Вольные мысли и горькие истины

Меня удивляет и возмущает та легкость, с которой некоторые наши доморощенные интеллектуалы рассуждают о причинах развала СССР. Во всем, дескать, виноваты сами коммунисты, имели в руках такую власть и упустили ее, наделав массу ошибок. К этому «глубокомыслию» напрашивается одно существенное дополнение. Прежде всего надлежит помнить, что КПСС в годы своего безраздельного политического главенства делилась на две неравные части. С одной стороны была партийная верхушка, партийная элита (Политбюро в составе 15 человек и ЦК КПСС — несколько более ста человек), в чьих руках и сосредоточивалась вся власть, а с другой — миллионы рядовых коммунистов (рабочие, крестьяне, трудовая интеллигенция), ничего по сути не решавшие.
А теперь вспомним одно из откровений Наполеона Бонапарта, высказанных им в пору пребывания на острове Святой Елены:
«Дабы погубить отечество, достаточно одного негодяя: тому в истории было немало примеров».
Заметьте: достаточно всего-навсего одного негодяя. У нас же накануне распада СССР только в Политбюро было по меньшей мере три негодяя (Горбачев, Шеварднадзе, Алиев), затевавших развал Советского Союза с последующей реставрацией капитализма. А в ЦК КПСС негодяев-перевертышей была тьма-тьмущая. Это и Борис Ельцин, и Александр Яковлев, и Егор Гайдар, и множество менее известных, но столь же «гибких» деятелей из привилегированных слоев партийно-советской номенклатуры. Так кто же, спрашивается, истинный, главный виновник развала великой державы — зажравшаяся партийная верхушка или миллионы рядовых коммунистов, честных, бескорыстных тружеников и патриотов своей Родины?

Знаменитый английский писатель Джон Голсуорси дважды, в 1909 и 1919 годах, побывал в США, дотошно познакомился с их бытом, нравами, политической жизнью и написал на основе своих американских впечатлений целую книгу под названием «Речи в Америке». И вот какими словами завершает он эту книгу:
«Я нетерпеливо и внимательно смотрю на Америку, ожидая от нее многого. После войны она станет гораздо богаче в материальном отношении — более, чем когда-либо прежде; она будет самой значительной и могущественной нацией. Мы, англичане, питаем законный и до некоторой степени тревожный интерес к тому, к какой цели она направит свою силу и по какому пути пойдет ее национальное развитие, так как это в очень большой степени повлияет на наш собственный путь. Однако способность нести истинный свет и умение руководить будут зависеть в Америке не столько от материальных богатств или вооруженной мощи, сколько от отношения к самой жизни и от того, какими будут идеалы ее граждан. Американцы довольно жадно ищут знаний, им свойственна также, при всей их поглощенности успехом, способность мечтать. Они, конечно, желают добра и стремятся к нему, хотя и не всегда знают, в чем оно заключается. Эти качества в сочетании с материальной мощью открывают перед американцами большие возможности. Однако если Америка не поднимется против бессмысленной жажды развлечений, нам всем предстоит путь по наклонной плоскости. Если она и дальше будет кичиться своим превосходством, если станет стремиться к количеству, а не качеству, нас всех ожидает неприглядное будущее. Если она поддастся болезни гордыни, порождаемой тугим кошельком и военным могуществом, а также погоней за успехом, мы все обречены на новый мировой пожар».
Прочитаешь такое и только руками разведешь от изумления. Как в воду глядел знаменитый британец!

Советские фильмы в большинстве своем наивны и даже примитивны, Но зато почти в каждом из них непременно звучала песня (а то и две и три). И какие это были песни! Вот далеко не полный список советских кинофильмов с названием песен, впервые в них исполненных.
«Веселые ребята» («Легко на сердце от песни веселой», «Сердце, тебе не хочется покоя».)
«Цирк» («Широка страна моя родная».)
«Свинарка и пастух» («Хорошо на московском просторе».)
«Трактористы» («Три танкиста, три веселых друга».)
«Два бойца» («Темная ночь».)
«Жди меня» («Ты, крылатая песня, лети».)
«Сказание о земле сибирской» («Зачем тебя я, милый мой, узнала».)
«Кубанские казаки» («Каким ты был, таким ты и остался», «Ой, цветет калина в поле у ручья».)
«Дело было в Пенькове» («Огней так много золотых на улицах Саратова», «От людей на деревне не спрятаться».)
На этом ограничусь, поскольку данный список можно и удвоить, и утроить.

Салтыкова-Щедрина я, как правило, читаю с карандашом в руке, поскольку то и дело встречаю в его сочинениях высказывания и даже целые рассуждения, которые, что называются, не в бровь, а в глаз бьют по нашему нынешнему режиму. Сперва я недоумевал: отчего бы это? Отчего Щедрин, живший в XIX веке в царской России, столь злободневен и актуален в наши дни? Потом, подумав, поразмыслив, понял, в чем тут дело. А дело все в том, что наше нынешнее государственное устройство не что иное, как второе издание царского самодержавия — только в более нелепой, уродливой, карикатурной форме.
Как и в царской России, страной правит один человек, наделенный безграничной, бесконтрольной властью. Как и при царизме (если брать предреволюционные годы), существует крикливая, пустозвонная Госдума. Как и при царизме, на всех «ветвях власти» угнездились наглые, беспринципные, корыстолюбивые министры и чиновники. Как и при царизме, всю эту «элиту» охраняют сотни тысяч стражей — в лице милиции, oмона, спецназа и т.п.
Впрочем, достаточно, наверное, проводить всяких-разных параллелей. Предоставим лучше слово великому сатирику.
«...любовь народная есть сила, заключающая в себе нечто съедобное».
«...цивилизация — это наука о том, колико каждому Российской Империи доблестному сыну отечества быть твердым в бедствиях надлежит быть».
«Народ, доведенный до вздыхания, какого еще идеала можно требовать!»
«Ты спросишь меня, друг: зачем же издавать такие законы, которые и без того всеми исполняются? На это отвечу: цель издания законов двоякая: одни издаются для вящего народов и стран устроения, другие — для того, чтобы законодатели не коснели в праздности».
«...ежели человек, произведший в свою пользу отчуждение на сумму в несколько миллионов рублей, сделается впоследствии даже меценатом и построит мраморный палаццо, в котором сосредоточит все чудеса науки и искусства, то его все-таки нельзя называть искусным общественным деятелем, а следует назвать только искусным мошенником».
«...этим сбором облагалась каждая нищенская сума; впоследствии он лег в основание всей финансовой системы города Глупова».
«Обыкновенно противу идиотов принимаются известные меры, чтобы они, в неразумной стремительности, не все опрокидывали, что встречается им на пути. Но меры эти почти всегда касаются только простых идиотов; когда же придатком к идиотству является властность, то дело ограждения общества значительно усложняется».
«Груди захлестывало кровью, дыхание занимало, лица судорожно искривляло гневом при воспоминании о бесславном идиоте, который, с топором в руке, пришел неведомо отколь и с неисповедимою наглостью изрек смертный приговор прошедшему, настоящему и будущему...»
Все цитаты выписаны из одного-единственного сочинения М.Е. Салтыкова-Щедрина — «Истории одного города».

Перечитал «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого (впервые я читал ее, учась в четвертом классе, десятилетним несмышленым мальчишкой). Прочитал и преисполнился искреннего восхищения и благодарности ее автору. Во-первых, это очень правдивая книга, где без всяких прикрас, без напыщенности и лозунговой патетики показан героизм советских людей в годы Великой Отечественной войны — и не только на примере Алексея Маресьева, но и на судьбах почти всех остальных героев повести. Во-вторых, книга эта мастерски написана. Полевому удалось перевоплотиться в своего героя, влезть, что называется, в его шкуру и благодаря этому передать каждое его душевное движение, каждый его порыв и помысел. На мой взгляд, «Повесть о настоящем человеке» исполнена в лучших традициях русской психологической и военной прозы и вполне достойна стоять в одном ряду с «Севастопольскими рассказами» Л. Толстого, «Сожженной Москвой» Г. Данилевского, рассказами о русско-турецкой войне В. Гаршина.

О гулаговских ужасах понаписано множество книг и даже книжищ (вроде знаменитого трехтомного сочинения Александра Солженицына).
А между тем в Гулаге, как и вообще в жизни, бывало всякое и разное, в том числе и трагикомическое. Вот что рассказывал мне много лет тому назад Иван Михайлович Шапошников, мой родной дядя, которого, как и многих тружеников-интеллигентов, коснулась метла репрессий 30-х годов (дядя Ваня работал школьным учителем).
— Вызывают меня на первый допрос. И следователь мне с ходу: «Ну, сознавайся, Шапошников, в чем твоя вина перед советской властью?» Я глянул на него повнимательней: человек вроде интеллигентный, с виду неглупый. Я и говорю ему: «Гражданин следователь, давайте, не будем терять зря времени. Вы мне что-нибудь там инкриминируйте, я подпишу и пусть мне дают «десятку» или «двадцатку». Все равно дело-то этим кончится». Следователь аж просиял от радости, по имени-отчеству стал меня называть: «Ну хорошо, Иван Михайлович, раз вы такой понятливый и сознательный, я припишу вам левый эсеро-фашистский уклон, думаю, больше десяти лет вам не дадут». «Так не сходится», — возражаю я. «Как не сходится? Что не сходится?» — «Так, понимаете, когда были эсеры, фашистов еще и в помине не было. А когда объявились фашисты, эсеров всех уже ликвидировали». — «Мда...» — следователь мой на минуту призадумался, потом махнул рукой и пододвинул к себе лист протокола. «Ничего, сойдутся. Кто там будет разбирать да уточнять, когда на место эсеровской сволочи пришла фашистская мразь».
В общем, оформили мы все честь по чести. Мне дали действительно десять лет и отправили в лагерь под Челябинском. И вот представь себе такую картину. Огромная территория, забор с колючей проволокой и две колонны зэков, идущих навстречу друг дружке. Вдруг слышу: из колонны, что нам навстречу, кто-то мою фамилию выкликает. Я поднял голову и вижу: один из заключенных приветливо машет мне рукой, улыбается во весь рот и кричит: «Иван Михайлович! Так ведь сошлись эти проклятые эсеры с фашистами, сошлись!» Ба, да это же мой недавний следователь! Я тоже приветливо помахал ему рукой. «Сошлись, — кричу, да еще в таком месте».
А спустя несколько месяцев меня отпустили на волю, — закончил свой рассказ дядя Ваня. — Потому что начался новый учебный год, и во многих школах обнаружилась нехватка учителей. И, по-видимому, из Кремля последовала директива: учителей немедленно освободить.

«Что такое реформа? Реформа есть такое действие, которое сообщает человеческим страстям новый полет».
М.Е. Салтыков-Щедрин. «Дневник провинциала в Петербурге».
Россия ныне буквально охвачена эпидемией реформаторства, так что все мы находимся в этом самом «новом полете». Только вот летим неведомо куда: то ли в пропасть, то ли к черту на рога, то ли к едрене Фене.
Но Салтыков-Щедрин не только язвил и злословил. Он давал порой весьма дельные советы. Вот один из его мудрых советов, который не мешало бы взять на вооружение нашим ретивым демократам-реформаторам. Во всяком цивилизованном государстве, полагал великий сатирик, надлежит «заслонять одну громадную мерзость посредством другой, еще более громадной». («Помпадуры и помпадурши»).

До чего все-таки уникальное явление — наш Александр Сергеевич Пушкин! В данном случае я имею в виду не только широчайший диапазон его творчества (ведь Пушкин писал и поэзию, и прозу, и драматургию), но и его щедрый вклад в область так называемых «крылатых слов».
Пушкинские выражения давно вошли в наш разговорный и литературный язык. Причем многие из них воспринимаются как давно знакомые, привычные нашему слуху пословицы и поговорки. Например, такие: «остался у разбитого корыта», «царствуй, лежа на боку», «любви все возрасты покорны», «мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь», «не мудрствуя лукаво», «как зюзя пьяный».
Однако Пушкин — это не только великий поэт, но и великий мыслитель. Он много размышлял, в частности, над вечной проблемой добра и зла. И итогом этих раздумий стал знаменитый афоризм: «Гений и злодейство — две вещи несовместные» («Моцарт и Сальери»). Формула эта, на первый взгляд, кажется отнюдь не бесспорной, поскольку человечество знает и немало «злых гениев», принесших людям неисчислимые беды и страдания.
Одним из таких гениев-злодеев был, несомненно, Наполеон, которому Пушкин посвятил несколько стихотворений. И в этих стихах он как бы прокомментировал, разъяснил глубинный смысл афоризма о гении и злодействе. Наполеон, бесспорно, был величайшим полководцем (недаром Пушкин называет его «могучий баловень побед»), но, обратив свой военный гений против народов Европы, в том числе и против русского народа, он в конце концов потерпел жестокое поражение и за все свои злодеяния ответил сполна. Таким образом, гений и злодейство «несовместны» вовсе не потому, что всякий гений — это непременно добрый, гуманный человек, а потому, что всякого гения, ступившего на роковую, преступную стезю, ждет неотвратимое возмездие.
Пушкину вообще свойственно было поразительное историческое чутье, умение слышать, по словам Блока, «подземные шорохи истории». Так, изучая историю пугачевского восстания, он решительно осудил всякое кровопролитие, которое способны только породить новые насилия и жестокости. «Не приведи Бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный» — писал он в главе, не вошедшей в основное издание «Капитанской дочки».
Но, наверное, хватит комментариев. Давайте просто еще раз вчитаемся в пушкинские афоризмы и попытаемся понять их сокровенный смысл.
«Мы ленивы и нелюбопытны…» («Путешествие в Арзрум»)
«Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман...» («Герой»)
«В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань» («Полтава»)
«Привычка свыше нам дана: замена счастию она» («Евгений Онегин»)
«Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей» (Там же)
«Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей...» (Там же)

Оказывается, возлюбленная Тургенева, знаменитая певица Полина Виардо, отличалась неимоверной жадностью. А.Я. Панаева в своих воспоминаниях приводит два любопытных случая. В конце 40-х годов в Петербурге гастролировала итальянская оперная труппа, куда на правах примы входила Виардо. И случилось так, что в самый разгар гастролей внезапно умерла девушка-хористка. Сердобольные итальянские артисты, зная, что бедная труженица содержала старушку-мать и двух маленьких сестер, как говорится, «сбросились» — каждый вырешил из своего скромного жалованья сколько мог в пользу несчастной семьи. Одна только Виардо не дала ни гроша. Но вскоре была за это жестоко наказана.
Известный русский меценат князь Воронцов-Дашков попросил итальянскую труппу дать в его доме концерт. Итальянцы, зная щедрость и хлебосольство князя, с удовольствием согласились, и при этом никто даже не заикнулся о каком-либо вознаграждении. Одна только Виардо потребовала гонорар в сумме 500 рублей. Князь на это требование согласился, но к приме даже не подошел, а после концерта велел лакею поднести ей на подносе конверт с деньгами. Получив гонорар, Виардо тотчас уехала. А князь пригласил всех артистов остаться на ужин и после щедрого угощенья преподнес каждому по две тысячи рублей.

Любопытный разговор произошел однажды между Добролюбовым и A.Я. Панаевой. Добролюбов, узнав, что Александр Дюма, во время пребывания в Петербурге, несколько раз был в гостях у Панаевых, спросил Авдотью Яковлевну:
— Мне интересно знать, что за личность Дюма? Он ведь у вас часто бывал.
— Интересного ничего не могу сообщить о нем.
— Однако какое он сделал на вас впечатление?
— Он произвел на меня одно впечатление, что у него большой аппетит и что он очень храбрый человек.
— В чем проявил он свою храбрость?
— Ел по две тарелки ботвиньи, жареные грибы, пироги, поросенка с кашей, — и все зараз! На это надо иметь большую храбрость, особенно иностранцу, отроду не пробовавшему таких блюд...

Разговор с есенинским фанатом.
— Сережку я люблю за то, что он всегда, не стесняясь, режет правду матку.
Давно замечено, что наиболее рьяные поклонники Есенина считают себя вправе называть его не иначе, как «Сережка», будто они с давних пор его закадычные друзья.
— Но ведь Пушкин тоже всегда писал правду.
— Не, Пушкин это не то. Вот Сережа уж загнет, так загнет.
— Пример можешь привести.
— Пример? Так вот хоть этот. «Мне сегодня хочется очень из окошка луну обоссать».
Как выяснилось из дальнейшей беседы с этим «есениноведом», он, кроме процитированной скабрезной строки, больше из Есенина ничего не знал.

Самое нелепое и кощунственное в дуэли Пушкина с Дантесом — это то, что стрелялись родственники (свояки).

Странные, а точнее сказать, позорные времена переживает сейчас Россия, считавшаяся некогда великой культурной державой. За 15 с лишним лет пребывания у власти демократов не создано ни одного выдающегося романа, не написано ни одной приличной повести, не поставлено ни одного серьезного фильма, не сочинено ни одной запоминающейся, задушевной песни, даже ни одного остроумного анекдота не появилось. Страна Пушкина и Лермонтова, Глинки и Чайковского, Репина и Врубеля, Вахтангова и Эйзенштейна, Дунаевского и Рихтера превратилась в страну пугачевых и киркоровых, петросянов и жванецких, акуниных и Марининых. Это ли не презренное убожество, это ли не вселенский позор?..

Разумеется, все вышесказанное не более, чем эмоции, «неосязаемый звук» (Гоголь). А между тем стоит серьезно разобраться в той позорной ситуации, в какой оказалась нынешняя «раскультурненная» Россия. Начать тут надо с резонного вопроса: почему государство устранилось от руководства этой важнейшей сферой, отдав ее в руки всевозможных спонсоров, продюсеров, менеджеров и прочих толстосумов, зачастую не имеющих к культуре никакого отношения? С одной стороны, удивляться тут особенно - то и нечему, ибо государство наше давно уже действует по принципу: «Баба с возу — кобыле легче». Оно давно уже устранилось от руководства промышленностью, сельским хозяйством, оборонкой, наукой, ЖКХ — словом, от всего того, что мешает ему царствовать, лежа на боку.
С другой стороны это вполне продуманная, злонамеренная политика. Ведь когда культура полностью находится в руках частных и, как правило, нечистых на руку владельцев, она является наиболее эффективным средством массового оболванивания, в особенности молодежи.
Когда я время от времени смотрю всевозможные «Аншлаги», «Смехопанорамы» и бесчисленные праздничные концерты, то меня возмущают не столько опостылевшие физиономии Винокура, Петросяна, Жванецкого и прочих эстрадных пигмеев, сколько захлебывающаяся от утробного хохота глотающая любую пошлую остроту, сытая, лоснящаяся от жира публика. Да, собственно, какая это публика? Это самое настоящее оболваненное быдло, у которого рот, кажется, только и предназначен для того, чтобы пачками пожирать сникерсы да разражаться жеребячьим ржанием.
Вызывают недоумение и некоторые, с позволения сказать, модные эстрадные ритуалы. Так, если на сцену выпрыгнет Киркоров, то его непременно со всех сторон облепит целый гарем полуголых девиц. В свою очередь Пугачеву невозможно представить на сцене без конюшни молоденьких, породистых жеребчиков. А уж о содержании «лучших песен года» и говорить стыдно. Там что ни строка — то обязательно «про это самое» да еще с непременным названием интимных органов открытым текстом.

А.И. Герцен, эмигрировавший в 1848 году за границу, был прежде всего поражен тем, что рыцарский дух, рыцарский аристократизм, столь величественно воспетые некогда Гете, Шиллером, Вальтером Скоттом, бесследно исчезли, заменившись убогой, продажной мещанской моралью. Вот строки из «Былого и дум»:
«Под влиянием мещанства все переменилось в Европе. Рыцарская честь заменилась бухгалтерской честностью, изящные нравы — нравами чинными, вежливость — чопорностью, гордость — обидчивостью, парки — огородами, дворцы — гостиницами, открытыми для всех (то есть для всех имеющих деньги)...
Политический вопрос с 1830 года делается исключительно вопросом мещанским, и вековая борьба высказывается страстями и влечениями господствующего состояния. Жизнь свелась на биржевую игру, все превратилось в меняльные лавочки и рынки — редакции журналов, избирательные собрания, камеры».

Иные литературные произведения оказывают порой настолько сильное влияние на умы и сердца современников, что их авторам приходится оказывать «экстренную помощь» своим читателям.
В 1774 году Гете выпустил в свет свой первый роман «Страдания юного Вертера», который сразу же принес ему мировую славу. Трагическая судьба несчастного юноши, покончившего с собой из-за неразделенной любви, потрясла всю читающую Европу. Больше того: по странам Европы прокатилась волна самоубийств в знак «солидарности» с отвергнутым любимой женщиной Вертером. Гете спустя некоторое время вынужден был даже написать специальное предисловие к своему многократно переиздававшемуся роману, где настоятельно советовал молодым, не в меру пылким впечатлительным читателям не подражать до конца (то бишь до выстрела в сердце) его герою.

Однажды во время очередного кавээнского шабаша Александр Масляков с гордостью заявил: «А помните, как в одной из наших передач прозвучала фраза: «Партия, дай порулить!?»
Помним, Александр Васильевич! Но мы прекрасно помним и тот конфуз, который из этого вышел. Партия уважила просьбу желающих порулить, и где-то примерно с 1991 года за рулем государственной машины побывали посменно Егор Гайдар, Виктор Черномырдин, Сергей Степашин, Сергей Кириенко. Только вот хреновыми рулевыми оказались эти шоферы-любители: в такое болото загнали они нашу неповоротливую бюрократическую машину, что даже с помощью сердобольных иностранных «друзей» мы никак ее из этой трясины не вызволим.
Воистину, прав был дедушка Крылов, когда сказал однажды: «Беда, коль пироги начнет печи сапожник, а сапоги тачать пирожник».

Как-то у одного молодого автора я вычитал такую фразу: «Океан был велик и скучен, как роман Бальзака». Честно говоря, фраза показалась мне меткой и не лишенной остроумия. Бальзака я в свое время, в студенческие годы, читал немало. Но — либо потому, что мне, как будущему филологу, приходилось читать его в обязательном порядке, по программе, либо ум еще не созрел в ту пору, — чтение это не доставляло особой радости. Помню, c каким облегчением я вздохнул, когда Бальзак был, наконец-то, «сдан» в очередную экзаменационную сессию. И вот, наткнувшись много лет спустя на эту задиристую фразу, я решил проверить свои юношеские впечатления. Взял в библиотеке «Утраченные иллюзии» и углубился в перипетии сложной, путаной судьбы злосчастного Люсьена Рюбампре. Поначалу чтение меня не очень увлекало. Больше того: я постоянно ловил себя на мысли, что окажись этот роман на моем редакторском столе, я бы основательно почистил его — столько в нем было явных длиннот, ненужных отступлений, необязательных, утомительных описаний. Но спустя какое-то время со мной произошло примерно то же самое, что случилось с одним французским критиком, когда он впервые читал «Войну и мир». Я тоже почувствовал себя «унесенным течением огромной реки». Я просто не замечал времени, глотал по сто-двести страниц в день; закончив «Утраченные иллюзии», сразу же принялся за «Блеск и нищету куртизанок», быстро одолел и этот увесистый том и искренне пожалел, что история несчастного Люсьена окончилась. Ни от одного современного произведения не получал я такого чисто читательского удовольствия, как от этих длинных, растянутых романов. В чем дело? — невольно призадумался я. Ведь Бальзак, хоть и классик, но по ряду пунктов писательского мастерства явно уступает многим нынешним прозаикам. К примеру, там, где любой современный автор обошелся бы одним-двумя абзацами, Бальзак дает пространные многостраничные описания. В описаниях же природы Бальзак, особенно в сравнении с нашими мастерами деревенской прозы, просто беспомощен; пейзажные зарисовки у него выполнены на уровне «мороз крепчал»...
И тем не менее романы эти — бессмертные шедевры мировой литературы. Почему? — вопрос сложный. Но одно представляется бесспорным. Бальзак блестяще доказал, что величину таланта истинного художника определяет прежде всего умение рассказать о сложной человеческой судьбе. М. Шолохов, давая своему знаменитому рассказу название «Судьба человека», дал одновременно и гениально простое определение главной задачи литературы. И для литературы в общем-то неважно, какой человек избран в качестве героя — сильный духом, как шолоховский Андрей Соколов, или слабый, безвольный Люсьен Рюбампре. Важно захватить, заинтересовать читателя этой судьбой, показать через нее судьбу народа, дать картину жизни общества на определенном историческом этапе. Бальзаку удалось это сделать вполне, потому и романы его, при всех очевидных изъянах, стали событием в мировой литературе.

Когда я работал на заочном отделении техникума общественного питания, в одной из групп училась некая Агриппина Васильевна Грушенкова. Была она директором столовой с солидным стажем и потому большинству сокурсниц годилась в матери. Недаром многие в группе звали ее бабой Груней. Особыми успехами в учебе она не блистала, но зато отличались редкостной усидчивостью и умением воспринимать каждый факт биографии великого писателя близко к сердцу, как будто это был ее близкий родственник или сосед по дому.
— Ой, надо же, Ниночка какой памятник своему мужу поставила и надпись какую написала. Тебя, мол, всегда будет помнить вся Россия, а меня бедную, на кого ты оставил? И после этого даже замуж ни за кого не вышла, а ведь такая писаная красавица была.
А когда мы прошли по программе биографию Пушкина, Агриппина Васильевна в перерыве подошла ко мне и сказала: «Владим Николаевич, вот я все одного никак понять не могу. Ну какая была надобность Александру Сергеевичу стреляться с этим юбошником Дантесом? Ну что ему стоило сказать какому-нибудь гусару или драгуну: там к моей жене французишка клеится, приструнить бы его, подлеца, не мешало. И любой гусар или драгун сказал бы: да не беспокойся ты, Александр Сергеевич, сиди и пиши свои шедевры. А мы этому французишке такого леща под зад дадим, что без оглядки будет лететь до самого своего Парижу… До этого целую наполеоновскую шайку в шестьсот тыщ душ вышвырнули из России, а тут какого-то ничтожного французишку...
Вначале я от души посмеялся над рассуждениями бабы Груни, а потом подумал: а ведь в этом, пожалуй, что-то есть.

В истории советского литературоведения есть один примечательный факт. Почти все маститые исследователи русской классики — лица еврейского происхождения: Г. Гуковский, М. Бахтин, Л. Гроссман, Н. Эйдельман, Э. Герштейн, Г. Фридлендер, С. Машинский, З. Паперный и т. д. до бесконечности. Отсюда сам собою напрашивается вывод: великая русская литература породила великое еврейское литературоведение.

Иностранные авторы порой весьма остроумно и оригинально судят о персонажах русских писателей. Вот, к примеру, что пишет о чеховских героинях Сомерсет Моэм: «...чеховские женщины слезливы, нечистоплотны и глуповаты. Прелюбодеяние считают грехом, но спят со всяким, кто ни просит и не по страсти, даже не потому, что им так хочется, а просто чересчур хлопотно отказывать».

Меня, как и тысячи и миллионы российских граждан, тревожит возрождение самых оголтелых фашистских традиций в странах Прибалтики. Но еще больше тревожит другое: снисходительное отношение к этим «шалостям» со стороны высокопоставленных руководителей НАТО. Дело, на мой взгляд объясняется очень просто. В случае военного конфликта НАТО с Россией именно прибалты (прежде всего оболваненная молодежь) будут брошены в эту мясорубку. Во-первых, чего жалеть этих недобитых гитлеровских отморозков. А во-вторых, это будет серьезная проверка, насколько боеспособна и сильна российская армия.

«Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, перед кем преклониться».
Ф.М. Достоевской. «Братья Карамазовы»
Достоевский совершенно прав, ибо история человечества знает немало примеров, когда люди, добившись ценой крови и жертв свободы, тут же отдавали себя во власть нового тирана — еще более кровавого и жестокого.

Меня всегда изумляет поистине бездонная вместимость желудков русских дворян.
«Подавали на закуску: провесную белорыбицу, и превосходнейшую белужью салфеточную икру; за обедом удивительнейшие щи с говяжьей грудиной, и потом осетрину паровую, потом жареных рябчиков, привезенных прямо из Сибири, и, наконец» — компот из французских фруктов».
Лично мне, при моих теперешних скромных запросах, вполне хватило бы тарелки щей или одного рябчика со стаканом компота.

Из книги Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь» мне почему-то особенно запомнились главы, где писатель рассказывает о своем недолгом пребывании в восточно-прусских городках, взятых у немцев в ходе мощного наступления Советской Армией весной 1944 года.
«По Растенбургу, — пишет Эренбург, — меня водил мальчик Вася, которого немцы пригнали из Гродно. Он рассказал, что работал в доме богатого немца, на груди у него была бирка, все на него кричали. Теперь он шел рядом со мной, и встречные немцы учтиво его приветствовали: «Добрый день, господин Вася!»
Эпизод, безусловно, забавный, но вместе с тем это едва ли не самое наглядное свидетельство поразительного умения «среднего немца» превращаться из сурового, надменного бюргера в трусливого обывателя, готового ради спасения собственной шкуры заискивать перед малолетним русским мальчуганом. Такой вот был менталитет у «высшей расы» господ арийцев!

Кстати, совершенно непонятно, почему статьи И. Эренбурга, этого, несомненно, лучшего военного публициста, многие годы не переиздаются даже в избранном варианте. Не потому ли, что правдивое слово Ильи Григорьевича не оставило бы камня на камне от тех «сенсационных» мифов которые насочиняли в последние годы зарубежные брехуны «в тесном сотрудничестве» с нашими доморощенными историческими писаками.
Люди старшего поколения прекрасно помнят, как гневные, пламенные статьи Эренбурга ожидались буквально во всех точках земного шара. Ведь Илья Григорьевич, как известно, сотрудничал не только в ведущих советских печатных органах, но и в самых популярных, массовых зарубежных газетах и журналах. И вот она награда за тысячи яростных, кровью сердца написанных статей — наглое, беспрецедентное, преступное забвение.

Ha днях раздобыл наконец и прочитал книгу Г. Вишневской «Галина». Слов нет, превосходная книга, написана прекрасным русским языком, содержит массу любопытных подробностей (но не сплетен!) из жизни оперных знаменитостей. Ну и, конечно же, особый интерес представляют главы, где Г. Вишневская раскрывает закулисные «тайны» взаимоотношений кремлевских властелинов и их «недреманного ока» КГБ с прославленными артистами.
Но, к великому сожалению, в книге есть места, которые, мягко говоря, вызывают недоумение, а порой и решительное несогласие. Так, Г. Вишневская упорно пытается убедить читателей, будто советские влачили жалкое, полуголодное существование. Помилуйте, о каком полуголодном существовании может быть речь, когда в те времена чуть ли не на каждом углу лотошницы продавали мясные пирожки и беляши стоимостью в пределах 5-18 коп. Баснословно дешевы были и советские столовые, где всего за один рубль можно было взять обед из 4-5 блюд. Полноте, Галина Павловна, врать. Все знают, что Вы ярая антисоветчица, но нельзя же свои антисоветские выпады доводить до полного абсурда, теряя всякое чувство меры.
И еще одно маленькое замечание. В годы, когда Вы блистали на сцене Большого театра, министром культуры был некто Михайлов, которому Вы даете убийственную характеристику — в надежде, что подобного рода субъект никогда больше не окажется на этом посту. Увы, какое-то время спустя, уже в «демократической» России, культуру возглавил еще более отвратительный тип — некий Михаил Швыдкой, хам, циник и матерщинник, который непременно старался, чтобы во время всевозможных шоу его всем опостылевшая рожа «украшала» экраны телевизоров. Так что, Галина Павловна, наперед ничего нельзя загадывать, особенно в нашей, изуродованной реформами, «стране чудес».

Все-таки опасное и заразное это сословие — реформаторы. Недаром об этих неугомонных людишках Ф.М. Достоевский в своем «Дневнике писателя» пишет: «...дай всем этим современным высшим учителям полную возможность разрушить старое общество и построить заново — то выйдет такой мрак, такой хаос, нечто до того грубое, слепое и бесчеловечное, что все здание рухнет, под проклятиями человечества, прежде чем будет завершено».
Глубоко скорбел Достоевский и по поводу беспробудного пьянства русского народа, за счет чего государство покрывает основные свои бюджетные расходы. «Чуть не половину теперешнего бюджета нашего оплачивает водка, то есть по-теперешнему народное пьянство и народный разврат, — стало быть, вся народная будущность», — негодует он в том же «Дневнике писателя».

«Существуют целые нации, которые живут иллюзиями». (А.П. Чехов)
Маленькое дополнение: существовали и в прошлом, существуют и в настоящем, и на будущий век их хватит.
Вспомним древность. Почти две тысячи лет существовала Римская империя, и все это время древние римляне тешили себя иллюзиями, что их держава — самая могущественная в мире. Но вот явились откуда-то из прибайкальских степей сначала Атилла, потом Аларих, и от непобедимой империи остались одни развалины.
Такая же участь постигла и все другие великие империи: Александра Македонского, Чингис-хана, Тамерлана, Британскую,
3-й рейх и т. д. вплоть до Советского Союза.
Прав Антон Павлович Чехов — даже целому народу нельзя предаваться иллюзиям.

После Пирл-Харбора японцы задумали провести еще одну дерзкую операцию — стереть с лица земли Голливуд. К сожалению, неблагоприятные погодные условия помешали уничтожить эту пресловутую «фабрику грез». А жаль! Нетрудно представить, насколько чище бы стала (пусть даже на некоторое время) духовная атмосфера во всем мире.

Старинный русский романс «Очи черные» давно уже завоевал мировую славу, которая сопутствует ему и по сей день. Недаром в свой концертный репертуар его включают такие знаменитости, как Пласидо Доминго, Хосе Каррарес, Лучано Паваротти, не говоря уже о прославленных русских певцах. Кстати, в свое время «Очи черные» в сопровождении хора с блеском исполнил Ф.И. Шаляпин, сделав при этом запись на грампластинку.
К сожалению, мало кому известно, что «Очи черные» написал скромный, полузабытый поэт, баснописец и прозаик Евгений Гребенка. А между тем судьба этого человека заслуживает достойного, благосклонного внимания.
Евгений Павлович Гребенка родился в 1812 году в семье небогатого украинского помещика, учился в Нежинской гимназии (в той самой, которую в свое время оканчивал Н.В. Гоголь). Затем он поступил в Московский университет, и здесь на него обратил внимание знаменитый профессор П.А. Плетнев, в чьем доме регулярно устраивались литературные вечера. Плетнев пригласил Гребенку посещать эти вечера, на что тот охотно дал согласие — и не напрасно. В доме Плетнева Гребенка познакомился с Пушкиным, Тургеневым, Кольцовым и другими знаменитыми писателями.
Знакомство с Пушкиным, надо полагать, было отнюдь не «шапочным», т. к. Гребенка перевел на украинский язык несколько стихотворений великого поэта и его поэму «Полтава», Пушкин же, в свою очередь, перевел на русский язык одну из басен Гребенки (перевод этот, к сожалению, не сохранился).
За свою недолгую жизнь Гребенка написал довольно много произведений в самых различных жанрах — стихи, басни, поэмы, очерки, повести.
Умер Гребенка рано, в возрасте 36 лет, лишний paз подтвердив скорбные некрасовские слова: «Русский гений издавна венчает тех, которые мало живут».

Затевая антинародные, людоедские реформы, демократы ставили в качестве главной цели резкое сокращение российского населения — главным образом за счет стариков-пенсионеров. Но они не учли одного чрезвычайного обстоятельства: наше старшее поколение, вынесшее на себе все тяготы войны, обладает колоссальным опытом выживания — даже в самых тяжелых, самых немыслимых, нечеловеческих условиях. Конечно, реформы больно и безжалостно прошлись по старшему поколению, многие старики оказались не в состоянии им противостоять, надломились и ушли в мир иной. Однако большинство стариков-пенсионеров довольно быстро адаптировались и, не взирая на новые тяготы и лишения, худо-бедно стали жить да поживать, довольствуясь малым, экономно расходуя свои маленькие пенсии.
Что же касается людей среднего и особенно младшего возраста, то они оказались менее приспособленными к выживанию в условиях наспех возрожденного капитализма. Молодежь пристрастилась к наркотикам, люди среднего, наиболее работоспособного возраста впали в алкоголизм, что, естественно, повлекло за собой значительное повышение уровня смертности российского народонаселения. А тут еще резко упала рождаемость, обрушились эпидемии болезней, связанных с нездоровым образом жизни (сифилис, СПИД, сердечно-сосудистые и психические заболевания).
Так что, задумав омолодить Россию, демократы фактически превратили ее в страну стариков, инвалидов, нищих, сирых и убогих. Само собою разумеется, что такая страна не сможет долго противостоять внешним врагам. И что с нею станется в дальнейшем, даже в ближайшем будущем, известно только одному Господу Богу.