Вы здесь

Свирепый секач

Таежная быль
Файл: Иконка пакета 03_urman_ss.zip (26.3 КБ)
Альберт УРМАН
Альберт УРМАН


СВИРЕПЫЙ СЕКАЧ
Таежная быль


В урочище с непонятным для меня названием Карапчуль нас поджидал егерь заповедника Виктор Егоров. Накануне по рации ему было передано, что мы отправляемся в его сторону на двух вездеходах. В нашу команду входило два охотоведа и два профессиональных охотника, которым дано было задание отыскать до первых чисел февраля медвежью берлогу.
— Получили разрешение из Москвы, — сказал директор заповедника Иван Зарубин. — Будем принимать у себя зарубежных любителей порезвиться в сибирской тайге. Им нужна экзотика, а нам, естественно, деньги. Содержать-то заповедник не на что. Вот и промышляем за счет иностранцев.
Для меня эта поездка была просто оказией. Я давно уже договорился с Иваном Даниловичем побывать при случае в таких местах, где не ступала бы нога лесоруба, то есть в нетронутой тайге, и там поохотиться с фотоаппаратом на козерогов, на горных орлов, возможно, на снежного барса, на хитромудрую выдру и на диких кабанов. И он выполнил свое обещание. Никто, правда, не обещал, что поездка будет легкой, прогулочной, в полное удовольствие, потому что добираться до дальнего кордона предстояло по бездорожью, где по просекам, где по таежным речкам, но я ни на что и не претендовал.
Первый вездеход у нас шел с прицепом. В нем стояло две бочки с бензином, ящик с запчастями для «Буранов», посылки от родных для егерей-зимовщиков. В той же машине разместились и охотоведы. Остальные участники экспедиции, в том числе и я, были во втором «уазике». Сначала мы передвигались довольно быстро, хотя до восхода солнца в степной части дороги бушевала метель. Потом попали под снегопад и, конечно же, скорость водителям нашим пришлось резко сбавить. А самое интересное началось где-то после обеда, когда закончились березовые колки и начались хмурые хвойные боры, горы и таежные речки. Наши автомашины, особенно та, что с прицепом, то зависали в сугробах, то проваливались по самую кабину в невидимый дотоле ручей. Вытаскивали ее на тросах, искали объезды и снова пробивались вперед.
За весь день мы преодолели двести пятьдесят километров и уже в сумерках выбрались на ровный лед речки Каменной, которая, как мне было заявлено раньше, впадала в Енисей, то есть в водохранилище Саяно-Шушенской гидростанции. Но пока что мы видели только скалистые берега и широкое ледяное поле. Кругом — заснеженные горы, изрезанные ущельями, остроконечные гольцы. Все склоны гор, крутые и пологие, были покрыты черной щетиной хвойной тайги.
В том месте, где речка Каменная впадала в Енисей, нас поджидал на своем стареньком «Буране» Виктор Егоров. Он был в коротком полушубке, в пестрой собачьей шапке и в высоких яловых ичигах.
— Поехал уж вас разыскивать, — сбросив краги, воскликнул он, когда мы все выбрались из кабины. — Думал, что вы подъедете часам к четырем. Где-то буксовали?
— Всего нахлебались, — ответил наш водитель дядя Володя. — Ты вот лучше садись на своего коня и показывай дорогу. Чо базарить-то. Не залететь бы в наледь. Снежком ее запорошит, а залетишь в нее — мало не покажется.
— Потому и караулю вас в устье Каменной, — сказал Виктор. — Три дня назад лед на водохранилище осел примерно на полметра. Ловушек образовалось тьма. Поедете по моему следу. До кордона тут километров десять.
Не мешкая, наш проводник сел на «Буран», включил фару, лихо развернулся и понесся по гладкой, заснеженной, ледяной равнине туда, где мерцало три-четыре огонька на фоне крутых гор...
За день мы умотались как надо. Хотелось забраться в спальный мешок и до утра нормально отдохнуть. Но в просторной, хорошо натопленной квартире егеря к нашему приезду уже был накрыт стол, а на горячей плите шипели кастрюльки, сковородки, чайники. Виктор вместе со своим напарником Юрой Квашниным выставил на крыльцо эмалированное ведро с теплой водой, выдал нам кусок туалетного мыла, три махровых полотенца, и пока наша команда принимала освежающие удобства во дворе, заполнил тарелки толченой картошкой, солеными огурцами, грибами, помидорами, запашистыми котлетами, кусками жареного тайменя, малосольным хариусом и всякой прочей снедью.
— Разве можно на ночь глядя устраивать такую обжираловку? — потирая руки, воскликнул охотовед Григорий Семенович Киселев и, не дожидаясь ответа на свой вопрос, первым устроился на табуретке в голове стола. — После этакого хлебосольства завтра на маршруте потом изойдешь.
— Вы же в тайгу отправляетесь на неделю, — улыбнулся Виктор. — Вот и набирайтесь сил до самой субботы.
Кто-то выставил на стол несколько бутылок разносортной водки, кто-то достал из рюкзака круг копченой колбасы, и ужин на таежном кордоне начался. Первый тост, как и полагается, провозгласили за встречу в Саянах. Не торопясь, обильно закусили. И тут же налили снова. Из-за стола поднялся Виктор. Он помолчал, глядя в темное окно, и тихо произнес:
— Выпьем за Толю Кузьмина. Царство ему небесное.
Все встали и молча опорожнили стаканы. Для меня, естественно, такой тост был неожиданностью, но я сразу решил, что непременно узнаю о случившемся позже. Какое-то время закусывали, сосредоточенно, каждый, видимо, думая о быстротечности нашей суетной жизни, о непредсказуемости судьбы. Вскоре кто-то провозгласил тост за женщин, без которых в тайге мужики чувствуют себя неуютно, потом за удачные маршруты охотоведов. А когда уже все захмелели и изрядно поубавили на столе количество закусок, началось время охотничьих баек.
— А что случилось с Кузьминым? — улучив момент, спросил я Киселева.
— Убили браконьеры, — коротко ответил Григорий Семенович. — Полтора месяца назад, перед самым Новым годом. Точно воспроизвести все, как это произошло, сказать трудно. Но участок этот у нас относится к особо тревожным. Там такие места, куда, может быть, тысячу лет не ступала нога человека. Неприступные горы, таежные дебри. Зато со стороны Тувы к Енисею, по которому проходит граница заповедника, подступы не сложные, особенно по урочищу Каменная Падь. На своем берегу тувинцы хозяйничают по-черному. Госохотинспекции на это наплевать, они туда не заглядывают, вот браконьеры и резвятся. Промышляют соболя, белку, архаров, медведя. Частенько наведываются и на нашу территорию.
— А тут им мешает Кузьмин...
— Конечно. Как-то в прошлом году, по осени, Анатолий обнаружил след снежного барса. Зверь этот в наших местах крайне редкий. Мы даже не знаем, сколько особей его обитает здесь. Очень трудно произвести учет численности. Зверь осторожный и очень хитрый. С гор он спускается только тогда, когда марал, лось, косуля и кабарга уходят с альпийских пастбищ. Но почему-то на небольшой промежуток времени. Куда он потом мигрирует, остается загадкой. Так вот, Кузьмин, обнаружив след барса, не на шутку встревожился.
— Испугался?
— Нет, — Григорий Семенович взял меня за руку и увлек из-за стола, где уже рассказывали анекдоты и громко смеялись.
Мы оделись и вышли на крыльцо. Здесь было тихо и морозно.
— Наши егеря ничего не боятся, — продолжал Киселев. — Привычные они к опасностям. Кузьмина встревожило то, что рядом со следом барса тянулся след какого-то браконьера. А может быть, и двух. Пришельцы с тувинской стороны передвигались на камусных лыжах. Не раздумывая, Анатолий пустился за ними. Шел до темноты. Переночевал в снегу. Разводить костер не стал, чтобы не вспугнуть браконьеров. А чуть забрезжил рассвет, снова отправился в погоню. К восходу солнца он настиг тувинцев. Они задержались около скал. Там следы барса терялись. Кузьмин увидел браконьеров первым и сразу затаился. Оба тувинца были с карабинами. Забыв об осторожности, они обследовали каменную расщелину, около которой зверь либо залег, почуяв человека, либо, путая следы, поднялся вверх по крупной осыпи. Анатолий крикнул, чтобы бродяги эти бросили оружие и вышли на тропу. От неожиданности тувинцы спрятались за скалу. Кузьмин выстрелил вверх. Браконьеры метнулись к трем старым кедрам и понеслись на лыжах вниз по крутому склону. Анатолий побежал за ними. И снова выстрелил. Тувинцы ответили двумя выстрелами. Но уже не вверх, а по Кузьмину. Конечно же, промазали, однако одна пуля метрах в трех раздробила на скале камень.
— В общем, ваш егерь не догнал их?
— Да, — Григорий Семенович разгладил свою длинную бороду и кашлянул. — Не догнал. Но услышал проклятие в свою сторону и угрозу. Обо всем этом сообщил нам на базу от Егорова по рации. Мы наняли вертолет и на другой же день прилетели к нему на кордон. Проследить сверху, куда подевались тувинцы, мы уже не смогли, хотя облетели многие километры. Я остался у Кузьмина на неделю. Обошли с ним вдоль и поперек весь его участок. Ни барса, ни браконьеров не увидели.
— Считаете, что убийство Кузьмина как-то связано со всей этой историей?
— Даже не сомневаюсь, — уверенно ответил Григорий Семенович. — Дело в том, что это не первый случай. Даже в этом году. Анатолий выдворял со своей территории троих тувинцев, которые по первым морозам пришли на болото, что недалеко от кордона, собирать клюкву. Но клюква была предлогом. Двое собирали ягоду, а третий застрелил в это время козерога.
— Так что же все-таки произошло с Кузьминым?
— Не знаю. Нашли его в тридцати шагах от избы с простреленной головой. Но сначала его ударили со спины ножом. И, по всей вероятности, в избе. Труп потом вытащили, бросили около баньки и сделали контрольный выстрел в голову. Избу сожгли. Было это, видимо, под утро, потому что Егоров в половине шестого выходил на улицу. Дружок его ни с того, ни с сего в это время сильно залаял. Виктор подумал, что какой-то зверь подошел к кордону. Но когда оказался на крыльце, то увидел в стороне Южного участка слабое зарево. Собственно, не зарево, а что-то подобное всполохам. И это его встревожило. Не дожидаясь рассвета, он быстро оделся, взял две обоймы патронов для пистолета, перебросил на спину карабин и на «Буране» помчался к Кузьмину.
— Сколько туда километров?
— По реке чуть больше пятнадцати. Пока добрался, уже рассвело. Изба догорала. Увидел Кузьмина. Он лежал около бани. То ли от искр, а может, и от жары, которая, видимо, стояла вокруг от огня, у него обгорели носки и брюки. Обуви на ногах не было. Взяли Анатолия вражины, по всей вероятности, сонного. Виктор затушил его одежду, перетащил тело в баню и начал обследовать все вокруг. Сразу и обнаружил два следа камусных лыж. Долго не раздумывая, завел «Буран» и пошел по ним. Расчет у него был простой: на камусных лыжах быстро не побежишь. Енисей пересек быстро. Без труда углубился в урочище и по над ручьем стал подниматься на перевал. Как уж он там управлялся, не знаю, скажу только, что на «Буране» Виктор ас. Настиг он бандитов ближе к полудню. Заслышав треск мотора, они свернули к скалам, побросали лыжи и упрятались в камнях. Виктор тоже оставил снегоход, сдернул со свечи провод и полез в гору. Тут раздался первый выстрел. Пуля взвизгнула рядом и оторвала на соседней лиственнице кусок коры. В общем, охотился Виктор за бандитами часа два. Устраивал всякие приманки, чтобы выявить место, откуда стреляют, а потом подкараулил одного, спокойно прицелился и раздробил тувинцу правое плечо. Тот вскочил и рухнул за скальный выступ. Больше он не выявлял признаков жизни. Второй же, пока Виктор выжидал, сумел ползком добраться до расщелины и скатился по ней до густого кедрача, где его взять уже было невозможно.
— И что же Виктор?
— На себе притащил раненого до снегохода, привязал его на заднем сиденье и привез на кордон. Потом вызвал вертолет.
— Поймали второго?
— Пока нет. Раненого подлечили. Во всем признался, рассказал и о своем напарнике, но тот до сих пор в бегах. Попробуй его в Саянах выловить. Тува большая. Есть там места, куда только на вертушке можно попасть. Жаль, конечно, Анатолия.
В память о нем мы помолчали.
— А сейчас вы с какой целью приехали сюда? — не удержался я от вопроса.
— Сейчас? — переспросил Григорий Семенович, как бы приходя в себя от только что рассказанной им истории. — Пойдем по маршрутам, будем вести учет зверя. Это плановая работа. Мой напарник намерен побывать в тайге, чтобы собрать дополнительные данные по своей теме. Он изучает проблему зимовки копытных.
Григорий Семенович закурил, с минуту помолчал. Потом продолжил:
— Я около десятка лет занимаюсь волками. Знаете, интереснейший зверюга! Я просто влюблен в волка. Ведь когда создавали наш заповедник, волка в этих местах практически истребили. Пришлось завозить из других мест, так как природа не терпит, когда в ее баланс вторгаются необдуманно, по-варварски. Все в этом мире разумно и целесообразно...
Григорий Семенович несколько раз азартно затянулся и бросил остаток сигареты в снег. Я понял, что говорить ему больше не хочется. Не стал и настаивать.
— Вы не замерзли? — спросил он. — Пойдемте, однако, в хату да пропустим по единой на сон грядущий. Завтра вы с Виктором останетесь вдвоем, наговоритесь вдоволь...
Я не слышал, когда отправились в тайгу охотоведы и ушли на базу «уазики». Проснувшись, ощутил тишину. В квартире было тепло и солнечно. Вечером я не успел как следует разглядеть обитель Виктора Егорова. Не до того было. Все торопились за стол. Теперь же она была залита ярким солнцем и, видимо, оттого выглядела как-то нарядно, даже празднично. Слева от меня почти половину стены занимал большой секретер. Верхние полки у него были заставлены книгами и брошюрами. На столике лежали какие-то папки, аудиокассеты. Чуть правее, на тумбочке, являющейся продолжением секретера, стоял телевизор, а выше него в удобном окошечке был расположен видеомагнитофон.
Между обогревателем от печки и окном стояла широкая деревянная кровать, аккуратно заправленная гобеленовым покрывалом. В комнате было два больших окна с тюлевыми шторами, а в простенке между ними красовалась огромная голова матерого кабана. Ее я разглядывал гораздо дольше, чем все остальное. Чучело выполнено было просто мастерски. Если бы не полированная доска, на которой она была закреплена, могло бы возникнуть впечатление, что секач с разгону пробил своим пятаком стену и на какой-то момент замер от удивления в нерешительности. Первое, что бросалось в глаза, так это его белые, устрашающе изогнутые и накрепко замкнутые клыки. Подумалось: не дай Бог попасться под горячую руку такому зверюге. Тут уж, точно, мало не покажется!
Я быстро поднялся с дивана, свернул свой спальник и вышел на кухню. В печке потрескивали дрова, стол был придвинут к окну, где он, видимо, обычно квартировал, посуда вся перемыта и составлена в шкафчик, висевший на стене, и никаких следов вчерашнего ужина. Будто не было здесь ни гостей, ни веселого застолья. Старенькие деревенские ходики на стене показывали без четверти девять. «Надо же так, — покачал я головой. — Молодец Виктор. Сработал на кухне, как хорошая хозяйка». Умывшись из рукомойника, я достал с печки свои валенки, накинул на плечи меховую куртку и вышел на крыльцо. Светило яркое утреннее солнце. Но мороз был градусов под тридцать. Над Енисеем лежала сизая дымка.
Приехав вчера на кордон затемно, я не мог разглядеть место, куда добирались мы целый день. Теперь вся величественная картина урочища Карапчуль раскрывалась во всей своей красоте. Сам кордон был расположен на высокой ровной площадке, будто специально подготовленной для этого самой природой. Несколько стандартных, рубленных из бруса домиков были выстроены в одну широкую улицу. Все они предназначались для научных работников заповедника, которые приезжают сюда на все лето, зачастую прямо с семьями, и трудятся каждый по своей теме. Все урочище окружали высокие крутые горы, скалистые и изрезанные каменистыми распадками. Снег на них держался только вверху, где не было никакой растительности, в ущельях и на отлогих выступах. В этих местах и ютились, чудом цепляясь за скалы, лиственницы, мелкий кустарник, а в некоторых местах и рыжестволые сосны. Енисей здесь был зажат со всех сторон и приходилось ему, горемыке, согласовывать свой бег с каждой горой в отдельности, то огибая ее, то размывая ее каменные выступы. Эту титаническую работу река проделывала в Саянах тысячелетиями. И все у нее было, что называется, о’кей. Но вот пришел человек, построил в Карловом створе плотину гидростанции, создал водохранилище, длинною почти в триста пятьдесят километров, и все на этом участке Енисею пришлось «согласовывать» с берегами заново. Помощниками ему в этом стали не только вода, но и лед. Саянам оказалось не под силу перечить сибирскому богатырю. За лето уровень воды в водохранилище поднимается метров на 20-30. Из-за этого мужают сотни ручьев и речек, затапливая урочища и распадки, по которым они несутся с гор к Енисею. А зимой турбины ГЭС срабатывают воду, лед зависает на скалистых берегах и потом под воздействием солнца и собственной многотонной тяжести с грохотом летит вниз, увлекая за собой камни, подрезая берега. Красивое это зрелище — висящие на скалистых берегах глыбы и остроконечные куски хрустально чистого, с голубым оттенком льда. Особенно в утреннем солнце, когда ослепительно яркие лучи его, переливаясь в кристаллах всеми цветами радуги, праздничным фейерверком извещают о начале дня.
— Как спалось на нашем хуторе? — спросил неизвестно откуда появившийся в заснеженной ограде Виктор. Он был в меховой шапке, в «летной» короткой куртке и валенках. — Я не стал вас будить. Вчера умаялись за дорогу. Гости все поразъехались и разошлись, надо и нам в дорогу собираться.
— Нет проблем, — весело ответил я. — Выпьем по кружке чая и все в порядке. Что ты наметил на сегодня?
— Не скажу, — улыбнулся Виктор. — Вы приехали ко мне отдыхать, значит, ни о чем не беспокойтесь. Все, надеюсь, будет в лучшем виде. На градуснике сегодня всего лишь двадцать шесть. Днем должно быть и того меньше, так что махнем вверх по Енисею на «Буране». В такую погоду всякая зверушка к нам из тайги пожалует.
Я отправился завтракать и собираться в дорогу, а Виктор взял шланг и пошел заправлять свой снегоход. Раньше с Виктором я не был знаком, но слышал о нем много интересного от Зарубина, который проработал в заповеднике два десятка лет и изучил каждого своего сотрудника как по производственной линии, так и по бытовой. Когда-то, то есть в советские времена, в заповеднике работало человек до трехсот. Особенно в теплое время года. Сюда приезжали научные работники из Москвы и из-за рубежа, студенты-биологи, ученые-экологи. Жизнь в заповеднике, что называется, била ключом. Но пришли перестроечные времена, и все стало рушиться. В первую очередь, конечно же, прекратилось финансирование всех научных работ. С болью в сердце пришлось расставаться с молодыми специалистами, чтобы сохранить опытных, известных охотоведов и экологов, потом стали увольняться егеря, так как их мизерную зарплату им выдавали в последнюю очередь и с задержкой на полгода. Встал практически весь наземный транспорт, а о вертолетах и катерах пришлось забыть на долгие годы.
И вот теперь в заповеднике остались одни энтузиасты, как называют их нынешние крутые — шизики, которые служат благородному делу сохранения природы в первозданном виде в центральной части Саян не из-за денег, а по убеждению, по совести, по велению души и сердца. Они не имеют коттеджей, они не приобретают крутых джипов, они не летают на Канары, а трудятся, довольствуясь в жизни малым, как принято говорить, что Бог подаст.
К этой когорте нищих идейных относится и Виктор Егоров. В семье он был третьим. Отец его Василий Николаевич был потомственным лесничим. Никаких университетов не заканчивал, едва одолел семилетку. В довоенные годы работал лесным объездчиком. На фронте был снайпером, награжден несколькими орденами и медалями. Погиб под Могилевом. Его старшему сыну Андрею в армии служить не удалось, перед самым призывом его крепко помяла в тайге медведица.
Младшему сыну Виктору в жизни повезло больше. Леспромхоз, где работал Егоров-старший, направил его в политехнический техникум. Получив диплом, он вернулся в поселок Танзыбей, работал в леспромхозе чокировщиком, вальщиком, потом ушел служить в армию. После «учебки» Виктор попал в Туркменистан. Но не надолго. Успел только освоить новый «Урал», как его в составе разведбатальона мотострелковой дивизии перебросили под Кабул. И почти полтора года у него все было «на войне, как на войне». Сначала служил в группе сопровождения, курсировал с десантниками по северной части Афганистана, не раз попадал под обстрел. Дважды лежал в госпитале, но возвращался в свою часть, так как ранения были легкими. А перед самым концом службы, буквально за месяц до дембеля, Виктор оказался, что называется, лицом к лицу со смертью. Рота, в которой он служил, попала в засаду. Бой продолжался почти сутки. Многие наши ребята полегли в тех горах. Егоров же добрался до каменной осыпи и по ней сумел подняться до того места, откуда обстреливал местность афганский пулеметчик. Изловчился и забросил в его укрытие «лимонку». Это решило исход боя.
За схватку в ущелье Виктор получил орден.
Возвратившись из Афганистана, Егоров-младший не пошел в леспромхоз, хотя его и хорошо встретили, предложили должность механика лесопункта. Всю первую неделю, как бы за все пережитое, Егоров с родными и друзьями пили водку и вонючую самогонку. Было богатое застолье, была музыка и песни, было много леспромхозовских ребят, были девчата. Дни летели, как во сне. Встал, умылся — зовут за стол. Стопарек — на похмелье, полстакана — за возвращение из ада, рюмку — в память о тех, кто вернулся в Россию в цинковых гробах, потом — за друзей и подруг, которые ждали и дождались.
Все бы ничего, но как-то утром, еще не открыв глаза, Виктор почувствовал, что рядом кто-то посапывает, положив руку ему на грудь. Повернул голову и обомлел: Валентина! Откуда взялась? Где он? Осторожно снял ее руку, прислушался. Тишина. Вспомнил, что накануне вечером попал на гулянку к старшему брату Андрею, который возвратился из лесосеки, куда рабочие леспромхоза вахтовым методом уезжали безвылазно на две недели. Закололи поросенка, нажарили-наварили свеженины и, как говорят, понеслась душа в рай! А вот когда там оказалась Валентина — одному Богу известно. Э-э... Да ведь она же приехала из Шушенского вечерним автобусом. Точно! Андрюха привел ее в избу в самый разгар пьянки. Фу ты, какая чертовщина! И снова были тосты за встречу, за любовь, за красивых женщин... А дальше — стоп. Ничего не известно. Кажется, полное замыкание.
Познакомился Виктор с Валентиной, считай, перед самой армией. В тот год в тайге уродила брусника. Ехало за ней народу видимо-невидимо. Кто-то, конечно, знал, где ее надо рвать, и сразу отправлялся на знакомые места, а в большинстве были горожане, которые надеялись, что ягода растет прямо около тракта или чуть подальше на лесной полянке. Валентина приехала на «Москвиче» со своим братом и золовкой. Ни она, ни брат ее в Танзыбее ни разу не были. Хотели отправиться в тайгу за первыми попавшимися ягодниками из Абакана, да не решились, так как и те не знали, в какой стороне брусника растет. Зашли перекусить в леспромхозовскую столовую, а заодно порасспросить местных жителей, что да как. На тот случай в столовой оказался и Виктор. Заглянул туда в буфет за пачкой сигарет. С ним и заговорила Валентина.
Так и началось знакомство. Виктору она понравилась сразу. На лицо — симпатичная, волосы черные и подстриженные по-мальчишески, сама — среднего роста, грудастая, вся как сбитая, говорливая, без комплексов. Показал он тогда ей и ее брату, где настоящая брусника растет, хоть и пешком заставил километров пять по тайге протопать, а к Валентине потом несколько раз в Шушенское ездил, где она жила и училась в сельхозтехникуме. Ничего существенного у них тогда не получилось, так как после ноябрьских праздников Виктора забрали в армию, но переписывались почти год. Оборвалось тоже все неожиданно. Валентина написала, что закончила техникум и по направлению отбывает в совхоз, а еще, что выходит замуж за однокурсника.
Погоревал Виктор, конечно, но потом разорвал фотографию Валентины и успокоился.
И вот тебе нечаянный интерес!
— Это как же ты сумел проснуться раньше меня? — сказала Валентина, потягиваясь.
— А почему это мы с тобой в одной постели? — спросил Виктор.
— Вот так здорово! — подвернув под свою пышную грудь подушку, воскликнула Валентина. — Что же ты не помнишь, как уговаривал меня вчера выйти за тебя замуж? Ну, хорош женишок! Я все бросила дома, прискакала к нему, чтобы свидеться, а он...
— Постой, постой, — усаживаясь в постели, перебил ее Виктор. — Какой замуж? Ты же написала мне, что выходишь за однокурсника?
— То было давно и неправда, — уронив голову на подушку, рассмеялась Валентина. — Никуда я не выходила. Звали, и не один раз, да вот ты запал в сердце, выгнать не могу. Ждала, когда из Афгана вернешься. А не писала, потому что совестно было. Я ведь действительно хотела уехать в совхоз с Федькой Жуковым. Убивался он за мной все три года учебы. Уж и расписываться пошли, да вдруг одумалась. Что же это я делаю, за нелюбимого выскакиваю! Развернулась прямо в загсе и убежала домой, к родителям.
— Так, а сегодня-то... у нас что было? — в нерешительности спросил Виктор.
— Сладенький ты мой, — потянулась к нему Валентина, — не печалься, ничего не было. Ты так набрался за столом, что едва до кровати тебя довели. Пока раздевала тебя, ты уже отключился. Смотри мне, чтобы это в последний раз.
Валентина обняла Виктора, повалила его на подушку и, всем телом прижавшись к нему, умолкла. С минуту Виктор тоже лежал молча, потом осторожно провел рукой по ее упругой груди, по теплому, бархатисто-нежному животу, по бедру, повернулся лицом к девушке и прильнул к ее горячим губам. Валентина обняла его и прошептала: «Может, подождем до свадьбы?» Виктор упрямо покачал головой и легонько снял с нее плавки.
А через неделю сыграли свадьбу. Сначала гуляли в Танзыбее, потом провели вечер в Шушенском, в доме у родителей Валентины. Когда торжества закончились, собрали семейный совет, где решили, что возвращаться в леспромхоз Виктору нет никакого смысла. Хоть там и заработки сравнительно высокие, хоть там и квартиру обещают вне очереди, зато вкалывать на лесоповале придется до седьмого пота. А Валентина, с ее сельскохозяйственным образованием, вынуждена будет сидеть дома. Тесть предложил Виктору устроиться в заповедник, где он и сам трудился уже более десяти лет, куда собирается переходить и Валентина на должность лаборантки. В заповеднике нужны егеря. Зарплата, разумеется, раза в два ниже, чем в леспромхозе, но руководство заповедника предоставляет своим работникам по льготным ценам строительные материалы и земельные участки. Можно будет поставить свой дом, такой, какой пожелаешь. Всем сотрудникам, работающим в лесу, бесплатно выдается спецодежда. Не забывают здесь и о хлебе насущном, по осени егерям дают льготные лицензии на отстрел в охотничьих угодьях. Есть еще одна форма приработка. Это когда приезжают заграничные гости. Егеря тогда получают гонорар.
Так Виктор и сделал. И не пожалел об этом. За два года поставил в Шушенском дом. Валентина родила ему сына Ивана, а через год — дочурку Марину. Когда дети подросли, сама на лето стала переселяться на кордон, где Виктор капитально обосновался и стал одним из лучших помощников ученых-охотоведов заповедника.
Когда я собирался в урочище Карапчуль, Иван Данилович Зарубин так мне и сказал:
— Этот егерь стоит пятерых. Он на своем участке не только проведет тебя по любой тропе, но и всех обитателей тайги, что называется, узнает в лицо. Вам с ним будет интересно и спокойно...
К середине дня солнце поднялось над вершинами Саян. Оно хоть и не грело, но всему вокруг придавало доброе веселое настроение. Своими ослепительно яркими лучами это февральское солнце как бы говорило: не падайте духом, снег и мороз это временно, дайте срок, наступит март, взмахнет меховыми цветами верба, и зазвенят с гор ручьи. Енисей, пробудившись от зимней спячки, сбросит с себя ледяной панцирь, защебечут на разные голоса пичуги. Придет весна, и оживут хмурые Саяны, покроются их крутые склоны свежей зеленью.
Однако пока есть солнце и мороз под тридцать градусов!
Для удобства в дорогу я надел плотную вязаную шапочку, меховую куртку и валенки. Фотоаппарат упрятал за пазуху, а все принадлежности к нему сложил в кожаный кофр.
— Сейчас пробежим на Лосиный плес, — сказал Виктор, натягивая свои самодельные меховые краги. — Это в получасе езды отсюда. А дальше поохотимся с вашим фоторужьем на диких кабанов. Знаю одно место. Приходят они туда под вечер поужинать на болоте. Годится?
— Вполне, — согласился я, усаживаясь на заднее сиденье «Бурана», обтянутое пятнистой собачьей шкурой. — Меня устраивает все, что ты считаешь интересным.
И мы понеслись по снежной равнине через весь Енисей, к противоположному скалистому берегу. Когда-то я в этих местах бывал. Правда, не на снегоходе, а на лодке с двумя «Вихрями». Водохранилища тогда еще не было, плотина Саяно-Шушенской ГЭС только проектировалась. В общем, Енисей еще был Енисеем, гордым, стремительным, с удивительно чистой студеной водой, с грохочущими порогами и каменистыми плесами. Рыбы в нем было немеряно, где ни остановишься, всюду за полчаса натаскаешь окуней красноперых да хариусов черноспинных на хорошую уху. Ездил я тогда с ленинградскими изыскателями. Экспедиция была неторопливая, обстоятельная. Может быть, слово «экспедиция» здесь и не совсем уместно, так как в лодке нас было всего четверо: двое из института «Ленгидропроект», моторист-лодочник и я, журналист. Но поездке этой придавалось довольно серьезное значение, потому что от мнения специалистов из северной столицы, как мне сказали тогда в «высоких кругах», зависело будущее Енисея.
И вот прошли годы. От могучей сибирской реки, можно сказать, остались одни воспоминания. Построили на ней Красноярскую, а потом и Саяно-Шушенскую гидростанции, сбили плотинами спесь с Батюшки Енисея, превратили его красивейшее русло в огромные водохранилища, отправив под воду тысячи островов и пойменных лугов. Что ж, жизнь не остановишь. Хотим жить кучеряво, чем-то надо и попускаться. Кстати, здесь, в Саянах, особого вреда природе водохранилище не нанесло. Раздвигать горы мы еще не научились, да, видимо, никогда и не научимся, а сами горы как стояли глыбой, так и стоят, несмотря на то, что глубина реки увеличилась в десятки раз. На это им, что называется, наплевать, не царево это дело.
Где-то километрах в пяти от кордона Виктор остановился и заглушил мотор.
— Что случилось? — спросил я, слезая с «Бурана».
— Архары, — коротко ответил Виктор и показал на противоположный берег Енисея.
— Ух ты! — вырвалось у меня. — Первый раз так близко вижу козерогов.
Паслись они на широкой солнечной поляне, расположенной между двумя скалами на высоте примерно метров триста. В табуне их было около десятка. Я достал фотоаппарат и начал переставлять объектив, чтобы сделать снимок крупным планом. Да замешкался.
И тут произошло неожиданное. Невесть откуда на поляну выскочила черная лайка, та самая, что сидела на привязи в ограде у Виктора. Она, не мешкая, рванулась к крупному рогатому самцу, который копытил снег недалеко от обрыва. Все стадо — врассыпную, и в миг исчезло за перевалом. Козерог же гордо поднял голову, украшенную мощными дугообразными рогами, и, сделав несколько длинных легких прыжков, оказался около отвесной скалы, уходящей прямо в реку. Казалось, он сам себя загнал в тупик, потому что дальше деваться было некуда.
— Вот противная скотинка, — выругался Виктор. — Опять ведь выскользнула из ошейника.
— Что теперь будет?
Озябшими руками я пытался вставить в гнездо фотоаппарата телеобъектив, а сам не мог оторвать взгляда от разворачивающихся событий.
— Да ничего серьезного, — улыбнулся Виктор, доставая из пачки сигарету. — Будет концерт по заявкам. Дружок мой решил позабавить нас. Упражнения с архарами — это его любимое занятие. Козерог или задаст ему сейчас хорошую взбучку за то, что он не дал стаду погреться на солнышке, или обведет его, как щенка вокруг пальца.
Но на сей раз все обошлось до смешного просто. Не успела собака приблизиться к козерогу, как тот по очень маленьким выступам на скале сделал три прыжка, ловко развернулся на крохотной каменной площадке и замер, как бы оценивая, на что способен этот дерзкий пес. А Дружок с налета плюхнулся в сугроб и, повизгивая, залился лаем. Убедившись в своей недосягаемости, козерог перескочил, как мне показалось, очень спокойно, еще на два уступа, потом выбрался по небольшой промоине на самую верхотуру и скрылся между лиственниц. Огибая скалу, пес тоже направился в ту сторону.
— Все, — сказал Виктор. — Представление окончено.
Мне было досадно. Увидел столько интересного, а не сделал ни одного снимка. Я вставил наконец телеобъектив, затолкал фотоаппарат за пазуху и молча взгромоздился на сиденье нашей резвой «лошадки».
Виктор, глядя на меня, улыбнулся и сказал:
— Не надо расстраиваться, козерогов мы увидим еще не один раз и гораздо ближе, чем здесь. У нас их много.
Он завел двигатель, и мы снова поехали вдоль скалистого берега Енисея, украшенного ледяными гирляндами, искрящимися на солнце. Про козерогов — этих резвых скалолазов — охотовед заповедника Григорий Семенович Киселев рассказывал мне много разных историй. Правда, все они так или иначе были связаны с волками. Почему? Да просто потому, что Григорий Семенович, как я понял, зациклен на своих научных изысканиях, на том, как живет, как размножается и как питается волк в естественных условиях. Ведь здесь, на огромной территории заповедника, человек присутствует только как наблюдатель. Он не вторгается в чужой дом со своим уставом, а смотрит, анализирует, вникает в жизнь и повадки зверей в их родных условиях. Так вот, волк никогда не возьмет козерога, если тот находится где-то вблизи со скалами или ущельем.
Мы проехали на «Буране» километров около пяти и остановились в устье пологого горного распадка. Река здесь образовывала полукруглый залив. С нашей стороны в воду уходила отвесная скала, а с противоположной — в залив врезалась длинная коса, похожая на полуостров. Метров двести по острию косы тянулась густая щетина молодого тальника, на самом же полуострове стеной стояли высоченные черно-зеленые ели. С минуту мы простояли под скалой, но потом потихоньку переехали залив, миновали тальник, более чем наполовину проехали вдоль ельника и притормозили в еще одной широкой заводи.
— Я останусь здесь, — сказал Виктор, прохаживаясь вокруг «Бурана», — а вы пройдете по тальнику на ту сторону косы. Там тянется большое болото. На нем иногда пасутся кабаны. Все понятно?
Я настроил фотоаппарат, натянул поверх куртки белый халат, надел варежки и молча пошел к берегу.
Много у меня друзей, которые любят и увлекаются охотой с ружьем. Разные они все. Одним нравится стрелять по косулям из открытого окна автомобиля, другие отмеряют пешим ходом километры в поисках зайца или стайки куропаток, третьи с вожделением готовятся и встречают открытие охоты на водоплавающую дичь, четвертые будут часами сидеть в скрадке на солонцах в надежде, что туда добровольно придет марал. Понять их можно. Человек без хобби, без страстного увлечения, похож, по моему мнению, на заводную куклу, которая и ручками машет, и ножками топает, и даже слово «мама» выговаривает. Забавно, да и только. А настоящая жизнь проявляется в кипении, в бурном водовороте. Но не всем же опять-таки хвататься за ружье и бежать в лес. Мне, например, во сто крат интереснее охота с фотоаппаратом. Какое наслаждение получаешь, когда выследишь того же марала на солонцах и сделаешь цветной снимок крупным планом! Никого убивать не надо, сам кайф настоящий получаешь, да и снимком потом любуются люди. Конечно, на вкус и цвет товарищей нет. У одного от прикосновения к ружью голова идет кругом, а другой с большим удовольствием упадет на мягкий диван, включит телевизор, пощелкает пультом по каналам, как по страницам книжки, и все тут, весь мир, как на ладони, знай только проглатывать информацию.
У меня же всякая вылазка на природу — настоящий праздник. От одной только мысли, что скоро буду либо на реке, либо в горах, настроение поднимается. Лучшего отдыха, чем охота с фотоаппаратом, придумать трудно.
В тальнике снегу надуло гораздо больше, чем его было на косе. Но пробирался я осторожно, стараясь выискивать такие места, где прутья торчали пореже. Кабанов я еще не видел, так как впереди предстояло преодолеть заросли по меньшей мере метров пятьдесят, однако потерял я из вида и Виктора. За время моего отсутствия он собирался проверить сети, которые стояли у него подо льдом в каком-то заливе. Значит, ушел туда. Но интересно, что я не слышал и стука топора, которым он намерен был вырубать из проруби лед. Молодец. Тоже не хочет вспугнуть зверя.
Когда передо мной открылась большая заснеженная поляна, я не сразу увидел лесных хрюшек. Выполз из тальника подальше. Никого нет. Настроение сразу стало приближаться к нулю. Хотел уж было разворачиваться, даже приподнялся, забыв об осторожности. Но вовремя остановился. Замер и снова прилег. Слева, метрах в пятидесяти от меня, чернел выворотень, и за ним, чуть в сторонке, ковырялось в болотных кочках несколько кабанов. Меня они явно не заметили, потому что когда я достал фотоаппарат и приподнялся, чтобы навести объектив, они мирно продолжали свое дело.
«Эх, далековато!» — подосадовал я и, на четвереньках отползая назад, укрылся за выворотнем. Теперь можно было продвинуться к болоту еще метров на десять, а то и больше. Но затея моя вскоре сорвалась, так как три свинюшки перебазировались вправо, и я оказался на виду у них. Я замер в очень неудобном положении с подвернутой ногой. Страсть как хотелось сделать снимок, но наверняка он был бы последним. На какую-то минуту звери насторожились, глядя в мою сторону. Потом та свинка, что стояла поближе ко мне, перескочила через кочку, разбив на ней снежную шапку, и скрылась за выворотнем. За ней устремились и две другие. Я сел поудобнее и решил больше не испытывать судьбу.
Но тут случилось неожиданное. Из-за выворотня выскочил огромный секач. Голова его была раза в полтора больше, чем чучело, которое висело на стене в доме Егорова. Я встрепенулся, инстинктивно схватил фотоаппарат, но в следующую секунду забыл о нем. Секач оказался не из робкого десятка. Черная длинная щетина на его голове, на его щеках, на его хребте встала дыбом. Он как-то странно захрипел, и в следующее мгновение его огромная туша понеслась прямо в мою сторону. Кажется, я увидел его злющие сверкающие глаза, огромные белые клыки и снежный вихорь. Не помню, как я соскочил со своего места, как понесся к тальнику. Бежал, наверно, так быстро, как никогда в жизни. И вот они мои спасительные заросли из тонких ивовых прутиков, еще десяток прыжков, еще один поворот! Но дьявольская кочка подвернулась под ногу. Я со всего маху рухнул в снег и почему-то обеими руками закрыл голову.
И тут грянул выстрел. Совсем рядом, в десяти шагах от меня. Я тяжело поднялся, сел, стер голой ладонью с лица тающий снег. Секача вблизи не было. Он так же быстро, как несся на меня, улепетывал по болоту в сопровождении пяти или шести свинок. А чуть в сторонке, улыбаясь, стоял Виктор. В руке он держал пистолет.
— Не гоже так, — сказал он. — Это вам не козерог. Секач — зверь свирепый.
Я поднялся, отряхнул с себя снег и побрел за Виктором к той проруби, где стояли его сети...


100-летие «Сибирских огней»