Тропой «космодранцев»

Автором этой песни был участник нашего похода Ярослав Сиротенко. (Недавно я позвонил Ярославу с просьбой уточнить историю этой песни, и он рассказал мне, что песню на эту мелодию пели то ли французы, то ли итальянцы на Московском фестивале молодежи и студентов в 1957 году. Потом московские туристы сделали свой перевод её текста, по крайней мере, первого и последнего куплетов, по русскому обычаю заменив кафе на пивную.)
Через месяц эту песню, все пять её куплетов, повсеместно пели новосибирские туристы, и лучше всего её было слушать в третьих от хвоста вагонах субботних электричек, забитых туристами, рюкзаками и лыжами.
А в феврале-марте шестьдесят первого года мы с Толей Черноусовым были в тяжелом десятидневном походе по Горной Шории. Необъятные снега, бураны, мороз — за 40 градусов. Каждый вечер мы утрамбовывали снег под большую палатку с печкой и подвесными трубами (было нас пять парней, в том числе известный ныне писатель и «бродячий повар» Евгений Вишневский ^{См., например, его «Кулинарную книгу бродячего повара», 2-е изд., Новосибирск, 2005 г.}, и Мила Широкогорова — руководитель), и под «плот», который выпиливали из сырых бревен, и на нем уже разводили костер. Тут я понял истину, которой учили меня опытные таежники: тайга — это работа.
Толя был тогда по-крестьянски жилист и крепок, на лыжах стоял уверенно (а ходили мы в тайге на широких лыжах с полужёсткими креплениями и брезентовыми бахилами на ботинках). Бывал он всегда первым при рекогносцировках маршрута, и руководительнице нашего похода приходилось его иногда «тормозить», чтобы далеко не убегал!
В начале мая я был на общем сборе КСЭ в тайге под Томском, где решались организационные вопросы летней экспедиции в тунгусскую тайгу. Там было оговорено с Командором моё участие в экспедиции, и в июне 1961 года, присоединив к очередному отпуску на заводе отпуск за свой счёт, я на два с половиной месяца стал участником КСЭ-3. Начальником экспедиции, проводимой Комитетом по метеоритам АН СССР, куда КСЭ входила на правах автономного отряда, был К.П. Флоренский, сын выдающегося учёного и теолога о. Павла Флоренского, расстрелянного на Соловках в 1938 году. Работа проводилась на коммунистических, то есть бескорыстных началах, как и все экспедиции КСЭ, а также и последующая обработка материалов в городских условиях. Но это опять же «отдельная история».
Мы с Толей Черноусовым жили в общежитии завода «Сиблитмаш» на улице Титова (в ту пору называвшейся ещё Трамвайной), хотя и в разных комнатах, но дружили и тесно общались. И, конечно же, мои рассказы о ТМ, восторженные воспоминания о приключениях в тунгусской тайге нашли отклик в его душе.
В 1962 году большой экспедиции в район тунгусской катастрофы не было. В Горном Алтае работала автономная группа по изучению явлений, сопутствующих ТМ (Г. Плеханов, А. Бояркина и другие). Мы договорились с Алёной Бояркиной, что вместе с Толей Черноусовым тоже присоединимся к ним.
И вот середина августа, получены отпуска, собраны рюкзаки, и мы уже стоим в очереди за билетами до Бийска на новосибирском железнодорожном вокзале. Когда до окошечка кассы оставалось всего пять человек, перед нами вдруг возникла Алёна! Немая сцена, достойная финала «Ревизора». Оказывается, та группа раньше времени окончила работу на Алтае, и Алёна, вернувшись в Новосибирск, решила проведать нас в общежитии. И там, в общежитии, выяснилось, что мы с Толей уже, оказывается, в дороге. Не знаю, как Алёна домчалась до вокзала, но успела нас затормозить буквально за пять минут до кассы и за полчаса до отхода поезда. А то бы мы, наверно, до сих пор искали эту группу в горах Алтая!
Так мы не побывали в КСЭ-4. Но окончание экспедиции было отмечено бутылкой «портвейна» на троих в нашем общежитии.
Прошло несколько лет. Я уже побывал в нескольких КСЭ, а Толя Черноусов — в турпоходах по Карпатам, на Алтае, на Кавказе. Потом он уехал из Новосибирска, вернулся, работал преподавателем в техникуме, затем в институте. Стал писать и печататься, был принят в Союз писателей, начала расти его известность в Новосибирске и за его пределами как мастера пера. Женившись, он отошёл от «дикого» туризма, стал путешествовать по стране и за границей, был в Италии, Индии и других странах. Но ТМ не забывал и не оставлял надежды побывать в районе Тунгусского дива.
И вот в 1970 году, наконец, и ему довелось побывать в тунгусской тайге в составе КСЭ-12. У нас с ним было два маршрута за торфяными и палеомагнитными пробами. Первый, несложный, — на север, за реку Малешко. А второй, с тем же заданием, оказался нелегким и интересным. Мы прошли Восточной просекой, спустились на юг и вышли к реке Хушме в устье Укагиткона (благословенные места, где я побывал в 1961 году с выдающимся геологом и интереснейшим человеком Б.И. Вронским). В этом втором маршруте мы с Толей, всё время переходя с одного берега на другой, возвращались с работой на Заимку Кулика, и Хушма оказывалась у нас то на юге, то на севере. Вместо карты у нас была только калечка речной сети с «Байкитского листа», что, впрочем, было тогда обычным делом для КСЭ.
Бродили мы с Толей в том маршруте более десяти дней. Однажды, когда мы заблудились в Долине Дураков

В верховьях рек Ямоко и Укагит на обширном болоте Восточная просека, проложенная «космодранцами» в начале шестидесятых годов, расходилась под острым углом с геологической тропой, что неоднократно приводило к «блуду» (то есть к блужданиям) в этих местах — отсюда и название.

, ночь застала нас на островке посреди полусырого болота. Торчащие голые стволы, до воды добираться по кочкам, холодно, брр! Впрочем, для «космодранцев» это даже не экзотика — дело обыкновенное! Кажется, на следующий день взяли мы торфяную пробу на небольшом болотце, а метров через триста-четыреста вышли на большое торфяное поле. Я высыпал из полиэтиленовых мешочков взятую пробу, (к концу маршрута мешки у нас были в дефиците), нашёл хорошую торфяную площадку и стал брать пробы повторно. Толя был этим недоволен: зачем делать лишнюю работу? Но я был старшим в нашем крохотном отряде, делать нечего, ему пришлось подчиниться, и он принялся обследовать ближайшие окрестности. Потом подходит ко мне и говорит: «Тут рядом река, хариус плавает, дай крючки и леску!» (Оказывается, мы вышли в долину реки Укагита.) Выдал я ему то, что он просил. Толя привязал леску за какой-то метровый дрын. «Толя, — говорю я ему, — разве можно ловить благородную рыбу на такую несерьезную снасть?» Он ушел, ничего не ответив, а я продолжал свой сизифов труд. Через четверть часа он возвращается и приносит огромного хариуса, измерили — 45 сантиметров. Таких хариусов я не ловил ни до, ни после этого случая. (Когда по возвращении в Новосибирск Толя прочитал в книге Сабанеева, что в реках Восточной Сибири хариусы достигают 45 см., он в шутку говорил: «Вот, я с первого раза самого большого и поймал!»)
Этот маршрут через несколько лет Анатолий описал в рассказе «Двое в тайге» (журнал «Наш Современник», год не помню). Рассказ получил хорошую прессу, Толя включал его и дальше в свои сборники рассказов. Правда, хариуса он «сократил» до 30 см., побоялся, что в такого гиганта читатели не поверят и отнесут его рассказ к рыбацким байкам.
Мы успели вернуться с маршрута как раз к общему сбору КСЭ. Тогда была хорошая традиция — после сбора делать совместный снимок участников экспедиции. Вот она передо мной, эта фотография. Толя молодой и веселый, как и все на снимке. Господи, неужели это мы?!
Потом было нелегкое возвращение в Ванавару по Тропе Кулика, когда на первой ночевке вода в котелках покрылась льдом, а на второй ночёвке, в 3-х часах хода до Ванавары даже не ставили мокрые палатки, а так, пережидали темноту под холодным осенним дождем, как в «космодранском» варианте знаменитой песни «Позабыт-позаброшен я в тунгусской тайге».
Через несколько лет Анатолий оставил преподавательскую работу и стал профессиональным литератором. В Новосибирске и центральных издательствах вышло более десятка его книг, много печатался он и в журналах. Несколько лет был Председателем Союза писателей Новосибирска, избирался депутатом в Советы разных уровней. И хотя ни разу не ходил больше в КСЭ, но с нашей новосибирской «космодранской диаспорой» (термин О. Блиновой) общался постоянно, а по литературным делам был тесно связан с Геннадием Карпуниным ^{Ольга Блинова и Геннадий Карпунин — участники многих КСЭ.}. И не раз у меня на кухне, оба они, заядлые курильщики (к сожалению), вели обстоятельные беседы. В биографических справках Анатолий Черноусов всегда отмечал свое участие в экспедиции по изучению Тунгусского метеорита.
И вот грянула перестройка. Вместе с экономикой в стране рухнула и литература. Тиражи серьезных журналов упали в десятки раз. Приспособиться к «новым» временам Анатолий Черноусов не сумел, да, пожалуй, и не хотел. Он еще печатался иногда в новосибирских газетах и журналах, наверное, писал и в стол. Но к прежней жизни возврата уже не было.
Каждое лето Толя проводил в деревне, в чудесном сосновом бору, где у него была усадьба. Крестьянин по происхождению, он профессионально и с удовольствием работал на своем огороде. Там же, в деревне Ерестной, были написаны многие его произведения.
В начале лета 2000 года в деревне, где он был с младшей дочерью, случилось у него обострение болезни, о которой он прежде и не знал. Я говорил с Толей по телефону накануне того дня, когда больница стала его последним пристанищем. Он огорчался, что не успел окончить посадочные работы на участке.
Смерть всегда неожиданна. Через три недели, в конце июня, Анатолия Черноусова не стало. Остались красавицы-дочери, остались книги, осталась память о нем.