Вы здесь

В акустическом зазоре

Стихи
Файл: Иконка пакета 05_kazarin_vaz.zip (10.75 КБ)

* * *

В устах славянский виноград,

в устах сладимы мед и яд,

и хвойный лед, и хвойный иней,

и хвойный снег, где хвойный взгляд,

где по лекалу снежных линий

глаза соленые летят.

То тишиной, то хвойной речью

в лесах бродячего ума

собой — себе — летишь навстречу

с произнесенного холма —

так начинается зима...

 

* * *

К.

Сад переходит в лес,

словно в язык вернулась

книга. Вода проснулась

и потеряла вес,

и потянулась ввысь

ломаная ресница,

словно любая рысь

в капле воды струится,

словно облюбовал,

ближе к родному крову,

небо — любой провал,

переходящий в прорву.

 

* * *

С устатку теплой водки рюмка,

пастушья сумка, сумка, сумка,

во сне читают как стихи

прозванье жизни пастухи:

кнутом цепляя пах заката,

цикуту ночи пьет цикада,

но душу я в душе люблю

и этим вечность тороплю,

в которой я бывал когда-то.

 

* * *

Птичкой в ладонях заплещется дрожь —

свет приоконный со лба не сотрешь.

Дятел стучит в голове,

в медленной мысли, в ее синеве,

тронувшей сердце и губы, и холод:

шишка со льдом залетает за ворот —

между лопаток, не глубже окна,

снегом грядущим царапнет сосна —

древом грядущим нежна.

 

* * *

Истомой смертной, суетой,

струной нарезаны предместья:

на этой тьме или на той,

охваченные пустотой,

как пламенем, дрожат созвездья,

вытягивая перекрестья

затмений — в шорох золотой.

Но пахнет светом и водой,

и друг воды, одной ресницы —

прозрачной, тонкой и худой, —

неслышной музыкой приснится.

 

* * *

Как птицы в чужой высоте,

ослепну — увижу не те

слова и деревья, не эти,

качнувшиеся в пустоте, —

как батюшки-светы, как дети,

как в озере белые сети,

застрявшие в божьей версте...

 

* * *

Душа встает туманом. Океан

все шире держит к воздуху карман,

где раскрутили колесо дельфины,

лаская плавники в ладонях глины.

Душа уже колышется, вот-вот

поднимется, как занавес, повсюду,

и Атлантида Критская всплывет

навстречу гибели и чуду,

когда Орфей заплачет и споет,

и снова, радостный, заплачет,

и немтыря в певца переиначит.

 

* * *

Высоко одиночество брезжит в окне —

начинаются очи во мне

или взгляд возвратился ко мне ниоткуда

в темноте, в немоте, в тишине,

не успев оглянуться на чудо.

 

* * *

Туман прохожий — призрак встречи

в снегу по грудь, в снегу по плечи —

плывет, как слово в холода,

до тишины, но выше речи,

где время движется далече,

где чует Млечный Путь овечий

чужая твердая вода;

где небом высятся аллеи,

где дышат птицы-грамотеи,

любя чернильный снежный хруст...

 

Где жимолость Кассиопеи

как пятикратный голый куст.

 

* * *

Закроешь баньку на крючок:

в стране перегорели лампочки,

и трогал небо дурачок,

в глазах его кружили ласточки,

но не садились на зрачок.

 

В глазах его паслись олени,

и слезы с медом пил медведь,

и клены дольние алели,

чтоб от любви не умереть.

 

* * *

Песенка эта простая:

в невероятно печальном краю

что-то тебя узнаёт и, рыдая,

пробует бездну твою.

 

И оконечностью взгляда

взгляд твой тебе не догнать.

Выйдет из темного сада

мать.

 

Скажет, легко угасая,

пряча улыбку свою:

песенка эта простая

в нашем печальном краю.

 

* * *

Прощай, косых кузнечиков крестьянство,

осенних слез ночной напрасный труд:

здесь будущее время и пространство

грядущее — в тебе не совпадут.

 

И в темном акустическом зазоре

огромной невесомой тесноты

роняет с неба снег иное море,

светящееся мыслью немоты.

 

* * *

Река пуста — она течет отвесно,

как сивый дождь, в себя, наоборот,

и первая попавшаяся бездна

ее в ладонях, мертвую, несет

как бабочку, запудренную речью

замедленной, и как себя саму,

сползающую змейкой по оплечью,

по крыльям, ахнувшим во тьму,

где сладко плакать звуку одному.

 

* * *

Огладит печь свою печник:

 

до вознесенья и паренья,

пылая, плещутся поленья —

во сне чужом невнятный крик.

Свет близится — и вдруг возник:

глухонемого изумленья

неощущаемый язык.

 

И с неба сыплются мгновенья

на жизнь, на смерть, на воротник.

100-летие «Сибирских огней»