«Книги памяти все перечитаны…»

* * *

1.

Ветер, словно котенок подброшенный, тычется

в дверь забытого дома, и музыку сфер

тихо слушают вечером ива-язычница,

и хлыстовка-осина, и дуб-старовер.

Горизонт на закате становится пламенным,

и опять невозможно нам слушать без слез,

как восславила Господа пением знаменным

молодая семья православных берез.

2.

Как стрекочут сороки-завистницы!

Даже слушать я их не хочу:

тихо осень достала из ризницы

для берез золотую парчу.

Лес как церковь стоит с прихожанами,

и дубы — как монахи в миру,

и хитонами светят багряными

две осины и клен на юру.

Птицы — легкого воздуха пленники —

в небесах оставляют следы.

Спят лини — золотые священники

в многоярусном храме воды.

Я узнала, что небо безбрежное

ночью учится мир обнимать,

как Дитя обнимает безгрешное

рано утром безгрешная Мать.

3.

Книги памяти все перечитаны,

груз промчавшейся жизни тяжел…

Все каштаны и липы посчитаны

у семейства заботливых пчел.

В улье тесном, как в домике, сгрудятся,

примут молча цветения дар.

Знаю — пчелы для вечности трудятся,

собирая пахучий нектар.

Ночь. Не спят соловьи сумасшедшие,

и душа, словно птица, поет,

превращая навеки ушедшее

в вихри музыки,

в сладостный мед.

* * *

Листья сонных деревьев

колеблет воздушный поток.

Жук лежит на земле,

обнимая каштана цветок.

Видно, ветер подул —

жук со свечки каштана упал,

где, обнявшись с цветком,

он как будто бы грезил. Иль спал.

Он летел сквозь пространство —

теперь на него погляди:

жук лежит на спине

с ароматным цветком на груди,

он решил, что паденье

сегодня задумал он сам,

и беспомощно лапы

вздымает к пустым небесам.

* * *

Татьяне

Спит шиповник в саду, как попавший на Русь персиянин,

и сегодняшний день — не обычный, мой друг, а Татьянин,

и в сегодняшний день мы обычные бросим дела…

Только жаль, что сирень отсияла уже, отцвела.

Смотрит трезвенник-клен на жасмин, на каштан полупьяный,

видит радостный сон та, кого величают Татьяной.

В завихреньях пространства есть времени тайный изгиб…

Снится ей, что отец

на войне не пропал, не погиб.

Где-то там, в облаках, он затертую ставит пластинку —

и летят, словно ангелы, Пушкин с Чайковским в обнимку,

и о чем-то они говорят, говорят на лету

про июнь, про Татьяну, про алый шиповник в цвету.

* * *

Сергею Шестакову

1.

Завершается март. За окошком ликует капель,

только небо с землей удивительно сдержанны в красках…

«Здесь страдают и ждут», — нашу жизнь подытожил Клодель,

и по вымершим улицам движутся призраки в масках.

Парк закрыт городской. Скверам тоже грозит карантин.

Полицейский наряд по приказу устроил облаву,

и стоят старики — персонажи забытых картин,

где суровый конвой арестантов ведет на расправу.

И покуда Клодель белых бабочек ловит в сачок,

и пока старики отдыхают на жестких диванах,

сквозь пространство и время чудесный летит башмачок —

и атласную туфельку ловит Георгий Иванов.

2.

Идет Чартков к картинной лавочке,

в подъезде прячется Раскольников,

поэты, как ночные бабочки,

в который раз пугают школьников.

Ах, эти мотыльки и бражники,

они напрасно жизнь растратили…

«Где деньги их? Где их бумажники?» —

кричат простые обыватели.

Но призраки, воскреснув заново,

бледны, как муза эмигрантская:

молчит Пульхерия Ивановна

да Маша, дочка капитанская.

ЧУДО В КОРНЕЕВКЕ

1.

Где-то в поле диком скачут всадники —

Там идет великая война.

Только в деревенском палисаднике

На траве роса — как пелена.

На траве роса, как влага слезная —

Плач о тех, кто мучится в аду,

Или, может, знамение грозное

В роковом семнадцатом году.

Нужно путь искать — а путь не ищется,

Всюду смерть — Кощеева игла…

И звездой с небес сошла Владычица,

Молча в землю русскую легла.

Сколько ж нужно образу нетленному

В каменной могиле пролежать?

…Ночью одному мадьяру пленному

Божия во сне явилась Мать.

Повела его на поле дикое,

Где лежит гора сухих костей,

Показала место невеликое,

От земных сокрытое властей,

И сказала: «Я Своей иконою

Здесь лежу как бы в земном плену,

Но через твое виденье сонное

Я явлюсь народу моему».

2. Монолог Петра Чердаша на заброшенном гумне у разрушенной половни

Посмотри, Господь, как засохла кора земная,

На сухие кости похожа она, на камень.

Только сердце знает: под нею — земля иная:

Там лежит икона — и к небу восходит пламень.

Я долблю суглинок, долблю до седьмого пота,

Я в бурьяне пыльном скрываюсь в белье исподнем,

Потому что Богу угодна моя работа —

Я, земной и грешный, в уделе стою Господнем.

Я — солдат плененный, я — эхо чужого стона…

У половни старой стоит одинокий тополь.

А в плену земном, словно узник, лежит икона,

Что спасла когда-то от смерти Константинополь.

И с иконы этой смиренная Матерь Божья,

Исцеляя души, испанцев звала на битву…

Я вдыхаю воздух, он пахнет пшеницей, рожью,

Я долблю суглинок и тихо шепчу молитву.

3. Второй монолог Петра Чердаша

Прошлое мое — в тумане тонком:

Я от смерти на войне спасен…

Помнится, что я еще ребенком

Видел ночью некий странный сон.

Снилось мне, что я живу в России,

В маленькой деревне Родники^* —

Там дожди слепые моросили

И туман клубился у реки.

И встречали колокольным звоном

Крестный ход до церкви Покрова

Люди, камни, ангелы, трава,

Чудотворным кланяясь иконам…

4. Три иконы

Царь-страстотерпец лишился своей короны,

Русь погибала, и в эти-то дни и месяцы

Были народу

дарованы три иконы,

Брошены с неба три райских небесных лествицы.

В марте, второго дня, появилась главная

Ангелов весть —

Богородица к нам Державная

Лик обратила дивный — и чадо малое

Видит Царицы нашей одежду алую.

Образ другой — Богородица Ковадонгская

(В нашей России-матушке — Родниковская).

Третья икона — не Дева на ней Воительница,

А Избавительница от бед,

Избавительница…