«У меня сейчас очень сложные дела...»

Совсем недавно в музей-заповедник В.М. Шукшина в селе Сростки поступили ценные документы. Среди них Почётная грамота Союза Писателей СССР.

«Правление Союза Писателей СССР награждает тов. Шукшина Василия Макаровича в связи с 50-летием со дня издания первого номера журнала “Сибирские огни”. Москва. 10 февраля 1972 г.».

Также в личном фонде Н.Н. Яновского, зав. отделом критики «Сибирских огней» в 60-начале 70-х годов, обнаружены три письма Василия Макаровича.

«Николай Николаевич!»

Значит, как и сговорились — 2-ой экз. Но первого не успел прочесть после машинистки. Думаю, что если в этот приезд не оставлю Вам рукопись, то хоть (опять) надолго с извинением оставлю.

Прилагаю 2 рецензии историков — это на предмет исторической достоверности, и то — по материалу сценария (200 стр.), но фактически сторона романа та же.

Возможно, что через месяц наведаюсь к Вам. Если нет, то вот Вам 2 адреса, по которому могу отыскаться. 1 — Сростки, 2 — Москва, И-323, пр. Русанова, д. 35 кв. 33. По какому из них буду — сообщу. Постараюсь, впрочем, приехать.

С уважением В. Шукшин».

(весна-начало лета 1970 г.)

«Николай Николаевич!

Пользуясь случаем — здравствуйте — И вот: наш земляк Юрий Скоп (иркутянин) написал повесть “Волчья дробь”, которая, мне кажется, вся — “сибирская”: знанием материала, характерами и, конечно, — волком, т.е. Она настолько какая-то не московская, что я взял на себя смелость посоветовать ему послать повесть Вам. Он не новичок в литературе, и это не тот случай, когда надо рекомендовать автора или нахваливать его вещь. Моя задача проще: прочитайте, не сгодится ли? С приветом В. Шукшин.

Как там мои рассказы? Не напишет ли мне, хоть коротко, Саша Плитченко? Что решено с ними?»

(весна-начало лета 1970 г.)

«Николай Николаевич!

Умоляю, не молчите так зловеще, долго не держите в неведении. У меня сейчас очень сложные дела, и вопрос времени встаёт передо мной немилосердно.

Доработка велась с учётом тех замечаний, какие я получил в Новос-ке и с учётом своей цензуры, киношной весьма... так что сделано много, только что яйца не отрезал казачьему атаману. На большее я не согласен, поэтому тем более прошу откликнуться после первого просмотра — прочтения откликнитесь хоть телеграммой.

Деньги (900) получил.

Не обижайтесь на меня за мою неопределённость — с приездом: просидел месяц в холерной Астрахани в карантине и запустил дела целиком. Теперь приходится (вынуждают) наверстывать.

С уважением Шукшин.

Октябрь 1970 год».

Эти письма касаются публикации романа «Я пришёл дать вам волю» в журнале «Сибирские огни». Даже эти короткие, скупые строчки подтверждают отношение Шукшина к людям вообще и начинающим литераторам в частности.

В архиве Яновского также имеется рецензия на роман В. Шукшина «Любавины». Говоря об этом романе и других произведениях нашего земляка, автор статьи пишет: «Органическая связь всех произведений В. Шукшина этих лет несомненна, как несомненна их связь с романом “Горькие травы” Петра Проскурина, с повестями “Привычное дело” Василия Белова и “Кража” Виктора Астафьева, появившимися почти одновременно...»

В очерке «Василий Шукшин», опубликованном в том юбилейном году, Яновский говорит, что многие произведения писателя (например, рассказы «Правда», «Леля Селезнёва с факультета журналистики») продиктованы требованием «за нас это никто не сделает» — это выражение самого В.М. Шукшина, сказанное им по поводу фильма и повести «Живёт такой парень». (У Шукшина так: «И надо ему (Пашке. — Г. У.) помочь в этом, а не печалиться, что в жизни ещё, ах, как много недостатков. Не единственное, что надо делать, — печалиться. Конечно, немало дурного, конечно, надо его искоренять, но за нас это никто не сделает».)

Заканчивается очерк анализом сказки В. Шукшина «До третьих петухов».

«Сказка... можно сказать, синтезирует в себе всё, что до этого изображал и оценивал В. Шукшин-сатирик. По внутреннему смыслу она обращена к современности, нацелена на наши устойчивые пороки, причём средствами тоже устойчивыми в нашей литературе с давних времён...

Конторы мудрецов разных рангов и положений продолжают жить и процветать. Может, перестройка их сокрушит, но — это в будущем, в которое В. Шукшин не успел заглянуть, хотя сатирический заряд его по крепостям бюрократизма был и остаётся сокрушительным».

Ответственным секретарём журнала «Сибирские огни» в 1964 году работал Леонид Андреевич Чикин. В сборнике 1989 года «Статьи и воспоминания о Василии Шукшине» (Новосибирское книжное издательство. Составитель — Н.Н. Яновский; в книгу вошли воспоминания писателей Виктора Астафьева и Валентина Распутина, Василия Гришаева и Сергея Викулова, Сергея Залыгина, Игоря Золотусского и Юрия Скопа; актёра Леонида Куравлёва, режиссёров Георгия Товстоногова и Сергея Герасимова), изданном к 60-летию писателя, он опубликовал свои воспоминания о Шукшине — «Земляк и товарищ». В конце пятидесятых-начале шестидесятых годов им не всегда удавалось встречаться из-за досадных расхождений во времени приездов того и другого в Сростки или в Мошково Новосибирской области, где жила сестра Шукшина Наталья Макаровна с мужем и детьми.

«Опять не встретились, — досадовал Леонид Андреевич. — Но в эти годы я часто слышал голос Василия и видел его. “Два Фёдора”, “Золотой эшелон”, “Простая история”, “Мы — двое мужчин” — фильмы с его участием один за другим выходили на экран.

В эти же годы я читал его рассказы в журналах, а потом и в книге, вышедшей в Москве в 1963 году, “Сельские жители”. Рассказы, когда они публиковались в журналах, мне не все нравились, но запоминались все. Собранные же вместе, под одной обложкой, они производили сильное впечатление. Тут уж сомнений быть не могло: появился хороший, настоящий писатель, который ещё скажет своё слово в литературе.

Вспоминалось детство при чтении его первой книги, узнавал я давно знакомые места, по которым много раз бродил, слышал деревенскую речь, видел героев, с которыми когда-то был знаком...

Летом 1964 года — я тогда работал ответственным секретарём в “Сибирских огнях” — в маленький угловой кабинет... зашёл Борис Константинович Рясенцев. (Он тогда возглавлял отдел прозы журнала, но об этом чуть ниже).

— Мне сообщили, — сказал он, — что в “Советском писателе” лежит роман Василия Шукшина. Вы с ним в хороших отношениях. А что если напишите письмо ему с просьбой дать роман нам? ... Он же ничего не теряет. Роман ещё долго пролежит в Совписе, а если он нас устроит, мы можем опубликовать его раньше выхода отдельным изданием».

Так началось сотрудничество В.М. Шукшина с редакцией журнала «Сибирские огни».

Из воспоминаний Л. Чикина ясно, что Василий Макарович решительно отстаивал свой текст от всех редакторских правок, причём мог не особо считаться с личностями и даже дружескими отношениями, если был уверен в своей правоте. Вот один из примеров. В ноябре того же 1964 года Л. Чикина отправили от редакции в Москву на встречу с В. Шукшиным. Секретарь вёз машинописную рукопись писателя с редакторскими правками, чтобы согласовать ещё раз с автором и договориться о сроках доработки к публикации.

«Основные замечания были высказаны Василию в письме из редакции; это письмо он уже давно получил. Я же привёз роман, на страницах которого были мелкие замечания членов редколлегии, касающиеся неудачных слов, оборотов — обычные редакторские замечания.

Василий неторопливо, даже с каким-то наслаждением, как мне показалось, листал роман, мгновенно схватывал замечания, коротко комментировал:

— Ну, с этим можно согласиться... Это не имеет большого значения... А почему я здесь должен так писать? У меня правильно... Это... Ну, это просто опечатка, к чему резвиться? Можно же просто исправить... А это что такое? — вдруг спросил он, тыча пальцем в страницу, на которой красовалось очередное замечание.

— Какой-то совет, пожелание, — невинно ответил я...

Жирной двойной чертой на листе было подчёркнуто слово, а напротив него, на полях, с восклицательным знаком утвердительно начертано: “В Сибири так не говорят!”.

Василий разгорячился:

— Кто это писал?.. Да он же в Сибири-то ни разу не был, а пишет: не говорят!

— Был он в Сибири, Вася. И сейчас там живёт...

...Но Василий будто не слышал этих слов. Натолкнувшись на одно несправедливое, неприемлемое для него замечание, он разошёлся и не мог остановить себя:

— Не был! Не был! Что — он знает, а я не знаю? Да?.. Всё!.. Не дам я роман в ваш журнал! Всё! — он с маху швырнул папку на стол, она прокатилась по столу и упала, листки бумаги разлетелись по комнате, устлали весь пол.

...Утром я вышел из комнатки, где мы спали, когда Василий и Лидия Николаевна были уже на ногах.

— Что-то мы с тобой вчера погорячились. А?

— Да нет. Почему же? Мне кажется, нормально говорили.

— Да? Ну и хорошо. Я тут, пока ты лежал, посмотрел ещё разок. Много верного подмечено, постараюсь учесть, но сразу предупреждаю — не всё».

Л.А. Чикин тоже читал роман «Любавины» и писал рецензию, в которой отмечал, что роман можно опубликовать только при большой работе автора над ним. А одно из замечаний было таким: все фамилии в романе — это действительные фамилии людей, живущих сейчас в Сростках. Надо ли так? Ведь роман — не документальное произведение. Полный текст рецензии, к сожалению, не сохранился, поэтому автор приводит по памяти те мысли, которые он когда-то написал.

Все рецензии и текст рукописи ещё раз, в конце декабря 1964 года отвозил Н.Н. Яновский. А в начале 1965 года в редакцию «Сибирских огней» пришло письмо от Шукшина на имя Б.К. Рясенцева, в котором автор романа отказывался исправлять некоторые несправедливые замечания и отзывал роман из редакции. Впоследствии этот конфликт уладили.

Были в этом письме и строки, адресованные Леониду Чикину.

«Озадачила меня рецензия Л. Чикина. “При большой работе…” Сколько? Лет пятнадцать? Простите мне, Леонид, это пугает смертных. Я хожу и думаю: сколько мне осталось? И неужели это действительно так важно, что в деревне (нам с Вами двоим известно) живут ещё люди с фамилиями из романа? Ну? И что? Смею уверить: они наши книжки не читают, ибо им часто и часто — неинтересно. Господи, когда же мы почувствуем, что ведь это нужно — чтобы нас читали».

Но ни разу потом при встречах с Л. Чикиным Шукшин это не вспоминал, а уж Чикин тем более.

«В начале марта 1965 года, — вспоминает далее Л. Чикин, — он приехал в Новосибирск сдавать “Любавиных” в набор. Жил он в гостинице “Центральная”. Свободное время, если такое было, проводил в мастерской у своего двоюродного (на самом деле, троюродного. — Г. У.) брата — художника Ивана Попова. По утрам, когда в редакции никого не было, Василий занимал любой пустующий кабинет. А после обеда, когда собирались все сотрудники, ему негде было приткнуться. Но он умел работать и примостившись на уголке стола.

Я помню, как однажды он зашёл в кабинет главного редактора Александра Ивановича Смердова с листками бумаги в руке и, протягивая их Б.К. Рясенцеву, который тоже был здесь, сказал:

— А если вот так, Борис Константинович?

Рясенцев прочитал, передал Смердову.

— А что? По-моему, хорошо!

Это были строки из романа “Любавины”...

Отрывок этот, как я помню, почти без единой авторской правки пошёл в набор. Позднее Борис Константинович рассказывал. Что не только эта, но и многие другие вставки написаны Шукшиным здесь же, в его кабинете. Как правило, они сразу же принимались. Василий умел быстро работать, умел дорожить временем — и своим, и чужим».

Последняя встреча Леонида Чикина с В.М. Шукшиным была 30 декабря 1973 года в Москве, на квартире по улице Бочкова, которую Шукшин получил в 1972 году.

«...А в октябре 1974 — известие, в которое не хотелось верить. “Его нет больше с нами...” Мне предложили написать некролог для журнала. Я отказался. Я не мог написать о Шукшине: “Он был...”

Для меня он есть всегда».

В том же юбилейном сборнике опубликованы воспоминания Бориса Константиновича Рясенцева под названием «В.М. Шукшин в Новосибирске». Во время работы В. Шукшина над романами «Любавины» и «Я пришёл дать вам волю», в свои приезды в Новосибирск и в свободное, если так можно выразиться, время от переписывания отдельных сцен, доработки страниц и подобной подготовительной работы к публикации, они с Рясенцевым дискутировали о литературе вообще и о таких писателях как Ф.М. Достоевский.

«А там может случиться топор?» — вот фраза, над которой размышлял классик в девятнадцатом веке и которая с годами становится всё актуальнее. Это в разговоре о романе «Братья Карамазовы». А дальше Шукшин, по словам Б. Рясенцева, уточнил, что особенно жутко становится, если вспомнить ещё и другой роман того же писателя. Остаётся только догадаться, что дальше речь пошла бы о романе «Преступление и наказание».

«Не могу найти никакого иного продолжения недосказанной мысли Шукшина, — пишет Рясенцев, — кроме следующего: герой “Преступления и наказания” долго и мучительно решал вопрос — “тварь он дрожащая или право имеет” убить одного отвратительного человека, и “незапрограмированно” убил тем же топором ещё одного, а в воспалённом мозгу Ивана Карамазова вдруг мелькнул на какой-то миг образ “топора”, занесённого над всем человечеством.

Ведь оттого-то, как выразился Василий Макарович, и “мороз по коже”, что “топор”, ставший “спутником Земли” (а именно этот термин употребил Достоевский), невольно воспринимается нами теперь как жуткий символ, как аллегория чего-то угрожающего нам всем оттуда — с орбиты, из тех “холодных пространств”».

Вот к таким жгуче горячим глобальным проблемам приводят воспоминания о том разговоре с Шукшиным.

Б. Рясенцев, рассказывая историю фотопробы Шукшина на Достоевского, приводит часть письма Л.Н. Федосеевой-Шукшиной, написанного 8 июля 1982 года:

«Дорогой Борис Константинович!

...В 1969 году режиссёр С. Самсонов рассказал Василию про свой замысел (совместно со сценаристом П. Финном) экранизации “Игрока”, где героем был бы Достоевский.

Василий ухватился за этот разговор..., он по просьбе Самсонова сделал фотопробу.

Это его (Василия) ни к чему не обязывало, но ему тоже захотелось увидеть хотя бы фотографию, тем более что портрет Перова ему был по душе.

На этом всё и закончилось..., даже группы не было, т.е. “начала” не было. (Фильм вышел у другого режиссёра, с другим актёром в этой роли. — Г. У.)

Когда Василий увидел свою фотографию, он задумался о своём Достоевском. И о сценарии, и о режиссуре, и об исполнении главной роли. Но... в башке и в сердце сидел Разин...

21 сентября 1974 года, когда я в последний раз видела Василия (я улетала в Болгарию), в самолёте Е.Д. Сурков (бывший гл. редактор “Искусства кино”) рассказал, что итальянцы собираются делать фильм о Достоевском и брать на Достоевского Шукшина.

Я была счастлива и мечтала первой ошеломить Василия новостью. Но... он так об этом и не узнал».

Итак, об экранном воплощении образа Достоевского Шукшин задумывался, хотя до реальных планов дело не дошло. Об этих же намерениях Шукшина сообщал Василий Белов.

А известный актёр Евгений Лебедев и режиссёр Самсон Самсонов да и итальянский режиссёр видели Шукшина потенциальным исполнителем роли Достоевского.

«Ну, а теперь возвратимся в тот март шестьдесят пятого года, — продолжает Б. Рясенцев свои воспоминания. — ...Дня через три после этого неоконченного разговора Василий Макарович уезжал. И чем ближе подходил час отъезда, тем заметнее обострялось его нетерпение:

— Скорее бы на родину! (Так он часто называл свой родной Алтай). Всегда для меня это большое событие. Подзарядка, что ли, внутренних батарей. Наверно, так. Корни там, понимаете? Корни!

Накануне отъезда он написал новый финал “Любавиных”...

Так вот, перед отъездом из Новосибирска Шукшин написал ещё несколько страничек — “под занавес”...

Так возникла теперешняя двадцать третья главка второй части...

— Всё-таки не то немножечко. Не то! Надо бы ещё поработать над финалом, да некогда. Вечно некогда! — огорчённо говорил Василий Макарович, перечитав две или три странички, и, махнув рукой, протянул их мне, дескать, — была не была, пусть так!»

Хочется привести здесь ещё несколько интересных высказываний из того юбилейного сборника о В.М. Шукшине. Например, Виктор Астафьев пишет:

«Во время съёмок “Калины красной” он бывал у меня дома в Вологде. Сидел он за столом, пил кофе, много курил. И меня поразило некоторое несоответствие того, как о нём писали... Его изображали таким мужичком... Есть такое, как только сибиряк — так или головорез или мужичок такой... И сами сибирячки ещё любят подыграть... Так вот, за столом передо мной сидел интеллигент, не только в манерах своих, в способах общения, но и по облику... Очень утончённое лицо... В нём всё было как-то соответственно. Он говорил немного, но был как-то активно общителен... У меня было ощущение огромного счастья от общения с человеком очень интересным... Вот такой облик во мне запечатлелся и таким запечатлелся навсегда...». И ещё слова Астафьева о Шукшине: «Всё время какое-то чувство такое, что не верится всё ещё в эту потерю. Потому что сам я, не знаю, как вы, всю огромность потери, постигшую нашу нацию, до сих пор не могу осознать».

В том же сборнике есть очерк Валентина Распутина «Твой сын, Россия, горячий брат наш…». В нём писатель даёт меткую характеристику некоторых произведений Шукшина, в том числе интересные мысли о рассказе «Алёша Бесконвойный»:

«Чувство личности, чувство собственного достоинства у героя Василия Шукшина можно назвать исступлённым, — говорит В. Распутин. — Помните, Алёша Бесконвойный, тот самый, что добился топить по субботам баню, разжигает Алёша каменку, смотрит на разгорающийся огонь и думает: “Вот вы там хотите, чтобы все люди жили одинаково... Да два полена и то сгорают неодинаково, а вы хотите, чтобы люди прожили одинаково...”

…Итак, исступлённое, горячечное чувство личности, перехлёстывающее через край благоразумия, — продолжает Распутин, — первая и, пожалуй, главная особенность, “странность” героя Шукшина, этого “чудика”, делающая его, на принятый взгляд, “чудиком”. До него никто ещё в нашей литературе не заявлял с таким нетерпением права на себя, никому не удавалось заставить слушать себя по столь внутреннему делу. По делу мающейся души.

Что касается места обитания души, его предположить не так уж и трудно. Это родина человека, земля его рождения, на первых порах давшая ему всё, что необходимо для прочности в жизни...

Не было у нас за последние десятилетия другого такого художника, который бы столь уверенно и беспощадно врывался во всякую человеческую душу и предлагал ей проверить, что она есть, в каких просторах и далях она заблудилась, какому поддалась соблазну, или, напротив, что помогло ей выстоять и остаться в верности и чистоте.

Читателем и зрителем Василия Шукшина была и остаётся вся Россия от самых высоких умов до самых падших душ; его талант — это тревога, отчаяние и вера всё проникающей совести, ищущей оставленные ею в каждом человеке следы...

...Литература после Шукшина вернулась в своё обычное русло, он же умел, не теряя красоты и проникновенности искусства, довести её до пропагандной остроты и тревоги, до разрушающей всякое равнодушие силы, до аввакумовской силы...

...Нам так нужен был Шукшин — и он пришёл, сделал своё дело талантливо и честно, не жалея себя, и, надорвавшись за этим запущенным делом, преждевременно ушёл, показав, как необходимо художнику жить, работать и думать во имя народа и правды».

Сергей Залыгин в очерке «Герой в кирзовых сапогах», опубликованном в этом же сборнике воспоминаний, пишет:

«Вот и Шукшину была не только не свойственна, но и противопоказана всякая демонстрация себя, хотя кому-кому, а ему-то было, что продемонстрировать.

И опять-таки именно благодаря этой забывчивости по отношению к себе, он и стал незабываемым для других...

И надо было быть Шукшиным и жить его напряжённой, безоглядной, беспощадной по отношению к самому себе жизнью, надо было, просыпаясь каждое утро, идти «на вы» — на множество замыслов, сюжетов, деталей, сцен, диалогов, всех без исключения окружающих тебя событий и предметов, чтобы вот так, как прошёл он, пройти по вспаханным тобою же бороздам навстречу своей смерти...

...У него не было и тени умиления или заискивания ни перед своими героями, ни перед самим собой. Больше того, он был очень суров в отношении и к ним, и к себе той суровостью, которая неизбежна, если писатель знает и понимает людей и не делает особого исключения для себя, если он хочет, страстно желает, чтобы не только им было лучше, но чтобы и они сами тоже были лучше».

Не к месту, может быть, будет сказано, но умолчать об этом тоже нельзя. Я думаю, что В.М. Шукшин был бы рад сотрудничать с Алтайским книжным издательством и лишний раз приехать на свою «малую родину», тем более что это почти что рядом с домом (издательство находится в Барнауле). Но...

Отношения сложились не так, вернее сказать, вообще не сложились. Об этом читаем в статье Шукшина «Слово о “малой родине”»:

«Как-то в связи с фильмом “Печки-лавочки” я получил с родины, с Алтая, анонимное письмо. Письмецо короткое и убийственное: “Не бери пример с себя, не позорь свою землю и нас”. Потом в газете “Алтайская правда” была напечатана рецензия на этот же фильм (я его снимал на Алтае), где кроме прочих упрёков фильму, был упрёк мне — как причинная связь с неудачей фильма: автор оторвался от жизни, не знает даже преобразований, какие произошли в его родном селе...

Сказать, что я всё это принял спокойно, значит зачем-то скрыть правду. Правда же тут в том, что всё это, и письма, и рецензия, неожиданно и грустно...»

Статья, о которой упоминает В. Шукшин, по всей вероятности, опубликована в газете «Алтайская правда» за 15 апреля 1973 года под заголовком «А времена меняются...», автор В. Явинский. И в ней, помимо положительных отзывов, таких как: «Да, он по-прежнему верен своей главной теме — показу человека села. И показывает умело, тонко, любя. Есть у него и свой “секрет”: говоря о серьёзном, не пренебрегать шуткой, больше того, прикрывать серьёзное юмором, чудинкой», есть и иные.

Чуть дальше в этой же статье автор произносит, действительно, «убийственные» для Шукшина слова: «...Какой-то патриархальщиной вдруг начинает веять с экрана, а Шукшин не замечает этого, как бы даже отстаивая мнимую чистоту и обаяние якобы кондовой деревенской морали... Хорошо зная наших сельских жителей, можно смело сказать: не такие уж они “деревенские” сейчас, какими их показал Шукшин. И, наверное, всё дело здесь в том, что он забыл об очень важном обстоятельстве: не меняется Катунь, но меняется Время, меняются Люди села. Коренные изменения в жизни алтайской деревни, в родном его селе, к сожалению, остались незамеченными. Мало. До обидного мало в фильме новых черт и явлений, присущих людям современных колхозов и совхозов, которые могли бы служить примером для зрителей и особенно для молодёжи...

И ещё раз о песне “Чтой-то звон”. Есть у неё, кажется, и другой смысл, вполне подходящий к фильму. Не устаем мы звонить о друге Ванюше и не устанем. Только не те сейчас на Алтае колокольни и не тот звон слышится с них. Жаль, что Шукшин не услышал подлинного голоса сегодняшнего алтайского села».

Такие рецензии комментариев не требуют.

Но, как говорится, нет худа без добра. Именно эти обидные, потому что несправедливые, слова навели Шукшина на размышления, которые он высказал в статье «Слово о “малой родине”». И это не просто слова — это молитва о родной земле и людях, на ней, этой земле, живущих:

«Родина... И почему же живёт в сердце мысль, что когда-то я останусь там навсегда? Когда? Ведь непохоже по жизни-то... Отчего же? Может, потому, что она и живёт постоянно в сердце, и образ её погаснет со мной вместе. Видно, так. Благослови тебя, моя родина, труд и разум человеческий! Будь счастлива! Будешь ты счастлива, и я буду счастлив».

Так заканчивается эта статья-признание Василия Шукшина, написанная им в 1973 году.

И вот новое! Я думаю, не только для меня, но и для многих, даже знатоков, творчества В.М. Шукшина. В личном архиве писателя хранится интересный документ от 19 апреля 1974 года, написанный на официальном бланке Алтайского Краевого Комитета Коммунистической партии Советского Союза.

«Товарищу Шукшину В.М.

Уважаемый Василий Макарович!

Труженики Алтайского края, Ваши земляки, проявляют постоянное внимание к Вашему творчеству. В нём находят отражение проблемы коммунистического строительства, над решением которых работает сегодня партия.

Просим Вас, Василий Макарович, приехать на Алтай в июне — июле 1974 года и повстречаться со своими земляками: рабочими и колхозниками, студентами и учащимися, кинозрителями.

Мы хотели бы посоветоваться с Вами об издании сборника Ваших произведений в Алтайском книжном издательстве.

С уважением

Секретарь крайкома КПСС

(А. Георгиев)».

И, конечно же, личная подпись главы Алтайского края.

Резко поменялось мнение высокопоставленных лиц и, как следствие, критиков буквально за год. Да и что могли сказать такие критики после ошеломляющего всех успеха «Калины красной»?!

Радует в данном случае только одно: В.М. Шукшин получил этот извиняющийся за многих документ, прочитал и тоже, наверное, понял, с чьей «колокольни» был тот звон 1973 года по поводу фильма «Печки-лавочки».

А вот ответил ли на это письмо Шукшин? Вряд ли. По крайней мере, пресса об этом не сообщала...