Вы здесь

Своя колея

Повесть
Файл: Иконка пакета 01_korotkova_sk.zip (56.89 КБ)

Юрка сидел на старой покрышке от КамАЗа у распахнутых настежь ворот СТО и неторопливо потягивал чай из помятой жестяной кружки.

Станция, на которой он впахивал целыми днями вот уже без малого год, лепилась на самом краю города в полузаброшенной промышленной зоне. По одну сторону от нее день и ночь гудела федеральная трасса, по другую — расположилась площадка Вторчермета, с вечно отирающимися у ворот бомжами. Бомжи с утра и до вечера тащили туда разные, невесть откуда добытые железяки, зарабатывая таким образом на пропитание и на прочие нужды нелегкой бродяжьей жизни. Прямо по курсу тянулась жиденькая лесополоса, за деревьями возвышались дымящие трубы химзавода — единственного сохранившегося производства в их некогда благополучном городке. Время от времени было слышно, как по подъездным путям, то и дело сигналя, громыхал маневровый локомотив.

На работу Юрка всегда приходил первым. Нравилось ему, пока народ еще не подтянулся, посидеть в тишине, помечтать, разглядывая дымное, расчерченное проводами небо. И не важно о чем. Сегодня, например, глядя на проносящиеся по трассе один за другим большегрузы, он вдруг подумал, что хорошо, пожалуй, было бы податься в дальнобойщики. Едешь вот так, едешь... И ни о чем не думаешь. Ни о чем не переживаешь. Мимо незнакомых городов и поселков, лесов и перелесков, рек и речушек… А вдоль дороги по обе стороны — поля, поля, поля... Ехать! Днем и ночью. Зимой — по заснеженной, переметенной дороге, а летом — по серому, пахнущему только что пролившимся дождем асфальту. Хорошо! Или вдыхать через приоткрытое окно машины колкий, морозный мартовский воздух. Курить… Вести неторопливый разговор о жизни с напарником или просто со случайным попутчиком. Юрка обязательно бы подбирал автостопщиков. Вот у кого жизнь! Сегодня — здесь, завтра — там. Сам-то он в свои двадцать с небольшим нигде особо побывать не успел. Родился и вырос недалеко от столицы, в маленьком, заштатном городишке, каких много; в стороне от шумного, энергичного мегаполиса с его яркой, насыщенной, до краев наполненной событиями жизнью. Но Юрку это обстоятельство никогда не тяготило. Он любил эти вязкие сонные улицы и проулки, облупившиеся милые его сердцу пятиэтажки и покосившийся деревянный штакетник частного сектора, где день и ночь по вкривь и вкось уложенным рельсам стукотят облезлые трамваи. Все ему здесь было знакомо: каждый угол и каждый закоулочек. А люди? Ему казалось, он знает всех в своем городишке, и его тоже все знают.

Родители Юркины в свое время, как и большинство горожан, трудились на химзаводе. Жили они неподалеку. Юрка еще мелким пацаном, встречая отца и мать с работы, всякий раз с замирающим отчего-то сердцем наблюдал за бесконечным потоком людей, идущих со смены домой. Многолюдный этот поток выплескивался из заводских ворот разом — шумный, оживленный! — и вскоре заполнял собою всю улицу. Многих из проходящих мимо Юрка знал в лицо, его тоже узнавали — улыбались. Знакомые, родные лица. Юрка любил их. И они... они тоже — он был уверен в этом! — любили его. И сидящие целыми днями на лавочке во дворе старушки-соседки, и приблудный пес Тошка, для которого Юрка со своими закадычными друзьями Славкой и Шишей соорудил конуру из выброшенной кем-то на помойку старой тумбочки, и водитель хлебовозки, разгружавший по утрам хлеб у магазина и угощавший при случае Юрку булочкой с посыпушкой, — все они любили его. И весь мир, казалось Юрке, был переполнен этой любовью. А будущая жизнь представлялась ему одним бесконечным, радостным, солнечным летним днем!

Но, вернувшись из армии, Юрка не узнал свой город. Точнее — людей. Изменились люди. Они больше не улыбались. Хмурые, усталые, чужие лица. А может, это он изменился? Кто знает…

Юрка Воробьев дембельнулся по осени. С институтом пролет вышел, вот и загремел после школы в армию. А все потому, что учился он, прямо сказать, неважнецки. И не оттого, что бестолочь, — нет. Просто... очень уж натура увлекающаяся. То в студию театральную запишется, то в спорт ударится, то рок-группу соберет. В общем, пока друзья-товарищи корпели над учебниками, готовясь к экзаменам, Юрку мотыляло из стороны в сторону: все никак не мог определиться — куда податься. В итоге вопрос решился сам собой, и оказался он на Дальнем Востоке, в погранвойсках, о чем, впрочем, ничуть не пожалел. Да и то сказать, что ты за мужик, если в армии не служил? Примерно так рассуждал Юрка, трясясь в плацкартном вагоне по дороге к месту службы с полсотней таких же стриженных под ноль пацанов. В учебке, что и говорить, нелегко пришлось, а потом ничего — втянулся. Благо Юрка — парень спортивный, за спиной уже несколько прыжков с парашютом к тому времени было. С сослуживцами он тоже быстро сошелся: парень-то заводной, веселый, да еще на гитаре играет! С командирами опять же повезло. Ему вообще везло на хороших людей.

Вернувшись домой, Юрка с удивлением осознал, что служба, похоже, была самым беззаботным временем в его жизни. Поначалу как-то даже растерялся. Пока он тянул армейскую лямку, друзья-товарищи поразъехались: кто учиться — как Славка, кто бизнес в Москве мутить — как Шиша. Все при деле. А тут еще… Пока служил — мать с отцом развелись. Отец сразу же новой благоверной обзавелся, из города уехал. Пару раз Юрке написал и пропал. А Юрка… Юрка отца так и не смог простить. Потому что многое можно простить в двадцать лет, многое… но не предательство. Мать после развода да после сокращения на заводе сразу как-то сдала, постарела. Перебивалась случайными заработками — в городишке с работой не ахти. Юрка тоже поначалу потыкался в одно место, другое — не берут: везде опыт нужен. А где его взять, опыт этот? Спасибо Аверьянычу — соседу по подъезду, — выручил, взял к себе в автомастерскую, обещал поднатаскать. «Толковый спец завсегда в цене, — говорил он Юрке. — Потому как машины ломаются независимо от курса рубля к мексиканскому песо! — Аверьяныч ободряюще похлопывал Юрку по плечу. — Не сомневайся, Юрок! На кусок хлеба с маслом и даже с икрой всегда заработаешь». Да тот вскоре и сам в этом убедился. Ну а как?

Весна пришла, подвеска оттаяла после холодов — народ ходовую ремонтирует. В зиму — масло меняет. А с такими убитыми дорогами, как в их городе, подвеску по круглому году шаманить надо. Оттого и переработки у автомеханика — в порядке вещей. А выходные и праздники — вообще самый сенокос. Дух перевести некогда! Хочешь не хочешь, а к утру клиенту машину отдай. Труд тяжелый да и опасный. Аверьяныч рассказывал случай: молодой машину на подъемнике не закрепил как надо — и все… Три месяца в больнице, в гипсе. Да еще кредит пришлось брать, чтобы клиенту убыток возместить. А то, бывает, в смотровую яму раззява какой свалится, или током кого долбанет. В общем, как говорит Аверьяныч: «Сплошная анархия и перманентный хаос». Это тебе не менеджером в офисе часы высиживать, где тепло, светло и мухи не кусают. Тут с утра до вечера не разгибаясь корячишься, в мазуте и масле. Та еще работенка! Но Юрке были по душе спартанские условия гаража.

А к технике его всегда тянуло. Он еще в детстве с отцом частенько по выходным в их стареньком жигуленке копался. В четырнадцать лет самолично двигатель перебрал. Так что в гаражном боксе у Аверьяныча Юрка себя чувствовал как рыба в воде. Слесарное дело осваивал, что называется, по ходу пьесы. Брался за все: хоть рулевую отрегулировать, хоть подвеску поправить. Собрать-разобрать двигатель — запросто, как автомат Калашникова в армии. И вскоре Юрка, несмотря на свой молодой возраст, заслужил у клиентов непререкаемый авторитет. Заработало сарафанное радио, и каждый старался именно к нему машину на ремонт загнать.

В общем, не прошло и года, а Юрка вполне себе уже прилично зарабатывал. Тут ведь как? Как потопаешь, так и полопаешь, — сдельщина! Мог бы и больше: клиента развести — дело нехитрое, даже если он опытный. Возможностей масса! Тот же топливный насос в бензобаке: сроду не увидишь — новый он или нет. Сеточку забора топлива почистят, а скажут, что бензонасос поменяли. Или ремень ГРМ, тоже далеко спрятан, — иди проверь, поменяли, нет. И некоторые его напарники нередко такое практиковали. Но Юрка себе ничего подобного не позволял. К заказчику относился с уважением. Хотя… Иной, случается, так достанет вопросами своими! Спасу нет! А то еще советы под руку давать начнет. Всю душу вымотает! В таких случаях Юрку прямо распирало от «добрых» слов, да куда деваться? Ему с этого клиента еще деньги получать.

Аверьяныч, наблюдая за Юркой, нарадоваться не мог. Еще бы! В наше время толкового механика днем с огнем не сыщешь. Бывает, такие экземпляры попадаются — не знают, в какую сторону гайка откручивается. Аверьяныч даже пообещал Юрке, что если дела и дальше так пойдут — со временем на свое место поставит. На хозяйство. А сам — на пенсию. Хватит уже под машинами валяться. Ну а что? Юрка — парень рукастый, и башка варит как надо. Не ошибся Аверьяныч в помощнике.

В общем, жизнь у Юрки налаживалась. Даже мать, он заметил, улыбаться чаще стала — радовалась за сына. А недавно Славка из Москвы приехал на каникулы, следом Шиша — в отпуск, родителей проведать… И показалось Юрке, что все вернулось на круги своя: лето, гитара, друзья-товарищи… С девчонками вот только не везло. А все потому, что ухажером Юрка был привередливым. На него не угодишь! У одной — руки, видите ли, недостаточно изящные, у другой — щиколотки широкие, у третьей — походка некрасивая. А то еще случай был: познакомился с очередной. Такая прям вся из себя!.. Отношения вроде какие-то наметились, то да се… И тут она эсэмэску присылает, а там… В каждом слове по три ошибки! А Юрка этого на дух не выносил! Ему еще в школе учительница русского языка говорила, что у него грамотность врожденная. В самом сложном диктанте — ни единой ошибки. А у этой... Ну вот какие тут могут быть романтические отношения... после такого? Сплошные разочарования. Но Юрка надежды и бодрости духа не терял и всякий раз, когда парни из гаража посмеивались над его любовными неудачами, смущенно бросал:

Да не, пацаны… Так себе вариант. Не то пальто! Не то...

Ты, Юрок, не под тем углом на женский вопрос смотришь, — пытался вразумить его Аверьяныч после очередного любовного фиаско. — Вот ты думаешь, что в бабе самое главное?

Что?

Известно — что! Баба, она ласковая да покладистая должна быть. И по хозяйству чтоб шуршала, и мужика своего ценила. Пришел ты, скажем, домой, а там полный порядок! Ну и пожрать — это уж само собой.

Примитивно ты, Аверьяныч, мыслишь, — не соглашался Юрка. — Пожрать… Хозяйство… Всё это… Ну, не то пальто! Мне такая женщина нужна… — он замолкал, подбирая слова. — Такая… Ну, чтобы вот посмотрел ты на нее — и все... Полный крышеснос! Да ну тебя, все равно не поймешь, — отмахивался Юрка.

Куда уж мне!

И вообще... У человека мечта должна быть! Вот и в работе тоже…

Чего тоже? — напрягался Аверьяныч.

Ну как чего? — улыбался Юрка, заметив реакцию старика. — Думаешь, я на тебя тут всю жизнь батрачить буду? Не-е-е… Не то пальто!

А-а-а, — тут же с пол-оборота заводился Аверьяныч. — В Москву свалить решил? Давай, давай… Только тебя там и не хватало! Лажа это все, Юрок! Я знаю, это тебя Славка с панталыку сбивает. Он, змей! Он!.. Вот что ты этого трепача слушаешь? Сам-то он нигде не пропадет. Об нем папа с мамой позаботятся. А ты-то! Ты…

Аверьяныч подскакивал с места и, размахивая руками, принимался нервно расхаживать по мастерской.

Ну вот кому ты там сдался? Славке? Нужен ты ему как рыбе зонтик! Ты же прирожденный автомеханик! Уж мне-то поверь. Я в этом деле понимаю. Через годик-другой я тебе дела передам. Считай, хозяином станешь. Чем плохо-то? Да и какой с тебя москвич? — махал рукой старик. — Москвич с тебя, Юрок, прямо скажем, как с дерьма пуля.

Нет, Аверьяныч, спасибо тебе, конечно, на добром слове, хотя про пулю все-таки обидно, но… Не прав ты. Не прав! — Юрка едва сдерживал смех, глядя на распалившегося не на шутку старика. — Нет, ну до осени я, так и быть, доработаю, а там… Уж прости-извини, — Юрка картинно разводил руками.

 

Напрасно Аверьяныч беспокоился. Никуда, ни в какую Москву Юрка не собирался. Так… старика подначивал. Хотя Славян ему и впрямь все уши прожужжал с Москвой своей. Как приехал, так и насел.

Да ты чё, Воробей? Так и будешь всю жизнь гайки крутить? Валить отсюда надо куда подальше, из дыры этой. Пока молодой. А не то оглянуться не успеешь, а тебе тридцатник! А сороковник? О-о-о… Это ж, считай, все — кранты! Жизнь прошла. Наши вон все уже перебрались — кто в Питер, кто в Москву. А если ты насчет жилья загоняешься, так вообще не вопрос! Даже не заморачивайся на эту тему. Жить есть где. Мне родаки в Москве хату снимают. Там еще и дядька родной. У него фирма своя, кресла массажные продают. Давно к себе зазывает. И тебя возьмет — менеджером. Круто же! Через год можно будет тачку взять… Ты у Шиши джипа видал? То-то же!

Юрка слушал, какие завлекательные перспективы рисовал ему друг-товарищ, и думал: откуда это в Славке? Сам-то давно ли москвичом заделался? На одной улице росли. Да… Забурели пацаны без него… Забурели. Шиша тоже весь из себя важный. Юрка даже не сразу узнал того при встрече: раскабанел, поперек себя шире стал. И какими такими делами он там в Москве занимается, что джипа нового взял? Это ж бешеные деньги. Ну ладно Славка, у того родители состоятельные, он всегда в мажорах ходил. А Шиша? Отец — мент, мать — домохозяйка. После школы, так же, как и Юрка, никуда не поступил. И загремел бы Шиша в армию за милую душу, если бы его батя не отмазал. А теперь гляди, как поднялся!

Юрку в столицу никогда не тянуло. Да и мать, как она тут одна, без него? А самое главное, прикипел он к слесарному делу. Машину клиенту возвращает после ремонта, а у самого душа радуется. Юрке даже запах мастерской родным стал. Да и какой с него менеджер! Какие массажные кресла? Только разве Славке это объяснишь?

Славян, да ты пойми, ну не то это пальто... Не то.

Да почему?

Да потому! Я же здесь каждую собаку знаю, — улыбался Юрка на очередной Славкин заход. — Как у Есенина, помнишь: «В переулке каждая собака знает мою легкую походку…»

Есенин, тот, между прочим, как раз из деревни в Москву сбежал. Не то что ты! Сидишь тут… Вот скажи мне, ну чего здесь хорошего?

Да ну как, чего хорошего? Вот иду я по нашей с тобой улице — со мной все здороваются, я со всеми здороваюсь. Мне приятно. Понимаешь? А в Москве твоей, ну кто я? Так… Один из… А тут меня знают, уважают. Я даже всех местных бомжей знаю. Тимоха вон заходит ко мне. Помнишь, в соседнем доме с нами жил? Будку еще помогал для Тошки строить.

Зачем?

Что «зачем»?

Заходит зачем?

Ну как зачем? Поговорить.

Не, ну нормально? Он уже с бомжами разговоры разговаривает.

Ну а чего такого? Интересно же. И вообще… Я их всех… Люблю, что ли…

Кого?

Всех, — улыбался Юрка. — Аверьяныча, парней с гаража…

И бомжей?

Ну а что? Бомж — не человек, что ли?

С ним серьезно, а он… — вздыхал Славка.

Да я тоже серьезно! Как тебе объяснить-то? — Юрка на минуту замолкал, подбирая слова. — Ну вот дед мой… Он же на нашем химзаводе всю жизнь отпахал — сорок с лишним лет. Знаешь, как его там уважали? Дед уже сто лет как на пенсии был, а его каждый год с днем рождения с завода поздравлять приходили. И он — в цех свой, к мужикам… в гости. А знаешь, как помер?

Юрка закурил.

Я тогда в армии был. Мне мать рассказывала. Дед к тому времени совсем плохой был — болел сильно, ему уж под девяносто лет как-никак было. Последнее время лежал, не поднимался уже. А тут вдруг, говорит, встал и давай одеваться. Она ему, мол, куда ты, папа? А он: «Так, на работу». «На какую работу? — спрашивает. — Ты же не работаешь давно. На пенсии ты!» А дед: «Да? Ну ладно». Пошел к себе в комнату. Лег и помер.

Славка озадаченно глядел на Юрку.

Вот ты к чему мне сейчас это рассказал? Ты как дед твой хочешь? До девяноста лет в гараж таскаться? Помереть здесь? Нет, Воробей, ты, конечно, не обижайся, но ты совсем того…

Юрка улыбнулся:

Да ладно, Славян. Каждому свое, видать. Кому — Москва, кому…

Нет, Воробей, не будет с тебя толку. Хоть говори тебе, хоть нет. Дело твое, конечно, хочешь — крути гайки в захолустье своем. Только…

Моем? — удивленно перебил его Юрка. — Оно и твое вроде? Нет?

Да нет уж, спасибо. Я тут месяц в гостях, и то… Чуть не озверел. Хорошо хоть, с Нинкой замутил, а то совсем тоска зеленая.

Юрку со своей подругой Славян недавно познакомил. А тот как увидал ее, так и… Короче, случился с Юркой полный крышеснос — тот самый, о котором он Аверьянычу толковал. Скажи ему кто раньше, что такое бывает, — не поверил бы. Ведь словом не перебросились! Да… Только это же последнее дело — на девушку друга запасть. Не по-пацански.

«Может, она тупая как пробка, — уговаривал он себя. — Дура дурой?» И сам же себе отвечал: «Да и пускай. Может, оно и лучше, если дура? А то и так страшно при ней слово сказать, а если еще и умная, так вообще — шансов никаких». То есть где-то там, в глубине души, надеялся, видать, Юрка на что-то. Хоть и гнал от себя такие мысли, но… Надеялся.

* * *

Допив чай, Юрка взглянул на часы: ух ты! Скоро народ подтягиваться начнет. Он поднялся и хотел уже было заняться поставленным в гараж еще с вечера «хендаем», как из-за угла выполз Тимоха.

Тимоха, как и его сотоварищи, время от времени пробавлялся тем, что сдавал разные железяки во Вторчермет. Юрка любил с ним, как говорится, «побазарить за жизнь». Тот частенько заходил к парням в мастерскую: потрындеть и почифирить. К этому делу он на зоне пристрастился. При этом старался подгадать так, чтобы Аверьяныча на месте не оказалось. Тот эту публику на дух не переносил и именовал не иначе как дармоглотами и гопотой подзаборной.

На глаз определить Тимохин возраст было весьма затруднительно. Но Юрка знал, что тому давно перевалило за полтинник: Аверьяныч рассказывал, они еще в советское время на автобазе вместе работали. Про себя Тимоха говорил, что полжизни «чалился» на зоне. На самом деле, со слов того же Аверьяныча, в колонии он провел всего пару лет. А до того, как загреметь туда, жил Тимоха как и все нормальные люди: дом, семья, работа. И вот раз по пьяному делу обнесли они с дружбаном ларек. И что обидно? Взяли-то — пару ящиков пива. А дальше как в песне: «Голуби летят над нашей зоной…» Ну а как на волю вышел — глядь, жены и след простыл. Да ладно бы просто свалила — так нет же: она, зараза, еще и квартиру продала! Союз к тому времени распался. Автобазу к рукам прибрал местный депутат. Тимоху с его «волчьим билетом» на пушечный выстрел туда, само собой, не подпустили. Так, неожиданно для себя, стал Тимоха бомжом, сдающим во Вторчермет старые чугунные батареи, бачки от унитазов и прочий металлолом, что под руку подвернется. Доходов с этого ему хватало не только на пропитание, но и на выпивон, чтобы «жизнь свою поломатую», как выражался Тимоха, хоть сколько-нибудь скрасить. И что самое удивительное, такая «поломатая» жизнь его, похоже, вполне устраивала. Вот этого Юрка, как ни старался, понять не мог.

Давно не появлялся. Я уж думал, случилось чего. — Юрка подвинулся, освобождая место рядом. — Падай.

Тимоху колотило с бодуна. Примостившись на лавку, он согнулся, весь скукожившись.

Фигово выглядишь. Что? Совсем плохо? — посочувствовал Юрка.

Помираю, Воробей, — пробормотал Тимоха, выбивая дробь немногими уцелевшими в борьбе за место под солнцем зубами. — Налей сто грамм, будь другом. Не то прям щас кони двину.

Так нет ничего! Сам знаешь, у нас же сухой закон. Аверьяныч бдит за этим делом.

А-а-а… Сдохну сейчас! — заскулил Тимоха, раскачиваясь из стороны в сторону. — Может, найдешь? А, Воробей? Ну, в мастерне же по-любому есть чего-нибудь!

Тебе говорю — нету ни шиша.

Воробей, ну поищи, а? — Тимоха умоляюще, по-собачьи заглядывал Юрке в глаза. — Ну, Воробушек, ну, загнусь же прямо здесь. Оно тебе надо?

Тьфу! — психанул Юрка. — Иди сам ищи, если мне не веришь.

Зайдя в гараж, Тимоха тут же кинулся судорожно рыскать по всем углам. Юрка с жалостью наблюдал за страдальцем.

Я же говорил! — наконец радостно взвыл тот. — Не могёт такого быть, чтобы Тимоха у вас в мастерне да ничего не нашел!

Юрка подошел и увидел, что тот держит в руках банку с клеем БФ.

Клей?

Он самый! Эх… Молодой ты еще, Воробей, жизни не нюхал. — Тимоха с вожделением потянул носом. — Это ж «Борис Федорыч», ёк-мокарёк!

Какой, на хрен, Борис Федорыч? Совсем допился?

Тимоха, не отвечая, суетливо пошарил взглядом по сторонам:

Воробей, ты это… Короче… Дрель нужна.

Зачем?

Давай, давай… Скоренько… Мы его щас это… на сверло намотаем! — банка в его руках ходила ходуном.

Юрка, глядя на воспаленные, почти безумные Тимохины глаза, решил не спорить и принес из подсобки дрель:

Держи.

О! — обрадовался тот. — Еще ведро, посудину какую… Ну давай, Воробей, шевели поршнями, видишь же, кончаюсь… И воды… Воды еще.

Юрка подал пустое пластмассовое ведро и пятилитровку с чистой водой. Тимоха трясущимися руками перелил клей в пустое ведро, добавил воды.

Соль тащи.

Соль зачем?

Для вкусу, ёк-мокарёк! Тащи, говорю. Ни хрена химию не знают. И чему вас только в школе учили? Как же мне хреново, Воробей… Как хреново!

Сыпанув в ведро соли, Тимоха опустил туда сверло:

Врубай!

Дрель?

Ну а чего еще?!

Юрка воткнул шнур в розетку.

Дрель, разбрызгивая вокруг ошметки клея, стала наматывать на сверло клейкую массу, оставляя на дне вонючую жидкость. Наконец Тимоха выдернул шнур и отбросил в сторону инструмент с намотанным на сверло липким комком.

Юрка, склонившись над ведром, брезгливо поморщился.

Блин, Тимоха, ты что, это пить будешь?

Само собой! Это ж спирт! Ничего-ничего… — усмехнулся он, глядя на скосоротившегося Юрку. — Нормалек! Не «Кузбасслак», конечно, но тоже потянет.

Он взял с верстака граненый стакан, нацедил в него мутную жижу и, ухватив стакан обеими руками, поднес к трясущимся губам:

Эх!.. Жизнь моя поломатая! — мучительно давясь, Тимоха потянул в себя содержимое. Острый, поросший щетиной кадык его судорожно ходил туда-сюда, точно поршень, загоняя внутрь измученного организма вонючую отраву. Юрку передернуло.

Опустошив стакан, Тимоха с минуту стоял, уткнувшись носом в грязный рукав. Наконец выдохнул с облегчением:

Хух!

Загнуться не боишься? — поинтересовался Юрка.

Боюсь. А куда деваться?

А за каким тогда пьешь?

Не выпьешь — быстрее загнешься. Молодой ты еще, Воробей. Мы с мужиками в советское время, когда Меченый кислород нам перекрыл насчет спиртного, чего только на автобазе не пили: и тормозуху, и…

Да ладно гнать! Тормозуху?

Хех! Это ж народная вещь — тормозуху по рельсе пустить. Но ее, рельсу-то, для начала выморозить надо, так что это только зимой. Да… Было дело.

Он утробно икнул и схватился за живот.

Ох, Воробей, давай на воздух. Чё-то мне… Не того…

Выйдя на улицу и присев на лавку, Тимоха откинулся, прислонившись спиной к нагретой на солнце металлической стене гаража. Было видно, что его немного отпустило. На скулах даже румянец появился.

Ничё-ничё… Нормалек.

А кореш твой где, Толян? — поинтересовался Юрка, видя, что говорить Тимоха вроде уже в состоянии.

В психушку забрали.

О как!

Ага! Прикинь, мы тут недавно у ханыги одного зависали. Бухло, само собой, кончилось. Я пока ходил, искал, Толян на хате остался. Возвращаюсь, а он на полу сидит. Забился в угол и глаза таращит: «Смотри, говорит, Тимоха, снег идет…» И руками так перед собою машет, машет… Ну, я струхнул, конечно, маненько. Скорую вызвал: думал, они ему успокоительное вколют какое-нибудь — и все. А эта клизьма в белом халате, прикинь, Толяна в наркологию упекла. Сама сопля молодая... Врачом, небось, без году неделя, а туда же — диагнозы ставить. «Белая горячка», — говорит. Я ей: «Ты погоди диагнозы ставить! Ты его обследуй сначала всего, как следует». А она ему, Толяну, значит: «Вы, — говорит, — голоса слышите?» И тут я возьми сдуру и ляпни, по запаре-то: «Какие, на хрен, голоса? Я же с ним тут все время торчал, пока вы не приехали. Не было, — говорю, — никого!» Тут она ко мне поворачивается, гляделками своими сквозь очечки уставилась и спрашивает... подозри-и-ительно так: «А как ваша фамилия?» Ну тут уж я сообразил, что тупанул, и дальше в дискуссии вступать не стал, от греха подальше. А то сидел бы сейчас с Толяном в дурке на пару.

Юрка, просмеявшись, спросил:

Тимоха, а на фига тебе все это? У тебя же мать еще живая — жилье есть, работать бы мог... Да хоть бы у нас в мастерской. Аверьяныч говорит, ты классным мастером был. Жил бы как человек!

Пошел твой Аверьяныч куда подальше, буржуй недоделанный. Еще не хватало, чтоб я, Тимоха Постников, на него чертомелил. Я ж его еще по автобазе помню, змея! Он меня, промежду прочим, тринадцатой зарплаты как-то лишил. Думает, я забыл… не-е-ет… Я все-е-е помню! — Тимоха злорадно потряс пальцем. — Мы с мужиками накатили тогда чуток перед сменой, а этот гад сдал нас начальнику гаража. А дело-то как раз под Новый год было. Ну и все — амба! Шиш тебе, Постников, а не тринадцатая зарплата!

Вспомнил, — хмыкнул Юрка. — Ты давай с темы не соскакивай. Ты мне честно скажи, как есть: нравится тебе такая жизнь или нет? Только честно!

Молодой ты еще, Воробей, не поймешь…

Да что ты заладил: молодой, молодой… Вот и объясни мне, молодому, как так?.. Дома у тебя нет, семьи нет. Живешь как пес подзаборный. Друзей — и тех нет, собутыльники одни.

А у тебя?

Что у меня?

У тебя-то друзья есть?

Конечно! — удивился Юрка. — Славка, Шиша… Мы ж с первого класса дружим.

Ну-ну, — хмыкнул Тимоха. — Друзья…

Чего «ну-ну»? — возмутился Юрка.

Молодой ты еще…

Да у тебя одна песня! Ты старый, ну и скажи мне, вот на фига ты живешь?

Тимохе после выпитого заметно полегчало. Порывшись в карманах, он достал было замусоленный окурок, но Юрка протянул ему свои сигареты.

О! Спасибочки. — Тимоха закурил. — Вот смотри, Воробей, крутишь ты целый день гайки. Так? Так. А зачем?

Ну как зачем? — удивился Юрка. — Нравится. Ну и денег хочу накопить.

Зачем?

Зачем? Квартиру куплю, машину… А может, не знаю… Может, в Москву махну.

Х-ха! В Москву! А зачем? — Тимоха с наслаждением затянулся.

Да вот, Славян зовет. С работой, говорит, поможет.

А чем тебе здесь не работа? Обязательно в Москву надо?

Сравнил! Там возможности другие, — неуверенно возразил Юрка.

Возмо-о-ожности… Ну так!.. Нешто мы не понимаем! — ухмыльнулся Тимоха. — Вон, — он махнул головой в сторону завода, — маневровый наш... Всю жизнь по одной и той же узкоколейке ходит. И никакая другая дорога, с нормальной колеей, ему не подойдет. Потому как ширина колеи только под него заточена. Нестандартная ширина! — Тимоха назидательно поднял палец. — Вот и у человека так же. У каждого в жизни своя колея есть. С которой не соскочишь. И пытаться не надо, зря только намучаешься. Да… Думаешь, я не пробовал новую жизнь начать? Пробовал. И чё толку? Сижу с тобой тут… Вот и ты, Воробей, держись своей колеи накатанной. И не рыпайся попусту. Думаешь, в Москве этой шибко румяно живут?

Да уж, поди, получше нас!

Да где уж там! Ну, хорошо! Купишь ты себе квартиру, машину… Дальше что?

Да как что? Женюсь!

На кой? — Тимоха циркнул слюной под ноги. — Думаешь, много от них, от баб, радости? Это они до загса все белые и пушистые, а потом только и слышно: дай денег, дай денег… А случись с тобой что — и все! «Вот она была и нету...»

Да ну тебя, Тимоха. Тебя послушать, так лучше по помойкам лазить да в теплотрассе ночевать.

А чем плохо? — Тимоха вскинул брови. — Вот ты Библию читал?

Нет… — удивился вопросу Юрка.

Зря! Мудрая, я тебе скажу, книга. В ней, промежду прочим, как раз про таких, как я, написано!

Да ладно?!

Прохладно! Я дословно, конечно, не вспомню, но общий смысл, так сказать… — он поморщил лоб. — В общем, живите, сказано там, как птицы! И ни в коем разе не вздумайте ничего копить, никакие такие сокровища или еще чего! Потому как все равно найдутся лихие люди — сопрут! Мудрые слова, промежду прочим, это я тебе, как человек сидевший, авторитетно подтверждаю. Да… И тряпье ваше моль сожрет. И вообще, живи, сказано, и не парься, что ты хавать и что ты пить будешь, обо всем Господь позаботится. Вон птицы ни фига не работают, а всегда сыты. А человек, промежду прочим, ничуть не хуже птицы. Так что об человеке отец небесный всенепременно позаботится. Будь спокоен! Так и сказано: нефиг о завтрашнем дне заботиться, он сам о себе позаботится. Очень правильные, я считаю, слова. Вот и получается, Воробей, что я, в отличие от некоторых, живу по заповедям Божьим.

Ничего ты завернул! Сомневаюсь я, Тимоха, что это для тех писалось, кто ворованные дорожные люки во Вторчермет сдает и клей с бодуна пьет.

А это не тебе, Воробей, судить. — Тимоха с укоризной покачал головой. — Не тебе… Клей пить — не самый страшный грех, промежду прочим. Кому плохо-то от того, что я выпил, а?

Нет, Тимоха. Я не согласен, — возразил Юрка, — ну как это так: поел, выпил, поспал... И все?! У человека же какой-то смысл должен быть в жизни. Цели… Стремиться надо… К чему-то.

Например?

Ну… Не знаю… Достичь чего-нибудь. Чтоб уважали тебя. Родители чтоб гордились…

Вот видишь, Воробей, сколько тебе для счастья надо, — усмехнулся Тимоха. — Вертишься, крутишься, гоношишься… Аверьяныч тебя строит целыми днями. А мне для счастья чего надо? Червячка заморил, где ночь перекантоваться, нашел — и все! Ну выпить, само собой. И никому я ничего по жизни не должен. Ни одна собака мне не указ. Потому как я птица вольная! Вот и ты, Воробей, — еще раз тебе говорю! — держись своей колеи накатанной. И не рыпайся попусту. А то: Москва, Москва…

Что? Неужели правда жить по-человечески не хочется?

По-человечески — это как? Горбатиться с утра до ночи? Так я и без работы твоей по-любому себе и хавчик всегда найду, и одежей разживусь. Во, зацени, как я вчера на свалке отоварился! — он вытянул ноги в почти новых кроссовках.

Да при чем тут твои кроссовки? Я ему про одно, он про другое. Пропадешь же! Замерзнешь где-нибудь зимой под забором по пьяному делу.

Ты, Воробей, пойми. — Тимоха глубоко затянулся и, сложив губы трубочкой, виртуозно выпустил несколько колечек дыма, одно за одним. — Ты пойми, что каждому человеку боженька свою судьбу уже определил. Там… — он потыкал заскорузлым, пожелтевшим от курева пальцем над головой. — И ежели мне суждено от синьки загнуться, я так и так загнусь. Не боись! Что с работой, что без… Ну и за каким мне тогда пуп надрывать?

Ничё ты философию подвел. А чего ж ты полчаса назад трясся тут: помираю, Воробей, помоги… Ну и помирал бы, раз тебе все равно, — поддел его Юрка.

Тимоха, поплевав на ладонь, притушил об нее окурок:

Ты, Воробей, промежду прочим, мне благодарен должон быть. — приходя в себя после выпитого, Тимоха борзел на глазах. — Я, ежели хочешь знать, дал тебе шанс проявить, так сказать, свои лучшие человеческие качества.

Да ну! — изумился Юрка. — Я ему банку клея пожертвовал, с риском для жизни, можно сказать: Аверьяныч если узнает — прибьет. Мне еще сверло очищать от «Борис Федорыча»! А он же мне еще, оказывается, и великое одолжение сделал.

А ты как думал? — удивился Тимоха. — Как же, по-твоему, по другому-то спознать: правильный перед тобой пацан или так… дерьмо на палочке? То-то же! Вот ты мне помог? Помог. И теперь мне доподлинно известно, что Воробей не фраер дешевый, а… — он осекся.

На дороге показался Аверьяныч.

В натуре, не мой сегодня день, — подорвался Тимоха, охая и хватаясь за печень. — Прощевай, Воробей. Почапал я. А то вон смотрящий ваш пилит. Бывай!

* * *

День выдался бестолковый, суматошный. Мало того что Юрке от Аверьяныча за дрель с «Борис Федорычем» прилетело, так еще напарник на работу не вышел — загулял, видать, водилось за ним такое. А клиенты, как на грех, — один за одним, только успевай поворачиваться. Ближе к обеду вышел, наконец, на свежий воздух — передохнуть. Не успел присесть, как тут же к мастерской подрулил джип. Из машины выпрыгнул Славян, следом, задышливо сипя, выполз Шиша.

Мужики, помогите, — он открыл багажник.

В багажнике лежал связанный по ногам баран. Баран был грязный, как черт. Шерсть свалявшаяся, в репейниках.

Это что за чучело? — удивился Юрка.

Да вот... бате подарок. Он у нас только баранину уважает. Ну вот, свежачка ему. — Шиша хохотнул. — Его бы постирать, а то больно вид нетоварный. Давай, Воробей, «керхером» пройдись по нему.

Барана загнали на мойку, Юрка врубил «керхер» и направил струю на животное. Тот заметался, заблажил дурниной. На крик заглянул Аверьяныч.

Чего у вас тут?

Узнав, в чем дело, покачал головой.

Да-а-а, пацаны… И как же вы живете-то? Без мозгов? А? — он с участливым состраданием посмотрел на парней.

Но-но… — Шиша угрожающе зыркнул в его сторону. — Ты за базаром-то, отец, следи.

Ты, Шиша, мужчина, конечно, авторитетный... только малость недоразвитый, — вздохнул Аверьяныч. — Ухайдокали вы животинку, живодеры.

Да чё ему будет? — Юрка с сомнением посмотрел на жалобно блеющего барана. Тот слегка покачивался на неловко раскоряченных ногах.

Вот ведь как: на крутых тачках катаются, в компах шарят, а мозгов нет, — продолжал Аверьяныч. — Там же уровень давления — ого-го! Вы ему все нутро отбили.

Да ладно… — не поверил Шиша.

А ты вставай к стеночке, я тебе прям щас душ Шарко и устрою. И ты, Юрок, рядом располагайся. Опробуем аппарат.

Чё-то я как-то того… Не подумал, — стушевался Юрка. — И чего делать теперь?

Чего-чего? Резать скорей. Пока не издох.

Шиша озадаченно почесал затылок.

Аверьяныч, а ты барана когда-нибудь резал?

Не-не-не… Резать! Я даже мясо не ем.

Вегетарианец, что ли? — удивился Славян.

Ага! Вегетарианец… В детстве видел раз, как свинью резали, с тех пор и зарекся. В горло не лезет. До сих пор в ушах визг стоит. Так что вы свои душегубские дела без меня решайте.

Мужики, поможете? — Шиша повернулся к парням.

С ума сошел?! — замахал руками Славка.

Я пас, — категорично отрезал Юрка.

Ладно. Сам управлюсь. А еще друзья называются.

Загрузив барана в багажник, Шиша сел в машину и дал по газам.

Юрка проводил взглядом джип.

И как он его, интересно, резать будет? Живой все-таки… Жалко.

Этот зарежет. Не сомневайся, — мрачно хмыкнул Аверьяныч. Сплюнул, развернулся и пошел в гараж.

Парни удивленно переглянулись.

Чего это он? — спросил Славка.

Да не обращай внимания, — отмахнулся Юрка. — Он сегодня вообще… Не в духе, короче.

Ну так чё? Вечером в «Киты»? — толкнул его в бок Славка.

Как договорились.

Ну, окей! Ты тогда часикам к десяти подтягивайся. Мы с Нинкой тоже к этому времени там будем.

Услышав про Нину, Юрка почувствовал, как сердце у него предательски екнуло.

* * *

В обед Юрка сгонял на рынок: шмоток прикупить. А то совсем обносился. А с другой стороны, куда ему наряжаться? С утра до вечера на работе. Но сегодня дело другое: в «Китах» Нина будет. Вернувшись с рынка, Юрка решил сразу и примерить обновки, прям тут — в мастерской.

В клуб, значит, пойдешь? — Аверьяныч задумчиво ковырял спичкой в зубах, глядя, как Юрка вытряхивает из пакета свертки.

Ага. Джемпер вот, штаны новые...

То-то, я смотрю, ты из старых портков прям выпрыгиваешь. Чем тебе старые-то плохи?

Старик сегодня и правда был не в духе. Не нравились ему эти Юркины гулянки с друзьями. Переживал — сбаламутят парня, утащат в Москву свою.

Юрка, не обращая внимания на старика, скинул джинсы и принялся примерять обновки. Аверьяныч недовольно наблюдал за ним.

Мелко ты, Юрок, мыслишь. Разве ж это главное в мужике — штаны! Вот я, — он привстал, — я в этих штанцах, ежели хочешь знать, десять лет хожу. И ничего! Как новенькие.

Заметив, что Юрка на него ноль внимания, Аверьяныч, помолчав, продолжил:

Я это к чему? Я это к тому, что фигня все это: шмотки, побрякушки, айфоны-майфоны. Знаешь, как говорят? Встречают по одежке, а провожают по уму.

Это ты сейчас на что намекаешь?

Ни на что я тебе не намекаю. — Аверьяныч раздражался на глазах. — а только противно мне на нынешних мужиков смотреть. Хуже баб стали. Да и девки ваши тоже… — он многозначительно помолчал.

Чего тоже? Девки-то наши тебе чем не угодили?

Да всем! Гляди-ко ты, моду взяли — фитнесы-шмитнесы... Губы варениками накачают — жуткое дело! Рожать перестали! У меня внучка третий год с хахалем своим живет. Я им: вы когда мне правнуков народите? А они: ну что ты, дед, какие внуки? Сначала надо для себя пожить, мир посмотреть, квартиру побольше купить…

Ты, Аверьяныч, ничего не понимаешь в современной жизни, — отмахнулся Юрка, разглядывая свое отражение в прислоненном к стене треснувшем лобовике «крузака».

Да уж куда мне! — хмыкнул Аверьяныч. — И что вы за поколение такое? Я же говорю: одно барахло на уме. Это ж не жизнь, а лажа какая-то. Вот я помню…

Ну, начинается… Тебе лет-то сколько? Тогда все по-другому было.

Да отчего ж? В наше время тоже всяких хватало. За джинсами да за разной другой фирмой гонялись. А то еще, помню, мода была: клеши со вставками и колокольчиками таскали. Брюки сами черные, а вставки по бокам красные, бархатные! И колокольчики повдоль.

Какие колокольчики? — удивился Юрка.

А в магазинах рыбацких для закидушек колокольчики специальные продавались: рыба клюнет — колокольчик звенит. Вот клоуны эти и приспособили их на штаны нашивать. А то еще, слышь, чудилы были: банку к ноге консервную привяжут и вперед. По Бродвею! Это у нас улицу Свердлова тогда так называли. Ее вечером перекрывали, чтобы, значит, без машин, ну и вся городская молодежь туда подтягивалась. Идет такой полудурок по улице, банкой гремит, а из каждой подворотни собаки лают, заходятся!

Во! А еще на нас наговариваешь, — хмыкнул Юрка.

Так в наше-то время таких дурачков раз-два и обчелся было! Да и тех мы гоняли, как зайцев. А у вас? Ты погляди! Вы ж как помешанные с айфонами своими.

Айфоны-то тут при чем? — удивился Юрка. — К айфонам у тебя какие претензии?

А такие! — Аверьяныча уже понесло, и спорить с ним было бесполезно. — Вот хоть вчера взять: смотрю в окно, соседский парнишка с девчонкой на лавочке сидят во дворе. До-о-олго сидят. Ну, думаю, воркуют! А мне их только со спины видать. Через час где-то выхожу мусор вынести. Иду мимо, глядь, а они в телефоны свои уткнулись — оба-два — и ноль внимания друг на друга! Во житуха настала! Повыродимся скоро к едрене фене с такими делами. Да я б рядом с такой кралей, в его-то годы, о-о-о!..

Ладно, Аверьяныч, кончай политинформацию.

Нет, ты послушай! Вот ты думаешь, отчего лажа такая? А оттого, что родители ваши непутевые носятся с вами всю жизнь как с писаной торбой. То ли дело у нас было! Вот я. Я ж в деревне рос. Батю не помню почти, он рано помер, мать одна нас четверых растила. Ну, как растила? Вкалывала с утра до вечера на ферме, а мы сами по себе, как трава сорная. Да… — Аверьяныч задумался. — Ну и сам понимаешь, как деньги доставались. Каждая копеечка на счету. На всем экономили. А уж чтоб нам подарочки какие дареные… Такого сроду не бывало. И ничего. Я не в претензии. Помню, пора мне пришла в первый класс идти. А портфеля нет. Так мать, недолго думая, завернула мне учебники в газетку, и я со свертком этим под мышкой в школу и подался. На первом уроке все, значит, из своих новеньких портфелей учебники достают, а я газетку разворачиваю. Разворачиваю, а сам про себя отмечаю: лажа какая-то! Все люди как люди — с портфелями, один я — с газеткой. Но ничего! Подумаешь, дерьма-то — портфель… Не в портфелях счастье.

Вот ты к чему это сейчас? — удивился Юрка. — Портфель… Газетка…

А ты не перебивай, не перебивай, — одернул его Аверьяныч. — Ты послушай умного человека. Я жизнь-то повидал!

Юрка хмыкнул.

В другой раз интересней история была, — продолжил Аверьяныч. — Под Новый год в школе утренник объявили и велели нам костюмы, значит, приготовить. Какой такой костюм еще? Матери сказал, а та кофту свою, как щас помню, в которой в стайке у курей убиралась, на меня нацепила, юбку веревкой бельевой подвязала, а на голову — платок какой-то драный. И для полного антуражу, видать, золы еще из поддувала черпанула и по морде мне размазала! «Это чего ж, — спрашиваю у нее, — у меня за костюм такой?» «Бабой-ягой, — говорит мне родительница моя, — будешь». Вышла на двор, принесла метлу, в руки сунула и за дверь выставила. В общем, в таком виде я и заявился в школу на утренник. Ну чистый бомж! Тогда, правда, ни слова такого не было, ни самих бомжей. Одноклассники меня окружили и спрашивают: что, дескать, за костюм такой? А я гордо так: «Баба-яга!» А вокруг меня сплошь лисички, зайчики да мушкетеры… Начали тут, значит, хороводы водить. Вижу — косятся на меня. А я уже подозреваю, что дело нечисто. Лажа, одним словом, какая-то! А тут еще подарки за костюмы давать начали. Кому конфетку шоколадную, кому мандаринку, а меня вроде как не замечают и технично так обносят. Я уж и так и сяк, и перед самым носом у Деда Мороза выскочу. Не… Игнорируют! Тут сестра моя старшая за руку меня берет и к Деду Морозу подводит. «Вот, — говорит, — дедушка, у мальчика тоже костюм». А дедушка посмотрел на меня — жа-а-алостливо так! — и карамельку протягивает. А я чую — опять лажа какая-то. Дальше — больше. Всех фотографируют, а меня на общую фотографию не берут. Ну тут уж я точно понимаю, что лажа полная. Вокруг, блин, одни мушкетеры, один я — Баба-яга в мамкиной юбке с кофтой. Да… В общем — яркий момент моей жизни. Запомнилось.

Юрка хмыкнул.

А так-то хорошее детство было. — Аверьяныч повеселел от воспоминаний. — Как у всех. Но!.. Иногда возникали сомнения. В кино раз с ребятами собрались. А кино в деревне, сам понимаешь, событие значительное! Ждешь его, ждешь… Тут уж одеться, понятно дело, поприличней надо. А у меня из приличного — портки драные с рубахой да школьная форма. И ту мамка, как назло, постирала. Ну и обрядился я, не поверишь… В пижаму! Черт ее знает, откуда она взялась. Я в пижаме сроду не спал. Подарил, видать, кто-то. Пижама в полосочку, новенькая, с пуговками. Шикарная вещь! Ну я, значит, обрядился и отправился. А на улице, как назло, дождь пошел, похолодало, блин. Все в куртках болоньевых, а у меня и куртки нет. На входе меня контролер и тормознул. «Ты, — говорит, — мальчик, что? Из больницы сбежал?» И не пустил, зараза. И вообще, с кино у меня много событий связано, и всякий раз лажа какая-то…

Аверьяныч, утомил, — Юрка вздохнул. — Чего тебя кидает из стороны в сторону? То портфели, то пижамы… Ты чего сказать-то хочешь? Что я должен, как ты, десять лет в одних штанах ходить?

Я это к тому, что не ведись ты, Юрок, на всякую мишуру. Думаешь, я не знаю, за-ради кого вот это вот все? — Аверьяныч кивнул на пакет с обновками. — Видел я, как ты на Нинку эту пялился, когда они со Славкой заезжали в прошлый раз.

Юрка вспыхнул. Вот ведь пенек старый, все сечет. А если и Славка заметил?

Аверьяныч… Вот чё ты несешь? При чем тут Нинка?

Да ладно… Думаешь, я старый? Ничего не вижу? Зря ты это, Юрка. Не твоего поля ягода. Да и чего в ней хорошего? Ну, смазливая. Ну, ноги… Фасад один! Ты подумай, что ты с ней делать будешь? Она же к совсем другой жизни привыкла. Да разве тебе такая нужна? Тебе надо…

Завязывай, Аверьяныч, — оборвал его Юрка. — Давай за работу. Вон… Подъехал кто-то.

* * *

Отдав последнему клиенту ключи от машины, Юрка рванул домой. Дома первым делом отправился в душ. Не успел выйти из душа, как в дверь позвонили. Вытираясь на ходу полотенцем, пошел открывать. На пороге стоял Тимоха: весь мокрый и с подбитым глазом. Вдобавок ко всему от бомжа разило бензином.

Не понял… — удивился Юрка. — Ты чего мокрый? Случилось что?

Тимоха молча клацал зубами.

Давай на кухню, — Юрка посторонился, пропуская Тимоху в квартиру.

Оставляя на полу грязные следы, тот прошлепал на кухню. Юрка, зайдя следом, присел на табурет:

Ну, рассказывай.

Да чё рассказывать? Попал я, Воробей. Крепко попал — на большие бабки.

Ты давай толком говори, чего случилось?

Это ты у дружка своего спроси, — жалко усмехнулся Тимоха. — У Шиши.

Не понял.

А что тут понимать? На счетчик меня кореш твой поставил.

Кто? Шиша? На счетчик? Ты, Тимоха, совсем допился? Короче, ты или рассказывай нормально, что случилось, или вали отсюда, — разозлился Юрка. — Несешь хрень какую-то.

Хрень? Ну-ну… — Тимоха сник. — Эх, жизнь моя поломатая… — он ухватился за голову. — Воробей, дай хоть закурить, что ли?

С дуба рухнул? Закурить ему. В бензине весь с головы до ног! Закурить... Самосожжение решил мне тут учинить? И квартиру спалить заодно? Совсем уже?

Ох, блин, и правда…

Ладно. Давай дуй в ванную. Помоешься, халат мой банный надень, увидишь там. А я пока одежду какую поищу из своего.

Тимоха отправился в ванную, а Юрка распахнул окно пошире — проветрить. В кухне воняло как на бензоколонке.

Из ванной Тимоха вышел уже немного повеселевший.

Юрка налил ему чаю покрепче.

Ох, Воробей, — суетливо зашвыркал чаем Тимоха. — Спасибо тебе. Правильный ты все-таки пацан. Я ж моюсь два раза в год, да и то под дождем, — Тимоха гоготнул. — А тут как белый человек… Я там кремом еще помазался, на полочке стоял. Ничего?

Ничего. Ты что там про Шишу-то молол? Я так и не понял.

Так это… Толяна же сегодня из дурки выпустили. Ну мы это дело, само собой, отметить решили. За магазинчиком расположились, тут — во дворе, чин чинарем. Культурно отдыхаем, в натуре. А на площадке напротив пацанва играет: банки из-под пива в ряд выставили и камнями по ним из рогаток шмаляют… Соревнуются, кто больше выбьет. Ну мы, значит, чекушечку с Толяном оприходовали, хотели уже за следующей пойти, и тут какой-то «соколиный глаз» Шишиному джипу в лобовик камнем со всей дури и засандалил. Сигналка как заорет! Ребятня, понятно дело, драть. А мы с Толяном, два дурака, поближе подошли — поглядеть. Черт нас дернул! Смотрим, а там по всему стеклу вот такущая трещина! — Тимоха раскинул руки. — Тут Шиша из дома выскакивает и на нас… Как попер! Мол, вы чё, козлы вонючие, машину мне бить? Ухватил меня за шкварник, кабан здоровый, да как тряханет. Веришь, нет — думал, душу из меня вышибет. Вы, говорит, бабки мне теперь должны. Я ему: да ты чё, в натуре, не трогали мы твой джип. А он мне: а кто трогал? — Тимоха замолчал.

А ты?

Чего я?

Ну, ты сказал, что это пацаны?

Да ты чё, Воробей! Я как глаза его бешеные увидел… Не… Мне пацанов жалко стало.

Ну и?

Ну, я ему: да ты чё, Шиша? Откуда, говорю, у нас деньги? Ну, хочешь, мы отработаем? Вон хоть на даче у отца твоего. Отработаем и разойдемся краями. А он: ты мне бабки гони, а не то я тебя, говорит, вместе с дружком твоим закопаю. Ну тут уж я не стерпел. «Да чё ты мне, козел, сделаешь?» — говорю. А он… — Тимоха жалобно всхлипнул, — по морде мне и как щенков нас с Толяном в машину покидал.

И?..

На кладбище привез. Специально, видать, чтобы жути нагнать побольше. А ты же знаешь, Воробей, меня пугать — надо шубу выворачивать! — Тимоха разошелся, потихоньку приходя в себя. — Не будет же он, думаю, нас в самом деле за лобовик убивать? А Шиша, сука, как давай нас метелить, а потом на колени поставил, канистру с бензином достал и поливать принялся.

Юрка слушал молча.

Он над нами куражится, а у самого глаза… Я, Воробей, повидал на зоне таких. В общем, когда Шиша зажигалку достал, тут я взаправду трухнул.

Юрка слушал, сжав зубы.

Дальше что?

А что дальше? До завтра сроку нам дал. А не отдадим, Шиша сказал — знает, где мать моя живет. Сопля… — он опять всхлипнул. — мы ж в одном дворе жили, я его пацаном помню, а он… — Тимоха заплакал.

Юрка слушал и не верил. Шиша? Да ну на фиг! Он его с первого класса знает. Ну, любит крутого из себя покорчить, форсу бандитского напустить. Бывает. Но чтобы такое… В городе, правда, разные слухи ходили. Рассказывали, что, пока Юрка в армии служил, Шиша и еще несколько «залетных» вроде какого-то мужика чуть не до смерти забили. За долги. Так это так… Слухи. Городок-то маленький. Чего только не сочинят друг про друга. Да нет… не может быть. Заливает Тимоха.

Короче, — Юрка помолчал. — Сиди пока здесь, не высовывайся.

Он накинул рубаху и вышел во двор. Джипа Шиши вроде не видно. Юрка достал телефон и собрался ему позвонить, но передумал. Помедлив, набрал Славку:

Славян, встретиться надо.

 

Через полчаса они сидели у СТО. Мужики уже разошлись, Аверьяныч тоже ушел, так что можно было без лишних ушей все обсудить.

Да… — выслушав друга, вздохнул Славка. — Стремная тема… Тимоха сейчас у тебя?

У меня.

Чего делать будем?

Разговаривать будем.

Думаешь — правда?

Не знаю, Славян. Но ты бы Тимоху видел.

Да ну бред же! Ты что, в самом деле веришь, что Шиша живых людей бензином поливает, точно фашист какой, и поджечь грозится?

Да бред, конечно. Хотя… — Юрка поморщился, точно от зубной боли. — Ладно, кончай базарить. Звони ему.

Вскоре, мягко шурша по гравию, к мастерской подкатил Шишин джип.

Здорово, мужики! Ну, чё за кипеж? Хоть бы объяснили, в чем дело, а то все бросай, понимаешь, приезжай… У меня дела, между прочим. — Шиша, недовольно сипя, вывалился из джипа.

Юрка, не торопясь, обошел машину. Остановился перед капотом.

Где это ты так? — кивнул он на лобовик с трещиной через все стекло.

Да уроды какие-то! На пять минут домой заскочил, выхожу, а тут… Вот поеду сейчас новое заказывать.

Дорого, небось, обойдется? — поинтересовался Юрка, пристально глядя на товарища.

Да не так чтобы… Возни больше.

А-а-а… Так что же ты тогда бомжей убить грозился из-за лобовика этого поганого?

У Шишы забегали глаза.

Каких бомжей?

Сам знаешь каких. Так что?.. Правда, значит? А я поначалу не поверил.

Да слушай ты их больше, Воробей… Они расскажут... — начал было Шиша, но Юрка его оборвал:

Ты кому лепишь? Тимоха ко мне сегодня весь в бензине, мокрый приполз. Зуб на зуб от страха не попадает.

Шиша, ты совсем охренел? — вмешался молчавший все это время Славка, ошарашенно пялясь на товарища.

Да ладно, парни, я же так… попугать только. Ну, а с фига ли я сам платить должен, если они…

Да… Шиша. — Юрка поиграл желваками. — В бандосы подался? А чего с бомжами-то связался? Тоже мне, ровню нашел.

Шиша вдруг зло осклабился:

Я, Воробей, в твои дела не лезу… Вот и ты в мои — не лезь. Понял?

У Юрки вдруг заложило уши. В следующий момент он с удивлением увидел, как Шиша, точно в замедленной съемке, вскинув руки валится на спину. Юрка пришел в себя от боли в кисти. Он тряхнул рукой. Шиша тем временем подхватился и, ни слова не говоря, ломанулся вдоль трассы в сторону лесополосы. Отбежав на приличное расстояние, он наконец обернулся. Время шло, Шиша ждал, переминаясь с ноги на ногу.

Без машины не уйдет, — усмехнулся Славка.

Паскуда… — Юрка пошарил глазами у ног, наклонился и поднял с земли большой гнутый гвоздь.

Подошел к джипу и смачно проборонил ему бочину.

Вот теперь нормально. — он отбросил гвоздь в сторону.

Сплюнув под ноги, Юрка пошагал прочь. Славка, то и дело оглядываясь на Шишу, — следом. Шли молча. И только у самого дома, сев на лавку, Юрка не выдержал:

Славян, как так-то?

Да уж… Стремная тема.

Они вновь замолчали.

Напротив, на детской площадке, ребятня играла в футбол. Один из пацанов ударил по мячу, и тот, отскочив от штанги, подкатился к Юркиным ногам. Он пнул его обратно ребятишкам.

Спасибо, дяденьки!

А помнишь, — вдруг спросил Славка, — как в третьем классе Шиша на пляже ржавым гвоздем ногу пропорол? А мы его с тобой по очереди до самого дома на себе тащили.

Ага. Он еще ревел всю дорогу. Мы же его новые кроссовки на берегу оставили. Боялся, что ему от отца влетит.

Ну так я бы тоже боялся. Помнишь, как отец его за двойки ремнем порол? Милицейским. С бляхой.

Помню. Шиша потом еще в школьном туалете всем синяки свои показывал. Гордился! Мол, видали, какой у меня батя зверь! Тоже хотел милиционером стать. Чтоб боялись все.

Они снова помолчали.

Славян, а как так получается? — Юрка достал из кармана зажигалку с сигаретами, хотел прикурить, но зажигалка не работала. Зло выругавшись и засунув сигареты обратно в карман, Юрка продолжил: — Живет вот так бок о бок с тобой нормальный вроде человек. Ты с ним когда-то за одной партой сидел, девчонок кадрил, самым сокровенным делился… И вдруг — на тебе! Он, оказывается, зверюга, каких мало. Так это мирное время! А если война, не дай бог, гражданская или какая другая заваруха? Он же тебя грохнет, как за не фиг делать!

Да ладно тебе. — Славка нахмурился. — Грохнет… Скажешь тоже. Ну, перегнул Шиша палку…

Перегнул? — вспыхнул Юрка. — Перегнул, говоришь?

Да ты пойми, — поспешил его успокоить Славка. — Я Шишу не оправдываю. Стремная тема. Но ты тоже подумай: он на этот джип знаешь сколько копил, в долги влез… Ну, соскочил с тормозов. Шок у человека! Можешь ты такое допустить? Состояние аффекта!

Юрка пристально посмотрел на друга:

Ты это серьезно? То есть ты бы тоже так смог?

Дурак, что ли? — психанул Славка. — Ты меня что… Плохо знаешь?

Да я вот думал, что Шишу тоже хорошо знаю.

Пошел ты. — Славка поднялся со скамейки.

Ладно, прости, брат. Что-то я и правда совсем… того… — Юрка схватил друга за руку. — Прости. Просто раньше все проще как-то было. Понятней. А теперь… Я после армии все никак к новой жизни привыкнуть не могу.

Чего изменилось-то? Нормальная жизнь. Мне нравится. Ты, Воробей, просто закис тут совсем. Тебе говорю, давай со мной, в Москву. Здесь ловить нечего. А там жизнь, там деньги… А если ты про мать беспокоишься, так она только рада будет, если ты устроишься там. Помогать будешь.

Пойду я, — устало проронил Юрка, поднимаясь со скамейки. — Мать скоро с работы придет, а у меня там Тимоха.

Давай, брат. А вечером как договаривались. В «Китах» тебя жду. Там договорим.

* * *

«Три кита» располагались на окраине города, в бывшей городской бане. Местный олигарх ввалил кучу денег, заведение получилось вполне себе приличное, а по меркам их городка — даже очень.

Юрка зашел в полутемный зал. Народу в клубе было еще мало, основная масса начинала стекаться ближе к полуночи. На танцполе под ритмичное тыц-тыц с индифферентным видом подергивалось несколько девчонок. За полупустыми столиками сидели парочки. Как раз недалеко от танцпола Юрка заметил Нину и Славку. У него захолонуло сердце и вспотели ладони. Нет, так дело не пойдет… Надо выпить. Юрка подошел к барной стойке. Неловко взгромоздившись на высокий барный стул, поджал ноги. Клубы он не любил. Все ему здесь казалось каким-то ненастоящим. Парни, строящие из себя этаких прожигателей жизни. Девицы, к которым не знаешь, с какого боку подойти: холеные, смотрят свысока, что ты!

Водки мне налей, — кивнул он бармену.

Тот, выхватив из разноцветного стеклянного ряда за спиной бутылку «Финляндии», налил и ловко запустил рюмку по барной стойке в его сторону. «Вот рожа, — усмехнулся Юрка, — самую дорогую выбрал».

Не успел он замахнуть свои сто грамм, как кто-то хлопнул его по плечу. Юрка оглянулся.

А ты чего здесь? Сидит, не подходит. Игнорируешь, что ли? Мне Нинка говорит, друг твой вон, а я гляжу — и правда… Ты чё, Воробей? — Славка уже был навеселе.

Да я как-то не заметил вас впотьмах-то, — смутился Юрка.

Пошли, пошли… — Славка приобнял его за плечи.

Они подошли к столику, за которым со скучающим видом сидела Нина.

Вот, Нин, знакомься! Друг мой. Лучший. Мы с ним с первого класса не разлей вода. — Славка плюхнулся на стул.

Да мы знакомы вроде, — напомнил ему Юрка.

Да? А, ну да! Чё-то я того… Перебрал чутка. — он хохотнул. — А ты знаешь, Нин? — он повернулся к девушке. — знаешь, какой Воробей друг? Вот у тебя нет такого друга, Нин. Нет… Да и какая у вас, у баб, может быть дружба?

Девушка снисходительно улыбнулась.

А… — он махнул рукой. — А я вот скажу ему, вот хоть ночью: приезжай, Воробей, на сто первый километр. С топором! И приедет. Не спросит даже — зачем. Да, Воробей? Скажи? Нет, ты скажи! — он ухватил Юрку за шею, вроде как в шутку изображая удушающий.

Ты бы на «мерсе» папином по полям не катался, — Юрка скинул Славкину руку, — не пришлось бы к тебе с топором на сто первый километр ездить.

Ему не нравился покровительственный тон товарища, раньше тот себе такого не позволял. Или Юрка не замечал просто? Да… Что ни говори, изменились пацаны. Как ни гнал Юрка от себя эти мысли…

А-а-а!.. Помнишь, да? Помнишь! — Славка обернулся к Нине. — Мне тогда от бати так влетело… Мама дорогая! Это мы в десятом классе с Шишей на дачу с девчонками поехали. Весна, грязюки по колено… Ну и застряли на сто первом километре, в поле. По уши! Пока Воробей не приехал да березок не нарубил под колеса нам, сидели куковали. А ночь еще, на улице холодина, бензин заканчивается… Да… Во какой у меня друг! Видала? — он опять полез обниматься к Юрке.

К столу подскочил официант:

Заказывать что будем?

Мне коктейль, пожалуйста, «Маргариту», — улыбнулась Нина.

А нам водочки! Да, Юр? — Славка повернулся к другу.

Мне не надо.

А! Боишься? — Славка захохотал. — Правильно. Ты неси, неси… — обернулся он к официанту. — Представляешь, Нин, он же пить совсем не умеет. Помню, Воробей на выпускной в школу дедов самогон притащил…

Юрка незаметно пнул Славку под столом. Он готов был сквозь землю провалиться. Не хватало еще, чтобы тот сейчас эту историю при Нине начал вспоминать.

Да ладно тебе, Воробей! Ну не буду, не буду. Да ты чего смурной такой? — Славка обернулся на танцпол. — Ты посмотри, посмотри, какие девчонки! Не, ну скажи?

Скажу, скажу, — проронил Юрка и невольно глянул на Нину.

Э, брат, — перехватил его взгляд Славка. — Стоять, стоять… Да ты не иначе как на Нинку мою запал? А?

У Юрки все оборвалось внутри.

Не, чё, реально? Ну ты даешь!

Славка откинулся на спинку стула и приобнял Нину.

Не, брат, Нина у нас девушка дорогая, да, Нин? — улыбаясь, он привлек девушку к себе. — Тебе, с твоими доходами, не по карману. Ты себе чё попроще присмотри: вон их сколько… — Славка махнул головой в сторону танцпола.

Юрка вспыхнул, сжав зубы. Хорошо, что темно. Однако Славка заметил, как переменился в лице товарищ.

Да ты не обижайся, Воробей. Я же тебе как есть, по дружбе говорю! Пока ты в армии прохлаждался, мы тут с пацанами дела делали. Накапливали первоначальный капитал, понимаешь, чтобы потом вот таких вот девочек кадрить. Да, Нин? — Нина ласково прильнула к Славке. — А как ты хотел!..

Да я уже понял, как вы его тут накапливали, — процедил сквозь зубы Юрка.

Ты чё? Про Шишу, что ли, опять? Да ладно, брось. Ну, перегнул пацан, что теперь… Стремная тема, конечно. Так ты ему за то — по морде… И правильно, я считаю. За дело! За дело, Воробей, базара нет! Но Шиша друг нам, мы ж с первого класса… Ладно, проехали. — Он поморщился. — Ты с темы-то не съезжай. Ты в Москву со мной поедешь? Или всю жизнь под машиной будешь валяться? Так ведь и останешься нищебродом. Ты пойми: тут ловить не-че-го! А там мы с пацанами тему одну нормальную замутили… Ты не думай. Я те по-любому пропасть не дам! Поднимешься со временем, человеком станешь. А там, глядишь, может, и Нинка к тебе переметнется, а? Нин? — он дурашливо хохотнул. — Ты как? А чё?.. Воробей у нас парень что надо. Приодеть только…

Юрку как кипятком окатило.

Не боишься, что я тебе сейчас тоже, как Шише, по морде? — он тяжело глянул на друга исподлобья.

Ты? Мне? Да ты чё, Воробей? — Славка глупо разулыбался. — Ты обиделся, что ли? Да ты не обижайся! Видала, какой он у нас? — Славка обернулся к Нине. — Чуть чё не так, сразу — с ноги в зубной состав! Ха…

К столу тем временем с водкой и фужерами подлетел официант.

Девушке «Маргарита», мужчинам водочка. — ловко накрыв на стол, официант растворился в темноте.

По дружбе, говоришь?

В голове у Юрки было звонко и пусто. Только сердце гулко бухало в груди, отдавая в затылок. Он хорошо знал это состояние. А драки не хотелось. Здесь, при Нине… Да и этот дурак пьяный. Нет. Не хотелось.

Он взял со стола бутылку, потянулся за рюмкой, но передумал. Взял стакан из-под сока и до краев наполнил его водкой.

Воробей, ну ты чё? Ну на фига? Ты же не пьешь, я чё с тобой делать-то потом буду. — у Славки у самого язык заплетался.

Он сунулся было к товарищу, но тот осадил его взглядом. Медленно, глоток за глотком Юрка влил в себя водку, перевернул стакан кверху дном и, выдохнув, в упор посмотрел на Нину. Та улыбалась, с интересом наблюдая за происходящим. Изящно изогнув кисть, она тоже взяла бокал и тянула через соломинку коктейль. Юрка смотрел на тонкую загорелую руку, на влажные, мерцающие в темноте губы, длинные, чуть опущенные ресницы…

Вкусно? — Юрка забрал фужер из ее рук.

Попробовав, поморщился и выцедил сладкую муть. А потом, чуть помедлив и не отрывая взгляд от девушки, откусил край фужера. Улыбнулся и стал жевать стекло. Стекло мерзко скрипело на зубах. Юрка почувствовал во рту солоноватый привкус крови.

Нина, не выдержав, отвела глаза:

Слава, проводи меня, пожалуйста. — она потянулась за сумочкой.

 

Юрка остался за столом один. Музыка тупо долбила по стремительно хмелеющим мозгам: тыц-тыц-тыц… Он сплюнул на пол крошево стекла. Медленно утерся рукавом. На рукаве остался размазанный кровянистый след. Да… Слишком много для одного дня. Слишком много. Перебор.
И вдруг, бог знает почему, в памяти всплыло...

Дело было в десятом классе. Они со Славкой в тот вечер со школьной дискотеки возвращались. Осень, дождь, слякоть… Только от школы отошли, как в полсотне метров от себя увидали толпу — человек пять-шесть, а может, и больше. Пацаны с Ферганы. Самый бандитский район в городе.

Их сразу взяли в круг. Разворачиваясь спиной к спине, Юрка еще успел прикинуть, что двоих-то он уделает… Как нефиг делать — уделает! А может, и троих… В общем, вдвоем по-любому отобьются. И… понеслась!

Помощи ждать было неоткуда. Темень. Улица пустая. Юрка отмахивался — и отмахивался хорошо. Иногда попадал. Правда, пару раз все ж таки пропустил по корпусу, но по лицу ни разу не прилетело. «Главное — на ногах удержаться. Главное — не упасть… — лихорадочно думал Юрка. — Как там Славян-то?» — он старался боковым зрением выхватить друга из толпы. Драка тем временем выкатилась на дорогу. Юрку гоняли по кругу, как зайца. «Не… Не отобьемся. Бежать? — мелькнуло в голове. — А хрена вам! Не дождетесь, жабы».

Постепенно драка с дороги стала смещаться на обочину, в кусты. И тут Юрка поскользнулся на мокрой траве. Упал. Попробовал вскочить — его повалили. «Ничего… Главное — ребра… И голова». Толпа обступила плотным кольцом. Юрка сгруппировался, напряг все мышцы. Вспомнил, как отец в детстве учил: «Упал — вертись! Подворачивайся! Так, чтобы удары вскользь приходились. А как только просвет какой — подскакивай и беги». И Юрка вертелся, стараясь по возможности увернуться от прилетавших то с одной, то с другой стороны ударов. Толпа, смрадно дыша перегаром, тяжело ухала над головой. «А ведь убьют…» — подумалось ему вдруг. Несколько раз Юрка подскакивал. Его валили опять. Боли он не чувствовал. Только ярость. Драка незаметно сместилась к кинотеатру. На Юркино счастье, как раз в это время закончился сеанс. Двери кинотеатра распахнулись, и в ярко вспыхнувшем свете на улицу повалил народ. Драка замерла и тут же рассыпалась. Юрка, скукожившись, остался лежать на мокрой траве. Люди проходили мимо. В темноте его никто не замечал. Он негромко постанывал. Наконец с трудом приподнялся, отхаркивая кровью на дорогу. Огляделся. Славки рядом не было…

Тот потом долго извинялся, просил прощения, говорил, что сам не понял, как это случилось. А Юрка и не обижался. Нет! Правда, не обижался. Ему даже неудобно было, что друг у него прощения просит. Неловко как-то… Ну, струсил человек — бывает. Да ему бы и самому надо было завалить парочку — и ходу. Да ума-то нет — хлестаться давай.

Про этот случай он никогда не вспоминал. А вот сейчас вспомнилось. Вдруг…

 

Тыц-тыц-тыц… — продолжало молотить у него в висках. Столик с фужерами и недопитой бутылкой медленно покачивался перед глазами. К столику подплыла девица с сигаретой в руках. Присев напротив, закинула ногу на ногу, вызывающе заголив бедро:

Мужчина, прикурить не найдется?

Девица, круто изогнувшись в талии, подалась вперед. Перед Юркиными глазами нарисовалось глубокое декольте с призывно выпирающим бюстом.

Не… — Юрка, замотав башкой, махнул перед собой рукой, отталкивая девицу. — Не надо… Не то… Не то пальто… — с обидой пробормотал он.

Тяжело поднялся и, покачиваясь, с грохотом роняя попадающиеся на пути стулья, направился к выходу.

* * *

Все, Аверьяныч, увольняюсь! Достало! Пропади оно все пропадом! Уеду! — Юрка с остервенением кидал в спортивную сумку свои вещи.

Далеко ли? — вкрадчиво поинтересовался Аверьяныч.

Он только что пришел на работу и неожиданно застал помощника за сбором манаток.

В Москву! Что я, рыжий, что ли, — пропадать здесь? Хватит!

Та-а-ак… — Аверьяныч поиграл желваками. — Сбил тебя все-таки Славка с панталыку!

Плевать я хотел на Славку твоего!

Да ладно!.. А то я не знаю. Он! Он — главный застрельщик! Сам бы ты не насмелился. Нет, ну какой же ты все-таки балбес, Юрка… А? Ведь я ж тебя заместо себя хотел поставить. Думал, толк из тебя будет. А ты…

Да за каким оно мне надо? Место твое?! — вспыхнул Юрка. — Чтобы я всю свою жизнь под машиной, как ты, провалялся? Вот ты, что ты в жизни-то своей видел, кроме гаражного бокса? У меня, может, все это — во уже где! — он рубанул ребром ладони по горлу. — Обрыдло! У меня, может, душа к другому тянется.

Знаю я, к чему она у тебя тянется! — взвился Аверьяныч. — Это все из-за Нинки этой. Из-за нее у тебя крышу снесло. Вот ведь дурачина! Пошлет тебя эта фря куда подальше. На кой ты ей, пролетарий, сдался? Ей таких, как Славка, подавай!

Юрка зло прищурился:

Да мне смотреть тошно на это вот все! — он махнул головой в сторону ютившихся на окраине домишек. — Можешь ты это понять? На сараюхи эти ободранные, на трубы вонючие. — он ткнул рукой в сторону химзавода. — Я это видеть больше не могу! Я жить хочу как люди! Там, — Юрка махнул головой куда-то в сторону, — там жизнь настоящая! Понимаешь? Настоящая. А здесь — болото! Отстой!

Аверьяныч, не ожидавший такого отпора, ошалел.

Ты чего орешь-то? Собрался и собрался. И вали себе на здоровье. Скатертью дорога. Тоже мне, напугал ежа голой задницей! Уедет он… Да езжай! Езжай… Только знай: обратно вернешься и на работу проситься будешь — шиш тебе! — он скрутил у Юрки под носом кукиш. — Понял, нет?

Не вернусь. Не надейся.

Ну-ну… — Аверьяныч сплюнул и, помолчав, начал уже примирительно: — Что ты там только делать будешь? В Москве своей? У тебя ж ни образования, ни…

Бизнесом буду заниматься.

Бизнесмен хренов! Гайки где-нибудь в гараже крутить вот так же будешь.

Ну и буду! Уж лучше там, чем здесь. Здесь я нищеброд для них. Понимаешь, нет? Не человек. Нищеброд!

Тьфу! — опять психанул Аверьяныч. — Для кого — для них-то? Слушай, ну давай я тебе процент подниму. Хочешь вот прям… — он замялся, — вот прям пять… Нет! Десять процентов сверху положу. Начиная с этого месяца! Вот! — выдохнул он.

Ну ты, Аверьяныч, даешь! — вскинул брови Юрка, которому была хорошо известна прижимистость старика. — Прям-таки десять?

Н-ну!

Да нет, — Юрка вымученно улыбнулся, — спасибо, конечно, но... Нечего мне здесь больше делать.

Юрка, ты горячку не пори. Расскажи толком, что случилось-то? Я же вижу — лица на тебе нет. Я, может, помогу чем… А?

Да нет, Аверьяныч. Ничем тут не поможешь. Пойду я.

Он крепко тряхнул на прощание руку старика и, закинув сумку на плечо, вышел из гаража.

* * *

Ночью Юрка толком не спал, прислушиваясь, как, тяжело вздыхая, ворочается за стеной мать. Тоже не спит… Он еще с вечера, вернувшись домой, учуял в квартире стойкий запах корвалола. Юрка этого запаха с детства боялся: у матери всегда сердце слабенькое было. Потому планами своими, понятное дело, делиться не стал. Соврал только, что решил вроде как друга армейского проведать. Сгонять в гости на недельку-другую, по Москве погулять, то да се… Завтра, мол, с утра и поедет. Мать попросила разбудить ее, как уходить будет. Проводить хотела.

А у Юрки на сердце кошки скребли. Эмоции схлынули, и теперь в голову неотвязно лезли вполне здравые вопросы: куда едет? зачем? где остановится? Знакомых — никого. Денег, тех, что удалось скопить, хватит ненадолго. А если не получится сразу на работу устроиться? А мать? Как она тут одна?.. Под утро не выдержал. Решил ехать на первой электричке, не дожидаясь, пока мать проснется. Духу не хватит в глаза ей смотреть. Тихонько собрался и вышел, неслышно прикрыв за собой дверь.

 

На улице моросило. Накинув капюшон толстовки и засунув руки поглубже в карманы, Юрка скоро пошагал по безлюдной улице, то и дело перескакивая через лужи. Проходя мимо школы, решил срезать, свернув во двор. В этой школе, которую не так давно окончил он сам, в свое время учились и Юркины отец с матерью. Там они и подружились — первая любовь, понимаешь. Где она теперь — эта любовь? Куда делась? Отец последний раз звонил, когда Юрка к дембелю готовился, про мать даже не спросил. С тех пор ни слуху ни духу. Любовь, дружба… Придумают тоже! Юрка прибавил шагу.

К школьному забору плотно примыкала стеной городская пожарная станция. Юрке вспомнилось, как в пятом классе играли они с пацанами в казаков-разбойников и залезли на крышу этой самой пожарки. Там-то их сторож и застукал. Славка, тот сразу с крыши сиганул — и драть. А Шишу, пока Юрка за трубой прятался, сторож прям за ногу ухватил, когда тот примерялся, как бы ему ловчее вниз соскочить. И такой ему допрос учинил, что Шиша сразу же всех сдал: кто, откуда, из какого класса, кто классный руководитель, подельники кто… На следующий день родителей, само собой, — в школу. Да… Вспомнив Шишу, Юрка сжал зубы.

Перейдя трассу, он прямиком направился к железнодорожному мосту. У кассы еще никого не было. Купив билет, Юрка вышел на перрон, кинул на скамью сумку и сел.

Так уж вышло, что, кроме как в армию, надолго он из города никогда не уезжал. Ну, разве что в детстве, к бабке в деревню на недельку, тут недалеко — ночь на поезде. Да в пионерлагерь летом. И всякий раз, возвращаясь домой, Юрка, завидев еще из окон поезда здание вокзала, чувствовал в груди нежное, щемящее чувство: дома… Даже когда с картошки с родителями возвращались — отцу завод землю за городом выделял, — даже тогда! Вроде как он не в получасе езды на электричке полдня картошку полол, а на другом конце страны где-нибудь несколько лет обретался. Ну а уж когда из армии возвращался, тут, уж чего греха таить, защипало в глазах.

Вот и сейчас, глядя на пустой перрон, Юрка почувствовал, как засосало под ложечкой. Он потянулся было за куревом, но передумал: электричка вот-вот подойдет. Скорей бы уж... Взгляд его упал на оставленный кем-то на скамейке журнал: потрепанный, в серой неприметной обложке, в отличие от пестрого, вызывающего глянца в соседнем ларьке. Такие журналы когда-то выписывали Юркины родители. Он взял, полистал, задержался взглядом на одной из пожелтевших от времени страниц. С журнального разворота с подборкой стихов на него смотрел молодой парень, по возрасту, похоже, Юркин ровесник, с большим изогнутым шрамом на щеке. Чем-то Юрку этот портрет зацепил. Он сунул журнал за пазуху — в электричке почитает.

Потихоньку начал подтягиваться народ. Небольшими стайками и по одному люди стекались с разных концов привокзальной площади. Вскоре отъезжающие заняли всю платформу. Казалось, что полгорода здесь собралось. Так оно, считай, и было: большая часть жителей их городка ездила на заработки в Москву. Юрка с интересом разглядывал хмурые, невыспавшиеся лица людей. Вон мужик прохаживается по перрону, искоса поглядывая на окружающих. Сильно немолодой уже, в камуфляже, с какой-то нашивкой на рукаве и на спине. Охранником, видать, где-нибудь подвизается. А вон тетки с огромными клетчатыми баулами сбились в кружок. На рынок, наверное, едут — торговать. Куда еще с такими сумищами? Стоят молча, не глядя друг на друга, не разговаривая. Да и о чем говорить? Обо всем уж, небось, переговорено. О мужьях-козлах, о детях-паразитах, о хозяине — каком-нибудь Гургене или Армене, который с них три шкуры дерет…

Подошла электричка. Народ оживился, начал кучковаться, примеряясь, в какой вагон сунуться. Юрка, закинув сумку на плечо, тоже поспешил к ближайшему вагону. Ухватившись за поручень, заскочил в тамбур.

Народ торопливо рассаживался, норовя занять место у окошка. У окна кемарить удобней: сел, прислонился головой к стеклу — и... до самой до Москвы.

Юрка вновь окинул взглядом сидящих в вагоне: работяги с помятыми после выходных физиономиями, бесцветные, изможденные постоянными заботами лица немолодых уже женщин и холодные, неприступные, со старательно нанесенным макияжем мордашки офисных работниц. Никто не смотрел друг на друга, не разговаривал, не улыбался. «Точно на каторгу едут», — подумалось Юрке. Ему вдруг представилась его мастерская, Аверьяныч... В груди опять предательски защемило.

Напротив Юрки уселся мужик-охранник, тот самый, которого он заприметил на перроне. Он так же, как другие, безучастно уставился в окно. Юрка представил, как стоит этот мужик целый день истуканом в каком-нибудь огромном, кишмя кишащем людьми торговом центре. Бдит! Не дай бог, кто упрет чего. А вечером торопится на последнюю электричку, мечтая вновь занять место у окна и дремать до самого до дома. Дремать и ни о чем не думать. И так изо дня в день, от выходных до выходных…

Юрка вздрогнул от оглушительной металлической скороговорки диспетчера, объявившего что-то невнятное. Вагон дернулся. Мимо окна медленно поплыли одноэтажное здание старого, еще довоенной постройки вокзала, за ним — водонапорная башня из красного кирпича, в которую они с пацанами частенько забирались в детстве, опустевший перрон, лавочки… На одной из них спал мужичонка, прикрывшись каким-то тряпьем. Сквозь заляпанное, в грязных разводах стекло Юрка разглядел, как бомж, уютно умостившись щекой на по-детски сложенных лодочкой ладонях, чему-то блаженно улыбается во сне беззубым ртом. Тимоха…

Это был единственный улыбающийся человек, который встретился Юрке этим утром.

* * *

На следующий день, подходя к мастерской, Аверьяныч заметил сидящую на покрышках к нему спиной знакомую фигуру. Вот тебя на! Все еще не веря глазам, он прибавил шагу. Подойдя ближе, увидел, что Юрка увлеченно читает какой-то журнал. Старик кашлянул:

Кхе… Здорово, Юрок!

Ну что, Аверьяныч? У «мерса» двигатель капиталить будем, нет? — спросил Юрка, переворачивая журнальную страницу.

Так это… Само собой! — засуетился Аверьяныч. — Клиент еще в четверг в гараж загнал, а взяться-то некому. Я уж сам хотел. Обормотам этим разве доверишь? Так наколхозят, что исправлять замучаешься. Ты это… Переоденься только. У меня роба там есть запасная, в кандейке.

Потоптавшись, он присел рядом, на покрышку, вытянул из кармана курево и сунул Юрке, осторожно подтолкнув того плечом:

А как же Москва, Юр? Огни большого города? А?

Юрка, захлопнув журнал, вытянул из протянутой пачки сигарету:

Да никак, Аверьяныч. Все это, знаешь… — он замолчал, подбирая слова. — Не то пальто, в общем!

Ну да, ну да… — с готовностью согласился старик. — И то верно! На кой черт она сдалась, Москва эта? Моя вон старуха с утра до вечера ток-шоу эти дурацкие смотрит про звезд разных да про этих... как его? Во! Про светских львиц! Тьфу! Срамота! — Аверьяныч сплюнул. — Да они ж там извращенцы все! Смотреть тошно! Я, бывает, сяду рядом, ну так... ради интереса, так — веришь, нет? — с души воротит от рож этих… Не, я считаю, у нас все ж таки лучше. И люди попроще, и вообще… Спокойней как-то… Ты-то сам как считаешь, а?

Юрка улыбнулся.

Знаешь, Аверьяныч, в девяностых в Свердловске жил очень хороший поэт. У него стихотворение одно есть.

Юрка сделал пару глубоких затяжек и раскрыл лежащий на коленях журнал.

Вот послушай:

 

Я на крыше паровоза ехал в город Уфалей

и обеими руками обнимал моих друзей —

Водяного с Черепахой, щуря детские глаза.

Над ушами и носами проплывали небеса.

Можно лечь на синий воздух и почти что полететь,

на бескрайние просторы влажным взором посмотреть:

лес налево, луг направо, лесовозы, трактора.

Вот бродяги-работяги поправляются с утра.

Вот с корзинами маячат бабки, дети грибники.

Моют хмурые ребята мотоциклы у реки.

Можно лечь на теплый ветер и подумать-полежать:

может, правда, нам отсюда никуда не уезжать?

А иначе даром, что ли, желторотый дуралей —

я на крыше паровоза ехал в город Уфалей?

И на каждом на вагоне, волей вольною пьяна,

«Приму» ехала курила вся свердловская шпана*.1

 

Замолчав, Юрка вновь глубоко затянулся и какое-то время так и сидел: удерживая дым в груди и прикрыв пощипывающие глаза.

Душевно… — протянул старик с уважением. — Про работяг хорошо. Как там? Поправляются с утра? И про хмурых ребят — тоже хорошо. Молодой поэт-то?

Двадцать шесть лет... — Юрка запнулся. — Было.

Умер, что ли?

Юрка не ответил.

Уфалей… Уфалей… Это где же, интересно, город такой? — пробормотал старик.

Да это, Аверьяныч, не важно, — вздохнул Юрка.

По трассе мимо них одна за другой проносились грохочущие фуры. Вдалеке раздался протяжный гудок маневрового поезда. Аверьяныч и Юрка курили, задумчиво глядя на прокопченное заводскими трубами небо и на зыбкие солнечные лучи, пробивающие дымную завесу над чернеющей вдали лесополосой.

 

 

1* Стихотворение Бориса Рыжего.

 

100-летие «Сибирских огней»