Вы здесь

Жизнь собачья

Рассказ
Файл: Иконка пакета 03_palii_js.zip (39.99 КБ)

1.

Алёшин почти бежал, не замечая шарахающихся от него прохожих. Вдруг что-то заставило его остановиться. Взгляд уткнулся в ядовитые буквы на покосившейся вывеске. С трудом сложив их в голове, получил: «Рюмочная». Вспомнил, что, когда ходил мимо, рисовал в воображении персонажей, обитающих там, на самом дне. И его озарило: именно туда, на дно, ему сейчас и нужно. Набрав полную грудь воздуха, Алёшин открыл дверь и шагнул в пропасть.

Обитатели дна притихли, уставившись на его офисный вид. Баба за прилавком, накрашенная как клоун, выкатила грудь:

Коньячку молодому человеку?

Дайте того же, что и... что и народу.

Ну-у-у... — разочарованно протянула баба.

С бутылкой водки и скользким бутербродом он подошел к свободному столику. Плеснул в пластиковый стакан и с вызовом обвел взглядом присутствующих. Стало совсем тихо. Он смешался и быстро опрокинул стакан в рот. Тут же понял, что не сможет проглотить это теплое зелье. Зажмурившись, все же заставил себя сделать пару сдавленных глотков. Сквозь выступившие слезы глянул на бутерброд и отодвинул его.

Рядом нарисовался какой-то мужичок, видимо завсегдатай. Он щербато улыбнулся и показал головой на бутерброд. Стараясь не смотреть ему в глаза, Алёшин махнул рукой, дескать, бери и проваливай. Мужичок торжественно взял бутерброд, паясничая, поклонился и уронил его на пол. Бережно поднял, осмотрел, попытался счистить черным ногтем налипшее, а потом поцеловал. Алёшин отвернулся к стене. Когда он повернул голову обратно, мужичок уже растворился в рюмочной.

 

Сегодня Алёшин проснулся раньше будильника. Открыл глаза: рядом на подушке блестел перламутровый галстук, за который пришлось выложить половину отложенного на отпуск. Приподнявшись на локте, он взял галстук и подержал его на ладони, словно платиновый слиток.

Надев единственную белую рубашку, которую вчера гладил до ночи (строптивые складки заставили его понервничать), он приложил галстук к груди и полюбовался в зеркале на будущего начальника отдела. Предыдущий начальник на днях уволился, и директор сказал, что сегодня пригласит Алёшина для важного разговора.

Алёшин хотел поскорее прийти на работу, но не мог заставить себя ускорить шаг: он нес на груди галстук, завязанный большим кривоватым узлом.

У входа в офис курили коллеги, пытаясь оттянуть начало рабочего дня. В коридоре его чуть не сбила с ног тощая девица, торопившаяся в уборную с упаковкой колготок в руке. Возле кофейного аппарата топталась вздыхающая очередь. У большого зеркала женщины рисовали себе приветливые лица. Алёшина определенно не хотели замечать. И все же он услышал:

Какой галстук, Виталик! Умереть можно...

Это была Галина, молодящаяся секретарша директора.

Виталий Сергеевич, — уточнил он и попытался улыбнуться.

Пока загружался компьютер, Алёшин вспоминал, куда ему нужно сегодня позвонить. Однако заставить себя думать о работе не получалось. Предстоящая встреча с директором перевела все дела в ранг незначительных. На глаза попались скрепки, и он принялся двигать их пальцем по столу. Поговаривали, что это любимая игра директора. У каждой его скрепки есть фамилия, и, планируя кадровые решения, он ими манипулирует.

Зазвонил телефон: клиент хотел узнать статус заказа. Алёшину, обычно державшему все заказы в голове, потребовалось лезть в базу данных. Он переспросил номер заказа, потом имя клиента. Что-то ответил, положил трубку и тут же забыл, кто и по какому поводу звонил. Попросил зачем-то подойти Толика, своего подшефного. Рыхлый Толик с вечно мокрыми губами был отпрыском крупного чиновника. Алёшину пришлось потрудиться, чтобы сделать из сынка хоть что-то, и теперь тому можно было поручать мелкие дела. Но Толик не откликнулся, и Алёшин удивился. Позвал еще раз и услышал: «Не сейчас!» Он уже намеревался разобраться, но вместо этого набрал приемную и нарочито громко спросил Галину, на месте ли директор. Тот был на месте. Протянув «э-э-э», аккуратно положил трубку и принялся нервно раскачиваться в кресле.

В офисном кафе он, не чувствуя вкуса еды, сверлил взглядом входную дверь. Потом вспомнил, что директор ест у себя в кабинете: Галина заказывает ему обед из ресторана.

После обеда Алёшин наводил порядок: менял местами телефон и монитор, перекладывал из ящика в ящик документы. То и дело ненароком подходил к окну проверить на парковке директорскую машину. Было уже пять часов, и он чувствовал себя так, словно его цинично обсчитали в магазине. И тут кто-то дотронулся до его плеча. Он дернулся и увидел Галину.

Шеф вызывает...

Алёшин выскочил из кресла и, едва сдерживаясь, заставил себя пойти, как ему казалось, с достоинством. Закрывая за собой дверь, он услышал смех коллег.

У кабинета директора Алёшин поправил давивший горло галстук и представил, как выйдет отсюда уже начальником отдела. Решил сегодня же заказать визитки с золотым тиснением, положенные всем руководителям в этой фирме.

Директор окинул вошедшего взглядом, ухмыльнулся и сказал:

Хотим с тобой посоветоваться. Да ты не робей, присаживайся.

Алёшин присел и уставился на скрепки, лежащие на столе перед шефом. «Они самые! Надо бы и мне завести какую-нибудь особенную привычку. Теребить мочку уха, принимая решения, или вставлять в разговор всякие латинские словечки...»

Куда улетели, коллега? — донесся насмешливый голос.

Я здесь!

Так что думаешь о Толике? Справится он с обязанностями начальника отдела?

Алёшин открыл рот, чтобы воскликнуть: «Конечно! Ведь его наставник — я», но почувствовал, будто ему в лицо плеснули кипятком. Он вскочил, подергал узел галстука и снова сел, не зная, что ответить.

Боржомчика? — участливо спросил директор, доставая из бара бутылку.

Алёшин в прострации помотал головой. Директор налил себе и не торопясь выпил.

Подстрахуешь Анатолия Дмитриевича. Мы можем на тебя положиться?

Он кивнул.

Получать станешь, ну, почти... Ты не рад?

Спасибо, — пролепетал Алёшин.

Можешь идти. Блестящий у тебя галстук!

В приемной он налетел на шкаф, нашел глазами выход и направился к нему, переставляя деревянные ноги. «А как же золотые визитки?» — вертелось в голове.

Из-за своего монитора он, как из засады, поглядывал на Толика, болтающего по телефону. Заметив это, Толик заулыбался. Алёшину начало мерещиться, что уже все смотрят на него и улыбаются. Уши его вспыхнули, воздух стал проникать в легкие со свистом. Испугавшись, что если пробудет здесь еще минуту, то задохнется, он выдернул из розетки шнур компьютера и бросился к выходу.

Рабочий день еще не окончен! — крикнул ему вслед Толик.

Очутившись в офисном туалете, Алёшин открыл кран и принялся пригоршнями кидать себе в лицо холодную воду. «Все выполнял, терпел, ждал, а меня мордой в унитаз... Помощником Толика!» — лихорадило его.

Вдруг он почувствовал чей-то взгляд. В проеме приоткрытой двери стояла Галина.

Плохо, Виталик? — спросила она.

В голове будто кто-то клацнул зубами, и обида сменилась яростью. Схватив женщину за рукав, он затащил ее в туалет. Щелкнул задвижкой и вцепился рукой в тяжелую ягодицу. Уже не соображая, что делает, изо всей силы прижал Галину к себе. Она не сопротивлялась, а, уткнувшись ему в грудь, пыталась что-то сказать. Глядя на седые корни ее крашеных волос, Алёшин подумал, что, возможно, будет последним мужчиной этой бывшей директорской любовницы.

...Галина, свесив голову, сидела на унитазе и пыталась натянуть юбку на толстые колени. Алёшин непослушными руками застегивал ремень. Увидев в зеркале свое перекошенное лицо, отшатнулся и выскочил из туалета. Столпившиеся в коридоре коллеги смотрели на него так, словно видели впервые. Затянув под горлом узел галстука, он рванул на улицу.

 

В рюмочной вновь загомонили. Алёшин удивленно посмотрел на стоящую перед ним бутылку водки. Вспомнил лица коллег и стиснул зубы до судороги в челюстях. «Ничего не исправить. Если б это был только сон!» Горло сдавило, и он подергал узел галстука. Тот в отместку стал затягиваться сильнее. Когда Алёшин уже готов был закричать, в зале пьяно рассмеялись. Опомнившись, он отпустил узел. Блуждающий взгляд остановился на окошке под потолком. Небо было перечеркнуто следом самолета. «Улететь! Прямо сейчас! — вихрем закручивалось в голове. — Куда угодно, главное, чтоб меня там не знали. Начну все сначала, найду работу. Женюсь, детей заведу... Какой бред! Господи, все бы отдал, чтобы вернуться в сегодняшнее утро!»

Вдруг он услышал:

Вам следует выпить.

Рядом стоял незнакомец в потертом плаще. Из его петлицы торчала пластмассовая гвоздика, похожая на кладбищенскую. Он достал из внутреннего кармана рюмку музейной красоты и налил в нее водки. Алёшин как загипнотизированный взял рюмку: она была ледяной. «Что у него там, за пазухой?» — ошалело подумал он.

Водку делает водкой температура, — сказал незнакомец.

Отстраненно кивнув, Алёшин выпил и ощутил пробежавшую по телу приятную волну. Незнакомец улыбнулся: «Я обманывать не стану». Пожилой, сухощавый, с внимательными глазами. Седая щетина придавала ему благородный вид. Подумалось, что одежда под его потертым плащом стильная и дорогая.

Диоген, — представился он и со скучающим видом посмотрел по сторонам.

Алёшин испугался, что Диоген сейчас уйдет, и схватил рюмку, решив так его задержать. Тот, видимо, понял это по-своему и налил еще.

Да, сегодня мне лучше напиться, — сказал Алёшин, ожидая расспросов.

Но Диоген ничего спрашивать не стал. Алёшин выпил, Диоген молчал. Почувствовав, что сойдет с ума, если молчание продлится еще мгновение, Алёшин заговорил:

Жить не хочу. Не могу. Понимаете?

Диоген, помедлив, кивнул, и Алёшина прорвало. Сперва обрывками: кабинет директора, скрепки, Толик, седые корни Галиных волос... Когда он выпил оказавшуюся вновь полной рюмку, его речь потекла плавней. Ему уже казалось, что говорит вовсе не он, а кто-то внутри него. И этот кто-то выкладывал собеседнику такое... Время от времени рюмка снова наполнялась. Когда рассказ дошел до Академии успеха, глаза Диогена заблестели. Закончил Алёшин зачем-то еще раз пересказав события сегодняшнего утра.

Выговорившись, он подумал, что, если бы его сейчас публично выпороли, тогда, наверное, можно было бы жить дальше.

Диоген двумя пальцами тянул пустую рюмку из кулака Алёшина. Заметив это, он разжал пальцы. Диоген вылил в рюмку остатки водки, аккуратно выпил и сказал:

Впечатляюще.

Да, я в дерьме, — подтвердил Алёшин.

В шоколаде, мой друг!.. И зря не верите. Во-первых, не смейте себя винить. Ни в чем и никогда. Вас же учили в академии, что вина — это агрессия по отношению к себе, саморазрушение. Если бы для Македонского солдаты были людьми, а не топливом его побед, стал бы он частью истории? Во-вторых, вы совершили поступок — осмелились выскочить за рамки. И там уже не действуют обычные понятия. Вряд ли кто-то из ваших коллег способен на такое. Сейчас они только о вас и говорят, с осуждением и скрытой завистью. Ну, перегной — что с них взять? В-третьих, просто поверьте человеку, который старше вас. Намного старше. У вас впереди чувствуется интересное будущее, вы только в начале большого пути. Положивши руку на плуг — не оглядывайся!

Алёшин пытался понять, не издевается ли над ним странный человек. Кажется, нет. «А если он прав? — подумал. — Не станет же он говорить все это просто так. Может, он знает что-то такое, основное и важное, чего не знаю я?»

2.

После окончания института Алёшина швыряло по разным сомнительным фирмам, дела которых находились в стадии вечного затухания. В конце концов ему повезло устроиться в компанию, которая была на подъеме. Он быстро сообразил, что к чему, и окончательно расстался с институтскими знаниями, как с балластом. Вскоре ему стали поручать самостоятельные проекты.

Клиенты, заказы... Казалось, что вся суть работы — решение проблемок и проблем, подсунутых ему могущественным анонимным недоброжелателем. И это будет длиться бесконечно. Алёшина словно привязали за ноги к хвосту старой клячи, плетущейся по раскисшей дороге. Отдыхая по пятницам в баре, он представлял, что когда-нибудь найдет работу своей мечты, которая сделает его жизнь настоящей. Выходные пролетали — и старая кляча вновь тащила его на фоне неменяющегося пейзажа до следующей пятницы.

 

Хозяин кафе выставил для бывших сокурсников огромную бутылку виски. Когда Алёшин попытался протиснуться к ней, какой-то жилистый мужик прохрипел: «А ну-ка, в сторону!» — и оттолкнул его. Он не смог узнать мужика, потому что редко видел его в институте. Тот, нагловато подмигнув, налил себе полный стакан и отошел. Добыв немного дармовой выпивки, Алёшин наконец огляделся.

Однокурсники хлопали друг друга по плечам, обменивались визитками и сверяли время, демонстрируя свои часы и оценивая чужие. То тут, то там возникал распираемый гордостью хозяин кафе, спрашивал, все ли устраивает, и мурлыкал:

Всегда буду рад видеть.

Алёшин поначалу собирался пропустить эту ярмарку, потому что ему особо нечем было торгануть. Но желание проверить, один ли он оказался привязанным к хвосту старой клячи, заставило его прийти. По лицам присутствующих он с облегчением понял, что с клячей были знакомы многие.

После пары бестолковых тостов мужчины стали расстегивать пиджаки, а женщины навалились на закуски. За небольшим столиком у запасного выхода сидела одинокая Уткина. Он поздоровался и присел рядом. Уткина встрепенулась и обрушила на него целый поток слов, из которого он не смог вместить и половины. Заметив его ерзанья, она положила ему на руку влажную ладонь. Потом вытащила из усыпанной бисером сумки фотоальбом и предложила полюбоваться на своих близнецов. Он из вежливости всмотрелся в одну из фотографий, с которой на него таращились преувеличенно улыбающиеся мальчики.

Разве они не чудо? — спросила Уткина.

«Дауны!» — сообразил Алёшин, и в горле у него запершило. Надо было сказать хоть что-то, и он выдавил:

Папа фотографировал?

Он от нас тогда уже ушел, — ответила Уткина. — Измучился с нами!

Вернется, — ляпнул Алёшин.

Правда? — Уткина распахнула глаза так, словно перед ней оказался волшебник. — Наш папа просто еще не знает, какими умничками мы растем. Астрономией увлекаемся, планеты из пластилина лепим...

Ругая себя за то, что подсел к Уткиной, он продолжал слушать ее торопливые откровения.

Я хочу еще из детдома взять. По телевизору показывали, они там несчастные такие.

Ты сама-то счастлива?

Конечно. Вон какие вы все красивые.

...Выйдя на улицу подышать, Алёшин подставил лицо ветру. Дауны все еще стояли перед глазами. Невдалеке пытался раскурить сигарету кто-то сутулый в лохматом свитере. Широкий лоб, глубокая поперечная морщина. Кажется, это был Олег. Видимо, именно о нем среди прочего говорила Уткина, рассказывая, что встретила в парке аттракционов однокурсника. Он прокатил ее с близнецами на карусели, а потом отвел в комнату смеха. «А ведь там ее дети такие же, как и все остальные», — подумалось Алёшину. Будто услышав это, Олег повернулся к нему и кивнул.

Этот Олег пришел в институт после армии. Мог быть отличником, однако его невзлюбил преподаватель философии. Наверное, за то, что Олег бесхитростно задавал ему вопросы, на которые тот не мог ответить. Кого-то он раздражал, кто-то смотрел на него снисходительно — мол, прост, как штыковая лопата. Да, он не производил впечатления интеллектуала, но Алёшин чувствовал в нем что-то такое, чему не было названия. Среди однокурсников Олег никого не выделял, даже первую красавицу Червинскую. И вскоре ее, похоже, это стало бесить.

Раз на лабораторной она отказалась заниматься с ним в паре:

Я не кобыла, чтоб с крестьянином пахать.

Многие засмеялись; Олег же пожал плечами, будто ему не дали прикурить, сославшись на отсутствие спичек. Алёшин только впоследствии понял, что она тогда уже была влюблена в Олега.

Как-то в институте объявились два парня, предлагавшие всем заработать на продаже чудодейственных биодобавок. Обещали студентам легкие деньги. Мол, пенсионеры охотно покупают это, главное — правильно обработать стариков. Некоторые заинтересовались. Червинская послушала рекрутеров и подралась с ними. У нее из носа текла кровь, а парни бежали по коридору. Олег догнал обоих уже на улице, и все трое загремели в милицию. На следующее утро Червинская с Олегом появились в институте вместе.

Всех удивляла эта странная пара. «Принцесса и свинопас» — так называл их Рыжий, скользкий, как медуза, парень с их курса.

Однажды они оба куда-то пропали. Поползли слухи: Олега взяли органы, и уже по серьезной статье. Темная история, но если хоть часть слухов была правдой, Олег сделал такое, на что ни у кого из сокурсников не хватило бы духу. Староста Гоша составил коллективное заявление, осуждающее Олега, и собирал подписи. Народ отмахивался, а Гоша укорял: «Для вас же стараюсь, еще спасибо скажете!» Рыжий, который в присутствии Олега начинал кривляться больше обычного, ходил довольный, словно выиграл в лотерею. Появившаяся в институте Червинская, бледная и похудевшая, ходила с высоко поднятой головой и на вопросы не отвечала. Как-то она зашла в курилку, где в очередной раз обсуждалась главная тема последних дней. Народ на секунду замолчал, а потом заговорил о какой-то ерунде. При этом все исподтишка поглядывали на Червинскую, стоявшую в углу с незажженной сигаретой.

Рыжий, обнажив кривые зубы, спросил:

Скучаешь, принцесса? Или ты теперь у нас черная вдова?

Червинская вперилась в него взглядом. Рыжий глаз не отвел, а, усмехнувшись, поднес ей зажигалку:

В лоб против системы не попрешь!

Она, помедлив, прикурила и выпустила ему в лицо струйку дыма.

Ее вызвали в деканат прямо с лекции. Вернулась через полчаса, села рядом с Уткиной и уставилась в пространство. Та положила ей руку на плечо и принялась нашептывать что-то утешающее.

Я им все подписала! — сказала Червинская. А когда Уткина попыталась ее приобнять, добавила: — Уйди ты от меня! — и вышла из аудитории.

Олег в институте больше не появился, а Червинская пристрастилась выпивать в компании парней. На одной такой пьянке она долго смотрела на Алёшина. Затем встала, взяла его за руку и объявила:

Мы уходим!

Проснувшись в ее постели, Алёшин лежал не шевелясь.

Не бойся, не укушу, — услышал он ее голос. — Гадаешь, почему именно ты? С тобой просто. Ты ведь никто.

Алёшина после долго пытали, куда и зачем его утащила Червинская. Он упорно отмалчивался, а сам все никак не мог решить для себя, что это было — его триумф или позор.

 

Сейчас ему захотелось подойти и поговорить с Олегом — о старой кляче, об Уткиной, о той темной истории, точных подробностей которой так никто и не узнал. Но тут на перекур шумно выкатились пьяные однокурсники и пришлось вернуться в кафе.

Хозяин, облокотясь на бутафорский камин, что-то плел хохочущей Червинской. Она то и дело прикладывалась к стакану с виски. Не утратив студенческой свежести, Червинская приобрела блеск драгоценного украшения. Такое украшение обычно лежит на отдельной витрине, и ты ходишь мимо всю жизнь, преклоняясь перед его недоступностью. Она единственная в их группе получила красный диплом и уже защитила кандидатскую. Алёшин выхватывал краем уха: «не замужем», «докторская» и еще — насмешливое — «лечь не под кого, герой нужен».

Привет, старик, — вдруг услышал он и обернулся.

Позади него топтался Гоша. На нем был пиджак в крупную клетку с обвисшими плечами и оттопыренными карманами.

Как дела? — равнодушно спросил Алёшин.

Потрясающе. Успех на всех фронтах, — забарабанил Гоша и заговорщицки понизил голос: — У тебя есть уникальная возможность не просто подняться, а взлететь! И даже не как этот, — он осторожно скосил глаза на хозяина кафе, театрально отчитывающего официанта, — а по-настоящему. Академия успеха была основана специально...

От Гоши исходил странный запах, в котором было что-то знакомое, вызывающее мурашки. Алёшин все пытался понять, что это, а сокурсник взахлеб рассказывал про свою академию.

Где работаешь? — попытался сменить тему Алёшин.

Неважно, где работаешь, важно, насколько ты продвинут. Держи. — Он достал из кармана листок.

Алёшин покрутил в руке пеструю рекламную листовку. Гоша не отходил, и пришлось засунуть ее в бумажник. Благодарно улыбнувшись, Гоша исчез.

Уткина снова была за столиком одна, перед ней лежал раскрытый фотоальбом. Всякий, кто проходил мимо, ускорял шаг.

Неожиданно рядом очутилась Червинская:

Какие милые мордашки!

Уткина восхищенно посмотрела на Червинскую. Та, сделав ей пальчиками «ну, пока, пока», продефилировала дальше.

Одно из окон кафе заслонил широкий зад автомобиля с крылатым логотипом на багажнике. Хромированные выхлопные трубы, будто нарочно нацеленные в открытую форточку, выпускали клубы дыма. Кто-то сидящий у окна громко выругался, и невидимый водитель, газанув напоследок, заглушил двигатель.

В зале появился Рыжий. На нем были джинсы и рубашка с петухами навыпуск. Его некогда худая, изломанная фигура покрылась слоем респектабельного жирка. Рыжий, небрежно кивнув собравшимся, налил себе сока. Кто подходил к нему поздороваться — не задерживался. Визиток он никому не давал да и часов не носил. Алёшин вспомнил, как Рыжий заставлял Гошу делать за него курсовики. Тот подчинялся чуть ли не с удовольствием, называл Рыжего другом, стараясь держаться поближе. Видимо, так он меньше его боялся. В институте Рыжий приторговывал наркотой. Когда милиция прихватила всех торговцев, он, благодаря своему родственнику, приглядывающему в одном районе города за соблюдением законности, отделался парой часов в камере.

Алёшин с удивлением заметил, что теперь Червинская сидит рядом с Уткиной. Судя по тому, что последняя покраснела, Червинская вновь жаловалась, что ей не под кого лечь. Потом стала говорить Уткина. Алёшин прислушался.

Он тебя еще любит... ты ему только скажи... а хочешь, я за тебя с ним поговорю?

Я что, похожа на жену декабриста? — усмехнулась Червинская.

Рыжий потягивал сок. Рядом внезапно возник здоровяк в черном костюме и услужливо протянул ему мобильник. Рыжий послушал, что-то буркнул и не глядя вернул телефон. Здоровяк моментально исчез. К Рыжему стали осторожно подсаживаться однокурсники. Алёшин, притянутый невидимой силой, тоже очутился рядом.

Подошел и хозяин кафе и, чуть подавшись вперед, спросил Рыжего:

Как тебе у меня?

Тот похлопал его по загривку:

Терпимо.

К столу разболтанной походкой приблизился мужик, который раньше оттеснил Алёшина от бутылки с виски. Он сказал что-то про петухов на рубашке. Рыжий, не поднимаясь с места, схватил его за ворот и уперся в него немигающим взглядом ящера. Разболтанный обмяк, как туша на вилах.

Ладно, спортсмен, живи, — процедил Рыжий и оттолкнул его.

Напротив Рыжего, покачиваясь, стояла Червинская. Сидевшие возле него, точно по приказу, отодвинулись. Она опустилась Рыжему на колени, вызвав аплодисменты, и, закуривая, сказала:

Кто бы подумать мог... А я на кафедре... совсем не дура, и у меня всё, — она провела рукой вдоль тела, — высший сорт. Но моя докторская когда еще... Это ведь там твой «бентли», я знаю. У тебя же мозгов никогда не было!

А зачем они нужны? — хохотнул Рыжий, показывая идеальные зубы. — В жизни нужны не мозги, а чутье и правильный прикус. Жизнь — баба стервозная, но влюбчивая. Ей в удачный момент положи руку на передок — и она тебе отдаст все.

Червинская что-то рассказывала Рыжему. Тот изредка вставлял афоризмы, скорее всего собственного сочинения. Эти двое вели себя так, будто вокруг никого не было.

Алёшин с пьяной легкостью уверял себя в том, что мог бы достичь не меньшего, чем этот фанфарон с петухами. Его размышления прервал возглас Рыжего:

О, друг! На секундочку!

В другом конце зала материализовался Гоша и, стуча каблуками, заспешил к Рыжему.

Ты так сюда и пришел, что ли? — спросил его тот.

Гоша оглянулся по сторонам в поисках то ли защиты, то ли ответа на странный вопрос. Не найдя ни того ни другого, он переспросил:

Как... так?

Ну, без ошейника.

Гоша сделал шаг назад, оступился, смешно взмахнув руками, развернулся и побежал к выходу. Рыжий расхохотался, прыснула Червинская, и вскоре начали смеяться все вокруг, причем многие, похоже, не понимая почему. Внезапно Рыжий замолчал. Из-за дальнего столика на него смотрел Олег. Постепенно и остальные стали затихать. Одни с любопытством глядели на Олега, другие — виновато — на Рыжего. Тот кинул что-то с тарелки себе в рот, пожевал и выплюнул.

Перед ним появился хозяин кафе с позолоченной бутылкой:

Давай выпьем за делового человека!

Рыжий скривился:

Я, дорогой мой трактирщик, пью только со своими.

Хозяин понимающе хихикнул, сделал несколько глотков из горла, потом вылил остатки себе на голову и грохнул бутылку об пол.

Далее Алёшин все воспринимал отрывочно. Вот тот, кто совал всем под нос свой «Брайтлинг», спит, привалившись к камину. В медленном танце без музыки тискается парочка. Трактирщик крутит в руке осколок бутылки. Рыжий, прижимая Червинскую, как выигранную в тире игрушку, шагает к выходу. Она останавливается и смотрит куда-то в полумрак зала. Рыжий настороженно смотрит туда же, его щека начинает подергиваться. Женщина решительно отворачивается и со словами «Поехали быстрее!» тащит Рыжего за собой. Алёшин догоняет их на улице, дотрагивается до локтя Червинской и открывает рот спросить наконец у нее про ту ночь. Она шипит и отдергивает локоть, как от чего-то заразного.

Возвращаясь, Алёшин сталкивается в дверях с Олегом и растерянно произносит:

Она уехала с ним. Ты же был здесь!

Уже давно — нет, — отвечает Олег, доставая сигарету.

3.

«Как все надоело!» — думал Алёшин и заказывал очередную рюмку. Он впервые зашел выпить в понедельник. Когда стало ясно, что выпивка не поможет, расплатился и поплелся к выходу.

Парень, у тебя деньги выпали! — нарочито небрежно крикнул бармен.

На полу лежала листовка Академии успеха.

Это не деньги, — сказал Алёшин и с сарказмом добавил: — Это настоящий успех!

Так хватай его скорее, иначе будешь всю жизнь на чужой успех вкалывать.

Гошин номер нашелся через третьи руки. Человек, взявший трубку, крикнул:

Это тебя, зомби!

Послышались шаркающие шаги, и притворно бодрый голос возвестил:

Егор Филиппович слушает!

Алёшин сказал, что хотел бы встретиться и поговорить про Академию успеха. Гоша ответил, что с радостью бы, но у него нет ни одной свободной минуты. Раздался чей-то издевательский гогот, и Гоша, видимо, прикрывая рукой трубку, ответил:

Ладно, попробую найти для тебя время. Нет, ко мне нельзя! Встретимся в центре.

Он явился в том же пиджаке. Странный запах тоже никуда не делся. Едва успев поздороваться, принялся торопливо излагать текст листовки. Алёшин предложил посидеть в каком-нибудь баре. Гоша смутился, а потом глаза его загорелись.

Знаю, куда пойдем!

Банкетный зал за огромными окнами бизнес-центра напоминал муравейник. Сплющив нос о стекло, Гоша напряженно кого-то высматривал. Затем, кивнув Алёшину, крадущимся индейцем проскользнул к дверям. На крыльце разговаривали вышедшие проветриться люди. Гоша пробирался сквозь них, а те словно не замечали лазутчика. Через мгновение знакомый пиджак уже мелькнул в зале, и Алёшин двинулся следом. Стоявшие на крыльце с удивлением уставились на него. Однако он шел уверенно, и люди неохотно расступились. А ему в голову пришла дикая мысль, что Гоша лишь плод его воображения.

Гоша обосновался у ближайшего стола. Его руки перекладывали колбасу с нескольких бутербродов на один. Откусив половину, он промычал подошедшему Алёшину, дескать, угощайся. Алёшин скривился и подумал, что не следовало ему встречаться с этим фантомом в обносках.

Опять ты?! — раздался рядом грозный возглас.

Фантом застыл с набитым ртом. На его плече лежала рука охранника. Гоша медленно потянулся к бокалу с шампанским. Охранник сдавил его плечо и потащил к двери, даже не взглянув на Алёшина.

Испытывая странное удовлетворение, Алёшин выпил бокал, до которого не дотянулся Гоша, и направился к выходу. Пиджак маячил невдалеке.

Выгнали? — спросил Гоша.

Сам ушел.

Тот посмотрел на него с восхищением. Этот взгляд вызывал жалость. Но жалость быстро исчезла и на смену ей пришло лакомое чувство превосходства. И Алёшин решил: все, что не получилось у Гоши, легко получится у него. Вдохновляться нужно и примером неудачников.

Похоже, тебе успеха не хватило, — сказал он.

Да что ты понимаешь! — Гоша заговорил с неожиданной злостью. — Успех — не для каждого. Он для тех, кому нужен больше жизни. Кто может ради него и старушку топором зарубить.

А ты что можешь?

Я? — взвизгнул Гоша и схватил Алёшина за руку. — Дурак! Я создан для чего-то большего, чем успех!

Алёшин с трудом высвободил руку.

Слово-то какое тухлое, — проговорил Гоша и дерганой походкой двинулся прочь.

Тут Алёшин понял, что за странный запах исходил от него. Это была смесь нашатыря и ладана. Запах крематория.

 

На собеседовании Феликс, профессор теории успеха, спросил у Алёшина, для чего он собирается поступать в академию.

Чтоб отвязаться от хвоста клячи, — пробормотал Алёшин.

Профессор рассмеялся и выписал квитанцию на оплату обучения.

Заповеди успеха просты, но могущественны, — вещал Феликс на первом занятии. — Каждая высвобождает океан возможностей. Всем вам мешают жить условности, которые давно пора сорвать, как набедренные повязки, и сжечь в доменной печи прогресса. Кто из вас бывал на тренингах? Помогли они вам? Я так и думал. Тренинги пытаются дать вам информацию, завернутую в слишком толстую обертку приличий. А я дам начинку, ведущую к успеху кратчайшим путем. Итак, запоминайте твердое, как немецкая сталь: «Падающего — подтолкни!»

Зачем? — вырвалось у Алёшина.

Все повернулись к нему, а профессор, взяв паузу, словно желая, чтоб смущение Алёшина продлилось подольше, ответил:

Потому что летать вы его все равно не научите!

Таким уверенным голосом, как у Феликса, невозможно говорить что-то глупое, казалось Алёшину. Раскованный, как ведущий молодежного шоу, Феликс носил модный костюм и имел пристрастие к попугаичьим шейным платкам. На каждом занятии он, как выражался сам, «дарил» студентам одну из заповедей успеха и давал домашнее задание испытать ее в повседневной жизни. Алёшин часто докладывал о своих достижениях, как правило придуманных. Ему не хотелось быть хуже других. Феликс хвалил его и всякий раз переспрашивал имя.

Алёшин поджидал Феликса в коридоре. Ему хотелось наедине задать давно назревший вопрос: что получится, если в конце концов набедренные повязки сорвут все? За дверью пропиликал мобильник.

Знаю, что она, скорее всего, умрет, — говорил профессор. — Да нет у нее никаких родственников. Ну да, я сын. Отдать свою почку? Доктор, не звоните мне больше.

Алёшин на цыпочках удалился.

...После академии жизнь меняться не торопилась. Старая кляча все так же волокла Алёшина от понедельника до пятницы. Диплом магистра успеха, висевший на двери комнаты, стал раздражать и отправился в кладовку. Лишь одна из вызубренных заповедей не давала покоя и пульсировала в голове: «Желание и право приходят одновременно». Феликс довольно ловко, с постулатами чуть ли не из квантовой механики, доказывал, что, если человек чего-то захотел, он имеет право это получить. Заповедь пульсировала настойчивее и настойчивее.

И Алёшин решил попробовать, хотя бы иногда, не мучить себя сомнениями, а действовать. Оказалось, это дает результат. И никто, по крайней мере в открытую, не тыкал в него пальцем, не называл выскочкой или нахалом. Начальство стало доверять ему клиентов покрупнее и вверило обучение парочки лоботрясов. Казалось, Алёшин освоил правила большой игры для взрослых. Старая кляча никуда не делась, однако тащиться за ней было уже веселее. Когда же на душе у Алёшина становилось гадко, так что хотелось стереть себя до костей стальной мочалкой, он относил это к отголоскам былой незрелости. Благо эти приступы вскоре прекратились. И все равно ему мнилось, что он еще не сделал какого-то главного шага. Того, который окончательно расставит все точки над i.

...Маршрутка застряла в пробке безнадежно. Алёшин выскочил и пошел вдоль дергающихся автомобилей. На перекрестке в луже крови лежал человек, вокруг него собиралась толпа. Алёшин уже сделал несколько шагов прочь, но яркий комок на теле пострадавшего показался ему знакомым. Он вгляделся и узнал шейный платок профессора Академии успеха. Алёшин приблизился, испытывая смесь отвращения и любопытства. Феликс был похож на брошенную куклу. Его губы еще шевелились.

Он нам хочет что-то сказать, — прошептали рядом.

Тот, действительно, едва слышно повторял одно и то же слово...

4.

Под взглядом Диогена он чувствовал себя так, будто ему предстояло принять неизвестное лекарство. С одной стороны, было соблазнительно выпить полную чашу и полететь, позабыв обо всем. Туда, где Алёшин — герой. Где он стоит в начале интереснейшего пути. Где жизнь полна возможностей. А с другой стороны стояло лишь неизвестно откуда взявшееся в нем: «Но так же нельзя!» Впрочем, если начать разбираться, почему нельзя, то наверняка окажется...

Ах ты, пес! — проревел кто-то в рюмочной.

Мужичок, выклянчивший у Алёшина бутерброд, вжимался в стену. Над ним нависал детина. Алёшин шагнул было в их сторону, однако Диоген его остановил:

Не стоит. Для них — это и есть жизнь. Хоть и собачья.

И тут Алёшина словно укололи шилом.

Что с вами? — спросил Диоген.

Я вспомнил. Мне тогда лет десять было...

 

К Виталику домой с просьбой переночевать заявился Сява. Он был на пару лет старше, его волосы украшала подпалина, из-за которой дворовые пацаны почему-то Сяву побаивались. Он частенько не ночевал дома и мог вообще пропасть на несколько дней. Мать Виталика в тот вечер не задавала Сяве вопросов и лишь вздыхала, глядя, как тот глотает борщ. На следующий день он дал Виталику выстрелить из малокалиберного пистолета, и Виталик решил: это лучшее, что происходило с ним в жизни...

Ублюдок! Огрызка вместо тебя жить возьму! — пьяным голосом орал кто-то на улице.

Он осторожно выглянул в окно: за Сявой гонялся его отчим. Немного переждав, Виталик вышел во двор. Его новый друг сидел у гаражей, приложив к надорванному уху подорожник. Чувствуя перед ним необъяснимую вину, Виталик присел рядом.

Сява повернул к нему голову, с трудом узнал.

Веди сюда Огрызка.

Виталик отстранился. Сява добавил:

Или тебя вместо него пристрелю.

Он поплелся на помойку самой дальней дорогой, уповая на то, что Огрызка на месте не окажется. Но пес был там. Он завилял хвостом, и Виталик от безысходности едва его не пнул. Пока искал, что бы накинуть ему на шею, Огрызок ходил следом, тыкаясь в ноги. Чувствуя себя последним предателем, Виталик вел его за собой на обрывке провода, не решаясь оглянуться. Уже подходя к гаражам, он со всей силы дернул провод, надеясь, что пес укусит его и тогда можно будет убежать домой. Огрызок забежал вперед, вопросительно посмотрел ему в глаза.

Давай сюда! — сказал Сява.

Пес тявкнул, и Виталик неожиданно для себя спрятал руку с поводком за спину. Сява достал пистолет. Виталик не поверил, что Сява, тот Сява, которого они с матерью приютили, сможет выстрелить. Однако, посмотрев на его надорванное ухо, понял, что тому ничего не стоит нажать на курок. Он закусил губу, чтоб не разрыдаться, как девчонка. Сява ударил его кулаком в челюсть. Виталик покачнулся, но устоял. И страх волшебным образом исчез. Он улыбнулся: подпалина на голове хулигана теперь напоминала птичий помет. Сява ударил еще раз, уже как-то неуверенно. Виталик только размазал ладонью кровь по лицу.

Бешеный, — сплюнул Сява и пошел прочь.

 

...Неделю земли под ногами не чуял, — сказал Виталий Алёшин, не замечая, как Диоген изменился в лице. — Мать допросы устраивала, плакала. А что я мог ей объяснить? Позже встретил Сяву и сказал ему: «Тронешь собаку — пожалеешь!» Он сделал вид, что не понял, о чем речь. А я... а я ведь только тогда и был настоящим.

Настоящим?

Свободным. С тех пор и вспомнить-то нечего.

Хмель ушел, хотя Виталий Алёшин все равно был не в себе. Раньше ему и в голову не могло бы прийти, что жизнь становится настоящей, когда просто освобождаешься от страха. И сейчас он уже мог понять, насколько Уткина счастливее Червинской. Сочувствовал запутавшемуся, как кузнечик в паутине, Гоше. Вспомнил Рыжего, приручившего эту жизнь, но съежившегося под взглядом Олега. И самого Олега, который сделал такое, на что ни у кого не хватило бы духу...

Но ты мечтал об успехе, — процедил Диоген. — Успех можно показывать другим, как галстук. А эта твоя свобода — иллюзия, временное помутнение рассудка. Настоящая жизнь измеряется только успехом, все остальное — оправдание для слабаков и лентяев. Феликс же вам говорил...

Мама, — произнес Виталий, глядя куда-то сквозь Диогена. — Он говорил «мама». А потом умер.

...Через минуту Алёшин пришел в себя. Диогена рядом не было, на столе блестела оставленная им рюмка. Он взял ее, рюмка по-прежнему была ледяной.

Подождите! — крикнул он.

Диоген стоял у дерева, наблюдая, как крупная чайка возится в пыли. Подойдя, Виталий Алёшин увидел, что она молотит клювом голубя. Тот несколько раз судорожно взмахнул крыльями и затих.

А еще успех — единственный способ выжить в наше время, — сказал Диоген. — Или хотите как этот голубь? Третьего варианта вам жизнь не предложит.

Вы словно через щель танка смотрите, — начал говорить Виталий, переживая вдохновение, какого ему еще никогда не приходилось испытывать, — или сквозь прицел винтовки. Не обижайтесь только. Жизнь — она же... сочнее, чем вот эти ваши или-или... Даже этот голубь...

Рюмка выскользнула из пальцев Алёшина и разбилась, но он этого не заметил. С уверенностью, что сейчас все объяснит Диогену и тот с ним согласится, он продолжал говорить. Обещал найти Олега, позвонить Гоше, навестить Уткину.

Зачем ты только вспомнил этого пса? — услышал Виталий Алёшин сквозь нарастающий в ушах звон.

Ему сдавило горло. Последнее, что он увидел, — блеск своего галстука, намотанного на кулак Диогена.

 

...Старик в потертом плаще с торчащей из кармана гвоздикой шагал по тротуару. Перед ним выросла тень:

Погоди, папаша! Есть чего интересного?

Тот поднял глаза, тень отпрянула.

Там за углом найдешь прекрасный галстук, — ответил старик. — Бывшему хозяину он маловат оказался, а тебе будет как раз.

100-летие «Сибирских огней»