Единый ресурс русскоязычных журналов и альманахов
Литературный подкаст
Увеличить
Решаем вместе
Считаете, что объекты культурного наследия находятся в плохом состоянии?
Расскажите об этом
Пн. 14:00 – 17:00
Вы здесь
Житейские истории
Рассказы
Файл: 
04_vtorushin_gi.zip (37.72 КБ)
04_vtorushin_gi.zip (37.72 КБ)
Станислав ВТОРУШИН
ЖИТЕЙСКИЕ ИСТОРИИ
Я ВАС ЛЮБЛЮ
Наташа сидела в теплом уютном купе и смотрела в окно, за которым бежало заснеженное пространство с застывшими березовыми лесами и редкими небольшими станциями. Проезжая мимо них, колеса поезда стучали особенно часто, и ей казалось, что из одной изломанной жизни она уезжает в другую, такую же беспросветную. На душе было угнетающе тяжело.
Вчера весь вечер в дверь квартиры ломился пьяный Виктор. Она сидела на диване в темной комнате, зажав пальцами уши. Не хотелось слышать его голос, тем более, видеть обрюзгшую физиономию с белым засохшим налетом в уголках тонких губ.
Виктор совсем опустился. Еще два года назад она верила, что все можно исправить: он найдет другую работу, сменит образ жизни и снова станет тем Виктором, которым когда-то был.
А ведь все начиналось — лучше не надо. Сразу после института он устроился в фирму, занимавшуюся продажей и сервисным обслуживанием компьютерной техники. Дела шли неплохо, он прилично зарабатывал.
Наташа познакомилась с ним в ресторане, куда вместе со студентами-выпускниками зашла отметить защиту диплома. В ресторане все было дорого. Но поскольку диплом университета защищают один раз в жизни, взяли вина и закуску, что подешевле. За соседним столиком сидела кампания парней. Наташа сразу обратила внимание на одного из них: в сером твидовом пиджаке, безукоризненной рубашке и дорогом галстуке. Ей всегда нравились изящно одетые мужчины Парень повернулся и они посмотрели друг на друга. Он надолго задержал на ней взгляд и она невольно опустила глаза и занялась едой.
В свободном углу ресторана на небольшом подиуме заиграл квартет музыкантов. Кое-кто из посетителей пошел танцевать. Наташа краем глаза увидела, что парень поднялся и направляется к ней. Она схватила за руку сокурсника Веню и торопливо произнесла:
— Пойдем, потанцуем.
Веня только что налил в фужер вина и собирался выпить, но нехотя встал и пошел с Наташей. Она видела, как парень в сером твидовом пиджаке сел на место, но не сводит с нее глаз. Танец закончился, Веня повел ее к столу. Когда она уже собиралась сесть, музыканты заиграли снова. И тут же Наташа ощутила чье-то прикосновение к локтю и услышала у самого уха:
— Разрешите?
Она обернулась. За спиной стоял парень из-за соседнего столика. Чуть наклонив голову, он смотрел на нее такими просящими глазами, что она не смогла отказать ему в танце. Это был Виктор.
Через два месяца они поженились, вскоре купили двухкомнатную квартиру, и Наташа была абсолютно счастлива. Иногда ей казалось, что ее жизнь можно назвать райской. Она не могла дождаться конца рабочего дня, бежала домой, доставала из холодильника продукты и на скорую руку готовила ужин. Муж был не требователен к еде. Услышав звонок, летела к двери. Виктор подхватывал ее на руки, целовал и нес в комнату. Опускался на диван, усаживал Наташу на колени и снова начинал целовать. Она задыхалась в его объятиях.
Они ужинали, без умолку говорили о чем-то, больше всего о пустяках, и даже когда ложились спать, тоже говорили. Если бы сейчас ее спросили — о чем, она бы не вспомнила. Главным была не тема разговора, а звук голоса. Когда, положив голову на плечо мужа, Наташа слушала его мягкий завораживающий баритон, у нее замирала душа. Виктор перебирал пальцами ее рассыпавшиеся волосы, иногда подносил прядь к лицу, глубоко втягивал носом аромат и целовал. Наташа знала, что он сделает именно так, и ждала этого мгновения. Она специально подобрала шампунь, от которого волосы текли в ладони, словно шелк, и издавали тонкий, еле уловимый, аромат.
На второй год женитьбы Виктор заикнулся о ребенке, но Наташа как раз должна была получить должность в химической лаборатории, и они отложили этот вопрос на год. Через год фирма, в которой работал Виктор, разорилась. Он долго искал работу, пытался устроиться к бывшим конкурентам, но везде получал отказ. Наташа видела, что с каждым днем он становится нервознее. Он уже не носил ее на руках, их разговоры стали сухими и касались только конкретных домашних дел. Наташа переживала вместе с ним, но не из-за его работы, она верила, что он ее найдет. Ей было больно смотреть на страдания мужа. Он стеснялся ходить в магазин за продуктами на ее деньги. И хотя они лежали на виду, на верхней полке шифоньера, Виктор не брал из них даже на сигареты. На курево и самые мелкие карманные расходы ему давал отец.
Вскоре отец умер, и мать отдала Виктору машину, довольно новые «Жигули» девятой модели. Виктор решил зарабатывать на ней, занимаясь частным извозом. Месяца полтора дела шли более или менее нормально, он даже приносил домой кое-какие деньги. Но однажды заявился под утро избитый, с огромными синяками и распухшим до неправдоподобия носом. Наташа не узнала его. Он стоял, согнувшись, навалясь на дверной косяк, и держался рукой за бок.
— Что с тобой? — воскликнула она, хватая Виктора за руку.
Он не ответил. Молча прошел в квартиру, разделся и направился в ванную.
Оказалось, его ограбили кавказцы. Попросили отвезти в район городских новостроек, по дороге набросились на него. Те, что сидели сзади, держали за руки и подбородок, а третий бил. Затем выбросили из машины и начали пинать. Когда он перестал сопротивляться, они забрали у него деньги и уехали.
Машину нашли через два дня в лесополосе, недалеко от города. Виктор продал ее и решил заняться челночным бизнесом. Несколько раз слетал в Турцию и Эмираты довольно удачно. Наташа помнит, что они продержались на этом почти год. Но однажды прогорел, купил товар, который не смог реализовать. После этого устроился на базаре грузчиком.
К этому времени Виктор уже часто стал приходить домой пьяным. От него разило ужасными запахами стирального порошка, селедки, ацетона, чего-то кислого и противного. Наташа молча терпела, ночью стирала его одежду, стараясь, чтобы к утру она высохла и ее можно было надеть.
Вскоре Виктор не стал ночевать дома. Когда он не пришел первый раз, она проплакала до утра. Утром предупредила на работе, что задержится, и поехала на базар. Она нашла его за палатками челноков в закутке склада. Там собралось человек пять. Сидели на корточках в углу, перед картонной коробкой, на которой лежал хлеб и нарезанная на куски селедка. Виктор разливал водку в стаканы. К его плечу жалась какая-то бабенка с испитым лицом, закрашенным яркими румянами. Наташа никогда не могла представить такую вульгарную женщину рядом со своим мужем. Разлив водку, Виктор обнял ее за плечо и тут встретился взглядом с Наташей. Он торопливо убрал руку, но Наташа, не сказав ни слова, вышла из склада.
На улице она попыталась разрыдаться, но не смогла. Горло душили спазмы, по щекам текли слезы, но плача не было. Лишь судорожные всхлипы, похожие на приступы тошноты.
Вечером Виктор пришел домой, упал на колени и стал клясться, что между ним и этой женщиной ничего не было. А ночевать он не пришел потому, что крепко выпил и не заметил, как уснул за столом у друга. Наташа молчала, ощущая в душе пустоту и гадкое, ноющее чувство беспомощности. Она не верила ни одному его слову.
Недели две Виктор вовремя приходил домой, был трезв и предупредителен. Каждый вечер она видела перед собой его просящие глаза и угодливые движения. Они не трогали ее. Любовь ушла, не осталось даже жалости. Но Наташа все же сжалилась и, пересилив возникшую вначале брезгливость, пустила его к себе в постель. Она хотела не столько сохранить семью, сколько спасти Виктора. Ей казалось, что нормальные семейные отношения заставят его жить по-другому. Через день после этого он пришел домой пьяным.
Наташа мучилась с ним почти два года, потом сказала:
— Больше не приходи. Будешь ломиться, вызову милицию.
Виктор ушел. Закрыв за ним дверь, она посмотрела на себя в зеркало, висевшее в прихожей, и ужаснулась. Кожа лица показалась ей серой, растрескавшиеся губы землистыми. Но что больше всего удивило ее, так это несколько седых волос на виске. Она выдернула один волосок, долго рассматривала его, потом подошла к туалетному столику, открыла крем, подцепила на палец. Снова посмотрела в зеркало и опустила руку. Несколько мгновений постояла с закрытыми глазами, села на диван и заплакала. Слезы покатились по лицу, попали на губы, она почувствовала на языке их соленый привкус. Наташа упала на подушку и дала волю рыданиям.
Виктор приходил несколько раз, все время пьяный. Она разговаривала с ним через дверь, не впуская в квартиру. Но однажды впустила. Он позвонил ей утром, в начале восьмого. Она уже натянула плащ и приплясывала в одной туфле, пытаясь попасть ногой в другую. Времени оставалось только на то, чтобы не опоздать на работу. Виктор стоял у порога, его опухшее лицо было помятым, замызганная куртка походила на старое тряпье.
— Я тебя слушаю, — сказала Наташа, глядя ему в лицо и давая понять, что у нее нет времени.
— Выручи, пожалуйста, — он опустил голову и сделал паузу. — Вчера загребли в вытрезвитель, сейчас отпустили под залог. Надо заплатить, а нечем.
— Сколько? — спросила Наташа только для того, чтобы быстрее прервать эту встречу.
— Сотню, — Виктор поднес ладонь к губам, несколько раз глухо кашлянул.
У нее было ровно сто рублей. Если бы не проездной билет, ей было бы нечем рассчитаться за троллейбус. Она открыла сумочку, отдала деньги Виктору и, захлопнув дверь, застучала туфлями по бетонным ступенькам, ведущим на улицу. У двери подъезда увидела двух таких же небритых и неопрятных мужчин, как Виктор. В голове пронеслась нехорошая догадка. Задержавшись на углу дома, она подождала, пока из подъезда выйдет Виктор. Он показался с зажатыми в руке деньгами, мужики засмеялись, и они втроем двинулись к ближайшей пивной. С этого дня Наташа не разговаривала с Виктором даже через дверь.
Вскоре у нее заболело сердце, потом начали ныть суставы. Врачи советовали ехать на курорт, но у нее не было денег. В лаборатории, где она обрабатывала на компьютере данные химических анализов, сократили половину персонала. Попала под сокращение и она, но ее перевели лаборанткой в цех. В нем было сыро, на полу постоянно стояла вода, тяжелый влажный воздух, смешанный с кислотными испарениями, забивал легкие. Но она радовалась и этой работе, потому что перед глазами все время стояла судьба Виктора.
Месяц назад к ней заехал брат, оказавшийся в городе проездом. Он был на шесть лет старше, жил в другой области и его судьба сложилась более удачно. Брат работал на хорошей должности в фирме, торговавшей металлом. Обняв Наташу и поцеловав в голову, он отодвинул ее на вытянутые руки и, посмотрев в глаза, спросил:
— Что с тобой? Захворала?
— Да, — сказала Наташа. — Я плохо выгляжу?
— У тебя взгляд не радостный. Ты вся какая-то тусклая, — сказал брат, поворачивая ее за плечи к свету.
— Потому и тусклая, — Наташа опустила голову.
— А почему не лечишься?
— Сейчас это не просто, Володя, — она попыталась высвободиться из его рук, ей было неудобно говорить, что у нее нет денег. Но брат все понял.
— Сколько? — спросил он.
Наташа назвала цифру. Брат достал из кармана пиджака бумажник, отсчитал нужную сумму пятисотенными купюрами, положил деньги на туалетный столик. Потом достал еще несколько купюр и сказал:
— Это на дорогу и карманные расходы.
— Да ты что, Володя? — попыталась возразить она. — Такие деньги...
— Ты знаешь, я открыл одну истину: давать всегда приятнее, чем брать, — он засмеялся и сказал: — Чай-то у тебя хоть есть?
— Могу угостить даже кофе, — Наташа улыбнулась впервые за много месяцев.
...Колеса поезда равномерно постукивали, вагон раскачивался и чайная ложка в пустом стакане, стоявшем на столике у окна, слегка позвякивала. Наташа уже давно выпила чай, но ей не хотелось вставать и нести проводнице стакан. Поджав под себя ноги, она уютно устроилась в углу и смотрела в окно. В соседнем купе громко смеялись. По всей видимости, там рассказывали анекдоты. Оттуда уже несколько раз выходил усатый черноволосый парень с отвисшим брюшком и такой же отвисшей нижней губой. Он бросал блудливый взгляд на Наташу, и она была уверена, что он давно зашел бы к ней и начал рассыпаться в комплиментах, но мешали ее соседи. Молодая пара с девочкой трех-четырех лет.
Сейчас Наташа осталась одна. Глава семьи ушел курить в тамбур, мама повела девочку в туалет. И тут же в дверях купе показался черноволосый. «Ну вот и началось», — подумала Наташа, неосознанно приготовившись к отпору. После разрыва с Виктором у нее возникла аллергия на любые приставания мужчин.
— Дэвушка, — произнес черноволосый, протискиваясь в купе, — вы почему сидите одна? Пойдемте к нам играть в карты. У нас шампанское и конфеты, которых вы никогда не пробовали.
Он протянул к ней толстую руку с двумя тяжелыми золотыми перстнями на волосатых пальцах.
— Пойдите вон, — шипящим шепотом прошелестела Наташа.
— Что? — не понял гость.
Наташа побледнела, схватилась рукой за краешек стола с такой силой, что у нее побелели косточки на пальцах.
— Пошел вон! — сказала она так громко, чтобы ее услышали в коридоре.
Черноволосый попятился и ошарашено кинулся из купе, пытаясь закрыть за собой дверь.
— Оставьте ее, — строго, но уже тише, сказала Наташа.
Непрошеный гость исчез, а она сначала рассмеялась негромким горьким смешком, потом, сцепив на затылке пальцы, подумала «Господи, какая же я стала злая».
В санатории ее посадили за стол с молодой особой, напялившей на себя совершенно нелепое трикотажное платье и сапоги с широкими голенищами, выглядевшими раструбами на ее худых лодыжках. Это была работница районной администрации из какой-то области. Наташа не запомнила. Ей было все равно, с кем сидеть, она ехала сюда не для общения. Соседку звали Тоня. Она тут же стала рассказывать о культурных мероприятиях санатория, главным из которых были танцы. Рассказывая о них, Тоня не закрывала рот.
— Там собирается самая интересная публика, — тараторила она. — Через каждый танец дамы приглашают кавалеров. Можно пригласить кого угодно. Я уже перезнакомилась со всеми, — она томно повела плечом и посмотрела на Наташу.
— Я не танцую, — сухо сказала Наташа, давая понять, что разговор соседки ей совершенно не интересен.
Два дня они сидели за столом вдвоем. На третий вечер к ним посадили новенького — пожилого мужчину в легкой спортивной куртке и клетчатой рубашке. Он пришел на ужин прямо с поезда. Наташа обратила внимание лишь на то, что он был седой. Мужчина поздоровался, сел и сказал:
— Меня зовут Константин Иванович.
— Тоня, — ответила Наташина соседка и снова кокетливо повела плечом.
Наташа назвала себя. Больше новый сосед по столу за весь ужин не проронил ни слова.
На следующее утро из-за ранних процедур Наташа опоздала в столовую и завтракала одна. Соседи уже ушли, оставив на столе тарелки с недоеденным гарниром. С Константином Ивановичем она встретилась за обедом. Он был в хорошем костюме, дорогой рубашке и модном галстуке. Сегодня она рассмотрела его. У него были белые, как нетронутый снег, виски и седая голова. Наташа сразу определила, что на вид ему не меньше пятидесяти, а может, и больше. Поздоровавшись, она села на свое место. За обедом щебетала одна Тоня. Ни Константин Иванович, ни Наташа не произнесли ни слова. Когда обед подходил к концу и Наташа, не торопясь, допивала компот, она почувствовала на себе цепкий взгляд соседа. Наташа отодвинула стакан и, наклонив голову, спросила:
— Что вы на меня так смотрите?
— Я всегда смотрю на красивых женщин, — сухо ответил сосед.
— Это комплимент? — она подняла на него сердитые глаза.
— Нет. Констатация факта.
Он произнес это таким тоном, словно перед ним была не живая женщина, а картина. Наташу резанул этот тон.
— Всего доброго, — сказала она и встала из-за стола.
Константин Иванович, чуть привстав, молча опустил в полупоклоне серебристую голову. «Три дня живет, а на танцах еще ни разу не была», — услышала Наташа за спиной голос Тони. Она не оглянулась.
В палате она остановилась у зеркала и пристально посмотрела на себя. Перед ней стояла женщина, которой было не двадцать восемь, а, как минимум, тридцать пять. Бледное лицо с нездоровой кожей и лучики морщин у глаз, усталый взгляд, бесцветные губы. На виске снова появилось несколько седых волос. Она открыла сумочку, чтобы достать губную помаду, но вспомнила, что у нее ее нет. Она уже давно не красила губы.
Еще раз взглянув в зеркало, Наташа провела ладонью по животу, потом, повернувшись и отставив ногу, по талии и бедру, достала из шкафа резиновую шапочку, купальник, большое махровое полотенце, уложила в пакет и пошла в бассейн. Там было мало народа: четыре женщины и двое мужчин. Она потрогала ногой воду, которая показалась ей прохладной, держась за поручни, сошла на одну ступеньку, постояла немного, плюхнулась на живот и поплыла к другому концу бассейна.
Плавала Наташа не меньше часа. Когда поднималась по ступенькам, выходя из бассейна, у нее от усталости подкашивались ноги. В душевой она встала под горячие струи, стараясь смыть с себя пахнущую хлором бассейновую воду, досуха вытерлась полотенцем и, возвратившись в палату, легла на не разобранную кровать.
Перед тем, как идти на ужин, Наташа разложила на кровати три кофточки и долго не могла выбрать лучшую. Остановилась на розовой, которая, как ей показалось, более всего подойдет к ее каштановым волосам и черной юбке Вдела в уши сережки — подарок Виктора сразу после свадьбы, надела на шею золотую цепочку, на безымянный палец правой руки — кольцо. Пусть все думают, что она замужем.
Наташе не хотелось никому понравиться, тем более Константину Ивановичу. Ей хотелось быть женщиной с чувством собственного достоинства, а для этого нужны соответствующая одежда и украшения.
Когда она подошла к раздевалке, высокий крепкий парень с короткой прической и застенчивыми глазами уступил ей место и помог снять шубу. Она уже обратила на него внимание. В столовой он сидел через два стола и постоянно бросал на нее короткие взгляды. Наташа поблагодарила парня и прошла в обеденный зал.
— Сегодня же вместо танцев кино, — сказала Тоня, увидев преобразившуюся Наташу.
— А почему вы решили, что я собралась на танцы? — спросила Наташа.
— Ну, вы так оделись, — Тоня вывела ладонью в воздухе неопределенную фигуру.
— Спасибо за комплимент, — сказала Наташа и повернулась, почувствовав на себе взгляд высокого парня.
— А Константин Иванович сегодня не ужинает, — произнесла Тоня. — У него на голодный желудок завтра будут брать желчь.
Наташу не интересовал Константин Иванович, она пропустила замечание соседки мимо ушей.
— Скажите, здесь есть приличный магазин?
— Смотря что вам надо, — сказала Тоня.
— Мне надо хороший шампунь.
— Ну так это в «Жемчужину».
И Тоня подробно объяснила, как пройти к этому магазину.
И Тоня подробно объяснила, как пройти к этому магазину.
На следующий день Наташа пошла в «Жемчужину». Не столько за шампунем, сколько за косметикой. Она выбрала крем, губную помаду, тени — все, чем пользуется женщина, прихорашивая себя. Выходя из магазина, столкнулась с парнем, который уступал ей место в раздевалке. Он словно ждал Наташу. Остановившись перед ней, парень спросил:
— Вы в санаторий?
Она кивнула.
— Вас не обременит, если я пойду рядом?
— Мне все равно, — ответила Наташа, пожав плечами.
Она сошла со ступенек и направилась в санаторий. Парень последовал за ней. Несколько минут они молчали. Потом парень сказал:
— Меня зовут Сергей. А вас?
— Наташа. Но если вы хотите завязать со мной знакомство, должна вас огорчить, я замужем, — она вытянула ладонь, чтобы лучше было видно обручальное кольцо, и повернулась к Сергею.
И снова ее поразил его детский взгляд. Ей показалось, что Сергей может расплакаться. «Недоставало еще стать сестрой милосердия», — подумала Наташа, но в это время Сергей сказал:
— Я ведь не прошу вашей руки. Я напросился только идти рядом.
— Пожалуйста, — ответила Наташа. — А давно вы здесь?
— Я приехал на два дня раньше вас.
— А откуда вы знаете, когда приехала я? — удивилась Наташа.
— Я обратил на вас внимание, как только вы вошли в столовую.
Вести разговор дальше пропало всякое желание. Она поняла, что перед ней самый типичный воздыхатель, которые не раз попадались в жизни. Ее всегда раздражала их беспомощность. Они не понимают, что женщины ценят в мужчине силу, а не слабость. Мужчина должен иметь достоинство. Теряя его, он теряет лицо. Наташа посмотрела на Сергея. Несмотря на высокий рост, он казался мальчиком. У него были полные губы, чистое и гладкое, как у ребенка, лицо без каких-либо следов бритья. Это впечатление дополнял взгляд детских глаз.
— Сколько вам лет? — спросила Наташа.
— Двадцать, — не задумываясь, ответил Сергей.
— Я старше вас, — сказала Наташа.
— Это неправда, — горячо возразил он.
— Почему вы думаете, что я говорю неправду?
— Потому что я вам не нравлюсь.
— Я привыкла быть в уединении, — Наташа остановилась и посмотрела вдаль. — Я люблю одиночество.
— А говорите, что вы замужем.
Наташа поднесла к лицу ладонь с кольцом, пошевелила пальцами, но ничего не сказала. Как бы там ни было, а приятно, когда кто-то вздыхает о тебе. Пусть даже мальчик. Для женщины самое страшное, когда она чувствует, что никому не нужна.
До санатория дошли молча. Несколько раз Наташа бросала взгляд на Сергея, и он сразу то бледнел, то заливался краской. Она понимала его чувства, но помочь ничем не могла. Заводить с кем-нибудь флирт, тем более с человеком, который годится тебе в младшие братья, у нее не было никакого желания.
За обедом она вновь встретилась с Константином Ивановичем. Как и в прошлый раз, он был безукоризненно одет, серебро висков оттенял темный костюм. Она задержала на нем взгляд и подумала: чем он отличается от остальных? Осторожно повернула голову, обвела глазами несколько столов и встретилась взглядом с Сергеем. На нем была темно-синяя кофта от спортивного костюма с тремя белыми полосками вдоль рукава. Многие здесь были одеты так же. Они считали, что на отдыхе никакой этикет соблюдать не надо. Константин Иванович так не считал. Он не мог сидеть за обеденным столом в обществе дамы без галстука. Наташа опустила голову и занялась обедом.
— Вы знаете, — неожиданно обратился Константин Иванович сразу к обеим дамам, — говорят, что в местном музее есть картина Рериха. Это правда?
Тоня звякнула вилкой о тарелку, подняла голову и сказала:
— Я не слышала.
Наташа пожала плечами и ответила, что в музее еще не была.
— Может быть, сходим и посмотрим? — предложил Константин Иванович, немного отстраняясь от стола и переводя взгляд с Наташи на Тоню.
— Если он открыт в воскресенье, — сказала Наташа. — В остальные дни некогда. До обеда процедуры, после обеда я плаваю в бассейне.
— Позавчера вы выглядели немного уставшей, — сказал Константин Иванович, — а сегодня у вас прекрасный вид.
— Спасибо за комплимент, — Наташа бросила на соседа быстрый взгляд.
— Это не комплимент, — сказал Константин Иванович. — Это констатация факта
Наташа постепенно стала возвращаться в нормальную жизнь. Она плавала, перед сном гуляла по морозному воздуху. Возвращаясь после прогулки, смотрела на себя в зеркало и трогала пальцами раскрасневшиеся щеки. Потом умывалась, наносила на лицо ночной крем и ложилась спать. Однажды ей приснился мужчина. Близости с ним не было, но он обнимал ее, дотрагивался до грудей, целовал в голову. Она проснулась со странным ощущением в груди и слабостью в теле. Но быстро взяла себя в руки. Умылась, сделала прическу, навела макияж.
После завтрака они с Константином Ивановичем пошли в музей. Тоня отказалась, ей надо было сбегать в какой-то специальный магазин, выполнить заказы сослуживцев. На улице был легкий морозец, снег сверкал и слепил глаза, и Наташа постоянно жмурилась. Константин Иванович, между тем, говорил:
— Люблю тихие провинциальные городки. В них еще сохранился уклад русской жизни. В Москве ее уже давно нет. Она — конгломерат культур, народов, всего самого дурного в обществе. Все стекается туда. А в таких городках, как Вышний Волочек, русская жизнь сохранилась. Вот здесь всего одна картина Рериха и весь город гордится ею, как национальным достоянием. В Москве ее никто бы не заметил.
— Где вы работаете? — спросила Наташа.
— Я, наверное, кажусь вам нудным? — Константин Иванович повернулся к ней.
— Нисколько. Просто мне интересно. У вас своя философия.
— В жизни все надо осмысливать, — заметил Константин Иванович. — А вообще я работаю экспертом в одной фирме.
Наташе было легко с ним. Он понимал ее с полуслова и она его понимала так же. Ей пришло в голову, что для людей одного круга разница в возрасте не имеет особого значения. С Сергеем она не знала о чем говорить, а с Константином Ивановичем беседа текла сама собой, без всякого напряжения и мучительного поиска общих тем.
Музей располагался в двухэтажном здании из красного кирпича дореволюционной постройки. Зал изобразительного искусства находился на втором этаже. Наташа сразу же увидела картину Рериха, небольшого формата, выполненную в традиционной манере. Синие горы и белые снега. И ничего больше. Ни лунной дорожки, как у Куинджи в его «Ночи над Днепром», ни звезд, ни восходящего солнца. Все до примитивности просто, хотя за каждой линией видна кисть мастера. «В этом, наверное, и заключается тайна искусства», — подумала она.
— Рерих через живопись общался с космосом, — произнес Константин Иванович.
Наташа не ответила. Кроме них в зале было еще два посетителя. Они стояли у противоположной стены и рассматривали картину. Наташа невольно направилась к ним. На стене висело «Видение отрока Варфоломея». Это была довольно хорошая копия с картины Нестерова, сделанная местным художником. Бросив на нее быстрый взгляд, Наташа вздрогнула от неожиданности. Во всей фигуре мальчика, изображенного на картине, было такое благоговение, такое внимательное послушание, а в образе старца столько мудрости, что, казалось, именно в этом и заключается весь смысл человеческой жизни. Вечное добро должно передаваться от старших к младшим из поколения в поколение.
— Рерих общался с космосом, а Нестеров с Богом, — услышала Наташа за спиной голос Константина Ивановича.
Она повернулась к нему и сказала:
— Нестеров мне нравится больше.
— Он очень русский, — произнес Константин Иванович.
Когда они вышли на улицу, солнце светило еще сильнее, а снег сверкал ярче. Подставив к лицу ладонь козырьком, Наташа улыбнулась и сказала Константину Ивановичу.
— Спасибо, что вытащили меня в музей.
— Что бы вы делали одна в четырех стенах? — он посмотрел на нее спокойными и мудрыми глазами.
— Размышляла о жизни, — сказала Наташа.
— Она и так в сплошных размышлениях, — заметил Константин Иванович. — Куда ни повернись, одни вопросы. Может, выпьем по чашечке кофе? — он кивнул на вывеску ресторана.
— А почему бы и нет? — у Наташи вдруг появилось настроение, которого она не знала последние годы. Она словно вернулась в начало своей послеуниверситетской жизни, когда все казалось прекрасным, а люди счастливыми.
Ресторан был небольшим, всего на несколько столиков. Едва они уселись за один из них, как подскочил официант и протянул меню.
— Принесите две чашечки кофе, — сказал Константин Иванович.
— Вам какого? — спросил официант, стараясь изобразить верх услужливости. — «Пеле», «Максвелл», «Нескафе»?
— Черного молотого. Лучше арабику.
— У нас нет арабики, — официант вытянулся в струнку.
— Ну так скажите, какой у вас есть, — Константин Иванович говорил негромко, но сухо, словно отдавал распоряжение.
— Одну минуту, — официант исчез из зала и вернулся с пакетиком в руках, в котором был колумбийский кофе в зернах.
— Две чашки, — сказал Константин Иванович.
Наташа смотрела на него и думала: мужчина должен быть именно таким. Властным, знающим себе цену и... умным. Когда он разговаривал с официантом, у него даже профиль делался орлиным, а губы более тонкими и жесткими.
Константин Иванович развернул меню, спросил, не заглядывая:
— Может быть, возьмем что-нибудь к кофе?
— Что? — спросила Наташа.
— По рюмке коньяка, например.
— Я не пью крепкие напитки, — ответила она.
— Тогда по фужеру сухого?
— Может быть, — она неопределенно пожала плечами. Пить ей не хотелось, но и неудобно было выглядеть кокеткой.
Официант снова подскочил к столику, достал блокнот и ручку, склонился в угодливой позе. Константин Иванович сказал:
— Бутылку белого «шато де бержерак».
— И все? — удивился официант.
— Что возьмем на десерт? — обратился Константин Иванович к Наташе: — Пирожное или мороженое? Звучит как рифма.
— Я бы предпочла мороженое, — Наташа вдруг почувствовала себя расслабленной. Ей снова стало хорошо, как в первые после университета годы. Весь ужас последних лет остался где-то далеко, и если всплывал в подсознании, то ощущался как нечто нереальное. Она чувствовала себя женщиной, привлекающей внимание мужчины — умного, много видавшего, понимающего толк в красоте и, самое главное, умеющего ценить ее. Ей хотелось, чтобы это состояние длилось вечно, тогда бы вся жизнь казалась праздником. Но она тут же осекла себя: счастье не может быть вечным, чаще всего оно коротко, как миг. Да и какое это счастье? Сходили в музей, сейчас выпьем по фужеру хорошего вина. Потом встанем и пойдем в санаторий, где завтра начнутся процедуры, врачебные осмотры, заглядывание в палату медицинских сестер, разносящих талончики с вызовами в разные кабинеты.
Но Наташа все равно была счастлива. До сегодняшнего дня она не знала, что делать дальше, но сейчас уже знает точно. Как только приедет домой, сразу же позвонит брату. Он должен помочь ей, должен устроить на хорошую работу с приличной зарплатой. Слава богу, что Виктор оставил ей квартиру. Продав ее, она сможет купить себе другую. «А семья? — спрашивала она себя и тут же отвечала: — Какая теперь семья в двадцать восемь лет?»
Из ресторана они вышли, когда до начала обеда в санатории оставалось четверть часа.
— Солнце-то какое, — сказала Наташа, повернувшись на каблуке, и рассмеялась
Легкое вино немного ударило ей в голову и от этого настроение только улучшилось. Наташа взяла Константина Ивановича под руку, и они пошли в санаторий. Но чем ближе подходили к нему, тем больше ей казалось, что кто-то неотрывно следит за ней. Наташа обернулась. В десяти шагах сзади шел Сергей. «Псих какой-то, — подумала она. — Не дай бог, еще помешается на мне, тогда жди беды». Прижимаясь к Константину Ивановичу, она ускорила шаг и больше не оглядывалась до самого санатория.
Оставшиеся до конца лечения дни пролетали быстро. Каждый день после обеда Наташа плавала, потом, надев черные очки, загорала в солярии под ультрафиолетовой лампой. За неделю она загорела настолько, что кожа под лифчиком и трусиками резко контрастировала своей белизной с остальной частью тела. После ужина они гуляли с Константином Ивановичем вокруг санатория. И все время она натыкалась на следящие глаза Сергея. Он попадался им то на аллее, то у выхода из спального корпуса. А однажды, возвратившись в свою палату, она увидела в стакане на тумбочке алую розу. Стакан стоял на бумажке, на которой крупными буквами было выведено одно слово «Сергей». «Когда-нибудь он доконает меня, — подумала Наташа и нагнулась к розе, издававшей тонкий пряный аромат. — Клин надо вышибать клином». Константин Иванович тоже обратил внимание на Сергея. Но разговоров о нем не заводил, хотя мысль о клине, по всей видимости, возникла и у него. Однажды по пути в раздевалку после ужина он наклонился к Наташе и сказал:
— Сегодня вечером я зайду за тобой
— Зачем? — спросила она, внезапно остановившись. Никогда раньше он этого не делал, они встречались у выхода из санатория.
— Я хочу увести тебя к себе.
Она почувствовала, как ее затрясло тихой дрожью, и неуверенно произнесла
— А если я побоюсь?
— Чего бояться? — Константин Иванович протянул номерок гардеробщице, а когда та подала шубку, накинул ее на плечи Наташи.
Вечером он зашел к ней в комнату, закрыл за собой дверь. Наташа, сидевшая на кровати, встала. Он подошел к ней, прижал к себе, поцеловал в голову. Она стояла, не шевелясь, с затуманенным сознанием. Ей казалось, что все это происходит во сне. Наяву так быть просто не может. Но он взял ее за руку и потянул из комнаты. Она пошла, не сопротивляясь. Ей было стыдно и одновременно радостно оттого, что она нужна настоящему мужчине.
Больше они не гуляли по вечерам. Все время после ужина Наташа проводила в комнате Константина Ивановича. Она готова была подчиняться ему во всем, лишь бы ощущать рядом его сильную руку, его плечо, видеть его всегда спокойный и умный взгляд. Жалела лишь о том, что это случилось слишком поздно. Сергея видела только за обедом, он по-прежнему не сводил с нее глаз.
Через несколько дней Наташа вернулась домой. Сразу же позвонила брату, но он оказался в командировке. Пришлось выходить на работу в грязный и мокрый цех, снова дышать воздухом, который распирает легкие. Дома она не находила себе места. Она вдруг поняла, что жизнь женщины, рядом с которой нет мужчины, не более чем сиротство. «Одиночество так же убого, как нищета, — думала она. — Его не может заменить никакое богатство».
Однажды, возвращаясь с работы, она обнаружила в почтовом ящике письмо. Она взглянула на конверт, обратного адреса на нем не было. Наташа положила письмо на телевизор. Приготовила ужин, глядя в окно, неторопливо поела. Над городом сгущались сумерки. На потемневшем небе, качнувшись, показался бледный серпик луны. Наташа прошла в комнату, зажгла свет, взяла письмо и села на диван. Разорвала конверт, достала сложенный вчетверо листок. Почерк был неровный, но хорошо читаемый. Наташа вздрогнула, пробежав первую фразу. «Я вас люблю. Я никогда не видел более красивой и интеллигентной девушки, чем вы. Я рад, что дышал вашим воздухом, ощущал аромат ваших волос, когда вы проходили мимо. Одно ваше слова и я у ваших ног. Я готов отдать вам не только сердце, но и всего себя. Незамедлительно и навсегда. До гроба ваш, Сергей». Под подписью стоял адрес.
Наташа положила письмо на колени и заплакала. В голове стучала одна мысль: «Неужели начинать опять все сначала? Боже, скажи, пожалуйста, где находится человеческое счастье?» Слезы текли по ее лицу, она не утирала их. Наташа ждала ответа, но в четырех холодных стенах стояла гнетущая, ощущаемая почти физически, тишина.
— Вы в санаторий?
Она кивнула.
— Вас не обременит, если я пойду рядом?
— Мне все равно, — ответила Наташа, пожав плечами.
Она сошла со ступенек и направилась в санаторий. Парень последовал за ней. Несколько минут они молчали. Потом парень сказал:
— Меня зовут Сергей. А вас?
— Наташа. Но если вы хотите завязать со мной знакомство, должна вас огорчить, я замужем, — она вытянула ладонь, чтобы лучше было видно обручальное кольцо, и повернулась к Сергею.
И снова ее поразил его детский взгляд. Ей показалось, что Сергей может расплакаться. «Недоставало еще стать сестрой милосердия», — подумала Наташа, но в это время Сергей сказал:
— Я ведь не прошу вашей руки. Я напросился только идти рядом.
— Пожалуйста, — ответила Наташа. — А давно вы здесь?
— Я приехал на два дня раньше вас.
— А откуда вы знаете, когда приехала я? — удивилась Наташа.
— Я обратил на вас внимание, как только вы вошли в столовую.
Вести разговор дальше пропало всякое желание. Она поняла, что перед ней самый типичный воздыхатель, которые не раз попадались в жизни. Ее всегда раздражала их беспомощность. Они не понимают, что женщины ценят в мужчине силу, а не слабость. Мужчина должен иметь достоинство. Теряя его, он теряет лицо. Наташа посмотрела на Сергея. Несмотря на высокий рост, он казался мальчиком. У него были полные губы, чистое и гладкое, как у ребенка, лицо без каких-либо следов бритья. Это впечатление дополнял взгляд детских глаз.
— Сколько вам лет? — спросила Наташа.
— Двадцать, — не задумываясь, ответил Сергей.
— Я старше вас, — сказала Наташа.
— Это неправда, — горячо возразил он.
— Почему вы думаете, что я говорю неправду?
— Потому что я вам не нравлюсь.
— Я привыкла быть в уединении, — Наташа остановилась и посмотрела вдаль. — Я люблю одиночество.
— А говорите, что вы замужем.
Наташа поднесла к лицу ладонь с кольцом, пошевелила пальцами, но ничего не сказала. Как бы там ни было, а приятно, когда кто-то вздыхает о тебе. Пусть даже мальчик. Для женщины самое страшное, когда она чувствует, что никому не нужна.
До санатория дошли молча. Несколько раз Наташа бросала взгляд на Сергея, и он сразу то бледнел, то заливался краской. Она понимала его чувства, но помочь ничем не могла. Заводить с кем-нибудь флирт, тем более с человеком, который годится тебе в младшие братья, у нее не было никакого желания.
За обедом она вновь встретилась с Константином Ивановичем. Как и в прошлый раз, он был безукоризненно одет, серебро висков оттенял темный костюм. Она задержала на нем взгляд и подумала: чем он отличается от остальных? Осторожно повернула голову, обвела глазами несколько столов и встретилась взглядом с Сергеем. На нем была темно-синяя кофта от спортивного костюма с тремя белыми полосками вдоль рукава. Многие здесь были одеты так же. Они считали, что на отдыхе никакой этикет соблюдать не надо. Константин Иванович так не считал. Он не мог сидеть за обеденным столом в обществе дамы без галстука. Наташа опустила голову и занялась обедом.
— Вы знаете, — неожиданно обратился Константин Иванович сразу к обеим дамам, — говорят, что в местном музее есть картина Рериха. Это правда?
Тоня звякнула вилкой о тарелку, подняла голову и сказала:
— Я не слышала.
Наташа пожала плечами и ответила, что в музее еще не была.
— Может быть, сходим и посмотрим? — предложил Константин Иванович, немного отстраняясь от стола и переводя взгляд с Наташи на Тоню.
— Если он открыт в воскресенье, — сказала Наташа. — В остальные дни некогда. До обеда процедуры, после обеда я плаваю в бассейне.
— Позавчера вы выглядели немного уставшей, — сказал Константин Иванович, — а сегодня у вас прекрасный вид.
— Спасибо за комплимент, — Наташа бросила на соседа быстрый взгляд.
— Это не комплимент, — сказал Константин Иванович. — Это констатация факта
Наташа постепенно стала возвращаться в нормальную жизнь. Она плавала, перед сном гуляла по морозному воздуху. Возвращаясь после прогулки, смотрела на себя в зеркало и трогала пальцами раскрасневшиеся щеки. Потом умывалась, наносила на лицо ночной крем и ложилась спать. Однажды ей приснился мужчина. Близости с ним не было, но он обнимал ее, дотрагивался до грудей, целовал в голову. Она проснулась со странным ощущением в груди и слабостью в теле. Но быстро взяла себя в руки. Умылась, сделала прическу, навела макияж.
После завтрака они с Константином Ивановичем пошли в музей. Тоня отказалась, ей надо было сбегать в какой-то специальный магазин, выполнить заказы сослуживцев. На улице был легкий морозец, снег сверкал и слепил глаза, и Наташа постоянно жмурилась. Константин Иванович, между тем, говорил:
— Люблю тихие провинциальные городки. В них еще сохранился уклад русской жизни. В Москве ее уже давно нет. Она — конгломерат культур, народов, всего самого дурного в обществе. Все стекается туда. А в таких городках, как Вышний Волочек, русская жизнь сохранилась. Вот здесь всего одна картина Рериха и весь город гордится ею, как национальным достоянием. В Москве ее никто бы не заметил.
— Где вы работаете? — спросила Наташа.
— Я, наверное, кажусь вам нудным? — Константин Иванович повернулся к ней.
— Нисколько. Просто мне интересно. У вас своя философия.
— В жизни все надо осмысливать, — заметил Константин Иванович. — А вообще я работаю экспертом в одной фирме.
Наташе было легко с ним. Он понимал ее с полуслова и она его понимала так же. Ей пришло в голову, что для людей одного круга разница в возрасте не имеет особого значения. С Сергеем она не знала о чем говорить, а с Константином Ивановичем беседа текла сама собой, без всякого напряжения и мучительного поиска общих тем.
Музей располагался в двухэтажном здании из красного кирпича дореволюционной постройки. Зал изобразительного искусства находился на втором этаже. Наташа сразу же увидела картину Рериха, небольшого формата, выполненную в традиционной манере. Синие горы и белые снега. И ничего больше. Ни лунной дорожки, как у Куинджи в его «Ночи над Днепром», ни звезд, ни восходящего солнца. Все до примитивности просто, хотя за каждой линией видна кисть мастера. «В этом, наверное, и заключается тайна искусства», — подумала она.
— Рерих через живопись общался с космосом, — произнес Константин Иванович.
Наташа не ответила. Кроме них в зале было еще два посетителя. Они стояли у противоположной стены и рассматривали картину. Наташа невольно направилась к ним. На стене висело «Видение отрока Варфоломея». Это была довольно хорошая копия с картины Нестерова, сделанная местным художником. Бросив на нее быстрый взгляд, Наташа вздрогнула от неожиданности. Во всей фигуре мальчика, изображенного на картине, было такое благоговение, такое внимательное послушание, а в образе старца столько мудрости, что, казалось, именно в этом и заключается весь смысл человеческой жизни. Вечное добро должно передаваться от старших к младшим из поколения в поколение.
— Рерих общался с космосом, а Нестеров с Богом, — услышала Наташа за спиной голос Константина Ивановича.
Она повернулась к нему и сказала:
— Нестеров мне нравится больше.
— Он очень русский, — произнес Константин Иванович.
Когда они вышли на улицу, солнце светило еще сильнее, а снег сверкал ярче. Подставив к лицу ладонь козырьком, Наташа улыбнулась и сказала Константину Ивановичу.
— Спасибо, что вытащили меня в музей.
— Что бы вы делали одна в четырех стенах? — он посмотрел на нее спокойными и мудрыми глазами.
— Размышляла о жизни, — сказала Наташа.
— Она и так в сплошных размышлениях, — заметил Константин Иванович. — Куда ни повернись, одни вопросы. Может, выпьем по чашечке кофе? — он кивнул на вывеску ресторана.
— А почему бы и нет? — у Наташи вдруг появилось настроение, которого она не знала последние годы. Она словно вернулась в начало своей послеуниверситетской жизни, когда все казалось прекрасным, а люди счастливыми.
Ресторан был небольшим, всего на несколько столиков. Едва они уселись за один из них, как подскочил официант и протянул меню.
— Принесите две чашечки кофе, — сказал Константин Иванович.
— Вам какого? — спросил официант, стараясь изобразить верх услужливости. — «Пеле», «Максвелл», «Нескафе»?
— Черного молотого. Лучше арабику.
— У нас нет арабики, — официант вытянулся в струнку.
— Ну так скажите, какой у вас есть, — Константин Иванович говорил негромко, но сухо, словно отдавал распоряжение.
— Одну минуту, — официант исчез из зала и вернулся с пакетиком в руках, в котором был колумбийский кофе в зернах.
— Две чашки, — сказал Константин Иванович.
Наташа смотрела на него и думала: мужчина должен быть именно таким. Властным, знающим себе цену и... умным. Когда он разговаривал с официантом, у него даже профиль делался орлиным, а губы более тонкими и жесткими.
Константин Иванович развернул меню, спросил, не заглядывая:
— Может быть, возьмем что-нибудь к кофе?
— Что? — спросила Наташа.
— По рюмке коньяка, например.
— Я не пью крепкие напитки, — ответила она.
— Тогда по фужеру сухого?
— Может быть, — она неопределенно пожала плечами. Пить ей не хотелось, но и неудобно было выглядеть кокеткой.
Официант снова подскочил к столику, достал блокнот и ручку, склонился в угодливой позе. Константин Иванович сказал:
— Бутылку белого «шато де бержерак».
— И все? — удивился официант.
— Что возьмем на десерт? — обратился Константин Иванович к Наташе: — Пирожное или мороженое? Звучит как рифма.
— Я бы предпочла мороженое, — Наташа вдруг почувствовала себя расслабленной. Ей снова стало хорошо, как в первые после университета годы. Весь ужас последних лет остался где-то далеко, и если всплывал в подсознании, то ощущался как нечто нереальное. Она чувствовала себя женщиной, привлекающей внимание мужчины — умного, много видавшего, понимающего толк в красоте и, самое главное, умеющего ценить ее. Ей хотелось, чтобы это состояние длилось вечно, тогда бы вся жизнь казалась праздником. Но она тут же осекла себя: счастье не может быть вечным, чаще всего оно коротко, как миг. Да и какое это счастье? Сходили в музей, сейчас выпьем по фужеру хорошего вина. Потом встанем и пойдем в санаторий, где завтра начнутся процедуры, врачебные осмотры, заглядывание в палату медицинских сестер, разносящих талончики с вызовами в разные кабинеты.
Но Наташа все равно была счастлива. До сегодняшнего дня она не знала, что делать дальше, но сейчас уже знает точно. Как только приедет домой, сразу же позвонит брату. Он должен помочь ей, должен устроить на хорошую работу с приличной зарплатой. Слава богу, что Виктор оставил ей квартиру. Продав ее, она сможет купить себе другую. «А семья? — спрашивала она себя и тут же отвечала: — Какая теперь семья в двадцать восемь лет?»
Из ресторана они вышли, когда до начала обеда в санатории оставалось четверть часа.
— Солнце-то какое, — сказала Наташа, повернувшись на каблуке, и рассмеялась
Легкое вино немного ударило ей в голову и от этого настроение только улучшилось. Наташа взяла Константина Ивановича под руку, и они пошли в санаторий. Но чем ближе подходили к нему, тем больше ей казалось, что кто-то неотрывно следит за ней. Наташа обернулась. В десяти шагах сзади шел Сергей. «Псих какой-то, — подумала она. — Не дай бог, еще помешается на мне, тогда жди беды». Прижимаясь к Константину Ивановичу, она ускорила шаг и больше не оглядывалась до самого санатория.
Оставшиеся до конца лечения дни пролетали быстро. Каждый день после обеда Наташа плавала, потом, надев черные очки, загорала в солярии под ультрафиолетовой лампой. За неделю она загорела настолько, что кожа под лифчиком и трусиками резко контрастировала своей белизной с остальной частью тела. После ужина они гуляли с Константином Ивановичем вокруг санатория. И все время она натыкалась на следящие глаза Сергея. Он попадался им то на аллее, то у выхода из спального корпуса. А однажды, возвратившись в свою палату, она увидела в стакане на тумбочке алую розу. Стакан стоял на бумажке, на которой крупными буквами было выведено одно слово «Сергей». «Когда-нибудь он доконает меня, — подумала Наташа и нагнулась к розе, издававшей тонкий пряный аромат. — Клин надо вышибать клином». Константин Иванович тоже обратил внимание на Сергея. Но разговоров о нем не заводил, хотя мысль о клине, по всей видимости, возникла и у него. Однажды по пути в раздевалку после ужина он наклонился к Наташе и сказал:
— Сегодня вечером я зайду за тобой
— Зачем? — спросила она, внезапно остановившись. Никогда раньше он этого не делал, они встречались у выхода из санатория.
— Я хочу увести тебя к себе.
Она почувствовала, как ее затрясло тихой дрожью, и неуверенно произнесла
— А если я побоюсь?
— Чего бояться? — Константин Иванович протянул номерок гардеробщице, а когда та подала шубку, накинул ее на плечи Наташи.
Вечером он зашел к ней в комнату, закрыл за собой дверь. Наташа, сидевшая на кровати, встала. Он подошел к ней, прижал к себе, поцеловал в голову. Она стояла, не шевелясь, с затуманенным сознанием. Ей казалось, что все это происходит во сне. Наяву так быть просто не может. Но он взял ее за руку и потянул из комнаты. Она пошла, не сопротивляясь. Ей было стыдно и одновременно радостно оттого, что она нужна настоящему мужчине.
Больше они не гуляли по вечерам. Все время после ужина Наташа проводила в комнате Константина Ивановича. Она готова была подчиняться ему во всем, лишь бы ощущать рядом его сильную руку, его плечо, видеть его всегда спокойный и умный взгляд. Жалела лишь о том, что это случилось слишком поздно. Сергея видела только за обедом, он по-прежнему не сводил с нее глаз.
Через несколько дней Наташа вернулась домой. Сразу же позвонила брату, но он оказался в командировке. Пришлось выходить на работу в грязный и мокрый цех, снова дышать воздухом, который распирает легкие. Дома она не находила себе места. Она вдруг поняла, что жизнь женщины, рядом с которой нет мужчины, не более чем сиротство. «Одиночество так же убого, как нищета, — думала она. — Его не может заменить никакое богатство».
Однажды, возвращаясь с работы, она обнаружила в почтовом ящике письмо. Она взглянула на конверт, обратного адреса на нем не было. Наташа положила письмо на телевизор. Приготовила ужин, глядя в окно, неторопливо поела. Над городом сгущались сумерки. На потемневшем небе, качнувшись, показался бледный серпик луны. Наташа прошла в комнату, зажгла свет, взяла письмо и села на диван. Разорвала конверт, достала сложенный вчетверо листок. Почерк был неровный, но хорошо читаемый. Наташа вздрогнула, пробежав первую фразу. «Я вас люблю. Я никогда не видел более красивой и интеллигентной девушки, чем вы. Я рад, что дышал вашим воздухом, ощущал аромат ваших волос, когда вы проходили мимо. Одно ваше слова и я у ваших ног. Я готов отдать вам не только сердце, но и всего себя. Незамедлительно и навсегда. До гроба ваш, Сергей». Под подписью стоял адрес.
Наташа положила письмо на колени и заплакала. В голове стучала одна мысль: «Неужели начинать опять все сначала? Боже, скажи, пожалуйста, где находится человеческое счастье?» Слезы текли по ее лицу, она не утирала их. Наташа ждала ответа, но в четырех холодных стенах стояла гнетущая, ощущаемая почти физически, тишина.
ОТЕЦ
Егор Семенович третий день не находил себе места. Вернувшаяся из города жена подтвердила то, о чем он давно догадывался: зять Виктор окончательно задурил. Он уже не скрывал, что у него есть другая женщина и для него теперь главное развестись с Таней без душераздирающих истерик и долгих судебных разбирательств. Теще он прямо заявил: ошибки молодости надо исправлять вовремя. Женитьбу на Татьяне он считал ошибкой. Егору Семеновичу же, наоборот, казалось, что ошибку совершила Татьяна.
Зятя он недолюбливал. Все надеялся, что тот возьмется за ум, научится ремеслу, которое бы позволяло в достатке обеспечивать семью и самого себя. Но тот упрямо не хотел уходить из школы, где работал учителем физкультуры. Когда же его сократили, а по понятию Егора Семеновича, выгнали за ненадобностью, он устроился судебным приставом. Егору Семеновичу казалось, что все обязанности зятя теперь будут сводиться к тому, чтобы выбрасывать из квартир стариков, которым нечем платить за жилье. Такой гадкой работы он не желал бы даже врагу. И все не понимал, как Таня могла выйти за такого пустышку. Вон Колька Саморуков до сих пор про нее спрашивает. А он не чета Виктору. Сельхозинститут закончил, колбасное производство в деревне организовал, недавно продал «Жигули» и купил новенькую «Тойоту». А у зятя штаны и те куплены на деньги, которые Таня из родительских откладывала.
Жена Ксения приехала от дочери такой возбужденной, что у нее даже начало дергаться левое веко.
— Я уж говорила ей: смирись ты со своей участью и уходи, — Ксения, сидя на стуле, притиснула к бедрам трясущиеся руки, чтобы их не увидел Егор, и он отвел глаза.
— А та вместо ответа поднимается и уходит в другую комнату.
— Совсем не разговаривает, что ли? — спросил Егор Семенович, которому было больно видеть измученную жену, но еще больнее думать о дочери.
— Да почти и не разговаривает, — Ксения тяжело вздохнула и посмотрела на мужа.
— Не вмешивайтесь, говорит, в наши дела, сами во всем разберемся. А чего разбираться-то? Тут и так все видно.
Егор Семенович отвел глаза. По взгляду жены понял, о чем она подумала. В молодости ей тоже досталось. Девки к Егору липли сами собой, и ни одной он не отказал. Но никогда в жизни ему не приходило в голову бросать из-за этого семью. Ксению он по-своему любил, а когда начинал возиться с детьми, забывал себя. Особенно много ласки доставалось Татьяне. И не потому, что она была младшей. Татьяна росла тихой, задумчивой и необыкновенно любознательной. Еще совсем маленькой сядет, бывало, к нему на колени и начинает расспрашивать. Почему, говорит, у Карюхи есть грива, а у кошки Мурки нету? Или почему собаки лают, а кошки мяукают. Егор почешет в затылке, пересадит дочь поудобнее и отвечает:
— Так Богу угодно. Люди и те по-разному разговаривают. У русских язык один, у татар — другой, у немцев — третий.
Вроде только вчера это было, а дочь уже выросла, у самой двое детей, и они, по всей видимости, задают ей те же вопросы. Егор Семенович тяжело вздохнул и почувствовал, как запершило в горле. Дочку было жалко до слез.
Однажды Егор Семенович, приехав к Татьяне, увидел ее зареванной. Виктора третий день не было дома. Детишки сидели на полу, грызли сушки. Другой еды в доме, по-видимому, не было. Егор Семенович, считавший себя человеком долгого терпения, взорвался.
— Собирайся и едем отсюда к чертовой матери! — сказал он сурово. — Хватит!
Ему казалось, что дочь обрадуется его заботе. Про себя он подумал, что Татьяна еще молода, не растеряла, слава Богу, красоты и здоровья и выйти второй раз замуж для нее не составит труда. Колька Саморуков, не задумываясь, возьмет ее и с двумя детьми. Он до сих пор ходит неженатым, при встрече все время спрашивает о Татьяне, Но дочь неожиданно возразила:
— Никуда я не поеду! И вообще не суйтесь в наши семейные дела. Сами во всем разберемся.
— Если бы речь шла только о тебе, может быть, и не совались бы, — заметил Егор Семенович. — Но у тебя дети. Двое на руках.
— Это не только мои дети, но и Виктора. Мы их родили, мы и вырастим.
Егор Семенович сначала опешил от такого ответа. Но потом понял: от Виктора она не уйдет. Она его вечная раба. И такой ее сделала любовь. Бабье сердце отличается преданностью...
Сейчас он лежал в постели, смотрел на мерцающие в окне звезды и думал о том, что человеческая жизнь устроена несправедливо. Почему-то часто случается так, что если один человек любит другого, тот не дорожит этой любовью. Может, потому, что легко далась, не выстрадал ее? Побегал бы Виктор за Татьяной года три, сейчас бы носил на руках. «Да разве мужик вытерпит три года беготни? — тут же подумал он. — Нет, не вытерпит. Уйдет к другой». Егор Семенович думал и, сам того не замечая, вздыхал. Ксения тоже не спала. Услышав его очередной вздох, спросила:
— Чего маешься? Уже светать скоро начнет.
— О Татьяне думаю, чего же еще? — буркнул Егор Семенович.
— Уж лучше бы развелся сразу и не терзал, — вздохнула Ксения, подумав о зяте. — А то ведь довел до того, что от нее одни глаза остались.
— Я ей предлагал вернуться к нам, — сказал Егор Семенович. — Отказалась.
— И откажется, — тут же согласилась Ксения. — Чего ей от мужа-то уходить?
— Дуры вы, бабы, — произнес Егор Семенович с досадой и отвернулся к стене.
— А вы умные? Кобели несчастные, — Ксения тоже легла к нему спиной.
Егор Семенович тут же повернулся обратно.
— Это кто же кобели? — спросил он. — Я, что ли?
— И ты ни одной юбки не пропускал.
— Ну это ты зря, — примирительно сказал Егор Семенович — Я с тобой разводиться никогда не собирался.
Ксения не ответила. Разводиться они действительно не собирались, а вот то, что Егор по бабам бегал, она знала. В деревне все сразу становится известным. Сами же бабы и разболтают.
Почувствовав, что жена не в настроении, Егор Семенович не стал продолжать разговор. Утром он отправился к своему старому дружку Тимофею Шабанову. Тот сидел в ограде на березовом чурбаке и снимал наждачной бумагой заусенцы на только что выструганном топорище. Тимофей был степенным, мудрым мужиком. Всю жизнь прожил с женой, не ругаясь, вырастил троих детей. Все они обзавелись семьями и живут, не жалуясь на судьбу.
Тимофей отложил топорище, поздоровался с Егором и кивнул на соседний чурбак, приглашая садиться. Тот сел, щурясь на солнце, достал из кармана сигареты, протянул Тимофею. Мужики закурили. Надо было начать разговор, но Егор Семенович никак не мог решиться рассказать без подготовки о своей беде. Другое дело, если бы сидели за бутылкой, там любая проблема обсуждается легко. Поэтому начал издалека.
— С покосом-то управился? — спросил он, хотя знал, что Тимофей уже давно сметал свое сено.
— Тяжело нынче было, — неожиданно сказал Тимофей. — Мне ведь всегда Василий помогал. А здесь, как назло, Анна заболела. Ему пришлось с ребятишками сидеть. Веришь — нет, мужик за две недели высох, как щепка. Шатать его стало и заговариваться начал. Как только Анна из больницы вышла, он и рванул ко мне на покос. За три дня управились. Я его потом еле домой отправил, боялся к детям возвращаться.
Василий был зятем Тимофея. Егор Семенович хорошо его знал. Еще два года назад он работал механиком колхоза, а теперь занялся своим хозяйством. Дочь Тимофея Анна перенесла тяжелую операцию, а жена, как назло, тоже заболела. Управляться с ребятишками пришлось Василию.
— Мужику с ребятишками не усидеть, — согласился Егор Семенович. — На них терпение надо. Особенно на маленьких, — он вдруг бросил сигарету, затоптал ее каблуком и поднялся с чурбака. — Пора мне.
— Ты зачем приходил-то? — удивившись неожиданной перемене Егора, спросил Тимофей.
— Посоветоваться хотел.
— О чем?
— Теперь уж не надо, — Егор Семенович торопливо направился к калитке.
Пока шел домой, все время думал о том, что образумить зятя могут только дети. Все заботы о них на плечах Татьяны. Сотворив детей, Виктор посчитал свои обязанности по отношению к ним выполненными. Дети не только утомляют, но и раздражают его. Когда Егор Семенович приезжает в город, зять каждый раз жалуется ему, что не высыпается. Шурик постоянно просыпается по ночам и будит своим криком.
— А Татьяна его не слышит? — не скрывая ехидства, спрашивает Егор Семенович. Но Виктор не замечает подковырки.
— Татьяне что? Она может и днем выспаться, — отвечает он.
«В чужих руках и огонь горячим не кажется», — думает Егор Семенович, но разговор с зятем на этом и заканчивается. Влезать в него, значит, обострять их отношения с дочерью. А они и без того накалены. Сейчас Егор Семенович думал о том, как хотя бы на две недели оставить зятя одного с детьми.
Дома его ждала жена младшего брата Полина. Она стояла в ограде с Ксенией возле кабанчика, который два дня назад поранил ногу и теперь еле передвигался от кормушки к корыту с водой. Женщины обсуждали его дальнейшую судьбу. Увидев Егора, Полина обрадовано произнесла:
— А я к тебе. Мне к Николаю надо, он уже четвертый день живет один. Николай все лето жил на пасеке в сорока километрах от деревни. Дорога туда шла по узкому распадку вдоль речки. По ней и в сухую-то погоду Егор Семенович едва добирался на своем «Москвиче», а после дождя, когда вздувалась река, она и вовсе становилась непроезжей. Дождь прошел только вчера. Но у Полины и в мыслях не было, что Егор может отказаться от поездки. Он это видел по ее глазам, поэтому сказал:
— Иди, собирайся.
— У меня уже все собрано, — ответила Полина.
— А с кабаном что делать? — спросила жена.
— Вернусь, тогда и решим, — произнес Егор Семенович.
На пасеку они приехали под самый вечер. Николай только что закончил качать мед и сейчас составлял фляги в омшаник. Лето нынче было медосборное, дожди шли регулярно, трава цвела и благоухала.
— Медведь возле пасеки объявился, — сказал Николай, выходя из омшаника. — Следы вчера вон там видел.
Он кивнул на пихтач, над которым отвесной стеной поднималась скала. Между лесом и пасекой было метров триста чистого пространства.
— Собаки отгонят, — ответил Егор Семенович. — Не напакостит, — он поднял глаза на вершину сопки, под которой находилась пасека, и добавил: — Хорошо у тебя тут.
— Меду возьми хотя бы флягу, — предложил Николай.
— Я тебе лучше сюда Татьяну привезу недели на две, — сказал Егор Семенович.
— Ей здесь с ребятишками будет просто благодать, — тут же согласился Николай.
— Одну, без ребятишек, — ответил Егор Семенович.
Николай удивленно вскинул брови.
— Дома у нее нелады, надо от мужа увезти, — Егор Семенович подошел к брату вплотную и, понизив голос, заговорщицки сказал: — Ты бы не мог прикинуться больным? Иначе она не поедет. А так, вроде как навестить тебя надо.
— Ну, навестит, — Николай пожал плечами. — Попьет чаю, соберется и назад уедет.
— Там уже я решу, — Егор Семенович посмотрел на брата.
— А когда ты ее хочешь привезти?
— В субботу.
— Ладно, — согласился Николай.
Домой Егор Семенович возвратился глубокой ночью. Утром наточил нож и пошел во двор.
— Все-таки решился? — спросила Ксения.
— Забью кабана и поеду к Татьяне, — сказал Егор Семенович. — А завтра отвезу ее к Николаю. Он сильно хворает, с постели не поднимается.
— Полина ничего не говорила, — Ксения вопросительно посмотрела на мужа.
— Заболел, пока ее не было, — Егор Семенович потрогал пальцем лезвие ножа и вышел...
Татьяна обрадовалась, увидев на пороге отца.
— Проходи, пап. Чего стоишь? — сказала она, делая шаг в сторону.
— Виктор дома? — спросил Егор Семенович.
— Нет, на работе.
— Ну да, сегодня же пятница, — Егор Семенович коснулся пальцами лба, словно только что вспомнил об этом. — Я сейчас в машину сбегаю и вернусь. Привез вам кое-что.
Вскоре он появился в дверях с двумя большими сумками в руках.
— Здесь мясо, — он приподнял одну сумку над полом. — Кабана сегодня заколол. А это мать вам послала дары полей и огородов. Ты с этой сумкой осторожнее, там варенье клубничное в стеклянной банке.
Татьяна помогла отцу занести сумки на кухню. Первой открыла ту, что с вареньем. На самом верху лежали два пакета: один с конфетами, другой с шоколадными вафлями. Эти подарки внукам Егор Семенович купил уже в городе. Шурик, которому было два года, тут же подскочил к матери и бесцеремонно заглянул в сумку. Старшая Настя, сцепив пальцы рук, наблюдала за всем со стороны. Татьяна достала вафли, протянула их детям.
— Возьмите, это вам бабушка послала.
Ребятишки взяли вафли и тут же исчезли из кухни. Егор Семенович помог дочери освободить сумки. Мясо сунули в холодильник, огурцы, помидоры и капусту Татьяна уложила в коробки и поставила в шкаф под окном.
— Сегодня пир устроим, — сказала она, не скрывая радости.
Егор Семенович окинул ее взглядом. Родила двух детей, а стала еще красивее, чем до замужества. Ни один мужик не пройдет мимо такой женщины, не оглянувшись. «И чего этому Виктору надо? — подумал Егор Семенович. — Видно, не зря говорят, что белый хлеб и тот приедается. Любила бы меньше, носил бы на руках».
— С Виктором-то у вас как? — спросил Егор Семенович, когда Татьяна управилась с гостинцами.
— А почему ты спрашиваешь? — она бросила на него настороженный взгляд и залилась краской.
— Ты ведь мне дочь. Была бы чужая, не спрашивал бы.
— Все нормально, — ответила Татьяна и отвернулась.
— Когда он придет?
— Если не задержится, в шесть.
— А раньше нельзя?
— Зачем он тебе? — насторожилась Татьяна.
— Плохую новость я привез, дочка, — тяжело вздохнув и опустив голову, произнес Егор Семенович. — Николай помирает. Я сюда прямо от него. Татьяна побледнела, остановившись посреди кухни. Дядя Николай был ее крестным. Девчонкой она провела на его пасеке не одно лето.
— Что с ним? — спросила она.
— Удар случился. Я к нему врача возил. Врач говорит: по всей видимости — инсульт. А отвезти в больницу нельзя, он не транспортабельный.
— Так он на пасеке, что ли?
— Ну, а где же еще? — подтвердил Егор Семенович. — За тобой послал, наверное, хочет попрощаться.
— Он что, не поднимается? — спросила Татьяна.
— Какое там поднимается? Языком пошевелить не может.
Татьяна села на стул, положила руки на колени. После короткой паузы сказала:
— Съездить, конечно, надо. А на кого ребятишек оставить?
— У них что, отца нет? — произнес с неподдельным возмущением Егор Семенович.
— Виктор же работает.
— А разве в субботу и воскресенье он не отдыхает?
— Отдыхает, конечно.
— Ну вот. Если завтра мы с тобой съездим к Николаю, послезавтра я привезу тебя назад. За два дня он не похудеет.
— Вряд ли он меня отпустит, — сказала Татьяна, опустив голову.
Виктор пришел с работы вечером. Сухо поздоровался с тестем, не обратив внимания на детей, прошел на кухню.
— Сейчас накрою на стол, будем ужинать, — сказала Татьяна. — Папа мясо привез.
Он не ответил. Достал сигареты и закурил около открытой форточки. Егор Семенович понял, что дела у них намного хуже, чем рисовала Ксения. Раньше при каждом приезде тестя тот доставал из холодильника бутылку, а если ее не было, бежал в магазин. Сейчас, подождав, пока Татьяна накроет на стол, молча сел, придвинул к себе тарелку и, не глядя ни на кого, стал есть. Егор Семенович видел, что Татьяна боится сказать ему о поездке в деревню. Поэтому начал сам.
— Николай при смерти лежит, — произнес он, посмотрев на Виктора. — Врачи сказали, больше недели не протянет.
— Что с ним? — спросил Виктор, впервые проявив какой-то интерес к семейным делам.
— Инсульт. Лежит, разбитый параличом, языком уже не ворочает, — Егор Семенович изобразил на лице величайшую скорбь. — Велел Татьяну привезти, проститься с ней хочет.
— Пусть едет, я ее не держу, — равнодушно ответил Виктор.
Еле сдерживая себя и стараясь сохранить на лице скорбное выражение, Егор Семенович сказал:
— Мы сейчас после ужина и поедем. А завтра утром к Николаю на пасеку.
— Пусть собирает детей, и езжайте.
— Зачем же мы их к полумертвому человеку повезем? — удивился Егор Семенович.
— Мы послезавтра вернемся, — подняв глаза на Виктора, торопливо добавила Татьяна.
— Нет, я с ними не останусь, — Виктор отодвинул тарелку и откинулся на спинку стула. — Сашка ночью по пять раз встает. А я, когда не высплюсь, целый день хожу как дурак.
— Ничего тебе не сделается, — неожиданно резко сказал Егор Семенович.
— Или пусть забирает детей, — произнес Виктор, поднимаясь из-за стола, — или никуда не поедет.
— Они что, только ее, что ли? — кивнув на притихших ребятишек, сказал Егор Семенович. — Там человек помирает, а ты бузу затеял. Собирайся! — крикнул он на Татьяну.
Виктор остановился в замешательстве, не зная, что предпринять. Если бы не предсмертное состояние дядьки, он бы заставил Татьяну взять ребятишек с собой. В нынешней же ситуации затевать скандал было неудобно. Тесть этого не поймет, да и настроен он был решительно. Виктор это видел. Поэтому, немного помедлив, сказал:
— Ладно, пусть едет. Но чтобы в воскресенье была дома.
Когда Егор Семенович с Татьяной собрались выходить, Виктор еще раз напомнил ей, чтобы ни в коем случае не задерживалась. Егор Семенович остановился, сказал Татьяне, чтобы шла к машине, а сам закрыл дверь и, привалившись к ней спиной, спросил:
— А если бы вы развелись? Как бы ты жил один с детьми?
— При чем тут я? — удивился Виктор. — Дети должны оставаться с матерью.
— Должны, — подтвердил Егор Семенович. — Но не обязаны. Мать тоже может платить алименты. Ты об этом никогда не думал?
Виктор хотел что-то ответить, но Егор Семенович не стал его слушать, саданул на прощание дверью и вышел из квартиры.
Когда выехали за город, сказал, повернувшись к Татьяне:
— Вижу, что у вас с Виктором не все благополучно. Что случилось?
— Что случается с мужиками, — тихо произнесла она, понурив голову.
Больше до самой деревни она не проронила ни слова. Приехали уже по темноте. Едва свернули с большака, Татьяна открыла окно, и Егор Семенович заметил, как жадно втягивает она трепещущими ноздрями родной воздух, всматриваясь в знакомые очертания местности. Очевидно, только здесь отошла от своих тревожных дум. Справа от дороги простирались пшеничные поля, слева шла гряда сопок, вершины которых на фоне темного неба походили на громадные верблюжьи горбы. Далеко за ними находилась пасека Николая.
Все эти места Татьяна исходила своими ногами. Вместе с девчонками она собирала на сопках клубнику, в окрестностях пасеки рвала кислицу и черемуху. Но больше всего она любила помогать Николаю качать мед. Они по очереди крутили ручку медогонки, и Татьяна с благоговением смотрела, как из нее тоненьким прозрачным ручейком стекает в флягу тягучая и ароматная жидкость. Рядом с медогонкой стоял большой эмалированный таз, в который Николай острым ножом срезал с каждой соты тонкий слой воска. Этот воск, полный меда, любила жевать ребятня. Татьяна не отрывала взгляда от темных очертаний сопок и, по всей видимости, вспоминала времена своего детства.
Дома она кинулась на шею матери, спросила, глотая слезы:
— Что с дядей Колей?
— Не знаю, — ответила Ксения. — Я сама вся извелась. С тех пор, как отец оттуда приехал, никто больше на пасеке не был.
Утром, чуть свет, Татьяна была уже на ногах. Егор Семенович слышал, как она ходила в своей комнате, шлепая босыми ногами по полу.
— Может, и нам вставать? — спросила Ксения, приподнимая с подушки голову.
— Лежи! — строго приказал Егор Семенович. — Время-то еще только пять.
За окнами было светло. Притаившаяся за сопками заря еще прятала солнце, но первые его лучи уже ласково обнимали сбрасывавшие дрему вершины. Минут десять Егор Семенович лежал в постели, обдумывая, как лучше затеять разговор с Татьяной, чтобы рассказать ей всю правду. Но ни одной стоящей мысли в голову не приходило, и он понял, что даже самое долгое лежание ничего не даст. Сбросив одеяло, он, кряхтя, поднялся с постели. Татьяна вышла из своей комнаты уже одетой.
— Ты что встала ни свет, ни заря? — спросил он, искренне удивившись.
— Выспалась уже, — сказала Татьяна. — Дома и спится по-другому.
Окно ее комнаты, выходившее в палисадник, было открыто настежь. Прямо под ним рос огромный куст окультуренного шиповника, который Ксения называла сибирской розой. Его цветы с большими тонкими лепестками походили на розы и издавали такой же благоухающий аромат.
— Хорошо здесь, — Татьяна кивнула в сторону окна. — Все утро соловей пел Он меня и разбудил. Прямо как в детстве.
— В детстве ты в это время спала без задних ног, — заметил Егор Семенович.
— Ну а в старших классах? — сказала Татьяна.
— В старших классах, когда начинал петь соловей, мы с матерью еще ждали тебя с вечерки.
Разговор с дочерью предстоял трудный, поэтому с самого утра он настраивал себя на суровый лад. Егор Семенович до слез, до сердечной боли любил Татьяну. Ему казалось, что всю свою нежность, которую дал Бог растратить на женщин, он отдал ей. Дочка выросла и красивая, и умная, и послушная. И в семье у нее все складывалось сначала неплохо. Егор Семенович смирился с тем, что Виктору не предназначено судьбой хватать с неба звезд. Про себя он решил: буду помогать им, покуда могу. Лишь бы Татьяна была счастлива. Но оказалось, что со счастьем-то ей как раз и не повезло.
— Когда поедем? — спросила Татьяна, подходя к отцу.
— Управится мать со скотиной, позавтракаем и поедем. Сходи пока на улицу, подыши свежим воздухом.
Мать заранее собрала Татьяне сумку. Положила туда чистое белье, крем, даже губную помаду. Дочь ведь думает провести на пасеке пару часов и вернуться. Егор Семенович сам отнес сумку в салон машины.
Когда выехали из деревни и по узкому распадку, окруженному темной пихтовой тайгой, устремились в горы, Татьяна немного посветлела. Егор Семенович, чтобы поддержать ее настроение, а главное, подготовить к тому, чего она не ожидает, мечтательно произнес:
— Представляешь, приезжаем мы сейчас к Николаю, а он ходит между ульев и поглядывает на дорогу, поджидая нас.
— Ну что ты, — сказала Татьяна. — От инсульта так быстро не оправляются.
— Всякое бывает, — заметил Егор Семенович. — Вон в Ельцовке один мужик три дня без сознания пролежал, а потом очнулся и пошел, как ни в чем не бывало.
— Хорошо бы, — сказала Татьяна.
Машину тряхнуло, и Егор Семенович замолчал, сосредоточившись на дороге. Это было в самое время. Про ельцовского мужика он сочинил сам, а дальше врать становилось неудобно. «Москвич» Егора Семеновича начал стонать, переваливаясь с камня на камень, мотор подвывать, и Татьяна с опаской посмотрела на отца.
— Да, — сказал он, перехватив ее взгляд. — Лишний раз сюда не поедешь. А в дождь — и думать нечего.
Пасека показалась, когда ущелье неожиданно раздвинулось, превратившись в небольшую долину. На ее краю, приткнувшись к высокой скале, стояла рубленная из бревен изба. Рядом с ней на склоне горы виднелось несколько десятков похожих на спичечные коробки ульев. Услышав машину, из-за дома выскочили две серых лайки с маленькими острыми ушами и закрученными в кольца хвостами.
— Нас встречают, — сказал Егор Семенович, сворачивая к избе.
На пороге дома показалась Полина. Егор Семенович остановил машину, вышел. Татьяна вышла вслед за ним. Полина обрадовалась, увидев Татьяну, кинулась ей навстречу. Они обнялись, потом Полина повернулась к Егору Семеновичу и сказала.
— Николай-то второй день не поднимается с постели.
— Что с ним? — спросил Егор Семенович, у него сразу обмякло внутри. Тут же подумалось, что это он накаркал беду брату.
— Кто знает, — Полина вопросительно посмотрела на Егора. — Лежит весь мокрый, а самого трясет.
Егор Семенович размашистым шагом направился в избу. Николай лежал на кровати, закрытый одеялом до подбородка. Щеки его впали, мокрые волосы прилипли ко лбу.
— Ты чего это? — спросил Егор Семенович, присаживаясь на краешек кровати.
— Бог нас, наверное, услышал, — сказал Николай. — Надо было заболеть, я и заболел.
— Да нет, болеть-то как раз не надо, — сказал Егор Семенович.
— Татьяна приехала? — спросил Николай.
Егор Семенович кивнул. На пороге показалась Татьяна. Она подошла к кровати, остановилась у изголовья.
— Ну вот, теперь я быстро поправлюсь, — сказал Николай, подняв на нее глаза. Он выпростал из-под одеяла руку и показал ладонью на место около себя. Татьяна села на кровать, а Егор Семенович встал и пошел к Полине. Она в сенях наливала из фляги мед в чашку.
—Давно он заболел? — тихо спросил Егор Семенович, остановившись около нее.
— Вчерась. Попил воды прямо из ключа, горло и перехватило. К вечеру температура поднялась такая, думала — не выдержит.
— По всей видимости, ангина. Лекарства есть?
— Да есть какие-то. Только я в них не разбираюсь.
Зашли в избу. Полина достала из шкафа полиэтиленовый пакет с лекарствами. Егор Семенович перебрал их, нашел упаковку аспирина. Оторвал две таблетки, протянул Полине.
— Пусть выпьет. А то скрутило, на мужика не похож.
Полина отнесла таблетки мужу, налила в стакан теплой воды, чтобы запил. Татьяна встала с кровати, подошла к отцу, спросила:
— Так у него еще и простуда?
— По всей видимости, так, — сказал Егор Семенович и, глядя дочери прямо в глаза, добавил. — Придется тебе здесь остаться, пока он не выздоровеет.
— Да ты что? — испугалась она. — Там же Виктор с ума сойдет.
— А вот ему недельки две с ума посходить только на пользу будет.
— Нет, нет, — решительно запротестовала Татьяна. — И не думай даже. Я уеду с тобой.
— А вот и не уедешь, — произнес Егор Семенович с таким металлическим оттенком в голосе, что она даже отшатнулась. — Этот шатун уже детей своих за родных не признает. Пусть повозится с ними, узнает, что это такое.
— Так ты меня сюда для этого привез? — спросила Татьяна, и на ее глазах появились слезы.
Егор Семенович повернулся и пошел из избы. Он не переносил женских слез. Татьяна кинулась за ним. Он подошел к машине, достал сумку с вещами, протянул ей.
— Поживи недельку, а там посмотрим. Я думаю, у нас с тобой другого выхода нет. Положись на меня.
Татьяна не ответила. Из-за скалы показался Пашка, двенадцатилетний сын Николая. В одной руке у него была удочка, в другой кукан с рыбой.
— Иди, встреть брата, — сказал Егор Семенович и, достав из кармана носовой платок, протянул Татьяне. — Вытри слезы. Когда ты плачешь, становишься некрасивой, — потом добавил: — За детей он отвечает так же, как ты. Они и ему родные.
Егор Семенович завел машину, стараясь не глядеть в глаза дочери, тронулся с места. Всю дорогу от пасеки до дома он думал, не сделал ли Татьяне хуже. Но, поразмыслив, пришел к выводу, у нее и так все настолько плохо, что хуже уже не может быть. «Нашла за кого выходить», — подумал Егор Семенович и решил, что если Виктор привезет ему внуков, он их отправит обратно вместе с ним. Пусть по-настоящему узнает, что такое семья. Не зря говорят: что легко дается, то не ценится…
Зять приехал к нему в субботу на рейсовом автобусе один. Присмотреть за детьми он, по всей видимости, попросил соседку. Егор Семенович возился в ограде с мотоциклом. Не с «Ямахой», как у Кольки Саморукова, которую тот купил недавно, а с со стареньким «Ижом», прослужившим ему уже лет двадцать. Правда, последние годы он стоял у него в сарае. А теперь подумал: чем гробить по камням машину, лучше уж добираться до пасеки на мотоцикле.
Зять выглядел бодро. На нем была чистая, хорошо выглаженная рубашка и модная куртка. Кивнув Егору Семеновичу, он недовольно спросил:
— Где Татьяна?
Весь его вид показывал, что в дом он заходить не намерен. Остановившись в двух шагах от тестя, он даже не протянул ему руку. Егор Семенович ставил на мотоцикл карбюратор. Затянув гайку, он поднял голову на Виктора и, кивнув в сторону дома, сказал:
— Проходи, чего стоишь?
— Некогда мне, — отрезал Виктор. Объяснение с тестем не входило в его планы.
— А почему один? Где ребятишки? — спросил Егор Семенович.
— О детях она должна думать, — сказал Виктор.
— Нету ее.
— Как нету? — удивился Виктор.
— Нету и все, — Егор Семенович нажал на ручку, проверяя тормоза мотоцикла.
— В общем так, — сказал Виктор. — Передайте Татьяне, пусть сегодня же забирает детей. Вечером я уезжаю и, может быть, не вернусь.
— А ну-ка иди сюда, — сказал Егор Семенович, направляясь к зятю. Тот отступил на шаг. — Иди, я тебе говорю! — требовательно повторил он.
Виктор остановился. Егор Семенович повернулся и пошел к крыльцу. Замешкавшись на мгновение, Виктор направился вслед за тестем. Надо было довести разговор до конца. И лучше всего это было сделать сейчас, пока не остыл.
Егор Семенович сел на крыльцо и кивнул на место около себя. Виктор сел, обхватив колено ладонями. Ему хотелось показать, что разговор, который начнет тесть, не интересен, он его знает наперед.
— Ну и что ты думаешь делать с детьми? — спросил Егор Семенович.
— Спросите у дочери, она им мать.
— А ты кто? Двоюродный плетень нашему забору, что ли?
— К чему вы все это заводите? — не выдержал Виктор. — Пусть забирает и надо с этим кончать.
— Никого она забирать не будет, — отрезал Егор Семенович.
— Как не будет? — у Виктора отвисла челюсть. — Вы это серьезно?
— Серьезнее некуда, — Егор Семенович даже посуровел лицом, произнося эти слова. — Татьяна себе новых родит. Хватит мучиться с таким забулдыгой…
Сейчас он лежал в постели, смотрел на мерцающие в окне звезды и думал о том, что человеческая жизнь устроена несправедливо. Почему-то часто случается так, что если один человек любит другого, тот не дорожит этой любовью. Может, потому, что легко далась, не выстрадал ее? Побегал бы Виктор за Татьяной года три, сейчас бы носил на руках. «Да разве мужик вытерпит три года беготни? — тут же подумал он. — Нет, не вытерпит. Уйдет к другой». Егор Семенович думал и, сам того не замечая, вздыхал. Ксения тоже не спала. Услышав его очередной вздох, спросила:
— Чего маешься? Уже светать скоро начнет.
— О Татьяне думаю, чего же еще? — буркнул Егор Семенович.
— Уж лучше бы развелся сразу и не терзал, — вздохнула Ксения, подумав о зяте. — А то ведь довел до того, что от нее одни глаза остались.
— Я ей предлагал вернуться к нам, — сказал Егор Семенович. — Отказалась.
— И откажется, — тут же согласилась Ксения. — Чего ей от мужа-то уходить?
— Дуры вы, бабы, — произнес Егор Семенович с досадой и отвернулся к стене.
— А вы умные? Кобели несчастные, — Ксения тоже легла к нему спиной.
Егор Семенович тут же повернулся обратно.
— Это кто же кобели? — спросил он. — Я, что ли?
— И ты ни одной юбки не пропускал.
— Ну это ты зря, — примирительно сказал Егор Семенович — Я с тобой разводиться никогда не собирался.
Ксения не ответила. Разводиться они действительно не собирались, а вот то, что Егор по бабам бегал, она знала. В деревне все сразу становится известным. Сами же бабы и разболтают.
Почувствовав, что жена не в настроении, Егор Семенович не стал продолжать разговор. Утром он отправился к своему старому дружку Тимофею Шабанову. Тот сидел в ограде на березовом чурбаке и снимал наждачной бумагой заусенцы на только что выструганном топорище. Тимофей был степенным, мудрым мужиком. Всю жизнь прожил с женой, не ругаясь, вырастил троих детей. Все они обзавелись семьями и живут, не жалуясь на судьбу.
Тимофей отложил топорище, поздоровался с Егором и кивнул на соседний чурбак, приглашая садиться. Тот сел, щурясь на солнце, достал из кармана сигареты, протянул Тимофею. Мужики закурили. Надо было начать разговор, но Егор Семенович никак не мог решиться рассказать без подготовки о своей беде. Другое дело, если бы сидели за бутылкой, там любая проблема обсуждается легко. Поэтому начал издалека.
— С покосом-то управился? — спросил он, хотя знал, что Тимофей уже давно сметал свое сено.
— Тяжело нынче было, — неожиданно сказал Тимофей. — Мне ведь всегда Василий помогал. А здесь, как назло, Анна заболела. Ему пришлось с ребятишками сидеть. Веришь — нет, мужик за две недели высох, как щепка. Шатать его стало и заговариваться начал. Как только Анна из больницы вышла, он и рванул ко мне на покос. За три дня управились. Я его потом еле домой отправил, боялся к детям возвращаться.
Василий был зятем Тимофея. Егор Семенович хорошо его знал. Еще два года назад он работал механиком колхоза, а теперь занялся своим хозяйством. Дочь Тимофея Анна перенесла тяжелую операцию, а жена, как назло, тоже заболела. Управляться с ребятишками пришлось Василию.
— Мужику с ребятишками не усидеть, — согласился Егор Семенович. — На них терпение надо. Особенно на маленьких, — он вдруг бросил сигарету, затоптал ее каблуком и поднялся с чурбака. — Пора мне.
— Ты зачем приходил-то? — удивившись неожиданной перемене Егора, спросил Тимофей.
— Посоветоваться хотел.
— О чем?
— Теперь уж не надо, — Егор Семенович торопливо направился к калитке.
Пока шел домой, все время думал о том, что образумить зятя могут только дети. Все заботы о них на плечах Татьяны. Сотворив детей, Виктор посчитал свои обязанности по отношению к ним выполненными. Дети не только утомляют, но и раздражают его. Когда Егор Семенович приезжает в город, зять каждый раз жалуется ему, что не высыпается. Шурик постоянно просыпается по ночам и будит своим криком.
— А Татьяна его не слышит? — не скрывая ехидства, спрашивает Егор Семенович. Но Виктор не замечает подковырки.
— Татьяне что? Она может и днем выспаться, — отвечает он.
«В чужих руках и огонь горячим не кажется», — думает Егор Семенович, но разговор с зятем на этом и заканчивается. Влезать в него, значит, обострять их отношения с дочерью. А они и без того накалены. Сейчас Егор Семенович думал о том, как хотя бы на две недели оставить зятя одного с детьми.
Дома его ждала жена младшего брата Полина. Она стояла в ограде с Ксенией возле кабанчика, который два дня назад поранил ногу и теперь еле передвигался от кормушки к корыту с водой. Женщины обсуждали его дальнейшую судьбу. Увидев Егора, Полина обрадовано произнесла:
— А я к тебе. Мне к Николаю надо, он уже четвертый день живет один. Николай все лето жил на пасеке в сорока километрах от деревни. Дорога туда шла по узкому распадку вдоль речки. По ней и в сухую-то погоду Егор Семенович едва добирался на своем «Москвиче», а после дождя, когда вздувалась река, она и вовсе становилась непроезжей. Дождь прошел только вчера. Но у Полины и в мыслях не было, что Егор может отказаться от поездки. Он это видел по ее глазам, поэтому сказал:
— Иди, собирайся.
— У меня уже все собрано, — ответила Полина.
— А с кабаном что делать? — спросила жена.
— Вернусь, тогда и решим, — произнес Егор Семенович.
На пасеку они приехали под самый вечер. Николай только что закончил качать мед и сейчас составлял фляги в омшаник. Лето нынче было медосборное, дожди шли регулярно, трава цвела и благоухала.
— Медведь возле пасеки объявился, — сказал Николай, выходя из омшаника. — Следы вчера вон там видел.
Он кивнул на пихтач, над которым отвесной стеной поднималась скала. Между лесом и пасекой было метров триста чистого пространства.
— Собаки отгонят, — ответил Егор Семенович. — Не напакостит, — он поднял глаза на вершину сопки, под которой находилась пасека, и добавил: — Хорошо у тебя тут.
— Меду возьми хотя бы флягу, — предложил Николай.
— Я тебе лучше сюда Татьяну привезу недели на две, — сказал Егор Семенович.
— Ей здесь с ребятишками будет просто благодать, — тут же согласился Николай.
— Одну, без ребятишек, — ответил Егор Семенович.
Николай удивленно вскинул брови.
— Дома у нее нелады, надо от мужа увезти, — Егор Семенович подошел к брату вплотную и, понизив голос, заговорщицки сказал: — Ты бы не мог прикинуться больным? Иначе она не поедет. А так, вроде как навестить тебя надо.
— Ну, навестит, — Николай пожал плечами. — Попьет чаю, соберется и назад уедет.
— Там уже я решу, — Егор Семенович посмотрел на брата.
— А когда ты ее хочешь привезти?
— В субботу.
— Ладно, — согласился Николай.
Домой Егор Семенович возвратился глубокой ночью. Утром наточил нож и пошел во двор.
— Все-таки решился? — спросила Ксения.
— Забью кабана и поеду к Татьяне, — сказал Егор Семенович. — А завтра отвезу ее к Николаю. Он сильно хворает, с постели не поднимается.
— Полина ничего не говорила, — Ксения вопросительно посмотрела на мужа.
— Заболел, пока ее не было, — Егор Семенович потрогал пальцем лезвие ножа и вышел...
Татьяна обрадовалась, увидев на пороге отца.
— Проходи, пап. Чего стоишь? — сказала она, делая шаг в сторону.
— Виктор дома? — спросил Егор Семенович.
— Нет, на работе.
— Ну да, сегодня же пятница, — Егор Семенович коснулся пальцами лба, словно только что вспомнил об этом. — Я сейчас в машину сбегаю и вернусь. Привез вам кое-что.
Вскоре он появился в дверях с двумя большими сумками в руках.
— Здесь мясо, — он приподнял одну сумку над полом. — Кабана сегодня заколол. А это мать вам послала дары полей и огородов. Ты с этой сумкой осторожнее, там варенье клубничное в стеклянной банке.
Татьяна помогла отцу занести сумки на кухню. Первой открыла ту, что с вареньем. На самом верху лежали два пакета: один с конфетами, другой с шоколадными вафлями. Эти подарки внукам Егор Семенович купил уже в городе. Шурик, которому было два года, тут же подскочил к матери и бесцеремонно заглянул в сумку. Старшая Настя, сцепив пальцы рук, наблюдала за всем со стороны. Татьяна достала вафли, протянула их детям.
— Возьмите, это вам бабушка послала.
Ребятишки взяли вафли и тут же исчезли из кухни. Егор Семенович помог дочери освободить сумки. Мясо сунули в холодильник, огурцы, помидоры и капусту Татьяна уложила в коробки и поставила в шкаф под окном.
— Сегодня пир устроим, — сказала она, не скрывая радости.
Егор Семенович окинул ее взглядом. Родила двух детей, а стала еще красивее, чем до замужества. Ни один мужик не пройдет мимо такой женщины, не оглянувшись. «И чего этому Виктору надо? — подумал Егор Семенович. — Видно, не зря говорят, что белый хлеб и тот приедается. Любила бы меньше, носил бы на руках».
— С Виктором-то у вас как? — спросил Егор Семенович, когда Татьяна управилась с гостинцами.
— А почему ты спрашиваешь? — она бросила на него настороженный взгляд и залилась краской.
— Ты ведь мне дочь. Была бы чужая, не спрашивал бы.
— Все нормально, — ответила Татьяна и отвернулась.
— Когда он придет?
— Если не задержится, в шесть.
— А раньше нельзя?
— Зачем он тебе? — насторожилась Татьяна.
— Плохую новость я привез, дочка, — тяжело вздохнув и опустив голову, произнес Егор Семенович. — Николай помирает. Я сюда прямо от него. Татьяна побледнела, остановившись посреди кухни. Дядя Николай был ее крестным. Девчонкой она провела на его пасеке не одно лето.
— Что с ним? — спросила она.
— Удар случился. Я к нему врача возил. Врач говорит: по всей видимости — инсульт. А отвезти в больницу нельзя, он не транспортабельный.
— Так он на пасеке, что ли?
— Ну, а где же еще? — подтвердил Егор Семенович. — За тобой послал, наверное, хочет попрощаться.
— Он что, не поднимается? — спросила Татьяна.
— Какое там поднимается? Языком пошевелить не может.
Татьяна села на стул, положила руки на колени. После короткой паузы сказала:
— Съездить, конечно, надо. А на кого ребятишек оставить?
— У них что, отца нет? — произнес с неподдельным возмущением Егор Семенович.
— Виктор же работает.
— А разве в субботу и воскресенье он не отдыхает?
— Отдыхает, конечно.
— Ну вот. Если завтра мы с тобой съездим к Николаю, послезавтра я привезу тебя назад. За два дня он не похудеет.
— Вряд ли он меня отпустит, — сказала Татьяна, опустив голову.
Виктор пришел с работы вечером. Сухо поздоровался с тестем, не обратив внимания на детей, прошел на кухню.
— Сейчас накрою на стол, будем ужинать, — сказала Татьяна. — Папа мясо привез.
Он не ответил. Достал сигареты и закурил около открытой форточки. Егор Семенович понял, что дела у них намного хуже, чем рисовала Ксения. Раньше при каждом приезде тестя тот доставал из холодильника бутылку, а если ее не было, бежал в магазин. Сейчас, подождав, пока Татьяна накроет на стол, молча сел, придвинул к себе тарелку и, не глядя ни на кого, стал есть. Егор Семенович видел, что Татьяна боится сказать ему о поездке в деревню. Поэтому начал сам.
— Николай при смерти лежит, — произнес он, посмотрев на Виктора. — Врачи сказали, больше недели не протянет.
— Что с ним? — спросил Виктор, впервые проявив какой-то интерес к семейным делам.
— Инсульт. Лежит, разбитый параличом, языком уже не ворочает, — Егор Семенович изобразил на лице величайшую скорбь. — Велел Татьяну привезти, проститься с ней хочет.
— Пусть едет, я ее не держу, — равнодушно ответил Виктор.
Еле сдерживая себя и стараясь сохранить на лице скорбное выражение, Егор Семенович сказал:
— Мы сейчас после ужина и поедем. А завтра утром к Николаю на пасеку.
— Пусть собирает детей, и езжайте.
— Зачем же мы их к полумертвому человеку повезем? — удивился Егор Семенович.
— Мы послезавтра вернемся, — подняв глаза на Виктора, торопливо добавила Татьяна.
— Нет, я с ними не останусь, — Виктор отодвинул тарелку и откинулся на спинку стула. — Сашка ночью по пять раз встает. А я, когда не высплюсь, целый день хожу как дурак.
— Ничего тебе не сделается, — неожиданно резко сказал Егор Семенович.
— Или пусть забирает детей, — произнес Виктор, поднимаясь из-за стола, — или никуда не поедет.
— Они что, только ее, что ли? — кивнув на притихших ребятишек, сказал Егор Семенович. — Там человек помирает, а ты бузу затеял. Собирайся! — крикнул он на Татьяну.
Виктор остановился в замешательстве, не зная, что предпринять. Если бы не предсмертное состояние дядьки, он бы заставил Татьяну взять ребятишек с собой. В нынешней же ситуации затевать скандал было неудобно. Тесть этого не поймет, да и настроен он был решительно. Виктор это видел. Поэтому, немного помедлив, сказал:
— Ладно, пусть едет. Но чтобы в воскресенье была дома.
Когда Егор Семенович с Татьяной собрались выходить, Виктор еще раз напомнил ей, чтобы ни в коем случае не задерживалась. Егор Семенович остановился, сказал Татьяне, чтобы шла к машине, а сам закрыл дверь и, привалившись к ней спиной, спросил:
— А если бы вы развелись? Как бы ты жил один с детьми?
— При чем тут я? — удивился Виктор. — Дети должны оставаться с матерью.
— Должны, — подтвердил Егор Семенович. — Но не обязаны. Мать тоже может платить алименты. Ты об этом никогда не думал?
Виктор хотел что-то ответить, но Егор Семенович не стал его слушать, саданул на прощание дверью и вышел из квартиры.
Когда выехали за город, сказал, повернувшись к Татьяне:
— Вижу, что у вас с Виктором не все благополучно. Что случилось?
— Что случается с мужиками, — тихо произнесла она, понурив голову.
Больше до самой деревни она не проронила ни слова. Приехали уже по темноте. Едва свернули с большака, Татьяна открыла окно, и Егор Семенович заметил, как жадно втягивает она трепещущими ноздрями родной воздух, всматриваясь в знакомые очертания местности. Очевидно, только здесь отошла от своих тревожных дум. Справа от дороги простирались пшеничные поля, слева шла гряда сопок, вершины которых на фоне темного неба походили на громадные верблюжьи горбы. Далеко за ними находилась пасека Николая.
Все эти места Татьяна исходила своими ногами. Вместе с девчонками она собирала на сопках клубнику, в окрестностях пасеки рвала кислицу и черемуху. Но больше всего она любила помогать Николаю качать мед. Они по очереди крутили ручку медогонки, и Татьяна с благоговением смотрела, как из нее тоненьким прозрачным ручейком стекает в флягу тягучая и ароматная жидкость. Рядом с медогонкой стоял большой эмалированный таз, в который Николай острым ножом срезал с каждой соты тонкий слой воска. Этот воск, полный меда, любила жевать ребятня. Татьяна не отрывала взгляда от темных очертаний сопок и, по всей видимости, вспоминала времена своего детства.
Дома она кинулась на шею матери, спросила, глотая слезы:
— Что с дядей Колей?
— Не знаю, — ответила Ксения. — Я сама вся извелась. С тех пор, как отец оттуда приехал, никто больше на пасеке не был.
Утром, чуть свет, Татьяна была уже на ногах. Егор Семенович слышал, как она ходила в своей комнате, шлепая босыми ногами по полу.
— Может, и нам вставать? — спросила Ксения, приподнимая с подушки голову.
— Лежи! — строго приказал Егор Семенович. — Время-то еще только пять.
За окнами было светло. Притаившаяся за сопками заря еще прятала солнце, но первые его лучи уже ласково обнимали сбрасывавшие дрему вершины. Минут десять Егор Семенович лежал в постели, обдумывая, как лучше затеять разговор с Татьяной, чтобы рассказать ей всю правду. Но ни одной стоящей мысли в голову не приходило, и он понял, что даже самое долгое лежание ничего не даст. Сбросив одеяло, он, кряхтя, поднялся с постели. Татьяна вышла из своей комнаты уже одетой.
— Ты что встала ни свет, ни заря? — спросил он, искренне удивившись.
— Выспалась уже, — сказала Татьяна. — Дома и спится по-другому.
Окно ее комнаты, выходившее в палисадник, было открыто настежь. Прямо под ним рос огромный куст окультуренного шиповника, который Ксения называла сибирской розой. Его цветы с большими тонкими лепестками походили на розы и издавали такой же благоухающий аромат.
— Хорошо здесь, — Татьяна кивнула в сторону окна. — Все утро соловей пел Он меня и разбудил. Прямо как в детстве.
— В детстве ты в это время спала без задних ног, — заметил Егор Семенович.
— Ну а в старших классах? — сказала Татьяна.
— В старших классах, когда начинал петь соловей, мы с матерью еще ждали тебя с вечерки.
Разговор с дочерью предстоял трудный, поэтому с самого утра он настраивал себя на суровый лад. Егор Семенович до слез, до сердечной боли любил Татьяну. Ему казалось, что всю свою нежность, которую дал Бог растратить на женщин, он отдал ей. Дочка выросла и красивая, и умная, и послушная. И в семье у нее все складывалось сначала неплохо. Егор Семенович смирился с тем, что Виктору не предназначено судьбой хватать с неба звезд. Про себя он решил: буду помогать им, покуда могу. Лишь бы Татьяна была счастлива. Но оказалось, что со счастьем-то ей как раз и не повезло.
— Когда поедем? — спросила Татьяна, подходя к отцу.
— Управится мать со скотиной, позавтракаем и поедем. Сходи пока на улицу, подыши свежим воздухом.
Мать заранее собрала Татьяне сумку. Положила туда чистое белье, крем, даже губную помаду. Дочь ведь думает провести на пасеке пару часов и вернуться. Егор Семенович сам отнес сумку в салон машины.
Когда выехали из деревни и по узкому распадку, окруженному темной пихтовой тайгой, устремились в горы, Татьяна немного посветлела. Егор Семенович, чтобы поддержать ее настроение, а главное, подготовить к тому, чего она не ожидает, мечтательно произнес:
— Представляешь, приезжаем мы сейчас к Николаю, а он ходит между ульев и поглядывает на дорогу, поджидая нас.
— Ну что ты, — сказала Татьяна. — От инсульта так быстро не оправляются.
— Всякое бывает, — заметил Егор Семенович. — Вон в Ельцовке один мужик три дня без сознания пролежал, а потом очнулся и пошел, как ни в чем не бывало.
— Хорошо бы, — сказала Татьяна.
Машину тряхнуло, и Егор Семенович замолчал, сосредоточившись на дороге. Это было в самое время. Про ельцовского мужика он сочинил сам, а дальше врать становилось неудобно. «Москвич» Егора Семеновича начал стонать, переваливаясь с камня на камень, мотор подвывать, и Татьяна с опаской посмотрела на отца.
— Да, — сказал он, перехватив ее взгляд. — Лишний раз сюда не поедешь. А в дождь — и думать нечего.
Пасека показалась, когда ущелье неожиданно раздвинулось, превратившись в небольшую долину. На ее краю, приткнувшись к высокой скале, стояла рубленная из бревен изба. Рядом с ней на склоне горы виднелось несколько десятков похожих на спичечные коробки ульев. Услышав машину, из-за дома выскочили две серых лайки с маленькими острыми ушами и закрученными в кольца хвостами.
— Нас встречают, — сказал Егор Семенович, сворачивая к избе.
На пороге дома показалась Полина. Егор Семенович остановил машину, вышел. Татьяна вышла вслед за ним. Полина обрадовалась, увидев Татьяну, кинулась ей навстречу. Они обнялись, потом Полина повернулась к Егору Семеновичу и сказала.
— Николай-то второй день не поднимается с постели.
— Что с ним? — спросил Егор Семенович, у него сразу обмякло внутри. Тут же подумалось, что это он накаркал беду брату.
— Кто знает, — Полина вопросительно посмотрела на Егора. — Лежит весь мокрый, а самого трясет.
Егор Семенович размашистым шагом направился в избу. Николай лежал на кровати, закрытый одеялом до подбородка. Щеки его впали, мокрые волосы прилипли ко лбу.
— Ты чего это? — спросил Егор Семенович, присаживаясь на краешек кровати.
— Бог нас, наверное, услышал, — сказал Николай. — Надо было заболеть, я и заболел.
— Да нет, болеть-то как раз не надо, — сказал Егор Семенович.
— Татьяна приехала? — спросил Николай.
Егор Семенович кивнул. На пороге показалась Татьяна. Она подошла к кровати, остановилась у изголовья.
— Ну вот, теперь я быстро поправлюсь, — сказал Николай, подняв на нее глаза. Он выпростал из-под одеяла руку и показал ладонью на место около себя. Татьяна села на кровать, а Егор Семенович встал и пошел к Полине. Она в сенях наливала из фляги мед в чашку.
—Давно он заболел? — тихо спросил Егор Семенович, остановившись около нее.
— Вчерась. Попил воды прямо из ключа, горло и перехватило. К вечеру температура поднялась такая, думала — не выдержит.
— По всей видимости, ангина. Лекарства есть?
— Да есть какие-то. Только я в них не разбираюсь.
Зашли в избу. Полина достала из шкафа полиэтиленовый пакет с лекарствами. Егор Семенович перебрал их, нашел упаковку аспирина. Оторвал две таблетки, протянул Полине.
— Пусть выпьет. А то скрутило, на мужика не похож.
Полина отнесла таблетки мужу, налила в стакан теплой воды, чтобы запил. Татьяна встала с кровати, подошла к отцу, спросила:
— Так у него еще и простуда?
— По всей видимости, так, — сказал Егор Семенович и, глядя дочери прямо в глаза, добавил. — Придется тебе здесь остаться, пока он не выздоровеет.
— Да ты что? — испугалась она. — Там же Виктор с ума сойдет.
— А вот ему недельки две с ума посходить только на пользу будет.
— Нет, нет, — решительно запротестовала Татьяна. — И не думай даже. Я уеду с тобой.
— А вот и не уедешь, — произнес Егор Семенович с таким металлическим оттенком в голосе, что она даже отшатнулась. — Этот шатун уже детей своих за родных не признает. Пусть повозится с ними, узнает, что это такое.
— Так ты меня сюда для этого привез? — спросила Татьяна, и на ее глазах появились слезы.
Егор Семенович повернулся и пошел из избы. Он не переносил женских слез. Татьяна кинулась за ним. Он подошел к машине, достал сумку с вещами, протянул ей.
— Поживи недельку, а там посмотрим. Я думаю, у нас с тобой другого выхода нет. Положись на меня.
Татьяна не ответила. Из-за скалы показался Пашка, двенадцатилетний сын Николая. В одной руке у него была удочка, в другой кукан с рыбой.
— Иди, встреть брата, — сказал Егор Семенович и, достав из кармана носовой платок, протянул Татьяне. — Вытри слезы. Когда ты плачешь, становишься некрасивой, — потом добавил: — За детей он отвечает так же, как ты. Они и ему родные.
Егор Семенович завел машину, стараясь не глядеть в глаза дочери, тронулся с места. Всю дорогу от пасеки до дома он думал, не сделал ли Татьяне хуже. Но, поразмыслив, пришел к выводу, у нее и так все настолько плохо, что хуже уже не может быть. «Нашла за кого выходить», — подумал Егор Семенович и решил, что если Виктор привезет ему внуков, он их отправит обратно вместе с ним. Пусть по-настоящему узнает, что такое семья. Не зря говорят: что легко дается, то не ценится…
Зять приехал к нему в субботу на рейсовом автобусе один. Присмотреть за детьми он, по всей видимости, попросил соседку. Егор Семенович возился в ограде с мотоциклом. Не с «Ямахой», как у Кольки Саморукова, которую тот купил недавно, а с со стареньким «Ижом», прослужившим ему уже лет двадцать. Правда, последние годы он стоял у него в сарае. А теперь подумал: чем гробить по камням машину, лучше уж добираться до пасеки на мотоцикле.
Зять выглядел бодро. На нем была чистая, хорошо выглаженная рубашка и модная куртка. Кивнув Егору Семеновичу, он недовольно спросил:
— Где Татьяна?
Весь его вид показывал, что в дом он заходить не намерен. Остановившись в двух шагах от тестя, он даже не протянул ему руку. Егор Семенович ставил на мотоцикл карбюратор. Затянув гайку, он поднял голову на Виктора и, кивнув в сторону дома, сказал:
— Проходи, чего стоишь?
— Некогда мне, — отрезал Виктор. Объяснение с тестем не входило в его планы.
— А почему один? Где ребятишки? — спросил Егор Семенович.
— О детях она должна думать, — сказал Виктор.
— Нету ее.
— Как нету? — удивился Виктор.
— Нету и все, — Егор Семенович нажал на ручку, проверяя тормоза мотоцикла.
— В общем так, — сказал Виктор. — Передайте Татьяне, пусть сегодня же забирает детей. Вечером я уезжаю и, может быть, не вернусь.
— А ну-ка иди сюда, — сказал Егор Семенович, направляясь к зятю. Тот отступил на шаг. — Иди, я тебе говорю! — требовательно повторил он.
Виктор остановился. Егор Семенович повернулся и пошел к крыльцу. Замешкавшись на мгновение, Виктор направился вслед за тестем. Надо было довести разговор до конца. И лучше всего это было сделать сейчас, пока не остыл.
Егор Семенович сел на крыльцо и кивнул на место около себя. Виктор сел, обхватив колено ладонями. Ему хотелось показать, что разговор, который начнет тесть, не интересен, он его знает наперед.
— Ну и что ты думаешь делать с детьми? — спросил Егор Семенович.
— Спросите у дочери, она им мать.
— А ты кто? Двоюродный плетень нашему забору, что ли?
— К чему вы все это заводите? — не выдержал Виктор. — Пусть забирает и надо с этим кончать.
— Никого она забирать не будет, — отрезал Егор Семенович.
— Как не будет? — у Виктора отвисла челюсть. — Вы это серьезно?
— Серьезнее некуда, — Егор Семенович даже посуровел лицом, произнося эти слова. — Татьяна себе новых родит. Хватит мучиться с таким забулдыгой…
Виктор втянул голову в плечи, ссутулился. Потом сказал:
— Она не имеет на это права.
— Я имею, — резко произнес Егор Семенович. — Не можешь быть мужиком, будь бабой. Настоящего мужика должно хватать на все: и на семью, и на работу, и на остальное.
Виктор насупился, уставившись на носки своих ботинок. На одном из них была старая, не замазанная кремом, царапина. Егор Семенович посмотрел на него и добавил:
— Если не хватает, от чего-то надо отказываться.
В дальнем конце улицы затарахтел мотоцикл. Егор Семенович по звуку узнал «Ямаху». Через несколько секунд Колька Саморуков остановился около калитки. Заглушив мотор и сняв шлем, он крикнул, не слезая с сиденья:
— Егор Семенович, я слышал: Татьяна приехала?
— Приехала, Коля. Она уже неделю здесь.
— А можно с ней поговорить?
— На пасеке она, — сказал Егор Семенович.
Колька натянул шлем, мотоцикл рявкнул и, сорвавшись с места, исчез в ближайшем переулке. Виктор проводил его взглядом и спросил:
— Кто это?
— Предприниматель из нашей деревни. С Татьяной в одном классе учились.
Виктор встал с крыльца, подошел к «Ижу», одиноко стоящему посреди двора. Покрутил ручку газа, резко нажал на стартер. Мотоцикл взревел. Виктор перекинул через него ногу, уселся на сиденье.
— Ты куда? — испуганно спросил Егор Семенович.
— На пасеку, — сказал Виктор и, поддав газу, пустился вдогонку за Саморуковым.
— Я имею, — резко произнес Егор Семенович. — Не можешь быть мужиком, будь бабой. Настоящего мужика должно хватать на все: и на семью, и на работу, и на остальное.
Виктор насупился, уставившись на носки своих ботинок. На одном из них была старая, не замазанная кремом, царапина. Егор Семенович посмотрел на него и добавил:
— Если не хватает, от чего-то надо отказываться.
В дальнем конце улицы затарахтел мотоцикл. Егор Семенович по звуку узнал «Ямаху». Через несколько секунд Колька Саморуков остановился около калитки. Заглушив мотор и сняв шлем, он крикнул, не слезая с сиденья:
— Егор Семенович, я слышал: Татьяна приехала?
— Приехала, Коля. Она уже неделю здесь.
— А можно с ней поговорить?
— На пасеке она, — сказал Егор Семенович.
Колька натянул шлем, мотоцикл рявкнул и, сорвавшись с места, исчез в ближайшем переулке. Виктор проводил его взглядом и спросил:
— Кто это?
— Предприниматель из нашей деревни. С Татьяной в одном классе учились.
Виктор встал с крыльца, подошел к «Ижу», одиноко стоящему посреди двора. Покрутил ручку газа, резко нажал на стартер. Мотоцикл взревел. Виктор перекинул через него ногу, уселся на сиденье.
— Ты куда? — испуганно спросил Егор Семенович.
— На пасеку, — сказал Виктор и, поддав газу, пустился вдогонку за Саморуковым.
