Петру Алексеевичу больно. И тошно, оттого что больно.
Оттого что не хватает богатырской удали, которая сдерживалась княжеским воспитанием, но все равно прорывалась в широком жесте или громком оклике. Как инструмент преподнесения себя обществу удаль была безотказна: откровенно любопытные взгляды и притворное равнодушие в глазах смотрящего — он все принимал как лавровый венец. Бравировал. Время от времени позволяя себе эту роскошь, позже платил за нее. Не золотой монетой, а муками совести —...