Вы здесь
До чебуречной
Карачинская
Провинция. Окраины пусты.
Из крана запах плесени и хлорки.
Чтоб вечером купить себе воды,
ты выйдешь из гостиничной каморки.
Почудится: луна глядит в глазок
и желтый взгляд болит в твоем затылке.
Открутишь крышку и хлебнешь разок
из пластиковой маленькой бутылки.
И на соседнем перекрестке сна
раскинется район, где жил когда-то,
и выплывет из черного пятна
коробка телефона-автомата,
куда ты бегал ночью позвонить.
Темнел напротив дом пятиэтажный.
Крутился диск. И так хотелось пить,
и ты дурел от немоты и жажды.
И выл гудок, некормленый шакал,
и ты из будки рвался на свободу,
и на пути ночной ларек вставал —
там раньше продавали эту воду.
И память закольцует навсегда,
и выстрелит однажды зло и метко:
пятиэтажки, гаражи, вода.
Два лебедя на синей этикетке.
Сквозь подворотен тьму и синеву
больными одинокими ночами
два лебедя по городу плывут,
изогнутыми шеями качают,
плывут и возникают посреди
прокуренной гостиничной хибары.
И человек, растерянный и старый,
от них не может взгляда отвести.
Ласка
Ласка — всегда торжество
настоящей власти,
орудие превосходства,
разыгрывающее покорность.
Хитрая ласка
бежала
лесом твоих волос,
горами твоих коленей.
Огненный зверь
прячется нынче между моих
сжатых ладоней.
Я его крепко держу.
Иди же сюда,
не бойся,
никто тебя здесь
не тронет.
* * *
Пережидали дождь в чужом дворе
вдвоем в автомобильной конуре.
Среди воды, мятущейся и страшной,
летящей из Ноаховых времен.
И на ветру ковчег малолитражный
качался, обездвижен, ослеплен.
В плену у жестяного коробка
два человека или два жука
внимали гулу, шуму, плеску, стуку.
Глухой мотор, холодная ладонь.
И будем мы прикованы друг к другу,
пока весь мир не сгинет под водой.
Панельный типовой микрорайон
тонул в окне — у каждого в своем.
Минуты плыли — корабли, ладьи ли.
Прощанье длила черная вода.
…а раньше — так спокойно уходили,
к поребрику причалив без труда.
Скворечники
На площадке детского сада
раздается команда:
«Строимся парами,
кому я сказала!
Мы пойдем смотреть скворечник.
Парами, я сказала».
Я до сих пор не знаю,
как устроены скворечники.
А что касается пар —
даже ботинки
у меня валяются кучей
или поодиночке.
Я ни разу не видела
скворцов,
живущих в этих высоких домиках.
Я ни разу не видела
счастливых детей,
которые ходят парами.
* * *
Вновь непостижимо и незримо
для гиперборейских злых царей
теплое дыхание Гольфстрима
на листах моих календарей
мне явилось призраком апреля,
мимолетным, как прощальный взмах.
И дрожат тугие параллели,
словно рамы осенью в домах,
и, теплом стыдливо обозначась,
в небе поднимаются со дна
и предзимья тихая прозрачность,
и промытых стекол глубина.
Верлибр
Он очень хрупкий,
но режет стекло
и в древесном огне не горит.
Как ни верти его,
ни перекладывай из ладони в ладонь —
у него всегда отыщутся грани,
пусть даже асимметричные.
И неважно, как он получился:
кимберлитовый это верлибр,
свободно рожденный в земле,
или высеченный ударом
в столкновении небесных тел.
Но даже необработанный,
настоящий —
бывает, что
содержит он рифму и ритм.
В настоящих верлибрах
всегда есть
небольшие изъяны.
23 мая
А. К. Антонову
Давай дойдем до чебуречной,
пока старушка не мертва,
до нашей станции конечной,
где есть «дешевая жратва»,
селедка с луковой короной
и слезы белые в стекле,
чтобы потом стоять на Бронной,
как стопки на пустом столе.
Где сквозь закрытые ворота
скамейки видно и кусты,
но сквозь решетку даже шпрота
не проплывет, не то что ты,
рванина, так что двигай мимо —
какого «сердца и вина»?
У бывшего гардемарина
похмелья нету с бодуна.
…будили криками округу,
не разбирая в этот час,
что крепко-накрепко друг к другу
смерть приколачивает нас.