Вы здесь

Все возвращается

Главы из книги
Файл: Иконка пакета 11_kosourov_vv.zip (57.25 КБ)

В издательстве «Вече» выходит книга воспоминаний В. С. Косоурова «Все возвращается». Виктор Семенович — человек известный, много сделавший для Новосибирска и области. Долгое время он возглавлял обком комсомола, работал заместителем председателя облисполкома, первым заместителем главы областной администрации. Был избран в Государственную думу. Позже работал аудитором Счетной палаты, представлял Новосибирскую область в Совете Федерации.

Сегодня мы предлагаем вниманию читателей несколько глав из книги Виктора Косоурова.

Как я отказался от предложения, от которого нельзя было отказаться

Думаю, что если бы «Книга рекордов Гиннесса» распространялась на секретарей комсомола, то я наверняка был бы в нее занесен как человек, проработавший наибольшее количество лет на должностях второго и затем первого секретаря обкома комсомола (десять лет в общей сложности). Обыкновенно молодых быстрее «пропускали», три-четыре года максимум — и человек уходил по служебной лестнице вверх или куда-нибудь «вбок». У меня же получилось так: четыре с половиной года — вторым секретарем обкома комсомола Новосибирской области и потом пять с половиной — первым секретарем.

С одной стороны, можно сказать, что не проявил себя должным образом, вот и не было предложений, с другой — как раз наоборот, во всем всех устраивал и надежно закрывал достаточно непростой участок работы с молодежью.

Как бы то ни было, но именно это обстоятельство позволило мне очень глубоко познакомиться с родной областью — одной из самых крупных даже по сибирским меркам, включающей в себя тридцать сельских районов. Мне приходилось бывать (причем далеко не по одному разу в год) во всех районах области, даже в самых ее отдаленных уголках. Этот опыт впоследствии мне чрезвычайно пригодился — какие бы вопросы ни приходилось разбирать, я уже в деталях представлял реальную картину жизни того или иного района. Знал, как и чем там живут люди, насколько болезненны те или иные проблемы, каковы сильные и слабые стороны хозяйствования. В годы партийной работы это немало помогло мне во взаимодействии с кадрами руководящего звена. Особую роль здесь играло и то, что многие мои коллеги и друзья по комсомолу с течением времени выходили на руководящие посты в своих районах. Соответственно, у меня появлялась возможность общаться с ними в более спокойном, комфортном режиме, нежели с «чужими», и это помогало гораздо оперативнее и эффективнее решать многие вопросы.

Так случилось, что я стал первым областным «комсомольским вожаком», который остался работать в области после завершения своей комсомольской карьеры. Ибо после обкома комсомола либо уезжали работать в Москву, либо поступали в Дипломатическую академию (в Москве же) с последующим уходом на дипломатическую работу. Так или иначе, все прежние пути-дороги вели в Москву (либо через Москву, разветвляясь уже после ее академий по-разному).

Сначала казалось, что нечто подобное ждет и меня. В годы работы первым секретарем обкома комсомола я учился на заочном факультете Академии общественных наук при ЦК КПСС, два раза в год на месяц уезжал в Москву для сдачи сессий и в 1982 г. окончил академию с отличием.

Примерно в это время областное руководство в лице Александра Павловича Филатова мне предложило перейти на работу первым секретарем райкома партии. Это был вполне нормальный переход — с первого секретаря обкома комсомола, при достижении определенного возраста (34 года в моем случае), на пост первого секретаря райкома партии. Здесь масштаб района рассматривался как необходимая ступень для дальнейшего партийного роста. Но Филатов предложил мне почему-то возглавить (я сразу даже и не понял почему) сельский район. И я… отказался.

Чтобы лучше пояснить причину моего отказа, начну издалека. Здесь не лишним будет даже вспомнить о годах моей работы вторым секретарем райкома комсомола в Черепанове, чтобы описать один как будто незначительный, но в то же время весьма показательный эпизод, оставивший в моей душе впечатление на всю жизнь.

* * *

Когда я пришел на должность второго секретаря райкома ВЛКСМ в Черепанове, в первую же неделю попросил райкомовского водителя Семена отвезти меня в село Карасево. Меня тогда, наверное, впервые посетила вполне похвальная сама по себе мысль, что руководителю обязательно надо бывать «на местах», общаться с трудовыми коллективами, с отдельными людьми.

И вот мы с Семеном подъезжаем и видим на краю деревни животноводческое помещение. Начало декабря, мороз минус 20°С, снега уже по колено. Я изначально для себя решил, что надо съездить непосредственно к животноводам. Чего мне заезжать в контору, разговаривать с местным начальством? Слушать правильные бодрые доклады, не самые искренние, возможно, слова, листать выверенные заранее отчеты?

Подъезжаем к ферме. Уже выйдя из машины, вижу, что кто-то вышел из здания с торца. Я не был никогда в коровнике — не знаю, куда заходить. Вот и направился к тому углу, где издали завидел человека. Когда же подошел к торцу коровника, никого поблизости уже не было. Ну ладно, подхожу к дверям — трех-, четырехметровые створки, в целом проем ворот метров пять. Ворота с наледью, тяжело открываются из-за нерасчищенного снега. С трудом открываю… А оттуда пар идет, и скотина там и находится, в этом пару. Где-то вдалеке мерцает лампочка, но кроме этого слабого ее огонька не видать ни зги, хоть глаза выколи.

Но я себе говорю: «А ты что хотел увидеть здесь?! Оранжерею?! Тем не менее, люди здесь работают, значит, и ты должен». И пошел я в эту темноту. В зимних кожаных ботинках — недорогих, но новых, помню точно. Вдруг слышу этакий хлещущий свист буквально возле своего лица — слева, справа. А это, оказывается, коровьи хвосты! Коровы рядами стоят, задом ко мне, — и хвостами машут. И тут я с ужасом обнаруживаю, что в темноте вступил в какую-то жижу, попал одной ногой, тут же — второй, и понимаю, что это уже все, я по уши в навозе!.. Но по инерции ступаю еще несколько шагов вперед, не видя, куда иду, и в ужасе представляя, что просто упаду сейчас во все это и надолго стану здесь посмешищем: «Городской, мол, приехал в деревню, не может в коровник зайти! Вот оно — советское начальство, новый секретарь райкома комсомола!» Я, от греха подальше, очень осторожно, по чуть-чуть, ретировался, вышел из коровника на воздух, поскорее вернулся к машине и сказал водителю: «Ну все, пообщались с людьми, давай назад». Мы уехали. Я действительно был выпачкан навозом по колено, дома еле отчистился.

На другой день я приехал к секретарю местной комсомольской организации и мы отправились на ферму уже с ним вместе. Оказалось, надо было с середины заходить в этот коровник! Там — «красный уголок», там же, неподалеку, хранят механизмы для дойки, там и люди в случае общих собраний собираются. Я выяснил все это, просто пропустив местного секретаря вперед. Дальше уже несложно было сделать вид, что я всю жизнь хожу по фермам.

Я долго никому об этом не говорил. Мне было страшно стыдно. Только спустя годы смог об этом свободно и даже с самоиронией рассказывать. Но этот случай отпечатался в моем сознании навсегда.

Я окончил строительный институт, жил на проходной кирпичного завода и никогда не скрывал, что не отличаю овес от пшеницы. Хоть немало времени с самого детства я проводил в деревне Курочкино, и у родителей был огород и корова, я хорошо понимал, что это — не сельское хозяйство. Настоящее сельхозпроизводство — сложное, тонкое и трудоемкое дело, требующее специального образования, а для работы на руководящей должности еще и большой практики за плечами. Иначе очень просто стать посмешищем для подчиненных. Особенно если они коренные селяне. Поэтому я был уверен — тот срам, от которого мне удалось спастись, вовремя ретировавшись из коровника, в случае моего назначения на пост главы сельхозрайона настигнет уже неминуемо.

Вспоминается еще один эпизод: как меня утверждали на должность второго секретаря обкома комсомола.

...По прилету в Москву я сразу отправился в ЦК комсомола. Нашел в огромном здании свой сектор. (А тогда было разделение всех организаций по региональным секторам.) Моим был сектор Западной Сибири, возглавлял его грузин — Иосиф Захарович Джавелидзе. В этом тоже была управленческая специфика советской власти — назначать на руководящие должности по регионам людей, казалось бы, совсем им этнически неблизких. Таким образом укреплялось братство между всеми национальностями и народностями СССР. Формировался (и, надо сказать, весьма успешно) единый советский народ.

Итак, Иосиф Джавелидзе, очень обаятельный, широкой души человек, повел меня на собеседование по отделам ЦК ВЛКСМ. Их было полтора десятка. Всюду наш «полет проходил нормально», пока мы не приблизились к сельхозотделу.

Там сидел представитель национальной, уже не вспомню какой именно, небольшой республики. Он сразу повел разговор со мной достаточно жестко, я бы сказал даже, надменно.

Так, неожиданно последовал вопрос:

Скажите, сколько пахотных земель у вас в области?

В принципе, наверное, надо бы знать. Я не знаю! Я же пока еще работник райцентра. К тому же технолог, железобетонщик по образованию. Откуда мне знать, сколько у нас в области пахотных земель?

А какое поголовье свиней?

Не знаю.

А какое поголовье крупного рогатого скота?

Не знаю.

Так как же вы собираетесь работать там вторым секретарем обкома комсомола?! — недобро усмехается начальник сельхозотдела.

Я тоже завожусь с пол-оборота, говорю:

Так я же думал, мне с людьми надо будет работать! А если так, я лучше тогда, наверное, не буду.

Меня выставили за дверь. Я минут двадцать ходил по коридору взад-вперед, пока завсектором Иосиф Джавелидзе тушил огонь конфликта. Не знаю, что он объяснял и как, взывал он к разуму или каким-то чувствам, но Джавелидзе конфликт погасил.

Выйдя из дверей сельхозотдела и тяжело переведя дыхание, он мне сказал одно:

Виктор, я тебя прошу никогда так больше не делать.

Я только развел виновато руками.

Ну, не надо так, — настаивал Джавелидзе. — Да, есть и у нас такие люди. Вообще, в жизни тебе могут встречаться всякие люди. Ты должен быть тоньше.

Как тоньше?

Гибче!

Как гибче?! Меня загнали в угол! — я начал опять распаляться. — Мне говорят, я свиней не посчитал, я коров не посчитал, и таких, как он, баранов!.. Что мне оставалось делать? Я сказал то, что сказал!

Мне показалось, Джавелидзе даже с некоторым удивлением наблюдал проявления такого «горячего сибирского» темперамента.

Тогда вторым секретарем ЦК ВЛКСМ был легендарный Борис Николаевич Пастухов. Посмотрев мое личное дело, основное внимание он обратил на год рождения — то есть на то, что возраст у кандидата на должность пока что «пацанский».

О, да я по сравнению с тобой — дедушка русской революции, — улыбнулся Пастухов.

Начал смотреть анкету собеседования и увидел, что в графе сельхозотдела написано: «Не согласовываю». Все «за», а этот возражает. Пастухов полюбопытствовал:

А что там было?

Я отвечаю: так и так.

Ну, ты не думай, — чуть даже смущенно сказал Пастухов, — что у нас все такие. Разные бывают люди. Но с другой стороны… ты сам тоже хорош. Прежде чем говорить, думай немного сначала.

Очень тактично меня поучил дипломатии, но — что было мне удивительно! — не сделал ни малейшего акцента на самом замечании.

Просто прочел его и улыбнулся. Видимо, в ЦК все уже знали цену этому человеку.

* * *

Слава богу, ко времени завершения своей карьеры в комсомоле я уже, конечно, понимал основные принципы организации сельхозпроизводства. Но чем больше я в эту область вникал, тем больше ощущал, каким поверхностным пониманием обладаю. Я не был знаком с этим тяжелым делом изнутри, не имел ни соответствующей теоретической базы, ни практической подготовки. А непосредственным примером должного отношения к сельскому производству была для меня соседняя Омская область, где все секретари сельских райкомов партии имели высшее сельскохозяйственное образование, причем соответствующее специализации их района — были там руководители животноводы, агрономы, механики.

Меня же хотели отправить руководить сельским районом просто потому, что так было принято. Партия сказала: надо! Комсомол ответил: есть! Я же ответил: «Нет». Это было из ряда вон. ЧП областного масштаба.

Как?! Тебе доверяют возглавить район, а ты еще кочевряжишься?! Первый секретарь обкома, глубоко порядочный человек Александр Павлович Филатов очень был расстроен. Он высказал мне жесткие и горькие слова:

Я очень надеялся и верил в вас. Я относился к вам как к сыну. — А он, действительно, очень тепло и сердечно ко мне относился. — Я считал, что вы возглавите в будущем область. Но для этого надо пройти соответствующую школу, поработать в райкоме. Это первая ступень вашего испытания… и вы даже ее не выдержали, вы меня очень подвели!

При этих словах я окончательно понял, почему Александр Павлович принял решение отправить меня именно в сельский район. Он искренне хотел, чтобы у молодого человека, имеющего инженерное образование, диплом Академии общественных наук при ЦК КПСС, определенный опыт работы в областном центре, обязательно появился опыт работы на уровне сельского района. Тогда, по его пониманию, через три-четыре года меня можно было бы рассматривать уже как реальный резерв на руководителя области. Надо отметить, что такое А. П. Филатовым сказано было впервые.

Иной после этих слов упал бы перед «отцом родным» на колени. Кто-то просто попросил бы искренне прощения и принял предлагаемую должность. Но я ответил так:

Я сказал то, что сказал, Александр Павлович, извините.

По тем временам это было равносильно волчьему билету. Все. Ты никто и никуда. Филатов максимально холодно и отстраненно мне сказал:

Идите. Я вас больше не задерживаю.

Я был тогда кандидатом в члены бюро обкома партии. Каждую неделю бюро собиралось для рассмотрения тех или иных вопросов. Я тоже вынужден был приходить. Но наш разговор с Филатовым стал общим достоянием. Видимо, первый секретарь обкома сам рассказал заворгу, заворг поведал остальным, и кое-кто перестал подавать мне руку.

Насчет меня в одночасье утвердилось мнение, что «этот парень — не наш, а только притворявшийся нашим», он пошел против сложившейся практики и очень крепко всех подвел. Честно говоря, я даже не знал, как в этих обстоятельствах себя вести, очень комплексовал. Но я не мог не ходить на заседания бюро обкома партии, и на моих глазах творилось это лицедейство — многие делали вид, что меня просто не замечают.

Все знали, что у меня есть некоторый опыт административной работы. Знали и то, что для меня карьера — не пустой звук. Да, я не лишен амбиций и, как всякий человек, особенно рожденный в апреле, нацелен на карьерный рост. Но, не знаю отчего (может быть, просто повезло с характером), это никогда не было для меня главным смыслом жизни.
И если возможность карьерного роста вдруг не совпадала с моими внутренними установками, миропониманием и нравственной оценкой, то я эту возможность легко отвергал и решительно занимал ту позицию, которую подсказывало мне чувство справедливости или общественной пользы.

Здесь же основной причиной моего отказа от нового назначения было обычное понимание, что каждый должен заниматься своим делом. Я еще не знал в ту пору слов Жан-Жака Руссо о том, что «высшая безнравственность — заниматься тем делом, в котором плохо разбираешься», но я помнил, как со мной беседовали о посевных площадях в ЦК ВЛКСМ в Москве, когда я проходил утверждение на должность второго секретаря обкома комсомола, помнил историю с коровником в Карасево и многое другое…

Конечно, со временем я набрался бы знаний и опыта, но во имя чего совершать эти подвиги? 90 % в том районе — сельскохозяйственное производство. Да, есть два-четыре небольших инфраструктурных предприятия, впрочем, тоже обеспечивающих сельское хозяйство, ремонт техники, в лучшем случае производство строительных материалов, а все остальное — чистое сельхозпроизводство. Конечно, не китайская грамота, можно было разобраться. Только зачем мне и целому району тратить драгоценное время на мое перепрофилирование, если, как я прекрасно знал, в области нет дефицита в специально обученных людях, несоизмеримо более опытных в сельских вопросах, которые с ходу могли разобраться во всем гораздо оперативней, подробней и глубже, чем я.

Почему-то я был тогда твердо уверен, что точку приложения своих сил, опыта и знаний будет нетрудно найти в другом месте.

Так и получилось. Помню, буквально через полгода мы, члены бюро обкома партии, стояли полукругом в зале после заседания бюро обкома. Так вышло, что первый секретарь Филатов находился с одной стороны полукруга, я — с другой. Вдруг он подошел и публично, при всех, положил руку мне на плечо:

Ну, что ты не заходишь?

Я тихо говорю в ответ:

Зачем вы так, Александр Павлович? У меня никакой обиды. Более того, я всегда считал, что вы по-своему правы. Просто не могу сменить свою позицию, которую вам высказал.

Нет, ты давай заходи завтра.

После этого с меня было снято табу отступника. Я вновь оказался в команде.

На другой день я пришел к Филатову и услышал следующее:

Есть предложение направить вас первым секретарем райкома партии в городской район.

«Средмашевский» район

Мне предложено было возглавить «средмашевский» район города Новосибирска. «Средмашевским» он назывался неформально — по направлению работы его предприятий1, официально же район именовался Калининским. Здесь и случился второй, думается, самый важный и мощный этап моего человеческого становления.

Ни в коей мере не хочу умалить значение «комсомольского периода» моей жизни. В течение всех десяти лет моей работы в ВЛКСМ мне нужно было каждые два года переизбираться. Сегодня много говорят о недемократичности выборов в СССР, но в сравнении с современным положением дел те выборы были демократичней на порядок. В особенности в комсомольской среде. Молодежь всегда и всюду радикальна, у нее не бывает золотой середины, молодые все могут в глаза сказать, задать любые, самые острые и даже каверзные вопросы. Поэтому я должен был каждый раз и делами, и точным, уверенным отчетом о своих делах доказывать свое соответствие занимаемой должности. И в такой «штормовой» обстановке я каждые два года переизбирался на областных конференциях.

Как все это происходило? На конференции обычно присутствовал секретарь ЦК ВЛКСМ либо завотделом ЦК ВЛКСМ из Москвы. Приходил первый секретарь обкома партии, с ним являлось руководство области — четыре-пять человек. Электорат в зале — по сути, рядовые комсомольцы, 500—700 человек местных активистов.

Тайным голосованием (!) избирался состав обкома комсомола, это человек 60—80. А уже потом этот состав вел закрытые прения и избирал себе секретаря. То есть каждый раз — в два весьма напряженных этапа — надо было доказывать свое соответствие должности. Эта комсомольская школа давала очень много каждому, и по прошествии времени я могу с гордостью подтвердить, что благодаря именно этой школе многие из нас состоялись и зарекомендовали себя в производстве, бизнесе, на административной работе.

В 90-х и даже позже, чуть ли не до сего дня, было принято ехидничать и ерничать по поводу комсомольской системы СССР. Многие помнят скандальную повесть писателя Юрия Полякова «ЧП районного масштаба». Написано хлестко. Но я категорически не согласен ни с одной мыслью, ни с самим духом этого произведения. Разумеется, бывало всякое, как говорится, в семье не без урода, но совсем не эти системные издержки, столь гиперболизированные Поляковым, были сутью комсомола. Я говорю это с позиции отработанных в комсомоле двенадцати лет. И все эти двенадцать лет, в абсолютном несоответствии с литературными экзерсисами «перестроечных» авторов, я встречал среди комсомольских работников главным образом деятельных, эрудированных, энергичных профессионалов, а в решении всех текущих вопросов всегда царила сугубо деловая атмосфера. Я, к примеру, не позволял ни разу в своем кабинете накрыть стол, даже во время визитов высоких начальников или «дорогих гостей». Бывало, приглашал (но уже вечером, после рабочего дня!) гостей отдохнуть на природу или в соответствующее заведение, даже к себе домой, но никогда не расслаблялся на работе: мы умели отдыхать, ценили юмор, дорожили дружбой, но никогда не путали одно с другим.

С этой комсомольской школой я и пришел в Калининский («средмашевский») район Новосибирска. В нем находилось пять предприятий Министерства среднего машиностроения СССР, которое в то время возглавлял Ефим Павлович Славский, совершенно легендарный человек, один из руководителей проекта по созданию советского ядерного оружия.

Рекомендовал меня на должность первого секретаря райкома партии Калининского района, как нетрудно догадаться, Александр Павлович Филатов. Был проведен пленум райкома партии, на котором калининцы меня и избрали первым секретарем своего райкома.

Я работал на этом посту с 1984 по 1987 г., в течение трех лет. Это была очень серьезная и большая школа жизни.

Надо заметить, с Ефимом Павловичем Славским я познакомился еще будучи первым секретарем обкома комсомола, в 1982 г. Тогда Новосибирский обком ВЛКСМ готовил решение о строительстве молодежного комплекса на берегу Бердского залива, в двух километрах от нашего знаменитого и легендарного Академгородка, в сосновом бору. Нам удалось доказать Николаю Константиновичу Байбакову, председателю Госплана СССР, необходимость сооружения такого комплекса для отдыха молодежи Сибири и Дальнего Востока. В итоге мы были включены в решение Политбюро о развитии Тюменского нефтегазоносного района со следующей формулировкой: «С целью создания условий для отдыха молодых нефтяников возвести молодежный комплекс “Сибиряк” под городом Новосибирском».

Строительство комплекса, как мы и просили, было поручено мощной строительной организации, которая базировалась в Новосибирске, — «Сибакадемстрою». Она была главным застройщиком и генподрядчиком при создании Академгородка и Сибирского отделения ВАСХНИЛа. Эта организация частично базировалась в Калининском районе и относилась к системе Средмаша.

Поэтому сначала вопрос об участии «Сибакадемстроя» надо было согласовать с министром среднего машиностроения Е. П. Славским. А. П. Филатов подсказал:

Ты подойди к Ефиму Павловичу на съезде как секретарь обкома комсомола.

Признаться, я несколько был озадачен.

Я же его не знаю. Не видел никогда…

Да его легко найти, у него — три звезды Героя Соцтруда. Такой богатырского вида старик.

Действительно, его трудно оказалось не узнать. Едва возле гардероба замаячила высокая мощная фигура с широкими покатыми плечами (в далеком прошлом Славский был командиром эскадрона Первой конной) и зазвучал раскатистый голос, я напрягся — уже почти уверенный, что это именно тот человек, которого я жду. А уж когда он перед стойкой гардероба снял пальто и золотом блеснули три звезды Героя, у меня не осталось ни малейших сомнений.

Я подошел и сказал:

Ефим Павлович, здравствуйте.

Привет, — удивленно обернулся Славский. — Ты кто такой?

Я представился. Тут подошли и мои партийные начальники — Филатов и другие, они были уже знакомы с Ефимом Павловичем — видимо, просто «пустили вперед» молодого из тонких политических соображений. Тут же в двух словах Славскому рассказали обо мне и о нашем проекте, и Ефим Павлович уверенно кивнул в ответ — с нашими доводами в целом согласился, но потребовал развернутый проект…

В итоге все согласования с правительственным и партийным начальством были получены, и в первые годы строительство шло самыми ударными темпами.

Жаль, не успели мы до «перестройки» достроить этот комплекс. Работы были выполнены примерно на 50 %, но, как только пришел Горбачев, строительство было заброшено лет на восемь. Затем перешло в руки частных лиц, и комплекс был достроен с перепрофилированием назначения. Некоторые помещения остались прежними, например, спорткомплекс. Но большая часть гостиничных номеров была переделана под жилые квартиры, которые начали реализовываться уже в частном порядке.

* * *

Но вернемся в 1984 г., когда я волею судеб оказался первым секретарем райкома партии того самого района, главными предприятиями которого руководило Министерство среднего машиностроения.

Мы теперь нередко встречались с Е. П. Славским. Так уж у него было заведено — каждый год он приезжал в наш район и на одном из предприятий собирал руководящие кадры всех пяти предприятий и проводил выездные заседания коллегии своего министерства. Это и для меня, и для всех работников Средмаша, вхожих на эти совещания, была школа невероятно высокого профессионализма и очень конструктивного построения взаимодействия центра и предприятия. Славский выезжал сам на места и решал вопросы, на которые в других министерствах тратились даже не месяцы — годы.

Например, Славский ведет заседание, а директор предприятия, на котором проводится коллегия, выступает с отчетом. Славский как бы полудремлет, ему 87 лет. Я про себя думаю с грустью: «Чего стоят теперь эти красивые слова о человеке-легенде? Все равно годы берут свое, сидит старик, дремлет, уже далеко не все он может уловить».

Директор тем не менее в течение 15—20 минут докладывает и останавливается:

Ефим Павлович, доклад закончен.

Тут Славский приоткрывает глаза и задает пару-тройку таких вопросов, из которых директор отвечает в лучшем случае на один. На других он чуть-чуть плывет — то есть оказывается не совсем компетентным, хотя подготовленность его доклада нам казалась потрясающей. Но глубина знаний министра, понимание предмета, о котором ему докладывают, были просто вне конкуренции. Оказывается, «дремлющий» Славский во все вник, ничего не упустил, все услышал и увидел и, моментально оценив, задал вопросы о самых уязвимых местах в планировании работы предприятия.

По прошествии какого-то времени, чаще в конце всех докладов, министр спрашивал, какие вопросы есть к нему.

Кто-то, собравшись с духом, поднимался и спрашивал:

Ефим Павлович, помните, мы говорили о необходимости расширения производства, о создании дополнительного цеха строительства?

Или вопрос другого плана:

Ефим Павлович, вот вы говорили о том, что молодежь надо закреплять на предприятии, надо молодежные общежития строить и так далее…

Ну что же, — отвечает Славский, — присылайте письмо в министерство, мы рассмотрим.

Другой человек (там тоже ведь не самые простые и бесхитростные люди собирались) уже тянется к министру с бумагами:

Ефим Павлович, вот письмо.

Славский передавал бумагу своему финансисту, тот знакомился и зачастую тут же визировал. Часто Славский сам сначала пробегал письмо:

Так… Нет, 20 миллионов — многовато, давайте обойдемся восемнадцатью.

И подписывал тут же решение. За десять минут решались такие вопросы! Причем это была не бравада «народного министра», не игра в демократию. Все решалось очень рационально. Когда на следующий год Славский приезжал, ему тут же докладывали, что сделано по данному поручению, отчитывались непосредственно по протоколу прошлогодней встречи.

Что и говорить, бюрократии тогда было гораздо меньше. А действительной работы — больше.

Славский был легендой машиностроительного комплекса страны. Средмаш — это же ракетно-ядерный щит страны, о котором так много сегодня говорят. Вот они, эти пять предприятий нашего Калининского района: головной завод «Химконцентрат», завод «Химаппарат», завод «Промстальконструкция», трест «Химэлектромонтаж» и пятая организация — «Сибакадемстрой», о которой мы уже говорили.

В 1986 г., когда произошла трагедия в Чернобыле, из нашего района более четырехсот человек поехали туда для оказания помощи в возведении саркофага. Райком партии был с этим тесно связан — мы готовили людей, отправляли и встречали, занимались с семьями. В. Н. Кармачев — генеральный директор НПО «Электрон», который руководил всей кадровой службой в Чернобыле во время ликвидации аварии, даже привез мне подписанную зампредом Совета министров СССР Б. Е. Щербиной грамоту такого содержания: «Первому секретарю райкома партии за активное участие в работе при ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС».

Головной строительной организацией, которая работала на саркофаге, был наш «Сибакадемстрой». Его руководитель Геннадий Дмитриевич Лыков, теперь уже ушедший из жизни, получил за эту самоотверженную в полном смысле слова работу звезду Героя Социалистического Труда. К сожалению, работа на саркофаге для большинства строителей-новосибирцев не прошла бесследно: многие подорвали там свое здоровье. Многие спустя некоторое время ушли из жизни: и наш Лыков Г. Д., и замминистра по строительству Средмаша Усанов Александр Николаевич, и многие рядовые строители, которые принимали непосредственное участие в ликвидации последствий аварии.

Я пришел на должность первого секретаря райкома партии в «средмашевский» район сравнительно молодым человеком. А у каждого из руководителей пяти перечисленных выше предприятий на тот момент было по три, а у кого-то и по четыре ордена. Причем это были ордена за высшую трудовую доблесть — орден Ленина, орден Трудового Красного Знамени… Важные для страны предприятия возглавляли известные заслуженные люди 50—60 лет. У меня с ними разница в возрасте — лет 15—20. Естественно, раздавая приказы налево и направо, особо здесь не накомандуешь. Если мне что-то требовалось от этих предприятий и их руководителей, нужно было всегда знать тот предмет, о котором шла речь, на пять с плюсом. Только в этом случае был шанс донести суть вопроса до директоров прославленных заводов и в чем-либо их убедить. А убедить в чем-либо этих людей, убеленных сединами и озаренных блеском орденов, было почти невозможно. Должна была произойти (или не произойти!) «притирка» между мной и этими колоссами.

Итак, 3 сентября 1984 г. прошел пленум Калининского райкома партии, меня избрали первым секретарем, и уже на следующий день обком партии спустил разнарядку, по которой мне предписывалось отправить 200 человек на уборку картофеля. Тогда это широко практиковалось — помощь работников предприятий и НИИ совхозам и колхозам. В Калининском районе стало уже традицией обращаться в этих случаях к тресту «Химэлектромонтаж», другие предприятия трогать было попросту запрещено. И каждый год «Химэлектромонтаж» отдувался за всех, отправляя людей на поля. Можно представить, какое настроение охватывало в сентябре его руководителя.

Я пригласил к себе директора треста Владимира Ивановича Стоянова. Коротко обрисовал ему ситуацию, которая, впрочем, для него давно была делом привычным. Но он, по всей видимости, решил воспользоваться «сменой власти», приходом на должность первого секретаря молодого и неопытного человека, и не давать на сей раз на сельхознужды своих людей, необходимых самому на производстве.

Еще не дослушав меня, он заартачился:

Вы тут приходите и уходите! А с нас никто план не снимал! Вы понимаете, что нас заставляют каждую неделю отчитываться?! А как я буду выполнять свой план, вы меня спросили? Вот откуда я вам людей возьму, тем более в таком количестве?! Не дам ни одного человека.

Я говорю:

Странное дело. Я считаю…

Стоянов опять перебивает:

А как хотите, так и считайте! Не получите ни одного человека.

Послушайте, что за разговоры? Кто же будет выполнять решение правительства, партии?

Вы меня на это дело не берите! — И трехэтажное ругательство. — Я сказал свое слово.

Ну тогда и я должен сказать свое слово. Я таких руководителей видал... — И позволил себе отпустить выражение в том же духе.

Закончилось тем, что он хлопнул дверью и ушел. Я остался в своем кабинете. И что, думаю, дальше? Мне же надо выполнять решение обкома, а без этого нервного орденоносца я выполнить ничего не могу! Вот он только что сидел в кабинете первого секретаря райкома партии! И что? В то время предприятия Средмаша в стране были настолько авторитетны, решали настолько большие задачи, что первый секретарь райкома партии для них… мягко говоря, не самый большой начальник, который встречался на жизненном пути. Стоянов мог себе позволить так себя вести.

Я сидел сутки, все думал, что делать. Наконец звоню в приемную Стоянова, понимаю — он на месте. Прошу не предупреждать о моем приходе (там буквально 500 метров между нашими зданиями), захожу к нему в приемную и без доклада открываю дверь в его кабинет. Он меня явно не ждал. Только вчера мы «послали» друг друга очень далеко и, судя по всему, надолго. И вдруг я захожу!..

Здороваемся за руку, сажусь за приставной столик.

Он говорит:

Ну и что вы пришли?

Пришел продолжить прерванный разговор, — отвечаю. — Но, прежде чем написать заявление о том, что я слагаю с себя обязанности руководителя Калининского района, я хотел бы понять — у нас с вами действительно неразрешимые вопросы возникли?

В смысле?

Я не могу продолжать руководить районом, если первое же поручение, которое мне было дано, я не выполнил. А как мне его выполнить, если после моего обращения к вам вы меня попросту «послали»? Причем не выбирая выражений.

Ты же понимаешь, какая обстановка…

Я говорю:

Понимаю. Но что за форма разговора? Мне рассказывали, что здесь краснознаменный район, здесь выдающиеся, даже легендарные руководители, здесь я пройду лучшую школу жизни, школу высочайшей подготовки. Это вот это имелось в виду? Что меня матом пошлют на второй минуте? Я в заводском поселке вырос, сам знаю, как матом ругаться. Мне не надо было для этого сюда приходить. Поэтому я, честно говоря, не вижу особой необходимости здесь находиться, пойду сейчас писать заявление.

Нет, ты подожди, — останавливает Владимир Иванович. — Вот ты вроде все верно говоришь, но кто меня поймет?!

Я говорю:

А кто меня поймет?

Слово за слово — мы проговорили с ним около часа! Снова возникло очень жесткое напряжение, мы «обменивались мнениями» на повышенных тонах. Но закончился разговор уже другими словами.

Когда направлять людей? — спросил Стоянов.

Завтра, — был мой ответ.

В течение двух дней все 200 человек у меня были. Разнарядка обкома была выполнена в срок. С тех пор у нас с Владимиром Ивановичем Стояновым были самые лучшие отношения. А ведь все решил тот факт, что я пришел к нему. Я мог бы пожаловаться первому секретарю обкома партии (я же — член бюро обкома, у меня вес был), спокойно сообщил бы: такой-то директор не слушается. Естественно, ему бы объяснили, заставили бы все сделать как полагается, но наши отношения с ним были бы разрушены уже безвозвратно.

* * *

Головное предприятие «Химконцентрат» само строило своим сотрудникам жилье, при этом 10 % передавало в социальную сферу — врачам, учителям, сотрудникам органов внутренних дел и так далее. Однажды приходит ко мне председатель райисполкома Валерий Александрович Федоров и говорит:

Я считаю, что надо бы вам обратиться к Свечникову. — Эрик Николаевич Свечников был директором «Химконцентрата». — Обратиться, чтобы он дал нам квартиры.

Говорю в ответ:

Так-так. Я, первый секретарь райкома партии, буду к нему обращаться за квартирами, а ты будешь их распределять, райисполком? Хорошая позиция! Нет! Ты — выходец из этого завода, ты — председатель райисполкома! Это у тебя работают врачи, учителя! Вот и обратись к Свечникову. А если уж тебе он не поможет, тогда приходи ко мне.

Проходит несколько месяцев, и Валерий Александрович является ко мне с копией своего письма. Он тогда же, сразу после нашего разговора, написал и отправил это письмо на завод. «Химконцентрат» — режимное предприятие, там первый отдел — и ни одна бумага на сторону не уходит. Но начальник первого отдела — родственник председателя райисполкома — снял для него копию с этого письма уже с резолюцией Свечникова Э. Н.

Гляжу на эту копию, а там, непосредственно на обращении председателя райисполкома к директору завода с просьбой выделить квартиры для таких-то нужд, директором наложена резолюция: «Пошлите его на…». И собственноручная роспись! То есть он понимал, что эта бумага внутри предприятия останется, никуда за проходную не выйдет. А она вот вышла. Председатель принес мне копию, и я ее забрал.

Идет бюро райкома партии. Э. Н. Свечников — член бюро, уважаемый руководитель предприятия, царь и бог в этом районе. Да и не только в этом, ведь он — лучший друг секретаря обкома партии Филатова, он с министром среднего машиностроения на короткой ноге, и я для него не указ. Но де-юре — вполне даже указ, тем более что он — член бюро райкома.

Тянется заседание, рассматриваем разные вопросы… Наконец я говорю:

А вот еще один вопрос. Вопрос о взаимоотношениях райисполкома с нашими предприятиями. Как-то у них не очень получается, особенно у «Химконцентрата» с райисполкомом.

Эрик Николаевич мне тут же отвечает:

Да вас вводят в заблуждение. Этого не может быть! Мы всегда душа в душу живем.

Да я тоже так думал, — говорю, — но вот что-то не сходится…

Не верьте, это все наговоры.

Я продолжаю:

До тех пор, пока я не прочитал это письмо, сам так думал. — И не читаю, а выхожу и отдаю копию письма Свечникову. — Вот вы сами почитайте, мне неудобно читать это вслух.

Свечников берет листок и покрывается пятнами. Он понимает — никаких аргументов в свою защиту теперь нет.

Я поясняю собранию:

Резолюция не совсем этична со стороны Эрика Николаевича. — И продолжаю мысль: — Я предлагаю для начала поставить ему на вид.

Была такая форма партийного взыскания — «поставить на вид». Этому прославленному человеку! У него — четыре ордена. Он — лучший друг первого секретаря обкома партии. И я, пришедший полгода назад, ему «на вид» объявляю.

Свечников встает и, хлопнув дверью, выходит.

В его отсутствие все, разумеется, поддержали меня, и неэтичное общение с органами исполнительной советской власти было совершенно официально «поставлено на вид» «царю и богу» Э. Н. Свечникову.

После этого случая я как первый секретарь райкома вырос в глазах многих. А Свечников со мной месяц или полтора не разговаривал. Но потом мы стали лучшими друзьями, везде и всюду он меня поддерживал.

Эта была та ничем не заменимая школа, которая потом, когда я стал зампредом облисполкома, позволила мне оптимально выстраивать взаимоотношения как с руководителями многочисленных предприятий, которыми славился Новосибирск, так и с представителями высшей власти.

Таким был Калининский район, где я до 1987 г. проработал первым секретарем райкома партии, а затем был выдвинут на должность заместителя председателя облисполкома.

Новосибирские «октябристы», или Мой уход из власти

Октябрь 1993-го. Я — зампред облисполкома, самый молодой из одиннадцати замов. Но у меня больше всех лет стажа, уже около семи лет. А так как я всегда был на язык довольно острый, то позволял себе иногда забегать вперед старших.

И вот собирает глава администрации Виталий Петрович Муха всех нас в 9 утра. Начало октября, за окном только чуть просветлело, дождик моросит…

А губернатор говорит нам, что Законодательное собрание Новосибирской области будет сегодня рассматривать вопрос о ситуации, возникшей 3 октября 1993 г. То есть по свершившемуся расстрелу Белого дома, или Верховного Совета Российской Федерации, из танковых орудий.

Как вы считаете? — спрашивает нас губернатор. — Как нам со всем бардаком этим быть? Времени — 9 утра, а в 10 наше Законодательное собрание рассматривает вопрос по всему этому беспределу. Какую нам позицию занять? Кто что думает?

Я тут же ему отвечаю:

Думаю, что мы опять разойдемся сейчас по своим кухням, там и будем свои главные собрания проводить со всем праведным гневом: вот, мол, сволочи, сатрапы!.. как совести у них хватает!.. а мы все тут в белом и пушистом!

Губернатор спрашивает:

Ну а что ты предлагаешь?

Я предлагаю заявить свою позицию! Совершенно очевидно, что это ельцинское хамство не поддается даже идентификации по статьям Уголовного кодекса! Можно сколько угодно на эту тему рассуждать, но у нас нет сейчас времени! Совершенно очевидно, что мы должны занять очень жесткую и четкую позицию! Чтобы всем без исключения было понятно, в чем она конкретно состоит.

Губернатор скашивает глаз в сторону:

Остальные как?

Я говорю:

А что остальные?! Они все согласны!

И все, действительно, сидят молчат.

Губернатор спрашивает:

Так что, я тогда выхожу и… выступаю от имени новосибирского правительства?

Именно от правительства! — говорю. (В 1993-м уже пошли все эти переименования органов власти, но сама структура была еще вполне советская.) — Вот смотрите! Мы выступим с решительным протестом, Свердловская область выступит, Нижегородская, Челябинская… И, глядишь, мы их в Москве хоть как-то образумим! Но кто-то первым начать должен!.. В противном случае…

Все верно! — перебивает губернатор. — Так и сделаем! Договорились!

Он выходит — и в Законодательном собрании выступает с решительным протестом ельцинскому беспределу.

Надо сказать, что Виталий Петрович Муха был настоящим «красным» директором в хорошем смысле этого слова. Он был высочайшего класса профессионалом военно-промышленного комплекса, человеком с очень твердой жизненной позицией. И когда он нас собрал и начал советоваться по поводу выступления, я думаю, он уже твердо знал, о чем он будет говорить. Ему просто была нужна поддержка, и он ее получил. Тогда многие сказали, что это было одно из лучших выступлений руководителя органа региональной власти.

А уже на следующий день приходит телеграмма за подписью Ельцина о снятии губернатора с должности.

Что ж, я тут же беру лист бумаги и пишу заявление об отставке. «Ухожу в отставку в знак солидарности…» и так далее. Коллеги меня начали уговаривать остаться, но я, конечно, оставаться был не вправе. Ведь это я выступил «с инициативой», хотя понимал, что она Виталию Петровичу была не особенно нужна. Но в тот момент ему нужна была поддержка, поэтому я не мог оставаться на своей должности как ни в чем не бывало.

И все-таки Новосибирская область в лице Законодательного собрания и губернатора хоть немного, да подпортила кровь «новой власти»! И, возможно, немало содействовала тому, что у власти этой не возникло того ощущения полной вседозволенности, того куража и опьянения, которое могло возникнуть после танковых обстрелов беззащитного парламента. Из Новосибирска и некоторых других российских городов поступили необходимые «звоночки». Пусть тихие, но предупреждения.

Исполняющим обязанности губернатора назначили мэра города Ивана Ивановича Индинка, с которым я был хорошо знаком. Мы, действительно, работали бок о бок: во второй половине 80-х гг. я был первым секретарем Калининского РК КПСС, а И. И. Индинок — первым секретарем Заельцовского РК КПСС. И вот теперь он собирает всех замов. Причем собирает в какой-то подсобке и говорит:

Я всегда уважал и уважаю бывшего губернатора. И теперь, после того, что случилось, в его кабинет никогда не войду! Потому что считаю его позицию единственно правильной! Я чту его опыт… Но… надо было все-таки идти другим путем. Действовать не в такой резкой форме… — он тяжело вздохнул. — А собрал я вас всех здесь, чтобы понять, что вообще в области у нас на сегодня происходит?..

За окном тот же октябрь месяц. Тот же дождичек блестит на тусклой позолоте деревьев…

Все поначалу молчали. Я тоже решил не проявлять пока инициативы. Тем более что я тогда уже всего лишь «дорабатывал». Мэр повторяет свой вопрос. И через паузу один встает все-таки и говорит:

Я вот сельхозник. Как вы понимаете, октябрь уже месяц! А перевод скота на зимнее стойловое содержание очень тяжело идет. Кормов не хватает!..

И так далее.

Второй по энергетике докладывает:

Завоз угля не обеспечен. Из тридцати районов сельских только 20 % углем обеспечено!..

Мэр вздыхает:

Ну ладно. Еще у кого вопросы?

Тут я уже не смог отмалчиваться дальше. Встаю и говорю:

А я не понимаю, Иван Иванович, вы чего пришли сюда? С какими полномочиями? Что мы, как подпольщики, сидим в этой подсобке? Почему мы не в том кабинете — там, где надо? Вы исполняющий обязанности? Тогда будьте любезны — берите на себя всю полноту ответственности и как положено руководите! — И оборачиваюсь к замам. — А вы чего тут? Вы кому жалуетесь по поводу кормов? Он сидел в городе — он что понимает? А ты, энергетик, кому слезы льешь? Уголь ему, видите ли, не завезли! А кто виноват? Что он сейчас сделает по этому углю?

И тот, и другой на десяток лет старше меня!

Тут мэр перебивает меня:

Я заканчиваю совещание!..

Все встают, а он берет меня под локоток:

Правильно, пойдем отсюда. Где у тебя кабинет?

Да здесь же вот, на пятом этаже…

Заводит меня в мой же кабинет. И, даже еще не присев, говорит:

Слушай, я предлагаю тебе — первым замом! Я вижу, мы с тобой сработаемся. Все у нас получится!.. Ну, согласен?!

Я приглашаю его все-таки присесть и отвечаю:

Ты пойми, я не от тебя ухожу. Я должен остаться порядочным в отношении всей ситуации и в отношении того человека, которого я сам подтолкнул к известным поступкам и которого сняли из-за этого указом Ельцина. Причем я и сегодня считаю нашу позицию правильной. И я абсолютно убежден, что по прошествии времени — не знаю, когда, но она будет признана верной! Поэтому я ухожу.

Мэр:

Нет!.. Я тебя прошу… — Но перевел дух и быстро сформулировал новое предложение: — Ну помоги хоть с Минфином! — он полагал, что, взяв на себя помощь в этой животрепещущей проблеме, я постепенно остыну, а значит, соглашусь впоследствии и на его главное предложение.

А тогда существовал такой порядок: раз в год по всем управлениям и ведомствам области формировалась делегация в 10—15 человек. Они летели в Москву, в Министерство финансов, и отстаивали бюджет области. Это была, наверное, самая ответственная миссия из возможных. От результатов поездки, по сути, зависело, как будет город и область жить в течение целого года, то есть можно ли будет, как говорится, назвать это жизнью.

Я согласился с предложением и. о. губернатора. Как зампред облисполкома, отвечающий за всю «социалку» (а основная расходная часть бюджета — это «социалка»), я собрал представителей всех управлений, сформировал делегацию, и мы отправились в Москву.

Для меня во многом эта миссия была уже делом техники. Я ж все время раньше ездил, и некоторое понимание, как выбивать из столицы оптимальное финансирование, у меня было.

Выношу за скобки нюансы этой миссии, скажу лишь, что в результате мы выбили в Москве (плюсом к утвержденному ранее бюджету) около 470 миллионов — даже больше, чем в прошлом году. Приехал, доложил, отдал новому губернатору все документы. А следом положил на стол ему свое заявление об уходе. Он снова подивился, так как полагал, что я собирался «хлопнуть дверью» сгоряча, а за пару недель все же остыну. Но я не остыл, и губернатор, неодобрительно покачивая головой, подписал наконец мое заявление.

Так я ушел в отставку в ноябре 1993 г. И после этого, при том что я практически с малых лет жил в области, десять лет был секретарем обкома комсомола, семь лет — зампредом облисполкома, я полгода ходил с табличкой «Ищу работу»! Куда бы я ни обратился, мне говорили: «Семеныч! Мы все понимаем! Ты вот такой мужик! Ну давай… — и переходили на шепот, — вот сейчас только паузу сделаем… Пройдет волна маленько… А уж потом мы сразу тебя позовем!»

Это сегодня, по прошествии четверти века, все вспоминают 93-й год со снисходительной усмешкой и рассказывают, какими они были крутыми. Одни бесстрашно боролись с ельцинским произволом, а другие, верные соратники Бориса Николаевича, «дарили» своему народу «подлинную демократию». В действительности же тогда многие говорили шепотом, с такой оглядкой, словно 37-й год стоял за дверью.

То, что Ельцин — новая серьезная власть, сознавали все, и противники его, и сторонники. И то, что эта власть будет себя защищать (более или менее жестко — уже другой вопрос), понимали тоже все. Ведь защищать себя всеми доступными методами — в природе любой власти.

Все знали: если нашлись «октябристы», которые выступили с решительным протестом, пусть даже самым мирным, против действий власти, они неминуемо должны поплатиться за это. И, думаю, даже без приказа сверху все «соответствующие службы» заняли «соответствующую позицию». Поэтому около полугода я и был безработным.

А потом взял три листочка бумаги и написал устав своей коммерческой организации «Русинпром»...2

Аудитор Счетной палаты

Когда я пытаюсь окинуть взглядом свой жизненный путь с целью определить, где и когда мне лучше работалось, то ясно вижу, что именно работа в течение пяти лет (2005—2010 гг.) в Счетной палате России — пожалуй, лучшее время моей жизни. Причем по самым разным позициям. С одной стороны, это была крайне ответственная и уважаемая работа. Ранг аудитора близок к рангу министра страны. Это — не громкая декларация, а действительное положение вещей в государстве. С другой стороны, в нашей Счетной палате царила замечательная атмосфера, двенадцать моих коллег-аудиторов были умнейшими людьми, имеющими колоссальный профессиональный опыт, прошедшими серьезную жизненную школу, людьми, с которыми было невероятно интересно работать да и просто общаться. Конечно же, мы не могли отказать себе и в роскоши неформального общения, помимо чисто профессионального. Да и оно было невероятно полезно для дела, невольно подпитывало новыми знаниями, неизбежно углубляло общее понимание жизни, оттачивало умение увидеть и осмыслить главное в том многообразии стекавшихся к нам статистических данных, которыми нам приходилось заниматься.

Помогала всему и сама атмосфера, которая сложилась к тому времени в Счетной палате. Это было, наверное, самое главное. Эта и предельно деловая, и истинно товарищеская атмосфера создавала ту неповторимую обстановку в Счетной палате, о которой лучше всего говорится в известном афоризме о человеческом счастье: «Что такое счастье? Когда тебе хочется утром идти на работу, а вечером возвращаться домой». Это был пятилетний период моего стопроцентного совпадения с этими словами. С домом — это внутреннее дело каждого, здесь человек, в общем-то, сам себе хозяин, спутник жизни — как правило, его личный выбор, а вот отношения с работой далеко не всегда и не у всех складываются. Ведь здесь дело не только в тебе. Даже в самом увлекательном труде крайне важна обстановка, в которой ты будешь этим трудом заниматься, а это зачастую дело случая, удачи. И в моей жизни появилась эта безоговорочная большая удача с моим приходом в Счетную палату.

А сложилась эта удивительная искренняя атмосфера во многом благодаря руководителю Счетной палаты — Сергею Вадимовичу Степашину. О нем уже немало сказано, написано. На протяжении своей политической карьеры Сергей Вадимович возглавлял целый ряд министерств и ведомств, даже премьером страны побыл несколько месяцев на излете ельцинского времени. Но дело даже не в этих должностях, не в послужном списке, а в самом Степашине как человеке, в его миропонимании, его высочайшей управленческой культуре, в его собственном жизненном кредо. Сергей Вадимович — очень решительный и волевой человек, великолепный аналитик, неравнодушный к жизни своего народа.

Когда Степашин пришел в 2000 г. на эту работу, он тут же провел целый ряд реформ внутри Счетной палаты. До этого она была неким контрольным госорганом, одним из многих, не более того. После же, с приходом Степашина, все начало кардинально меняться, и когда я в 2005-м году пришел туда аудитором, Счетная палата уже была высокопочитаемым органом в нашем государстве, к которому чутко прислушивались все министры и сам президент Российской Федерации. Он зачастую теперь сам предлагал Счетной палате провести ту или иную работу — оценку, экспертизу той или иной программы, понимая, что это будет высокопрофессиональная и грамотная экспертиза. То есть Счетная палата к этому времени стала верным помощником и советчиком правительства и президента, надежным плечом, на которое президент всегда мог опереться в своих расчетах и государственном планировании, в аргументированной оценке всех происходящих в Российской Федерации процессов.

Об авторитете Степашина говорит и тот факт, что он одно время возглавлял Европейский союз контрольно-счетных органов, был членом президиума ИНТОСАИ (Международной организации высших органов финансового контроля в странах ООН). Это говорит и о международном признании авторитета Сергея Степашина, обладающего высоким профессионализмом, дипломатическими качествами, а самое главное — качествами организатора, потому что под его руководством Счетная палата привносила в ИНТОСАИ свое видение процессов организации экспертиз и проведения контрольных мероприятий. Контроль на данном уровне — это не просто поймать кого-то за руку и сказать «ату». Речь шла о том, чтобы создать такую систему, которая бы уже на ранней стадии выявляла все нежелательные, а тем более опасные тенденции. В идеале такая система должна зримо влиять на экономическую политику государства.

* * *

Ежегодно мы рассматривали на коллегии Счетной палаты результаты исполнения бюджета за прошедший год. Каждый аудитор рассматривал расходы по своему направлению.

Особое удовлетворение я чувствую до сих пор оттого, что мы не только сумели аргументированно указать на неправомочность действий министра финансов РФ Алексея Леонидовича Кудрина, но и заставили его признать нашу правоту. А ведь в бытность министром финансов он был практически непререкаемым авторитетом для большинства чиновников даже высшего звена.

Мы проверяли исполнение бюджета по итогам 2008 г. и обнаружили довольно частые злоупотребления в привлечении зарубежных консультантов для решения споров, связанных с отстаиванием интересов страны.

И если привлечение иностранцев вполне в компетенции руководства министерства, то оплата их труда должна была проводиться в рамках исполнения закона о бюджете. То есть соответствующие расходы должны быть указаны в той или иной статье бюджета. А их предусмотрено в бюджете 2008 г. не было.

И вот А. Л. Кудрин приглашает очередных «консультантов» и выплачивает им около 200 миллионов рублей. Из всех документов об этом акте необыкновенной щедрости свидетельствовала только записка зама, поданная Кудрину, с запросом на вышеуказанную сумму, на каковой записке Алексей Леонидович размашисто начертал «Оплатить». И оплатили. Ни в бюджете, ни в статье расходов — нигде таких расходов не предусматривалось.

Это обнаружили наши инспектора, проверявшие отчетность, и я вынес этот факт на обсуждение коллегии СП, в те дни мы как раз рассматривали бюджет 2008 г. Разумеется, возник спор с «высечением искр» и прочими сопутствующими явлениями. Минфин заявил Счетной палате в категоричной форме: ваш анализ не профессионален, вы не компетентны!..

После этого меня пригласил на разговор Степашин и напрямую спросил:

Ты уверен в своей правоте?

Абсолютно.

Будем настаивать?

Будем настаивать.

Степашин поддержал меня официально, мы опять отправили свою претензию в Минфин. И вынесли на коллегию по утверждению отчета об исполнении бюджета 2008 г., которая должна была собраться на следующий день в 10 утра, в том числе и вопрос, связанный с щедрой оплатой иностранных консультантов.

Едва назавтра я вошел утром в свой кабинет, по внутреннему телефону позвонил Степашин: зайди. Захожу к нему, а он с улыбкой подает мне дубликат письма А. Л. Кудрина премьер-министру РФ В. В. Путину: вот посмотри-ка, почитай.

То есть уже во вторник я читал письмо, написанное Кудриным премьер-министру в понедельник. Содержание письма было таким:

«Уважаемый Владимир Владимирович,

У нас сложилась практика привлечения зарубежных консультантов. Информирую Вас о том, что в этом году произошло отклонение от бюджетной нормы. Изначально мы не предусматривали этого, но были вынуждены привлечь специалистов. Просим разрешить нам в порядке исключения эти расходы. В дальнейшем обязуемся учитывать все траты заранее в полном объеме и проводить через бюджет в соответствии с законом о бюджете». Путиным было написано под этой повинной: «Согласен».

Это наша победа, — сказал Сергей Вадимович, пожимая мне руку. — Кудрин официально признал нашу правоту.

Я взял у Степашина эту бумагу и с удовольствием снял себе копию. Она хранится у меня и по сей день.

* * *

Особая страница моей биографии, связанная со Счетной палатой, — это участие в работе по возвращению Сергиевского подворья. Сергиевское подворье и российская собственность в Иерусалиме (и вообще в Палестине) существовали с ХIХ в., со времен Российской империи.

В 1882 г. было основано Императорское Православное Палестинское Общество. После Октябрьской революции общество вынужденно разделяется на две независимые организации — российскую и зарубежную. В 1918 г. оставшаяся в России часть общества была переименована в Российское Палестинское общество при Академии наук, и только с 1992 г. было восстановлено историческое название — Императорское Православное Палестинское Общество.

Существо проблемы заключалось в том, что в 60-х гг., при Никите Сергеевиче Хрущеве, была проведена так называемая «апельсиновая сделка» и вся собственность Православного Палестинского Общества была продана Израилю за 4,5 млн. долларов, при этом основная часть платежа осуществлялась поставкой цитрусовых. Сегодня, разумеется, встал вопрос о ее возвращении.

Российские власти действовали через дипломатические каналы и общественные организации. Было много сделано активистами ИППО, государственными органами по подготовке вопроса о возвращении Сергиевского подворья и другого имущества русской Палестины.

С 2007 г. председателем Императорского Православного Палестинского Общества с благословения Святейшего Патриарха Алексия II стал Сергей Вадимович Степашин — председатель Счетной палаты РФ.

И вот мне как аудитору Счетной палаты, ведущему вопросы зарубежной собственности, было поручено Сергеем Вадимовичем принять участие в работе, которую вел Доку Гапурович Завгаев от лица МИД РФ. В то время Доку Гапурович был генеральным директором МИДа (так называлась должность заместителя министра иностранных дел, отвечающего за вопросы финансов и административно-хозяйственную работу). Буквально несколько слов хотел бы сказать об этом удивительном человеке. Я благодарен судьбе за то, что мне довелось с ним работать. Доку Гапурович, пройдя непростой жизненный путь, сумел сохранить очень теплое и уважительное отношение к людям. С особым чувством ответственности он относился к порученному участку работы и, какой бы сложной она ни была, шаг за шагом шел к достижению конечной цели.

Я уже говорил, что это была завершающая стадия переговоров, но при этом, как зачастую бывает, самая сложная. Мы с Доку Гапуровичем летали в Израиль и в Министерстве иностранных дел проводили необходимые встречи. Это были очень непростые разговоры с руководством Израиля.

Затем дважды их представители приезжали в Россию, и мы проводили обсуждения уже на своей территории с привлечением необходимых лиц из высших эшелонов власти.

Первым успешным шагом в переговорах стало то, что обе стороны пришли к признанию правомерности самой постановки вопроса — рассматриваемая нами территория с недвижимым имуществом испокон веков принадлежала Православному Палестинскому Обществу, и стремление российской стороны к ее возвращению вполне оправданно. Затем встал вопрос о компенсации с нашей стороны, поскольку на землях ИППО уже был расположен ряд израильских министерств и ведомств. Разговор о размерах этой компенсации шел довольно долго. Наконец договорились. Теперь возник вопрос о выселении израильских ведомств с Сергиевского подворья, и уже в конце моей службы в Счетной палате были начаты первые восстановительные работы. Сегодня все работы в основном завершены, переселение проведено, Сергиевское подворье восстановлено и, дав приют Императорскому Православному Палестинскому Обществу, работает в интересах паломников, которые приезжают из России на святую землю Палестины.

Сергиевское подворье возвращено России! Естественно, не только и не столько благодаря нашим с Доку Гапуровичем усилиям, сколько благодаря принципиальной позиции президента РФ В. В. Путина и грамотной отработке договоренностей на высшем уровне С. В. Степашиным. Тем не менее я очень рад и горд тем обстоятельством, что мне довелось принять участие в этой священной и патриотической миссии.

* * *

Наряду с международными делами в сферу моей компетенции входил и бюджет Союзного государства России и Беларуси. Бюджет был сравнительно небольшой — 4,5—5 миллиардов рублей, но тем сложнее его было сформировать. В течение пяти лет я принимал участие в формировании этого бюджета, проводил контрольные мероприятия, постоянно бывал в Минске и других городах Белоруссии.

Как раз в то время актер и продюсер Игорь Угольников готовился к съемкам своей кинокартины «Брестская крепость», и мы в этом ему помогали. Конечно, много больше помогал ему Степашин. Когда в Союзном государстве стали создавать свою телерадиокомпанию (ТРО), мы настойчиво порекомендовали назначить Игоря ее начальником. Причем госсекретарь Союзного государства Павел Павлович Бородин не очень-то был рад этой кандидатуре, ему явно хотелось назначить руководителем ТРО своего человека. Но Сергей Вадимович настоял на кандидатуре Игоря.

Телерадиокомпания ТРО до сих пор неплохо работает, в Москве и Подмосковье вещает на «федеральной волне», то есть находится в свободном доступе для всех телезрителей, вне зависимости от подключения к кабельным сетям, хоть и дислоцирована в Минске.

Но Пал Палыч Бородин еще долго ставил палки в колеса Игорю, неоднократно заявлял, что Угольников неэффективно тратит средства Союзного государства как на организацию ТРО, так и на реализацию кинопроекта «Брестская крепость».

Чтобы защитить Игоря, нам пришлось провести достаточно подробный аудит расходов на этот фильм. В итоге Игорь даже ощутимо выиграл в этой тяжбе с Пал Палычем — и морально, и финансово: мы не только оправдали все его расходы, но и пришли к выводу о необходимости выделения дополнительных средств на покрытие неизбежных затрат, которые возникли в ходе съемок фильма.

Думаю, сегодня со мной согласятся все зрители, посмотревшие этот замечательный фильм, что это одна из лучших за два последних десятилетия кинокартин о войне — в ней на удивление гармонично соединились масштабность и психологизм, счастливо встретились серьезный, глубоко проработанный сценарий, талантливая режиссура, мастерство оператора, великолепные актерские работы, не говоря уже об ответственном подходе к своему делу всех цехов — художников и декораторов, гримеров и костюмеров, скрупулезно воссоздавших ту трагическую и великую эпоху. А все это вместе — несомненная заслуга человека, отвечавшего за результат, — продюсера Игоря Угольникова.

Космические угрозы

В 2012 г., когда я уже работал в Совете Федерации, Юрий Леонидович Воробьев, в то время заместитель председателя СФ, зовет меня к себе и говорит:

Виктор, понимаешь, ну, меня достала Академия наук. Надо бы посмотреть вопросы планетарной защиты от космических рисков, угроз, понимаешь?

Я даже оторопел немножко:

Слушайте, Юрий Леонидович, где я, где эти риски? Что вы это вдруг, к чему?..

А у нас всегда с ним были хорошие отношения, простые, неформальные.

Но он продолжает на полном серьезе меня «загружать»:

Понимаешь, это же Академия наук ставит вопрос! А ты у нас по науке. Ты — первый зам в комитете. А кому я тогда поручу?

Я по-прежнему сопротивляюсь.

Тогда давай так, — говорит. — Ты возьмись, ну, знаешь, так не особо… Ты ж будешь руководителем рабочей группы. И я тебе, если чего-то где-то, буду помогать. Потихоньку подготовим круглый стол или конференцию проведем…

Что ж, я от работы никогда не бегал, хоть и не напрашивался.

Собираю рабочую группу, привлекаю представителей научного сообщества и всех, кого положено. Набросали план работы… И постепенно я влез с головой в эту историю. Влез так, что всем существом своим вдруг понял — это не смешная вещь.

Первое, орбиту Земли замусорили так, что уже одно это стало представлять угрозу. Второе, и самое главное, — угроза от метеоритов, комет и прочих космических тел. Отслеживать их приближение к Земле и бороться с ними не под силу какому-то одному государству. Существовали инициативы поделить нашу планету на зоны планетарного контроля, хотя бы между 5—10 развитыми государствами — чтобы каждое из них отвечало за свой сектор. И уже планировались подобные подходы. Причем мы зачастую были их инициаторами. Но каждый раз с появлением каких-то более насущных, острых или просто более понятных и осязаемых для человека проблем эти инициативы откладывались в долгий ящик, а вскоре просто забывались.

То есть первая задача нашей группы состояла в том, чтобы это дело как-то обновить, заново сформулировать ближайшие задачи «планетарной защиты» и подать служебную записку президенту.

И вот мы потихоньку занимаемся — собираем информацию, анализируем… К этому процессу я подключаю всех, кого необходимо и возможно, — директоров институтов, Роскосмос, МЧС и так далее. В итоге на руках у меня оказывается довольно внушительный материал.

И на 12 марта я назначаю круглый стол с целевым докладом и обсуждением проблемы. А перед этим мне надо было слетать в Минск на очередной форум Союзного государства России и Белоруссии. Прилетаю туда и в тот же день, сидя в минской гостинице, включаю телевизор и… смотрю, как падает возле Челябинска метеорит! Это ж бывает раз в сто (если не в тысячу) лет! То есть это был, наверно, первый к нам такой приметный гость после метеорита Тунгусского.

И надо ж такому случиться — он падает за две недели до нашего круглого стола, посвященного, строго говоря, именно его визиту.

И уже через две недели мы выходим на круглый стол с рассмотрением этих самых «планетарных рисков». Такого сбора СМИ тогда, наверное, ни у кого не было! Сто четырнадцать представителей как нашей, так и импортной прессы и телерадиокомпаний мы насчитали!

Я сделал вступление как руководитель рабочей группы, затем выступали с докладами заместитель председателя Совета Федерации Юрий Леонидович Воробьев, Борис Михайлович Шустов — директор Института астрономии РАН, Владимир Александрович Поповкин — тогда руководитель Роскосмоса, Владимир Андреевич Пучков — министр по чрезвычайным ситуациям РФ и так далее. Все доклады были очень насыщенными и весомыми, на основе серьезной аналитики, и при этом зрелищными — с яркими красивыми слайдами, которые мы демонстрировали публике и журналистам.

Ажиотаж стоял невообразимый. Потом меня многие спрашивали:

А как так, Виктор Семенович, у вас получилось? Такой круглый стол всего-то через две недели после этого события?

Говорю им:

Ну-у… недешево это стоило. Сами понимаете.

И я почти не лукавил. Действительно, за два года мы начали готовиться! Естественно, поначалу думали, что это будет «проходняк». Какая-то странная тема, «да кому она нужна?» и тому подобное… Но, по мере того как мы вникали в проблему, приходило понимание, что это одна из самых животрепещущих тем для человеческой цивилизации.

В заключение

...В 1997 г. я выдвигался по своему обжитому и давно ставшему родным району, Калининскому, где я с 84-го по 87-й был первым секретарем райкома партии. Чего я только не наслушался тогда от оппонентов: и коммуняка, и бывший первый секретарь… С каким упоением либеральные СМИ (а других тогда и не было!) ноги об меня вытирали! И при этом — наберите воздуха, как говорил Задорнов, — за меня проголосовало вдвое больше избирателей, чем за самого сильного моего соперника, то есть за того, кто пришел в этой выборной гонке вторым.

Я был счастлив этим результатом — не столько потому, что меня избрали депутатом Областного Совета, а потому, что мне поверили люди.

Особые слова благодарности хочу адресовать моим «боевым» друзьям по комсомолу, членам клуба «29 октября», которые провели со мной всю выборную кампанию.

Пожалуй, впервые я тогда подумал о том, что «все возвращается». Возвращается то добро, которое тебе удалось сделать людям. Хотя мое жизненное кредо заключается в том, что если ты делаешь кому-то добро, то ты не должен заострять на этом внимания — ни своего, ни окружающих, а уж тем более рассчитывать на возвращение своих энергозатрат с прибытком. Но здесь я впервые увидел, как добро, посеянное мной когда-то, дает дружные всходы. На предвыборных встречах, а я их провел около сотни, ко мне подходили люди и обращались со словами благодарности за ту или иную помощь. Порой я не помнил ни человека, ни этого дела, но как было приятно, что люди помнят мою работу и ценят ее.

 

1 Министерство среднего машиностроения управляло атомной отраслью СССР.

 

2 Генеральным директором корпорации «Русинпром» В. С. Косоуров работал до 2000 г. Затем стал первым заместителем главы администрации Новосибирской области. В 2003 г. был избран в Государственную думу Российской Федерации. С 2005 г. — аудитор Счетной палаты.

 

100-летие «Сибирских огней»