поступками, которые нормальные, то есть честные люди, в том числе и евреи, предпочтут не совершать.
Если из тысячи евреев девятьсот девяносто девять — жиды, это исключает возможность называть жидами всех без исключения. Точно так же, если из тысячи русских девятьсот девяносто девять дураки, никто не имеет права называть дураками всех.
Помета на полях. В диссертации Юрия Кабанкова, посвящённой Максиму Греку и литературе его эпохи, была глава «О рационализации религиозного сознания на рубеже XV — XVI веков и ереси жидовствующих как первом русском диссидентстве». Научными руководителями было рекомендовано словосочетание «ересь жидовствующих» взять в кавычки, иначе защита диссертации представлялась невозможной.


(Окончание следует).

100-летие «Сибирских огней»