Свидание после охоты

Каган уйгурского эля Моюн-чур, не тревожимый никем, погрузился в глубокие размышления, словно в озерные воды Тере-Холя…

«Я должен приказать подданным поставить большую стелу и там высечь грозные, проникающие в души слова, свидетельствующие о славе и могуществе. Конечно, о моей славе! Если я оставлю письмена, подобные письменам, высеченным на памятниках кагана тюрков-тюкю Могиляна, прозванного Бильге-Мудрый (о, как обидно, ведь это я, это я — единственный настоящий Бильге-каган!), его воинственного брата Кул-тегина и хитроумного лиса степей Тонукока, то мое имя останется даже после того, как я оторвусь-уйду от желтого мира живых, и оно подавит своим величием раздутую, никчемную славу тех же самых тюрков-тюкю».

Так размышляя, каган долго сидел, пребывая в довольстве, наслаждаясь картинами своей объемлющей дали мечты. Но эту сладостную, непоколебимую, как стоячая вода, мысль-мечту оборвали гораздо более тревожные, страшные, неотвратимые, как каменный обвал, хватающие за горло мысли, предвещающие беду…

«Злобные черные карлуки, остатки тюрков-тюкю, которых я победил и рассеял, а также ничтожные таежные племена, обитающие между реками Абы и Кем, хотят, объединившись, напасть на меня, на мое государство. Каган закогменских племен, где верховодят кыргызы, вот мой опаснейший враг… да, именно он. К тому же называет себя каганом! Когда есть единственный каган — я… как он посмел! Лучше не дать им собраться, уничтожить поодиночке. Надо послать в землю чиков отборную тысячу. Ведь если донесение Тулун-бега, вставшего под мою руку, правдиво, то скоро туда нагрянут летучие отряды хакасов и будут подстрекать чиков на восстание. Злобные мерзавцы! На мое счастье, нашлись продажные тюркские вожди. Ведь есть, никуда не делись, среди них льстивые собаки, которые, если дашь должность-чин наподобие дархана, шелк и золото-серебро, прибегут, виляя хвостиками; есть эти волчата, которые будут драться за верховное звание тутука и отбрасывать друг друга, стараясь показать свою преданность мне, на мое счастье. Благодаря таким, я узнал про этот заговор. Иначе эти сволочи могли бы, объединившись, усилиться и потревожить мой покой. А на следующий год стоит переправиться через Иртыш и наказать карлуков. К тому же, говорят, что среди моего народа поднимают головы странные люди, верящие человеку по имени Христос, и распространяют проповеди, поднимают смуту против меня. Да, надо срочно подавить этих людишек, не спускающих с языка Три Святыни, и обдумать все о нашей вере. Возможно, некоторые мои советники правильно говорят, что нашу веру в Денгера или же в мирного бога по имени Будда, который призывает быть милосердными, стоит изменить. Что если принять во внимание советы тех, кто говорит, что стоит поклоняться богу Мани?..»

По случайному совпадению именно в это время предводитель чикского войска по имени Сайды — мужчина возраста, приближающегося к сорока годам, могучий, с решительным обликом, громким голосом, который с самого детства не слезал с седла и единственной работой и заботой которого было сражаться, — с десятью спутниками перевалив через Когмен, следовал по постепенно расширяющемуся узкому руслу Абы, торопясь на встречу с кыргызским каганом. Поскольку племя кыргыс, выдвинувшее кагана, было самым сильным среди других племен, подчиняющихся своим эльтеберам, главой этого эля всегда был вождь кыргызов, и чикской делегации надо было предстать перед ним.

«Кыргызский дозор, где так часто мелькают воины со светлыми головами и красновато-белыми лицами, уже ускакал, чтобы сообщить кагану о нашем прибытии. Теперь не стоит так торопиться, мы же не звери, загоняемые хищниками; будем не спеша продвигаться к цели, изредка переходя на рысь. Когда гонцы отнесут послание, пусть каган кыргызов спокойно обдумает все и сам решит, как принять нас…» — с такими соображениями Сайды, возглавляя спутников, степенно спускался в равнину.

Переночевали на берегу реки Авы, или Авыган, впервые после отъезда разложив костер, а назавтра в длинный полдень приехали в городище на устье Уйбата. Здесь стоял центр хакасского или кыргызского эля, основательно укрепленная крепость Ажо-кагана Ынанчы. Навстречу чикским посланникам выехал представитель кагана по имени Алакет-бег и, отведя их к двум юртам, где они будут отдыхать и жить, доложил, что прием кагана и большие переговоры будут послезавтра, а завтра в тайге состоится охота, к участию в которой чики тоже приглашаются. Делать нечего, пришлось ждать и принять приглашение.

Когда солнце, словно смущаясь, незаметно начало выглядывать из-за вершин гор, свита кагана числом больше ста человек и гости из Кема и Кемчика большой толпой отправились на место охоты, до которого было довольно далеко, и только в малый полдень приехали в какую-то тайгу и разбили временный стан. Урандай, племянник Сайды, который был выращен и воспитан дядей, молодой двадцатилетний парень, с огромным интересом разглядывал новые земли и людей другого народа, особо приглядываясь к оружию кыргызских воинов. Воины в панцирях, с длинными копьями и луками со стрелами, на своих крупных лошадей тоже надевали броню.

«Зачем такое вооружение для охоты? Наверно, хотят показать пришлым гостям свою мощь», — подумал Урандай.

Также было много легковооруженных воинов. Внимательно посмотрев на одного воина с тонким станом, оседлавшего лошадь белой масти, Урандай разинул рот: оказалось, что воин не мужчина, а девушка! Как здесь говорят, эпчи. Она не ездила в строю, как другие воины, все носилась туда-сюда, вела себя своевольно, даже дерзко. Вот она прискакала к Ажо-кагану и обменялась с ним словами, а тому хоть бы что, не сердится, наоборот, улыбается — очень странно!

— Все смотришь на дочь кагана… Да, Урандай, и вправду говорят, что она красавица. Старшая дочь Ажо, она выросла наравне с мальчишками, а как владеет мечом и стреляет из лука — ничем не уступает мужчинам, уж не знаю, правду говорят или лгут, но так я слышал, — это Сайды, оказавшись около племянника, выпалил довольно много слов, что было на него не похоже.

— Нет, дядя, просто я думал, что это парень, — Урандай зачем-то оправдывался.

Наступал вечер. Разгар охоты прошел, настало время собрать добычу, подвести итоги. Несколько человек, погнавшиеся за кабанами, удалившись от основной группы, разредились так, что стали терять друг друга из виду. Среди них был и Урандай. Он все время держался вблизи той девушки на белой лошади, которой утром заинтересовался, незаметно наблюдая за ней, и, чтобы не терять ее из виду, давно отстал от сородичей. И в самом деле, он своими глазами видел все — и поверил, что она очень удалая, настоящая охотница. Ее добыча уже составляла груз нескольких лошадей. Урандай очень старался, чтобы ему, мужчине, не краснеть перед ней, но вряд ли обошел дочь кагана в охоте.

Девушка краем глаз увидела, как секач с огромными клыками, наверно, не раз попадавший в облаву, не стал выходить на открытое место, а побежал в сторону скалистой вершины лесистой горы. Охотница, давно преследовавшая зверя, помчалась за ним. Когда скакун почти догнал кабана, нашелся другой «охотник» — из-за скал выскочил барс, заметивший секача. Хищник также заметил несущегося всадника. Всегда осмотрительный, боящийся людей, он, не желая отдавать добычу, что сама просилась к нему в рот, не убегая и озлобляясь, зашелся хрипом в мощной груди. Кабан, увидев барса, оборотился и от безысходности понесся на лошадь. Аялза (так звали девушку) метко метнула копье ему в загривок. Раненный зверь, собрав последние силы, стремился раскроить клыками грудь лошади. Аялза, соскочив на землю, взяла меч. Когда кабан бросился на нее, она направила оружие ему в грудь, и секач, с разбега напоровшись на острие, наконец-то упал и испустил дух. Девушка, заподозрив неладное, быстро взглянула на скалу и, будучи не трусливой, вскрикнула: похожий на огромного кота барс, хищник пострашнее лежащей добычи, стремительно нападал. Он был быстр; глаза, что красные угли, рот весь скалился зубами. Меч девушки был на груди кабана, подмявшего его под собой, и не было времени вытащить, а копье сломалось, колчан со стрелами опустел. Решив — будь что будет, вытащив нож, последнее оружие, она встала, всматриваясь в приблизившегося хищника. Лошадь ее тревожно заржала.

Издалека наблюдавший за всем этим Урандай, мгновенно привстав на стременах, заклиная, выпустил стрелу с железным наконечником из своего тугого лука. Барс, готовый вцепиться в горло человека, который отобрал его добычу, на расстоянии последнего прыжка от девушки внезапно упал навзничь, и его конечности задергались на каменистой почве. Остолбеневшая было девушка, сразу же очнувшись, выхватила меч и решительно добила зверя. То ли от сильного замаха, то ли от всех тревог Аялза, тут же присев, хотела быстро вскочить, но не смогла. Урандай, ловко соскочив с седла, протянул руку девушке; в его широкую, жесткую ладонь нырнула девичья рука, хоть и знающая рукоять меча. И ему так не хотелось отпускать эту руку… В это мгновение взгляды двух молодых людей встретились. Гордая девушка, привыкшая к поклонению, все же первой отвела взор. Так началось их знакомство…

Спустя пять дней чикские посланники, устроив свои дела, отправились домой. Они теперь возвращались не одни, а с сотней хакасских воинов. Они были подтверждением договора с кыргызским каганом о совместной борьбе с уйгурами и первым летучим отрядом хакасов, имеющих целью поднять восстание чиков.

Перед тем как союзники, почти перевалившие за Когмен, уже взошли на последний большой перевал, после которого вступили бы на родную землю, вождь Сайды, медленно подъехав к племяннику Урандаю, который за всю дорогу не выдавил из себя ни слова, будто самец верблюда ударил ему в рот, строгим тоном сказал ему:

— Слушай меня. Ты мужчина, ты удалой воин, ты будущий глава нашего рода, который сменит меня. Выбрось из души грустные мысли о той девушке. Думай о борьбе за лучшую долю, за право свободно жить, о соперничестве с неприятелями. Каган никогда не отдаст единственную дочь нам в невестки. Мы — племя, побежденное уйгурами… и просящее о помощи, находимся на ступени ниже, чем та, на которой находится Ажо. Таково наше сегодняшнее состояние. Если мы посватали хотя бы дочь Алакет-бега — возможно, отдадут, ведь ее мать из рода соян, почти родня нам, чикам. А мысль Ажо-кагана простирается далеко, и не зря он поддерживает нас, с умыслом. Он хочет границы своего государства перенести южнее озера Успа, в долину реки Орхон, и установить прямые связи с табгачами. А нас Ажо использует в нужное время, а потом, может, сделает своими данниками-кыштымами. Так что будем же умнее, осмотрительнее, Урандай.

Племянник, прямо посмотрев на Сайды, крепко сжав рукоять меча, решительно ответил:

— Понял, дядя.

Разговор на этом вроде завершился. Но не знал дядя, что руки молодца не забыли волшебное тепло гибких пальцев Аялзы, а его неприрученное сердце буйным костром горело на соблазнительном огне черных глаз девушки, которые, прямо посмотрев, замигали и отвернулись. Между тем подул холодный ветер, а кони, изгибаясь под тяжестью хозяев и их поклажи, еле поднялись на перевал. Теперь осталось держать путь на Кемчикскую долину, только домой...

Урандай и Аялза после охоты еще раз свиделись вдвоем в безлюдном месте. Они очень старались увидеться тайно, но всевидящие глаза с обеих сторон ни одного их шага не пропустили. Вот почему Сайды так говорил с племянником. Он был муж бдительный, подозревающий всех и вся, искушенный, и, узнав про ту встречу, был вынужден открыть глаза Урандаю, объяснить действительное положение вещей.

«К черту все это, как нам посвататься к Ажо-кагану, только потерпим унижение… Одна встреча с течением времени забудется, останется позади. Мой племянник пусть женится на другой. Разве оскудели красавицами туматы, сояны или иргиты, устрою смотр, выберу одну из них и сосватаю, ведь и в самом деле мужчина должен иметь потомство, вот какой я глупец, что раньше об этом не подумал…» — с такими думами ехал Сайды после недавнего разговора.

А когда кагану доложили о той встрече, он, выражая крайнее недовольство, распорядился:

— Дочь мою сейчас же отправьте в другой стан, не давайте ей больше встречаться с чикским парнем.

Никто не знал, что Ажо на счет дочери имел одну крылатую мечту, которая в мыслях улетала за видимые глазом хребты и реки, а потом еще дальше, за другой край Великой степи. А вот какая дума сверлила душу Ынанчы, колола его печень. Он хотел, победив уйгуров, довести пределы своего эла до Тана и, не питая пустых мечтаний, завоевать это могучее, кишащее населением государство, договориться с ним о добрососедских отношениях, обмене послами, о взаимовыгодном устройстве мира — чтобы разделить подвластные территории, страны, зависимые народы-племена, не мешая друг другу. Вот чего он хотел добиться. Один из удобных способов налаживания связей он видел в своей дочери. Пусть не сын, не наследник, но она должна послужить замыслам отца. Ближайшей большой целью Ажо-кагана было отправить ее с посольством в Поднебесную и выдать замуж за одного из влиятельных принцев Танской династии. А в ответ он хотел получить в жены одну из многочисленных принцесс — для себя или для сына. (Как же Ажо-каган будет хуже Моюнчура, женившегося на китайской принцессе!) Поэтому нельзя подпускать никого к Аялзе, ни один мужчина не должен ее касаться! А этот молодой воин, хотя и родом из чикских бегов, разве может равняться с его дочерью?!

— Пока я не разгневался и не приказал отрубить голову ничтожного чикского посланника вместе с шапкой, пусть убирается восвояси и, даже сам не понимая, поможет осуществлению хотя бы частицы моего великого дела, но пусть не посмеет помешать моей конечной цели, связанной с дочерью!..

Урандай, не имея возможности даже предвидеть все это, унесся прямо в небо естественным молодым порывом души, заинтересовавшись той девушкой. Зажглось все от взглядов. Разговаривать, общаться им было совсем не трудно, друг друга понимали легко. После того как расправились с кабаном и барсом, успели только обменяться несколькими словами, узнать имена. Сразу же примчались обеспокоенные охотники, телохранители кагана и помешали общению. Но парень успел, осмелев, спросить:

— Можем ли там, в крепости, вечером встретиться?

Девушка, улыбнувшись уголками губ, тихо, но внятно ответила:

— Когда взойдет Шолбан, буду в лесочке за холмом, что напротив главных ворот.

И в самом деле, молодые встретились там, в условном месте, оставив лошадей, тихо выскользнув из крепости. Там, в лунную ночь, быстро научившись смотреть друг другу в глаза, свободно, от души поговорили. Девушка была очарована чикским парнем, иначе этому свиданию не бывать. О том, что дочь главы эла-государства должна иметь отличные от других манеры, она много слышала от воспитателей, да и сама думала о том, как себя нужно вести, знала правила приличия. Но на этот раз, в этот тихий вечер Аялза была сама не своя: сотворила себе свидание (а как эту первую встречу еще можно назвать?) с парнем, которого видела только раз, да еще и чужеземцем! Но не смогла сопротивляться желанию, совсем недавно появившемуся в душе.

Поскольку и у парня, и у девушки не было возможности полностью распоряжаться собой, поступать по своей воле, встреча оказалась короткой и длилась столько времени, за сколько можно было дважды вскипятить чай. Прощаясь, парень вручил девушке только что расцветший бубенчик цветка сараны и во второй раз, лаская, погладил ее гибкие пальчики. Сильнейшее притяжение, подобное удару молнии, снова сотрясло их, и в последний раз без стыда встретившиеся взгляды сказали о многом. И никто не знал, что будет дальше, только затаившаяся надежда, что благодаря заступничеству Неба и матери-богини Умай все может уладиться, что посчастливится судьбам сплестись в один узел — освещала и согревала души.

После того как чикские посланники прибыли в родную землю, на берега Кема, тихо разгоравшаяся борьба против уйгуров вспыхнула открытым пламенем. Несколько племен, объединив усилия и договорившись, напали на укрепленный стан уйгурского войска в Чаа-Холе. Но странно, что враг, будто заранее зная об этом, встретил союзников полностью подготовленным и отразил нападение. Из-за множества потерь повстанцы, возглавляемые чиками, вынужденно отступили и разбежались. Во время сражения Сайды был смертельно ранен. Когда долго вытаскивали железное острие стрелы, впившейся в правый бок, пролилось много крови. Потом рана, воспалившись, загноилась, и старик-травник, лечивший Сайды, при виде его близких стал только качать головой, ничего не говоря. В одно утро дядя, вызвав племянника, с усилием выталкивая слова, дал последний наказ:

— Среди нас есть предатель… Остерегайтесь Тулуна, наверно, он предал нас… Пока особенно не надейтесь на помощь Ажо-кагана… А в будущем, в единой связке, объединив усилия, думайте, как жить свободно, не подчиняясь никому… вот наказ, племянник…

Говоря так, Сайды закрыл глаза и заснул долгим сном.

Когда не стало дяди, который вырастил его, заменив отца, павшего в схватке с уйгурами, Урандай, хотя и был объят сильным горем, став вождем племени, поклялся Небу-Денгеру, земле-танды, а также себе исполнить наказы дяди. По обычаям, согласно славным делам и званию, похоронили Сайды; поставили на могиле камень-стелу, придумали поминальные слова и нашли искусного резчика, который сразу же начал работу. Тогда пришло время Урандаю думать о делах близких и дальних…

Между тем пришла весть, что очередная летучая группа хакасов, перевалив Когмен, на беду свою попала в засаду, окруженная на узком месте между Кемом и Кемчиком. Чикский гонец с вестью: «Спасите наши жизни, мы в тяжелом положении» — во весь опор прискакал к Урандаю рано утром. Тот же гонец сказал ему:

— У меня есть еще письмо, только для вас.

Молодой вождь знал множество письмен, высеченных на скалах, стелах, но никогда не получал посланий, адресованных лично ему. Когда гонец вытащил из-за пазухи и сунул ему письмо, нацарапанное острием ножа на березовой коре, Урандай степенно, будто ничего особого не произошло, взял и легко прочитал написанное. Ничего удивительного, ведь многие чики знали грамоту, а Урандаю дядя еще в детстве открыл тайну непонятных знаков. Прочитав, вождь чиков еле сдержал крик — оказалось, Аялза находилась здесь, среди перевалившего к Кемчику и окруженного небольшого хакасского войска! В письме было мало слов, смысл их заключался в следующем: знай же, что это я, Аялза, хотела встретиться, поэтому нахожусь тут.

Урандай сразу же начал действовать. Он собрал всех воинов, которые были поблизости, отправил гонцов к сородичам в дальних стойбищах с зовом о помощи и в малый полдень выехал во главе войска.

В полдень дозорные Урандая столкнулись с дозорными уйгурского войска. Они подошли вплотную к главным силам уйгуров и стали изучать, откуда удобнее прорвать их строй. И сразу же стало ясно, что осуществить это крайне сложно. Враг засел на высокой горе, и напасть на него и хакасам, окруженным в теснине, и чикам, вставшим на плоскогорье, нелегко. Разведчики донесли, что сюда следует другая воинская группа уйгуров. Если замешкаться, то немногочисленные чики сами неизбежно попадут в окружение. Единственный способ — с ходу протаранить их оборону! Бить врага до панического бегства!.. Но сказать-то легко, а исполнить и тяжело, и опасно. Увидев малочисленность напавших чиков, уйгуры, привычные сражаться, не дрогнут, наоборот, воспрянут духом…

Но делать нечего, решили идти в прорыв. По договоренности, отправленной самими хакасами в письме, передали им дымовую весточку, поджигая костер на противоположной горе. Узнав о приходе помощи, хакасы должны были вступить в битву.

Пронзительно зазвенели холодные клинки, грозно засвистели окрыленные смертью стрелы, от утесов и прибрежных скал отражались горестным эхом крики и стоны, — так в самый жар большого полдня разразилась суровая битва. Ни одна стрела Урандая не пролетела мимо цели, рука с мечом не уставала разить, но сам он старался беречь себя — не хотел пасть раньше времени, не увидев любимую. Воины, видевшие, как их вождь рьяно бьется, хотя и было их мало, теснили многочисленных уйгуров, готовые вот-вот взойти на гору.

Не знал Урандай, что тем временем в хакасском стане открылась тайна Аялзы. Вновь пришедший летучий отряд возглавлял сам Алакет-бег. Его главной целью было не воевать во главе маленького отряда, а по специальному поручению кагана объединить действия разрозненных родственных племен, живущих на Кеме и Кемчике, а также на берегах Успа-Холя и Копсе-Холя, на склонах хребтов Саян, Танды и в других местах, создать могучий, способный на решительные действия союз и подготовить нападение на уйгуров с двух сторон. Не ограничиваясь редкими, почти безрезультативными столкновениями, разжечь огонь настоящей войны, чтоб разбить уйгуров: нужно уничтожить сопротивляющихся, а остальных разогнать, рассеять.

Даже не начав выполнять сложное задание Ажо-кагана, Алакет-бег попал в засаду. Поняв, что находится на грани уничтожения, он, чтобы передать срочную весть союзникам, нашел местного гонца из чиков, который заверил, что один сможет выбраться из кольца окружения, и отправил его. Будучи наблюдательным, Алакет-бег увидел, что перед отъездом гонца один из его людей встретился с ним и, передав что-то плоское, обернутое в ткань, обменялся какими-то словами. «Что все это значит, и что он сунул гонцу, не уйгурский ли это шпион, состоящий в заговоре с тем чиком? Но как такое может быть, ведь привели сюда самых проверенных… Схватить ли гонца прямо сейчас или довериться ему? Даже если не поверим, что из того, не в нем ли наш последний шанс, ведь сами мы отсюда ни за что не выберемся…» Так мучился он, весь в сомнениях, не зная, что и предпринять, а гонец исчез, будто протиснулся в трещину на скале. Придя к заключению, что надо следить за тем подозрительным воином, Алакет-бег вдруг понял, что ничего о нем не знает. Поспрашивал у других, только один воин вспомнил:

— Прямо перед отправкой заболел сагаец Эдил, вот он его и заменил.

После этого подозрение Алакета усилилось, и он вместе с двумя воинами позвал в сторону того мутного, как поток после ливня, воина.

— Ты кто? Не скрывай правду, мы знаем, что ты шпион, а гонца, с которым ты был в сговоре, мы поймали, и он признался.

На эти грозные обвинения воин, ничуть не смущаясь, спокойно давал ответы. После истечения некоторого времени, так и не добившись признания, Алакет-бег приказал бить его плетьми. Тогда случилось неожиданное. Воины уже начали снимать доспехи с «предателя», когда тот, посмотрев прямо в глаза бега, негромко, но внятно сказал:

— Давай поговорим с глазу на глаз. Прикажи освободить меня, иначе потом сам очень пожалеешь, за проступок свой ответишь по полной.

Всмотревшись в черные, полыхающие ровным пламенем глаза молодого парня, то ли от тайной догадки, то ли от раскованного, вольного поведения воина, Алакет-бег, и сам не зная отчего, уступив ему, пошел за большую скалу поговорить с ним.

— Ну что? В чем хочешь признаться? Говори правду.

— Да, кажется, пришло время быть правдивым. Вы не узнали меня — Аялза я, дочь кагана.

Сказав так, воин, казавшийся мужчиной, снял шлем, и бег наконец-то узнал дочь своего кагана.

«Что за дела? Как я раньше не заметил. Беда, беда, как же так, когда наши жизни вот-вот оборвутся, узнать такое. Теперь буду думать не только о том, как самому спастись, главное теперь — как ее спасти, ну что за судьба у меня…» — мысли Алакет-бега, как горный обвал, с грохотом срывались вниз.

И в тот самый момент прибежал воин, который увидел дым сигнального костра, о котором условились с чикским гонцом. Некогда стало вести разговоры, надо было срочно действовать. Алакет, чтобы не упускать Аялзу из виду, наказал ей: «Будешь рядом со мной», — а сам тайно приказал двум самым сильным своим воинам беречь ее как зеницу ока. Потом, удостоверившись, что чики напали на врага, отдал приказ своим воинам начать прорыв окружения.

Попав в засаду после тяжелой дороги, хакасы провели в окружении два дня и ночь, но у воинов боевой дух вовсе не угас, что сразу же стало ясно. Воодушевленные приходом союзников, бойцы решительно пошли на штурм горы, где засели уйгуры. И опять зазвучали на узких ущельях Кемчика и Кема громкие звуки битвы, крики, проклятия. Красно-алая кровь убитых и раненных соперников, словно очередная дань неутолимой жажде божества войны, стала поливать покрытую галькой, крупными камнями и невысокой редкой травой горную гряду.

Группа Урандая первой взошла на вершину горы. Молодой вождь чиков, посмотрев на сторону хакасов, увидел, что воины Алакет-бега, храбро сражаясь, опрокидывают уйгуров. Вражеские воины начали терять волю к сопротивлению и, привыкнув сражаться на равнинных местах, собравшись в кучу на склоне, думали, как бы быстрее убежать с этих горных круч.

В то время Урандай, на миг потерявший бдительность, не заметил, как один меткий уйгурский воин, не спуская с него глаз, тщательно прицеливается, и стрела, свистя в полете, воткнулась в основание шеи удальца. Тяжело раненный, он, ощущая близость смерти, все еще не падая, сделал несколько шагов вперед, наткнувшись на двух убегавших уйгуров. Телохранитель, заметивший ранение Урандая, находился далеко, не успел защитить вождя. Меч молодого героя сделал последний замах и разрубил одного из уйгуров, но безжалостный меч второго вонзился ему в грудь, и тотчас ясное небо потемнело, сознание покрылось темным, неподъемным покровом, и не было сил даже произнести: «Аялза…»

Подбежавший чик заколол уйгура копьем, но душа Урандая уже улетела в небеса, тело же начало остывать. Еще один великий богатырь чиков, не насытившись матерью-землей, элом и народом, любимой девушкой, оторвался от мира всего живого, о горе!..

Уйгуры, обходя редкий строй чиков, бежали под гору. У оставшихся в живых чиков и хакасов не было сил преследовать врага — страшные потери обескровили их. Алакет, доверив Аялзу защите своих земляков, отправился к вождю чиков, но выяснилось, что он опоздал. Хакасский бег всмотрелся в побелевшее мертвое лицо молодого чикского вождя и узнал того воина, что недавно приезжал в их землю-эл. «Да, ошибки нет, тогда чикских посланников возглавлял Сайды, а это тот самый парень, племянник его. Тот, что встречался с Аялзой и спас ее от барса… — Алакет, вспомнив ту встречу, встрепенулся. — Да, помню, после того, как этот воин встречался с Аялзой, каган был сильно разгневан и немедленно отослал дочь в другое место. Теперь дело проясняется. Чересчур упрямая девушка, влюбившаяся в этого парня, захотела его увидеть и тайно перевалила через Когмен. В этом вся причина. И послала ему весточку. И как теперь быть?..»

Между тем, не щадя лошади, на крутой подъем взобрался чикский разведчик. Он доложил:

— Сюда скачет большая группа уйгуров, объединенная с бежавшими, скоро они будут здесь.

У немногочисленных союзников теперь не было возможности противостоять врагу. Времени было в обрез; навьючив на лошадей и положив на волокуши раненых и убитых, надо было поскорее скрыться в тайге, затеряться в густых лесах.

Мысли Алакет-бега снова стали скатываться обвалом, рокотать водопадом: «Лучше будет скрыть от Аялзы, что тот парень здесь пал, немедленно ехать домой. Потом вернусь, чтобы исполнить поручение, удача моя в благополучном возвращении дочери кагана — надеюсь, господин простит меня…»

Он стал действовать. С чиками было решено идти в разные стороны. Хакасы зайдут в лес и, запутав следы, выйдут на дорогу, ведущую в родные места, а самые сильные из оставшихся, отвлекая уйгуров, выйдут навстречу им и, немного постреляв из луков, умчатся в таежные заросли. А чики, увозя раненных и погибших товарищей, в это время уйдут в другую сторону. Решив так, союзники начали делиться на три группы.

Алакет-бег вернулся к своим и приказал срочно готовиться к отходу в тайгу. Тогда Аялза решилась на откровенный разговор:

— Я приехала сюда встретиться с племянником вождя чиков Сайды Урандаем. Вчерашний гонец должен был отнести ему мое письмо, и он должен был приехать с этими чиками. Кажется, он не приехал, а раз так, то я останусь с чиками, возвращусь потом.

Услышав это, Алакет чуть не лишился ума, но сдержал себя и, в один миг обдумав все случившееся, нашел выход:

— О, дочь моего кагана! Сестренка, Аялза, плохая нам выпала доля. Урандай, ради которого ты приехала, три дня назад ушел из этого мира, бедный, теперь не числится он среди живых. Только что я услышал об этом, гонец, с которым ты говорила, не успел узнать скорбную весть. Вот потому-то и нет его здесь. Что нам остается, только крепиться, смириться. Давай вместе уедем, дочка, подумай про папу и про меня, его верного подданного: если я вернусь без тебя, то отец твой рассердится и голову мою возьмет вместе с шапкой…

Так Алакету удалось уговорить Аялзу, остолбеневшую от внезапно свалившегося глубокого горя, лившую слезы ручьем. Он усадил ее на коня, которого, взяв в свои руки повод, сам повел. После этого оставшиеся воины отправились в путь.

Земля, где недавно закончилась битва, вершина и скалистые склоны горы, ее подножие, слившееся с плоскогорьем, окутались тишиной, опустели. Опередившие других птиц коршуны пировали. Сломанные древки копий, стрел и тела уйгуров остались свидетельствовать, что здесь произошло жестокое сражение.

Тело Урандая воины увезли, навьючив между двух лошадей, чтобы похоронить, оказав последние почести. Аялза, с воспаленными глазами, еле живая, чуть не сваливаясь с седла, ехала за Алакетом. Свидание молодых так и осталось без продолжения, словно песня, оборванная в один миг.

Назавтра хакасский отряд взошел на последний перевал Когменского хребта и готовился спуститься на северную сторону. Тогда Аялза, обернувшись, в последний раз покрасневшими глазами посмотрела в сторону ущелья Кема и Кемчика. Потом, засунув руку за пазуху и пошарив там, вытащила засохший бутон цветка сараны и, кроша, дунула назад.

— Прощай, мой удалец, приехала в поисках тебя, мечтая о встрече, но только услышала проклятую черную весть о твоей погибели. Отныне моя судьба-дорога станет тропой заблудшего в темных зарослях, ведущей в тупик. Прощай… в будущей жизни, если возродимся, будет ли нам судьба встретиться?..

Алакет-бег вздохнул и потянул повод лошади Аялзы. Остаток хакасского летучего отряда начал спуск к родной долине.

Словарь тувинских слов

Эл — государство.

Тере-Хол — озеро в восточной Туве, где была возведена древнеуйгурская крепость Пор-Бажын.

Абы и Кем — реки Абакан и Улуг-Хем, Енисей.

Когмен — старинное название Западных Саян.

Чики — урянхае-тюркское племя, обитавшее в центральной Туве, одни из предков современных тувинцев.

Три Святыни — имеется в виду Святая Троица, по-уйгурски: Уч Ыдык.

Эльтебер — титул предводителя племени.

Кемчик — река в западной Туве, наиболее крупный приток Улуг-Хема, ныне называется Хемчик.

Табгачи — так называли в то время северных китайцев династии Тан.

Туматы, сояны, иргиты — урянхайские племена, участвовавшие в этногенезе тувинского народа.

Тан — название могучей китайской империи.

Шолбан — Венера.

Чаа-Холь — название местности в северо-западной Туве, ныне один из районов Тувы, когда-то здесь был своеобразный центр Тувы, перекресток дорог.

Упса-Хол и Копсе-Хол (озера Убса-Нур и Хубсугул в Монголии) — крупные озера в Центральной Азии, в то время принадлежавшие тюркоязычным племенам — предкам современных тувинцев.