Вы здесь
Снегирь
* * *
Январь, этот белый и длинный пустырь,
Меня изводил бесконечьем,
Пока не окликнул однажды снегирь,
К окну прилетевший под вечер.
Горел темно-красный фонарь на груди,
Он пробовал нужные ноты,
Потом по карнизу отважно ходил,
Туда и назад — с разворотом…
Потом он играл? Или нет… Говорил…
И сумерки нас окружали,
Когда он под флейту слова находил,
Одетые русскою жалью.
И все отступало: и годы, и боль,
Теплели морозные ветры,
И снился ночами ковыль голубой
И сенокосное лето…
Меняя цвета предвечерних картин,
Февраль отгулял новоселье,
И первым, приветствуя ультрамарин,
Умчался снегирь мой на север.
Прощай, снеговой господин, алый князь,
Бегущий от солнца и юга,
Кому ты играешь на флейте сейчас
У заполярного круга?
* * *
Александру Денисенко
Конь заплачет, придет дядя Гриша
И погладит его по лицу:
«Ну, родименький, что ты, потише,
Хочешь, клевера принесу?..»
Их осталось в деревне двое —
Конь ослепший, когда-то гнедой,
И помеченный жизнью воин —
С самодельной сосновой ногой…
Конь копытами бьет по настилу,
Деревяшкою вторит дед,
Так и будут стучать до могилы,
Пока держит их белый свет…
Над конюшнею осень злая
Переводит в бураны дожди…
Их друг к другу мороз прижимает —
Надо зиму опять пережить…
Не поймут, чьи глаза, чьи ноги,
Стало много тягучего сна —
Рысака донимают дороги,
Дядю Гришу взрывает война.
Конь подругу во сне догоняет,
Задыхаясь, сбиваясь с пути;
Старшина по степи ковыляет,
Ищет ногу — не может найти…
И, обнявшись, все медленней дышат —
Конь с протезом? Гнедой человек?
А заснут, и завалит крышу
Беспробудный тяжелый снег…
Будет падать, лететь ежедневно,
Заровняет последний след…
Жил с конем дядя Гриша в деревне,
Жили-были… Теперь их нет…
На Песьей Деньге
Доброй памяти Галины Пинигиной
Иван Грозный, переезжая на коне речку около Тотьмы, уронил в нее монету. Когда ее попытались отыскать, махнул рукой: «Да пес с ней, с деньгой…»
Из легенды
В Вологодском краю, на угоре Фетиха
Предлагает мне женщина чай озорно:
Что-то шепчет воде притаенно и тихо,
Самовар раздувает, как в старом кино,
И брусничное ставит на скатерть вино.
Загорелым плечом, словно шелком, играет
И глядит, как играет на солнце река,
Точно денежки медные перебирает:
Говорят, что однажды монаршья рука
Обронила монету в нее свысока…
Сероглазо смущаясь, на «о» налегая,
Скажет женщина, мило губами лучась,
Осторожно мне чай по столу придвигая,
Что «вода в нем живая, а не покупная.
Брали утром в ключе у ручья»…
И глаголы откроют мне древние дали,
И соборы поставят свои паруса,
И за Деньгою колокол басом ударит,
И ребячьи добавятся в звон голоса,
И рассыплются эхом по длинным лесам…
А она с удивлением нежным и зыбким
Станет благовест в сердце свое опускать,
Улыбнувшись на звоны… И с детской улыбкой
Будет вовсе недетское видеть и знать.
Только мне не решится сказать…
* * *
Весь лес распахнут и прозрачен
И чист, как вымытые сени,
Здесь на спирту крутом, горячем
Настоен лист осенний
На деревах… А под ногами,
За шелестящими шагами
В сто тысяч крошечных мышат
Сто тысяч шорохов шуршат.
Лес переполнен светом, цветом,
Насыщенным, хоть отжимай
Июль, июнь и даже май
С веселых и пьянящих веток…
Пью у рябин бордо и охру,
Янтарь — у буйных тополей,
У клена восхищенно охну:
«Мне малость алости налей!»
И пьяный в осень до предела
Вернусь под звездами домой —
С душою новой, новым телом
И с разноцветной головой…
* * *
По декабрю метель метет, и снег подваливает,
По декабрю отец идет и снег похваливает.
Он все хвалил, он русским был: душа — рубашечка,
Возьмет гармонь, и песни — эх! Нарастапашечку!
По декабрю отец идет, к конюшне правится,
А лошадиный рад народ — встречает, хвалится:
Кто кошевой, а кто дугой, гнедой — объятьями,
Отец любил поговорить с коневой братией…
Потом во двор к себе идет и по порядочку
Все оглядит, топор возьмет «для физзарядочки» —
И ах! да ах! по чурбакам — витым, березовым,
Растет поленница в снегу и пахнет розами.
А в доме, ясно, будут ждать, его выглядывать,
И озабоченная мать — обед подгадывать.
В избе уют и теплота… Иконка старая…
Он… руку сдержит для креста, как и при Сталине…
Засело прочно, не забыть, хотя и надо бы,
Да не дадут, напомнят всё с портретов взглядами
Отец, расстрелянный весной (и не сказали где),
И тесть, истерзанный войной, с тремя медалями.
Мать будет сало нарезать и борщ помешивать,
Отец же — руки потирать (сто грамм обещаны!).
У окон крепкая скамья для четверых ребят,
На ней как будто сыновья чин-чинарем сидят…
Да где? Разъехались давно — зови, аукай;
Отец мечтает — хоть бы раз на зорьку с внуками.
Позднее сядет сеть вязать, и петь захочется,
А после письма всем писать… И день закончится…
Поземкой долго снег несло, потом прояснело,
А солнце село за селом у дальней пряслины.
По декабрю отец ушел… Нас приморозило…
А родом был отец-сокол из Новорозина*.
* * *
Всё падают, сыплются звезды,
Сгорают то дальше, то ближе.
А может, и правда он создан,
Наш август, чтоб думать о жизни.
Сидеть на крыльце до рассвета,
Сжимая невзгоды в горсти,
Надеясь, что русское лето
Немного еще погостит
В березовых чутких селеньях,
Где вскинется звук в тишине,
Когда паутинку заденет
Мизгирь невесомый во сне…
И Родины лик покаянный
Проступит в любимом краю —
Так скорбно смущается мама,
Наверно, в забытом раю.
Всю жизнь через звезды просеешь,
Храня испытующий взгляд,
Заплачешь и пожалеешь,
Что снова родиться нельзя…
А звезды цветут, прорастая
Из бледно-морозных глубин,
И холодом сад задувает,
Где ты на рассвете один.
Степной дождь
Поскорее вбирайте, глаза, этот дождь вперехлест,
Эти тучи слепые над мокрою дикою степью,
И в ракитовых зарослях пляшущий проблеском плес,
И траву, и озер камышово-рогозные крепи.
Пожаднее, и уши, впитайте все звуки дождя,
Эти шорохи, шелесты, шепотов страстный захлеб,
Бормотание в лужах, которое, в плач перейдя,
Заставляет почувствовать зимний, внезапный озноб…
Да… И запахи нам не забыть прихватить бы с собой:
Раздувайтесь по-древнему, бывшие скифские ноздри,
И вдохните в себя и полынь, и сырой зверобой,
И шиповник под яром, цветущий так жадно и поздно,
И туман незабудок — легчайший и голубой.
Торопитесь, спешите, ведь некогда, некогда ждать —
Мимолетность воды так стремительно-неуловима,
Взмах ресниц — и уже обертоны другого дождя
Крутят бешеный ливень — азартно и неутомимо.
Все заполнено, сложено, спрятано в памяти… Так?
А теперь за работу, бродяжья степная душа,
Разбери этих запахов, звуков, цветов кавардак,
Чтобы влагой небесною дом в суховей задышал,
Чтоб бумага отволгла от строчек живых (не чернил) —
Тех, которых, мытарясь и мучаясь, ищем и ждем,
Чтоб зашедший сосед с удивлением трезвым спросил:
«Отчего у тебя на веранде так пахнет дождем?»
* * *
Он ходит и ходит у низеньких окон,
Где ставни рассохлись и краска пожухла
И где доживают, не плача, не охая,
Поникшие избы, чье время потухло.
А раньше стояли прямые, высокие,
На улицах, будто в густом сосняке,
Живицею пахло. А вечером цокали
Копыта по конному спуску к реке.
Он помнит крылечки, шесты голубятен,
Заносчивых турманов и вертунов,
Над речкой десятки порхающих пятен
И созывающий свист пацанов…
И как белохвостый любимый чубатый
На крышу отцовскую с неба слетал
И, доверяя, как старшему брату,
Потом на плече у него танцевал…
И как в сорок пятом, уже без шинелей,
Одни — на колясочках, он — без руки,
С махорочной братией пьяно шумели
На пристани старой у сонной реки…
Он все пережил вместе с улочкой древней,
Сапер угловатый с пустым рукавом,
Рубивший дома по соседним деревням
Одною рукой фронтовым топором…
С лицом медно-красным стоит на закате,
Хоть вечер, а солнце еще горячо…
И ждет не дождется — вдруг белый чубатый,
Воркуя, слетит на плечо…
* Новорозино — деревня в Новосибирской области, расположена на полуострове знаменитого озера Чаны. Образована украинскими переселенцами в 1857 г.