Вы здесь
Все в мире от яблока
* * *
Вот бабушка с бидоном молока —
ладонь поймала теплая рука,
и я прошу купить гематогена.
Вот дед с балкона машет нам двоим,
а небо мятный выдыхает дым
и под ногами пух лежит, как пена.
Вот память — ненадежный аргумент,
в ней все живет, как квантовый момент, —
устраивайся в день, что ближе к сердцу.
А между тем и между этим «вот»
иное настоящее живет,
чтоб в это настоящее смотреться.
* * *
Неужели все это ты —
белоснежка из девяностых;
ищешь правды, как гвозди, острой,
носишь банты и куришь дым?
Неужели все это ты —
в драных джинсах и с драным сердцем;
ходишь замуж, в кино, на лекции,
разбавляешь 0,5 мечты?
Неужели все это ты —
мама, девочка, дочка, дурочка;
по зиме, но в осенней курточке
мчишься, чтобы сжигать мосты?
Это ты. Это я и ты.
Туфли-гвозди, как правда, острые.
Девяностые. Девяностые,
отпустите до темноты.
Подоконники
Город с вечной, бессмысленной мерзлотой.
Город ночи, где снег, как кисель густой,
Что съедает время, людей и путает воспоминания.
На окне ледяном девятого этажа сижу.
Жду с работы маму, в гостинке тоска и жуть.
Если вниз поглядеть, то тянет лететь в отчаянье.
Мама, мама, мамочка, появись!
А внизу метелью накрыт Норильск.
Я боюсь шевелиться, а вдруг меня нет и не было.
Бьется сердце, и страшно жить.
Распускаю на вязаной кофте нить.
И во всей черноте только ниточка эта белая.
Но в замке раздается шершавый звук,
Обнимаю ледышки знакомых рук.
Пахнет тундрой моя королева тонкая.
Зажигается желтый, как солнце, свет,
И зимы в этом мире на время нет.
И куда бы деть из памяти подоконники?
Папа
Вот альбом, в нем лежит от тебя письмо.
Я читаю прошлое между слов —
мы идем по городу, майский день,
покупаешь у тетки с весной сирень.
Это маме. Я знаю, цветы ты подаришь маме.
Я листаю память. А там зима,
ты поставил елку — сойти с ума!
Где достал ты елку и к ней — звезду?
Собираешь гирлянду, сижу и жду.
А потом игрушки и дождик развесим сами.
А еще, но это важней всего —
в день двенадцатилетия моего
подарил кассетный магнитофон.
Это сон, твердила я, это сон.
Но такие вот сны врезаются прямо в сердце.
И метель в ту зиму мела, мела,
и такою маленькой я была —
умещалась вся на твоих плечах,
ты бежал и имя мое кричал.
Я смеялась, домой не спешила греться.
Я читаю прошлое между строк,
понимаю то, что сказать не смог.
И не нравится больше взрослеть ничуть,
я хочу опять к твоему плечу.
А за окнами дождь по сирени в ответ закапал.
Я читаю: «Согрей молоко и мед,
и ангина и боль из груди уйдет.
Все пройдет, моя милая, выше нос!»
Я теперь очень сильно люблю мороз.
Но в снежинках чужие плечи и детство, папа.
* * *
Укутай меня, укради у стай
и в почву горячим стволом врастай.
И стань бледным снегом, искрись рекой.
Я буду землей. Травяной покой
спасет, как спасает внезапный кров
от долгих дорог и чужих ветров.
Я стану стихами в твоей воде
В вечном пути или в этом дне.
* * *
Говорит: «Все в мире от яблока, милый ты мой воробушек,
сердцевина — есть жизни косточка, из нее прорастает
дощечка-веточка,
да и крест нательный, венчальный, могильный колышек.
В колыбели земли хранится горсточкой, теплым светочем».
И глаза у бабушки — камешки, самоцветы синие, а в ладошках
хлебушек.
На ладошках старость в морщинках прячется,
точно лучики-звездочки.
В красный угол с прищуром глядит, на иконы, на фото дедушки:
«Царствие всем Небесное, яблоки всем вам райские,
дайте весточку!»
И берет свой белый, как тело, хлебушек, и бросает его птенцам
в окошечко:
«Вот вам, птахи, еда, зацветает весна, и песни, для сердца добрые,
зачиричите.
Зацветет антоновка, соберу урожай и сварю я варенья на зиму,
хоть немножечко.
Прилетишь ты ко мне, а меня уже нет, но варенье стоит из яблочек,
дожидается.
На земле все временно, все от яблока, из сердцевины-косточки.
Не кончается.
Не кончается».