Вы здесь

Вечерний город

Стихи
Файл: Иконка пакета 05_shevchenko_vg.zip (12.08 КБ)

* * *

Пыли дорожной нечистые танцы,

слева подсолнухи, справа картофель,

я позабыла название станций —

помнится шахты египетский профиль.

Помню, что воздух полынный был горек,

простыни в крошеве угольной пыли,

крышу сарая и маленький дворик,

где мы белье по субботам сушили.

Помню подвал и на полках — бутыли,

мусорник, старую каменоломню,

место роддома, который закрыли,

а вот причину рожденья — не помню.

Помню в окне своего кабинета

обруч копра, исполняющий сальто,

щелкали счеты, вращалась планета,

и не сходилось конечное сальдо.

Дальнее время, начало начала,

стертые знаки забытого мига,

необратимость того, что умчалось,

но отразилось в бухгалтерской книге.

Так и живу по привычке, иначе

мир не докажет свое постоянство.

Все мы наполнены космосом, значит,

я говорю не в пустое пространство.

 

 

* * *

Дуреет город от духоты,

а в сквере, в его тиши,

стоит скамейка у той черты,

где видно, как хороши

ее металлические бока

и крашеная ламель,

и я на ней посижу, пока

солнце идет на мель.

 

Вечерний город похож на труп —

не дышит. Но голосит

над ним завод. Из кирпичных труб

сыпется диоксид.

Вечерний город велик, могуч.

Медлительный самолет

летит туда, где обломки туч

сгрудились в кислород.

 

А я сижу. От чужой ходьбы

город истоптан весь,

и думаю: «Боже, что, если бы

скамейки не было здесь?»

Возможно, тут же до темноты

калужниц расставил строй

закон замещения красоты

правильной красотой.

 

Спокоен город в яслях своих,

деревья стоят кругом,

дымятся сумерки, будто их

гладили утюгом.

Иду домой. По бокам — кювет,

вымощенный внутри,

и стелют под ноги рваный свет

первые фонари.

 

 

* * *

Небо из пропилена, травы из ковролина,

солнце течет акрилом сквозь бледноватый смог,

но к каблукам все так же липнет живая глина,

и рисовал округу, кажется, сам Ван Гог.

 

Здесь, у подъездов справа, вывеска «Бизнес-ланчи»,

там, на парковке слева, «опель» стоит, разбит,

вшить бы себе в петлицу сорванный одуванчик,

взять бы себе машину и не платить кредит.

 

Слава всем утонувшим в безднах, на дне кварталов,

всем, получившим ордер, въехавшим в этот мрак,

воздух ножом разрезан, чтобы на всех хватало —

здесь зародилось время с меткою «Доширак».

 

Солнце уходит в космос. Спи, мой район убогий

менеджеров, кассиров, клинеров, поваров;

боги вращают Землю с помощью технологий,

вертятся шестеренки пластиковых дворов.

 

 

* * *

Главной улице впору

новогодний размах —

и гирлянды на шторах,

и огни на домах.

 

Праздник куплен в рассрочку,

но теперь посмотри,

как бредет оболочка

без подсветки внутри.

 

Прохожденье ступенек,

продолженье житья —

посмотри, современник,

это, может быть, я

 

или ты. Нереально

в темноте различить,

кто сейчас из кармана

извлекает ключи.

 

 

* * *

Чем время быстрей и выше,

тем крепче его стропила —

жила под дырявой крышей,

своих двойников губила,

стало быть, отрицанье

себя — это все, что было.

 

Луна выдает мерцаньем

присутствие в медных жилах,

и если она реальна,

то, значит, на самом деле,

я в мире индустриальном

рождалась, потом седела,

о будничном чем-то грезя.

 

Опомнилась — это повод

признаться, что ночь в разрезе

похожа на голый провод.

 

 

* * *

В индустрии погоды рогожа

производится, город рядя,

потому и платформа похожа

на станок для плетенья дождя.

 

Колокольно и неоднозначно

бухнут выстрелы точных зонтов,

и вплетаются в полупрозрачность

горожане любых возрастов.

 

А с изнанки, у входа, под крышей,

смотрит в ливень промокший народ,

громоздятся, кто ниже, кто выше,

и в молчании пьют кислород.

 

Лишь, в волокнах увязший по пояс,

дух железнодорожной сети

повторяет: «Внимание: поезд

на Москву по второму пути».

 

 

* * *

У машин золотые глаза

и четыре железных крыла —

я сегодня хочу рассказать,

как по городу зимнему шла.

 

Я ступала, и огненный след

дорастал до плеча моего,

мне казалось, что города нет

и что я сочинила его.

 

Я взлетала и видела дом,

этажи и последний пролет,

но под ноги ложились потом

мокрый снег и подтаявший лед.

 

Обгоняли меня ходоки,

выдувая бесформенный пар,

перламутром цвели огоньки

в сердцевинах несущихся фар.

 

И послышался в синей тиши

звук, похожий на шелест весла, —

это мать, сторонясь от машин,

по дороге коляску везла.

 

 

* * *

Не так уж много нужно человеку:

квартира, чайник, быстрый Интернет.

В конце зимы достроили аптеку

и сдвинули к палаткам турникет.

Хандра, простуды, авитаминозы —

нам обещали наморозь. Когда

явился март, исполнились прогнозы,

на город опустились холода.

Мы той весной на доли раздробили

привычный быт — внезапно разошлись.

Ругались, ненавидели, грубили,

винили, ненавидели, дрались.

Обида нас на части разрывала,

качала на невидимых весах,

мы были отраженьем коленвала,

вращавшегося где-то в небесах.

А в остальном привычная картина:

месил уборщик снежное желе,

стояла у обочины машина,

бежал сосед домой навеселе,

закат сливался с крышами у кромки,

мгновенно дочка выросла из брюк,

и самолет, медлительный и громкий,

летел из Домодедова на юг.

 

 

* * *

Слоняясь по жизни, по тесным квартирам,

таская грешки в багаже,

себя как предмет наблюдений за миром

рассматривать скучно уже.

 

А дождь интересно рассматривать. Выйдешь,

бывает, и смотришь на дождь,

туда, где водою содеянный кипеж

не выстелешь, не зачерпнешь.

 

Забыться бы напрочь, предаться бы лени,

все листики перелистать,

зарыться бы носом в охапку сирени

и розовым воздухом стать.

100-летие «Сибирских огней»