Вы здесь

Яков и Анна

Повесть
Файл: Иконка пакета 02_meer_jia.zip (86.84 КБ)

Часть первая. Я хочу тебе сказать…

 

17 июня.

г. К-в, ул. Центральная, 5, Хаймовичу Б. А.

Здравствуй, дорогой братик Боречка!

Здравствуйте, мои милые Фирочка и Сонечка!

Только сейчас проводила Яночку на военные сборы, на целый месяц: у них в институте так положено после третьего курса. Очень волнуюсь. Хотела пойти на вокзал, но Яночка заупрямился: мол, не маленький! Никак не могла уговорить. Но знаю, что поедут они всей группой в сопровождении преподавателя военной кафедры. Сначала в К-ск, а там в какую-то военную часть. Надеемся, что все останутся здоровы и все будет хорошо.

Ну а теперь немного о нашем житье-бытье. Рувочке на заводе прибавили зарплату (но ненамного). Я Рувочке говорю: «Был бы ты не Шварцман, давно бы стал начальником лаборатории». А Рувочка, как всегда, своим любимым анекдотом отвечает: мол, помнишь, один еврей сильно заикался, и его не взяли в дикторы. Так он возмутился: «Вот антисемиты!»

Это Рувочка сам себя успокаивает, ведь он не «заикается», а наоборот, член партии, фронтовик, умничка. Как приехал сюда к нам после войны, так все что-то там у себя на работе придумывает, изобретает. Вы же знаете, у него куча разных удостоверений и грамот. И квартиру нам дали благодаря Рувочке. Он еще за своего начальника разные бумаги и отчеты пишет. Сам мне об этом рассказывает и смеется. Но моего Рувочку уже не перевоспитаешь. Говорит, любую работу надо делать честно, чтоб совесть была чиста, и тогда в коллективе тебя будут уважать. Дай Бог ему здоровья и долгих лет жизни с его таким настроением. И для Яночки это слышать полезно.

Хотя на старый анекдот Рувика я тоже анекдотом отвечаю. Да вы его знаете. Один большой начальник говорит Рабиновичу, который засобирался в Израиль: «Квартира у тебя большая, работа высокооплачиваемая, машина, дача, жена, дети, любовница. Что тебе еще, еврейская морда, надо?»

Насчет любовницы — это, конечно, так, для смеха, а вот чтоб с Яночкой грустно не было… Уже довольно долго — почти полгода — он встречается с одной русской девушкой, иногда к нам ее приводит, называет Аней или Анютой. А как-то услышала — даже Анюточкой.

Я говорила ему, чтоб сильно-то не увлекался: погулял и хватит, с другой можно познакомиться. Но вот еврейские девушки ему почему-то не попадаются. Хотела познакомить его с дочкой одной аидышке из нашей бухгалтерии, так Яночку разве уговоришь… Еще и обиделся: что он, сам не знает, с кем знакомиться… Строптивая молодежь пошла.

Я даже Рувика хотела подключить, но он говорит: «Не вмешивайся. Яша сам все поймет, ведь он сейчас жениться не собирается». Не верится, что говорим о своем сынуле. Для нас он еще совсем ребенок, а тут — о женитьбе. И я боюсь, чтоб его не окрутили. Сейчас такие халды, что могут любому голову вскружить, так как многое парням позволяют. А когда голова кругом, то вообще потерять ее можно.

Рувик все шутит: мол, корми сына больше монелах и тейглах, в них меда и орехов много, — будет учиться лучше. Я, конечно, понимаю, на какую учебу он намекает. Но его шутку по-своему перевела: надо, в самом деле, чаще готовить еврейские кушанья. Кстати, Яночка очень любит мацу с молоком, ее можно заготавливать побольше, чтоб не только в пасху кушать. А от фаршированной щучки или куриных шеек не только Яночка, но и Рувочка никогда не откажется. Хотя наши зарплаты — на них гулять не устанешь. Вы это по себе хорошо знаете.

А я, дорогие мои, всю жизнь, как и вы, стараюсь сохранять главное от наших родителей: зажигаем поминальные свечи в родительский день, ждем друг друга с работы или учебы, чтоб ужинать вместе, а по субботам что-нибудь самое вкусное — пирожки или пирог. Яночка привык к этому и сам кое-что уже умеет. Мы с Рувиком как-то задерживались на работе, так Яночка приготовил на ужин кугл, а потом цимес. Помогает нам. Он у нас домашний, семейный мальчик. И у меня душа радуется, когда он чмокает нас, уходя из дома и возвращаясь после учебы. Это уже наши с Рувиком традиции. Хотя, по-моему, так во многих еврейских семьях.

Конечно, всякое и всякие встречаются. У нас в НИИ есть один аид: женат, а почти в открытую крутит. И не с одной… Вот и не знаю, что это за «Анна на шее», что она позволяет.

Но дело не только в этом, Яночка может просто серьезно увлечься. Она девушка симпатичная, учится, как рассказал Яночка, на вечернем факультете и работает. Вдруг она опытная или просто хитрая? Может окрутить! Я уже давно этого побаиваюсь.

Не выдержала и поговорила с Яночкой. Так он говорит, чтоб я не волновалась, все будет хорошо. И ничего конкретного. Тогда я поговорила с его другом, русским пареньком. Он тоже уже давно ухаживает за одной девицей: размалеванная фонька и халда, сразу видно. Пришли как-то всей компанией, и я, конечно, сразу начала угощать их чаем. Они музыку включили. И эта девица вешалась на парне, даже меня не стеснялась. А Анюточка глаза отводила, когда я на нее посматривала, и все пыталась мне помочь с чашками и розетками. Вот и не поймешь: то ли хитрая, то ли скромная.

Насчет глаз я, наверное, зря. Но хочу сказать, что если человек глаза отводит, то это может быть не просто так (я, признаться, тоже стесняюсь, когда на меня смотрят): что-то питает к нам, то есть к Яночке. Конечно, питает! Еще бы! Он у нас такой красивый и хороший. Добрый, ласковый, доверчивый, весь в Рувочку. Вот и боюсь, чтоб эта Анюточка его не окрутила.

Но после разговора с другом Яночки я поняла, что жениться они не собираются. Пока не собираются! Конечно, времена меняются: сейчас браки стали более поздними, чем раньше. Хотя Рувик тоже поздно женился. Может, это не от времени зависит. Рувик как-то сказал о Яночке: как влюбится, так женится. Видно, хотел меня успокоить, а мне от этого легче не стало.

Конечно, я тоже хочу, чтоб все только по любви, по душе было. И не возражала бы, если б Яночка взял пример со своего дяди: ты же, Боречка, женился в двадцать лет. И на какой девочке! Фирочка у нас просто чудо. Сонечке есть в кого быть красивой, доброй и заботливой. В том числе и в бабушек и дедушек. Царство небесное нашим родителям и их друзьям: вас познакомили друг с другом, а потом и меня с Рувочкой. И мы рады, что за Сонечкой ухаживает хороший еврейский мальчик и что у них все идет как положено.

А вот за Яночку сердце болит. Я ему говорю, что не надо долго ходить с одной и той же девушкой, можно ей навредить. Ничего не понимает. Глупенький еще.

Так что, родные мои, приезжайте в гости, помогайте воспитывать своего племянника.

Да, дорогой Боречка, ты мне писал, что родители мальчика, который ухаживает за Сонечкой, собираются уезжать в Израиль. Конечно, и сына с собой возьмут. А он возьмет Сонечку. А вы — за ней, мы же давно знаем ваше чемоданное настроение. Даже не верится, что такое может случиться. Но и без настроения ясно: поедете хоть на край света за своей кровиночкой.

А вот Рувочка невыездной: что-то с заводом связано. Да и без этого, вы же знаете, для него работа — главное. Хотя, признаться, я и сама привыкла к своим бухгалтерским делам, к друзьям. У нас замечательные друзья. Есть и евреи, и русские, и одна смешанная пара — он еврей, она русская. Очень хорошие люди. Мы на все темы говорим — и не стесняемся, не боимся. Хотя Яночка уже давно знает нашу страшную семейную историю. Но когда я рассказывала, как наших родителей вместе с другими евреями фашисты загнали в дом и потом его — о Господи! — подожгли, я говорила именно «фашисты», а не «немцы». А когда рассказывала Яночке, как меня с ним, маленьким сыночком, спрятали русские соседи, как они забрали нас с собой в Н-ск, когда наши на день-два отбили городок, и как потом эти же люди отвернулись от нашей семьи, когда было «дело врачей», то, признаться, не смогла назвать их «фоньками», язык не повернулся.

У нас на работе евреев довольно много. Есть и начальники отделов, и даже первый замдиректора аид — добрый, хороший человек, со всеми здоровается, раскланивается, шутит. Работать с ним приятно — и дело неплохо движется. Но когда директор ушел на пенсию (уж давно было пора), то, конечно, на его место поставили не зама, а партийного индюка. Директорский кабинет он тут же чуть ли не золотом отделал, и легковая машина стала только директорской. А у нас в отделах штукатурка на головы падает, и теперь по общественным делам в автобусах давимся. А нам и больных навещать приходится, и к праздникам покупаем подарки для детей сотрудников. Да мало ли что… И этот новоиспеченный царек, изредка появляясь из своих палат надутым гордыней, в ответ на приветствие даже слово не проронит, только взглядом одарит. Хорошо еще, что замом аида оставил.

Мы, конечно, понимаем ваше настроение насчет Израиля. Но вот сами совершенно к этому не готовы. Я-то, пожалуй, не против, а вот Рувочка… Да и Яночка еще учится. Только бы на военных сборах у него все было нормально — и, может, он отвыкнет от девушки, с которой встречается. И дай Бог, чтоб у него в жизни все хорошо сложилось. Но у нас в стране столько всего разного... Ладно, об этом лучше не писать.

Здоровья вам и благополучия.

Целую вас всех, обнимаю. Скучаю.

Фрида.

 

17 июня.

Целый день не могу найти себе места. Огромное желание изменить. Откуда? Почему?.. Да! Хочу с кем-нибудь познакомиться! И могу! Запросто! Что дома сидеть?! Все гуляют, такая погода!.. Ты обидел меня. Немного. Неужели не чувствуешь? Вчера на прощанье не сказал никаких ласковых слов, только: «До свиданья, Анюточка».

Ужасно длинный и скучный день. Ужасно!

И поплакаться некому. Только вот в эту тетрадку.

Ну и зря! Что плакаться?! До свиданья! А то и прощай!

 

18 июня.

Сегодня спокойно. Где ты?! Уже уехал? Вчера? Сегодня?

 

19 июня.

Занимаюсь… Все прислушиваюсь: вдруг скрипнет калитка в палисаднике, и ты постучишь в окошко. Держу его открытым… Успокаиваю себя, что ты уже далеко, поэтому не можешь прийти…

 

19 июня.

г. Н-ск, Банный переулок, 21, Антоновой Анне.

Здравствуй, друг и товарищ Анюта!

Пишет тебе из далекой М-й области твой земляк и товарищ — рядовой Шварцман. Служба идет нормально. Замечаний нет. Недостатки устраняем на месте. Питание нормальное и калорийное. Так что пока все довольны, все смеются...

А теперь будет продолжать письмо мой хороший приятель — Яша.

Здравствуй, дорогая Анютка!

Вот я уже и солдат. Самый настоящий — в форме, сапогах и с погонами. Я от тебя на расстоянии всего в одну ночь на поезде, а кажется, что на краю света. Но пока все идет нормально, хотя чувствую, что дней через пять мы будем от тоски и однообразия выть похлеще волков.

Анютка, Анютка! Вернее, милая, нежная Анюточка-Анютка! Я представляю, как я соскучусь по тебе и твоему диванчику… Я буду ждать твои письма. Честное слово, ты даже не поверишь, как приятно получить письмо здесь, тем более от моей ласковой Анютки, когда вокруг одни мужики и сам ты сидишь уставший от сапог и жары...

Впрочем, извини, скучать некогда. За час двадцать надо успеть помыться-побриться, воротничок сменить, форму и сапоги почистить... Да-да! Всего час двадцать личного времени вечером и восемь часов сна. Остальное — служба. Но ничего! Душа свободна и может скучать все двадцать четыре часа в сутки. И я уже давно скучаю.

Вот — накатал целый роман! Считай, что совершил подвиг! Не люблю выводить буковки (ты же знаешь мой ужасный почерк). Ребята сердятся, что мои записанные лекции не прочтешь. Но сейчас я старался…

Кстати, все говорят, что бобрик мне идет. Я, признаться, ожидал худшего.

Пиши по адресу: М-я область, г. К-ск, в/ч 95501, мне. Очень жду твоих писем.

Крепко-крепко целую мою вкусную Анюточку.

Яша.

Да, еще! Что слышно о твоей поездке на юг? Решила все же удрать от меня? Или хочешь просто отдохнуть в теплых морях? Первое намерение не одобряю, второму завидую.

 

20 июня.

Нет, ты не должен отпускать меня на такой долгий срок, могу натворить чего-нибудь... Да! Сегодня опять хотела пойти и познакомиться с кем-нибудь! И сейчас скучно…

 

21 июня.

Сдала все зачеты. Очень устала. Галка обещала зайти… А что делаешь ты, милый?

Нашу разлуку переношу легче, чем в первые дни. И ты не имеешь права требовать от меня постоянства! Что я теперь — должна все дни сидеть дома?! Гуляли с Галкой (ходили в кино).

А ухажеры на броду ходят табунами. Проводили до дома — и прощайте.

Первый экзамен через три дня… А тебя рядом нет.

 

21 июня.

г. Н-ск, Банный переулок, 21, Антоновой Анне.

Здравствуй, милая Анютка!

Сейчас я дежурю. Вот уже третий час ночи, а я сижу у входа в нашу казарму и охраняю покой солдат. Как я и думал, все уже мечтают об отъезде, о доме, мамах и папах, а я, конечно, об Анютке моей курносой, с веснушками.

Однообразие и строгий режим страшно надоедают. Да еще жара невыносимая. А ты ходи в полном снаряжении — и воротник расстегивать нельзя. Вот тебе служба солдатская. Я представляю, как трудно тем, кто служит не какой-то месяц, а три-четыре года. Но привычка — вещь великая. Вот и я привык целовать мою Анюточку. Но увы… Я бы целовал мою Анютку, сказал бы, что люблю мою Анютку, и мы бы, честное слово, ушли домой с хорошим настроением.

Вот видишь, как я соскучился, что, не дождавшись ответа, пишу тебе новое письмо! Вот так Яша, не любитель писать письма!

Ну а как там твои дела? Что нового в Н-ске? Как настроение у твоих подружек? Очевидно, мое письмо придет, когда ты уже будешь сдавать экзамены. Учись хорошо, меньше бегай там без меня по броду — и тогда обязательно окончишь институт, будешь молодой и красивой геодезисткой.

Сообщу и «секретное»… Не хотел писать, но что скрывать? Мы с тобой и так многое знаем. Словом, у Костика дела плохи. Его ненаглядная Маки как раз в день нашего отъезда на сборы сказала ему, что все ее попытки напрасны: прошло уже много времени, врачи не берутся... Костя, правда, говорит, что у нее есть еще какой-то врач и она будет стараться договориться. Костя, конечно, нервничает и ждет от Маки известий. Хотя выдержкой и спокойствием его бог не обидел. В этом отношении он молодец. А мне кажется, что Машка стараться не будет…

Вкусная, милая, ласковая, нежная, любимая, курносая, веснушчатая, хулиганистая, хорошая, теплая, сладкая, дорогая моя Анютка! Я жду твоих писем. Мне скучно без них. Пиши чаще.

Нежно целую тебя.

Я. Шварцман.

22 июня.

Еще одно объяснение в любви, а ты все молчишь. Почему? Жду завтра.

23 июня.

Письма не было. Странно. Хотя, может, и не странно. Только никогда не ври мне. Ложь — это ужасно. Хотя молчание тоже может быть ложью.

24 июня.

Какие есть чудаки! Им страшно хочется жениться, зная тебя несколько часов, не зная даже твоего имени. Конечно, это вранье, игра. Хотя так хочется верить нежным словам…

Единственное, что заставляет «изменять» тебе, это чувство ревности. Ведь ты там тоже сидишь… не сложа руки. Да! Я была в театре. И не одна.

Делаю ужасные глупости, столько легкомыслия, пожалуй, не было за всю жизнь. В этом нахожу утешение.

А этим «женихом» мне тоже хочется поиграть — кто кого обыграет! Но как бы не заиграться…

Не только «жених» на меня все время пялился. Я ведь была в твоем любимом корсете. Да-да! А у меня талия и без корсета 58 см. Тебе ли не знать! А он, видать, поверить не мог. Дурак! Все вы одинаковые… Вот и ты намекаешь, чтоб я корсет надевала, когда мы идем гулять по городу: любишь, когда на меня смотрят. Хвастунишка! А я корсет как память храню — от прабабки, как мать сказала. Сама-то она этот корсет почти не носила: в войну ее молодость была. А вот меня учила: корсет фигуру лечит, походку выпрямляет, мол, носи, пригодится. Вот я иногда и надевала. И все думаю, что моя прабабка, наверное, стройной и красивой была: нос курносый, а плыла лебедушкой — гордая, независимая, и кавалеры вокруг все штабелями, штабелями... Вот так и надо вас учить. А то пораспускаете свои грабли…

Только мать моя не в нее. Никакой гордости: вот уже два дня с отцом лается. А он еще и своими костылями машет. Хлопнула бы перед ним дверью — и баста! Хотя, конечно, жалеет его. И мне жалко: все дни дома сидит. Куда он со своими палками? Да ладно на эту тему…

А вот ты где и с кем шляешься? Ну и шляйся! И мы с Галкой, может, опять пойдем — прошвырнемся по броду. На улице хорошо. И к нам просто так не подвалишь! И вообще… Держу ушки на макушке.

 

Господи! Мама положила твое письмо на тумбочку и ничего мне не сказала. Только недавно увидела, когда разбирала постель.

Два часа ночи, а спать не хочется! Буду говорить с тобой до самого утра: перечитывать твое письмо и говорить…

Яша, ты замечательный парень, таких сейчас редко встретишь. Ну как тебе не стыдно спать, Яшечка, мой Яшик!..

 

25 июня.

М-я обл., г. К-ск, в/ч 95501, Шварцману Якову.

Здравствуйте, солдатики!

Есть возможность черкнуть вам два-три слова. Как идет служба? Дружны ли между собой? Костик, друг милый, хорошие тебе выдали сапожки, не натер ли ты мозолей? И побольше кушай, постарайся поправиться. А вот моего Яшика не обижай и следи, чтоб он пил меньше воды, а то и совсем не давай пить. Вода в жару — очень вредно.

У меня к тебе, Костик, все, теперь уступи место моему милому Яшику.

Милый Яшик, дорогой мой бобричек, как я уже соскучилась. Письмо твое получила ровно через неделю после твоего отъезда. Как оно долго шло!

Яшик, ты очень устаешь? И нет у тебя возможности прийти отдохнуть ко мне на диванчик. Наш милый диванчик! Ты знаешь, сижу дома вечером, окно открытое, а за окном уже темно, вот послышатся шаги: кажется, что сейчас заглянешь ты...

Яша, а почему ты не снишься мне? Наверно, мало вспоминаешь обо мне. А я очень хочу видеть тебя во сне. Хоть во сне...

Милый мой, как я соскучилась. Где бы я ни была, я все время думаю о тебе: как бы мне было хорошо с тобой. И погода у нас отвратительная. Она бывает хорошей только в те дни, когда у меня экзамены, а стоит только куда-нибудь собраться, моментально портится. Природа копит свое тепло на те дни, когда мы будем вместе. Да?

Сейчас идет дождь, я закончу писать и понесу письмо по дождю на почту, чтоб оно быстрее дошло до тебя. А ты сильно его ждешь? Может, не стоит торопиться? Я буду писать часто, особенно если у меня будет настроение, которое зависит от твоих писем. Ясно?

О моем отпуске пока речь не идет, сначала нужно сдать экзамены. А мама хочет сказать тебе, чтобы ты не отпускал меня на юг. Но я все равно тебя не послушаюсь и буду хулиганкой. Но вот с кем ехать… На Галку Иванову у меня надежд мало: влюбилась и никуда не хочет ехать. А он женатый… Мне Галку жалко — и не знаю, как ей помочь. Вот такие дела.

Целую, целую, целую моего Яшика — и даже в бобрик! Интересно, понравится он мне? Но все равно целую. (И когда ты успел укоротить шевелюру? Это когда ушел от меня? И не показался. Я бы тогда поцеловала наяву…)

Аня.

 

25 июня.

Ради большой Галкиной любви, ради своей подруги не жалко пожертвовать воскресным вечером и своими развлечениями. И даже иду на все, выполняя ее пожелания — мужьям при женах назначаю свидания. И почему у меня так получается: налаживаю чужие любовные дела, а свои долгое время не двигаются с места? И ни одного шага, ни одной попытки узнать что-нибудь.

Вот дура! Хотела помочь Галке (сама металась — все жаждала увидеть своего женатика), так, оказывается, она не нуждается в помощи: привела каких-то других. Вот хохмачка! Они пьют вино и болтают, а я пишу…

Выпроваживай поклонников. Будь умницей, посиди дома.

Выпроводила. Ну, в следующий раз не будь такой глупой.

Галка — интересная девчонка: уж очень она доверчивая, поэтому, наверное, очень влюбчивая. Но правильная. Да, правильная! Это она мне посоветовала не дразнить и не мучить Яшика… «Все равно когда-нибудь надо будет… И лучше с тем, кто нравится». Сама-то, конечно, дурой была… и не скрывает: хотела поскорей взрослой стать. Еще в техникуме, после седьмого класса…

Яшик, помнишь, как в последнее время мы часто ездили в сосновый бор и однажды я пожаловалась, что, видимо, заболела: у меня что-то сильно ноет и горит спина. А ты сразу тоже озабоченно: «А у меня болят колени». И мы покатились со смеху, сразу все поняв.

А на моем мягком диванчике, признаться, все на нервах: боимся, что кто-нибудь войдет... И вообще, мне так не нравится: все в спешке…

Как мне хочется всей-всей твоей теплоты, долгой-долгой любви.

Нет-нет, пусть только все останется так же ласково и искренне.

 

27 июня.

М-я область, г. К-ск, в/ч 95501, Шварцману Я.

Шварцман! Как тебе не ай-яй-яй! Думаешь, значит, что я не грущу. Только, пожалуйста, не фантазируй, ничего не выдумывай. И чтоб больше я не смела ругать тебя. Будь умницей, милый.

Тебе, наверно, интересно, чем я занималась эти полторы недели без тебя. В первую очередь посетила всех своих подружек — замужних и нет. Все они живут отлично и всем надоело однообразие жизни. Сходила два раза в кино — с Галкой Ивановой, которая передает тебе привет, хотя ты ее и не очень уважаешь, но я считаю своим долгом это сделать. Была один раз в музкомедии. Не в восторге. Два раза сходила на пляж, но не загорела, так как солнце светило плохо. Остальные вечера просидела дома.

Яшик, а этому письму я очень обрадовалась, даже больше, чем первому, потому что его не ждала. Оно такое хорошее. Неожиданность больше доставляет удовольствия, чем ожидание.

Яшик, а почему ты меня так мало целуешь, только по одному разу? Тебе нисколько не стыдно? Возьму и сегодня совсем не поцелую своего Яшика. Как тебе это понравится?!

А кто еще читает мои письма? А что, если целый взвод, а я пишу такое?! Мне даже стало неудобно.

Косте и остальным твоим друзьям не пишу ничего, только передай им привет. Ничего другого для них не придумала.

Видишь, сколько наболтала.

Яшик, миленький, я очень сильно скучаю, приезжай скорей, нам будет так хорошо, а пока только приходится поцеловать тебя на бумаге: целую, целую, целую…

Аня.

 

1 июля.

г. Н-ск, Банный переулок, 21, Антоновой Анне.

Анютка, милая, здравствуй!

Сейчас ровно пять утра, и я опять дежурю. В этот раз выпало воскресенье. Плохо. В выходной мы не занимаемся, но увольнения никому не дают, так как рядом никаких селений нет, а до города далеко. Поэтому отсыпаемся за неделю, играем в волейбол. Ну а мне сегодня отоспаться не придется!

Анюточка, милая! Вчера вечером мы вернулись от своих военных соседей, к которым ездили для обмена опытом, и на тебе — от моей милой Анютки получил сразу два письма. Так что ты и далее не ленись! Я так жду твоих писем. Мне страшно хочется к моей ласковой Анюточке.

Давай назначим друг другу свидание, а? Ты ровно в оговоренный час подойди к остановке троллейбуса и, хотя меня не будет рядом, постой там минут пять. А я в это время тоже буду думать о тебе и мысленно находиться рядом.

В общем, назначаю моей милой хорошей Анютке свидание ровно в десять вечера (ты же в это время не учишься). А вот в какой день — не знаю. Вдруг письмо не успеет дойти. Так что давай договоримся так: ты сама назначишь мне свидание. И это будет здорово! Мы одновременно будем думать друг о друге, произойдет как бы слияние наших душ: мы будем думать и чувствовать одинаково. И я пошлю Анютке воздушный поцелуй.

Что нового в Н-ске? Какие идут кинокартины? Кто приехал к нам на гастроли? Почему тебе не понравилось в музкомедии?

Вот видишь, сколько вопросов! Передавай всем своим подружкам, «замужним и нет» (как ты пишешь), привет. И пусть не пугают тебя однообразием. Потому по пляжам и прочим соблазнам гуляй меньше. Вот именно, не будь хулиганкой.

Крепко целую много-много-много раз мою Анютку.

Яша.

 

5 июля.

М-я область, г. К-ск, в/ч 95501, Я. Шварцману.

Милый Яшик!

Наконец-то получила от тебя письмо. А я уже начала сердиться, что ты так долго не пишешь. А вы, оказывается, куда-то там уезжали. И я не ленюсь, пишу аккуратно. Хотя виноватой может быть еще и наша «банно-переулочная» почта. Это не то что «проспектная». И я не шучу. Наша колдобистая частная деревня — не ваш цивильный район.

Мне понравилась твоя идея. Сегодня — пятое июля. Это письмо дойдет числа девятого. А десятого в 10:00 состоится наше свидание. И я обязательно пойду на остановку. Но мне станет так грустно, что там тебя не будет, так обидно, что я могу заплакать… Нет, не буду! Честное слово! Плакать и плакаться нельзя. Правильно, бравый солдат Яшик? Вот я и хорохорюсь!

Экзамены сдаю плохо. Осталось еще три. Не знаю, как дотяну. У нас стоит чудная погода, делать ничего не хочется. Если бы ты был здесь, мы бы ездили на пляж, в сосновый бор, мне там очень нравится. А сейчас приходится туда ездить гулять с Аликом (брат охраняет меня от всяких приставал. Вот так!).

Сегодня прояснилось с моей поездкой: разговорились в институте об отпусках, и выяснилось, что на юг, в Сочи, собирается один из наших парней, Эдик. Договорились ехать вместе. Галка нынче ненадежная спутница: она все мечется. У меня так и отпуск закончится, если я не приму решения. Поедем пятого августа. Но чем позднее, тем лучше. Ты же не будешь против, что я поеду с ним? Девчонки утверждают, что лучшего попутчика не найти (как они говорят, «во всех отношениях»). Да ты сам увидишь, я вас обязательно познакомлю.

Ну вот, Яшечка, и все. За новостями в Н-ске не слежу и в кино бываю редко. Вот приедешь — станем ходить вместе, а сейчас неинтересно. Я уже начинаю считать дни до твоего приезда.

Целую моего Яшика в загорелый лобик, носик и красненькие губки. Мы не гулены и не вруны, нам сердиться друг на друга совершенно нет причин.

 

11 июля.

М-я область, г. К-ск, в/ч 95501, Шварцману Яше.

Здравствуй, Яшик!

Яшик, миленький, почему ты так редко пишешь? Мне без тебя очень и очень скучно. Такое отвратительное настроение, ничем не хочется заниматься. И все ждешь, ждешь — то писем, то дня, когда они уже не будут нужны.

Ну а как состоялось наше свидание? Как я выглядела? Какое платье было на мне, здорово ли я загорела? О чем мы говорили? Мы целовались нежно-нежно? Да?

Как дела у Маши? Костик тебе ничего не говорит? Идти мне к ней самой неудобно, все же ситуация не из простых. Да я и не знаю, где она живет. Хотя, может, в квартире Кости. Но одна я туда не пойду. Твой Ка-Ка — любитель приключений, и тетя Шура еще что-нибудь подумает… Да ладно, это я так. Хотя, когда мы с тобой иногда остаемся у него, мне всегда кажется, что хозяйка нас осуждает.

Признаться, интересно: Маша будет рожать или… Но это их личное дело, люди они уже взрослые.

Яшик, дату вашего отъезда вам же скажут точно? Думаю, дней через восемь мы увидимся. А лучше напиши. Пусть твой приезд не будет сюрпризом.

Милый Яшик, до свидания. Целую.

 

12 июля.

г. Н-ск, Банный переулок, 21, Антоновой Анне.

Здравствуй, дорогая, хорошая моя!

Вот скоро мы с тобой и встретимся. Прозябать здесь осталось совсем недолго. В субботу выезжаем в другое место, где пробудем несколько дней, а оттуда сразу домой. Так что в четверг или пятницу, наверное, буду дома.

Милый курносик, что же ты плохо сдаешь экзамены? Видно, все же часто бегаешь на пляж или еще куда, а? А может, лень-матушка одолела? Ну, ничего! Если тройки, то ерунда — тебе стипендию не получать. Если же пары есть, то это, конечно, плохо, но тоже не смертельно. Я приеду, и мы общими усилиями заработаем хорошие оценки. Так-то!

Анютка, Костик-лисий хвостик здесь тебе кое-что черкнул. Так ты ему не верь. Я хороший ведь, правда? И об Анютке я часто думаю, и девиц здесь, конечно, никаких нет. А вот когда однажды нас возили в город, водили строем в парк и мы несколько часов лежали на пляже, то умудрились выпить бутылочку вина.

Анютка хорошая! Ходила ли ты ко мне на свидание десятого числа или забыла? Я думал о тебе, моей Анюточке, и хотел быть рядом с тобой. И мечтал не только о слиянии душ… Я соскучился по вкусной Анюточке, хочу ее целовать, ласкать, обнимать… и чтоб у нас с тобой всегда было все хорошо.

Крепко и миллион раз, и намного больше, до бесконечности, целую мою Анютку-хулиганку.

Я. Шварцман.

 

Письмо Константина Колесова

Здравствуй, Анюта!

Вот и я решил выдать весточку. Причины следующие: во-первых, ужасно хочется что-нибудь написать, как говорится, хорошему человеку. Во-вторых, ты часто через Яшуса шлешь нам, а мне аж персонально, большие приветы. В-третьих, жалуюсь на твоего Яшу (иногда со злости мы зовем его Яшей-поимяшей, а он меня, как ты, наверное, уже давно знаешь, Ка-Ка. Хулиган. Что сделал с моей фамилией! Правильней было бы Ко-Ко, так нет! Ему, видите ли, нравятся мои инициалы, а не фамилия. Русофоб!). Он стал ужасен, часто ругается (матерно и нет), сильно зарос и одичал, льстив к начальству и груб с подчиненными, меня обижает (вчера в супе не дал мне кусочек мяса, еще обругал). Вот такой Яша-поимяша стал нехороший. Мало того, он совсем о тебе не думает, а думает о деньгах. А когда мы были на пляже, он разделся чуть ли не до… Словом, снял с себя гимнастерку и брюки, напился румынского вина и стал обольщать близлежащих девиц с мыслью поиметь что-нибудь хорошее. Вот он какой нехороший! А я — хороший! И вдобавок ко всему бедный и несчастный. От Маки давно нет писем, и не знаю, к добру это или к худу. Ведь если ответ задерживается, стало быть, что-то случилось. А если бы пришел вовремя — все по-старому. Но, может быть, и наоборот.

А в принципе… твой Яша-поимяша — мужчина ничего, только слегка волосат.

До свидания. Константин.

 

12 июля.

М-я область, г. К-ск, в/ч 95501, Шварцману Я.

(На конверте строки «куда» и «кому» перечеркнуты, сбоку надпись: «Адресат выбыл».)

Шварцман, мой дорогой Шварцман!

Очень-преочень жду тебя. Мечтаю, как мы встретимся…

Погадаю.

Ну вот, погадала. А что сказали карты — не скажу…

Это письмо, кажется, будет последним, вот уже совсем скоро ты приедешь и я не буду ходить на эти лживые свидания, которые ты придумал. Какое там слияние душ? Назначил встречу один раз, а у меня теперь на этой дурацкой остановке портится настроение. Стою — и не троллейбус жду, а тебя. А тебя нет...

И много я не бегаю, даже последние фильмы не смотрела. А если малость загорела, так это я несколько раз ездила на пляж с Надеждой Степановной (ты знаешь ее, работаем вместе, она в институтской библиотеке уже давно). Оказывается, с ней очень интересно ходить. Она выступает в роли моей бонны и иногда такое подмечает, что я бы и не заметила. Например, сразу может понять, с какими намерениями к нам подходят парни, стоит ли с кем из них общаться дальше. Но сейчас она уехала к сыну, и мне стало еще скучнее, особенно на работе: не с кем поболтать. Правда, я сейчас сижу в приемной комиссии, помогаю оформлять разные документы. Народу больше и работать интереснее. Смешно: в одном институте учусь и работаю. Хотя веселого ничего нет — экзамены еле вытянула. Я даже похудела. Но, по-моему, по другой причине: все с ехидством замечают, что разлука на меня действует отрицательно.

Билеты в Сочи Эдик хочет заказать на конец июля. Но я прошу его перенести на август, хотя бы на два-три дня попозже. Так что чем быстрее ты приедешь, тем дольше мы будем вместе. Ты представляешь, как нам будет хорошо! Мы будем вместе. И в городе, и за городом…

Крепко и нежно целую моего любимого Яшика.

Теперь уже до скорой встречи.

Аня.

 

20 июля.

Шварцман, вот уже сутки мы не виделись с тобой. Я очень соскучилась и сейчас считаю минутки: ты должен вот-вот прибежать. Да торопишься ли ты ко мне?

Ты должен успокоить меня, я опять что-то сильно переживаю.

 

31 июля.

г. Н-ск, проспект Мира, 62, кв. 25, Шварцману Яше.

Яшик, милый мой хороший мальчик!

Сколько прошло времени с тех пор, когда ты был рядом со мной? Всего лишь три с половиной дня, но они показались мне вечностью. Нас разделяет огромное расстояние. Я — курортница! А ты — сибирячок!

Уже вечер, и на улице темно, а я пишу тебе письмо, которое сочиняла весь день, пока ходила по городу.

Доехали хорошо. С квартирой устроились неважно (далеко от моря). Эдик ушел искать другое жилье. Я его просто вытолкала. Да, вытолкала! Мой Эдик оказался менее инициативным, чем я предполагала, часто приходится принимать решение самой, а это мне не нравится: парни должны быть более самостоятельными! Но между нами установился нормальный человеческий контакт, чего я и желала. С первого раза нас все принимают за супругов, но я это сразу опровергаю, а он молчит. Хотя зачем вводить людей в заблуждение? Потом, конечно, все убеждаются, что у нас чистые и дружеские отношения.

Знаешь, оказывается, и в Сочи можно встретить знакомых. На пляже столкнулись с парнем из нашего потока. Он так удивился, увидев нас вместе. Как жаль, что нет рядом тебя.

Видишь, мой милый, оказывается, ты мне нужен везде. Хотела не писать, но в первый же день пишу. Не могу не написать тебе! А ты разве сомневался? Нет же, Яшик?!

 

Яшик, милый мой, вот видишь, продолжила писать только на второй день. Нашли новую квартиру. Теперь мы живем в самом центре, в восьми минутах ходьбы от пляжа. Теперь у нас целая компания. Наши соседи по квартире — девчонка моих лет с тетей. Передовая такая тетя, еще опытней Надежды Степановны: знает местные нравы и злачные места. Все четверо в одной комнате, но это даже и лучше. На первой квартире мы с Эдиком тоже спали в одной комнате. Легли, и вот я задремала. Смотрю, он встает и, тяжело дыша, подходит ко мне. У меня сердце упало: неужели, думаю, посмел… Вздрогнула и очнулась — Эдик мирно храпит на своей кровати.

Сны... Когда мы ехали, видела только тебя. Интересные сны, мне понравились. Я верю им — у нас все будет хорошо.

А ты видишь меня во сне? Неужели нет? Тогда что и кого? А может, просто спишь крепко и все? Тогда это еще ничего…

Хочешь еще один вариант моей необычной ревности? Недалеко от нас ресторан. Не могу спокойно думать, что и ты когда-то был в нем или другом. И с кем? Ты же мне рассказывал, что ездил отдыхать после первого курса на юг: родители наградили путевкой. Вот и я решила: ты был, а я нет. И Галка уже два раза была. Что мне от других отставать? Мы заходили только в вокзальный ресторан, днем в нем обедали. И больше нигде, кроме моря, не были.

А деньги бегут, не успеваешь оглянуться, вернее, взглянуть на кошелек. Если мама не вышлет, то прощай, шубка. А так хочется! Ведь и ты, Яшик, не против, чтоб я была в шубке. А если ты как-нибудь сходишь к нам вечером, скажешь, что получил от меня письмо, передашь привет... Это, конечно, не просьба, а так, между прочим.

Почему-то все время помню про парня из вашей группы, о котором ты рассказывал, что он тоже поехал отдыхать в Сочи. Я помню его лицо. Где-то тоже здесь ходит.

Я совершенно не вспоминаю о доме, о Н-ске. Единственное, что сейчас меня связывает с ним, так это ты, мой милый Яшик.

Пишу на домашний адрес, думаю, что письмо попадет только тебе и не пройдет через родительскую цензуру, чего я совершенно не хочу. Даже стало не по себе. Как чего-то испугалась… Может, не посылать? Пусть это письмо превратится в мою дневниковую страничку. Прочтешь… когда приеду.

Нет, пошлю, я знаю, ты ждешь его. Ждешь ведь?

Много-много целую милого Яшика.

Аня.

 

7 августа.

г. Сочи, Главпочтамт, до востребования, Антоновой Анне Георгиевне.

Хорошая, милая Нютка, здравствуй!

Я верил, что получу от тебя письмо, но оно шло что-то очень долго — с твоего отъезда прошло уже семь дней. Сразу пишу ответ.

Я отдыхаю в городе. Никуда не поехал. Погода стоит довольно теплая. Но очень редко бываю на пляже. Ездили раза три с Костиком на речку в сосновый бор. Там здорово! Народу мало, тишина, лесок чудный. И вот мы лежим одни, и я думаю об Анютке. О том, что было бы здорово сейчас быть вместе. Да-да, даже в Н-ске! Валялись бы на песочке и травке, и нам было бы очень хорошо... И тетя Шура отчалила к родне, квартира в полном распоряжении Ка-Ка. Вот так! А тебя нет…

Я делаю успехи в плавании: могу проплыть метров десять под водой. Да-да, под водой! Дело в том, что я еще не могу научиться правильно дышать в воде, поэтому набираю побольше воздуха в легкие и плыву, пока хватает сил. Если мы еще будем ездить на реку, то подучусь.

Как ты там отдыхаешь? Не перегревайся на солнце. Больше кушай фруктов, чтоб приехала полненькой, вкусненькой.

Домой к вам сходить, конечно, можно, но ты лентяйка, напиши-ка письмо домой сама. Хоть одно-то надо написать. А первому идти к вам как-то неудобно, родители еще подумают, что ты их позабыла-позабросила: они ждут весточки все же от тебя, а не от меня.

Особый привет твоему телохранителю — Эдику. Будь умненькой!

Крепко целую.

Я. Шварцман.

 

9 августа.

г. Н-ск, проспект Мира, 62, кв. 25, Шварцману Я.

Милый мой! Я больше не могу находиться в этом Сочи, надоело. Я так тоскую, несмотря на всю красоту этого края. Что бы я ни делала, где бы ни была, думаю только о тебе и ты не выходишь из моей дурной головы. Я уже начинаю жалеть, что поехала. Нам было бы так хорошо с тобой в Н-ске. Ведь правда?

Я умоляю Эдьку уехать раньше, чтоб до начала твоей учебы мы могли хотя бы несколько дней побыть вместе. Ведь ты тоже этого хочешь. Правда? Мне все здесь так надоело — и Эдик тоже. Я уже едва переношу его присутствие, каждое его движение меня раздражает.

А вчера чуть не улетела к тебе. Просто решила побросать вещи в чемодан, купить билет на самолет — и сразу к тебе домой, прямо с аэродрома к своему Яшику. Даже не думала, что сказали бы твои родители.

Спору нет, здесь красиво. Но, мне кажется, приезжают сюда не отдохнуть (толкотня и дороговизна), а других посмотреть и себя показать. Ну а мне некому себя показывать. И смотреть ни на кого не хочется.

Помнишь, мы были как-то на пляже и я все была чем-то недовольна: то солнце не так светит, то ветер не туда дует… А ты: «Ну что с тобой, глупышка?» Какой я была глупой. Ведь мы были вместе. Что мне еще было надо?

Сейчас, когда тебя рядом нет, меня преследует тревожное предчувствие, что встретимся, но прежних отношений между нами не будет. Но они будут! Ведь это зависит только от нас двоих. Ведь мы же сами с усами…

Получил ли мое первое письмо? А ответил? Я еще не получила. А вдруг оно лежит на почте! Сейчас побегу.

До свидания, милый, тороплюсь.

Твоя Аня.

 

16 августа.

г. Сочи, Главпочтамт, до востребования, Антоновой Анне Георгиевне.

(Сведения об адресате перечеркнуты и надпись сбоку: «В Н-ск». На обратной стороне надпись: «Истечение срока хранения».)

Милая моя хорошая Анютка! Здравствуй!

Приезжай скорей! Мне скучно!

Погода испортилась, купаться нельзя. Ходим с Костиком днем в кино, вечером пройдемся пару раз по броду — и по домам.

Машка уехала в деревню — то ли к своей тете, то ли к бабушке, Костик сам толком не знает. Говорит, что с врачами она не договорилась, что сейчас уже ничего нельзя сделать. Оказывается, Костик уже давно говорил с ней на эту тему, а Машка тянула и даже заявляла, что хочет от него ребеночка — «на память». Вот дурочка! Ты же помнишь, что Костик сам как-то признавался, что хочет с ней расстаться — и, смеясь, просил познакомить его «с такой же чувихой, как ты»! Но он и без смеха, по-моему, нам завидует. И я бы завидовал, если б у меня не было такой Анюточки… Господи, ужасно захотел тебя поцеловать, обнять… и так далее. Да-да, и так далее!

А Машка может устроить Костику «козу». Уж слишком она самостоятельная (твое словцо). Разве можно так — без взаимного согласия? Видимо, специально затянула: решила удержать его. Или, в самом деле, «на память»? Но Костик настроен решительно. Он же понимает, что Машка до него была со многими. И это не сплетни. Она даже сама, помнишь, когда выпьет лишку, начинает перечислять… и плачет. Неудобно об этом писать, но факт.

И дело, может, даже не в этом. Костик, по-моему, ей не верит, что она не возьмется за старое. Но даже это не главное. Просто Костик еще не готов к таким переменам в своей жизни. Ведь он еще учится, а здесь — ребеночек…

А разве Машка сама готова? Техникум бросила, не работает, своего жилья нет. Вот и вся их самостоятельность. И семья у Маши многодетная, отец с ними не живет. Наверняка им трудно. Разве можно еще их нагружать? Нашим родителям и так в жизни досталось… Поэтому Костик и нервничает, переживает. Говорит о каких-то возможных преждевременных родах. Я в этом ничего не понимаю. А он даже к родителям на лето не поехал.

Анчик, милая, хорошая. Было бы здорово, если б ты вернулась на несколько дней раньше, а то приедешь как раз к выходу на работу — и все, не успеем погулять. А потом начнутся будни: работа, учеба каждый день, проекты — все же четвертый курс, а на пятом — преддипломная практика и диплом. Да, диплом! Не думай, что я хвалюсь. Просто я еще сам не могу осознать, что осталось учиться не так уж и много. А я так хочу побольше быть с моей милой Анюткой. Чтоб не думать ни о каких учебниках и проектах, целый день бродить по городу, угощать Анчика мороженым и целовать весь день, весь вечер, всю ночь…

Яша.

P. S. Видел вчера твою уважаемую Галину Иванову. Была в своем репертуаре: шла по центральной улице в обнимку с каким-то парнем. Пошатываясь.

 

(В конверт вложена записка-письмо от Кости Колесова.)

Здравствуй, Анюта!

Живем мы с Яшусом здорово-здорово! Много света, солнца и тепла различного происхождения.

Яшус необыкновенно много ест, так что приезжай поскорее, бросай Эдика (и что он к тебе привязался?) и осчастливь Н-ск своим присутствием. О тебе мы ужасно часто вспоминаем, так что если мы и ходим в кино и театр, то считай, что это с тобой.

А я все еще жду от Маки ответа. Приезжай, поплачусь лучше тебе, чем до безобразия верному своей Анюте Яшусу (на его месте я убил бы этого Эдика!).

Глубоко уважающий Константин.

 

20 августа.

Ты зря обиделся. Дома же родители. И Алик мог зайти. Конечно, я должна была быть с тобой более ласковой. Но кто же знал, что мы так скучали друг о друге. Письма — одно, а вживую могло бы случиться иначе.

 

21 августа.

Как ты мог такое сказать?

Ты испортил нашу поездку в сосновый бор. И это после того, как мы были вместе… Вот и заработал пощечину.

Как ты мог сказать, что я, может, «так же близко» была с кем-то в Сочи? Нет, как ты мог это сказать?! Говоришь, что твой одногруппник видел меня, но не подошел, так как я была не одна. Ну и дурак! Я была с Эдиком, и ты это знаешь. И у нас с ним были нормальные человеческие отношения. И все! Если не веришь мне, то и не верь!

Нет, как ты мог не только сказать, но даже подумать о таком?! Да за это мало пощечины!

Ты растерялся, не ожидал. Извинялся...

Пока я не принимаю твоих извинений.

И вообще, мне кажется, что ты придумал этого одногруппника. С самого начала придумал. Я только сейчас начинаю кое-что вспоминать и анализировать. Я же спрашивала тебя о нем, когда приехала, рассказывала, что хотела встретить его. А ты что-то все подмигивал своему Ка-Ка, который почему-то лыбился. Если это так, то ты мне не доверяешь: хотел, чтоб я боялась твоего «одногруппника». Вот он меня и «увидел»…

Не могу тебя простить!

 

5 октября.

Твой Костик — настоящий лисий хвостик, как ты его как-то назвал, и вообще — настоящий кака: хоть бы пожалел Машу и не сразу с ней расстался. Как говорится, отделался легким испугом: ребеночка вроде как и не было, коль умер. Маша теперь совсем одна.

Ладно, бог ему судья. Все вы, мужчины, наверное, одинаковы.

Не могу уснуть.

Так хочется, чтобы ты просто посидел около меня, нежно поцеловал. Конечно, хворь бы моя прошла. Как я хочу твоих поцелуев…

 

14 октября.

г. К-в, ул. Центральная, 5, Хаймовичу Б. А.

Дорогие мои, родные Боречка, Фирочка и Сонечка!

Пишем мы друг другу редко, но хорошо, что по телефону частенько переговариваемся. Хотя по нему многого не скажешь. И не только из-за денег…

Знаем, что с оформлением документов у родителей жениха дело двигается, но медленно. Даже не верится, что потом и вы уедете в Израиль и мы будем так далеко друг от друга.

Но на наших бюрократов не обижайтесь и не озлобляйтесь. Их так и не выгрызли. По-моему, это наша вечная беда. И среди них есть и аиды, как и среди всяких трусов и прохвостов. Если не хуже.

Кстати, это один из козырей моего Рувика, когда мы с ним говорим о Яночке: мол, среди евреек халды тоже попадаются. Конечно, в семье не без урода — кто ж с этим спорит. Вот и антисемиты еще уродствуют. Даже Яночка кое-что уже прошел.

Недавно мы с ним говорили. Но разве с Яночкой долго поговоришь… Все торопится, да и весь в своего папочку: не любит разговаривать по этим делам. А я до сих пор не могу успокоиться. И повод для разговора был: во-первых, Яночка все еще встречается с той девушкой; во-вторых, у меня в НИИ один подвыпивший начальничек (отмечали юбилей сотрудника) во всеуслышание рассказывал: «Преподавал нам в институте один еврейчик, но так интересно читал лекции…» Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

Вот я и напомнила Яночке его же старые происшествия. Может, я вам о них уже говорила? Но тоже напомню.

Однажды в детстве, в первом или втором классе, поссорился он с соседом, русским мальчиком, и хотел как-то ответить ему. И вот брякнул: «Жид!» Конечно, Яночка не раз слышал это в школе и на улице, но, наверное, еще ничего не понимал.

А соседский пацан все рассказал своей маме, а она — нам. Даже скандал устроила. Мне пришлось извиняться. Помню, что не знала, как объяснить Яночке это слово. Но все же объяснила, что это слово говорят только плохие мальчики.

А сейчас объяснять было незачем, большенький уже, просто напомнила, чтоб не забывал: слово еще живет… или, может, спит до поры. А он мне: слово есть слово, главное — дело, мало ли в русском языке плохих слов.

Нет, Яночка понимает, конечно, и не оправдывает таких людей, просто, по-моему, он пытается как-то приспособиться к нашей жизни.

Сейчас вспомнила одну школьную историю, которую рассказала мне соседская девочка, которая училась в той же школе. Яночка учился в классе восьмом-девятом, и их послали на уборку урожая в колхоз. Эта девочка зашла по каким-то делам в дом, где жили ребята. Там и произошла драка Яночки с мальчиком из параллельного класса. Соседская девочка называла этого мальчика, как сейчас помню, Изей. Она слышала, как мальчишки науськивали этого Изю на Яночку: мол, он на всех эпиграммы в школьную стенгазету пишет, смеется над всеми, в том числе и над тобой, вот и врежь ему. И этот Изя развязал драку. Девочка рассказывала, как все обступили дерущихся, подзадоривали и смеялись. И главное, что бросилось в глаза этой русской девочке: когда Яночка стал колотить Изю, то Яночку схватили за руки мальчишки из класса Изи, стали мешать ему, и никто не заступился за Яночку, даже ребята из его класса.

Конечно, дети зачастую бывают более жестокими, чем взрослые. Опыта и ума еще маловато. Не знаю, чем бы все это закончилось, если бы не помешали учителя.

Нас с Рувимом в школу не вызвали, Яночка нам ничего не рассказал. Мы тоже промолчали — боялись подвести соседку, которая поделилась с нами. И до сих пор представляю, как Яночке было тяжело, если и он заметил, что мальчишки из его класса за него не заступились. Наверное, потому ничего и не стал нам говорить, что постеснялся рассказать, как его предали одноклассники. Не хотел их позорить.

Эта девочка рассказала, что после драки Яночка куда-то убежал, а было уже темно, и несколько ребят пошли его искать. Нашли на берегу речки. Может, плакал от боли и обиды? А может… Не дай Бог! Ведь мог и сделать что-нибудь с собой. Плавать-то он не умел.

Конечно, мы с Рувимом сильно переживали, как у него сложатся отношения в школе. Но окончил он хорошо, и конфликтов, по-моему, больше никаких не было. Я даже подзабыла этот случай. Но уверена, что Яночка все помнит. Такое не забывается…

Я говорю Яночке: хоть, наверное, плохих людей везде хватает и не все течет как по маслу, но у Сонечки и ее жениха Гриши жизнь теперь сложится по их способностям, а не по параграфам паспорта. Вот поэтому многие и уезжают в Израиль — ради детей. А здесь только и ждешь каких-нибудь подвохов, усмешек или предательства. Говорила, что и нам надо подумать об этом. Но Яночка, я уже вам писала, весь в родного папочку: все в шутку переводит. Говорит, что в Израиле, как и у нас, две беды: у нас — дураки и дороги, а в Израиле — жарко и евреев много.

Может, Рува прав: пусть решит… как сердце подскажет. И насчет Израиля, и в личной жизни. Господи, но мы-то знаем, что сердце может ошибаться. Вот я и говорю Яночке: если уж здесь оставаться, то тылы должны быть крепкими. И главное — семья. А в ней всякое бывает — и споры, и ссоры… и надо быть уверенным в близком тебе человеке. Говорила, что и родители невесты должны быть хорошими людьми. Ведь яблоки от яблони недалеко падают. И желательно, чтоб родители молодых понимали друг друга, дружили друг с другом.

Словом, все воспитываю своего сыночку. А он только кивает и улыбается: мол, мели, Емеля, твоя неделя. И даже ехидничает: если бы не было евреев, их все равно бы придумали. Глупая шутка. Уже сил никаких нет. И Рувим заладил: не приставай да не приставай! Но разве можно пускать судьбу сына на самотек? Только и сказала Яночке, что мы верим в него — он себя и нас не подведет.

Вот такие дела, мои дорогие. Пересказала вам наш разговор с Яночкой — и на душе стало легче. А так все по-старому: мы с Рувиком трудимся, встречаемся по праздникам и на днях рождения с друзьями, иногда ходим в кино. Мечтаем купить телевизор. Вот изобрели люди! Молодцы!

Слышала анекдот: мол, телевизор придумали евреи, чтоб с русскими реже встречаться. Дурацкий анекдот.

Я желаю вам здоровья и терпения. Хотя, может, не надо сильно торопиться… В Израиле сейчас тоже немало проблем и трудностей. И главное, неспокойно: все время война. Словно она там вечная. Это ужасно.

Вот и Яночка уезжал на военные сборы. Говорит, что и после четвертого курса сборы будут, и потом тоже. Неужели мы готовимся к войне и она у нас может повториться?

Хотя «у нас» или «у вас» — сейчас все так связано друг с другом. Но вы приняли решение — и дай Бог вам счастья. Как говорят, все, что ни делается, — пусть будет к лучшему.

Обнимаю, целую, люблю.

Фрида.

 

18 октября.

Вот и опять ты читал эти короткие заметки. Я пишу их для себя, но не могу удержаться, чтоб не показать тебе. И тебе нравилось читать их. Это было видно. Нравилось, потому что здесь я высказываюсь больше, чем в жизни.

Но что случилось за последнее время? Меня все время преследует мысль, что ты чем-то недоволен. В этом причина и моих капризов. И ты говоришь мне уже не «глупышка», а «злючка».

Что-то с нами происходит, что-то нездоровое… И мы стали видеться реже.

Выход — нет, конечно, не расстаться, об этом никто из нас не думает (в этом я уверена) — просто надо развеяться. Мы, наверное, устали. Надо как-то проверить наши чувства. Может, познакомиться с другим… а тебе — с другой?..

Нет, нет! Я не уверена…

Сейчас у меня совершенно нет желания видеть тебя в субботу. Не приходи. Такого мне тебя не нужно. И эти сегодняшние блуждающие глаза… Возможно, я очень обидчива, но такого тебя я не хочу, не надо. В субботу мы не встретимся.

Конечно, я еще загляну сюда, в эту свою тетрадку, ведь мы не увидимся целых три дня, я буду скучать. Но это нужно. Для нас обоих.

И прости, что у меня мелькнула мысль проверить наши чувства. Это глупо! Ужасно, что я написала про новые знакомства... Но зачеркивать не буду! А то подумаешь еще, когда снова будешь читать, что хочу что-то от тебя скрыть. Хотя, видимо, что-то недоговариваю…

Мне показалось, что сегодня ты хотел что-то сказать на прощанье, но не сказал. Может, я просто ждала твоих слов… Мы очень мало говорим друг с другом. Почему? Ведь нас что-то мучает.

24 октября.

Естественно, я не собираюсь с ним встречаться. Просто позволила проводить до дома. Если Галка узнает, то обидится на меня, хотя с ним она уже давно не общается. Да и гуляли-то они недолго. Но лучше ей не говорить. Я чувствую, что ей будет больно, если узнает. Все же она хотела с ним встречаться, даже строила планы. Хотя, по-моему, планов она никогда не строит: встречается — и все. Может, так и надо? Не знаю… Но я пожалела, что так поступила. И виноват в этом ты. Да, пыталась доказать самой себе, что я еще могу нравиться. И многим!

8 ноября.

Вот видишь, какие мы люди: испортили себе настроение. Мы совершенно не верим друг другу. И уже давно. Это ужасно!

Помнишь, как ты заставил меня пойти к врачу? Чего мне это стоило! Но, признаться, я до сих пор не могу понять главную причину твоей просьбы. Почему ты не поверил, что я стала женщиной? Для меня это было великим событием. И я даже сказала тебе об этом, что решилась только с тобой… Да, не было «признаков». Но Галка мне сказала, что так случается. Мне было неудобно говорить тебе об этом. А ты все заставлял меня пойти к врачу. И я сама стала сомневаться. И пошла. И врач подтвердила мне Галкины слова: такая, мол, у меня «конституция».

Но, может, тебя волновало что-то другое? Сомневался, получилось ли у тебя?.. Не беспокойся, милый, получилось. А вдруг ты хотел узнать совсем не это? Я только сейчас начинаю понимать. Тебя, наверное, интересовало, когда я стала женщиной… Боже, может, ты до сих пор мучаешься этим вопросом? И ревнуешь, вернее, сомневаешься во мне? Господи, но что я могу сделать… Нет, я не собираюсь ничего объяснять и доказывать!

 

17 ноября.

Я ничему и никому не верю, даже тебе. Говорят, что не верит тот, кто или слишком многое видел, или ничего не видел. К кому отношусь я?

Вот сегодня уезжаю в командировку, но ты в это не поверил.

Я с удовольствием уезжаю, чтоб отдохнуть от всего, вдохнуть новизны. Мне так надоело это однообразие. Даже не жаль, что завтра меня не будет в Меде на вечере. Прочь из Н-ска! Эх, опять бы в теплые края — на море, на юг! Что же, хотя и ненадолго, всего на неделю, прощай, город, прощайте все!

Интересно, буду ли скучать?

Прочитала твое «иностранное» послание. Переписываемся. Юморим. При разговоре надо смотреть в глаза друг другу, а тут… Да и по-русски уже стали понимать друг друга хуже. По-английски тоже. Хотя я пытаюсь осилить этот язык: пишу словарь. И ты со словарем мучился. Но, по-моему, есть ошибочки. И не поняла, что ты хотел сказать. Сам-то хоть понял себя? Что ты хочешь делать вечером — то ли целоваться, то ли будет «кровать»? Это что за «bed»? Будем спать? Может, ты имел в виду другое… Так по-английски «спать» — «sleep». А другое — не знаю.
Да и как другое — без «целоваться»? А ты — или-или. Разве так бывает? Может, и бывает. Но я так не хочу. Я вообще не хочу так.

Почему люди не понимают друг друга? А ведь думают, мечтают и говорят на одном языке. Я хочу таких слов, без всяких словарей и подсказок, честных и искренних. По-моему, ты их тоже хочешь. Вот и даю тебе задание: скажи все, что у тебя на душе. И без шуточек.

 

10 января.

Зима в самом разгаре. И на душе зима: что-то замерзло в ней и никак не может оттаять.

Ты мне рассказывал, как добирался до больницы: все замело, транспорт не ходит, пурга, сильный ветер в лицо с ног валит, а ты все равно идешь и идешь… Долго шел. И я долго ждала тебя. Но знала, что ты придешь. Ты не мог не прийти.

Эти три дня были как во сне.

Родичи думали, что я была в командировке.

Мы назвали бы нашу дочку Любой. Люба, Любаша, Любовь…

Да, была бы Любовь. У нас была бы дочка, я в этом уверена, так как хотела бы девочку. И она была бы нежной и ласковой, доброй и искренней… Ты же у меня такой. Правда?

Хотя нет, от родов многие толстеют, вдруг я бы тебе разонравилась.

Спасибо Деве Марии и Галке. Ты вот все ее осуждаешь, а она помогла: всего три дня — и я возвращаюсь из «командировки». Но признаюсь: эти три дня — как вся моя жизнь…

Но ничего, оттаю: ты же рядом со мной.

 

12 февраля.

(Почтовая карточка, передана Анне Яшей.)

Куда: Главпочтамт, Антоновой Анне.

Адрес отправителя: Главпочтамт.

Анюта! Добрый день!

Я хочу тебе кое-что сказать, но рядом сидит Костик, и я молчу.

У нас сегодня будет хорошее настроение, правда? Вот переждем пургу и пойдем погуляем.

Анюточка! Курносик! Лохматуля! Вот ты сидишь и шутишь с Костиком, что мы расходимся… А вдруг это правда!

Время разрушает даже камни...

Ц. Т. О. К. М-М. Р.

Яша.

 

12 февраля.

Вот опять читала-перечитывала твою «телеграмму». Ты тоже, видать, шутил: экономил на количестве букв. Только это не телеграммный бланк. Да и то — там платят не за буквы, а за слова. Перепутал?.. Ладно, брать плату с тебя не буду, просто обменяемся посланиями. Но я напишу без экономии: целую тебя очень крепко много-много раз!

Придешь — прочтешь. Надеюсь, ты оттелеграфировал мне такие же буквы-слова? Хорошо еще, что не морзянкой. Я бы ее не поняла.

 

25 февраля.

Боже мой, как ты можешь наши отношения сравнивать со своими жалкими столкновениями с какими-то девчонками?! Ты о них не очень лестно отзываешься, но зачем эти намеки на «всех»? Я это принимаю на свой счет. Неужели я настолько легкомысленна, что мне нельзя верить, — моим словам, поступкам? Неужели меня можно сравнивать с какими-то пустыми и вульгарными девчонками? Как это ужасно.

Все шутишь: «Скажи, кто твои друзья, и я скажу, кто ты». Если уж следовать твоим словам и посмотреть на твоего друга Ка-Ка, то… Мне тоже многое в нем не нравится…

Но нет, Яшик, я верю тебе. И зачем мне играть? Будь так на самом деле, мы бы давно расстались. Играть мне нет смысла. Ты прекрасно знаешь, на что я иду. Какая же это игра? Почему я не могу похвалить некоторых наших институтских ребят? Почему я даже тебя не могу похвалить, если мне что-то нравится? Да, ты очень бережно относишься к своим родителям, советуешься с ними, я знаю, и мне это очень нравится. Почему ты считаешь, что я не искренна? Почему это обязательно нужно понимать на свой лад? Я нисколько не подтруниваю. Ты стал каким-то мнительным. Глупо и жестоко оскорблять мои чувства.

Я не буду с тобой разговаривать, когда ты ко мне придешь, пусть это будет наказанием. Ты очень обидел меня своими глупыми усмешками и подозрениями.

 

28 февраля.

Я не сдержала своего слова. Как я могла не разговаривать с тобой, если мне хочется. Как мы могли не любить друг друга…

 

18 марта.

Теперь я точно знаю, что ты меня не любишь. Это привычка, желание, но только не любовь. Тебе, конечно, приятно быть со мной. И на людях, и наедине. Но если ты хотя бы немного любил меня, разве отпустил бы сегодня в театр? Пусть с Галкой, но ведь одних. У тебя даже мысли такой не возникло. А если что-то и мелькнуло, то, я уверена, это от скуки. Но потом, видать, придумал, чем будешь вечером заниматься.

Все чаще хочется положить всему конец. Но как же трудно решиться. Боишься потерять веру в людей, в красивое и счастливое. И опять подчиняешься твоему желанию. И сама хочешь ласки… Неужели это все-таки любовь? Как нелегко разобраться.

Почему ты не просишь почитать мой дневник? Неужели тебе неинтересны мои мысли? Или думаешь, что я лишена гордости, сама пойду на поклон? Нет. Этого не будет. Видишь, даже этот пустяк обижает меня. Я сама иногда злюсь на себя, что такая обидчивая и, как ты, мнительная.

Я хочу, чтоб ты пришел завтра, я уже скучаю. Приди скорей и узнай мои мысли. Ты же когда-то писал о нашем слиянии душ. Я почему-то часто вспоминаю эти слова. Неужели это был просто разовый порыв? Или опять это проклятое «бы» мешает?

 

1 мая.

Клянись!

Клянись, что сегодня ты будешь молодцом и не смалодушничаешь. Ты должна найти в себе силы, как бы ни была задурманена его лаской. Если ты поддашься, ты будешь самым безвольным человеком. Твоя воля подчинится другой воле, ты станешь самой дрянной девчонкой. И вообще, ты не будешь достойна чистого и хорошего. Между нами ничего не будет...

Клянусь перед своей совестью!

 

5 мая.

г. К-в, ул. Центральная, 5, Хаймовичу Б. А.

Яночка, кажется, познакомился с какой-то другой девушкой: его недавно видели с ней. Но не знаю, кто и что. Да и, может, просто вместе учатся.

Боречка, ты напиши Яночке несколько слов. По-мужски что-нибудь напиши. Рувочка совершенно не хочет заниматься воспитанием сына. Считаю, это неправильно. Мы с ним даже скандалим.

Вернее, он воспитывает, но не так, как надо. Они на заводе занимаются какими-то топливами, и Рувочка говорит, что может наступить время, когда на Земле с природными запасами будут проблемы. Вот и воспитывает: людям надо объединяться, поодиночке это не решить…
А национализм, мол, всех сожрет и уничтожит, от него нет других средств и оружия, кроме объединения. Только сбивает Яночку своим, как он выражается, «интернационализмом». Нет, я тоже за объединение, но нельзя терять свои корни. Просто надо жить мирно. Да, лишь бы войны не было. И в первую очередь в семьях. В них наши основные корни — взаимоуважение, преданность, доброта.

Ладно, что вам об этом писать? Вы и сами ученые. Это я Яночке иногда говорю.

 

13 мая.

г. Н-ск, проспект Мира, 62, кв. 25, Шварцману Р. Д.

Дорогой племянничек! Пишу в этом письме для тебя персональные строки (от своей сестренки и от твоего папы секретов нет).

Приезжай в наши края. А там и в Израиль махнем. А что? Израиль самоотверженно борется за свою независимость. Будем помогать ему в этой борьбе. У тебя в институте военная кафедра, так что после окончания будешь офицером. Эти знания пригодятся в Израиле.

Меня в жизни часто обижали и унижали. Хотя я и стал кандидатом наук, но у меня еще немало планов, и я хочу их осуществить быстрей и безболезненней. Ты, конечно, можешь улыбнуться, а я скажу старую истину: плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Да и не обо мне сейчас речь, дело в принципе: евреи должны жить вместе. И главное, быть вместе, если их раскидала судьба.

Твои родители, естественно, за тебя очень волнуются. Ты на них не обижайся, когда они что-то советуют на личную тему. И я тоже хочу сказать по-мужски: гуляй, пока молодой, но не загуливайся. Не обижай тех, с кем гуляешь, сразу давай понять, насколько эти гуляния серьезны. Да ты и без меня, по-моему, это хорошо понимаешь. Приезжай, у Сонечки есть очень симпатичная, скромная подружка. Стесняться этого не надо. Силой никто не женится.

И скажу еще: личное и государственное всегда взаимозависимы. Это только кажется, что то и другое свободно друг от друга. Но даже прыщ без грамотного здравоохранения может стать серьезной проблемой. А что говорить о других, более серьезных вопросах…

Ты для меня родной человек, и я желаю тебе счастья.

 

25 мая.

г. К-в, ул. Центральная, 5, Хаймовичу Б. А.

Здравствуйте дорогие тетя Фира, дядя Боря и милая сестренка Сонечка!

Сразу отвечаю на самый важный вопрос, о котором пишет дядя Боря. Я прекрасно понимаю, о чем вы беспокоитесь. Каждый выбирает свою судьбу сам. Но, как говорится, везде хорошо, где нас нет. Ха, нас — не евреев, а вообще человеков.

Знаете анекдот, когда один еврей все ездил то в Израиль, то опять сюда и на вопрос, что ты все ездишь, ответил: «И там и здесь хреново, зато в дороге такой сервис!»

Если серьезно, то я считаю, что победить все это можно будет только сильным и уважаемым во всем мире Израилем и таким же другим государством, в котором исторически живут евреи. Да, я считаю, что в нашей стране, чтоб люди почувствовали себя людьми, стали жить лучше, и русским, и евреям надо многое победить в себе. Да, русским и евреям! В стране идут какие-то изменения…

Конечно, все это долго и не так просто. Сейчас поясню. Меня, дядя Боря, тоже не раз обижали и унижали. Могу рассказать из дней почти нынешних. Однажды в деревне, когда нас посылали на уборку урожая, в клуб, где мы жили, пришли местные подвыпившие парни. Ну и у нас тоже нашлась бутылочка. Вдруг один из деревенских уставился на меня и стал зло спрашивать, почему я такой курчавый — не еврей ли? Я почему-то растерялся немного, а один наш парень после небольшой заминки брякнул: «Нет, он русский». И я промолчал. А потом, когда деревенские ушли, я случайно услышал, как этот парень тихо сказал: «Хорошо, что я не еврей». Вот я и говорю: что на русских обижаться, когда сам смалодушничал?

Мы и с ребятами на эту тему не говорим, даже с друзьями. Будто стесняемся или боимся чего-то. А может, то и другое: стесняемся самих себя и боимся, что не поймем друг друга.

Вот и надо что-то делать в нашей стране, чтоб перебороть и себя и других. Может, здесь и наука должна помочь. Со лживыми учениями простым смертным не справиться, а вот на бытовом уровне… Если мы все разъедемся, то кто будет перебарывать и помогать?

Конечно, насчет выезда сейчас много разговоров. Папа как-то сказал, что некоторые не хотят уезжать, поскольку лучше быть в деревне королем, чем в городе пешкой. Да, эти «некоторые» нашу страну называют «деревней». Папа, конечно, так не считает. И я тоже. Да и мама, по-моему, так не думает. Пусть мы, вероятно, сильно отстали, но папа говорит, что на заводе много талантливых людей. И я думаю, что надо просто создать всем одинаковые условия для нормальной работы и продвижения, чтоб люди могли смело и беспрепятственно проявлять себя. Тогда и работа, и жизнь должны улучшиться. Хотя жадность и зависть человеческая, наверное, безграничны и, увы, вечны.

Словом, дядя Боря, я чувствую еще свою неподготовленность в этом вопросе, но знаю одно: я желаю Израилю процветания. А в нашей стране процветание зависит от здесь живущих, то есть и от меня.

Что касается личных дел — вопрос не актуальный. Жениться пока не собираюсь, а там жизнь подскажет.

Ну а насчет «гуляй, но не загуливайся» — согласен. Только разве всегда можно предугадать, как будут развиваться отношения? По-моему, бывает все сложней. И я бы переиначил известное «быть или не быть?» на «верить или не верить?». Как не обмануться в людях — вот в чем вопрос… Наверное, потому и бога придумали, что в него поверить легче, чем в человека.

А с мамой и папой у меня отношения хорошие. Иногда говорим и на эти темы. Может, не так подробно. Да и к чему? Ведь жизнь прекрасна и удивительна!

Я письмо передам маме, она его вам и отошлет. У меня секретов от родителей нет. Да и ничего нового для них я здесь не сказал.

Желаю вам всем здоровья и успехов. Целую.

 

9 июня.

г. Н-ск, проспект Мира, 62, кв. 25, Шварцману Р. Д.

Вы, конечно, прочли письмо моего племянника. Хороший он у вас парень, но еще много ветра в голове. Вся жизнь — праздник! Но, думаю, у него с этой девушкой какой-то конфликт. Слишком обтекаемо пишет. Хитрит. Хотя понятно какой: «Верить или не верить?» Вы не расстраивайтесь, голова у него работает хорошо. Сложней с душой. Мне очень не понравилось, что он пишет «Бог» с маленькой буквы. Да еще с усмешкой. В этом причина всех наших бед…

 

10 июня.

Яшка! Я все-все помню…

Вчера мы шли с тобой со дня рождения и любили друг друга… Это был наш вечер, наша ночь, наша вечность.

Боже, как нам было хорошо! У меня до сих пор кружится голова от твоих ласк и поцелуев… Нам не хватало скамеек… Нам не хватало кустов и полянок… Нам не хватало палисадников и заборчиков… Мы не могли насытиться друг другом, мы хотели друг друга еще и еще…

Яшка, может, я как-то не так написала, но вчера было что-то необычное с нами: мы рвались друг к другу, терзали друг друга неутоленной жаждой. Конечно, мы были немного пьяными, но голова кружилась не столько от вина, сколько от ласк. Вся земля, весь мир, вся вселенная были наши. Я хорошо запомнила звездное небо. Оно было в миллионах и миллиардах горящих глаз, которые смотрели на нас. И мне было не стыдно, а, наоборот, весело лежать под открытым небом и яростно тебя любить. Мне было свободно и вольготно: мир, смотри, я люблю!

И ты не мог успокоиться, ты был неутомим, мой милый Шварцман.

Но сейчас, на трезвую голову, я догадываюсь: не только из-за вина мы никак не могли насытиться. По-моему, нам не хватало друг друга. Я не ощущала твоего тела, твоей лохматой груди, твоих ног, твоего запаха, и ты не ощущал меня всю.

Боже! Как я мечтаю быть вся-вся твоей, чтоб ты был весь-весь мой…

 

17 июня.

Шварцман, милый! Как мне тяжело! Вот где я дала волю слезам. Ты извини, но я больше не могу владеть собой. Я очень люблю тебя. Зачем мы опять так гадко расстались? Но и я не могу так… второпях. Вижу, что ты нервничаешь: вдруг кто-нибудь войдет… И хотя я знаю, что мои сюда не войдут, все равно стесняюсь и тоже нервничаю, словно в чем-то опять обманываю их, себя.

Нет, ты не любишь меня, если заставляешь так сильно переживать. Неужели ты хочешь быть таким, как твой друг Ка-Ка? Он совершенно не чувствует ответственности за тех, с кем встречается. Неужели все мужчины такие? Неужели вам нужно только одно? А душа?..

Боже, ты завтра уедешь… Приезжай скорей.

 

20 июня.

Знаешь, вчера я встретила одну нашу общую знакомую. Разговор с ней развеял в прах все твои хорошие слова. Тебя видели на майские праздники с какой-то девицей. Недалеко от дома Ка-Ка.

Ты что, мне изменил? Может, ты до сих пор мне изменяешь? И всегда изменял?

А может быть, я просто большая фантазерка… и некому развеять мои фантазии? Ведь ты так далеко. Опять учитесь воевать. Учили бы людей лучше миру. Я имею в виду — миру с самим собой и другими людьми. Чтоб не было даже случайной боли.

 

Неотправленная телеграмма

21 июня, 21 ч. 30 м., г. Н-ск, проспект Мира, 62, кв. 25, Шварцману Якову Рувимовичу.

Милый Яшик, я очень скучаю, приезжай скорей. Если ты не приедешь, я натворю глупостей — заведу другого. Аня.

 

21 июня.

Одно понимание, что тебя нет в городе, заставляет грустить. Странное ощущение, что ты уехал надолго. Почти навсегда. Да, в каждую долгую разлуку почему-то думается, что мы больше не будем вместе. А если и будем, то не так искренне.

Тебя опять нет в самое тяжелое учебное время. Я не знаю, как скоротать его, даже жаль, что кончились занятия — они лучше, чем экзамены.

Сегодня первый раз вышла погулять. Как жалок брод, гораздо лучше сидеть в сквере на скамейке, беседовать, как старушки, с подругами, чем шляться там. Три вечера, проведенные дома, лучше, чем этот. Пока Галка подавала поздравительную телеграмму своей тетке, я «послала» тебе телеграмму-шутку. Но Галке ее не показала.

Яшка, милый, ты даже не представляешь, как приятно писать в эту тетрадку. Все равно что я поговорю с тобой, хотя ты так далеко. А ты потом будешь судить о моем настроении: ай, какая я была нехорошая вчера — ревновала и ругала тебя. Да и сегодня весь день отвратительное настроение. Даже мама спрашивала, почему от тебя так долго нет писем. И говорит: «Хоть отдохнешь за этот месяц». Но как отдохнешь? В субботу или воскресенье жду твоего письма. Если его не будет, у меня опять испортится настроение. А письмо должно быть очень хорошим, чтобы развеять мои глупые мысли.

А какой-то дядечка приглашал нас с Галкой пообедать. Я никак не среагировала. Ну, а Галка, хохмачка, начала с ним трепаться. Потом еле отвязались.

Вот написала обо всем, ничего не утаила. И ты ничего не утаивай. Ты же, Яшечка, скажешь, интересно ли читать тебе эти писульки? Скажешь?

 

30 июня.

Почему мне неинтересно даже разговаривать с этими ребятами? Окончили институт, сегодня защитили дипломы. Вот Виталия посылают работать в Красноярск. Какой счастливый день у него сегодня! Через год и у тебя он настанет. Буду ли я в этот день с тобой? Маловероятно. Почему? Не могу найти подходящих слов.

Все последние дни с волнением и тревогой жду твоего письма. Вдруг что-то произошло с тобой. Даже узнавала кое у кого. Говорят, на службе всякое бывает. Там же учат стрелять, убивать.

А может, ты отвык от меня?

 

1 июля.

Можно найти одну минутку для меня, хотя бы из уважения, не говоря о большем? Не прислал письмо, ну и не надо, сейчас пойду и с кем-нибудь познакомлюсь! Давно уж собираюсь. А сейчас есть повод. Больно нужно ждать твои письма. Устала. Надоело! Вот так, Шварцман!

 

2 июля.

Нужно учить, а я еще не бралась и ничего не знаю. Так не хочется…

Галка уже совсем как родная. И зря она тебе не нравится, ее нужно понимать. Она подружилась с «моим» Эдиком, и он хороший парень, я все больше и больше восхищаюсь им: почти не пьет, к Галке относится серьезно. И ссорятся они только из-за ее характера: уж больно она властолюбивая и свободолюбивая — хочет, чтобы все было по ее. Жалуются мне один на другого. Горжусь их доверием.

Яшечка, милый, приезжай скорей! Я как безумная. Я так скучаю! И все кажутся такими противными. Только с тобой мне будет хорошо. Ждать осталось еще больше половины. И мы снова будем вместе.

Сейчас встану на колени (помнишь, я тебе рассказывала, что на меня иногда что-то находит) и буду молиться, чтоб ты приснился. Еще ни разу тебя не видела. Ты не думаешь обо мне. Ну и не надо! Вот уеду на Енисей и исчезну там навечно от несчастной любви.

Я молюсь…

 

2 июля.

г. Н-ск, Банный переулок, 21, Антоновой Анне.

Анчик, здравствуй!

Вот я снова на сборах. Но теперь есть и большие отличия.

1. Мы на положении офицеров.

2. Нас не гоняют (пока что!).

3. Нас любят (пока что!).

4. Нас даже откармливают (в смысле — хорошо кормят).

5. Служим в этом году дольше, чем в прошлом (военная тайна!).

Анча вкусная! Анча сладкая! Анча милая! Анюточка! Как ты там одна-одинешенька среди толпы грубых н-ских мужчин? Надеюсь, все хорошо, ты по мне скучаешь. А я скучаю по моей Анютке! Курносой, милой и вредной. Как сдаешь экзамены? Пиши мне чаще! В самом городе я вряд ли буду (нахожусь далеко, на «точке», есть такое уединенное местечко), поэтому не смогу зайти в гости, как ты просила, к твоей школьной подруге Свете. И письма могут идти долго. Ты не сердись, служба есть служба.

Извини, что в прошлом году в письмах из армии я тебя мало целовал. Теперь я целую тебя много-много раз больше!.. Что, опять мало? Тогда — бесконечное число раз. Как, опять мало? Ну, знаете, уважаемая...

Я. Ш.

Наш адрес — на конверте.

 

4 июля.

Все гуляют, а я сижу и учу. Почему я должна терять время? Тем более что от тебя нет писем. И еще эти словеса: «Мужиков нельзя от себя отпускать… Мужики — кобели…» Галка о своих делах говорит, а мне нервы треплет. Зараза!

Вот опять ходила гулять без тебя. Прошлась по броду. И сразу домой. Нет, одной гулять нельзя. Сразу столько «любящих». Даже противно.

 

5 июля.

Пожалуй, первый раз я осталась дома одна (мама ушла к своей сестре ночевать, отец — к своей, Алька к друзьям. Они с утра что-то все разругались). Такой тишины наш дом не испытывал за все свое существование. Я хожу по тихим комнатам, смотрю в зеркало… и мне жалко себя. А ведь есть люди, которые вот так одиноки всю жизнь. Не очень весело. Даже ужасно. Если бы не этот чертов экзамен, я бы легла в свою постель и отдыхала. Чувствую, что мне очень нужно отдохнуть. Я так похудела и осунулась, что даже боюсь показываться тебе такой: вдруг не понравлюсь. А я очень, очень хочу тебе нравиться. И больше никому! Вернее, нравиться-то всем, а быть — только с тобой. Иногда кажется, не хватит сил, когда закончатся экзамены и приедешь ты. Мне так будет хорошо и спокойно. А без тебя — скучно и обидно.

Милый! Я возьму отпуск на неделю раньше. И она будет только наша. В мире останемся только мы одни. Я буду очень любить моего Яшика. Так хочется отдохнуть душой от всего этого житейского смрада. Дай бог мне сил на оставшиеся четыре дня до проклятого последнего экзамена. Как трудно мне все дается в этот раз — и экзамены, и ожидание тебя…

 

8 июля.

г. Н-ск, Банный переулок, 21, Антоновой Анне.

Привет, Анча!

Вот прошла уже почти половина срока моей службы. Что ж, потерплю еще! А потом покатим с тобой на быстрокрылой «Яве» в сосновый бор, будем купаться, загорать, и я буду нежно целовать мою милую вкусную веснушку.

Сейчас нахожусь в гостях у Светланы. Когда вернулись с «точки», даже не предполагал, что нас будут так легко отпускать в город. Сейчас Света наденет свое лучшее, как она говорит, вечернее платье, и мы пойдем гулять по городу. Только не будет хватать рядом тебя — длинноногой Анчи на высоких каблучках и с тонкой талией. (Кстати, не знаю, как было раньше, но сейчас Светлана очень полная. Говорит, что это после родов.)

В ее семье приняли меня хорошо, у нее уже двое ребятишек. Передает тебе большой привет и говорит, что скоро сама напишет.

Анча, вот уже восьмое число, а от тебя еще нет писем. Мое первое послание ты должна была уже получить. Я очень жду писем. Мне без них скучно, да и вообще, черт побери, я соскучился по одной гражданочке из Н-ска! Курносой и вредной (я уже писал тебе об этом).

Я, наверное, смогу бывать в В-ске по субботам или воскресеньям, ходить со Светой (только со Светой) по городу и вспоминать Анчу.

Будь хорошей и хорошенькой.

И секретная часть: ц. к. Нет, Ц. К.! И опять Х. Т.!

 

8 июля.

В-ская область, в/ч 39939, Шварцману Я.

Хочу передать привет несчастному офицерику!

Этот офицерик после четырнадцатидневной службы все же вспомнил свою знакомую из Н-ска и решил бросить ей письмецо, которое вдобавок шло почти неделю. Не думаешь ли ты, что тебя будут ждать и печалиться? Все люди как люди: ребята, которые остались здесь, приезжают на субботу-воскресенье в город, а Костя, я слышала, появляется каждый день. Один ты (остальные такие же меня не интересуют) вырвался на свободу, уехал изучать далекие незнакомые края. Тебе, видно, уже все наскучило. Так можешь получить полную свободу в любую минуту, не буду держать. Валяй! Чтоб не переживать и не мучиться, отпущу с удовольствием. Познавай жизнь! Пожалуйста! После того, что я узнала о тебе, о твоих майских похождениях, я была готова сказать и сделать многое. Сейчас малость остыла, но надолго ли…

У меня все идет нормально, экзамены сдала, теперь я четверокурсница. После сопромата всей группой отмечали это событие в лесу, за парком отдыха. У нас, оказывается, очень хорошие ребята… Да, хорошие! Не треплют мне нервы, а, наоборот, ухаживают, говорят хорошие слова, хвалят меня. Теперь дружно собираемся на практику.

Надежду Степановну проводила на курорт, а маму положили в больницу на обследование, наверно, будут делать операцию. Но толком еще ничего не знаю. Теперь я осталась за хозяйку.

На улице стоит жаркая погода, только загорать, а я сижу на работе. Так вот пройдет лето, и я ничего не увижу. Наверно, возьму отпуск и уеду в Т-ск. Получила письмо от тетки: зовут, жениха мне подыскали. Вот! Галка скоро уедет с Эдькой на юг, и я вообще останусь одна. Что прикажете делать?

Косте и другим твоим ребятам даже не хочу показываться, каждый занят своим делом. Так что никого не видела, ничего не слышала и ничего не хочу знать.

Милых слов сегодня не получишь, а поцелуев — тем паче: нет настроения… да и не заслужил. Будет настроение — напишу лучше.

Все. До свидания.

Аня.

И вообще, если тебе некогда, можешь не писать.

По-моему, получилось очень глупое письмо. Но переписывать не собираюсь. Что получилось, то получилось. Как душа потребовала.

 

9 июля.

В-ская область, в/ч 39939, Шварцману Я.

Яшик, здравствуй!

Сердишься на эту гражданку? Не надо. Я согласна с тем, что я вредная и капризная.

Сейчас хочу написать тебе хорошее, ласковое письмо, но что получится — не знаю, вдруг опять что-нибудь взбредет — и напишу глупость.

Настроение у меня не очень хорошее. Сейчас была у мамы в больнице. Она лежит в онкологическом отделении. Вот и настроение такое.

А теперь напишу, чем я занимаюсь. Вечерами сижу и шью себе наряды: хочу выглядеть хорошо, когда ты приедешь. Ты бываешь в В-ске, посмотри в магазинах белые туфли на очень высоком и тонком каблуке — мне и Галке.

Один раз после работы ездили с Галкой и Эдькой в сосновый бор. Вот уж где накупались! Говорят, что я проплываю длинную дистанцию. Не то что ты, подводник! Ничего, Яшечка, теперь, когда я стала уверенней плавать, я и тебя научу. Что голову прятать в водичку, как страус в песок? От кого или от чего прячешься? Или опять шифруешься?.. Смеюсь я, Яшечка. Словом, приезжай скорее, научу свободно дышать в воде и без воды.

А вот у меня настоящая беда: поправляюсь плохо, а это главная моя задача на ближайшее время. И не загорела совсем, даже купальник нисколько не выгорел, а говорят, что он яркий.

Сегодня видела сон, будто бы целовалась с одним из наших выпускников, и вот уже целый день хочу целоваться по-правдашнему. Что делать? Ведь еще одна беда: не познакомилась ни с кем, а уже девятое число.

Яшик, ты обиделся, глупенький, я же пошутила! Ей-богу, в мыслях не было!

Я соскучилась, из-за этого ни к кому не хожу: придешь — там все парами. Обидно.

Яшик, а осталось уже совсем немного — двадцать дней. Нет, это очень, очень долго. Правда?

А теперь, так как я не умею «ц», то разрешаю это сделать тебе, и очень много раз. Во много раз больше бесконечности.

До свидания, Яшенька. Л. и С.

Аня.

 

10 июля.

В-ская область, в/ч 39939, Шварцману Я.

Яшик, милый!

Вот уже 10 июля, осталось совсем немного до конца твоей службы. Скорей бы. Почему-то от тебя совсем нет писем — всего лишь два. Может, потому что нет настроения отвечать на мои отвратительные послания?

В субботу ходили с Аликом на московский ансамбль-пантомиму. Концерт нам понравился. За неимением лучших партнеров, хожу с братом. Дожила...

В воскресенье всей родней выезжали отдыхать в сосновый бор. Маме стало немного лучше. Ей надо чаще бывать на воздухе. В нашем частном доме во дворе тоже воздух, но лучше в лесу.

В сосновом бору вспоминала тебя и наши поездки…

Неожиданно встретила Ка-Ка с какой-то девицей. Вот так он «служит». Немного поговорили. Сказал, что я очень хорошо выгляжу. Да, так и сказал: «Очень!»

Вот, пожалуй, и все новости последних дней.

До свидания. Целую очень крепко.

Аня.

Кстати, может, и ты, как твой близкий друг, не столько служишь, сколько дружишь? Так напиши, не секретничай. В долгу не останусь.

 

10 июля.

г. Н-ск, Банный переулок, 21, Антоновой Анне.

(На конверте рукой Ани проставлена цифра «1».)

Уважаемый товарищ Анюта!

Вы соизволили ответить на мое первое письмо. Вы обижаетесь, что «несчастный офицерик» долго не писал Вам писем. Какой сарказм и неуважение к воинскому званию. Однако уважаемый офицер начал писать Вам первое письмо почти сразу по прибытии на далекое от почты место. Но его тут же перебросили еще дальше. А там почты вообще нет. Вот и отправил письмо поздно.

 

10 июля.

г. Н-ск, Банный переулок, 21, Антоновой Анне.

(На конверте рукой Ани проставлена цифра «2».)

Уважаемый товарищ Анюта!

Ваше письмо от 8 июля я получил десятого числа. Как видите, почта работает отменно. Правда, не всегда. Второе письмо, отправленное из В-ска, Вы, видно, еще не получили в то время, а то бы не сердились на «бедного офицерика».

 

10 июля.

г. Н-ск, Банный переулок, 21, Антоновой Анне.

(На конверте рукой Ани проставлена цифра «3».)

Уважаемый товарищ Анюта!

Хочу поздравить Вас с окончанием третьего курса. Желаю Вам всего хорошего в учебе и в примерном поведении. Пусть осуществятся все Ваши желания. И пусть через три года наша страна получит еще одного знающего и умелого инженера, который 8 июля совсем зря сердился.

 

10 июля.

г. Н-ск, Банный переулок, 21, Антоновой Анне.

(На конверте рукой Ани проставлена цифра «4».)

Уважаемый товарищ Анюта!

Было трудно предугадать, где будет лучше — под Н-ском или под В-ском. Но поверьте слову «бедного офицерика», если бы он твердо знал, что хотя бы раз в неделю сможет видеть уважаемого (много-многоуважаемого) товарища Анюту, он бы не задумываясь остался в Н-ске. Не знаю, как товарищу Анюте, а ему было бы очень и очень хорошо с ним рядом.

10 июля.

г. Н-ск, Банный переулок, 21, Антоновой Анне.

(На конверте рукой Ани проставлена цифра «5».)

Уважаемый товарищ Анюта!

Что за странные басни Вы, видимо, слышали о моих скромных днях жизни в мае? Надеюсь, Вы меня знаете лучше, чем кто-либо, поэтому сердиться на меня нет никаких причин.

Вы говорите, что желаете покинуть пределы родного Н-ска, оставив «бедного офицерика» одного среди снующих машин, мотоциклов и мотороллеров. Это будет очень жестоко с Вашей стороны.

10 июля.

г. Н-ск, Банный переулок, 21, Антоновой Анне.

(На конверте рукой Ани проставлена цифра «6».)

Уважаемый товарищ Анюта!

Я требую (очень-очень прошу) не покидать пределы Н-ска. Да, требую, черт побери! Надеюсь, что мы будем вместе в жаркие августовские дни.

10 июля.

г. Н-ск, Банный переулок, 21, Антоновой Анне.

(На конверте рукой Ани проставлена цифра «7».)

Анюточка, ты поняла меня?!

Хочу хоть немного компенсировать недополученные письма, в которых я хотел сказать, что думал об Анче, скучал об Анче и очень хотел ее видеть...

Целую Анчу.

Целую милую.

Целую вкусную.

Целую сладкую.

Целую нежную.

Целую курносую.

Целую глупышечку.

Целую веснушчатую.

Целую вредную.

Целую хорошую.

Целую, целую и еще целую Анчу!

Я. Шварцман.

 

18 июля.

В-ская область, в/ч 39939, Шварцману Я.

Мой милый, хороший Яшик!

Сегодня получила от тебя массу писем. И твою загадку сразу разгадала. Ставлю пять за выдумку. Но ты был так подчеркнуто официален, что сбил меня с толку, и я не знаю, то ли писать «товарищу Яше», то ли любимому и родному Яшику.

20-го уезжаю на практику. Но ты мне все равно пиши. Когда приеду, мне будут очень нужны твои письма. Они вводят меня в равновесие. Правда, когда приходит письмо, я сначала сержусь на тебя, но после неоднократного перечитывания они мне начинают нравиться и я понимаю, что такие добрые и секретно-стеснительные ласковые письма может написать только мой милый Шварцман.

Мой милый Шварцман скоро приедет, и все будет очень, очень хорошо. И я никуда не поеду из Н-ска, если он мне прикажет. Мне нравится, когда он приказывает и требует. И не оставлю его среди «снующих машин, мотоциклов и мотороллеров». Конечно! Шварцман стал частником. Он капиталист — владелец мотоцикла. Это тебе не хухры-мухры.

Яшик, ты не забудешь купить мне большой надувной мячик, который я видела, когда была в Сочи (если, конечно, он у вас там есть)? Будем плескаться с ним в речке. А потом сядем на него и поплывем далеко-далеко… Мы не упадем! Мы будем крепко держаться друг за друга. Правда?

Пусть написанное в седьмом письме осуществится на самом деле.

Целую крепко и нежно. Очень скучаю.

Аня.

19 июля.

г. Н-ск, Банный переулок, 21, Антоновой Анне.

Здравствуй Анчик-человек!

Надеюсь, ты получила все мои письма? Теперь ты чувствуешь, чем я здесь занимался все это время: писал тебе письма и скучал о... Н-ске.

А ты скучала об офицерике? И не просто об офицерике, а вообще, обо всем? Из твоих лаконичных писем только едва-едва виден намек на это тонкое обстоятельство. Но ничего! Дома разберемся: вот увезу тебя на мотоцикле за синие моря, за темные долы — и потребую ответа!

Вот уже и 19-е. Через одиннадцать деньков я смогу обнять самую курносую девочку на свете, самую вредную и веснушчатую, с тонкой талией, самую ехидную и самую вкусную.

Честное слово, я хочу скорей тебя увидеть, обнять…

Яша.

25 июля.

(Из неоконченного письма.)

Яшик!

Вот уже пятый день я на полигоне. Свободного времени совершенно нет. С утра до вечера бегаем по лесам и долам с рейками, вешками, нивелирами и теодолитами. Я никогда, пожалуй, столько не работала и не приносила столько пользы.

Вспоминаю тебя очень часто. Особенно вечером. Здесь очень красиво: бескрайние просторы и луна большая-большая. И звездное небо обнимает тебя и всю Землю. Жалею, что мы редко бываем за городом, на природе.

Все ближе день твоего приезда. Встреча, как обычно, меня страшит. Почему-то кажется, что мы встретимся совсем чужими людьми, у нас будут разные взгляды.

Я так соскучилась. Пишу тебе — и хочется плакать… И вообще, оказывается, я мокроглазая. Девчонки бы не поверили.

Иногда мы в шутку пишем друг другу разные буквочки — ц. к., л. с., х. т. А зачем секретничать? Давай кричать на весь белый свет, что мы целуемся крепко, любим, скучаем и хотим друг друга! Нет, не для показа, а для самих себя. И сейчас, когда ты далеко, особенно хочется быть нежной и ласковой, совсем не грубить, что бывало с моей стороны за последнее время, не ссориться, а понимать и любить. Честное слово, я исправлюсь. И вообще, мне хочется так много тебе сказать…

 

25 января.

И вот пишу уже в новом году. Передо мной ишачок Яшутка и вот эта тетрадка. Игрушку ты подарил на Новый год.

Неужели… всё — игра? И шифровки — игра? И твоя выдумка с обилием писем — игра? И эта тетрадка — игра?

Нет, тетрадка не игра! Давно я не заглядывала сюда. Не потому, что мне нечего было сказать тебе. Просто некогда.

Что тревожит меня? Конечно, если бы ты действительно любил, то не отпустил бы на концерт. Разве можно соглашаться со всем, что я собираюсь делать? Полагаешься на мою совесть? Все правильно. Но, уверена, ты прекрасно понимаешь, что для оправдания своих поступков у меня найдутся весомые аргументы и факты. За время наших встреч ты предоставил их в немалом количестве. И вообще, пожалуй, научил оправдываться. И оправдывать.

Вот и сейчас есть предчувствие, что завтра ты придешь… и я в четверг не пойду на концерт. Мне совсем не хочется идти с ним. Если не придешь, значит, я обманула сама себя. Будет очень жалко и обидно.

Раньше все твои поступки я оправдывала. Ты был таким, каким я хотела тебя видеть, каким ты жил в моих снах и мечтах — добрым, любящим фантазером-романтиком. И если даже что-то не нравилось, я всегда защищала тебя. Но сейчас я переживаю такое время, когда ты выглядишь не таким уж хорошим, каким казался раньше.

Пусть этот поход в театр будет моим первым шагом к разрыву, который, как, видимо, ты считаешь, самому тебе сделать неудобно.

Мне надоела эта неизвестность, эти сплетни — кто кого и где видел, что слышал, все эти сомнения и умолчания.

С плохими мыслями я начала этот год. Чем все закончится?..

Чем ближе к завтрашнему дню, тем больше мне хочется разобраться в тебе и себе. Ты сомневаешься во мне? Ерунда. Ты отлично знаешь о моем отношении к тебе. Просто тебе самому нужно как-то оправдаться. По-моему, ты в чем-то путаешься. Сомневаешься, поэтому путаешься. Ищешь какую-то причину.

И еще… сомневается моя мама. Да-да, во мне сомневается. Я чувствую, что ей неудобно передо мной, так как она, видимо, не верит в мою любовь к тебе. Ей жаль меня, и она хочет как-то помочь мне.

Этот поход в театр не будет, конечно, моим первым шагом, а станет проверкой наших отношений. Я слишком дорожу ими. И в своих глазах, и в глазах других не хочу быть легкомысленной. Поэтому и не сделаю ничего такого, что стало бы причиной меня упрекнуть.

Единственное, чего я сейчас хочу, так это выяснить до конца наши отношения (если помнишь, мы встречаемся уже два года), а потом или положить им конец, или…

Если ты меня не л... (сейчас почему-то не хочу писать целиком это слово), мы разойдемся, как бы я ни переживала. Время сгладит все, останутся одни воспоминания. Потом будет легче. Но как сделать, чтоб «потом» пришло быстрей?

20 июня.

Сегодня ты делаешь последний шаг… и ты — инженер. Раньше об этом дне ты только мечтал. И вот он настал.

Почему-то все время кажется, что ты должен измениться. В нежелательную для меня сторону. Посмотрим. Вот приедешь со своих последних институтских военных сборов...

28 июня.

Сижу дома и пишу «шпоры» для завтрашнего экзамена. Почему-то вдруг именно сейчас, когда уже двенадцатый час ночи, мне стало грустно. Писем от тебя нет. Может, еще рано. Ты предупреждал, что будете служить где-то очень далеко и там может не быть почты. Выходит, можно вообще не ждать.

Интересно, как это твой друг Ка-Ка и в этом году остался служить недалеко от города? А ты опять убежал от меня.

Может, я не особенно-то жду твоих писем еще и потому, что не сильно скучаю… Мне кажется, что я даже отдыхаю от тебя. Мы порядком надоели друг другу.

Чувствую, что начну сейчас говорить грубости. Лучше займусь шпорами.

5 июля.

г. Н-ск, ул. Строителей, 7, Фёдоровой А. И., для Константина Колесова (лично).

Костя, привет!

Думаю, что ты частенько ночуешь дома. И, конечно, не один. А я, наоборот, захотел передохнуть от всех городских шумов, побыть в глуши и тиши. И мы, естественно, оказались «в тиши», но недалеко от города. И тут у меня такое произошло!.. Неожиданно. Позавчера и вчера. Ха, и сегодня по утрянке! Вот и не могу утерпеть, чтоб не рассказать. Словом, я за два дня — двоих…

Ну да! Познакомился тут с одним молодым офицером, а у него в городе подруга. Позавчера поехали к ней. А там — ее подружка. Остались… Подружка нажралась, лежала колодой. Даже противно стало.

Утром я сразу смотался в часть. И не зря! Там работает вольнонаемной одна блондиночка. Фигуристая! Ха, особенно сзади. Я, конечно, на нее оглядывался — и всё. Конкретных планов не было. Да и узнал, что она замужем (с парнями трепались).

И вот вчера утром возвращаюсь в часть, а она как ждала меня: приходи вечером, — и показывает на барак, что рядом с частью стоит.

Ну, у меня имелся запас жидкости. Брал с собой из Н-ска на всякий случай. И пригодился! Словом, как в сказке…

Ка-Ка, она такие фортели выделывала! Я даже не знал, что так можно… Приеду — расскажу. Признаться, я вначале даже немного растерялся, а она: «Не волнуйся, так тебе будет удобно и хорошо». Вот это женщина! И главное, все на свету! Да-да, не разрешала тушить свет. Я как вспомню… Вставала на коленки на край кровати, изгибалась…

Вот так-то! Не только ты такой шустрый. После внезапной блондиночки даже мысль пришла — где-нибудь комнатку снять. Хоть клетушку недорогую, чтоб тетю Шуру не смущать своими приходами. Вернее, чтоб самим не смущаться. А то Анютка всегда нервничает, и я начинаю злиться. И вообще, не могу до конца понять ее. Вернее, понимаю, что ей надоело так встречаться. Но мы правильно говорили: нам рано окольцовываться. Ха-ха, может, она чего-то другого хочет? Приеду — поддам и другого жару! Блондиночка научила! Главное, чтоб не захотела другого в мужском обличье. Пусть даже в мыслях. Не прощу! А то иногда треплет мое самолюбие и нервы…

Ладно, я так, не жалуюсь. Мне Анютка нравится. И настоящая жизнь только начинается! Ты вот уже давно свободная пташка — и от родительского ока далеко, и почти при своей хате. И я придумаю что-нибудь. Главное, чтоб родичи мою идею не пронюхали. Неудобно будет. Я не собираюсь крутить налево и направо. (Ты уж прости, что не по-товарищески. Ха!) Мне кажется, что если мы с Анюткой будем вместе чаще, то мысли о других могут особо-то не тревожить. Ну ладно, разберемся…

А блондиночка, оказывается, прощалась со мной: сегодня уезжает в какую-то командировку. Жаль. Хорошая училка!

А тетя Шура не читает чужие письма? Передавай ей привет.

Ладно, пойду спать. Устал. Ха-ха!

 

7 июля.

(Неотправленное письмо.)

Привет, Ка-Ка!

Потянуло еще написать. Видать, не все высказал. И вообще, давно хотел поговорить-посоветоваться.

Я и в самом деле захотел уехать. Но не просто из города, а от Ани. Захотелось побыть одному, без всяких свиданий-хождений, дневников, взаимного недовольства и выяснений отношений. Я написал тебе, что не могу понять Анюту, но не до конца раскрылся. Постеснялся что-то…
Конечно, ей хочется другого — семейной жизни, но зачем давить на меня… А она частенько это делает: то ей кажется, что я не так ласков, то вообще наши встречи ее не устраивают. Все грозит, что заведет другого. Даже о своих студентах пишет, не только о злополучном Эдике, но и о каком-то Виталии, который, видимо, звал или все еще зовет ее на Енисей. Вот и в театр с кем-то собиралась. Может, и не только в театр… Лучше бы молчала. А то все описывает и потом дает мне свой дневник. Видимо, специально, чтоб меня подразнить. Или даже разозлить, чтоб я наконец-то решился. Только вот… на что?

Иногда мне кажется, что все наши встречи ей надоели и она хотела бы их побыстрей изменить. В любую сторону, лишь бы что-то изменить. Меня уже давно мысли теребят, что мы друг друга в чем-то не устраиваем. Даже в интимном плане. Я тебе никогда не говорил. «Даже» — так как есть еще и другое. Хотя это тоже почти интим — с душой связано, с личным…

Помнишь колхозные слова: «Хорошо, что я не еврей»? Слова не твои, но ты же промолчал. Не обижайся, Ка-Ка, что я, как говорится, тонко намекаю на толстые обстоятельства. Но без доверия друг к другу не может быть настоящей дружбы. И вообще, ни у кого не может быть удачного будущего… Хоть мы тогда тоже немало приняли, но я все помню. Я сам должен был защитить себя, а тоже промолчал. То ли постеснялся, то ли струсил. Побоялся остаться один. А вернее — один на один со своей… национальностью. Унизился не только перед вами, но в первую очередь перед самим собой. Как будто предал своих родителей. Дикое самоуничижение. Никакой гордости, одна жалость…

Ведь я даже с тобой не обо всем говорю. Видать, все еще не могу что-то в себе преодолеть. Да и ты помалкиваешь на эту тему. Может, просто понимаем, что не сможем ничего изменить. Ни здесь, ни там — наверху, в стране. Да и видимых причин для таких разговоров вроде нет. Но если совсем честно, то зачастую я жду какого-то подвоха. А то и предательства. Вернее, удивлюсь, если такое случится, но удивлюсь как-то не очень...

Да и о другом… Хотя чего стесняться... Иногда мне кажется, что я Аню именно не устраиваю. Ну… когда вместе бываем. Как это говорится?.. Не удовлетворяю. Тьфу, даже это слово писать противно. Словом, когда бываем совсем одни, она все причитает: «Еще немного, еще, еще…» А я уже и так на всю катушку, вернее на все удилище…

Тебе, конечно, смешно, а мне что-то не очень. Поэтому и говорю, что мне надо понять Анюту. Вернее, нам надо понять друг друга. И в первую очередь — самих себя. Уверен, она тоже до конца себя не понимает. Держит меня на голодном пайке. А с голодухи — на любую блондинку… В прошлом году (по-моему, я рассказывал) на майские праздники я озверел: подцепил девицу — и к тебе. А тебя дома не было. Может, и к счастью. Такую подцепишь, а потом от нее подцепишь — ты однажды проходил эту школу.

Почему я вспомнил о девице? Да вот хочу сказать, что мысль о своей хате давно вертится в моей башке. Ведь Аня не только тетю Шуру стесняется, но и тебя, дорогой Ка-Ка. Признаться, мне тоже не по себе: даже дышать стараюсь тише.

Только не знаю, согласится ли Аня на такую «неокольцованную» жизнь. Но это же со мной, а не как ее закадычная подружка — со многими. Аня почему-то ее защищает. Как-то все странно. Может, что-то строит из себя…

Вот и родители ее… Мать — молчаливая, настороженная. Ни разу чашку чая не предложила. Аня говорит, что мать в ее чувствах ко мне сомневается. А мне кажется, что она больше во мне сомневается. Не знает, как помочь своей доченьке.

Вот и ее отец не показывается (я его только один раз мельком видел). Ему вообще неинтересно, с кем их дочь встречается? По-моему, они в семье не дружат… Конечно, женятся не на родителях. И все же…

Ты смелый мужик. Надеюсь, меня поймешь, если скажу, что твоя смелость — от твоей раскованности: можно и евреечку, и татарочку, и русскую, и любую… Хоть в постель, хоть куда. Конечно, можно и мне... Но, видать, трусливый. Или другое… Но мне все сложнее… Я знаю, как болит душа, когда над тобой смеются, когда тебя предают. У меня не только в институте, но и в школе были разные случаи… Словом, целый комплект. Или, вернее, комплекс неполноценной жизни.

А может, комплекс собственной неполноценности?..

 

17 июля.

(Из неотправленного письма.)

Ну что, уважаемый инженер-офицер, вот я и сходила с утра в магазин… И сразу пишу. Чего тянуть время? И так уже много потеряно.

Если ты действительно думаешь о наших отношениях, как твой лучший друг Константин, то не кажется ли тебе, что лучше их совсем не поддерживать? И нечего ждать-выжидать, а лучше пережить — и отвыкнуть.

Как надо понимать его слова: «У нас сейчас гон. Поэтому нам надо только одной любви, а не семьи»? Ты на меня не сердись, я совершенно не хочу помешать вашей дружбе. Но я имею право на свое мнение…

Мне думалось, что мы всегда гордились нашими отношениями, а что оказывается — один только «гон»? Я давно заметила, что ты без этого не можешь… и сердишься на меня. И еще хочешь, чтоб я верила твоим хорошим письмам и разным нежным словам? Все это я принимаю теперь… как легкомысленный обман. Не могу и не хочу слышать никаких оправданий! И вообще, у меня зреет решимость сказать тебе все.

17 июля.

Весь день мучаюсь от слов Ка-Ка. После подобных разглагольствований невольно задаешься вопросом, правильно ли поступаешь. Может, действительно, напрасно теряешь время? А то и годы уйдут, и за тобой больше не будут ухаживать красивые мужчины…

Яшка, какие сумбурные мысли лезут в голову. Так хочется услышать тебя. Что бы ты посоветовал? Права ли я? И этот случай с Галкой… Не буду вдаваться в подробности, но расскажу… Ее просто обманули. Поверила признаниям в любви… И что ей возле Эдьки не сиделось? А тут еще твой Ка-Ка… Он воспользовался ее плохим настроением: пригласил в гости, чтоб «успокоить». Галка мне все рассказала. И сам Ка-Ка подтвердит, когда будет хвалиться тебе очередной победой.

Как это мерзко — без любви, без всяких чувств… Зачем он так поступил?

Яшка, как я ценю тебя и наши отношения, что они не столь пошлые. Нет-нет, я хочу сказать, что наши отношения не столь… не такие, как у многих — без души, без сердца, без будущего…

Яшечка, я еще крепче уверилась в своих чувствах. И теперь знаю, что самый близкий для меня человек — это ты. Я хочу быть с тобой. И душой, и всем-всем! Я не собираюсь себя сдерживать. Я буду ласкать тебя… как ты этого захочешь… Я буду любить тебя. Я люблю тебя.

 

18 июля.

День проходит, а я даже половины не прочитала. Завтра, наверное, завалю.

Но если сдам, сразу уеду к сестре, подальше от города. Устала. Так хочется ясности, определенности. Как тяжело любить только самой. А ты? Почему молчишь? Тоже удрал? Зачем?.. Думаешь? Мучаешься?..

 

19 июля.

(Записка на тетрадном листочке; передала Яше Шварцману Галя Иванова.)

Яшечка, с приездом!

Сегодня уезжаю в Т-ск. Отпуск до 17 августа. Приеду — позвоню. До встречи. Интересно, какой она будет?..

В прошлом году ты не привез мне мячик. А в этом?

Аня.

 

22 августа.

Вот, ишачок Яшутка, остались мы одни, не придет больше твой покровитель и не поговорит с тобой. С Нового года ты молча сидишь на тумбочке и наблюдаешь за нами. Скучно тебе, но что поделать. Ведь не побежим же мы за ним. Видимо, он не так уж и любит нас, коль столь легко отступил.

И я повыбрасываю все Яшины подарочки. И тебя выброшу! И корсет его любимый. Хотя нет, корсет не его, мой, не выброшу. Он не только фигуру лечит и выпрямляет. Уверена — моя прабабка ходила в нем гордо и независимо… и я так же делала. И буду делать!

Интересно, а как Яков Рувимович отнесся к нашему разрыву? Как к простой ссоре? Или рад, что вырвался на свободу? Навсегда... Наверняка сумбур в его курчавой башке.

А чтоб не мучиться вопросами и сильно не переживать, надо переключить избыток своей энергии на выполнение какого-нибудь трудового процесса. Пилить дрова, например, носить уголь. Плохо только, что сейчас еще лето, а не зима: печку не топим.

 

23 августа.

Как же так можно, ведь прошло всего два дня, как мы расстались… Неужели это так легко и просто — после всего, что было между нами? Зачем ты убиваешь во мне последнюю веру в людей? Неужели все такие пошляки? И ты, кого я всегда защищала перед всеми, тоже оказался таким же… Боже, как я ненавижу людей! Это бесчеловечно. Это жестоко. Тогда и тебе я желаю того же…

Нет-нет, я беру свои слова назад. Прости меня. Я была бы счастлива обмануться!.. Но нет, красный мотоцикл и твой красный спортивный костюм… Неужели это правда? Как ты мог? Ведь прошло всего два дня! Неужели тебе так легко, что ты можешь ездить... Я не могу поверить, что за твоей спиной может сидеть кто-то еще, кроме меня. Но я видела: девица держалась за тебя, обнимала…

Да, я сейчас беснуюсь, не просто злюсь, не просто ревную, я… я разорвала бы тебя!

Что делать, в кого верить? Господи, скажи, подскажи... Или верить надо только в себя? Но вдруг у меня не хватит сил, что тогда?.. Жалею, что мы когда-то встретились. Такая жестокая расплата. Так обидеть меня мог только злой человек. Но это сделал ты, которого я таким никогда не считала.

Неужели я не выдержу? Неужели смалодушничаю и приду к тебе. Нет, этому не бывать! Пусть как угодно будет трудно, но не приду.

Вот и карты говорят…

К черту эти гадания! Хватит малодушничать! Плюнь на него, Анна! Он не заслужил твоих переживаний.

Уже давно мне говорили, что ты хитрый, нечестный, но я не хотела в это верить — и убедилась сама. Ты даже хуже своего друга. Тот хоть не скрывает своих любвеобильных намерений.

Что ж, шуруй, плакать не собираюсь!

 

25 августа.

Ты придешь, ты не можешь не прийти. Ты обязан прийти. В это я верю. Я не хочу больших обещаний. Просто приди.

За окном идет дождь. И мне все время слышатся твои шаги. Где ты можешь быть в этот воскресный день? Ты должен прийти… Успокой меня. Сердце пронзила боль... Неужели ты не чувствуешь это?

 

26 августа.

Я думала, что все забывается. Даже любовь. Мол, время делает свое дело. Тем паче что многое меня не устраивало в наших отношениях, мне вечно чего-то не хватало. Но теперь, когда все потеряно, прошлое кажется таким милым, таким дорогим. Как трудно расставаться с хорошим и привычным. Как тяжко забывать…

Завтра вторник; прошла неделя, ты должен прийти. У меня такое предчувствие. Неужели оно обманет меня? Тогда я не знаю, на что решусь. Но страшнее всего, если я приду сама. Лучше уж уйти битой, но с высоко поднятой головой. Не знаю, право, не знаю…

Мать гаснет, скоро всему придет конец. Мы часто ссорились. Наверное, я не любила ее. Обидно, что мои родители не сумели сделать свою жизнь красивой и детям не смогли дать ничего хорошего. Каждый у нас в семье живет своей жизнью. С братом ругаемся, родители как чужие (им тоже чихать на нас, особенно отцу)… ничем не делимся, не помогаем друг другу. И так с детства. Уже давно я потеряла веру в близких людей. Что уж тогда говорить о других — о завистливых тетках и дядьках… Что может быть хорошего? Родительский кусок хлеба всегда стоял в горле. Только и попрекали: «Мы вас кормим, а вы — ни печь растопить, ни в магазин сходить». И ходили, и растапливали. Конечно, ленились. Но разве родных детей хлебом попрекают?

И вот ты… Была надежда на что-то чистое, доброе, хорошее. Я так хотела вырваться из затхлого родительского домишки, из этой семейной нелюбви. Я так надеялась на тебя, на нашу любовь…

Когда все ложатся спать, я открываю эту тетрадку и пишу тебе. Пишу и плачу… плачу и пишу. Никого близкого и родного рядом нет. И так каждую ночь… Неужели твоя душа не чувствует, как мне тяжело, что скоро я останусь совсем одна…

Ты должен прийти завтра. Не будь упрямым, как… как ишачок Яшутка. Вот так!

 

28 августа.

Ты не пришел. Мне очень тяжело. Сразу две беды: умирает мать, умирает любовь.

Я приду, унижусь. Но только на время. А когда не будет матери, мы снова расстанемся. Сегодня я иду к Косте и попрошу твоего друга...

 

20 сентября.

«С ума сошла потом не оттого, что он ее разлюбил и бросил, а оттого, что в нем она обманулась; что он способен был ее обмануть и бросить; оттого, что ее ангел превратился в грязь, оплевал и унизил ее. Ее романтическая и безумная душа не вынесла этого превращения. А сверх того и обида; понимаешь, какая обида! В ужасе, а главное, в гордости она отшатнулась от него с безграничным презрением…»

Господи, даже в старых книгах находишь сегодняшнюю боль. Неужели это вечно? Но от этого не легче. Пожалуй, наоборот.

 

11 октября.

«Он взял от меня все, что мог, и теперь я не нужна ему…

Все кругом люди, люди, сколько их, конца нет, и все ненавидят друг друга... Разве все мы брошены на свет затем только, чтобы ненавидеть друг друга, мучить себя и других?..»

«Она с отвращением вспоминала то, что называлось любовью… Она думала о том, как жизнь могла бы быть еще счастлива, и как мучительно она любит и ненавидит его, и как страшно бьется ее сердце…»

«Все неправда, все ложь, все обман, все зло!»

«Туда! — говорила она себе, глядя в тень вагона. — Туда, на самую середину, и я накажу его и избавлюсь от всех и от себя…»

С ужасом прочитала эти строки. Предсмертные мысли Анны (боже, тоже Анна!) так схожи с моими мыслями в последнее время. Неужели можно прийти к такому концу? Мне становится страшно, что в таком положении жизнь ни к чему.

 

30 ноября.

Все, что было сегодняшним вечером — и вино, и смех, и танцы, — все было бы для тебя.

Пусть я пьяна, но я люблю тебя.

Милый мой, приди, склони свою голову, я буду так тебя любить!..

 

12 декабря.

Я позвонила тебе. Сказал, что зайдешь сегодня, и замолчал.

Я хочу, чтобы ты прочитал и знал обо всем. И не будь таким жестоким — только не молчи. Не унижай меня еще раз.

 

13 декабря.

Нужно разобраться в своих чувствах. «Боюсь, что с твоей стороны это просто эгоизм», — сказал ты, прочитав мои последние записи.

Когда мы расстались, меня разбирала обида и злость: почему ты не приходишь? Ты должен был прийти первым! Но ты не приходил…

И вот пришел. И опять тебя нет рядом… И снова не могу разобраться в своих чувствах и переживаниях. Да и не надо! Я ненавижу тебя так, как не ненавидела никого. Как хорошо, что я ничего не сказала тебе об умирающей матери. Мне не нужна твоя доброта из-за жалости. Я с отвращением вспоминаю прошедшее.

 

1 января.

«Милый Шварцман, милый Яшик!»

Так обращалась я к тебе. Теперь называю тебя так, как последнюю... Может, потому что слишком много страданий… Но все равно люблю тебя и хочу, чтобы ты вернулся ко мне. Может, потому что хочу покоя. Не больше.

О, как я ненавижу тебя, подлый обманщик! Гуляй по свету вечно свободным… и безрадостным.

Как теперь верить, кому верить? Вот они, самые близкие мне люди, в соседней комнате. Им наплевать на мои слезы, переживания. Они заняты своими делами. Матери с ее болячками не до дочери. И мои слезы ее не трогают — своих хватает. Однако чем я могу помочь? Жизнь свою отдать? Да ради бога! Она мне такая не нужна. И отцу я не нужна. Он занят только своими вставными челюстями и костылями. Нагорбатил на своем заводе инвалидность, теперь зол на весь белый свет. Ему и раньше не было дела до родной дочери, а сейчас и подавно. Ни разу не пытался узнать, чем я живу.

Буду ли я скучать о своих родителях, когда их не станет? Вряд ли. Оба одиноки и несчастны и сами в этом виноваты.

Когда я стала встречаться с тобой, «благословили» словами: «Учти, Аня, тяжело тебе придется». Так и пошло. Они, мои самые близкие люди, не должны были такое предрекать, наколдовывать…

Брат, этот глупый грубиян, тоже совершенно чужой мне человек. И из школы его отчислят. Учится плохо, делать ничего не умеет. Что он сможет, когда родителей не станет? Зато злорадствует: работай, дура, и еще учись одновременно.

«Анна, ты красивая», — говорят многие. Я готова стать даже уродом, только дайте взамен покой и хоть одного человека, способного понять меня. И тогда я не буду так несчастна.

Но неужели в этом мире каждый только за себя, каждый в своем мирке?

А может, так правильно? Надо на все смотреть не сентиментально и романтически, а практически: что тебе выгодно, то и делай. Если надо, то и обманывай. Все так делают. Значит… и я тоже.

Вот и ты, Яков Рувимович, так делал. Тогда зачем на тебя обижаться?

 

5 марта.

(Неотправленное письмо.)

Здравствуй, Светочка!

Давненько не писала тебе. Не было настроения. Произошли большие изменения в моей жизни. С чего же начать…

Во-первых, мы остались без мамы. Скоро будет сорок дней после смерти. Когда она заболела, ее положили в больницу, где она была целый месяц. Стало получше, но вскоре ее состояние опять ухудшилось. И снова больница… Туда она ушла на ногах, а оттуда вышла совсем больная и дома уже не вставала с постели. Когда маму в первый раз выписывали, нам сразу сказали, что у нее рак почек, протянет она недолго. И почти полгода она сохла и умирала на наших глазах. Эти месяцы были ужасны. Каждый день ждали смерти. Ты помнишь, какая она была полная? А когда умерла, от нее остался скелет, обтянутый кожей. Ужасная болезнь! Измучилась сама… и мы тоже.

Как мы восприняли ее смерть? Она не стала для нас неожиданностью. Мы знали, что рано или поздно это должно случиться. После похорон мы с Аликом сделались намного дружнее, дома у нас тихо и спокойно. Алик работает шофером, ему приходится очень нелегко, ведь он никогда не трудился по-настоящему. Но он ничего, дюжит, не жалуется — молчит.

Я сейчас работаю на новом месте. С осени в институте потребовали, чтобы мы работали по специальности. Я долго не могла устроиться. На предприятиях идут большие сокращения. Два месяца была домохозяйкой. Новая работа мне страшно не нравится, я все больше разочаровываюсь в своей специальности. Но что поделаешь — с четвертого курса не бросишь институт, придется оканчивать. В учебе особых изменений нет.

Случилась и еще одна перемена в моей жизни. Когда заболела мама и Яшка вернулся с военных сборов (после окончания института их опять посылали), я поставила условие: или мы будем вместе, или разойдемся. И мы разошлись. И вот уже больше шести месяцев не встречаемся.

Какие чувства я сейчас испытываю? Ты вряд ли поймешь. Я сама иногда не могу в себе разобраться. Но все равно попробую описать.

Мы расстались. Это было что-то ужасное. Сначала я думала, что раз он любит меня (в чем я не ошиблась, дальнейшее подтвердило), то обязательно вернется. А через неделю его отсутствия поняла, что это разлука.

Ты пойми мою обиду: дома умирающая мама, а тот, кому я верила, отвернулся.

Помнишь, ты мне писала, что тебе Яша понравился — интересный, умный, скромный: когда он гостил у тебя и вы гуляли по городу, на него поглядывали девочки, а он — ноль внимания... Я была согласна: за годы нашей дружбы он не давал мне повода особо ревновать. Что касается остального, то он многим казался умным и скромным. В том числе и мне.

Я была с тобой не согласна, когда ты написала: «Хороший у тебя Яша, жаль только, что еврей». Я тебе на эту тему ничего не ответила, так как вообще старалась избегать ее, не думать о ней. Да и меня она не волновала и не беспокоила: мне нравился Яшик. Я ему верила: лучше, чем он, никто никогда не будет относиться ко мне. Он понимал меня… как никто. За два с половиной года наших встреч он ни разу не сделал мне чего-то плохого, недоброго, грубого; у нас сложились искренние, теплые отношения. Даже сейчас не могу сказать что-то плохое. Мы не могли быть долго друг без друга: ходили в кино, театры, к друзьям, просто бродили. И целовались… Мы всегда хотели друг друга, нам везде было хорошо. И у друзей, и за городом, и в палисаднике, на скамейке, на любой лужайке… Нам было все нипочем, мы ни о чем не задумывались, просто любили друг друга. Наверное, это и есть счастье.

А я, видимо, вообще становилась невменяемой, когда мы бывали вместе. Особенно когда бывали одни, без друзей или моих родителей за стенкой. Яшка говорил, что я охала, ахала, что-то шептала, причитала. Даже потом передразнивал: «Еще немного, еще, еще…» И мне казалось, что он даже расстраивался — мол, куда еще-то… Вот дурачок. А я ничего не помнила.

Но чаще всего мы сидели у меня в комнате на моем диванчике. Покупали маринованную селедку и шоколадные батончики. Он любил такую селедку… и я тоже. И вот как наедимся с черным хлебом! А потом — шоколадный батончик: он откусит кусочек и меня угощает — он за одну половинку, я за другую… Потом я угощаю. Боялись только, чтобы кто-нибудь не вошел. Но мать часто недомогала, а потом и вовсе слегла, и ей было не до нас. Она стала замкнутой, раздражительной, на Яшика смотрела косо. Все время в своем застиранном халате, который ей когда-то подарили на фабрике за ударный труд.

Но нам было хорошо. Всегда было хорошо вдвоем. Никто не был нужен. Мы словно находились на необитаемом острове. И я видела, что ему нравилось быть со мной. И хотела, чтоб это продолжалось вечно.

И вот после всего этого он отошел. В самый тяжелый для меня момент. Выходит, все было обманом, ложью. Все это время, что был рядом со мной, он обманывал себя и меня.

Столкнувшись с горем, я потеряла опору. Сидела дома, день и ночь плакала. Только проснусь — и начинаю. Ты, Светка, видела когда-нибудь, что я плачу? Конечно, нет.

Но слезы иссякли. И вот я уже не плачу. Даже когда мать хоронили — ни слезинки не уронила. Не могла плакать. Люди смотрели на мои сухие глаза и злословили. Поганые люди — им лишь бы посудачить. Ты даже не можешь представить, сколько во мне злости и ненависти к ним. Разве им понять, что причиной была обида на предавшего меня человека, в которого верила. Обида на то, что судьба повернулась спиной. И обида переродилась в злость, ненависть, презрение, недоверие.

Мне тяжело ходить по городу, потому что я ненавижу окружающий мир. Мне тяжело жить. Что будет дальше? Пройдет, говоришь? Нет, время идет, а настроение только ухудшается, злость нарастает. Я не вижу вокруг ничего хорошего. Тяжело.

Но я скрываю свое настроение. Зачем показывать людям, что душа убита? Ведь, кроме злорадства, ничего другого в ответ. А внешне все нормально. Хожу в театр (в Оперный, где мы с Яшей часто бывали), злословлю со своими врагами и завистниками (тетками, дядьками и соседями), налаживаю нашу семейную жизнь: беру Алика и отца в оборот, чтоб следили за чистотой в доме. Даже выхлопотала документы на покупку кооперативной квартиры. Наш дом уже строится. Самый центр, получим трехкомнатную на первом этаже (из-за отца), планировка современная, с чешской электроплитой. Отцу не придется следующей зимой топить печь. Так что к Новому году прошу на новоселье. Родственнички говорят, что у меня хваткая натура. И все выведывают, откуда у нас деньги на квартиру. Ждали и ждут наследства? Противно.

А деньги родители всю жизнь на черный день откладывали. Да и я немного скопила, все же работаю.

Конечно, может, я и сама виновата, что так вышло у нас с Яшей. Ведь тоже совсем не ангел. У меня тот еще характер. Но такой я стала недавно. А теперь… как выжатый лимон: все хорошее ушло, осталась одна дрянь.

Что было потом? Я устроилась на работу, немного встряхнулась, забылась, стала выползать в люди. И первое же мое новое знакомство привело ревнивого Шварцмана к моим окнам. И он хотел меня упрекнуть, что, мол, я «гуляю». Пришел пьяным, каким раньше я его не видела, стал изливать душу: видите ли, ему не хватает меня, ищет во встречных мой курносый нос, даже пишет про меня стихи. Но плюнуть на своих домашних и вернуться у него не хватает решимости.

Да, я давно понимала истинную причину, только никому не говорила и ни с кем не делилась. Даже со своим дневником. Отгоняла от себя эти мысли и боялась, что Яшка может что-то заметить… Но ведь причина-то, Светка, в этом! Ведь они же совсем не признавали меня, они всегда настраивали его против меня. Да-да! Мне давно об этом говорила мама. Да и другие. Я и сама это чувствовала и видела. Он редко приглашал меня к себе домой, а когда приглашал, то я видела не очень-то веселые взгляды его мамочки — длинноносой Фриды Абрамовны. Он все — мамочка, мамочка… Конечно, она его холила с пеленок, он от своих родителей полностью зависел. И, признаться, я думала, что вот он окончит институт, станет более самостоятельным, будет сам принимать решения. А он плюнул на наши отношения, оказался малодушным и безвольным, маменькиным сыночком. Какое он имел право запрещать мне пойти на свидание?! Но я пошла. А он остался, и я слышала его рыдания.

И вот теперь он ходит по городу один. Так мне говорят при встречах знакомые. Нет, они не жалеют меня, они злорадствуют. Особенно те, кто завидовал мне раньше. И с таким ехидством все спрашивают: «Вы что, с Яшей расстались? Жаль-жаль...» Возможно, и ты сейчас.

Конечно, обидно, что возникают все эти вопросы и проблемы. Какая-то дурацкая путаница, дикое противоречие. Когда-то он говорил, вернее писал о слиянии душ. Может, он тоже мучился всем этим. Может, еще мучается… Я хочу, чтобы он вернулся. Мне хочется быть с человеком, который понимал бы меня. А он был таким, и такого я хочу вернуть.

Я рада, что он остался работать в Н-ске (многих распределили по местным заводам и НИИ). Знаю, что живут они там же — в двухкомнатной хрущевке. Какая тут самостоятельность…

Вот опять сомнение: поймешь ли ты меня? Возможно, мои признания доставят тебе удовольствие, мол, у тебя-то самой в жизни лучше и даже хорошо, и пожалеешь меня с улыбочкой. Как и другие. Только этого я не увижу… и в этом ты мне не признаешься. Зачем тогда изливать перед тобой душу?.. О своей «любви» сообщу как-нибудь в другой раз. С улыбочкой. А что?.. Как и раньше — поржем вместе!

Я боюсь остаться совсем одна.

 

 

(Продолжение следует.)

100-летие «Сибирских огней»